Владимир Курмышкин

Рассвет

Я играю с рогатым жуком,

Я зеваю, и с каждым зевком

Я глотаю звезду. Все светлей.

Я хочу стать тенью теней.

Я боюсь потревожить рассвет,

Постепенно сходящий на нет,

Потревожить дрожащие листья,

И такой же дрожащей кистью

Достаю сигарету, и дым

Мне расскажет о первых даосах,

И о веке, что был золотым,

И о том, насколько все просто.

Я люблю этих древних даосов,

Этот дым, как туман Тайских гор,

Но зачем мне сакральные позы;

Я всего лишь неопытный вор,

Что, забравшись в квартиру пустую,

Пустоту по карманам сует,

Но зато он ничем не рискует.

У меня в кармане Вселенная!

Так же, как в зубах сигарета!

И восток похож на Верлена,

И Бетховеном пахнут ранеты.

Совершенство! Найди хоть изъян,

Но искать я не расположен,

Я иду босиком в туман,

Осторожно, боясь потревожить.

Ночь перед операцией

1

А завтра вновь одержит верх весна,

Останки февраля сорвутся в водостоки.

И кровь твоя румянцем ляжет на

Той белой комнаты безжизненные щеки.

Тогда вонзятся в плоть твою ножи,

Но нет причины пребывать в печали;

Великие тибетские мужи

Вот так свою природу прозревали.

В горячих ласках похотливых дев

Изнеженное, затрепещет тело,

И закричит истошно каждый нерв,

Но слушать плоть – то не поэтов дело.

Тогда в златой чертог своей души

Ты попадешь без воровских отмычек.

Та встретит без плаща из анаши

И без оков из правил и привычек.

Так женщина, срывая свой наряд

Под сладострастные ночные стоны,

Становится прекрасней во сто крат,

Вздохнув свободно грудью обнаженной.

Смотри ж с презрением на скальпельную рать,

И встреть ее не на коленях, стоя.

И если боя вам не избежать,

То выиграй этот бой еще до боя.

2

Не бойся, это лишь начало.

Молись и знай, что это не конец.

Тебе и больших мук – все было б мало.

Такой ли по грехам твоим венец.

Молись. Не спи. Молись под братьев стоны.

Молись под сердца торопливый стук.

Молись и знай, что за тебя поклоны

Кладет сейчас твой старый, верный друг.

Сказал же Он: «Где двое или трое...»,

Как будто бы про вас сказал, точь-в-точь.

Молись, не умствуй, будет аналоем

Тебе окно, в котором дремлет ночь.

Поющий кедр

В тайге поет огромный кедр.

Загадка скрыта в этом пенье:

Откуда – с неба иль из недр

К нему приходит вдохновенье?

А он звенит, а он поет,

Давно известно то в народе,

И древний маленький народ

В нем божество свое находит.

Вот так, поэт, и ты поешь,

И сам ты знаешь ли, откуда

Экстаза сладостная дрожь,

Рождающая строчек чудо?

Кто дал тебе такую власть:

Как слуг ничтожных пред собою

Столетья на бумагу класть

В ночи, под музыку гобоя?

И чернь пустая знает ли:

Что это – ангелов дыханье

Или кладбищенской земли

И высохших костей стенанья?

Луна

В том мире, где давно торгуют небом,

Где божество – намордник для собак,

Для коих бред шута явился требой,

Для коих нимб – лишь шутовской колпак.

Где день за днем, и буднично, и сухо

Свисают трупы с телетайпных лент.

В том мире честь – назойливая муза,

В том мире жалость – просто рудимент.

И вот над ним, играя рыжей гривой,

Опять, в который раз, встает луна –

Моя подруга. Как она красива!

И вместе с тем, как холодна она.

Когда бы лишь затворника молитвы

Видны ей были и сплетенье юных тел,

Но созерцать автограф пьяной бритвы

На горле – и таков ее удел.

Однако облако лишь на мгновенье

Вуалью ляжет на бесстрастный лик;

Как можно и с любовью, и с презреньем

Смотреть на мир, который зол и дик?

И ты, красою ночи восхищаясь,

Иди на запад в свой лиловый рай

Вслед за луной, но чтоб достигнуть рая

На сердце льдину класть не забывай.

Муза

Она приходит два раза в год,

Когда первый снег и когда август звездный.

Тогда я знаю – настал черед.

Пиши, поэт, потом будет поздно.

Она приходит без одежд и личин,

О, этих безумных ночей вереницы,

Потом она убивает своих мужчин,

Как египетская царица.

Да, когда-нибудь я умру,

С этим необходимо смириться.

А пока моему перу

Пой же песни свои, царица.

Я могу ее высечь плеткой,

И не выйдет мне это боком.

И плевать, что у них было с Гете,

И плевать, что у них было с Блоком.

И вообще, эй вы там, внизу,

Завитые болонки и жирные мопсы,

Для которых я – сор в глазу,

Я плевал на вас с пирамиды Хеопса!

Вы всегда считали меня

Ненормальным, злым мальчуганом.

Но и танку нужна броня,

Я ж принадлежу к особому клану.

То ль в династию Тан, то ль в династию Мин,

Жил поэт, на меня похожий.

Как и я, он везде оставался один,

Да и драться умел он тоже.

Я не знаю, чем «хорошо»

Отличается от «плохо»;

Лишь одно я различье нашел, -

Между выдохом и вдохом.

И когда я сижу в ночи,

И по горлу она меня гладит,

Мир, дешевка, тогда замолчи!

Есть лишь я, и она, и тетради.