Капитолина Кокшенева

За окном кружится первый легкий снег, опоздавший на Покров и только теперь робко пробующий лечь на нашу столичную землю... Я вспоминаю Анну и не могу научиться думать о ней в прошлом, завершенном времени. Ведь совсем недавно, в Покров, я слышала по телефону радость в её голосе, и слова, что «Господь посетил меня»... А теперь смерть завершила жизнь до своей неизбежно-трагической, но полноты. И неясное вдруг стало ясным, приобрело свое единственно-верное значение.

Мы никогда не вели «женских разговоров», а редкие встречи щедро тратились на долгие диалоги о литературе, вере, России. Анна жила какой-то удивительно правильной христианской жизнью – живой, умной, честной, открытой. Ее материнское и женское-супружеское никак не конфликтовало с творческим в жизни. Она только раз сказала мне о своей семейной жизни: «Бывало всякое, но самое большое чудо – мы вместе в Церкви!» Вообще-то это ее состояние благодарной души меня всегда восхищало.

Кажется, впервые мы увиделись в Переделкино, в доме творчества, куда Смородины иногда наезжали погулять, поработать, хватануть столичного шума. Помню белую-белую зиму, морозец, чаепитие в их номере, прогулки по узким дачным улицам. Обед, который Смородины заботливо заранее заказали для нас с мужем. Тогда я впервые услышала рассказ Анны о матушке Ларисе и отце Георгии и поняла всю важность присутствия этих людей в жизни Анны. Они станут героями повести, но никакая литература не могла, естественно, вместить полноту их живой человеческой жизни, воинствующий и бодрый христианский дух матушки и смиренно-размыслительный – батюшки. Я и сама стала свидетелем их бодрого и ревнивого служения Богу, когда приехала в Саранск, и Анна с Константином пригласили меня с собой на воскресную службу в храм о. Георгия.

Храм перестроенный из детского сада. Скромный, очень скромный. На рабочей окраине Саранска. А литургия так шла горячо, что просто будто и не было никаких «веков христианства», а вот так же, вчера, в катакомбах римских всё и началось. И мы – те самые первохристиане, в борении веру свою укрепляющие... Мне кажется, что больше всего в этой общине боятся теплохладности. И мой опыт молитвы с ними для меня просто драгоценен навсегда... Как навсегда перевернула душу общая поездка в Дивеево, к батюшке Серафиму. Привезенная тогда в Москву икона преподобного с любимым его образом Божией Матери «Умиление» я навсегда сохраню как «Анин подарок»...

Всё жизненное пространство Анны определялось совсем не многими людьми: матушкой Ларисой и отцом Георгием, дочерью, мужем, малым кругом друзей. Но всем нам рядом с ней было тепло и надежно. Я думаю, что она гораздо больше нас сокрушалась о происходящем нестроении в людях, чем мы. И гораздо прямее и точнее видела пути и перепутья людей – видела не просто женским, но писательским сердцем.

Я не знаю, как можно отделить голос Анны в совместном их творчестве с Константином. Это – тайна совместного творчества и не должна никем разгадываться, и, кроме самого Константина, об этом никому не стоит говорить. Но я знаю точно – Анна Смородина писатель очень крупный, очень ясный, очень русский.

Вообще-то для меня, критика, они были всегда страшно важны: без их творчества я не имела бы и права говорить о современном христианском течении внутри литературы. Не было бы творчества Анны и Константина – не было бы у меня «аргументов», не было бы живого дыхания художественной реальности, без которой критика или мечтательно-утопична, или пафосно-глупа. Их творчество – наша, и моя личная, христианская броня.

Я очень люблю рассказы «Заснеженная Палестина» и «Новый Вий», «Келейная жизнь» и «Панталончики с коронами», «Полустанок на пути к столице» и «Жениться на поповне». Люблю их романы и повести, а еще – статьи и эссе. В них всегда звучал голос правды, которая не обязана никому угождать и учитывать «расклады», интересы групп или влиятельных лиц.

Все мы помним, как непросто возвращалось в культуру ее христианское православное измерение. Было немало тех, кто начисто и решительно отвергал культуру именно ради христианских убеждений. Да и до сих пор приходится слышать: культура христианину не нужна.

Они (возможно, что именно тут Анна с ее интуицией оказалась «коренной» в их дуэте) выбрали иной, на мой взгляд, более трудный путь. Они решили создавать христианскую культуру, когда большинство современных писателей в то же самое время стали сторонниками и адептами нехристианской культуры.

Их христианские смыслы были живыми, легкими, не натужными. Они не вбивали в голову читателю заповеди и догматы как гвозди. Милостиво и доброжелательно выписывали они своих героев, творя их всеми силами души, вдохновенным и ровным напряжением всего своего личного существа, отыскивая самые точные слова для своей прозы.

Человек без веры невозможен как человек. Тут стержень их литературного творчества и жизни, сочетающейся с творчеством как сообщающийся сосуд, о чистоте которого всегда беспокоились. Только такое творчество, впаянное в судьбу, держащееся на глубоко личностной вере в Христа, и есть, собственно, глубоко, просветленно национальное.

Анна не бежала от мира и человека. Анна не проклинала ни бомжа, ни богатея, но она всегда стремилась творчески-искренне раскрывать дары Духа Святого в «ткани» мира и человеческой жизни. Её последний мне подарок, книга «Полустанок на пути к столице» заканчивается рассказом «Ода» – рассказом закатным, о «печати закатного света на стене», об уюте и целительности бревенчатого дома, о чистоте снежной зимы, о том, как хорошо сидеть вместе и вместе переживать этот плодотворный особенный миг, в котором вдруг обнаружила себя «вся жизнь», прошитая вечностью. Это соприсутствие всего во всем, Христа – во всей жизни звучало в рассказе с ошеломляющей тихой ясностью. Как не менее торжественно и просто прозвучала мысль об «ответственном и живом чувстве присутствия во Вселенной».

Я увидела в этом рассказе любимую Анной Мурань, в которой я успела побывать, когда хозяйкой в доме еще была Анна. Мурань, в которой я тоже с ней гуляла по прекрасной роще, шла вдоль пруда, а потом дома, за столом, принимала из ее рук хлеб...

Я говорю в прошлом времени и вдруг понимаю, что ведь смерть Анны – это и трагический аккорд, завершение «литературы Смородиных». Конечно, Константин будет еще писать (стихи писал один и прежде), но это уже будет что-то совсем другое. «Литература Смородиных» теперь тоже принадлежит русской вечности.

Анна – настоящий русский писатель. Она не писала ничего без любви и веры. Ей удалось то, что совсем не многим дается – обновиться по-евангельски. Она осталась в книгах. Они – земное наше утешение. Ведь мы можем взять в руки книгу, раскрыть, и услышать вновь ее живой и теплый, уверенный голос: «...Стоит печать закатного света, как будто удостоверяющая смысл и полноту этого великолепного мгновения нашей жизни».

Воистину, Господь её посещал...