Это самое волшебное слово на свете – Рождество. Чудо, тайна, свет, детство, звезда в небесах и ангельские славословия... А еще – чувство невыразимого единства в человеках от общей радости: сбывается, вот-вот сбудется и восторжествует, и будет навсегда, неотменимо. Вся наша зима, как ледяной дом, подсвечена этим заветным светом, светом сбывающейся надежды. Недаром зовут эту ночь «светоносной». Свет повсюду: в блеске снегов, в городских огнях, в елочных фонариках, в самом светящемся воздухе. Всё чистое, свежее, новое, с иголочки. Новый год, новая радость, обновленный человек, новое счастье.

В хороших, добрых, настоящих книгах счастье это изобильно присутствует, ведь мы все воистину совладельцы. Не откажем себе в удовольствии перелистать несколько любимых страниц...

«...Рождество уже обдает тебя снежной пылью, приникает по утрам к морозным стеклам, звенит полозьями по голубым дорогам, поет в церкви за всенощной «Христос рождается, славите» и снится по ночам в виде веселой серебряной метели... по душе ходило веселым ветром самое распрекрасное и душистое на свете слово – «Рождество». Оно пахло вьюгой и колючими хвойными лапками... Метель утихла, и много звезд выбежало на небо. Среди них я долго искал рождественскую звезду и, к великой своей обрадованности, нашел ее. Она сияла ярче всех и отливала голубыми огнями... отовсюду идет сияние...» Эти удивительные строки написал полузабытый нынче писатель с трагической, очень русской судьбой Василий Акимович Никифоров–Волгин.

Всё и все встречают Младенца-Христа. «И земля вертеп Неприступному приносит...» Снег ложится скатертью-самобранкой, а на ней-то чего только нет?! Все должны быть сыты, ублажены, утешены. Празднику сопутствует и земной пир, картину которого (воистину – на весь мир) рисует Иван Шмелев.

«Дышишь этим морозным треском, звенящим гудом, пьешь эту сыть веселую, разлитую по всем-то лицам, личикам и морозным рожам, по голосам, корзинам, окоренком, чанам, по глыбам мороженого мяса, по желтобрюхим курам, индюшкам, пупырчато-розовым гусям, запорошенным, по подтянутым пустобрюхим поросятам, звенящим на морозе... слушаешь хряпы топоров по тушкам, смотришь радостными на всё глазами: летят из-под топора мерзлые куски, – плевать, нищие подберут, поминай щедрого хозяина! Швыряются поросятами, гусями, рябчиками, тетерками... Вся тут предпраздничная Москва, крепко-ядреная с мороза, какая-то ошалелая... – и богач, кому не нужна дешевка, и последний нищий... Все к Рождеству готовятся. Душа душой, а и мамона требует своего...Но она лишь земное выраженье радости Рождества. А самое Рождество – в душе, тихим сияет светом... В палево-дымном небе зеленовато-бледно проступают рождественские звезды... Они поют... Синий бархат затягивает небо, на нем – звездный, хрустальный свет... Мелкая суета дней гаснет. Вот воспоют сейчас мощные голоса Собора, ликуя, всепобедно. «С на-ми... Бог!..» Священной радостью, гордостью ликованья переполнятся все сердца...»

И написано-то как! Морозно и горячо вместе... Как не вспомнить к слову Гоголя с его дивной повестью «Ночь перед Рождеством», вроде бы волшебно-сказочной, развлекательной и не более того, но на самом-то деле и поучительной, и торжественной, показывающей, как «...вместо того чтобы провесть, соблазнить и одурачить других, враг человеческого рода был сам одурачен», а «богобоязливый человек» кузнец Вакула получил свою драгоценную награду. Повесть эта о том, как холодное сердце красавицы Оксаны волшебством этой ночи претворилось в теплое, живое, способное любить...

И опять – о красоте, неземной, светящейся, волшебной... «Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа... Всё осветилось. Метели как не бывало. Снег загорелся широким серебряным полем и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел... Чудно блещет месяц! Трудно рассказать, как хорошо потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночь...»

А вот другой классик, но снова о том же: святочная ночь и преображающая, волшебная сила, творящая из обыденности сказку и пробуждающая любовь... «Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз и, переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани... Николай видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей... алмазно-блестящая, с сизым отблеском снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон... Какое-то совсем новое, милое лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете близко и далеко выглядывало из соболей. «Это прежде была Соня, – подумал Николай. – ...Где это мы едем?.. По Косому лугу, должно быть... Но нет, это что-то новое и волшебное...» ...вот какой-то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой-то анфиладой мраморных ступеней, и какие-то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких-то зверей... Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее...»

Сколько молодого счастья, задора, энергии жизни в этих характерах, гармонично вписанных в мир Христов! Попутно заметим, что первый бал Наташи Ростовой, столь изумительно написанный Толстым, проходил «31 декабря, накануне нового 1810 года...», следовательно, и на этом событии лежит отсвет рождественского чуда обновления.

Когда–то в «социалистическом детстве» грустное недоумение вызывала сказка Джанни Родари «Путешествие Голубой Стрелы». Бедные, обделенные, несчастные, заброшенные дети даже и не ждут чуда. Но это немыслимо, невозможно! И сказка восстанавливает гармонию в мире. Игрушки сами отправляются в путешествие к детям, дабы принести в их жизнь драгоценные крошечки радости.

Но это – сказка. И сказочными средствами она восполняет недостающую, необходимую особенно детям любовь. Как бы обманываясь сама и обманывая читателя, выводит его к «надмирной» правде. К той, которая должна торжествовать. Глубочайший реалист Федор Михайлович Достоевский решает эту задачу иными средствами. Кто может быть несчастнее маленького мальчика, в огромном чужом городе! Его мама только что умерла, одет он в какой-то драный халатик, и никто из богатого и яркого, окружающего мира не хочет согреть, приласкать, накормить его. Он не нужен абсолютно никому на свете. Никому, кроме Христа...

« – Пойдем ко мне на ёлку, мальчик, – прошептал над ним вдруг тихий голос.

...о, какой свет! О, какая ёлка! Да и не ёлка это, он не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом всё куколки, – но нет, это всё мальчики и девочки, только такие светлые... и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно.

– Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! – кричит ей мальчик, и опять целуется с детьми... – Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? – спрашивает он, смеясь и любя их.

– Это «Христова ёлка», – отвечают они ему, – у Христа всегда в этот день ёлка для маленьких деточек, у которых там нет своей ёлки...»

«На то я и романист, чтобы выдумывать», – добавляет Достоевский, на самом-то деле преодолевая рассказанной историей неправду человеческой жизни, жестокой даже и к детям, правдой Христовой, единственной осмысливающей и оживотворяющей падший, грешный, малоспособный к любви мир. Любовь Христова существует вне наших хотений...

Все рождественские чудеса проистекают из главного чуда Рождества – появления Богомладенца. Недаром Борис Пастернак, трогательно и проникновенно поместивший вертеп в наши снежные пределы, приводит на поклонение весь мир, словно разлившуюся житейскую реку возвращает поклониться истоку, чистому ключу.

И странным виденьем грядущей поры

Вставало вдали всё пришедшее после.

Все мысли веков, все мечты, все миры,

Всё будущее галерей и музеев,

Все шалости фей, все дела чародеев,

Все ёлки на свете, все сны детворы.

Весь трепет затепленных свеч, все цепи,

Всё великолепье цветной мишуры...

Нет, недаром великий немецкий писатель Томас Манн называл русскую литературу «святой». Бессчетное число дивных строк, посвященных Рождеству, собираются в единый живой узор. Что ж, остается и нам вместе с поэтом воскликнуть: «Пойдемте со всеми, поклонимся чуду!..»

P.S. Получилось так, что светлая и питающая душу тема «рождественского чуда» в реальной нашей жизни обернулась неожиданным искушением. Множество современных литературных впечатлений заставляли в последнее время вновь и вновь возвращаться к размышлениям о постмодернизме, всё настойчивей предлагающем взамен служению и ответственности литературную игру. Дело писателя все чаще понимается как узкое, самовыраженческое, элитарное. Ни писатель никому ничего не должен, ни общество ему. Все свободны ото всех.

А жизнь возражает. Недавно довелось провести несколько дней в легендарном писательском поселке Переделкино. На следующий день после праздника Казанской иконы Божией Матери, 5 ноября, в компании знакомых московских литераторов мы попали на мемориальное кладбище и решили поклониться могилам известных писателей. Но нас ждала неожиданность. Могила Бориса Пастернака была в прямом смысле осквернена. На белый надгробный камень кто-то нагло водрузил пустую тыкву с вырезанными глазницами и ртом. Снесенные венки и крест с чужой могилы были сожжены. Безобразные потеки расплавленной пластмассы залили надгробие. На могилах по соседству было сломано и перевернуто семь православных крестов...

Потрясенные, мы кое-как очистили могилу и поправили кресты. Что это было?.. Шабаш сатанистов? Провокация, приуроченная к празднику согласия и примирения?.. Информация об этом диком происшествии попала во многие центральные СМИ.

Во всяком случае, ясно одно. Нет, не просто так варвары пришли именно к Пастернаку, православному поэту. Это он сказал о своих строчках, что они «с кровью – убивают, нахлынут горлом и убьют». Живое, подлинное не теряет своей ценности, борется, воюет с мраком, с косностью, вызывая тяжелые приступы ненависти и мракобесия. Настоящая литература созидает человеческую душу, а не разрушает ее, что мы вынуждены наблюдать в постмодернистских игрищах. Война художественного слова с наступающим хаосом бессмысленности – длится.

Все всерьез! Наша жизнь всерьез. И для всех нас в этом есть глубокая надежда и радость. Не игра, а «творчество и чудотворство», – как сказал Борис Пастернак. И еще: «Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог».