Александр Жебанов
Здравствуйте, уважаемая редакция!
Посылаю вам новый рассказ. Сейчас работаю с ребятами маргинальных слоев. Судьбы у всех разные, однако результат один – цинизм в отношении настоящего, отрицание прошлого (советского), но объединяет всех одно – вера, что вот они-то устроятся в будущем лучше всех. Это, наверно, свойство возраста (а учатся пятнадцати-двадцатилетние) – не понимают, что успех будущей жизни закладывается в настоящем. И очень сложно раскрыть их души. Когда такое бывает – редко, но бывает, – понимаешь: есть и добро, и мечты, и желание иметь рядом не циничных и жестоких, а доброжелательных и участливых людей. Вот дефицит любви и дефицит любить вырождается в причудливые формы хамства, упрямства, рисовки, позы и т.д. – в каждом прячется недолюбленный ребенок, ребенок, который желал бы любить, но кого? Родители уходят в семь и возвращаются в семь, друзья принимают э т о за слабость, девчонки далеки от идеала и т.д. Рассказ – попытка заглянуть за фасад такого современного подростка из группы риска. Вопрос: что выберешь? – всегда открыт. Не можем гнать палкой туда или сюда. Каждый все решает для себя сам, но можем лишь дать небольшую передышку перед принятием ответственного решения. Хочется думать, что это чем-то поможет.
НЕБЕСЕДА
В грозы, в бури, в житейскую стынь,
При тяжелых утратах и когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство.
С. Есенин
1. Знакомство мимоходом
Была мечта.
Мечта вздымала, давала смысл, окрашивала жизнь.
Мечта манила в небо!
И рос, тянулся, зрел – бабочкою в коконе растил-лелеял крылья, и видел сны. Просыпался – знал: будущее ждет, но надо подрасти – и жажда лучшего звала в далекие просторы.
В душе я пел, душой я пел: как много жизни впереди – пусть будем мы! пусть будем мы!
В мечте ведь был иной: лучше, справедливее, добрее.
Совсем как он – как...
Потом мечты не стало.
Я Аст. Ничего себе кликуха, да? В нашей компании она у каждого. Некоторые, правда, обижаются, говорят: кликухи у собак – а у нас погоняло. Но мне вот слово «погоняло» и не нравится – с зоной ассоциируется, не находите? Кстати, слышали про колледж №17 – на Юго-Западе? – там учусь, мы еще соревнования по стритболу выиграли – на город вышли. По результативным броскам первым стал. Это я так. Не хвалюсь. Просто – информация. Эх, и отпадные денечки были! И вообще, учеба в нашей путяге – славное времечко: с пацанами весело живем. Часто в музеи, на экскурсии ездим, на съемки телепередач «на ура» берут – это потому, что живо реагируем на происходящее в студии. Вот вы замечание сделали, а я не просто пьяный – я радостный. Радуюсь жизни – она штука конкретная, не абстракция какая. Знаете, что такое абстракция? Нет? Приходите к нам на урок. На этот... как его? – мат-
анализ! Говорят, абстрактное мышление развивает. Точно – знаю! Особенно как наш сморчок начинает офигенные вещи толкать, так сразу абстрагирую... А потом еще докапывается: почему не слушаю? Почему витаю? Вообще-то я фантазер и, говорят, фантазер ужасный, но фантазии мои только в голове – в отличие от Евса. Прикиньте, какую вещь он тут отгрохал. В конце первого курса был у него долг по физике. А кому с долгами в лето хочется? Уже последний день, сцена в актовом украшена, все преподы и мы нарядные, а Евс физичку добивает, и та, чтобы отвязаться, говорит: отстань! Вот покажешь задницу со сцены – зачет поставлю. Она, бедная, думала: невыполнимо – ошиблась... После торжественной части и напутственных слов, забирается Евс на сцену и говорит: хорошо отдохнуть вам, народ! Поворачивается спиной, спускает штаны и нагибается. Когда до обалделой аудитории дошел смысл происшедшего – был экстаз! Девки писали кипятком! Это надо было видеть! По ошарашенным лицам преподов Ньютон мог бы изучать все спектральные цвета. Наш директор, Пантагрюэль Михалыч, вскочил со стула мячиком: Во-о-н со сцены!!! А Евс уже слинял – дело-то он сделал. Жаль, что камера уже не снимала. В общем, ушел он в каникулы без хвоста – физичка слово сдержала...
Да-а... У меня два года жизни прибавилось! Евс вообще выдумщик на такие вещи. Без него наша довольно насыщенная жизнь в этом колледже многое бы потеряла. А учителя у нас люди нормальные. Свое дело они знают, и среди них встречаются даже оригинальные личности. Я имею ввиду те ходячие реликвии, которые сохранились с прошлого века. Мы с ребятами прикалываемся над ними и это еще одно развлечение наших дней. Да что вы! – это жестокость над пожилыми? Не думайте, что наши реликвии бессильные – Божии одуванчики. В колледже такие не выдерживают. А тем, которые работают, в их титанированные протезы палец не клади. Его откусят, да еще руку вывернут. Вообще-то, кроме вот таких двух-трех реликвий, учителя и мастера у нас нормальные. Они давно убедились, что вооружить нас знаниями – тухлое дело. И поэтому делают вид, что обучают нас, а мы делаем вид, что учимся чему-то. У меня с ними согласие во всем, отсюда, разумеется, сплошные «уды». Своих педагогов я даже жалею. Попробуйте-ка изо дня в день, из года в год, распинаться для голых стен, и глядеть в пустые глаза, а потом выслушивать еще ту несусветную чушь, которую мы несем, да не стать идиотом при этом. Гиблое дело. А они вот могут. Да еще нас жалеют. Был случай на экзамене по литературе. В комиссию с головного представитель приехал. Обычно представители всякие и проверяющие до аудитории не доходят – чай там, у директора, или день рождения у завхоза, – ну знаете эту фишку. Но в этот раз решил мужик прошвырнуться: себя показать; детям, – т.е. нам, дебилам, – в глаза посмотреть... И надо так случиться, в этот момент, Чиж, – очень уникальный ребенок, – сдает свою работу. Мужик берет ее, бросает взгляд, и Чижа тормозит. Перелистывает. Ты, – говорит, – с русским дружишь? Дружу. Ну-ка, просклоняй какое-нибудь слово. Глядим, русичка наша, красным наливается, склонилась, зачиркала в листке... Какое слово? – не догоняет Чиж. Ну, не знаю, «сестра», например. Как просклонять? – продолжает тупить Чиж. По падежам. Падежи знаешь? Ну-у... эта, конечно. Вот, возьми, – среагировала русичка, – сует ему листок с падежами. Сел Чиж за парту. Минут пять пыхтел, лоб морщил, в затылке ручкой чесал. Ну, что – все? – спрашивают. Легко – отвечает. Ну, читай. Ну, и прочитал:
Именительный: сестра – имени нет;
Родительный: родила;
Дательный: дала;
Винительный: обвинила;
Творительный: сотворила;
Предложный: предложила.
Пока читал, с членом экзаменационной комиссии творилось что-то не то: наклонил он голову, рукой прикрылся, звуки рыдающие стал издавать. Наконец поднял голову, утер слезы – смеялся так. Ну, – говорит, – не сестра у тебя, а «...прости, господи» какая-то. Поставили Чижу трояк – за творческий подход к делу. Потом, помню, как историк с ассистентами, с серьезными лицами, придирчиво так, вдумчиво, расспрашивали одного, как пьяные матросы по крышам Зимнего с ППШ гонялись за членами царской семьи, чтобы тех в мясо порешить, а у другого уточняли: пролетарии в Древнем Риме – это все-таки бомжи или лохи? Ну, ничего. Учителя – люди понимающие. Всем жить дают. И пацаны тоже хорошие. Подумаешь, ну не знают про год внедрения в армию этих анусных автоматов и судьбу императора Николая... Хотя, некоторые знают, чего это я! Вот Фил. Он впереди меня сидит. Такие, как он, будто специально созданы для уроков матанализа. Он даже похож на интеграл. Это от вечного торчания за компьютером. Его пальцы кроме клавиш PC’и поди даже письки своей не трогали, чего уж говорить там о девках или баскетбольном мяче. Всем своим существованием он противоложен нам. Вы бы посмотрели на эти офигенные стекляшки, которые он носит! Эти очки его! Уморил... Что? Да, да, понимаю – не следует смеяться над физическими недостатками. Да мы с пацанами, в принципе, ничего, уважаем его компьютерные способно-
сти – он, знаете, как в программах шарит: залезть там куда, скачать что с интернета или расколоть софт какой! Наш информатик от него тащится – все на олимпиаду готовит. Сам Фил недавно в нашей группе. Не знаю, как уж попал в этот зоопарк... Но как появился – отпад был полный! Девки тащились от его умной ботанской рожи, ну не в буквальном смысле, а в смысле любопытства – все равно что колготки там модные или еще чего... Ну, а мы с пацанами щупали его мировоззрение и вообще реакцию на «грубую реальную действительность». Но как сказал один умный мужик: человек привыкает ко всему – привыкли и мы к Филу: за него говорить не буду.
Как-то пару раз заступался за него, с тех пор у него ко мне особое отношение – в правильном смысле, не подумайте. Прилип – ну, прямо, пластырь. Довольно паршивый, однако пластырь, скажу я вам. Он щуплый, как дрищ поносный, вся сила в мозги ушла – все время очки свои поправляет. Первое время все помогать пытался: на математике или по информатике. Только имел я такого помощника – злюсь, когда так. Пару раз послал его, просил записки его себе в анус засунуть. Обиделся, представляете?! Ты, – говорит, – не такой, как другие, – говорит. Ты лучше. Зачем на них ровняться? Во, выдал, поняли?! Тоже мне, наставник – умереть, не встать. Мне, конечно, приятно. В том смысле, что я лучше других, но фраза «не такой, как все» – определенно напрягла, определенно, точно говорю. Извини, – отвечаю, – но кое в чем, – отвечаю, – с тобой не согласен: нет у меня необходимости от коллектива отрываться, и как, чисто-конкретно, понимать «лучше»? Что «лучше» для тебя, то для нас «хуже», правильно ведь? И пошло-поехало. Его привычкой стало делиться своими мыслями со мной. Я, конечно, послушать могу, – все не так скучно делается, – но не час же битый. Человек я терпеливый, но даже меня на его отпадную чушь не хватает. Останется после уроков, припрется в зал, где мы играем, поправит очки, ботан хренов, окинет все четырьмя глазами и, если я на лавке, начнет: по-видимому, на мой взгляд, должно быть. К удивлению, увы, наверное, а может к сожалению, но во-первых, разумеется, между прочим, например; во-вторых, в сущности, быть может – видимо, очевидно и бесспорно; нет, именно вдруг, будто бы. В то же время и, как бы вообще, обычно – но вряд ли все-таки... Зато, конечно, возможно, к счастью, безусловно. В-третьих, несомненно и естественно по сути. Итак, по-моему, стало быть, или, значит, многовероятно. А впрочем... И так далее, а если серьезно, от таких разговоров – резь в животе, и в туалет тянет, и всегда по-большому. Но, как сказал, терпения у меня не отнять, улыбнешься кисло, отвечаешь: так-то оно конечно, если потому что...
Как-то там, на лавочке в спортзале, предложил ему в живую испробовать баскет, так он замялся – этот пупок дохлый: нерациональная, мол, трата времени – и смылся быстро. А так вот, болтать не в кассу, не пустая трата времени?..
Знаю, он хочет на мне проверить научную теорию – о заведении друзей. Думаете, у него выйдет? Ничего не выйдет – точно! Кроме облома. Порылся как-то на досуге в его вонючем рюкзачке, и что вы, думаете, нашел? – пособие типа «Как заиметь друзей»! Полистал любопытства ради. В жизни не видел большей чепухи: «чаще улыбайтесь»! Можно подумать, если будешь щериться соседям по площадке, они станут твоими друзьями?! Ага, как же! По меньшей мере, для них ты будешь идиотом с побочными явлениями, а по большой подумают: конкретный нарик – явно грабануть или замочить хочет! Или еще «...интересуйтесь делами, окружающими вас». Всякий нормальный ответит вам – все путем. А начнешь глубже копать или пошлют подальше, или сочтут, что вот у тебя-то с делами и не все в порядке. «Внушайте своему собеседнику сознание его значимости!» – да это нужно только неудачнику или слабакам... И на фиг мне такой друг, который без этого не друг?! Такие книжки и созданы для таких, как Фил: улыбнись ему, поинтересуйся, как его дела, покажи, как он важен тебе и ...разве, что хвостиком не закружит. Или на преподах испытай – думаю, поведутся. Точно – поведутся. Или вот еще «...поразите воображение ваших приятелей, и на этой основе создайте ситуацию успеха». Вот-вот, все тот же Фил поразил меня и моих приятелей. Бедный! Полгода в себя приходил, и не разговаривал ни с кем, а на улицах шарахался при встречах... Был там еще пунктик «...будьте не как все – это привлекает». Ага, сам знаю, еще как привлекает: прям оторваться нельзя, или нет! – еще как оторваться можно! Вот, представляете, какое людям фуфло впаривают в этих книгах!
Вообще-то, если речь зашла о друзьях, то, вспоминаю, как в своем дурацком детстве дружил с одним. Беготня там всякая, прибабахи, драчки, походы в гости... Ну, в общем, представляете весь этот ухряб детских лет. Хочется думать, что это была дружба. Настоящая дружба. Потом этот мальчишка с предками переехал куда-то. Но что касается самого первого и настоящего друга и товарища – родителей, то тут, у-у, одним словом: мясо! Хоть бы раз помогли, поддержали, когда занялся баскетболом?! Нет. «Пустая трата времени, бесишься, все равно бросишь, лучше бы школой занялся» – и т. д., это еще когда в школе учился. И я бы не сказал, что они доверяют мне. Отчим ядом изойдется, а денег не даст: какой финал Кубка?! Думает – напьюсь с приятелями, буду борьку ночью в унитазе пугать или поцапаюсь с другими фанатами – в «обезьянник» попаду...
И как личность для них не созрел. Матушка все беспокоится: ах, как поздно возвращаешься домой! Где был?! Но не будешь же выкладывать всю правду-матку про вечеринки с мальчишками, с девчонками... Сейчас еще, правда, с финансами легче стало – устроился на заправку с Евсом, подрабатываем...
Ну, вот и посудите: как без поддержки и без доверия родителей в согласии с ними жить? А отчим все любит приводить примеры из своей жизни: а вот я!.. Да, вот я!.. Гнусный, скажу, метод. Главное, против ничего не скажешь – давно это было, а может быть, и не правда: как проверишь? А с другой стороны, как он смеет учить?! Да если бы стал выкладывать про его нынешнюю жизнь – кондратий раза два его объял бы: точно-точно! А еще учит жить! Но не хочу быть, как он, как матушка, а они, блин-н, не понимают! Я уж и не помню с каких пор ведется война. В общем-то, я не имел и сейчас не имею какой-то специальной цели идти на разрыв с предками. Но они доводят, и матушка на сторону этого... встает, защищает его. Все получается как-то само по себе. И если кто-то думает, что получаю кайф от этой войны, то зря он так думает. На фиг не надо такого кайфа...
Не знаю, для меня остается загадкой свойство ума родителей не понимать некоторых очевидных вещей. Создается впечатление, что это враждебные озлобленные люди – чуждая раса. И говорить о взаимопонимании давно уже не приходится. Терпим друг друга по привычке, по принуждению – так принято, так заведено. Ну, например, не понимают, что жизнь моя их правилам не подчиняется, и, как это ни печально, но своей властью они надо мной уже не обладают. И это вовсе не выпендреж, и не пижонство какое. Просто факт. И сколько так называемый папаня себя пяткой в грудь ни бьет, плевал я на его завороты...
Но если честно, плохо помню свои сопливые годы, точнее говоря, вообще не помню. И все удивляюсь писателям, которые со слезами на глазах и слюнями на губах описывают, как они там, на заре своего маразма, ездили в гости к какой-нибудь тетке или кушали ванильное мороженое по дороге в первый класс. Вот бы их, с такой памятью, в нашу путягу. Прикиньте, как сияла бы лысина нашего математика, заимей он таких учеников! Вообще-то, и без таких, ребята в нашей школе что надо! Приятелей здесь у меня куча. А ребята в команде вообще – класс! Баскет – сойти с ума!.. Вы играете во что-нибудь? Только в школе играли? Может быть, помните этот восторг?! Как сладко бьется сердце и истома над желудком... О! эти крики, за мячом прыжки! Взрываются силой мускулы, ведешь мяч, преодолеваешь призрак сопротивления противников – их не чуешь – летишь, летишь!!! Теряешь грань реальности, не существует прошлого, нет будущего – есть лишь кольцо. В нем, в кольце, заложена твоя жизненная сила. И ты не смотришь, не следишь за ним, да и не надо следить – ты чувствуешь его! – тебе надо до него успеть добежать и положить в него мяч. Иначе – остановят, окружат, отберут мяч – и бег твой прервется, и исчезнет смысл бега. И как выкладываешься в трехочковом – телом, взглядом, нервом – стремишь полет мяча. Гром в ушах, молнии в глазах... А вот если промахнешься, то отомрет кусочек нервов. Подведешь себя, друзей, надежду ранишь. Надо начинать сначала. Но это потом, а пока – в игре. В ней все забываю. Это точно. Все горести. По-моему, ничто с этим не сравнится. Даже девчонки. Ага... Это такая вещь!!!
А девчонки... Если это и удовольствие, то процентов десять. И то – за него надо платить. И точно никогда не знаешь, чего от них ожидать. А в школе, в классе их у нас предостаточно было. Вообще-то, я впечатлительный на них, хотя, ясное дело, всякие встречаются... И все вспоминаю время, когда у них поперло отовсюду, и сами вверх – как фонари: выпендрежные стали – ужас! Нос в угол, глаза под лоб, губки вниз – не подступишься! И все хихикали целыми днями, ни черта не делали, перед зеркалами крутились – штукатурились, малевались как бешеные! Ночью встретишь – околеешь! И уж смотри – не тронь! Будто руками вляпался куда. Ха-а! тоже мне, недотроги были: обалдеть – не встать! И еще умудрялись из класса в класс с приличными оценками переходить. Но это же девчонки, бли-и-н! Вот и в нашем колледже их достаточное количество. Но уж двуличные! Лазал я тут с одной – год назад – стукнуться об угол... Сколько шоколада перевел, мотор разбил. Офигеть! Ну, ладно, не в этом дело. Была бы нормальная. Все они, что ли, так сделаны? Ленка вот сейчас... Сначала нравятся, добрые, скромные такие, слова поперек не скажут, улыбаются... но затем – прямо фурии какие-то! Вот где бешеные-то! А уж капризными становятся! Эту Катьку, наверно, вовек не забуду. Таскался с ней по всяким вонючим кинотеатрам, на всякие дурацкие комедии, терпел ее визг медузы даже в несмешных местах, был и на всяких презентациях в этих «Рамсторах» и «XLях». И на баскетбольных матчах потерпел: то ей жарко, то ей холодно, то ей плохо видно, то ей скучно! А идиотские свидания! Раз зимой чуть мозги себе не отморозил – сама не вышла, код на двери забыл спросить, а на мобиле зарядка кончились – не дозвониться. Вот и задрыг, пока какой-то жилец не вышел. А ее, видите ли, мама не отпускает. Ага, как же – мама! Сама уже как мама, кобыла этакая! Но терпения у меня всегда хватало. Даже на ее слюнявые поцелуи и словесный понос, который всегда извергала – уж молчу про ее детские сплетни и попытки рассуждать. А ведь умудрялась мне нравиться!
Но вот как-то на Новый Год момент выпал – один пацан у бати тачку увел, катались по городу. И мы с Катюхой прокатились. Потом зарулил куда-то: с одной стороны парк темный, с другой – магистраль: лампочки цветные, машины роем... А у нас печка работает, тепло, приборка изумрудно мерцает, радио бормочет, а там холодно: снег – хлопьями, небо – салютами. А хлопья такие крупные, в бесконечность стремятся, тихо так, не спеша, а падают на лобовик, а в голове тоже круги: и от водки, и от момента – в общем классно было. И после поцелуев, когда стал опускать спинку ее сиденья – чтобы, как Евс сказал бы, помочь потерять друг другу девственность, – она вдруг как заартачится, как забрыкается, вот дура-то бешеная. Дикая такая стала: не надо! Не надо! Вези меня домой! Я прямо чуть не лопнул. От злости. Слов не было – одни цифры... Да, обломился тогда! Врагу не пожелаешь... Тут уж терпение мое закончилось – перестал с ней встречаться. Хотя звонила потом, и даже на это намекала... Но как отрезало. Теперь встречаюсь с Ленкой, они на первом курсе попроще, без этих... нервотрепок. Зато у этой другие завороты – как начнет приставать: а как ее люблю? а как она мне нравится? а на что готов ради нее? Ну, разве бабы не глупый народ?!
Вам здесь выходить? Не торопитесь, дальше едете? Со мной? Интересна моя жизнь? Ну, спасибо. Извините, правда – отвлекаю...
2. Когда продолжение следует
Конечно, можно сомневаться в существовании Вселенской Игры.
Но никогда не думали о том, что жизни лучше, когда человек счастлив – своим счастьем, своей любовью человек ее украшает, наполняет. Начинает дорожить жизнью, лелеять ее, беречь. Но почему происходит все наоборот? Значит, есть иная сила, которой выгодно, чтобы мы не познали этого, были разочарованными, были обиженными, были п у с т ы м и. Известно: счастливый человек выше всяких правил. Вот и приходится о р г а н и з а т о р а м сеять пустоту: будет место, куда вложить правила Игры...
А можно ли спастись от душевной пустоты?
Можно. Наполнив душу – извне. Другим человеком. Да-да. Та самая любовь! Лишь она может спасти, облегчить, утолить, наполнить...
Будете? У меня тут осталось. Да, пиво. Ну, как хотите, а я глотну...
А личная жизнь моя вовсе неинтересная.
Вас от дребедени, что я рассказал, тоска не берет? Да-а, тоска. И откуда она появляется? И почему не уходит? Проклятая штука. Вроде бы все обычно: в колледже относительно спокойно, ну, с Ленкой немного поцапался – так не в первый раз; ну, с родителями – так какой пацан с ними хоть раз да не ругался? И вообще заметил, что конфликтов с ними становится все больше и больше. Да-а, тяжеленький переходный возраст у меня, чесать мой лысый череп. И чем дальше отваливаю от родителей, тем яснее ощущаю вокруг неведомую ранее пустоту. Честное слово. Будто кинули меня. Все это, конечно, мура, чушь собачья. Но, знаете, в эти поганенькие минуты чувствуешь, что наш обалденный мир создан не для таких, как я, что в нем я, как толчок без дырки: у приятелей своих проблем куча, родителям не нужен. И Ленке кроме слов да развлечений ничего и не надо. Свихнуться можно. И, знаете, мне, когда особенно тошно, кажется, что это все придумано. Не мы, а наши действия: и ругачки с папаней, и поцелуи с Ленкой, и психозы математика – в смысле, это все не по-настоящему: как в кино, даже – как во сне. И не важна суть действий, просто выполняются неведомо кем придуманные правила. Кажется, что так было всегда – и до нас с папаней: говорили те же слова, хлопали так же дверью; гуляли также с девчонками – ну, все!.. Даже вот сейчас моя поездка, мой разговор с вами кажется ненастоящим – какая-то фишка мутная, сон какой-то. И не важно вникать в смысл: все это уже просчитано, подчинено правилу – важно не нарушить последовательность: будет ощущение неоконченности, нереализованности, неисполнения себя – как когда сон прерывают! Уже потом, вырываясь из течения жизни, наедине с собой или с близким человеком – конечно, не с Ленкой, не подумайте – осмысливаешь, вникаешь, разгадываешь, обдумываешь свои мерзкие поступки: за что-то хвалишь, за что-то ругаешь, но почти всегда не понимаешь: почему так поступил, а ведь мог совсем по-другому. Начинаешь обещать себе какие-то принципы, рамки поведения, но всегда нарушаешь – потому что подчинен правилам: вот сейчас, в принципе, могу встать и уйти, послать вас подальше – а не хочу, не по правилу получится! И вы – не обязаны слушать, тоже можете послать куда подальше, перебить, сказать, что это все «хрень», но и вам трудно – «не по правилам» – так ведь? Потом будете размышлять: почему слушали, да почему не встали и не ушли, найдете кучу оправданий, типа: не культурно получилось бы, да интересно было послушать – да все это гнилой базар, левые отмазки! Наша встреча уже предусмотрена, кто-то уже придумал наши жизни, правила наших поступков... Земля ведь всего лишь поле игры космических Игроков. А какая игра без правил? И лучше, если пешки об этих правилах не догадываются. Ну, а что будет, если догадаемся, да еще и нарушим?! Да ничего, на фиг, не будет! Сделаем вид, что ничего не произошло. Договоримся о догадке молчать, а правила выполнять: и будет нам счастье!.. А неподчиняющихся сами же люди: а-та-та, по попе! А в тяжелых случаях организаторы сами: на-а! – выговор, с занесением в грудную клетку... И ничего если после: душа – в пыль, а сердце – вдребезги!
Да-а. И самое страшное – меня все больше и больше затягивает в этот кошмарный сон. И поэтому ли нет мира в душе, что нарушаю те, предписанные кем-то, правила, что не хватает терпения, послушания? Почему так мучают меня – потому, что нет во мне смирения? Потому, что скверно отзываюсь о жизни, не молчу? Скажите мне... А может, потому проклинаю дни эти, что, наоборот, живу по этим долбаным правилам, сдерживаю душу свою, скручиваю ее, изменяю сущности своей – и потому проклят?.. Вот признайтесь, признайтесь, не скрывайте: изменяли порывам души своей? Боялись осуждения? Боялись быть смешным? Таили поступки? Желания? Важно было мнение других? Ну, скажите?! Что, в лом ответить? Да ладно, не парься так... ответа не требую, просто хочу понять: как надо жить, чтобы быть счастливым в этой мерзкой жизни. И есть ли такое? Существует ли? Извините, что на «ты» – увлекся. Думаете, прет меня, башню сносит? Да нет, ха-ха-а, не подумайте, я не шизик и не кретин долбанутый. Мне бы братишка сразу сказал. Ему единственному я верю. Вернее верил. И сейчас... верю. Ну, это... Я запутался. Сейчас поймете. Я про брата специально не говорил. Это самое дорогое, что осталось у меня.
3. Брат
Знаете, вся жизнь наша – преодоление вселенского одиночества и пустоты. Рождаемся в одиночестве, умираем в одиночестве, живем в борьбе с душевной пустотой. А награда – любовь, а спасение – любовь. Чаще всегда люди проигрывают. Но любовь не завоевывается – она дарится. О любви думают, о ней мечтают, ее ждут, ее хотят, но она не приходит, годы проходят, а ее нет – отсюда тоска; ее ищут – и не находят. Есть что-то другое – замена, обман, закрывание глаз. Любовь, думаю, это все лучшие качества человека – тот случай, когда количество переходит в качество. Это как порог, до которого следует дорасти и который следует переступить. Вот Артем смог. Я – нет... Не смог переступить – а может, не успел. Но смог за порог заглянуть. И понял: не познав любви, человеком не стать. А ведь хочется состояться как человек. Был шанс...
Он младше меня. Ему скоро одиннадцать, и все равно он лучше меня. В сто раз. Я в его годы уже курил, гадкие слова произносил, и с училками переговаривался. С ума сойти! А он кроме отличных отметок домой ничего и не таскал, и учителя его: «Как приятно работать с Артемом!» Искренне так... Что? Да не, не плачу я, так... ерунда – водка плачет, извините. Учителя восторгаются так, искренне – это я понимаю, когда от души – а сами на меня так поглядывают: вот, мол, с кого пример бери, бандюга недобитый, якорь тебе в глотку. Братишка, ведь, тоже в школу ходил там, на Солнечногорской, где я учился. Так вот, я его всегда с продленки, пока он в малышовке был, встречал. Знаете, как он мне рад всегда был! Обалдеть можно! Обычно он серьезный, братишка мой, но при мне радостный делается... Побежит к тебе, повиснет! Знаете, как приятно, такой гордостью за него наполняешься!!! А по чертовым правилам в ответку никак нельзя: не солидно, не принято, не по-пацаньи. Ну, а из души радость никуда не денешь: вот и двоишься, держишь себя. Это, ведь, я с ним нянчился, когда он дристиком был. И братишка мой, кажется, всегда умный был. И понятливый такой... При нем никогда с родителями не ругался. Вообще-то, он, знаете, какой сверхчувствительный? И поэтому все равно, когда без него поцапаюсь – догадывается. Придет из школы, увидит меня, – его не обманешь, – глаза круглые-круглые сделает и ими так: что, опять?.. И, честно, мы и без слов друг друга понимаем, я ему тоже глазами отвечаю: сам видишь, братишка, эх, и поганая штука эта жизнь. Он кинется ко мне, наушники снимет, – обычно я за компом сижу, – в глаза смотрит, шепчет: ну, почему, Аст? Зачем вы так? Разве нам плохо всем вместе?! Мне даже стыдно становится, честное слово. И тогда я отвечаю, что не знаю, – а я правда не знаю, – что ему станет все понятно, когда он подрастет и подобную муру, то чувствую себя чудовищным стариком, беззубым таким, вонючим – чесать мой лысый череп! Вот Артемыч был единственным человеком, который жил и оставался не запачканным грязью этой жизни, оставался чистым. Понимаете? Очень трудно оставаться чистым. Мы не терпим, когда около нас кто-то чистый – тогда нам становится понятно, какие мы грязные, какие сволочи, какие гнилые в своем повиновении мерзостям жизни. Но Артемыча все любили – он был иной, он был какой-то ясный, понимаете? Никто и не пытался запачкать его – хотя, может быть, и были попытки, не знаю: никогда он не жаловался – потому что сразу поняли: бессмысленно – ничего не пристанет. А так Артемыч был бесстрашный: никогда и ничего не боялся. И не потому, что я порвал бы любого за него – и я бы порвал, и пацаны его знали об этом, – а потому, что не понимал: как в жизни можно чего бояться? Для него жизнь была создана на радость людям. Но если бы пришлось – от мáхача там какого, справедливого, не уклонился бы, – стоял бы насмерть. Но ведь по этим долбаным правилам иногда с врагами приходится идти и на мировую, верно? А на сделку он пойти не смог бы. Поэтому всегда боялся за брата. Боялся, что у него будут такие же проблемы, как у меня, разочарование в жизни. Он бы не справился. Не смог бы быть скверным, беззаконным. Хотя, сейчас думаю, может быть, и не столкнулся бы с этим. Люди бы уберегли. Люди его любили. Он был как мечта наша. На него глядел и думал: а ведь тоже мог бы быть таким. В нашей семье Артем был живой мечтой. Мы верили в него. Надеялись, что судьба его сложится иначе, что Артем достигнет того, чего не смогли достичь мы. Он был лучшим, что воспроизвели на свет мать, отчим и я – я тоже воспитывал его – хотя, думаю, все же независимо от нас он такой. Или даже – вопреки. Именно Артем сдерживал меня по отношению к отчиму: всегда казалось, что отчим специально доводит меня – чтобы я не выдержал и попытался врезать ему, уж тогда он отыгрался бы на мне. Так вот – не кидался. Сдерживало то, что именно этот человек – родитель Артема. Значит, что-то сидело в отчиме, раз такой Артемка был?! И с другой стороны – никогда бы не причинил боль людям, которые дороги Артему. Тем более родному отцу Артема, – ну, ругачки не в счет... А брат был как искупление – наших беспределов, наших низостей, наших мерзостей. Он осуществлял мечту о лучшей жизни. И берегли его – каждый в меру представления об этом. Каждый вкладывал частицу сердца. Оказывается, у каждого был живой кусочек сердца, но лишь в присутствии его. Как вы думаете – почему так? Почему каждый вкладывал в него кусочек своей надежды? Почему все ждали от него добра, но сами, такими как он, стать не могли? Значит ли это, что добро – качество врожденное и приобрести его невозможно? Признаюсь, вопросы эти волновать меня стали недавно. Раньше Артемыча принимал как неотъемлемую часть жизни, как утешение свое. Лишь в последнее время дошло – а ведь тоже не безразличен ему, тоже что-то значу для этого человечка, эгоист я хренов! Придешь домой, а там ждет тебя братишка, который тебя любит, которому ты нужен, который не осуждает, который принимает, который видит в тебе человека. И, главное, которого ты любишь. Знакомо ли вам чувство: заходишь в комнату, а навстречу свет глаз – у него глаза, ведь, доверчивые были, изнутри будто подсвеченные – и, главное, не обмануть эти глаза! Вам когда-нибудь доверяли свою жизнь? А вот братишка мне свою доверял...
Да-а... Вы только не подумайте, что он слабым рос или что еще в таком плане. Вы знаете, чувство достоинства у него было. Отчаянный был, я уже говорил – ничего не боялся. И только один знаю, какая у него нежная душа. Он несколько раз плакал. Из-за меня. Тайком. Случайно узнал. Когда все спали. Пришлось распотрошить его. Без грубостей, конечно. Ты все грустный и грустный, Аст, – сказал мне, – так ведь тяжело, я знаю. А я ни тебе, ни папе ничем помочь не могу. Это потому, что я маленький. И почему так медленно расту?
Я сидел у него на кровати, а он, обняв меня, дыша и слезами капая мне на шею, шептал это – а я чуял тепло, тонкие ребра, там билось сердечко, как птичка. Понял, насколько он хрупок, что его беречь надо – не мучить этими разборками внутрисемейными... Сам там слезу пустил, честное слово. Ты только прощай меня, Темыч, – говорил ему; только люби меня, верь в меня, – шептал, – если не ты, то кто прощать будет? Ты только думай обо мне, что не совсем уж я плохой. Этим помогаешь. Этим и живу. Тобой живу. И живу потому, что ты живешь... веришь мне? – говорил. Только на этом свете и люблю тебя. Только тебе и доверяю. А без тебя как? Без тебя никак. Знаешь это? Верой в тебя, надеждами в тебя, мечтой в тебя все живем. Этим помогаешь. Все тебя любим... И не думай о плохом. И не грустный я вовсе, не грустный, а сердитый, понял?! Ну, хочешь, завтра с батей помирюсь?
Утер ему в тот раз слезы, успокоил, как мог. И стал чаще проводить с ним время. Но если бы знал все – не отходил бы ни на шаг. Если бы знал... Что? Спрашиваете, что случилось? Вот только не надо, только не торопите... Я ведь говорю, а этим сердце рву – оно, проклятое, слишком слабым оказалось. Все эти гребанутые чувства. Поэтому, не торопите его погибели, а то не успею всего рассказать.
Я глотну – не против? Вы точно не хотите? Ну, смотрите, а то... Ну, ладно, ладно, извините...
Знаете, когда просто любишь – это одно, а когда знаешь, что и ты кому-то не безразличен – это другое: просто начинаешь жить активно. Становится ясно, что ты на свете не случаен, ты нужен кому-то. И чем большему количеству людей ты нужен, тем больше поводов тебе жить на свете. Знаете, как приятно входить в чью-то жизнь, зная, что ты нужен там, что там ждут тебя, со светящимся счастьем в глазах... И наоборот. Чем меньше людей тебя любит, знает, сопереживает, тем меньше шанса полнокровно жизнь эту прожить. И не важно, совсем не важно – любишь ли ты кого: без взаимности нет жизни. Одна тягость, вот здесь, в сердце. Это когда оно тлеет. Когда останется лишь пепел – исчезнет человек, будет лишь тень. Ну, что, здорово вас загрузил? Вы уж извините, не спрашиваю, нужно ли вам все это. Что-то загибаю такое... Ладно, потерпите, немного осталось.
Ну, так вот. Утешил его в тот раз, стал чаще проводить с ним время. Старался за собой следить, ну, чтобы с папаней не цапаться. После ссор из дома уходил и шатался по улицам. В принципе, не такая уж и плохая штука – если «пятихатка»* в кармане и солнышко светит. Я вообще бы ушел, если не братишка. Так вот. После того разговора мысль в моей башке все чаще стала возникать: а, правда, почему я ссорюсь? Хожу, обдумываю. Вообще-то, человек я терпеливый, мои близкие знают это, но, бли-и-н, не могу же я слушать бесконечно ту мораль, которую папаня мне наворачивает! «Сын, ты что с собой делаешь?!» Сын! Окосеть – не встать! Ненавижу это слово, вернее, когда он меня так называет. В натуре – звучит по-идиотски! Стараюсь молчать. И всегда, чем больше молчу, тем больше папаню это раздражает, и тем больше вызывает у него словесного поноса и повышенного тона. Когда это длится долго, в голове моей что-то клинит. Перестаю видеть окружающее: все плывет, звенит в ушах, руки дрожать начинают. Хочется что-то сделать, в окно, например, прыгнуть. Или телек туда кинуть. Или в отчима! Или башкой об стену – чтоб башка лопнула! Или уйти и не возвращаться. В конце концов, сбегаю с дома, и этими путешествиями по городу злость свою изливаю. Знаете, что такое ненависть? Когда нервы плавятся, зубы скрежещут, кулаки об стену – в кровь! Когда-нибудь его убью, – как в песне, – под Новый Год – ха-ха-ха-а...
Да-а, убежишь из дома, помозгуешь, дойдешь до того, как мог бы избежать ссоры, но вот причины самих ссор, убейте, найти не мог, кроме той, о которой я вам рассказал – да и плюнешь. Пусть какой-нибудь лысый дядя с линзами над причинами думает – на фиг надо! Звякнешь ближнему приятелю, а под ночь возвращаешься. Когда братишка дома, я меняюсь. Вот прикол! Вы бы меня не узнали – сто пудов! Он как пример для меня. Таким вот я бы мог быть. Мы были бы с ним классными братьями! И еще. Он как мой несостоявшийся друг. Хотя он и так самый близкий и настоящий друг, но я не делюсь с ним ни своими проблемами, ни своими переживаниями. Ведь не скажешь ему, что и он предназначен на забаву Космической Игре. Да это и не так. А с другой стороны мир и так грязен и тяжел, а тут бы еще я со своими слабостями – для него я-то сильный парень. На кого тогда опираться? Мы бы многое свершили! И шли бы мы по жизни неотделимо: хотя и разные, но кровные узы соединяли бы нас, и дух в нас был бы один. Вот уж он бы держал меня в узде! Знаете, при нем сам становишься таким, как он, в смысле лучше – совесть просыпается. Делаешься бесхитростным, стараешься добро нести. Все умилялись его бесхитростности, благородству, а я думал: а дальше как? Таким не выжить в нашем мире. Поэтому и мы были бы как единое целое: он был нужен мне и я ему. Поэтому-то свои проблемы должен был решать сам. Согласитесь, подлое дело – перекладывать часть из них на плечи братика. Всей душой желал ему, чтобы жизнь его сложилась – лучше чем моя. Нет, вовсе не хотел, чтобы он рос как в теплице и был однобоким, как, прости господи, Фил. Хотел, чтобы он схватился с жизнью, прошел закалку. И самое главное – я был бы рядом. Я-то уж помог бы ему, сгладил бы шероховатости... Вы догадались? Нет, вы догадались. Да, да. Ничего этого не случилось... Многое бы отдал, чтобы изменить тот вечер...
Догадались, почему? Потому, что брата нет. Его не стало.
4. Канун
Была мечта...
Потом мечты не стало. Настала пустота, – пустота души, – и неотвратимо. Ушли любовь, и радость, и веселье. И жизни нет – лишь тягость бытия. Отмечаешь факт: вот тут мне было весело, вот тут когда-то счастлив был... А как был весел, как был счастлив – уже не знаешь: сердце – в пепел, чувства в дым...
И пустота гнездится в обугленной душе...
Допью. Вы будете? А то как-то не по-человечески. Ну, смотрите...
Вновь поссорился с папаней. Сидел и ненавидел его. Мастачка звонила, настучала, что гребанутую практику пропускаю. Но какой нормальный пацан летом будет на объекте сидеть от солнышка до солнышка? Папаня этого не понимал, вот и нудел. Я за компом был. Но какая уж тут игра?! Сидишь, лыбу давишь – едкую такую, – слушаешь и ненавидишь, лопаешься от злости! Говорил вам – от морали его охренеть можно: такой жесткач! Реально, сидишь-сидишь, терпишь-терпишь, потом – бах! – моча в голову, крышу сносит... Так и залепил бы это дуло! Но только комп отключил. Схватил куртку. И вниз пропеллером...
Может, и тоска от того, что осень? Сегодня довольно-таки гнусный вечерок, правда ведь? Под стать моему настроению. А у вас как с настроением? Счастливый человек. А вот тогда тоже дождь шел. После «боев» с отчимом всегда паршиво себя чувствую. Будто блеванули – пардон – в душу. Серо-серо там. Как небо и эти сумеречные улицы. И когда выскочил, и увидел эту, набухшую влагой, серость над головой, то настроение вообще на ноль... Обычно к метро, на игровые автоматы, езжу. Вот и в тот раз, по залитым дождем улицам пошел до ближайшей остановки, чтобы доехать до метро. Был шестой час и пешеходов навались. Я даже почувствовал к ним некую благодарность, честное слово! Вроде как заодно со мной в прогулке этой при свинской погоде. И пока шел в куче мокрых зонтов, влажных плащей, мимо стеклянных витрин и реклам, злость моя таяла, а настроение повышалось. И даже промокшие дома не казались бездушными коробками – в них жили люди, которые были счастливее меня, и я ничуть им не завидовал, а лишь желал удачи и добра. И промокший асфальт стал нравиться – блестел, изливался мутными ручьями... Даже выражение озабоченности исчезло с лиц прохожих, клянусь лысиной нашего математика. Обалдеть можно, да? Так со мной всегда бывает после злости. В стороне все так же не иссякал влажно-блестящий поток машин, растягиваясь в заторах на целый квартал, непрерывно мигали светофоры, и все это давало импульс к действиям. Как обычно побродил по супермаркету, разглядывал новые игрушки-«мочилки», приглядел пару штук, опять вышел на улицу. И ссора с папаней уже была глупой и никчемной. Блин-н, вот если бы еще дождя не было! Постепенно жидкая мокрень и ко мне подобралась. Незаметно так... Ноги стали сырыми, штаны на коленях повлажнели, куртка набухла. Паршивое ощущение, скажу вам. Еще полтора часа надо было убить – тогда Темыч со школьного лагеря приходил. В общем, замерз, как лысый ежик. И решился-таки ехать к игровым автоматам. Веселое недавнее настроение вновь скатилось на ноль. Обезличенная толпа нескончаемо текла мимо. Равнодушно скапливалась на переходах, остановках. Все те же мокрые зонты, витрины с потеками дождя. Можете представить этот холодный негреющий свет. Унылость, мокрядь во всем, в общем, сплошной геморрой.
Ехал в автобусе на задней площадке и видел на стекле замерзающую бабочку, а может быть умирающую... Она смирилась со своей судьбой, а, может быть, и нет, но сил уж не было: цеплялась лапками за стекло и еле шевелила крыльями: серые такие крылышки, измахренные, давно не радужные – будто пылью присыпанные... И ничем помочь не мог. Вынести под дождь? – верная погибель... Было жаль одинокое, потерянное существо: коротка его жизнь, а смерть долгая – медленное угасание в холоде, голоде, вдалеке от родичей, в пыльном железном углу, в пустом громадном мире. Так и я – один на белом свете. Креплюсь, ухмыляюсь, но век-то предрешен. И чем поможешь?
В павильоне было не продохнуть: душно, влажно, звон монет, металлический визг. Постоял возле автоматов, знакомые лица в полусумраке узнал, занял очередь, понаблюдал за игрой, когда подошла очередь, фуганул сотни две, но пять сотен выиграл. Играли когда-нибудь? Легенды ходят – до двадцать штук выигрывают, но, думаю, до дома такие не доходят. Ну, так вот, выиграл, хотя, почему-то, особо не верил в выигрыш. Радости не почуял: словно выполнил надоевшую, опостылевшую до чертиков, работу...
Решил не продолжать. Решил сходить пива попить. Прямо через стенку пивной бар. От дождя народа много набилось. Протолкался сквозь толпу вонючих хачей и шлюховатых блондинок. К стойке так подвалил. Пива себе заказал – «Hеineken». Рожа моя на восемнадцать выглядит: проблем с этим не возникло. Сидел за стойкой, пиво дул, музыку слушал. Музыка была довольно гнусной: радио-попса – ла-ла-ла-ла-ла. Знаете эту раскрученную корову? Ну, голос еще, голос визгливый такой... И песня – блевать тянет!
Пригляделся я, значит, – народа за стойкой немерено было! – и просек слева отпадных кошелок, явно не девочек лет с десяти. У одной была необъятная грудь и вырез до пупа, а у другой посадочные полусферы такие крутые, что удивительно – как это штаны ее до сих пор не лопнули?! – напряжение они испытывали явно в несколько атмосфер. Телки были пьяные и ржали, как лошади. Было видно, что ума у них обратно пропорционально их телесам, хотя, чтобы перепихнуться, его и не требуется. Но грудь у той точно – арбузы! И как она такое вымя таскает? Офигенное дело! Вообще-то, я впечатлительный на красивых телок, но это когда настроение. А там быстро надоели и эти губы, накрашенные так, что создавалось впечатление, будто звезданули по ним, и космы, будто побывавшие под ураганом и пульверизатором, и ресницы с ладонь: куртку повесишь – не упадет! В общем-то, ничего, можно с такими фишку замутить, но когда настроение омерзительное, девок лучше не встречать, замерзну совсем. Да и неинтересен был им я – клиентов побогаче ждали: тех же хачей вонючих... Отвернулся от них, в зал стал глядеть. Там было сумрачно – как на моей душе. Фигуры двигались в какой-то дымке – как на сцене. И вдруг меня обожгло: отчетливо так вдруг понял, что никому до меня нет дела! Поганое ощущение. Но, знаете, не удивился и не испугался. Просто до черепушки дошло, что потерялся в этом дерьме равнодушия. С вами так не бывает? И почему-то ощутил себя единственным живым существом среди этих механизмов. Да-да... Все другие были механически движущимися предметами: знойно и загнанно рвала связки раскрученная кобыла, не по-настоящему и как-то искусственно смеялись крашеные кошелки, дребезжали колонки – все было сиюминутным, невзаправдашным, картонным... ну, как декорации, представляете? Но чувствовали ли это другие? Знали ли, в какой вонючей дыре находились? Клянусь, они были все, как свиньи в хлеву: так же ворочались в этой грязи, чавкали, глотали, друг друга толкали и даже похрюкивали от удовольствия – прям кадры того фильма... м-м-м... Не пом-
ню, – не в этом суть. Заглядывал в эти вареные, осоловелые глаза, пытался уловить проблеск жизни, но, чтоб провалиться, не видел ничего, кроме застывшей, натужной радости. Правда-правда!.. Эти фигуры заведенно двигались, рефлекторно улыбались, вели придуманные, вымученные разговоры – это был какой-то трафарет, стандарт. Заговор. Это было хуже хлева – люди-то в пивной были по собственной воле... Опять они играли по правилам кого-то большого и очень неземного – равнодушного к нам. Все как марионетки были. Мне стало очень плохо, паршиво, прям бежать сломя голову хотелось. И не стал напиваться лишь потому, что этот выход тоже он придумал... Я ощутил себя в космической пустоте и очень-очень маленьким. Смешно, правда? Но, может быть, и преувеличивал все это? Может быть, дело в том, что мы были разные там: я несчастен как последний идиот, они радостные потому, что им было чему радоваться, да и пива хлебнули предостаточно... Но тогда ужасная тоска охватила меня. Один, совершенно один – как язвенник среди алкоголиков! А может быть, предчувствие? Все ведь шло к завершению.
Теперь знаю, что такое лучик света в царстве тьмы: сработала мобила – SMSка от Артемки! Он ждал меня! Все вернулось ко мне: звуки, запахи, настроение – наваждение кончилось! Почувствовал настоящее счастье. После офигенной пустоты – родной братишка! После бездушности – живые глаза! Я вскочил и бросился прочь...
5. Трагедия
Не будет мне покоя в мире этом. Дана язва в сердце, пустота в душу – дабы во все дни жизни помнить, что прах мы, пешки игорные, чтобы не возгордились и не забывали свое место в Игре. Для этого был пренебрежен и унижен пред жизнью. Ни во что поставили мечты, мои привязанности, порывы души моей. Опустошили ее за гордость, презрение к другим. Измучили, исстрадали сердце за то, что познал недолгую радость, недолгое счастье – не с их согласия. Отторгнули нас от ясных лет безоблачной жизни. И вот теперь блуждаю в сумраке души своей и нет мне покоя...
...А тогда я ехал и мечтал, как подарю ему щенка, – Артем хотел ризеншнауцера, а они дорогие, собаки! Денег уже почти скопил, осталось чуть... – ехал и не знал, что его пять минут как не стало...
Единственное – не могу простить себе душевной глухоты: не чувствовал того м о м е н т а. Ну почему, почему оставалось глухим мое сердце?! Не прощу ему вовек!
...Когда увидел брата, боли не ощутил, но что-то внутри затопило, в груди у сердца, и стало тяжко – не тяжело! – а тяжко, знаете: дрожит душа, ноги в коленях слабнут, хочется пить – и я ложусь рядом, – в лужицы дождя, в расколотое небо, – пристанываю, часто вздыхаю, слезы мешают дышать, стекают с глаз и носа, привываю, становится все безразлично, и голос вянет. Вяну, размягчаюсь... А меня тянут, поднимают, но разве можно облегчить эту ношу?
Колени горе гнуло – слишком вселенским было, не мог держать его. Горе гнетом – и к земле. Лишь земля и смогла вытерпеть.
И я лежу, вибрирую – от надсаженности, перегрузки – чувств, нервов и души... Мелкая такая вибрация. Перегораю... Все во мне истончилось, все натянулось... И не стесняюсь плакать – с душой сгорели правила и т е х. А слезы падали на землю, но попадали в небо, – опрокинутое небо, – и ветер колебал его...
Около дома все случилось. Машина сбила. Гляжу: толпятся люди, «скорая» стоит, машины место тихо объезжают... Милиции не было еще. Подошел. И лишь волосы увидел, – понял, – ...рванулся – как рванулся!!! Как кричал! Как кричал, когда увидел!..
Потом мне мать все говорила: где ты был? где ты ходил? – все говорила, – а меня не видела. Где... где ходил? – все спрашивала... И слова ее кровавым потом плавили мне душу.
Когда-то в школе отвечал на вопрос анкеты: что для меня сегодняшняя жизнь? Ну, ответил что-то типа: двор, друзья, а про брата не писал... Потому что не догадывался, чем обладал... А что бы написал сейчас? Наверное: жизнь моя – оторванный листок. Да, я сейчас оторванный листок: планирую, наслаждаюсь, – мню, – полетом, а в истину – падением; и нету такой молитвы, чтобы упасть, но в небо, к брату. И не верьте тем, кто говорит: тот человек силен, который не имеет ни привязанностей, ни чувств. Сильны лишь те, кто любит и любим. Как все просто и пошло, верно? Но было дело, было: думал, – когда брат был, – какой я сильный, смелый, без слабостей, пофигист – и был таким – без «б». Почему? Да просто не держался за жизнь – жизнь сама держалась за меня. Ведь знаете, жизнь и держится за тех, кто любит и любим. А за нее держатся лишь те, кто лишен такого дара. Ну, и теперь не держусь – свободен, как фанера в полете над Парижем. К чему обузой быть? Что ж, хорошо пожил, было время: шумел, набирался сил, озорничал, радовался, радовал других, обижал, обижали и меня. Был циничен, холоден, излишне разумен, – или неразумен, – как посмотреть. Лишь теперь понимаю – все от природы нужно человеку. Запрещено ему лишь то, что не разрешено: например, поднимать себя за волосы из болота, или проходить сквозь стены. А их космические законы или перекошены, или извращены против нашей же человеческой природы. А когда осознаем все – уже поздно.
Понял – лишь сейчас понял, – насколько сильно любил его. И вот теперь измучен тоскою. Тоска сосет меня, тоска опустошает. Все спрашиваю: откуда она? Все потерял – чего еще там гложется? Иногда хочется разом оборвать все это. Но знаете, что останавливает? Страх! Нет, не перед болью, – теперь ничего не чувствую, – перед забвением – а вдруг забудут брата?! Вдруг забудут – и кто будет помнить?! Самое дорогое для меня теперь знаете что? Вот эта мобила. А в ней simка, а в ней Артемка. Маленький-маленький кусочек его. Я теперь хранитель его. Поэтому продолжаю существовать. А тяжело. Все путаю – говорю иногда об Артеме так, как будто он живой. А такой вот, спокойный, не от равнодушия – от того, что ничего здесь, в сердце, не осталось. Иногда страшно за себя, – что ничего не чувствую: ни гнева, ни добра – забью до полусмерти кого, или замочу – как два пальца об асфальт! – думаете, что шевельнется, сердце дрогнет? – нет! такая фишка не пройдет... Жизнь теперь не ценность – слова «жизнь человеческая» ничего не значат: раз нет любви, нет светлого человека – нет ее! Лишь предписанные правила!
Освободить от них кого-то – благо. Но даже и это не цель. Вот и думаю: какой стал классной пешкой для тех, кто играет нами! И спасение для меня теперь лишь в том, чтобы отыскать Артема, но это уже не в этом мире, не в наше время...
А ведь жаль, жаль надежд, мечты, моей неосуществленной жизни, нереализованных – нас. Согласитесь, любовь не делает нас бессмертными, но примиряет с безысходностью жизни. А теперь и примирять не надо – чувств-то не осталось. Лишь пьяная слеза...
А брат написал в SMS’ке: увидимся, Аст! В этих словах он продолжает жить. В них он весь. Все его чувства, его желания, его мечты, его стремления. Это как кончик нити. Словно так: я рядом, Аст – догонишь... Ношу мобилу – а значит, брата – возле сердца.
6. Финал всему
Ну, вот – скоро станция моя. Единственное желание осталось – найти тех, для кого мы развлечение. Чтобы спросить: за что Артемку? Боюсь лишь – не поймут вопроса. А за папаню не бойтесь – не убью, теперь мне все равно. На словах, так, бахвалился...
Да-а... А вот вы, есть в душе вашей пустота? чувствуете себя пешкой? Ну, что скажете? Напряг вас? Не нравится, что напомнил об этом?! Да ладно, не грузитесь: вы что, повелись – на это повелись? А что, если все выдумал? Как там поют:
Я ж веселый и простой,
парнишка в модной кепке –
зуб потертый золотой!..
Вдруг на самом деле, все придумал, чесать мой лысый череп, а?..
Хотите тайну?
С т о г о дня все ездил по автобусам т о г о маршрута – искал ту бабочку, помните? Мысль такая взялась: если ее спасу, то что-то будет. Ну, вроде, как типа, все поправится. Искупления искал. Но не нашел! Ничего не нашел. Вот пустота-то тоскою-то и глушит, говорит: никто не спасся, и не спасется. Но что если бабочка спаслась сама? Понимаете? Может же быть такое, верно? В окно, там, открытое вылетела, или дверь... Тогда понимаете что это значит?! Это значит – надежда есть! Ведь это она копошится здесь и болит: прорастает. Про надежду специально не говорил – чтобы все без палева, понимаете? Ведь что-то будет, – явно что-то будет, – должно же что-то быть еще, ведь правда?!! – а если про надежду т а м – в Игре – узнают, то ничего не будет, совсем не будет ничего.
А так –
Все в порядке, все нормально...
Я иду к себе домой.
Я иду к себе домой
В темный омут с головой.
И пусть на мне плохого много, но не услышали вы лжи...
