Нижний Новгород стал центром русской фотографии далеко не случайно. Уже более ста лет назад здесь творили фотохудожники с мировыми именами. В 1886 году виртуоз павильонной съемки Андрей Карелин открыл в столице Поволжья первую в провинции художественную выставку. Выученик карелинской фотошколы Максим Дмитриев был первоклассным документалистом, мастером социального репортажа и пейзажа. Недавно здесь открылся Русский музей фотографии. Особое место в ряду нижегородцев занимает Николай Мошков. Он продолжает лучшие традиции русского реалистического искусства, всегда искавшего жизненной правды и сострадавшего человеку. Как и его предшественники, Мошков показывает простого человека, частная жизнь которого течет контрапунктом к режиму, человека, существующего вопреки всему. Мошков показывает, как скромное жилище, незамысловатая утварь и даже чудесная природа несут отпечаток тяжко прожитой жизни. Трагичное и комичное, величественное и убогое в ней неразлучны, безобразное и прекрасное переплетены.

В октябре 2000 года произведения Владимира Мошкова экспонировались в саранском музее Эрьзи. Художник Валентин Попков делится впечатлениями от увиденного: «Николай Владимирович – художник! Мошков обладает абсолютным художественным чутьем и хорошим вкусом. Его портреты – это тонкие живописные произведения. Они отличаются острой композицией, при этом ничего не сделано ради внешнего эффекта. Он прекрасно работает со светотенью, обобщая детали. Глубокие тени и богатая фактура – это его профессиональный ход. В каждой детали у него – дух России. У Мошкова – пытливый аналитический ум и дар компоновать от Бога, а техника, которой учат в вузах, – дело наживное».

Действительно, Владимир Мошков учился своему ремеслу самостоятельно (западный фотохудожник имеет определенный статус, он или профессионал, или любитель, большинство же отечественных мастеров – самоучки). Он родился в военном 1942 году и в выборе профессии пошел по стопам родителей. Окончив Горьковский политехнический институт и став кораблестроителем, специалистом по судовым дизельным двигателям, Владимир Мошков полтора года работал в КБ на Сормовском заводе.

Фотографией он увлекся в институте. Испытав в юности «визуальное искушение», заразившись навязчивыми зрительными образами, Мошков, по его же собственным словам, окунулся в фотографический «запой». В детстве он отлично рисовал, но и этому нигде не учился. Став мастером, Владимир Мошков понял, что чувство композиции бывает только врожденным, и научиться этому нельзя.

В начале 70-х он перешел на работу в молодежную газету «Ленинская смена», где проработал фотожурналистом 17 лет. Это была хорошая школа, и не только школа фоторемесла. Обычно журналист Вячеслав Федоров писал тексты, а Владимир Мошков снимал все, что считал нужным. Такое разделение функций приучило Мошкова к самостоятельности.

В становлении большинства нижегородских фотохудожников трудно переоценить роль городского фотоклуба «Волга». Молодые фотографы постигали в этом камерном, почти элитарном клубе все – от азов фотодела до высот искусства. У них выявлялось композиционное чутье, обострялось чувство формы и света, проявилась художественная индивидуальность. Молодежь, пришедшая в искусство на рубеже 60–70-х годов, презиравшая лакировку жизни и композиционные штампы социалистического реализма, социальной темы сторонилась. Члены клуба предпочитали политически нейтральные натюрморт и пейзаж. В моде тогда были трудоемкие технологии – изогелия и соляризация. Руководителя в клубе не было, но практиковались творческие отчеты – персональные выставки с докладом. Члены клуба посылали свои фотографии на зарубежные конкурсы и вернисажи. Так Владимир Мошков стал участником выставок в Италии, США, Гонконге, Сингапуре, Болгарии.

Вот ведь какой парадокс художественного мышления: среди кумиров молодежи тех лет отсутствовали советские фотографы. С предубеждением относились даже к гениям визуальной культуры, если они трансформировали реальность в угоду идеологии, занимались пропагандой и создавали советский миф. Удивительно, с какой неприязнью отвергались художники, связанные с соцреализмом. Даже великий конструктивист Александр Родченко, по-новому увидевший пространство, даже мистик светописи Аркадий Шайхет! Советские фотоавангардисты не повествовали о жизни, как их предшественники, а с помощью крутого ракурса и эманации света показывали социалистическое чудо переделки жизни. В снимках фронтовых фотокорреспондентов молодежь не усматривала глубокой образности: считалось, что ценность военного снимка определяется только опасностью ситуации и уникальностью материала (теперь Владимир Мошков знает о ремесле военного корреспондента не понаслышке: в 2000 году он сопровождал нижегородского губернатора Ивана Склярова, привозившего гуманитарную помощь в Чечню).

От фотографии хотелось беспощадной правды, а если она вытравлялась цензорами, то молодые фотографы уходили в эстетизм. Они жадно всматривались в каталоги международных выставок и чешский журнал «Фоторевю», искали работы прибалтийских мастеров. Это были эффектные снимки, завораживающие свободой композиции и необычной красотой, простыми и одновременно глубокими образами. В советской печати снимки без лакировки, отличавшиеся непривычной правдивостью и образностью, были редки – Владимир Мошков вспоминает лишь «Советскую Россию» начала 70-х годов. Среди наших кинооператоров он выделяет изысканного Григория Рерберга, в особенности его виртуозную работу в «Зеркале» Андрея Тарковского.

С 1989 года и по сегодняшний день Владимир Мошков работает фотокорреспондентом российского информационного агентства Фото-ИТАР-ТАСС по Средней Волге. На интернетовском сайте phototass.ru можно просмотреть 800 снимков Мошкова, и этот «блокнот» для фотозарисовок им постоянно пополняется. А вообще фототека агентства – это богатейшее хранилище отечественной фотографии, насчитывающее более миллиона негативов. Владимир Мошков иллюстрировал множество книг, из последних изданий выделяется прекрасный фотоальбом «Образы земли нижегородской».

Владимир Мошков снимал в Европе, но выставлять предпочитает фото, сделанные в родных местах. Он убежден, что если над пейзажем работаешь, то в нем надо жить. Снять ландшафт «с налета» очень трудно. Пейзажи Мошкова – это не этюды праздного туриста. Большая их часть сделана в Чкаловском районе на речке Троце, где фотограф живет летом. Здесь ему не нужно изучать ландшафт, здесь все до боли знакомо. Снять природу не сложно, говорит Владимир Мошков, труднее передать ее особое неповторимое состояние с помощью нюансов цвета и атмосферы. На снимке не нужен избыток информации: можно снять луг, поросший лопухами, но сделать это надо с сильным чувством. Широкоформатным панорамам Мошков предпочитает небольшие ландшафтные фрагменты (и не только потому, что для панорамирования требуется специальная техника): и в малом можно показать глобальное, малое можно насытить «вкусными» деталями, заметить здесь следы человеческой жизни – дорогу, забор, домик.

В качестве фотокорреспондента Владимир Мошков неоднократно бывал в Мордовии. Какие темы привлекают здесь его внимание? Затерянный среди мещерских лесов древний Темников с Санаксарским монастырем, ГУЛАГ, охота на волков, светотехническая продукция местных заводов. Фотограф не считает отсталость республики катастрофой. Существуют урбанизированные территории с развитой индустрией, искусственным ландшафтом. Все природное в таких регионах уничтожено, а жизнь превращена в промышленный конвейер. В Мордовии еще сохранились почва, леса и болота (впрочем, их девственность основательно потревожена). Возможно, будущее как раз за такими «отсталыми» территориями, где последствия технической агрессии против жизни не так заметны, – размышляет Владимир Мошков. Поэтому так неравнодушен фотограф к селу, ибо здесь существуют «только» земля и люди. Он поясняет: «Душу греют сюжеты из неизвестной глубинки. Она окружена ореолом неизвестности. Это жизнь в подлиннике, жизнь, не затронутая чем-то искусственным. Людям глубинки не нужна реклама их жизни, наоборот, они очень удивлены появлением фотографа».

С детства Владимир Мошков интересовался импрессионистами, которые работали в период становления фотографического искусства и предвосхитили некоторые его композиционные приемы, в частности гармонию случайности и атмосферные эффекты. Современная визуальная культура оказывает на фотографа сильное влияние: от кичевых видеоклипов и гротескной рекламы до шедевров кино и живописи. Однако стильность печатной продукции «Ъ», изощренная насмешливость НТВ, эстетический беспредел MTV и многое другое, всечасно присутствующее в жизни, – это лишь формальные приемы, подталкивающие Мошкова к художественному поиску.

У фоторепортера нет любимого жанра, он должен быть «всеяден». Репортер умеет снимать все – и утонченный пейзаж, и павильонный портрет, и социальную фотографию. Перепробовал Владимир Мошков и всевозможные методы фотосъемки: спецэффекты, графичность и акварельность, документализм и случайные композиции, крупный план портретов и общий план пейзажей. В его репортерских снимках зафиксировано все то, что попало в видоискатель. В его художественных снимках – сознательная организация объекта съемки. Он не любит специальные уловки, но признается, что иногда допускает и это (в двойном портрете Ивана Склярова и Аллы Пугачевой на фоне все «еще идущих старинных часов»).

Фотопортрет, по словам Мошкова, – это «чертовски сложная штука». Хороший портрет отличается не внешним эффектом, а внутренней нагрузкой, для чего надо проникнуть в душу портретируемого. При выразительной фактуре не требуются дополнительные элементы, но некоторые атрибуты могут придать портрету философскую глубину. Фотограф считает удачей портрет нижегородского поэта Сточека, попавшего в тюрьму за неосторожное слово. Перед нами профиль современного Данте с колючей проволокой на голове. После этой работы делать «обыкновенные» портреты стало Мошкову скучно. Что ему интереснее снимать – молодое тело или старческие морщины? Красивые ню приятны, живописные лица, на которых отразился большой жизненный опыт, – выигрышны. Но и в том, и в другом случае совсем непросто избежать банальности и найти свой образ.

Существуют ли для Владимира Мошкова запретные темы? Придерживается ли он этических правил? Вопрос далеко не праздный: сегодня на каждом шагу демонстрируются травмирующие кадры с шокирующим насилием, смертью, сексом. Очень часто фотографирование превращается в рискованное подглядывание ради эффектного кадра. На Западе существует закон, ограждающий частную жизнь от слишком любопытных взглядов, запрещена и деятельность глазастых paparazzi, нарушающих закон сознательно. Для наших фотографов моральные границы пока размыты. Владимир Мошков вспоминает, что испытал внутреннюю борьбу профессионала и человека, когда стал свидетелем автоаварии. Жертве уже ничем нельзя было помочь, и фотограф, понимая, что фиксирует смерть человека, стал снимать водителя, придавленного упавшим кузовом. «У меня были и другие случаи, когда я снимал совершенно невероятные ситуации, – говорит фотограф. – Но я никогда не буду публиковать такие по-своему эффектные снимки: их содержание двусмысленно».

При общении с автором всегда интересно сопоставить его намерения с полученным результатом. Самое главное для фотографа – это особое ощущение жизни, его трудно сформулировать, и передается оно лишь на снимке. Владимир Мошков поясняет, что ему приходится совмещать творчество, поиск образа, индивидуальное авторское чувство с рутиной повседневных репортажей. Для современного человека свежие новости стали «вечными ценностями», а у фоторепортера в погоне за сенсациями появилось множество конкурентов. Мошков утверждает, что в любом, даже самом сенсационном репортаже должна быть жизненная правда, крайности здесь неуместны. Зоркому репортеру нужно выхватить в быстро меняющемся окружении единственный образ. У Мошкова это доведено до автоматизма: способность вычленить пространство, взять ракурс, поймать разворот головы, уловить гримасу и в решающее мгновение нажать на спуск. Сегодня все это проще сделать на видео, но фотоизображение пока гораздо качественней. Испытавший все превратности профессиональной участи, фотограф рассказывает: «Репортер, как правило, не может сделать выставку своих работ. Для многих репортеров фото – это ремесло. Провинциальный репортер – это исполнитель, не имеющий своей позиции. Но счастлив тот, кто переступил порог ремесла, кто начинает творить – сначала для себя и товарища, а потом и для публики. Художник сам ищет тему, он имеет свое лицо».

Живописец извлекает образ из своего внутреннего состояния, а фотохудожник – из действительности. Мошков допускает в художественном фото искажение реальности, но при этом в изображении всегда должно быть чувство меры. Фотографии Мошкова отличаются экономией цвета. Ведь это самое страшное, коварнейшее средство для фотохудожника. Резкость или пестрота разрушают кадр, поэтому в кино и фотографию цвет проникал очень медленно.

Идущий в ногу со временем Владимир Мошков сегодня работает с компьютерной техникой. Компьютерные фотоколлажи можно использовать в наружной рекламе, они смыкаются с авангардным искусством, но пока что остаются творчеством для себя. Впрочем, считает Мошков, качество искусства не зависит от технических сложностей: и «Зенитом» можно снять шедевр. Важнее другое, уверяет мастер – как меняется отношение зрителя к фотографии. После войны крестьяне вставляли фотокарточки в рамки и вешали их рядом с иконами. Так они общались с образами своих погибших родственников. Тогда фотография была воспоминанием, сильным психологическим импульсом. Сегодня снимают все кому не лень, а на стенах домов или офисов снимков не найдешь. Наверное, фотография проигрывает экранам ТВ и мониторам компьютеров, оказывающих более сильное, почти гипнотическое воздействие.

Западное фото стимулировалось рекламой, оно стало прикладным искусством и развитой индустрией. А художественной фотографией занимаются там единицы, это дорогое удовольствие для элиты. Произведения фотохудожников висят в самых престижных галереях. Владимир Мошков считает, что в России фотография в целом осталась на бытовом уровне, она не стала полноценным искусством. Об этом говорит и отсутствие у нас фотовузов.

Владимир Мошков работает во всех жанрах и точно формулирует особенности каждого. Документальное фото со временем приобретает историческую ценность, иногда становится даже реликвией, зачастую увеличивается и его художественная ценность. Максим Дмитриев мог позволить себе продолжительное волжское турне, так как получал высокий доход от своей сети нижегородских фотоателье. Хорошо налаженный бизнес позволял ему заниматься творчеством. Социальное фото может достичь глубокого философского обобщения, если найдены яркие символы. Но сегодня, по мнению Мошкова, не нужно злоупотреблять социальной темой, потому что возникает соблазн откровенного натурализма, констатации полной безнадежности. Фото может создать и «голливудский» образ, но качество имиджевой фотографии зависит от обобщения. Привлекательны условные образы цветущего края, счастливых людей и менее предпочтительны изображения конкретных персонажей, «сделавших жизнь народа счастливой». Прославление начальников – дело малодостойное. В этом жанре нельзя заниматься инсценировкой жизни, все должно было естественно.

Сегодня с развитием сети лабораторий цветной фотографии любителю нельзя контролировать печать, как это было ранее. По словам Мошкова, они улавливали фотопроцесс «на кончиках пальцев, коричневых от проявителя». Как это ни странно, но массовая цветная фотография снизила качество снимков, а черно-белая технология почти исчезла. На Западе художник работает в основном на черно-белой пленке, которая ввиду ограниченного спроса дороже цветной. Там существует культ ручной работы, ведь истинному художнику надо прочувствовать процесс на ощупь, «родить» снимок собственноручно.

Большая пейзажная серия Владимира Мошкова посвящена Нижнему Новгороду. Прекрасны могучие кремлевские башни, заснеженные холмы, далекие панорамы большого русского города. Интересно рассматривать улицы Нижнего, а его ночные виды со светящимися церквами необычайно эффектны благодаря насыщенному цвету. Замечательны нижегородские храмы – белые на голубом фоне и солнечно-желтые на фоне красно-бурых склонов.

В своих пейзажах Владимир Мошков заставляет зрителя буквально слышать завывание ветра, шорох листьев, хруст снега. Мастерство пейзажиста пробуждает то восторженное, то нежное, щемящее чувство. Цветовое решение «Разлива на реке Троце» поразительно: низкое солнце, расплавленное в желтой воде, за деревьями и льдинами сереет туманный лес. Другой кадр, сделанный здесь же, удивляет внутренней тишиной: тонкий лед, дырявая лодка, изморозь. Пикториальный «Пруд в Арзамасе» с мелкими вибрирующими цветными пятнами – тонкое подражание импрессионистической живописи.

Наиболее оригинальны по композиции деревенские снимки, на которых люди, дома, деревья прижаты к рамке кадра, а в середине – какое-то странно натянутое, искривленное пространство. Это земля. Хорош экспонировавшийся в Саранске пейзаж с размытыми контурами коричневато-зеленоватого дерева на переднем плане, поля и далекой опушки. Запоминается своим символизмом снимок, сделанный в 1995 году в Васильсурске: на земле вповалку, как деревянные рельсы, лежит забор, наверху человечек и чахлое деревце. В этом незамысловатом сельском пейзаже автор нашел социально-политическую символику тех лет: все рухнуло – прогнивший «занавес» и незыблемые границы, все ограничения и запреты, все построенное ранее – повалено. Интересна и серия «Земля»: это не почва, родящая хлеб, не крестьянская «мать сыра земля», а застывший коричневый «бульон» с блестящими минералами и мусором.

Среди жанровых фотографий Мошкова выделяется серия «На рубеже веков» (1999). Оставшиеся в деревне бабы весной царапают бороной землю. В центре снимка – прикрытая решеткой изнасилованная земля. У людей нет лиц, у них есть только тела – старые, некрасивые, в грубой одежде. Вспоминаются горькие строки Федерико Майора Сарагосы: «Здесь люди – словно скот, что впряжен и землю пашет». Другой снимок: две бабы тащат по вязанке хвороста, вдали – избушки, в центре кадра – коричневая земля. Крестьяне с заскорузлыми лицами, игроки в домино в больничной палате – эти образы напоминают персонажей Ванна Гога, от которых, по словам великого голландца, пахнет картошкой и салом. Снимок «Свои заботы (1981): по улице идет тетка с сумками, за ее спиной догорает двухэтажный дом. «Купание в крещенскую ночь» (1999): прорубь в лесу, на снегу ежатся обнаженные купальщицы. Чем-то таинственным завораживает серия «Ночь на Ивана Купала на Светлояре». Языческий обряд «Похороны Костромы», зафиксированный Мошковым в селе Шутилове, имеет этнографическую ценность. А крупы лошадей и румяные ягодицы циркачек – это, кажется, для любителей окаянного Тинто Брасса.

Владимир Мошков снимает ремесленников – ложкаря, резчика игрушек, бондаря, валяльщика. Замечателен снимок «Мастер городецкой росписи К.Лебедев». Это художник-примитивист – седобородый, со строгим взглядом и сжатыми кулаками. За его спиной светятся образа и зеленеет лук в ящике. Он показывает фотографу свое лучшее произведение – в пустыне среди пальм лежит вселяющий ужас лев. И зверь, и сам живописец только кажутся грозными. Они такие же милые, как и герой снимка «Канаровод, охотник из Павлова», уютно расположившийся у печки с пятью клетками, собакой и котом.

Владимир Мошков не ставит цель создать национальные образы, все получается естественно. Во многом его творчество построено на продолжении традиций нижегородских фотоповествователей и на отрицании штампов советского «Огонька». Он один из тех, кто создает новейшую русскую визуальную культуру. Кстати говоря, она отторгает модные приемы западной фотографии. Подробности нашего предметного окружения не слишком привлекательны, по этой причине в России не прижились натурализм и гиперреализм. Нет в нашем искусстве абсурдизма, ибо алогизма достаточно в самой жизни, нет и сюрреализма: на каждом шагу – иррациональность и дурные метафоры. Наша жизнь сильнее всего того, что может выдумать западный художник. Как написал поэт Владимир Брусьянин: «Ты натуру ловишь в фокус, а она тебя за шкирку тащит в понятые…»

Фотограф признается, что у него маловато оптимизма, веселых кадров.  Зато есть правда жизни, выраженная емкой метафорой, будь то пожар, поваленный забор и колючая проволока. Душа фотографа уязвлена, а к жизни он относится как к чему-то исключительному – это так характерно для русского художника. В его пейзажах – напряженная созерцательность: объектив направлен в даль к какой-то невидимой цели, даже в малом ощущается национальный идеал – величавость природы, романтичность. Корявостью всего рукотворного, сумраком атмосферы, трясиной водоемов, земляным мусором Мошков показывает хаос и органику русской жизни. с неподдельной теплотой он снимает человеческие чувства – терпение и мудрость, скорбь и безразличие, безропотность и надежду. Его персонажи надрываются от тяжкого физического труда или маются тревожным безделием. Кажется, все их усилия тщетны, а страсти погребены под простым желанием выжить. Ничего подобного – их чувства порой нельзя ничем сдержать. Кажется, что люди покорны судьбе, что они никак не могут себя найти. И это, оказывается, не так: умиротворенные портреты убеждают зрителя, что жизнь прожита достойно. За рубежом ценится именно такая русская фотография, где передается непостижимая для европейца витальность и непредсказуемость бытия.

Когда размышляешь о главной цели фотографического искусства, опять приходят на память строчки: «О Боже! Люди – словно скот, что впряжен в плуг и землю пашет! Молчал я и не знал забот. Так кто об этом миру скажет?» Владимир Мошков показывает людям самих себя. Показывает ради того, чтобы они почувствовали себя людьми…