В 1934 году два неразлучных друга – Ваня Мелёхин и Шура Мухин из села Старая Михайловка Ромодановского района Мордовии после семилетки приехали в Пензу «учиться на лесничих». Оба трепетно любили природу, чувствовали ее красоту и жаждали посвятить ей всю свою жизнь. Их зачислили в лесотехнический техникум. Но случилось так, что, побывав в художественной галерее и испытав сильнейшее потрясение, Александр понял: его призвание – быть художником, чтобы воспевать природу кистью на полотне. Он стал студентом художественного училища, а Иван решил посвящать природе свои стихи и прозу, будущая профессия лесничего помешать этому не могла. Пути друзей постепенно разошлись, но детская дружба и духовная близость с годами только укреплялась.

Иван Анисимович Мелехин был на год старше Александра, он родился в 1918 году. Красивый, светловолосый, голубоглазый, восторженный, он, по словам А.Мухина, напоминал юного Сергея Есенина. Стихи Иван начал писать еще в школе. Однажды подросток, расхрабрившись, послал несколько своих лучших, по его мнению, стихов в Москву Максиму Горькому. Тот собственноручно ответил благожелательным письмом, в котором деликатно дал ряд умных советов начинающему поэту и пожелал успеха.

К сожалению, частые переезды самого Ивана и его родителей, кочевая армейская жизнь и война – не способствовали сбережению небольшого творческого архива юноши. Сохранилось чуть более десятка его писем за 1939–1943 годы, адресованных любимому товарищу. Писем, конечно, было больше – не все удалось сберечь. Есть досадные пробелы за первый год войны и ряд месяцев 1942–1943 годы, когда Иван был на фронте.

Современных историков очень интересует малоизученная частная жизнь людей разных поколений. В этом отношении письма И.Мелехина – сначала студента, потом солдата – представляют определенный интерес. В них нет описания боев или бомбежек, об этом не принято было писать, а восхвалять свой героизм стеснялись. Зато письма раскрывают прекрасный духовный мир молодого человека предвоенных лет, его увлечения, скудный студенческий быт, работу по самовоспитанию и самообразованию. Девиз Ивана – «Прогрессируй непрерывно!». Затронута жизнь колхозной деревни и провинциального Саранска. Главное же место в письмах занимают забота о больном друге, получившем инвалидность вследствие контузии, и мечты о достойной, интересной жизни в светлом будущем, когда можно будет всецело отдаться служению искусству и литературе и работать не покладая рук.

Армейская служба Александра охватила 1939–1941 гг., начавшись в уральском городе Курган. Затем он мерз в снегах в советско-финскую войну, позже его часть отогревалась на озере Чебаркуль в Челябинской области. Около года рядовой Мухин служил в Западном особом округе и войну встретил в районе города Гродно близ границы СССР и Польши. Раненый и контуженный, он сумел выйти из окружения. Врачи подлечили его в госпитале и сдали родственникам под расписку.

Иван оказался в Архангельском военном округе, казалось бы, на относительно спокойной территории: линия Карельского фронта проходила много западнее дислокации его батареи. Здесь готовили резервы и маршевые пополнения для фронта. Город Молотовск (с 1957 года – Северодвинск) был третьим по величине после Мурманска и Архангельска северным портом и конечным железнодорожным пунктом. Он располагался у впадения Двины в Белое море на левом берегу, а на правом берегу Двинской губы, в 50 километрах, находился Архангельск, главная база Беломорской военной флотилии. Сюда с 1942 года приходили конвои союзников с важными военными грузами, и немецкая авиация совершала массированные налеты на караваны судов, порты и города. Так что «тыловая» служба старшего сержанта Мелехина по обороне Заполярья была совсем не легкой. Но ни единым словом он об этом не обмолвился. Разве что в одном из писем мельком пожаловался на сильную усталость после тяжелого дня, а в другом шутливо попросил прислать, если можно, сухарей. Всей душой Иван рвался на фронт, где и погиб осенью 1943 года.

Молодым литераторам, да и читателям, вероятно, будет интересен своеобразный, местами «платоновский» стиль писем Мелехина. За порой неуклюжими, грубоватыми фразами ощущается тонкая чистая душа мечтателя, поэта, богатая целеустремленная натура, искренность, а также невероятные преданность, любовь и забота, обращенные к другу.

До конца жизни заслуженный деятель искусств Мордовии художник А.А.Мухин (1919–1994) помнил и чтил имя своего погибшего друга и мечтал увидеть его письма опубликованными. 

В.Б.Смирнова,

кандидат исторических наук

После 16 октября 1939 г.

в г.Курган

Здравствуй, мой Александр!

Получил твою открытку. Ты не ошибся о месте жительства моем. В техникуме я проживаю с 16 октября, приехал для прохождения призыва в Красную Армию по вызову. Никакой комиссии я еще не проходил, потому что по общему правилу комиссия по медосмотру призывников работает до 15 октября. К 15 октября нас, студентов, опоздало порядочно, так что для нас будет создана еще раз комиссия по медосмотру. Но когда эта комиссия начнет работать, пока еще неизвестно, поэтому, естественно, приходится ждать. Денег, конечно, при мне маловато, все вогнал на корм во время проживания на Урале. У меня, Александр, есть к тебе просьба. Где мой полушубок? Если ты его продал, то это не беда, но я боюсь, чтоб он как бы не пропал куда без пользы для нас. Он, как будто, оставался на твоей старой квартире (на нашей). Если он у нас сохранился, то где именно? А то, видишь ли, если я останусь учиться, то он мне очень пригодится, потому что, кроме фуфайки, у меня из одежды сейчас ничего нет.

Так вот, друг, давай прогрессируй непрерывно. Я тоже хочу взяться за дело как никогда. Пока, целую.

И.А.Мелехин. Пенза.

29 ноября 1939 г.

в г.Курган

Дорогой друг Александр Андреевич!

Привет тебе от того, кто основательно и никуда не уклонно является другом твоим на всю жизнь. Радуюсь, что твое положение и настроение хороши. И радуюсь, что ты весь пропитан любовью к делу, которому ты определенно решил посвятить всю свою жизнь.

Я тоже попер в океан образов, всевозможных событий, чтобы во всем этом встать в центре всем своим существом, чтобы во все горло сказать: «Вот она, настоящая жизнь!»

Так вот, Александр, я пока учусь. Наверное, и доучусь. Живу как всегда, как знаешь ты, как можно жить учась. Алексей несколько обижается на тебя, что ты о нем совсем не помнишь. Ты хоть привет, что ли, не забудь прислать ему, когда будешь посылать мне письмо.

На учебном фронте у меня все идет как по маслу. С девочками возню прекратил. Здорово увлекаюсь социальными науками. Домой ехать страшновато: больно уж, чувствую, они чахло живут – пусть уж так будет лучше, за глазами.

Ты, друг, напрасно с таким переусердием извиняешься передо мной за продажу полушубка. Ты должен понять, что я всегда все продумываю и учитываю. Продал – значит, так требовалось. Мне, помню, требовались деньги – ты не пожалел продать костюм для этого. Правда, извинился бы и я, если то же, что-нибудь, случилось. Конечно, меньше будет извинений, когда мы будем жить, относительно, материально с излишками. И если плохо пока что живем, но какие-либо критерии заставляют что-нибудь нарушить – надо нарушать, причем извинения все равно не должны принимать усиленный тон. Мало-мало извинился и хватит.

Итак, пока на этом кончаю. Обнимаю.

Твой Ив.Ан.Мелехин.

Адрес старый.

После 18 февраля 1940 г.

Дорогой мой Александр!

Насилу добился твоего адреса. Не один раз, а много раз писал твоим домашним письма с вопросами – узнать, где ты находишься, и каждый раз получалось очень неудовлетворительно. Катя писала, что и она хотела бы знать, где Шурка.

И только вот 18 февраля, получив от сестры Тани письмо, получаю твой адрес. И сейчас не так уж уверен в верности этого адреса, а, возможно, думаю, его уже нет на этом месте, тем более, если этот адрес был получен родителями твоими давно. Все же надеюсь, что теперь мы друг друга нашли и что теперь мы начнем снова нашу переписку и апелляцию (взывание) в лучшем для нас духе.

За этот период, в который мы были друг от друга оторваны, я много кое-чему научился: полностью запечатлел образ великого Наполеона, его идеи, военное искусство, военно-хозяйственные и дипломатические способности; Суворова; хана Батыя; великого актера – американского негра, друга Шевченко (Айра Олдридж. – В.С.) и многое другое.

Сейчас читаю Л.Толстого, Маяковского и о Маяковском. Кое о чем пописываю. Получается будто бы ничего, но все равно, должно быть, далеко не то, что надо.

Всегда стараюсь добиться умелого изображения, правильности в воспоминаниях и тому подобное. А главное – учусь, читая; много думаю, осмысливая явления, факты и сравнивая их с изображением их же учеными.

Много не напишу, а то как бы не напрасно вышло. Вот когда ответишь, тогда будем активно и более или менее полно отписывать друг другу.

Итак, на этом конец писанию.

Твой всегда Иван Мелехин.

Мой адрес: Куйбышевская область, г.Сызрань, п/о №8, п/я №4, «Г». Мелехину И.А.

Июнь 1940 г.

в Калининскую обл. Ст.Идрица

1-я п/ящик 57/14

Здравствуй, дорогой Александр!

Дождался-таки письма твоего, на которое имею возможность отвечать. А то все время писал ты все с дороги.

Ты хоть порядочно разъезжаешь, от чего, должно быть, на душе разнообразнее и веселее, так как жизнь в движении не дает застаиваться
настроению, знаменуемому тоской по вольности, досадой на однообразность обстановки, измызганной носителями бессмысленной искусственности. Я просто завидую, что ты движешься в земном пространстве и что все же никому не доступно поставить заслон твоим внимательным блужданиям глазами по движущейся панораме живой земной поверхности. Кроме того, что завидую, – радуюсь этому, что хоть ты да живешь воображением, полным разноцветными впечатлениями.

А я вот как оселся в этом засохшем дубняке, так и сижу, изнывая в тоске по живительной красоте естества, по важности мыслей о всем смертном и бессмертном, изнуряясь повседневно однообразной механичностью, якобы необходимой для выносливости в боях грядущих.

К тому же здесь стоит знойная погода, которая на организм навалилась тяжелым томительным грузом. Правда, вчера перед закатом солнца взмыли в небо тучи грозовые и рассыпались частым дождем, сопровождаемым всплесками молний, раскатами грома. Дождь кончился, земля умылась. Подуло слегка прохладной свежестью. А Запад! О, Запад! Сказать невозможно – весь в оранжевом разливе. Потом, бледнея, темнея, погас, и где-то послышались далекие удары грома. Дунул ветерок, сорвав с просохших ветвей несколько капель, которые горошком упали на полотно палатки. Где-то недалеко чиркнул чиж... и я уснул под ровное храпение рядом лежащего товарища.

Перед тем как тебе уезжать из Чебаркуля (что для меня, конечно, не было известно), я послал тебе письмо. И вот теперь не знаю о его судьбе. Ты его, конечно, не получал, и мне оно не вернулось, несмотря на то, что оно с обратным адресом. Особенно за него опасаться нечего. Но, однако, ведь в нем – искренние, правдивые, прямые изъяснения, в нем просто развернутая душа. Хотелось бы, чтобы никто больше, кроме кому предназначено было, письмо это не читал. А кто-то, видимо, прочтет.

Из дома давно не слышно ничего. Правда, знаю только, что мои родители переезжают в Саранск, но как, куда именно и за какие денежки – не знаю пока. Говорят, напишем, пока не пиши в село, а что-то вот долго ничего и ни гу-гу. Боюсь что-то: как бы совсем им там не провалиться со всеми их исканиями, приемами приспособления на так называемую жизнь – уж больно они у меня близоруки и вообще маломощны. Возможно, нужда разуму прибавила? Не знаю. Всего скорее, какие были, такие, сердешные, и посейчас есть. В общем, дай им, Царица Небесная, счастливо поживати. И помоги им Господь Бог с делами сладить, какие они, православный люд, там затеяли.

Желаю тебе и прошу тебя, дорогой мой, меньше печалиться, больше жить, стремясь настойчиво, постоянно и неослабно на крышу жизни, где солнцем согреваемы плоды наши будут дозревать и становиться по вкусу всласть любому человеку; живи всегда самим собою и помни, что ты не один. С тобой я, готовый всегда и чем только могу помочь и поддержать. На самом деле, дорогой мой, мы счастливы, что наша дружба действует со всей той силой, равной которой нет, которая превыше всякого закона, какой только есть на земле.

И нам, взлелеянным, согретым лучами такой дружбы, тосковать ли? Нет! Иначе мы себя подчас не узнаем или подчас забываем, что ты живешь для меня, а я для тебя или оба для обоих. Надо признаться, что мы все-таки как-то не совсем смелы во взаимоотношениях, не до капли иной раз понимаем самих себя, что позволяет проявляться какому-то самообману, который мы почти всегда не распознаем и который (и не только он) порождает разную меланхолию и всякое плохое размышление о себе (главным образом) и обо всем (что чаще правильно, но не в пользу).

Таким образом, я рассуждаю так: нам с тобой многого не нужно, нам с тобой столько нужно, сколько мы всегда добьемся. У нас с тобой есть наша святая дружба? Есть. Знаем мы это? Знаем. Поэтому все, что необходимо для жизни настоящей, мы имеем, и чтобы еще подкрасить эту жизнь – мы и этого добьемся. Казалось бы, что последнее – самое трудное, но оно по сути своей самое легкое, только лень всему помеха (а это самая легкая болезнь). У тебя и у меня есть любимые дела. Так давай делам этим отдадимся и будем всю жизнь работать над этим не покладая рук, как умеем. А там, возможно, и научимся работать, как надо. В общем, задача ясна. Так примемся не торопясь за ее разрешение. Не надо только бояться времени, не надо думать, выйдет толк или не выйдет. Живи пословицей «куда кривая вынесет», а дело свое помни и делай. И так, пойми, нам очень интересно будет жить.

А сейчас, если совсем нельзя этим заниматься, то читай больше, читай всегда, когда есть на это минуты, в которые обычно другие ничего не делают или просто дурачатся. Чтением ты много тайников раскроешь и как много в них ты распознаешь, и как это необыкновенно много даст тебе полезного, как много шире и глубже будут видеть твои глаза.

Целую.

Твой и навсегда Иван Мелехин.

Саратовская область, ст.Татищево, лагерь №2, 326 лаи, литер «Ш».

6 августа 1940 г.

в г.Минск, Красное Урочище,

п/я 53/19

Здравствуй, мой Александр!

Вчера, 5 августа, получил твое письмо с адресом, на который и могу вот теперь написать. К тому же и время есть: лежу в санитарной палатке при санчасти нашего полка с диагнозом поноса, вызванного ненормальным употреблением сырой воды с чередованием кипяченой. Лежу вот уже третий день, дня два еще поваляюсь.

Здесь есть все условия, чтобы мыслишка теплилась (и которую возможно начиркать на бумагу). Но вообще сейчас нашему росту – ледовитая запруда. Ничего. Все это не всегда. Получилась как-нибудь свободная минута – используй ее.

Вот сейчас как раз и есть время к тому, чтобы вполне спокойно и свободно шевелить в разуме мыслями и выводить их наружу, строя из них ряд наглядных предложений. Ну, эти предложения у меня к тебе всегда проникнуты смыслом, показывающим мою принадлежность, мою любовь, мое пристрастие к делу, жертвой которого, жертвой не на смерть, а на высокую жизнь, на жизнь огнедышащую, решено мною мне стать.

Сейчас также готовлюсь к лекции на 8 августа о Маяковском, которую поручено сделать мне как более компетентному в этом в нашей полковой школе.

Зову тебя, мой друг, без всяких колебаний, со всей человеческой серьезностью, напористой настойчивостью, полной преданностью, с живо-
трепещущей любовью работать над собой независимо от любых условий, всегда помня, что в этом и будет та жизнь, о которой мы только мечтали, то ощущение главного, насущного в этой жизни. Наконец, в процессе ты будешь сам этой жизнью, сам будешь воплощением живой, многогранной и разноцветной земной красоты, а прежде – воплощением тяжелой борьбы, мучений, томительных и медленных этапов движения (все это жизнь).

Еще тебя прошу: ты ничего не бойся. Главное, не бойся того и не настраивайся в том, что в тебе чего-то не хватает.

Головы наши работают нормально – вот и все, что нужно для того, чтобы стать на высоте наших замыслов (это с одной и главной стороны).

С другой стороны, несомненно, у нас есть большой недостаток: нет соответствующего багажа знаний, недостаточно и очень много мы не начитанны, не наполнен наш разум той всякой всячиной, которая нужна для «езды в незнаемое» (искусство). И это, мой друг, дело наживное. Не сумел этого нажить – тогда нас просто надо расстрелять соленым горохом. Надо еще, хоть понемножку, да практиковаться, И уж если мы, так сказать, определили нашу деятельность, то естественно нам остается этим только и заниматься.

Правда, пока еще мы проходим подготовительный к этому этап, этап науськивания, натравливания друг друга. Но и не мешает также нам уже притыкаться к непосредственной деятельности, чтобы несколько, как говорят, наборзеть, или насобачиться, чтобы дальше иметь больше смелости и опыта для творения довольно больших и серьезных по замыслу вещей.

Очень рад тому, что ты был в Москве, где, конечно, освежился в мыслях многообразием и пестротой уличной и сокровищницей искусства великих мастеров кисти;
освежился, так сказать, и вещественным средством. А мне вот так и не приходится никуда переме-
ститься, так и сижу на одном и том же месте, безотрадном, в зное и пыли, среди сухих и ломаных дубков.

Сообщаю тебе чуть ли не во второй раз, что мои родители перепорхнули жить в Саранск. Адрес их: Пионерская, №11. Живут, как говорят, ничего. Заработок отца 250 руб. на месяц, еще прирабатывает сапожничаньем. Имеют только одну в хозяйстве корову, которую собрались продать, чтобы построить собственное жилье. Как видно, положение у них сейчас терпимое. Ну и слава Богу.

Еще бы у твоей матери как-нибудь полегчало бы. Давай-ка, друг, сагитируй ее куда-нибудь в город работать, а то ведь ей в колхозе совсем можно захиреть. И чего она, не знаю, так прилипла к этому колхозу? Ей, по-моему, только и работать на каком-нибудь предприятии. Ей совсем надо мало, чтобы прокормиться вдвоем. Ведь ты посмотри, как она всегда за каждое лето себя угробляет, а зарабатывает – ничего почти не зарабатывает, всегда в непролазном долгу.

У Алексея Подрезова народилась Лилия, и в связи с заболеванием его Нины грудницей его из армии отпустили до 15 сентября. Хороший он человек. Его и ты не забывай. Ну, вот, пожалуй, и все.

Пиши давай живей. Забыл сказать: ты, друг, пиши разборчивей, а то я просто начинаю гадать над твоими словами. Иной раз поймешь, да не так. Пока. Целую и крепко обнимаю. Твой Иван. Адрес старый, кой на конверте.

Саратовская обл., ст.Татищево, лагерь №2, 326 ап «Ш».

13 июня 1942 г.

в с.Старая Михайловка, МАССР

Александр Андреевич!

В этом письме посылаю тебе фотокарточку. Не ругай, что такую не вполне добротную посылаю: чем богаты, тем и рады, или по одежке протягивай ножки. В данное время много требовать нельзя, кроме как в деле боевой выучки, которая сейчас решает все. Конечно, выучке – в единении с хроническим патриотизмом, со жгучей ненавистью к врагу.

Всегда хочется и всегда буду высказывать тебе свою величайшую к тебе любовь и ни на йоту неуклонную преданность до самой смерти. Ничто в личной моей жизни не имеет такой притягательной силы для меня, как ты. Ты для меня – это я. Ты – это самое дорогое воплощение самого дорогого. Как только будет возможность оседлаться в мирной жизни, так сразу же постараюсь объединить себя с тобой и экономически. И тогда мы деятельно, для нас физически ощутительно, приступим, как нам будет умело, строить и всемерно увеличивать и укреплять нашу жизнь и дружбу. И я думаю, что с этим мы вполне справимся.

Так будь же здоров и телом, и духом.

Твой Иван Мелехин.

г.Молотовск.

16 июня 1942 г.

в с.Старая Михайловка, МАССР

Здравствуй, дорогой друг мой Александр Андреевич!

Твое письмо от 25 мая 42 г. сегодня, 16 июня 42 г., получил, за что тебе от всей души благодарен. Каждый раз тебе буду говорить, что письма твои приносят мне неизмеримую радость, т.к. они исходят от моего невыразимо дорогого друга и т.к. эти письма всегда сообщают мне, что этот мой друг жив и никогда обо мне не забывает.

Ты, мой дорогой, пишешь – тебе очень тоскливо и время проводишь только с Захаровым Иваном, да он стал такой страшный... Кто это Захаров Иван и почему он стал таким страшным? Я, милый мой, не всегда могу угадать личность, о которой ты мне сообщаешь, т.к. времени провалило много, и я, право, уже многих забыл. Поэтому, когда о ком-либо мне пишешь, то прошу кратенько сообщать часть его родословной: чей он, кто его родители. Из старых или пожилых я, конечно, мало кого забыл, а молодых-то вот, честное слово, что-то вот уже и не помню всех.

На удивление всем и у нас здесь (на севере) установилась золотая погода, но комарья и мошек еще больше стало. Птицы, особенно чайки и кряквы (утки), всюду говорят о своем присутствии. Ночи сейчас почти и нет здесь, круглые сутки можно читать без огня. Как ни говори, а погода здесь неустойчивая: бывает и так, что с утра день красный, а под вечер или даже к пополудни поднимется ветер, начнется дождь и нередко пополам со снегом.

Установил связь с Подрезовым Алексеем. Это тоже большой плюс моей радости. Он на фронте, стал лейтенантом артиллерии. Если надо ему написать, сообщаю адрес: Действующая армия, ПЖ 1709, 820 ПС, Батарея 76.

Итак, будь счастлив. Пиши и чаще, и больше. До этого послана тебе фотокарточка. Получил ли?

16 июня 1942 г. Твой Иван Мелехин.

г.Молотовск Архангельской обл. п/я 80/1 – 5б.

19 июня 1942 г.

в с.Старая Михайловка, МАССР

Здравствуй, дорогой Александр Андреевич!

Твое письмо с припиской Захарова Ив. мною получено в ночь с 18 на 19-е июня 42 г. На это письмо отвечаю 19 июня, находясь уже в карауле, что более благоприятствует писать, не торопясь и не рассредотачиваясь по сторонам, противу тому как если бы это было в подразделении, где каждая секунда времени поглощена деятельностью с людьми, всемерно требующими к себе много внимания и много различных действий.

За это письмо и вообще за дружеское ко мне твое внимание и отношение искренне благодарю тебя. Из твоего письма я теперь ясно и вполне узнал, в чем заключается потеря части твоего здоровья, вызванная войной.

Да, дорогой мой, ты пострадал серьезно. Но неужели медицина беспомощна починить тебя? Возможно, она это дело не стала доводить до конца из-за войны, т.к. война все, а в особенности медицину, заставила работать на себя? Ну, а после-то войны возможна ли, будет ли тебе оказана должная помощь, то есть можно ли вообще медицине тебя исправить? Ты об этом не спрашивал? Мне кажется, что все-таки улучшить твое здоровье можно будет. Помимо медицинской помощи ты сам, по-моему, должен выдерживать особый режим, главным образом, в питании, а также не подвергать себя тяжелой физической работе и напряженной длительной умственной работе. В питании, по-моему, ты не должен употреблять спиртных напитков, курить, не довольствоваться острой пищей: соленой рыбой, такими же огурцами, квашеной капустой и т.п. А должен употреблять молочные продукты, яйца, морковь и т.п. В смысле мяса мое мнение раздваивается. Кроме того, пожалуй, неплохо будет упражняться легкими физическими движениями, мыться поутру и перед сном холодной водой по пояс с последующим массажированием тела, больше спать, в жаркую солнечную погоду держаться в тени со свежим воздухом, где чтобы даже ветерок погуливал, не подвергаться длительной ходьбе. Спать на высокой подушке.

Конечно, это за основу в своем режиме ты не бери, потому что я ведь не врач. Я только высказал свои соображения. Но ты больше надоедай врачам, которые в советах в этом отношении безусловно компетентнее меня. И их советы или указания ты строго соблюдай. Правда, с питанием вопрос может затрудняться, тогда хотя бы не употребляй особо вредного, а только полезное для твоего здоровья; пусть будет одно что-либо из предписанного, но чтобы оно было только полезное. И если уж и одного этого полезного продукта нет, тогда употребляй нейтральные в действии на нервную систему продукты, но ни в коем случае вредные.

Я безусловно прямо-таки потрясен был твоим письмом о твоем настоящем физическом состоянии. По этому поводу я всю ночь почти не погружался в сон, а все время думал и вздыхал о тебе, дорогой мой. И только под утро удалось на час или полтора забыться, несмотря на то, что предшествующий день, как обычно в настоящее время, с начала до конца был заполнен почти непрерывной работой. С этого времени я еще резче тебя полюбил, несмотря на то, что моя любовь к тебе была и без того величайшей. А сейчас она стала выше величайшей и глубже самой глубокой любви, какой только могут обладать люди большой души и чистого сердца.

Еще раз сообщаю, что с Алексеем Подрезовым я списался, что безусловно привело меня в восторг. Ведь он тоже мой друг на всю жизнь, и он тоже не забывает меня. Где Мартынов Петр Иванович? Смертью Николая Сиротина опечален.

Ты пишешь, что тебе некуда деться от скуки. А ты и никуда не девайся, а только гони, отметай эту скуку от себя к черту. Для этого приобрети навыки, приемы и способы себя самого забавлять. Выбери какую-нибудь линию и слегка занимайся по этой линии. Не думай, что с тобой как бы хуже не стало, а думай, что ты поправишься, что ты победишь, и ты безусловно победишь. Лечись мыслями – это, пожалуй, сильнее всего.

Ты пойми, дорогой, что кроме глухой деревни для спокойной жизни ничего больше нет. Куда бы ты ни кинулся, а деревня все равно тебя будет завлекать. Прошу попробовать и в Старой Михайловке занятные стороны и черточки отыскать. Может быть, угодно будет заняться пчеловодством, садоводством, огородничеством или разведением каких-нибудь животных, птиц или еще чем-нибудь. А может быть, не вредит и в живописи понемножку поупражняться и т.д.

Желаю всего доброго твоему спутнику Захарову. А все-таки я так и не могу себе его вообразить. В этом помогите мне оба.

Советую прочесть книжку М.Зощенко «Возвращенная молодость», если чтение тебе не вредно.

Только что получил письмо от отца. Он жив, здоров и выражает полную уверенность в нашей победе над гитлеровской саранчой, которая губит и жрет сейчас произведения великого свободолюбивого русского народа, и губит самым бесстыдным и зверским образом самих людей, силы которых неистощимы, и как бы тяжела борьба ни была – они победят.

На этом кончаю. Целую тебя и обнимаю. Твой до смерти

И.Мелехин.

г.Молотовск Архангельской обл. п/я 80/1 – 5б.

7 июля 1942 г.

в с.Старая Михайловка, МАССР

Дорогой Александр Андреевич!

В этом письме сообщаю, что я с прежнего места пребывания перекочевал на другое. И если ты мне за последнее время писал письма, то они, вероятно, валяются на прежнем моем месте. Жаль, конечно. Но постараюсь их так или иначе получить. Ну, как, друг, получил ли мою фотокарточку, высланную в июне 13 дня?

До сих пор еще не на фронте. Чертовски хочу на фронт. Пока дело ограничивается, как видишь, кочеванием из одного места в другое. Весьма неприятная канитель.

Слыхал, что ты, якобы, развлекаешься с Екатериной Павловной (сестренка моя об этом вскользь сообщила, но какая именно сестренка – не скажу: они, по обыкновению, в письмах ко мне никогда не подписываются. Однако, думаю, это Татьяна, т.к. она большей частью от родителей пишет мне письма). Что ж? Если такое занятие тебе не вредит, я должен только приветствовать. Это, должно, у тебя одно из условий поглощения твоих мутных настроений или зловредной скуки. Екатерина Павловна должна быть превосходной женщиной, т.к. такою я ее знаю еще с детства. Если мне не изменяет память, то она училась в 3-ей группе, а я и ты – в первой. Татьяна Федоровна держала меня в узде как баловня или озорника, усаживая меня для этого из 1-й группы за парту 3-й группы, за коей занималась сама Екатерина Павловна, где и привлекался я к усидчивости и прилежности в чтении букваря...

И на этом пока свернусь. Вот как получу ответ на новый адрес, тогда письмо лиричнее напишу. Главное, сейчас я какой-то рассредоточенный. Написать стройное письмо, чувствую, невозможно, а если возможно, то при чрезвычайно большом усилии. А усиливаться нет сил, нет моей мочи.

Целую тебя и обнимаю. До смерти твой Иван.

Привет Захарову и твоей сподвижнице.

Архангельская обл., г.Молотовск, п/я 80/5 – 10Б.

14 июля 1942 г.

в с.Старая Михайловка, МАССР

Здравствуй, мой Александр Андреевич!

Получил твое письмо, в котором ты пишешь, что от меня получено одновременно три письма. Но почему не пишешь, что получена моя фотокарточка? Или ты ее еще не получил? А пора бы ее получить и об этом сообщить мне. Ну, ничего, надеюсь, что ты ее получишь.

До этого послано тебе письмо, в котором извещаю о том, что я сейчас живу на другом месте. Повторять это нет смысла.

Давай лучше подбадривать наши потрепанные и потертые души мыслями о будущем, которое безусловно нами будет организовано по нашему подобию и образцу. И мыслями о нашей великой дружбе, которая пока что только вынашивается в нас, но которая должна быть выкристаллизована в благородную породу, от гладких и блестящих граней которой будет сиять для людей свет счастья и неподложной красоты.

Милый друг, если только эта война не сожрет меня, то после ее окончания сразу же, со звериной дерзостью начну пробовать себя в области искусства. И я надеюсь, что в этом успеха добьюсь вполне удовлетворительного. Иначе незачем, по-моему, жить на свете. Моя жизнь должна дать обильный урожай. Правда, для этого еще много надо принять на себя всевозможных ударов.

На этом, мой незабвенный, разреши закончить. Целую тебя и обнимаю крепко.

И.Мелехин.

г.Молотовск, п/я 80/5 – 10Б

Дата на штемпеле неразборчива

Здравствуй, мой друг Александр!

Почему молчишь и молчишь, а?

За то, что ты молчишь, посылай мне сухари, килограммов пять, не больше, и если тебе возможно это сделать. Не больше потому, что больше, кажется, почта не принимает.

На этом вот и все. Живу без изменений.

Целую тебя без конца.

Твой Иван.

Архангельская обл. г.Молотовск, часть 7206.

14 марта 1943 г.

в с.Старая Михайловка, МАССР

Дорогой друг Александр!

Должен тебя упрекнуть за долгое молчание. И как это у тебя хватает терпения так подолгу молчать? Разве ты не знаешь, как мне дорого от тебя письмо и о тебе знать? Как друг говорю тебе, другу: пиши мне чаще. Тебе, по-моему, в этом ничто не мешает.

Живу по-старому. Скоро предполагаю быть опять на фронте. Жду это с радостью. Как живешь и как живут твои односельчане?

С приветом – твой И.Мелехин.

Арх. обл., г.Молотовск, часть 7206.

18 марта 1943 г.

в с.Старая Михайловка, МАССР

Здравствуй, дорогой мой Александр!

Получил твое письмо долгожданное. Перед этим тому два дня написал тебе открытку с упреком по случаю твоего молчания. А теперь извиняюсь за обвинение: ведь естественно, ты не в состоянии был писать. Твое письмо обеспокоило меня сообщением о твоем физическом недуге. Неужели, дорогой, так серьезно овладела тобой болезнь, что порой ты пребываешь в критическом состоянии? Это, конечно, тяжелое несчастье и по возможности надо с ним бороться, беречься надо и в конце концов победить. Конкретно ты не пишешь, в чем дело. Поэтому я, возможно, не совсем тебя понял. Но тем не менее мне ясно, что ты болен.

Алексей Подрезов на фронте. С ним я переписываюсь.

Итак, дорогой, прошу беречь и беречь себя. То, что этому вредит – от этого уклоняться, и не будь в стремлениях к чему-либо пылким пока что.

На этом кончаю. Твой друг до гроба И.Мелехин.

Архангельская обл., г.Молотовск, часть 7206.

5 сентября 1943 г.

в с.Старая Михайловка, МАССР

Здравствуй, дорогой мой Александр Андреевич!

С Севера теперь, почитай, я выбрался и с югом вступил в горячую боевую жизнь и деятельность. Живу по-фронтовому, хорошо.

Ничего замечательного пока сообщить не могу. Жди письма и от тебя жду.

Пока жив и вполне здоров. Твой до смерти

И.Мелехин.

Мой адрес: Полевая почта 33802 Б.