Наша студенческая жизнь во второй половине 50-х годов проходила на фоне преобразований и реформ в общественно-политической жизни страны, которые наложили на нее свой отпечаток. Мы, дети войны, поступали в высшие учебные заведения по конкурсу, не зная, что такое блат, предпочтение отдавалось знаниям. В основном наша группа историков состояла из уроженцев глубинных мордовских и русских сел республики. Уровень подготовки был различным, более глубокими знаниями отличались студенты, которые окончили педагогические училища – Виктор Балашов, Энвер Музаферов, Женя Кемаева и другие. Вместе с нами учились ребята намного старше нас, даже участник Великой Отечественной войны Александр Григорьевич Люкшин.

Несмотря на различие возраста, все мы быстро подружились, помогали друг другу не только в учебе, но и в нелегкой студенческой жизни. С первого курса я ближе других сошелся с Виктором Балашовым, мы сидели с ним в годы учебы за одной студенческой партой, а со второго курса жили в одной комнате в общежитии. Постепенно наше знакомство перешло в крепкую мужскую дружбу, и, несмотря на превратности жизни, она продолжалась до конца дней Виктора Андреевича. Учеба давалась ему легче, чем мне. Особенно большие затруднения на первом курсе я испытал в освоении русского языка, словарный запас у меня был весьма скудным, хотя десятилетку я закончил на «отлично» и «хорошо». Я часто с благодарностью вспоминаю Виктора Андреевича, который всегда помогал мне преодолевать эти трудности в учебе. В педучилище он получил хорошую подготовку, у него была великолепная память, дар общения с людьми.

Впоследствии, когда уже наша дружба имела достаточно солидный стаж, при встречах он любил повторять: «И характером мы с тобой разные, а столько лет мы с тобой дружим, как электрический заряд, плюс и минус, не можем раздельно существовать». Характер у него был твердый, умел достигать поставленной цели, ценил в людях честность и добропорядочность, а в друзьях искренность и преданность, в трудную минуту всегда оказывал помощь и поддержку.

Еще помнится, на первом курсе я испытывал немалые материальные трудности, нередко не было возможности даже купить буханку черного хлеба. Видя мое положение, Балашов тактично приглашал меня к себе в гости: «Сегодня тетя Маша обед приготовила, пальчики оближешь…» Жил он вместе со своим земляком Иваном Паршиным на квартиру у родственницы. Я отказывался. Однако голодный желудок почти всегда брал верх над стеснительностью. Тетя Маша ставила нам на стол чугун картошки, большую чашку квашеной капусты и ломтями резала хлеб. Мы дружно наваливались на еду и довольно быстро справлялись с ней, сытые и довольные благодарили тетю Машу. В ответ она ласково улыбалась и говорила: «Ешьте на доброе здоровье, без поддержки друг друга жить нельзя, мир не без добрых людей, и у меня Петенька студент, учится в Казани». Спасала она нас от холода и голода в самые критические дни, когда полностью иссякали наши деньги и продовольственные припасы. Обычно такое случалось перед получкой очередной стипендии.

Виктор был парнем красивым и статным, веселым и жизнерадостным, заводилой многих студенческих мероприятий, неплохо играл на гармошке, любил добротную и модную одежду, но покупал ее из-за отсутствия финансов редко. Однажды ему подарили импортные белые носки, которые считались «шик модой», он не поленился разбудить меня среди ночи, чтобы поделиться своей радостью: «Ваня, посмотри, что у меня есть…» Он их очень берег и надевал только в торжественных случаях, на большие праздники. В годы нашей учебы в вузе начала меняться мода, если старшекурсники продолжали щеголять брюками «в клеш», одной штаниной которых свободно подметался городской тротуар на всю ширину, то мы стали носить брюки «в дудку», рубашки в крупную клетку, яркие экзотические галстуки, отпускать усики и бородки. Все стремились научиться бренчать на гитаре, петь модные песенки. Увлечение молодежи новой модой резко осуждалось в печати, в студенческих стенгазетах помещались карикатуры на стиляг, их систематически «обрабатывали» на комсомольских собраниях.

Своими методами воспитательную работу среди студенчества проводил Дмитрий Иванович Глазунов. Если к нему на зачет или экзамен приходили студенты с усиками или бородками и при этом проявляли нетвердые знания, то таким он, обычно, ставил неудовлетворительные оценки, а в назидание другим приводил пример из своей жизни: «В 1941 году, нас, молодых бойцов, из Пензы направили в Москву, защищать от немецко-фашистских войск столицу. В лютый мороз шли пешком, о кипятке могли только мечтать, но все бойцы каждый день брились, в порядке держали свою одежду…» В целом он был не только хорошим наставником молодежи, но и талантливым преподавателем. Великолепная дикция, глубокие знания предмета, логика мышления делали его лекции доступными для студенческой аудитории. Его строгость и требовательность на экзаменах и зачетах сочетались с простотой в общении со студентами.

Ведя речь о наших преподавателях и наставниках, следует отметить, что нам в жизни очень сильно повезло, нас учили замечательные педагоги, для которых наука и преподавательская деятельность были не просто долгом, а смыслом всей их жизни.

Навсегда в моей памяти запечатлелись одухотворенное лицо и внутреннее горение Михаила Михайловича Бахтина. Мы удивлялись его великолепной памяти, когда наизусть читал нам на греческом языке с переводом на русский поэмы «Илиада» и «Одиссея», как стихотворения, выученные в детстве, на всю жизнь фиксируются нашей памятью, так и некоторые строки из этих поэм, произнесенные великим ученым всего один раз, запомнились навечно: «Весной Ахилеса, Пилеева сына…»

Неизгладимые следы в нашей жизни оставил преподаватель истории Магомет Гарифович Сафаргалиев, – мы его в студенческой среде звали почтительно Сафар, – они с годами не только не блекнут, но становятся еще ярче, приобретают более осмысленный и значимый характер. Он поражал нас глубиной и масштабностью своей научной эрудиции, манерой речи и поведения. Мне казалось, что его статная фигура высечена талантливым скульптором из громадного куска гранита, которую завершала античная голова с высоким лбом и массивным подбородком, глаза, посаженные глубоко, через густые брови смотрели на мир с лукавой хитростью.

Сафаргалиев обычно в летнее время носил модный среди интеллигенции белый полотняный костюм, зимой в холод иногда на лекции приходил в больших подшитых валенках. Валенки врезались в мою память не только своими размерами, но и методом их использования в качестве наглядного пособия. Так, рассказывая о Распутине и гнилости царского самодержавия, он утверждал: «Распутин при царском дворе пользовался таким влиянием, что запросто мог унизить любого вельможу, приглашал его к себе и говорил: «Поцелуй подошву моего сапога, сделаю министром», а свои сапоги всегда мазал дегтем и от них воняло чертовым духом». При этом Магомет Гарифович с завидной ловкостью левую ногу забрасывал на стол, а правой рукой похлопывал по подошве валенка и слегка улыбался. В аудитории на короткий миг возникал сдержанный смех, однако громко никто не смеялся, боясь вызвать неодобрение со стороны Сафаргалиева. Довольный произведенным эффектом, он еще с большим воодушевлением продолжал  свой рассказ о заговоре князя Юсупова против Распутина.

Вначале нам приходилось приспосабливаться к его манере говорить, так я долго как ребус разгадывал нередко произносимое им слово «иды», означающее «идеи» («революционные иды», «иды декабристов» и т.д.). В его речи часто согласные звуки «к» и «г» переходили в гортанные звуки восточных народов «кх» и «гх», он любил часто повторять словосочетания «такхим обхразом». Нередко в своих лекциях делал неожиданные паузы, подходил к окну или ходил по аудитории. Как мы догадывались, Магомет Гарифович отвлекался научной идеей или вел оживленную дискуссию со своими заочными оппонентами.

Однако не все сказанное преподавателями принималось нами за чистую монету, отдельные положения вызывали не только сомнения, но жаркие споры. Так, Дина Григорьевна Наумова на своих лекциях и семинарских занятиях категорично заявляла о том, что Петр I – мордвин, поскольку, по ее мнению, он не сын царя Алексея Михайловича, который не отличался здоровьем, а сын патриарха Никона, который якобы имел близкие отношения с царицей.

Когда я учился на втором курсе, институт преобразовался в университет, и мы стали студентами Мордовского государственного университета, в связи с этим перешли на новые программы обучения. К этому времени мы перестали чувствовать себя беспомощными новичками, трудная студенческая жизнь научила каждого из нас искать и находить пути выхода из самых сложных ситуаций. Улучшилось и наше материальное положение, чему способствовало не только увеличение размера стипендии, но и постоянные заработки. На многих предприятиях г. Саранска, особенно на консервном заводе, знали нашу студенческую бригаду, которую можно было пригласить на погрузочно-разгрузочные работы в любое время суток. Мы никогда не отдыхали в период летних каникул, начиная с первого и кончая четвертым курсом по комсомольским путевкам ездили на уборку целинного урожая, участвовали в строительстве Саранского завода автосамосвалов.

Виктор Балашов, Иван Паршин, Геннадий Туршатов и я жили в одной комнате студенческого общежития, и, конечно, все подружились. Осенью 1957 года Виктор Андреевич побывал в гостях у моих родителей. В большое эрзянское село Кученяево мы приехали в канун престольного праздника – Казанской Божией Матери. Мать, которую я заранее известил о нашем приезде, сделала все возможное, чтобы угодить желанным гостям: приготовила вкусный ужин, жарко натопила деревенскую баню. После бани спать легли поздно. Разбудил меня негромкий, но требовательный голос бабушки, звавшей мать: «Ольга, Ольга, вставай, уже у всех огни горят…»  Как мне помнится, она будила мою мать очень рано, под старость лет то вошло в ее привычку. Разбудив дочь, она выходила в сарай проведать скотину и дать ей сена, если обнаруживала какой-либо непорядок, журила: «Ленишься воду нагреть, опять одна овца кашляет, поишь холодной, вот она и простыла…» А толк в скотине она знала, умела не только подбирать породистых животных, но и лечить их, еще до революции она окончила курсы ветфельдшеров, вместе с мужем содержали крепкое крестьянское хозяйство, имели трех лошадей, добротный пятистенный дом, покрытый железной кровлей, в котором мы жили до конца 50-х годов.

Бабушка лечила не только скотину, но и людей, травами и наговорами. Приходили к ней лечиться со всей округи, умерла она на 86-ом году жизни на Пасху, хоронили ее всем селом, в грязь и весеннюю распутицу гроб несли на руках.

На престольные праздники раньше вместе собиралась вся ближняя родня. К празднику готовились загодя, ущемляя себя в еде, на базаре покупали сурскую речную рыбу и соленые грузди, орехи, варили брагу, ведь на Казанскую, как говорят, – и воробей пьет пиво. К этому времени завершались все основные полевые и огородные работы, после упорного труда люди нуждались в отдыхе, передышке перед трудной и суровой зимой. Казанскую раньше в деревне отмечали широко, уже с утра можно было встретить небольшие группы празднично одетых людей, радостных ребятишек, игравших в бабки на покрытых льдом лужайках.

За день мы с Виктором побывали в гостях у многих моих родственников. В деревне иначе нельзя, таков обычай, не придешь, обидятся на всю жизнь. На стол ставили все, чем были богаты: душистые мясные щи, кашу, жареную речную рыбу, пироги и лепешки, на закуску холодец и огурцы, селедку. Хозяин угощал гостей вином, первый стакан просил выпить до дна за здоровье и благополучие семьи, хозяйка потчевала брагой, которую разносила в деревянных ковшах и больших кружках. После угощения за столом становилось шумно. Женщины делились новостями, мужики вели степенный разговор о своих делах, о хозяйстве. Самые нетерпеливые спорщики ударялись в политику, донимали своими вопросами и нас: «Вот по деревне слушок идет, якобы Сталин, как и Берия, враг народа?..» Испугавшись криминальности вопроса, сами же давали на него ответ: «Не может быть этого, Сталин выиграл войну…»

Новая война в 50-е годы нередко становилась реальной угрозой. Так называемые малые и локальные войны в Корее, Ливане, Египте и других странах непосредственно затрагивали интересы нашего народа, среди населения возникало сильное беспокойство – а не повторится ли все то, что  уже пережили? Моментально пустели полки магазинов, в первую очередь покупали соль, мыло, спички, керосин, продовольствие. «Уж больно нагло ведет себя эта Америка, – рассуждали мужики, – сует свой нос куда не надо. Вот недавно уполномоченный из Ардатова и наш председатель сельского Совета по селу яйца собирали, с каждого дома по 50 штук, говорили, что если не выполним план, то Америка против нас войну начнет, а где сейчас столько яиц найдешь, куры давно перестали нестись, а им Америка… Пришлось отдать последки, которые берегли малым ребятишкам, боязно все-таки…»

Постепенно такие серьезные и не совсем приятные в праздник разговоры затухали, страх за будущее уходил на задний план, душа просила песни и веселья. Тогда еще за праздничным столом предпочтение отдавали не вину, а еде, пили так, чтобы веселить не черта, а свою душу, напиваться считалось непристойной привычкой, пьяниц осуждали всей деревней.

В сумерках, оставив взрослых, мы с Виктором вернулись домой, но передохнуть нам не удалось, нас ждала моя одноклассница и соседка, она еще утром пригласила нас на свою девичью вечеринку.

В жарко натопленной избе на скамейках, тесно прижавшись друг к другу, словно куры зимой на насесте, сидели ее подруги, все они были одеты в плюшевые короткие пиджаки, клетчатые юбки, а их цветастые полушалки сливались в единый ковер, казалось, что это не девичьи головные уборы, а полыхала ярким разноцветьем лесная поляна. Многих из них я не видел больше года, за это время все они сильно изменились, повзрослели, стали невестами, свои наряды привезли с торфоразработок, в деревне стало традицией до замужества зарабатывать себе приданое. Похваставшись перед нами своими нарядами, девушки сняли пиджаки и полушалки, пригласили нас к столу. Плясали, пели и веселились до полуночи. Когда стали расходиться, Виктор подошел ко мне и сказал: «Возьми гармошку, она мне сегодня пропиликала всю шею… одна пригласила  проводить ее до дома, я пошел…»

Легко дышалось свежим морозным воздухом, яркая луна серебрила покрытые инеем верхушки деревьев, крыши домов и сараев, разделила ночь на свет и тени, размежевала нашу юность на счастье и печаль. Это была моя последняя вечеринка со своими сверстницами. Домой мы вернулись поздней ночью.

Вскоре я совершил ответный визит на родину Виктора Андреевича. Поездом в Зубово-Поляну приехали под вечер. Оставив нас с Паршиным на вокзале, Виктор пошел искать попутный транспорт, однако скоро вернулся и сказал: «Встретил знакомого механика из колхоза, карета подана, можем ехать…» Его родители встретили нас с тем гостеприимством и радушием, которые были свойственны людям старшего поколения, пережившим войну и другие невзгоды. Посадили нас как самых почетных гостей в красный угол, на стол подали самое лучшее кушанье, заботливо ухаживали за нами. Узнав о нашем приезде, пришла приглашать нас в гости родная тетка Виктора, женщина молодая, красивая и энергичная. У ней в разгаре были девичьи гаданья, шла рождественская неделя, девушки вокруг графина с водой ставили зажженные свечи, а за графином зеркало. Смотрели в зеркало сквозь графин: что привидится, то и сбудется, или в темноте забегали в деревянный сарай, брали полено из поленницы и смотрели: если оно гладкое, то муж будет ласковый, если суховатое с трещинкой, то злой, драчливый.

С родителями Виктора я встречался много лет спустя, работая на ответственной партийной работе в Зубово-Полянском районе. Помнится, как-то по их приглашению приехал помыться в деревенской бане, его отец, заметив, что в зимний холод я хожу в ботинках, по-отцовски пожурил меня: «Разве можно в такой холод по сельским дорогам в ботинках ездить, а если машина сломается, запросто замерзнешь. Давай я тебе валенки сваляю».

Не прошло и недели, как он мне свалял валенки и привез в Зубово-Поляну. Работать он любил на совесть, валенки получились такими добротными, что пережили своего великолепного мастера. Впоследствии при наших встречах я нередко с благодарностью вспоминал о трогательной заботе его отца. Смерть отца Виктор Андреевич переживал очень болезненно: «Понимаешь, Ваня, – говорил он мне, – в душе такая пустота, как будто у тебя отняли то, что ничем на свете восполнить невозможно… А как он радовался, когда я приезжал домой, особенно с друзьями. – И добавлял: – «Не забывай свою мать, чаще навещай ее».

Наши родители представляют собой особое поколение людей, которое отличалось великим терпением и трудолюбием. Постоянные войны, голод и невзгоды не очерствели их души. Доброта и внимание к людям были главными мерилами в их тяжелой жизни. Трудолюбию и доброте они учили и своих детей.

Каждый из нас начал трудиться и познал самостоятельную жизнь очень рано, еще в детские годы, дома и в колхозе мы выполняли такую тяжелую работу, которая была под силу лишь взрослым. Большую жизненную школу и трудовую закалку многие из нас получили на целине. В 1954 году по инициативе Н. С. Хрущева в Казахстане, Сибири и на Алтае стали осваивать целинные и залежные земли. На призыв партии и правительства горячо откликнулась молодежь, именно комсомольцы 50-х годов были активными участниками освоения ранее пустующих земель. В период летних каникул по путевкам саранского горкома ВЛКСМ на уборку целинного урожая выезжало практически все студенчество пединститута, а впоследствии и университета.

Первый раз наш курс на целину был направлен летом 1956 года. Снабдив на дорогу сухим пайком, нас в товарных вагонах через Рузаевку повезли на восток. Все мы горели огромным желанием поскорее добраться до места и участвовать в уборке целинного урожая. Двери вагонов закрывали только на ночь, нас поражало величие и огромное пространство нашей Родины: большие города и маленькие полустанки, необъятная ширина матушки-Волги, чудесная красота Уральских гор и стремительность реки Чусовой, бескрайние равнины Казахстана. Привыкли спать под шумный стук колес поезда, просыпались, когда он останавливался. В моей памяти почти до мельчайших подробностей сохранилась картина природы, увиденная недалеко от Семипалатинска. Проснулся от непривычного состояния – поезд после длительного бега застыл на месте, раздвинув вагонные двери, я хотел посмотреть, где стоим. Увиденное поразило меня: все степное пространство от ярко цветущих маков было кроваво-багряным, как будто восходящее солнце спустилось на землю и покрыло ее своими огненными лучами, сквозь пелену огненного тумана виднелись белоснежные корпуса зданий и большой табун лошадей, пасущийся в степи. Мы выскочили из вагонов и побежали в степь, нарвали большие букеты красного мака и подарили их нашим девчатам. Лишь позже мы узнали, что наш поезд делал остановку на полустанке, расположенном неподалеку от знаменитого на всю страну санатория, где больных туберкулезом лечили целебным кумысом и сухим степным воздухом.

В Павлодаре нас распределили по недавно созданным зерноводческим совхозам. Трудностей и неудобств в первые годы освоения целины было превеликое множество: жили в палатках, шалашах или вагончиках, весь рацион питания в основном состоял из каши и лапши, не хватало питьевой воды, месяцами не мылись в бане. За все годы не было случая, чтобы кто-либо, испугавшись трудностей, уехал домой.

Полеводческая бригада, куда мы были направлены, состояла из двух десятков прицепных комбайнов и гусеничных тракторов, единственного вагончика, одной многоместной палатки, столовой под открытым небом, большого металлического резервуара для воды и заправочной. Все комбайны и трактора в основном были новыми, тогда техника на целину поступала в первую очередь. Комбайнерами и трактористами по преимуществу работали ребята с Украины и Новгородской области. Нельзя сказать, что мы с ними сразу нашли общий язык, сначала между нами возникали ссоры, однако совместная работа не только сблизила нас, но и подружила.

Всех ребят определили помощниками комбайнеров (многие из нас на первом курсе пединститута посещали факультатив по автоделу, организованный по линии ДОСААФ), а девушек – копнильщицами. Я работал помощником комбайнера на комбайне «Сталинец-10», наш «агрегат двух Иванов», как окрестили его ребята, состоял из пяти человек: комбайнером работал Иван Туркин, трактористом – его земляк Василий, они оба окончили сельское профтехучилище в Новгородской области, ребята были приветливые, заботливые и работящие. Копнильщицами трудились две подруги Таня Живаева и Люся Дыренкова, студентки литературного факультета.

Помнится, в начале уборочной страды у нас произошла серьезная поломка комбайна, из-за заводского дефекта дала трещину головка блока двигателя, а запчастей не было. На попутной машине комбайнер и я добрались до центральной усадьбы совхоза. После тщетных поисков запчастей оказались на приеме у главного инженера, тот, разводя руками, сказал: «Запчастей нет, ждите, обещали привезти из Павлодара». Однако, понимая, что можно ждать всю уборочную, добавил: «Правда, есть такая деталь на старом комбайне в мастерской, но директор мне категорически запретил его разукомплектовывать…»

Получив негласное разрешение главного инженера, мы дождались ночи, сняли головку блока со старого комбайна, привязали веревкой к палке и несли на руках свыше 30 километров. К обеду наш комбайн стал исправным. К счастью, больше серьезных поломок не было.

Комбайнер будил нас очень рано: пока не высыхала роса, агрегат готовили к работе, – сам он устранял неисправности в механизмах, то же самое делал тракторист, я же с помощью масленки и тавотницы смазывал все важнейшие узлы, чистил от мякины и другого мусора зерноочистительный аппарат, молотилку, шнек, жатку, заправлял комбайн горючим, устранял мелкие неисправности. А впоследствии, когда заимел определенный опыт, заменял уставшего комбайнера у штурвала. Немало хлопот досталось и нашим копнильщицам, их рабочие места были самыми неудобными во всем агрегате, вся пыль и мякина летела на них, очень быстро они становились чумазыми, белыми оставались только зубы и глаза под защитными очками. Из-за несовершенства механизмов одной из них приходилось частенько спрыгивать с комбайна на землю, чтобы открыть заднюю решетку копнителя и сбросить солому на стерню. Работали мы очень дружно и допоздна. Постепенно улучшились и наши бытовые условия, были ликвидированы перебои в снабжении хлебом, обед и ужин стали доставлять непосредственно в поле, а в середине уборочных работ привезли долгожданную баню. Она была передвижная, для этих целей приспособили вагончик на колесах.

Мы блаженствовали в жарко натопленной бане, в парную заходили по нескольку раз, однако из-за отсутствия мочалок никак не могли смыть с тела накопившуюся грязь и следы горюче-смазочных материалов. Выход из создавшегося положения нашел Паршин, он выбежал из бани на улице и занес охапку зеленых пушистых колобков перекати-поля. Качество новых мочалок превзошло все ожидания: их шелковисто-мягкие и упругие стебли хорошо удерживали мыльную пену и снимали с тела грязь. Довольные находчивостью Ивана Ивановича, с большим удовольствием натирали ими свое тело, не жалея сил драили друг другу спины, не ведая о том, какую гадость преподнесет нам зеленая мочалка.

После бани в столовой с наслаждением пили горячий чай, по нашему телу обильно текли струйки соленого пота. Через некоторое время каждый из нас почувствовал острые боли и зуд, причиной которых, как выяснилось впоследствии, стали многочисленные неглубокие надрезы на теле, нанесенные мелкими и острыми колючками перекати-поля. Их мы не обнаружили при невнимательном осмотре. Ночью же боли усилились, у всех поднялась температура. Днем спасались тем, что все тело смазывали жирным слоем солидола. Мы еще долго забыть не могли эту первую целинную баню и «знаменитую мочалку Ивана Ивановича».

Целинный урожай 1956 года оказался богатым, немало хлеба заработали и мы. Согласно постановлению правительства, целинникам разрешалось часть заработанных денег переводить на зерно, которое сдавали на местные элеваторы, а по квитанциям получали у себя на родине, скажем, в Мордовии.

В последующие годы в период летних каникул студенты историко-литературного факультета трудились в совхозах Прииртышья, в частности наша группа два сезона подряд работала в одном и том же отделении животноводческого совхоза «Путь Ильича» Ермаковского района Павлодарской области. Жили мы в бывшем имении царского генерала Копейкина, его сын, белогвардейский офицер, воевал против красных отрядов Амангельды Илсанова, активного участника гражданской войны. Усадьба сгорела, от нее осталось лишь несколько комнат из саманного кирпича. По рассказам нового хозяина этого дома, старика-казаха, бывшего кучера генерала, «дворец» состоял из 40 комнат, а его хозяин был шибко богатым и лютым, имел большие отары овец и табуны породистых коней, а однажды в порыве яростного гнева его так избил кнутом, что сломал шейные позвонки. С этого момента старик стал инвалидом, постоянно тряслась его голова, но, несмотря на свой недуг, целыми днями работал на пасеке. По тогдашним меркам он был не беднее своего хозяина. Его жена, которая была моложе своего хозяина на 40 лет, каждое утро с помощью большого пса выгоняла из различных сараев и калд десятки голов крупного рогатого скота, овец и коз, а в его большом кованом сундуке мирно соседствовали зеленые «катеньки», желтые и полинявшие «керенки», «красные червонцы» эпохи нэпа и другие деньги. В отличие от других, он при денежных реформах их не обменивал, а продолжал считать действующими.

Генерал для своего имения удачно выбрал место: сравнительно небольшой остров, образованный рекой Белой, рукавом Иртыша. Это был настоящий зеленый оазис среди бескрайней степной равнины, царством многочисленных озер и пойменных лугов. По берегам реки Белой узкой полосой тянулся лес, на полянах между толстыми и высокими деревьями обильно росла крупная и сочная ежевика, кусты боярышника и терновника. На острове гнездились лебеди, гуси, цапли, утки и много другой водоплавающей птицы. Они были почти непуганны. Так, одна лебединая пара гнездилась недалеко от нашего жилья, а по вечерам лебеди вместе со своими детенышами кормились по берегам реки и близко подплывали к нам. Цапли, словно застывшие каменные истуканы, часами стояли на мелководье, ловя неосторожную рыбу и лягушек. В реке и озерах было много рыбы, нередко в расставленные сети попадались крупная, весом свыше пяти килограммов, а на плоской крыше дома сторожа, где он на шестах сушил рыбу, рядом с широкими распластанными сазанами, как редкий трофей, висела щучья голова с длинной пастью и острыми зубами. По его рассказам, во время половодья была оглушена льдом и выброшена на берег и весила она около шести пудов. В мелких засыхавших озерах в долине кишмя кишели мальки, на которых щурята устраивали настоящую облаву. Они поодиночке выходили из тростниковых зарослей, а затем, сгруппировавшись в небольшой косяк, запруживали узкое место озера и гнали обезумевших мальков на мелководье. На загнанную в ловушку рыбу сначала набрасывались крупные щурята, а потом остальные. Впервые свидетелями такого разбойничьего пиршества мы стали, когда через пойму реки возвращались домой с работы. Половить рыбу решили и мы, быстро раздевшись, зашли в озеро, местами вода была только до щиколоток, а песчаное и твердое дно позволяло нам свободно бегать за рыбой. Однако как ни старались, ловкие щурята ускользали от наших рук, они дружно прятались в зарослях тростника и уходили в более глубокие места. Обескураженные неудачей, мы стали выходить на берег. Володя Вишняков, успевший одеться раньше других, сказал: «Ребята, не расходитесь, я сейчас вернусь». Вскоре он вернулся с белым узелком в руке. «Что это у тебя?» – спросили мы. «Как что? Простыня. Сейчас мы из нее бредень сделаем», – ответил он. Его затея пришлась всем по душе, общими усилиями, продырявив в простыне ножом дырки и привязав по краям черенки лопат, быстро превратили ее в самодельный бредень. Переняв тактику лова у щурят, двое с бреднем зашли на середину озера, а остальные разместились по флангам. Лопатами мутили воду в зарослях тростника и совместными усилиями гнали щурят на узкий заливчик в конце озера. На этот раз рыбалка оказалась удачной. Вечером на костре сварили душистую и вкусную уху, которую ели с большим аппетитом, вспоминая свою азартную рыбалку.

Заядлым рыбаком среди нас был Юрий Степашкин из Больших Березников. На целину он с собой привез рыболовные снасти: леску, крючки, грузила и поплавки, словно предвидел то, что мы попадем в такой райский для рыбака уголок. Случалось, брал на рыбалку с собой и меня. Для этих целей обычно выбирали небольшой речной затончик, поросший кустарником и осокой. Вода в реке Белой была идеально чистая, хорошо просматривалось песчаное дно, были заметны даже мелкие камешки и водные растения. За короткое время двумя удочками вылавливали целое ведро довольно крупных язей, красноперок, подлещиков, иногда на червяка клевали осторожный сазан или стремительный судак. Однако скоро нам активную рыбалку пришлось оставить, стало не до этого, начался сенокос.

Два года подряд бригада однокурсников-историков занималась на целине заготовкой кормов и ремонтом животноводческих помещений: Иван Паршин, Виктор Балашов, Владимир Вишняков, Геннадий Туршаков, Юрий Степашкин, Энвер Музаферов и я. Своим бригадиром единогласно избрали Ивана Паршина. Все мы высоко ценили его жизнестойкую мудрость, крестьянскую смекалку и способность защитить наши интересы, и несмотря на одинаковый возраст, все мы его уважительно величали Иваном Ивановичем. Работе он отдавался полностью, этого требовал и от нас. С ним считалось и местное начальство, управляющий отделением совхоза, 35-летний казах, не только наделил его высокими полномочиями, но и впоследствии стал его другом.

По сравнению с первым годом пребывания на целине, немного улучшилось и наше питание – первые и вторые блюда всегда готовились из свежего мяса, а рыбные стали нашим «фирменным». Когда на совхозных бахчевых плантациях созревали овощи, то бригаду регулярно снабжали свежей капустой, огурцами и арбузами. В этом немалая заслуга принадлежала Ивану Ивановичу и нашей поварихе Вале Сидельниковой, студентке литературного факультета. Она не побоялась возложить на себя такую ответственность, отделилась от своих подруг, и одна поехала вместе с ребятами. Поварихой она оказалась превосходной, готовила вкусные блюда, а своим вниманием и добрым словом поддерживала в нас не только аппетит, но и бодрое настроение.

Обычно сенокос начинался в конце июня, завершался во второй половине августа. Заливные луга занимали площадь несколько тысяч гектаров, травостой, несмотря на отсутствие дождей в летний период, всегда был хорошим. Сено косили тракторными косилками, сгребали в валки граблями, скошенная утром трава под знойным летним солнцем высыхала очень быстро. Копнителем старой конструкции валки стаскивались в одно место. Эту работу на колесном тракторе СТЗ выпуска довоенных лет выполнял пожилой казах Кукубай. Он был единственным механизатором на всю округу, который сел за руль трактора в 30-е годы и несмотря на преклонный возраст и ранения, полученные в годы Великой Отечественной войны, работал без передышки и очень аккуратно. Единственным его перекуром был обед, ел он не торопясь и очень много, за обедом выпивал до десяти пиал крепкого чая. На наш вопрос, как ему удалось сохранить завидный аппетит и здоровье, давал однозначный ответ: «Силу, здоровье мясо и чай берегут. Я еще не такой крепкий, а вот отец был здоровше меня, за обедом съедал целого барана и выпивал 20 пиал чая».

Пожалуй, самая тяжелая работа в сенокос падала на наши плечи: все скошенное сено нужно было сложить в стога. Эта работа требовала больших физических затрат и определенного опыта и сноровки. Стога должны быть почти одинаковыми и таких размеров, чтобы их было легко с помощью троса трактором возить на ферму. Это обычно делалось тогда, когда замерзали болота и озера, а также зимой. Вначале наша работа не клеилась, стога получались разных размеров, быстро оседали и становились плоскими. Управляющий качал головой и с огорчением говорил: «Слишком плохой стога, сена не будет, сгниет под дождем…» Однако в процессе работы мы научились метать не только добротные стога, но и работать сноровисто и быстро, за день взметывали до 20 стогов. Обычно в конце сенокоса к нам приезжал директор совхоза, вместе с управляющим и Иваном Ивановичем. Объезжали на машине всю огромную пойму со стогами сена. Качественная работа и большое количество заготовленного корма радовали его, после проверки он собирал нас и говорил: «Большой, большой рахмет вам, ребята, карош сена, скот сытый будет, да и бригадир у вас умный башка, правильно думает и работает…» От такой похвалы директора управляющий и Иван Иванович сияли и улыбались. Довольными были и мы. После завершения сенокоса нас возили мыться в бане и угощали бишбармаком. В конце августа мы приступали к закладке кукурузного силоса. На всех работах трудились почти целый световой день, выходными пользовались крайне редко, несмотря на занятость и усталость находили время поиграть в шахматы или шашки. Игра в шахматы среди ребят нашего курса пользовалась особой популярностью, многие из нас имели спортивные разряды, но особенно хорошо играли Иван Паршин и Виктор Балашов. Иван Иванович имел первый спортивный разряд, шахматами был настолько заражен, что иногда доходило до абсурда: в дни соревнований на первенство университета или республики он забывал приходить на экзамен или зачет. На наш вопрос, почему не явился на экзамен, он обычно отвечал буднично: «Забыл, да и некогда было… с самим Орешиным играл… выиграл у него…» Орешин в 50-е годы был самым популярным шахматистом в Мордовии, и выиграть у него партию было крайне сложно. Игра в шахматы среди нас оживлялась в период заготовки силоса. На холмистом степном берегу реки Белой рядом с силосными ямами стояла старая мельница, которая была построена поляками, сосланными в эти края Екатериной II, она была необычной конструкции, ее высокие и узкие стены завершались широкой деревянной башней, а основание опиралось на множество низких свай. Внешне она напоминала шахматную ладью, по этой причине в ней мы и открыли шахматный клуб «Ладья», где в свободное время проводили турниры на личное первенство.

Во время нашей работы на целине иногда случались неординарные события. Так, в 1957 году мы стали свидетелями ядерного взрыва в атмосфере. В конце июля или в начале августа, точно не помню, нас предупредили о том, что около 13 часов состоится испытание атомной бомбы, что бояться нечего и это не опасно для жизни, поскольку взрыв будет произведен на большой высоте. Велели только на всякий случай снять окна, чтобы взрывной волной не выбило стекла. Однако мы с тревогой ожидали это необычное для всех событие. Взрыв произошел в точно назначенное время, когда мы пришли с работы на обед. В жаркий летний день на небе возникла яркая вспышка, которая на миг ослепила нас, а затем прошла волна горячего воздуха, сопровождаемая гулом. Сильно закачались деревья. Постепенно небольшое яркое солнце на небе стало расширяться, образуя розовато-белое грибовидное облако, которое растворялось в небе, восточным ветром уносилось в противоположную от нас сторону. После взрыва всех охватило чувство опасности и тревоги, мы долго молчали, осмысливая увиденное. Под вечер началась гроза и шел ливневый дождь, что также было необычным для сухой степной зоны. Сейчас мы знаем больше о последствиях этих «безобидных» испытаний ядерного оружия.

Перед отправкой домой студентов из бригад и полевых станов собирали в центральной усадьбе устраивали торжественные проводы, благодарили за работу и дарили подарки. На торжествах управляющий отделением совхоза произнес пламенную речь, сильно волновался и говорил с акцентом: «За бальчой, бальчой работа на целине ценным подарком адын полбатынок награждается студент Туршанов Геннадия, а за карошой работа на следующий год получит второй полбатынок…» При этом за «карошая работа на целине» награждались не только студенты, но и сам управляющий, главный бухгалтер, конторские работники не забывали они наградить и своих жен.

Впоследствии отдельные студенты за освоение целинных и залежных земель были награждены Почетными грамотами ЦК ВЛКСМ, Мордовского обкома комсомола.

Домой мы ехали в теплых вагонах специального пассажирского поезда. Довольные итогами своей работы на целине, пели песни, пели песни, веселились, с грустью вспоминали о своих целинных друзьях и знакомых, шутили: «Гена… смотри, поезд останавливается, быстрее прыгай и беги за полуботинком, может, управляющий передумает и отдаст второй, иначе придется тебе ходить босым на одну ногу…»

В больших городах, где поезд делал длительные остановки, на заработанные деньги покупали себе одежду, подарки родителям и близким. Впереди нас ждала встреча с родными и учеба. Целина каждому из нас дала очень многое, она обогатила нас духовно и физически, заняла особую строку в нашей биографии, сделав нас причастными к одной из ярких страниц отечественной истории.