Данил ГУРЬЯНОВ

 

 

НАСЛАЖДАЙТЕСЬ ЧУЖИМ СЧАСТЬЕМ

 

Рассказ

 

У вас никогда не возникало чувство безысходности, которое рождается, когда чего-то хочешь, но не можешь получить? Во мне это мерзкое, противное чувство живет. Оно, наверно, впрыгнуло в мою душу, когда догадалось, что я устала от одиночества и больше всего хочу найти свою любовь.

Кстати, забыла вам представиться, просто не выдержала, сразу прорвало о наболевшем. Так вот, я – Нина, обычная секретарша в школе, живу одна. Я делаю то, что мне велят делать моя директриса и моя мать, переехавшая жить к новому мужу, мои друзья и мои соседи. Моя жизнь не несет никакой смысловой нагрузки, моя работа никому не нужна, моя дружба – это всего лишь лакмус, потому, что когда моим друзьям плохо, они идут ко мне, чтобы убедиться, что бывает еще хуже. Больше всего я хочу дарить любовь любимому человеку, своей половинке, которая должна где-то быть на земле. Впрочем, вполне возможно этой половинкой является один из моих коллег (я тянусь к этому человеку, не буду раскрывать его имя), но между нами стоит большое препятствие и я, поняв бесполезность своих чувств, решила убедить себя, что он – не моя судьба. Однако, мой разум не слушает своих же решений.

 

 

Каждый день я иду домой с работы по одной и той же дороге, утоптанной грязным снегом. Мне необходимо несколько часов, прежде чем я «отойду» от своих мыслей о нем, потому что на работе я его вижу каждый день, и на мою рану сыплется и сыплется соль. Дома я читаю любовные романы, затем весь вечер смотрю телевизор. По телевизору я больше всего люблю смотреть ток-шоу и «мыльные оперы». Обычно я в это время лежу на диване, грызу семечки и чувствую себя на седьмом небе от счастья, так как истории с экрана полностью захватывают мой мозг, выталкивая из него мои идиотские мысли. Ровно без одной минуты девять мне звонит мать, приказывает мне проверить газ и посмотреть программу «Время», чтобы не отставать от жизни (моя мать – главный редактор местной газеты). Слушая мои меланхоличные односложные ответы, она раздражается и, выкрикнув, что такие как я всегда будут одиночками, кидает трубку. Телефон у меня стоит на кухне и потому, положив трубку, я зачерпываю из сковородки еще горсть семечек и снова иду в зал смотреть «Санта-Барбару». В одиннадцатом часу я выключаю телевизор и читаю в постели какой-нибудь историко-эротический роман. Затем выключаю торшер, вижу какой-нибудь оптимистический сон про свое будущее, просыпаюсь счастливая, но, вспомнив, что пора идти на нелюбимую работу, испытываю ненависть и презрение к своей жизни. На работу я иду одной и той же дорогой, иногда покупаю в киоске шоколадку, чтобы съесть ее в течение рабочего дня. Мои стол, стул и пишущая машинка стоят в учительской, так как в секретарской конторке перед кабинетом директрисы сейчас меняют пол. Со своего рабочего места я гляжу на затюканных трудной жизнью учительниц, которые надевают маски счастливых расфуфыренных женщин или бьющих на жалость жертв. Но и те, и другие обращаются со мной, как с любимой служанкой. Затем в учительскую заходит он, и в моей душе еще больше укрепляется злорадствующая безысходность. Рабочий день заканчивается и я, уничтоженная своими одинокими мыслями и ненавистной работой, бреду по той же дороге домой. Дальше вы знаете.

 

 

Однажды ко мне пришла моя подруга Женька. Она только что рассталась с мужем, и потому ей невообразимо хотелось с кем-то напару поплакаться на жизнь, а так как я была самая неудачливая из ее подруг, она, конечно же, выбрала меня.

Женька пришла с бутылкой водки и пачкой турецкого печенья. Мы сели на кухне, и она стала рассказывать мне о том, что несчастнее ее нет никого на свете (кроме меня, конечно). Я с грустью впитала в себя все проблемы Женьки, и мне стало тяжело, а Женька, «разгрузившись», напротив почувствовала себя легче и даже радушно возмутилась, почему я не поставлю какую-нибудь музыку. В это время на шипящей сковородке стала стервозно лопаться яичница (мое угощение), я велела Женьке разложить ее по тарелкам, а сама принесла магнитофон.

Зарплату в школе не платят уже несколько месяцев, а снова брать деньги у матери я не хочу, потому у меня скромное угощение и мало аудио-кассет.

Мы выпили бутылку водки (по-хмельному хихикая и отказываясь друг перед другом пить до конца), попутно съели яичницу, затем попили чая с печеньем, еще раз проплакались и вдруг, слушая зажигательную «Белую овечку» Аленки Свиридовой, почувствовали себя самыми счастливыми в мире. Женька включила музыку на всю громкость, и мы с ней, вскочив, стали, безумно топая и визжа, танцевать на кухне. Моя истеричная соседка снизу принялась напряженно стучать по батарее, но мы все равно продолжали танцевать. Под конец мы стали красными, вспотевшими, у меня что-то схватило под печенью и стало подташнивать. Мы с Женькой снова  сели за стол, она выключила музыку, а я согнулась пополам, уткнув голову в свои колени.

 – Тебе надо сублимироваться,– после нескольких секунд молчания вдруг уверенно произнесла Женька.

– Субли… что? – я с кривой насмешкой приподняла голову.

– Ну, сублимироваться, это по Фрейду, что, не знаешь?

– Не знаю. А что это?

– Перенос сексуальной энергии на что-то другое. Например, начни ходить на демонстрации, участвуй в каком-нибудь движении, твори что-нибудь… Ты поняла? Ведь ты умираешь!

Я поняла и почувствовала, что у меня уже давно подсознательно тянет в какую-нибудь секту, чтобы делать что-то, что оценивают другие, быть полезной и забыть обо всем.

 

 

Никакой секты я нигде не нашла.

Я хотела позвонить Женьке, но она к этому времени снова сошлась с мужем, и мне не хотелось влезать в ее вновь счастливый мир со своими проблемами.

Решение пришло неожиданно. После работы я поднималась по лестнице в своем подъезде и натолкнулась на двух дерущихся соседок-пенсионерок. Живя в одном доме, они уже давно ненавидели друг друга. Сейчас они обе были в похожих безобразных пальто со скукожившимися норковыми воротниками, у одной сбитая шапка валялась на полу; уйдя от обязанности скрывать нерасчесанные седые волосы хозяйки, у другой шапка злорадно спустилась на глаза, видимо, мстя таким образом своей владелице за что-то. Старухи стояли, неуклюже схватив друг друга за плечи, с горящими помолодевшими глазами и, кряхтя, с напряжением топтались на месте, непонятно чего добиваясь.

Глядя на эту сцену, я опешила первую минуту, растерялась, не зная, что делать. В это время соседка с шапкой, освободив свою правую руку, стала вслепую изо всех сил бить свою соперницу открытой ладонью по лбу. Седые пряди на голове той послушно меняли свое расположение, пока опешившая женщина пыталась перехватить воздух широко открытым ртом, но затем, придя в себя, она цепко схватила старческими пальцами затвердевший, поношенный норковый воротник соседки. Воротник истерично треснул, и по заблестевшим глазам его владелицы я поняла, что, если сейчас не вмешаюсь, то, озлобившиеся на жизнь, пожилые женщины убьют друг друга, выпрыгнув из коробки своей унылой жизни.

– Ну-ка, это вы чего! – несмело выкрикнула я, поспешив к старухам и разъединяющее вцепившись в их руки. Старухи, словно бойцы на ринге, еще больше остервенели, чувствуя, что схватке приходит конец и потому стараясь показать всю свою силу в последние мгновения.

Еще через несколько минут криков, борьбы и расхрабрившегося мата, соседка в шапке орала уже одна и этажом выше, открывая ключом в трясущихся руках свою дверь.

Соседка без шапки, Дарья Ивановна, плакала, закрыв старыми, поцарапанными руками лицо и что-то невнятно мне объясняя.

Оказывается, Дарья Ивановна и Соседка-В-Шапке подрались из-за того, что, хотя обе были недовольны наступившей жизнью, Соседка-В-Шапке предпочитала ругать правительство, сидя на лавке, а Дарья Ивановна собирала в это время отбросы в столовых и разносила их бездомным собакам. Соседке-В-Шапке не нравилась кипучая деятельность Дарьи Ивановны, а той не нравились косые взгляды Соседки-В-Шапке. И вот, встретившись на лестничной площадке, они вдруг повздорили, и Соседка-В-Шапке, выкрикнув: «Людей бы лучше любила, а не собак!», ударила Дарью Ивановну.

Весь вечер, жаря семечки, варя сосиски, поглощая их, я только и думала о произошедшем инциденте, а на следующий рабочий день зашла в школьную столовую и спросила поварих, нужны ли им отбросы.

В некотором отдалении от нашей школы находится какой-то санаторий для почечников (наша школа стоит чуть ли не на окраине города), и я давно заметила там сбившуюся стаю худых склочных собак. Сразу после работы я поспешила к санаторию и нашла собак среди снисходительно обкиданных снегом кустов.

Собаки лежали, каждая сделав себе ямку в снегу и свернувшись там клубочком. Когда я вошла на их территорию, какая-то маленькая собачка, утверждаясь, что-то вякнула, но стая демонстративно не прореагировала на ее предупреждение. Я выложила им еду в несколько заранее припасенных больших консервных банок. Собаки смекнули в чем дело, но боялись подойти ко мне и потому быстро поглядывали то не меня, то на еду. Я отошла, и они, поначалу ища поддержки друг у друга, а потом самоуверенно, поспешили к еде. Мне было хорошо.

С того момента я стала носить отходы им ежедневно и так привыкла к этому, что, когда не могла это сделать, чувствовала себя как что-то недополучившая.

Затем я нашла еще одно место в другом конце города и ездила туда на автобусе с двумя бидонами в руках, зажатая между чьих-то спин и грудей, проклинала все на свете, забывала обо всем и домой возвращалась усталая, но в определенном смысле счастливая.

Иногда мне звонила Женька, но мне некогда было с ней разговаривать.

– А ты че делаешь-то? – разочарованно спрашивала она на мое «мне некогда».

–  Сублимируюсь! – кричала я ей.

Но мысли об одиночестве ко мне скоро вернулись.

Я нашла третье место с бездомными собаками.

– Мысли об одиночестве были вынуждены где-то обиженно спрятаться, но за этот свой «простой» они что было силы мстили мне по ночам. Мне казалось, они били меня ногами.

Снова работа. Опять одни и те же рожи. Дайте мне немного счастья в личной жизни, и в моих руках оно разрастется как тесто на дрожжах, чтобы его хватило на всех, чтобы в рожах своих коллег я увидела лица.

 Наша директриса – любовница женатого учителя истории, они часто встречаются «по работе» и когда расстаются, я с ненавистью смотрю на ее удовлетворенное лицо.

Учительницы в учительской постоянно рассказывают о своих мужьях и детях, то друг другу, а иногда мне. В таких случаях я быстренько засовываю свою обиду и зависть куда-то в бронхи, поднимаю уголки губ вверх – получается милая улыбка. Они мне тоже улыбаются, со слепым воодушевлением повествуют про свои семьи, а в моей голове взбиваются угрызения совести, потому что в моих бронхах сидят сами знаете кто.

Раньше я радовалась за своих коллег. Теперь я поняла, что не хочу прожить свою жизнь, радуясь за других.

В учительскую входит он. Находится там как специально долго, ровно столько, чтобы у меня, незаметно наблюдавшей за ним, растопилась обледеневшая за сутки душа и была обильно полита его обаянием, чтоб росла любовь. После этого он выходит, оставив меня зачарованную и попустительствующую росту того цветка в душе. Часов через двенадцать я понимаю бесполезность своей любви и жестко вырываю этот цветок. Остальные часы до следующего рабочего дня моя душа проводит в холодильнике. Чтобы заледенеть. Нет, чтобы снова пойти по этому кругу.

Мне надоело это. Я устала. Мне не хочется читать, смотреть телевизор, кормить собак. Мне хочется заснуть побыстрее и проснуться попозже. Мне это не нравится.

Я решила сходить в гости к Женьке, она снова рассталась с мужем и ей опять было плохо, как и мне. Позвонила ей, по пути решила купить что-нибудь. В коммерческом ларьке был небогатый выбор спиртного и сладкого. Я вздохнула и подошла к окошку ларька, оно было закрыто, сквозь стоически заиндевевшее стекло просвечивала грязная вывеска: «Стучите». Я постучала. Окошко щелкнуло и открылось, я нагнулась, чтобы сказать спрятанному продавцу что мне надо, а заодно напомнить окружающим, что такое угол в девяносто градусов.

В подъезде Женьки на первом этаже стоял запах человеческой мочи, на втором – кошачьей, а когда я поднялась на третий, то поймала себя на том, что, принюхиваюсь, ожидая нового запаха. Мне стало горько и захотелось побыстрее оказаться в светлой Женькиной квартире. Соседи Женьки сверху и снизу – алкоголики, а справа и слева – проститутки, на лестничной площадке ее этажа ночует бомж, стаскивая перед носом все половинки в одну кучу в угол и утром расстилая их обратно, а во дворе Женькиного дома три месяца стоит бак с мусором, видимо, когда-то чихнувший и оттого извергший свое лишнее содержимое на обледенелую землю рядом – и вот посреди всей этой грязи откуда-то взялась чистая и теплая квартирка моей подруги. Туда и спешу.

Когда Женька открыла мне дверь, я все поняла по ее якобы счастливому лицу – у нее были незваные гости. Это оказалась Жанка, наша общая подруга. Она с действительно счастливым лицом сидела за столом и радостно закричала мне.

Жанка – хороший, отзывчивый и безобидный человек, но она любит, чтобы окружающие наслаждались общением с ней, ее весельем и именно ее счастьем. А как вы уже знаете, для меня это стало испытанием – наслаждаться чужим счастьем. А, значит, испытанием стала и Жанка.

Я выгрузила Женьке свой небогатый гостинец, села за стол. Жанка рассказывала что-то очень смешное, я тоже засмеялась. Я пришла к Женьке поплакаться, а меня заставляют искренне смеяться, и я испытала чувство вины перед собой по отношению к жизни: то я ругаю ее за несправедливость, то вдруг наслаждаюсь ею, хотя никаких сдвигов в пользу справедливости с ее стороны не произошло. Выходит, я сама несправедлива по отношению к этой жизни, чего же я тогда требую от нее?

Жанка рассказывала уже новую смешную историю, и мы с Женькой опять не удержались от смеха. Я снова испытала чувство вины: только пять минут назад я не мыслила свою жизнь без него, а сейчас не только живу без него, но и смеюсь без него и даже, наверно, чувствую себя в эту минуту счастливой, хотя я и без него. Это чувство вины за неопределенность в моем характере, самодовольно улыбаясь, укрепилось где-то внутри меня, но мне на помощь пришла умудренная и пожилая мысль, которая справедливо в очередной раз мне сказала: «Успокойся, посмейся немного, все равно ты от него никуда не денешься, ведь не можешь же ты куда-нибудь деться от самой себя. Дура». «А, может, и не дура!» – агрессивно выкрикнула другая мысль, молодая и самоуверенная. Если бы вы знали, как они меня достали – эти мысли, вечно что-то выясняют, бьются, находятся в постоянном противоречии, но без них невозможно. Бабы, одним словом.

Обо всем этом мне хочется поговорить с Женькой, я знаю, что она меня поймет, скажет на это что-то новое и умное, и я ее тоже пойму. И нам будет очень хорошо, потому что мы дадим свободу нашим изголодавшимся по умному общению душам, позволим им счастливо играть друг с другом, как собакам, спущенным с поводков.

Но вместо этого мы сидим и слушаем Жанку, радостно рассказывающую нам о «своем» («мой» – это, как я поняла, имя ее любовника, иначе она его не называет). Она рассказывает иногда очень смешно, и я порой совершенно искренно смеюсь. Кто-нибудь посмотрит на меня в это мгновение со стороны и позавидует: «Эх, какая беззаботная и счастливая!»

Я по собственному желанию час слушала счастливую болтовню Жанки, я могла уйти в любой момент, не соблюдая приличий, но осталась, предпочитая пусть и такое, но разнообразие моим унылым будням. Но, когда я вышла от Женьки (Жанка еще осталась, заставляя Женьку играть в гостеприимство), то почувствовала огромную давящую пустоту, образовавшуюся от общения с неинтересным мне человеком. Жанка впитала в себя все мои положительные эмоции, все мои толковые замечания, а мне не дала ничего, наверно, потому, что сама не понимала, что взяла у меня что-то, а делиться чем-либо просто так она считала непозволительной роскошью.

Домой я шла раздраженная, нервная. Снова постоянные мысли о нем, как о человеке, через общение с которым я бы обрела внутреннюю завершенность и цельность, а, следовательно, нашла бы спокойствие и мирную радость. «Во-первых, ты можешь заблуждаться относительно того – этот ли человек тебе нужен или нет, а во-вторых, даже если ты и права, между вами слишком много препятствий»,– зло отчеканила одна из моих мыслишек. Снова появилась безысходность. Вышла так спокойно из-за кулис и села где-то внутри меня. Она почему-то мне представляется худой и жилистой. Но работает как надо, из всех сил! Молодец! Настоящий профессионал! Видно, перед пенсией старается.

В нескольких семьях нашего дома живут в общей сложности пять собак, из которых четверо кобелей. Когда-то одного из них натолкнуло на мысль обписать угол крыльца перед нашим подъездом и теперь каждый из них ежедневно, выходя на прогулки в разное время, поднимает на злополучное место заднюю лапу, чтобы «перебить» запах соперника. Я ничего против их мелкой и заочной борьбы за лидерство не имею, но ярко-желтый и регулярно освежающийся ореол радиусом иногда в метр на обледеневшем снегу вызывает у меня отвращение. Ну и что? Подумаешь, закрой глаза и не увидишь, по сравнению с теми ощущениями, от которых даже с закрытыми глазами не избавишься, это ерунда. Но сейчас, возвращавшаяся домой и уничтоженная после общения с Жанкой, я не захотела мириться с тем, что мне не приятно. К тому же, мне навстречу появился один из соседей с собакой на поводке.

– Все крыльцо обгадили! Неужели самим не противно? – словно сама себе, пробормотала я тоном вредной старухи. Идиотка.

Хозяин собаки бросил на меня взгляд с брезгливостью, замешанной на чувстве собственного превосходства. И он был прав, потому что его собака была не кобелем, а сукой, и он никогда не разрешал ей делать метки на крыльце. А я сорвалась, потому что раньше всегда наслаждалась счастьем его семьи: он, его жена, их маленький сын и собака, все красивые, удачливые и все время дружно гуляющие, а потом я случайно увидела, как он обнимался со своей любовницей в припаркованном автомобиле, и мне стало мерзко. Я долго переживала и, как видите, оказывается, переживала до сих пор, раз меня сейчас все-таки прорвало. Наслаждаться чужим счастьем помимо всего прочего еще не благодарное занятие. А когда нет собственного, что прикажете делать? Остервенеть без своего и чужого, да? Нина, не будь максималисткой…

Сегодня мне в столовой не дали отходов для собак. Я давно заметила, что поварихи стали смотреть на меня, как Соседка-В-Шапке на Дарью Ивановну, и потому я не удивилась их извиняющемуся отказу с завуалированным ядом.

Я вышла из столовой внешне спокойная как обычно, но в душе у меня все закипело, и я проклинала себя за то, что не выплеснула эту злобу, данную мне поварихами, обратно на них.

Я села за свое рабочее место, и директриса начала мне что-то выговаривать.

Я вдруг подняла свой взгляд от стола и, глядя ей в глаза, четко и внятно произнесла:

– А проститутки мне не указ!

Она вся дернулась, покраснела и продолжала потрясенно и неотрывно смотреть на меня.

Я отвечала ей прямым, наглым и торжествующим взглядом, гордая от своей внезапной смелости.

Директриса хотела что-то сказать, но лишь выпустила воздух, открыв рот, ее левое веко задергалось в нервном тике.

Я поняла, что она тоже не железная.

– Вон! – справившись со своими чувствами, дрожаще-сурово приказала она. Я поднялась из-за стола и увидела, что у нее трясутся ноги. Наверно, я слишком сильно ударила ее.

Я надела пальто, шапку, взяла сумку и направилась к двери. Все это я проделала без малейшего апломба или вызова, вполне спокойно.

– Можете не возвращаться! – услышала я ее отрывистое вслед.

– Надо думать,– спокойно признала я.

Я вышла из школы, погода на улице была безликая: солнца не было, мороза тоже, вчерашний снег был коричневым на тротуарах и нездорово одутловатым на клумбах. Люди торопились по своим делам, не обращая друг на друга внимания.

От этой унылой, бесконечно повторяющейся картины хотелось закричать, закричать!.. А что тебе мешает сделать это? Ты ведь никому не навредишь этим криком, а себя почувствуешь лучше. А что касается правил общепринятого поведения, то ты их уже нарушила пять минут назад…

Раззадоренная своими мыслями, я почувствовала легкое возбуждение, приятную нервозность… Неужели сейчас закричу? Нет, не смогу.

– А-а-а-а-а! – внезапно, что было силы прокричала я, зажмурив глаза и подняв согнутые в локтях руки до уровня груди. Затем чуть шалевшее открыла глаза.

Почти все прохожие смотрели на меня, но делали это на ходу, предпочитая обходить меня на расстоянии. Сначала на их лицах был испуг, как следствие слишком большого удивления, а потом появились либо снисходительные улыбки, либо неприкрытое презрение и враждебность. Некоторые люди шли, напряженно делая вид, что все как обычно, они уже не смотрели на меня и словно не слышали никакого крика, вероятно, боялись, что если они признают свое отношение к этому, то их заставят оказывать мне какую-нибудь помощь, и они растратят свое драгоценное время на чужого человека.

Искреннее всех отреагировала толстая женщина лет пятидесяти с покрасневшим от хмеля лицом. С непосредственностью, присущей, как правило, детям, она счастливо заорала:

– Вот дура, блин, ты посмотри! – и всю дорогу, пока не завернула, радостно гоготала сзади меня.

Я шла приятно удовлетворенная своей выходкой, даже довольная и почти счастливая. Но ничего кроме новых впечатлений эта выходка мне не дала.

Дома я решила, что моя жизнь начинается заново, потому что я потеряла работу и, следовательно, автоматически становлюсь на какой-то новый путь. Этот новый путь в моем воображении я рисовала, конечно же, более удачливым, тем более к этому были предпосылки в виде моей внезапно появившейся смелости.

Я убрала всю квартиру, постирала кое-что, приняла ванну и поняла, что готова вступать в новую жизнь. Для начала нужно сказать матери о своем уходе из школы, чтобы больше не вспоминать эту неприятную тему. Я решила сделать это, поговорив с ней лично.

 

 

Через полчаса я уже была у матери. Рассчитывать на располагающую к разговору беседу не приходилось: в их большой квартире работало несколько телевизоров, по каждому в комнате, причем в детской на звуки с экрана наслаивалась еще и музыка, которую слушал сын-подросток нового мужа матери, в гостиной визжала маленькая дочка и ее подружка – так импульсивно они выражали свое отношение к какой-то компьютерной игре, около входной двери занудно лаял ненормально активный ротвейлер, привязанный после прогулки к ручке, так как его хозяина позвали к телефону и он, не раздевшись, громко кричал и смеялся в трубку. Моя же мать лепила на кухне пельмени, невнимательно смотрела небольшой кухонный телевизор и что-то возмущенно рассказывала своей соседке Вере, которая с каким-то тщательным раболепием тоже лепила пельмени.

От шума телевизоров, магнитофона, лая, голосов у меня разболелась голова, я поняла, что поговорить с матерью по душам не удастся и потому решила побыстрее выложить все карты на стол:

– Мам, я обозвала Наталью Дмитриевну проституткой и уволилась…

Недолепленный пельмень в руках матери дернулся и застыл. Вера моментально взметнула на меня свой испуганный взгляд.

Через несколько секунд, после того как мать убедилась, что я не шучу, кухню разрезал ее порывистый крик:

– Идиотка! Нет, это идиотка, Вер!

– Правда, Нин, ты че? – заискивающе-дружелюбно, чтобы быть по обе стороны забора, вставила Вера.

– Коллектив ей не нравится! – мать вскочила и начала бегать по кухне.– А я вам скажу, что работать ей не нравится! Это же лентяйка! Мать ушла из дома, перестала обстирывать, обслуживать, так она начала характер показывать! Я представляю, какой дома срач устроила!

– Так, хватит! – поднявшись из-за стола, отчеканила я, вскипевшая, и направилась в коридор.

– О! Побежала! Побежала! – хохотнула мать так, словно ожидала этого моего действия, и тут же кинулась за мной.– А как же я тебя устраивала туда, это все, что, коту под хвост, да?

Я молча надевала пальто.

– Ты бы сейчас нигде не работала, если бы не я, ты же дармоедка классическая! Тебе даже наплевать на то, как я унижалась перед этой чувырлой-директрисой, лишь бы тебя приняли!

– Ну и толку-то! – закричала я. – Полгода работаешь и нет зарплаты! Зачем мне такая работа? Уберите своего ротвейлера, чтобы я прошла!

– Ах, ей не нравится, что не дают зарплату! Да люди в миллион раз хуже тебя живут!

В это время привязанный ротвейлер, сбитый с толку двумя кричащими женщинами, снова начал громко лаять.

Я взвизгнула и отскочила в сторону, мать стала звать своего мужа и, не дожидаясь его, схватила веник и шлепнула им ротвейлера по голове, собака с агрессией кинулась на нее, мать отпрянула, побелевшая, но тут же взяла себя в руки и снова бросилась в бой.

 

 

Я шла домой. На улице было темно и немноголюдно. Меня обогнали три пьяные двенадцатилетние девочки, звонко ругающиеся матом и вдребезги счастливые. Я не испытала к ним ни презрения, ни жалости, ни зависти. Ну прошли и прошли. Выделились из общей массы. Подумаешь. Кому они нужны? Хотя, это в массе никто никому не нужен, а раз выделяются из массы, значит, хотят, чтобы их заметили, хотят быть кому-то нужными. Я тоже хочу быть нужной, нужной обществу, дорогим людям и любимому человеку! Я скучная секретарша, лучшим определением будет «синий чулок», а эти девочки веселые и прожженные, то есть мы такие разные, но выходит, что суть у нас одна?

Неожиданно меня окликнули. Я обернулась. Сзади меня догоняли счастливая Женька с мужем. Значит, снова помирились.

– Кричу, кричу – топает себе, как глухая! – радостно выпалила Женька, поравнявшись со мной.– Куда идешь-то?

Женька с мужем и слышать не хотели, чтобы я шла домой, и «затащили» меня к себе. Они были очень счастливы оттого, что помирились. Но они относились к числу таких людей, которые, будучи, счастливы, не заставляли окружающих радоваться за них, а сами дарили этим окружающим счастье. Если бы я встретила, например, Жанку со своим любовником, то я бы им была нужна только как зритель, чтобы Жанка была еще более счастлива, осознавая, что за ее счастьем наблюдают окружающие. А Женька с мужем искренне хотели, чтобы все были счастливы так же, как они.

Весь вечер они с радостью посвятили мне. Во-первых, напоили и накормили; во-вторых, были в восторге от моей смелости по отношению к директрисе; в-третьих, на полном серьезе стали решать как мне жить дальше. Муж Женьки сразу же стал звонить кому-то из своих друзей, чтобы найти мне работу. Он долго с кем-то разговаривал и снова перезванивал, а мы с Женькой в это время пили чай и с удовольствием обсуждали общих подруг. Я была счастлива. Наконец муж Женьки сказал нам, что меня могут принять на секретарскую работу в какой-то офис, и я должна прийти туда послезавтра. Женька закричала, что мне их нужно сразить, а у меня нет действительно хорошей одежды, и поэтому она потащила меня к своему гардеробу в спальне. Мы долго мерили тряпки, то и дело вызывая мужа Женьки, чтобы он оценил меня мужским взглядом. Мне особенно понравился один костюм, а Женька сказала, что он ей стал мал и отдала его мне, уверив меня, чтобы с деньгами я не торопилась.

Когда я уходила от них, я плакала от счастья, что у меня есть такие друзья. Они хотели проводить меня, но я запретила, не желая больше злоупотреблять их временем.

Женька и муж были счастливы, и я радовалась за них, совершенно искренне наслаждаясь их счастьем. И я поняла, что если я не наслаждаюсь чьим-либо счастьем, то, значит, данные его обладатели мне не настолько важны, и не стоит терять на них время.

 

 

Красота на улице была неописуемая. Может, мое великолепное настроение заставило меня увидеть ее? Было неморозно и безветренно, снег падал легкими белоснежными хлопьями, нежно покрывая своей чистотой все поверхности, начиная с тротуара и доходя до крыш домов. Прохожих почти не было, зато уютно горел свет в окнах многоэтажек. Горели фонари и в их, идущем как вода из душа, свете, оттенка топленого молока, снежинки переживали свой звездный час. Эти фонари горели вдоль длинной, на протяжении многих кварталов дороги, машин на этой дороге сейчас не было и, когда я переходила ее, направляясь к своему дому, я обнаружила, что все эти горящие фонари мне видны чуть ли не на всем километре этой линии, и вся эта бесконечная, уходящая с обеих сторон в никуда, лента трассы залита мягким бежевым светом, и снежинки толпятся в нем, как девочки из балетной школы толпятся за кулисами перед выступлением.

Я не стала переходить на другую сторону тротуара, а пошла прямо по этой дороге, запрокинув голову на фонари и снежинки, пытаясь слиться с этим волшебством, рожденным трогательной любовью урбанизации и природы.

Это умиротворенное настроение не исчезло у меня и когда я вошла в квартиру. Было приятно оказаться в тепле после прохладного воздуха, я почувствовала бодрость и расслабление одновременно. Настроение было превосходное, как у удобренной почвы, готовой принять семена.

Я разделась, постелила себе постель, смыла косметику и намазала лицо кремом, надела сорочку и пошла на кухню попить. На кухне в окно были видны все те же фонари с их светом и снежинками, а откуда-то из дворика детского сада, расположенного рядом с моим домом, доносилось гребущее методичное шарканье широкой деревянной лопаты, возникшее от ее соприкосновения с асфальтом – видимо, сторож убирал снег. В ночной тишине это размеренное убаюкивающее шарканье стало главным и единственным звуком, оно показалось мне милым символом тихой мирной жизни, такой доброй и притягательной. Я почувствовала новый наплыв счастья оттого, что живу в мирной обстановке и у меня есть крыша над головой, и под этой крышей гнездится много-много надежд, которые сейчас спорхнули мне на плечи и все вместе превратились в уверенность. В уверенность, что я буду счастлива, что я смогу дарить счастье окружающим, что все у меня получится! Я начинаю новую жизнь! Начинаю, уверенная в себе! Я знаю, что у меня все удастся!

Как это прекрасно, как прекрасно!

 

 

Меня разбудил непрекращающийся телефонный звонок. Я открыла глаза. Комнату захватил свет, на улице каркали вороны, у соседей играло радио, у меня звенел телефон.

Сонная, я побрела на кухню и взяла трубку.

– Нина! – разрезал мое сознание голос матери, настолько звонкий, что телефонная мембрана задребезжала, словно угрожая лопнуть.– Ты еще спишь? Ты что, с ума сошла? Время уже восемь! Быстрей одевайся и иди на работу!

Моя сонность пошла куда-то в пятки и в итоге заземлилась.

– Мама, ты что забыла?.. – осторожно начала я.

– Да уж, твои штучки забудешь! – она выпустила воздух из легких и далее начала так, как будто я раньше просила ее о чем-то для нее, а она, скрепя сердце, пошла мне навстречу и теперь неохотно должна была поделиться результатами.– Звонила я вчера Наталье Дмитриевне, поговорила с ней по-человечески. Объяснила ей ситуацию, мол, ты не замужем до сих пор, одинокая, вот и сорвалась. Вот, а Наталья Дмитриевна женщина-то хорошая, она, собственно, все понимает и на тебя даже не обижается. Увольнять она тебя не будет. Но ты, все-таки, когда сегодня пойдешь, попроси у нее прощения. Извинись, поняла?

Я стояла, как облитая ледяной водой – сначала всю сковало, а потом начало трясти от возбуждения.

– Я никуда не пойду… Я уже вчера сказала…– срывающимся голосом тихо произнесла я.

Мать пропустила мои слова мимо ушей:

– Нин, ты уж меня тоже за вчерашнее извини, я погорячилась. Но просто кругом все с ног на голову поставлено, я и не выдержала. Мы ведь на типографию в суд подаем…

– Я никуда не пойду…

– Так, ты давай не глупи. Собирайся, иди, там извинишься, и все будет как обычно. Вечером к нам приходи, я что-нибудь вкусненькое куплю, потому что у веры день рождения сегодня, и она к нам придет праздновать. Нин, ну ладно, мне самой некогда. Смотри, чтоб пошла на работу! Ну давай, пока!

Я стояла испуганная. Мне показалось, что уверения матери о том, что «все будет как обычно» намного реальнее, чем мои свободолюбивые устремления. Возникший пессимизм, будто сжал всю меня, разрушая… «Нет, нет, не пойду туда! – послушались во мне отголоски прежней уверенности.– Не пойду, чтобы не смотреть на все эти рожи, чтобы не видеть всю эту их…» И вдруг я запнулась, потеряла все мысли, потому что вспомнила о нем.

Сразу так тоскливо защемило где-то под ложечкой и вместе с тем, словно какой-то свет появился! Но ведь я не смогу его больше нигде увидеть, кроме как на работе! Ну  и иди на эту работу себе на здоровье, только не думай, будто что-то изменится, все будет как обычно, в тебе снова будет одна безысходность, усталость, ты как не нужна ему сейчас, так и не будешь не нужна никогда! Я понимаю. Понимаю я все это, понимаю! Но дайте мне хотя бы смотреть на него! Даже если это будет тебя уничтожать?..

Время уже девятый час! О чем это я еще тут думаю? Где утюг? Хоть бы он нагрелся сегодня без перебоев! Где новая зубная паста? Хоть бы сейчас не отключили горячую воду!

Я стою в ванной и в спешке судорожно чищу зубы. Я ненавижу куда-то торопиться, суетиться, но ничего не могу с собой поделать, ведь я тороплюсь, чтобы увидеть его. Наверное, жертва, зачарованная танцем питона, испытывает то же самое.

 

ЗМЕЯ НА МОРОЗЕ

 

Рассказ

 

Вообще-то я девушка неспешная, даже медлительная и потому, честно признаться, просто не знаю с чего начать. Так… Ну ладно, представьте, что вы лежите на кровати в плохо отапливаемой комнате общежития и, держа перед глазами тетрадь с лекциями, из часа в час зубрите учебный материал, состоящий примерно из таких предложений: «Процесс фагоцитоза усиливают опсонины – антитела, которые, связываясь с микроорганизмами, облегчают захват и переваривание фагоцитами».

Представили? Если нет, то тогда вообразите, что сейчас вам нужно бросить все, что вы хотите делать, и необходимо весь день учить лекции про какой-то фагоцитоз, его гранулоциты, тканевые макрофаги и другие столь сердито названные явления. Вам сало тоскливо? Не беспокойтесь, сейчас пройдет, ведь это мне нужно завтра сдавать экзамен по инфекционным болезням, а вовсе не вам. Я учусь на медицинском факультете, следу семейной традиции, и с каждой сессией все больше убеждаюсь в том, что к медицине у меня душа не лежит. О моих способностях к изучению этой всеобъемлющей науки вы можете судить хотя бы по тому факту, что за весь сегодняшний день я не запомнила ничего из того, что учила. Я не запомнила, потому что не встретила ничего интересного и приятного для меня. Единственное, что действительно привлекло мое внимание, так это имя одной вирусихи – Кластридия Ботулиднэ. Звучит как у итальянской аристократки, правда? Я сразу пропиталась симпатией к этой вирусихе, но, когда стала читать про нее дальше, обнаружила, что за этой привлекательностью, оказывается, скрывается настоящая крыса. Как бы хотелось никогда не обманываться и не испытывать такую страшную вещь как разочарование.

Я не хочу становиться врачом, потому что никогда не научусь кого-либо лечить, мне это не дано. Но на то, чтобы бросить учебу, пойти против воли родных мне не хватает смелости. Таким образом мне остается только пополнить в будущем ряды остервеневших от нелюбимой работы хамов, ведущих численное наступление на действительно благородных представителей благородной профессии. Но я не хочу! Не хочу быть занесенной жизнью во враги хороших людей…

Все из-за нехватки смелости, да, да! Вот была бы смелая, пришла бы к родителям и сказала: «Не буду здесь учиться!» и перестала бы страдать. Потом пришла бы к Сереже и сказала: «Я люблю тебя!» и тоже стало бы легче.

Ну вот. Сорвалась. Все, теперь мои мысли будут только о Сереже, а не о каких-то там кластридиях и мукрофугах. Все, теперь учить я дальше не смогу, потому что вернулся хозяин моих мыслей, выгнал как пьяных гостей все медицинские термины из моей головы и, оставшись со мной наедине, сказал: «Наслаждайся только мной».

Наслаждаться в мыслях тем, что не имеешь больно. Но если очень сильно хочешь это получить, то все равно приятно. Приятно, как мазохисту, когда его ударяют. А еще точнее это чувство можно сравнить с тем ощущением, которое возникает, когда внезапно прижмешь языком болящий зуб, причиняя ему дополнительную боль, такую щекочущую и захватывающую одновременно.

Сережа встречается с Дашкой из нашей группы. Дашка – настоящая сволочь, но тем не менее они давно вместе и поэтому Сережа, конечно же, не бросит ее ради меня, я это отлично понимаю. Поэтому я не хочу признаваться ему в любви, ведь все равно не получу награды за это, а лишь брошу новую монетку в его копилку мужского тщеславия. Но носить все чувства в себе слишком тяжело…

Что мне делать? Признаться, потешить его самолюбие и вряд ли что обрести или остаться наедине с собственной гордостью, такой величественной и одинокой, словно башня на равнине?

Эти мысли растолкали меня и заставили вскочить с койки. Я подошла к окну, на улице уже было темно. С высоты восьмого этажа я посмотрела на уменьшенные деревья, фонари и снова содрогнулась от уродливой диспропорции. По крайней мере для меня, выросшей в деревне, на земле, это вызывает именно такое определение.

Что за удивительное свойство в моей жизни: попадать не туда, куда надо? Я бы хотела жить в уютном деревенском домике, в местности, где вечное лето, заниматься приусадебным хозяйством и все это делать вместе с Сережей… Вместо этого я передвигаюсь по отнятому у высоты пространству, под названием восьмой этаж, где находится маленькая комната, идентичная по размерам тем комнатам, что ниже и выше, мое пристанище безжалостно атакуется зимним холодом, здесь я изучаю медицину, хотя при виде одной крови падаю в обморок, а соседствую я в своей комнате с высокомерной девицей, которая почти каждое утро начинает с бритья подмышек у зеркала.

Сегодня я читала гороскопы (выяснила день рождения Сережи и хотела узнать, подходим ли мы друг другу) и там вычитала, что люди, родившиеся в год змеи, особенно счастливы, если появились на свет в жаркий день. Я родилась в жаркий день и, как истинная змея, обожаю тепло, но оказалась я в атмосфере сковывающей и безжалостной как мороз. Мороз парализует и убивает змею, моя жизнь делает со мной то же самое.

Не хочу учить, страдать, думать, не могу больше! Надо ложиться спать. Моя соседка по комнате еще не пришла, значит, когда припрется ночью будет тут греметь и разбудит меня. Я завела будильник на пять утра. Когда проснулась, повторю немного, а потом пойду пораньше на экзамен, чтобы занять очередь. У нас считается более престижным заходить на экзамен в первой пятерке и потому, ранним утром, еще до открытия корпуса, у входа в него собирается группка взвинченных студентов. Я тоже хочу побыстрее избавиться от этого экзамена и потому пойду с утра.

 

 

Я спала очень тревожно и в четыре утра открыла глаза. Та-а-ак… Близится час. Бодрости не было, хотелось спать, я закрыла глаза, но испуганный мозг все не хотел отключаться, снова и снова что-то беспокойно спрашивало меня.

Я бестолково валялась в постели до тех пор, пока не поняла, что сейчас опоздаю занять очередь. Я вскочила с кровати, где-то в животе леденяще жег страх. Почему я так боюсь экзамена? Может, одна из причин в том, что я не уверена в своих знаниях? Ведь все страхи от неуверенности… От этакой коррозии мироощущения.

Входная дверь общежития хлопнула, и я оказалась на засыпанном за ночь снегом крыльце. На улице было по-утренне темно; мороз, увидев во мне очередную жертву, подбежал ко мне и залепил колючую пощечину во все лицо. Мое лицо сковало от этой неожиданной подлости, а в ноздрях при каждом вздохе стало въедливо щипать. Я вся внутренне сжалась, напряглась и упрямо пошла в университет по скрипящему снегу. Темнота, мороз и ветер окружили меня, наслаждаясь своим превосходством над такой песчинкой, как я. Я пошла более короткой дорогой, через дворы соседних многоэтажек. Там еще не было прохожих, а ведущая в гору дорожка была скользкой и я, рассчитывая только на свои силы при ее преодолении, вдруг как никогда остро почувствовала свое одиночество. «Но ведь я же одна!» – что-то с неожиданным надрывом закричало внутри меня, будто только что осознав это. «Конечно, одна!» – с мрачным садизмом подтвердила я самой себе, преувеличив все свои горести изо всех сил, наслаждаясь этим и безжалостно раздавив остаток надежды как окурок.

Я подскользнулась и забалансировала, подпрыгнула, дернулась. «Я одна!» – с отчаяньем забилось в голове после этого.– Мне никто не поможет, все надежды только на саму себя. Но как справиться со всем одной, если окружающий мир не подпитывает тебя? Не подпитывает так же, как мороз не может подпитывать змею…»

А может, окружающий мир и не должен подпитывать, ведь он всегда есть борьба. А подпитывает только внутренний мир. Он может сохранить духовность человека, но он не всегда может помочь выжить…

Постепенно мороз, мой ярый враг, добился-таки того, что я выкинула все философские мысли из головы, потому что я так замерзла, что просто считала шаги до своего корпуса.

Кто-то дернул меня сзади за куртку. Я обернулась. Инка. Голова укутана платком, сверху капюшон длинной дубленки, из которой симметрично торчат пуховые перчатки и сапоги – все замуровано, только раскрасневшийся кругляш лица не прикрыт, ведь это обложка книги с кратким анонсом на ней. Пускай не у всех эти анонсы правдивы, зато они привлекают покупателей.

– Все что ль выучила? – насуплено спросила Инка, глядя на меня исподлобья, потому что дул ветер.

– Смеешься? Все, что учила забыла, а ты?

– Ничего не знаю. А, не сдам, так не сдам. Три дня на одной валерьянке сижу, да на черта мне это надо? Эдик сказал, что устроит меня в свой магазин – там два «тампакса» в день продашь, деньги получишь и никакого образования не надо. Нет, Наташ, ну за фигом это образование нужно? Сейчас врачам не платят, думаешь, потом что ли будут?

– Ну, может, еще все настроится…

– Да уж, в нашей стране! Хотя, если только где-то после нашей смерти! – Она хохотнула, а потом поежилась: – Ну этот мороз еще идиотский, до чего все надоело!

Когда мы подошли к корпусу, то поняли, что опоздали, так как у входа уже собралось человек десять из нашей группы. Инка начала доказывать, что она вообще сегодня в четыре утра встала, и что троллейбусы не ходили, а потому она пешком топала, и вообще она очередь еще вчера занимала.

Почувствовав наглость и испугавшись за свое место, некоторые девчонки начали делано-раздраженно огрызаться: «Ой, ладно, я сегодня вообще из центра пешком шла! Инка не обращала внимания: «Свет, я после тебя». «Так, Инн, не надо! Я за Светкой занимала!» – срывающимся голосом выкрикнула откуда-то взявшаяся Танька.

Начался жидкий полусклочный-полуобиженный гогот, так ни к чему не приведший и закончившийся тем, что Инка и Танька зло отвернулись друг от друга, каждая будучи уверенной, что спор еще не закончен и победит та, кто, работая локтями, проскочит в экзаменационную аудиторию в первых рядах.

Мы стояли на крыльце, холод был невыносимый.

– А че это они не открывают, время-то уже полседьмого! – возмутилась инка, имея в виду вахтер, которые должны были находиться в корпусе.

– А вот и спроси у них! – тоже возмущенно воскликнула Танька.– Сидят себе в тепле, а нас и за людей не считают! – она решила, что с такой стервой как Инка лучше не портить отношения, а лучшая возможность их наладить – это начать вдвоем обсуждать кого-то третьего.

– Нет, ну а че так стоять, надо стучать! – Инка забарабанила кулаком в массивную двустворчатую дверь.

Все мы несмело задвигались, зашебуршали пакетами, надеясь, что сейчас наконец-то войдем в тепло.

Мне было одиноко. Сережа, чтоб я с тайным удовольствием наблюдала за ним, еще не пришел, моя подруга Ирка, чтоб я с ней поболтала, тоже еще не появилась.

В высокой деревянной двери что-то щелкнуло, ударилось и она, словно освободившаяся пленница, обрадовано раскрылась нам. На пороге оказалась «сторожиха» – сухенькая пожилая вахтерша, которая метнула на нас недовольный взгляд и тут же быстро направилась к своей будке, торопясь от нас, как от людей разрушающих ее мир. Через весь коридор к будке величественно шла и полосатая кошка, высоко подняв хвост и всем своим видом демонстрируя презрение к нам, отнявшим у нее с хозяйкой царствование в пустынном ночном корпусе.

– Дверь чтоб закрыли! Будут мне тут все морозить,– раздраженно выкрикнула вахтерша, повернувшись к нам грустно ссутулившейся спиной.

 

 

Мы сидели в свободной аудитории и лихорадочно повторяли все что можно, пока не начался экзамен. Постепенно собралась почти вся группа. Пришла Ирка и бросилась ко мне с ужасом в глазах и мольбой в голосе: «Спроси меня чего-нибудь! Я ничего не знаю!» Я спросила. Она ответила. Я снова уткнулась в учебник, а Ирка ринулась к группке девчонок: «Ой, девчонки, я ничего не знаю! Валь, спроси меня чего-нибудь!» Через десять минут Ирка снова вернулась ко мне, все с той же просьбой. «Что такое кластридия ботулиднэ?» – не выдержала я. Ирка растерялась, потому что действительно не знала этого и обиделась. Ирка обиделась из-за того, что я не поддержала ее, ведь она не просто не знала, она знала, но она боялась обнаружить, что чего-то не знает. И я безжалостно показала ей, что ее страхи беспочвенны, вселив в нее еще больше паники, а этого нельзя делать перед экзаменом.

Вскоре пришел Сережа! Без Дашки почему-то. Странно, они обычно друг с другом не расстаются. Сережа сел за последнюю парту и достал конспекты, ни на кого не глядя. Злой какой-то… Наверно, нервничает перед экзаменом.

 

 

Через полчаса после начала экзамена дверь аудитории, в которой он проходил, раскрылась и оттуда вышла невозмутимая Инка.

– Ну че?!! Сдала?!!

– Пятерка.

– Молодец! Че попалось? Как спрашивает?

Инкина пятерка обрадовала всех нас, потому что дала нам надежды и веры в преподавателя. Это все равно, что нищие собрались у ворот богача, чтобы просить помощи и, когда богач помогает первому, все решают, что он наверняка поможет и остальным. Хорошее, даже если оно происходит с чужими, обнадеживает.

– Ну ладно, я тороплюсь,– умиротворенно произнесла Инка.– Чтоб все сдали! Ни пуха!

Еще через двадцать минут из аудитории вышла Ирка, напоминающая бегунью, счастливо пытавшуюся отдышаться после победно пройденной дистанции.

– Ну че?!!

– Ой, я поверить не могу! Пять!

Возбужденные девчонки, чтобы словно прикоснуться к прекрасному, а в действительности, чтобы поглядеть на заветную надпись, вырвали у нее зачетную книжку из рук.

– Че попалось? – спрашивали Ирку по привычке.

А уже где-то через час из аудитории выходила и я. Жидкая кучка студентов обернулась ко мне. Сережа тоже повернулся, пристально глядя на меня.

– Не сдала,– произнесла я.

– Да ты что?

– Она тебя завалила или ты сама не знала?

– Че тебе попалось?

Я стала отвечать на все вопросы, но чисто механически, потому что мое сознание припечатал тот факт, что Сережа, услышав о моей неудаче, отшатнулся от меня как от прокаженной, отвернулся, чуть ли не убежал.

– Да ты че, инкубационный период не смогла рассказать?

Ушел! Так резко и жестоко, будто от меня можно заразиться вирусом «несдачи экзамена»! конечно, каждый студент подсознательно боится не сдать экзамен и не хочет видеть, пусть даже на примере других, что такое вполне возможно.

– Наташ, ну это ты правильно ответила, че она начала придираться?

Ну ладно, пусть ему не захотелось даже стоять рядом с неудачницей, но мог бы ради приличия не выказывать этого отвращения… Мог бы… Как же обидно… Неужели ему… Подожди, а кто ты такая? Нет, ты кто ему такая? Жена, сестра, любовница? Ты ж за год с ним двумя словами не обмолвишься, дура, идиотка! Чего ж ты ждешь-то?!

– А пересдавать когда? Она не сказала?

Я мило, но как чужак, ответила и на эти вопросы, после чего ушла.

В коридоре мне попалась Ирка, которая была настолько счастлива удачно сданным экзаменом, что даже из университета не хотела уходить – таким милым и дружелюбным он ей теперь казался.

Я снова стала все пересказывать Ирке, а она попыталась доказать несправедливость пословицы «Сытый голодного не поймет», однако не смотря на ее искренние усилия, доказать ей это не удалось, и мы быстро перевели разговор на другую тему. Мы решили сходить в один новый парфюмерный магазин, но Ирке надо было поставить печать в зачетку, и она побежала в деканат, просив меня подождать ее. Ирка вернулась через сорок пять минут и, мило извиняясь, сказала, что за ней приехал Славик, и она сейчас не может пойти со мной. «Ничего страшного»,– ответила я.

Я вышла на улицу. Там было светло, безветренно и морозно. На экзамене борьбу с преподавательницей вел мой мозг, теперь борьбу с морозом ведет весь мой организм. Я обогнула корпус и пошла через парк, за которым находится шоссе и уже потом общежитие. Деревья в парке часто посажены, но сейчас они без листьев, высокие, серые и ветвистые. А за их верхушками вдруг просвечивает золотое солнце! Родное мое, как я тебя люблю! Как люблю! Столько чувств прекрасных нахлынуло, что сказать даже невозможно!

Зато потом, когда этот миг прошел, я сравнила свою действительность с ощущением блеснувшего счастья, и мне стало еще хуже.

Мне было тяжело, что я не сдала этот экзамен, но еще хуже становилось от мысли, что Сережа не такой идеальный, каким я себе его представляла. Но он ведь не сделал ничего плохого! Но у меня высокие требования к нему, потому что я очень дорожу им и, если снизить эту планку требований, я боюсь обнаружить в нем что-то такое, от чего я потеряю уважение и любовь к нему.

Чтобы не было этих иллюзий, надо расставить все точки над «и», надо во всем ему признаться! Я не хочу быть такой беспомощной, как змея на морозе, не хочу! Опять это словосочетание, ну что оно прицепилось ко мне? Но ведь все просто: змее нужна жара – тебе нужна любовь, змея не может нежиться на жаре, потому что она не в состоянии спрятаться от мороза – ты не можешь быть любимой, потому что не в состоянии перебороть свои страхи быть отвергнутой после признания.

Но ведь…

Неожиданно я почувствовала сильную боль в боку, а затем лицо уткнулось в мокрый снег, и верхнюю десну разрезала вонзившаяся боль от выбитого переднего зуба. Мое сознание снова кинулось к боли в боку, которая усилилась и перешла на поясницу, живот, о-о-ой, я не могу!..

Меня же сбил автомобиль! Я вышла на шоссе и не заметила его! Я лежу лицом вниз, а мне хочется поднять голову, разобраться, что произошло, но мне боль не позволяет!

Такое ощущение, что в меня вдруг влили очень много воды, живот лопнул, и вся она тяжело вытекает из меня… Ой, что же это… Как мне больно…

– Дочк, ты чего?

– Ба-а! задавили, смотрите!

– Мать твою, шла как идиотка, я ж не виноват! Ехал же как человек!

– «Скорую» вызовите, «Скорую»! Да хоть в магазин вон забегите и позвоните!

– Ужас какой!

– Да че с ней делать-то?

Голоса… Ноги… Бабушка какая-то ко мне наклонилась, обращается ко мне, брови у нее от сочувствия домиком сдвинуты. Руки чьи-то, переворачивают меня… Нет, я что-то не пойму, это со мной что ли все происходит? Подождите, это правда я что ли под машину попала? Нет, я не понимаю, это что моя что ли кровь? Ой, не нажимайте туда, не надо, пожалуйста! Не надо! Ой, как все жжет и сводит! Как тяжело!..

Лица, лица… Сережа… Сережа! Сережа с другом стоит!

– Совсем плохая…

– Да детям-то че ведешь показывать, ненормальная что ли уж совсем?!

– Да идите вы со своей «Скорой», ей уже никто не поможет, вы что не видите?

– Ну так или иначе куда-то надо отвезти!

Я что… умираю… что ли? А ведь это… правда Сережа стоит. Мне ды-шать тя-же-ло. Се-ре-жа, я люб-лю те-бя, ты слы-шишь? Да, спа-си-бо, по-дер-жить… мне го-ло-в… Се-ре-жа, я люб-лю те-бя. Не крас-ней, э-то не стыд-но… Ку-да ты? Ты что у-хо-дишь?.. Что? Не об-зы-вай ме-ня и-ди-от-кой, по-жа-луйс-та… Я…

– Ой, сволочь какой, бабы, вы слышали?

– Мотай, мотай отсюда, сам идиот! Скотина черствая! Девка умирает…

– Дочка, ну не плачь, дочка! Все будет хорошо!...

Он ме-ня о-бо-звал и-ди-от-кой… Че-то э-то все неп-рав-да… Э-то че-то я не пой-му че про-ис-хо-дит… Он ведь не мог… И я не у-ми-раю… Мы ведь вмес-те долж-ны быть… Он…

И ВДРУГ Я  ВСЕ ПОНЯЛА!

Боже, как это замечательно! Я все вспомнила! Теперь нет никаких вопросов, сомнений, терзаний, теперь все ясно! Это счастье, это счастье, я его уже совсем забыла! Как я соскучилась по Родителям, как я хочу к ним!

Люди! Извините, что я вырвалась, а вы еще нет, вы там внизу вынуждены возиться с моей поломанной клеткой, это вам, наверно, испортит настроение, может даже травмирует сознание, но вы еще не закончили…

Декорации внизу… Какие чудные! Среди них Сережа идет с другом… Я призналась ему в любви, а он пробормотал, что я идиотка и ушел, бросив меня… И все-таки я подлечу к нему.

Я никогда не рассматривала его клетку так близко. Интересно…

Хватит, я соскучилась по Родителям невыносимо, я хочу к ним! Но сначала нужно залететь к моим маме и папе.

Сережа…

А где же вы, милые мои? Алиночка сидит у себя в комнате, а они… Они помирились! Они помирились, это мне лучший подарок! Они занимаются любовью в туалете, чтобы Алиночка ничего не увидела. Милые мои… Им скоро позвонят и скажут, что их дочь задавили на дороге… Как бы мне вам сказать, чтобы вы не страдали?

Сережа…

Ну ладно, я еще загляну, но сейчас мне нужно Домой.

Я очень скучала по маме, папе, Алиночке, хотя не видела их лишь несколько дней, а наших Родителей я не видела восемнадцать лет.

МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ!

Я стала все рассказывать и поняла, что все время сбиваюсь в своем повествовании на Сережу, никак не могу освободиться от него.

Родители обеспокоились. Ведь меня ничто не должно мучать. Я сказала, что не стоит обращать на это внимания и продолжала свой рассказ, но вскоре опять упомянула Сережу.

Теперь я уже и сама поняла, что не успокоилась.

Мы с Родителями стали решать, что делать дальше. Я сказала, что согласна вернуться к Сереже и во всем разобраться. Родители вызвали Добрую Секретаршу. Она посмотрела данные и сказала, что с моей клеткой уже ничего сделать нельзя. Родители сказали, чтобы она посмотрела другие варианты. Секретарша нашла только один: в больнице только что умерла после неудачного аборта Даша, подруга Сережи.

Я согласилась.

Все мы поспешили туда, где мне будут загружать сознание Даши. Там я встретилась с Медсестрой-Хамкой, последний раз я видела ее восемнадцать лет назад, и за это время она очень подурнела. Конечно, одно дело, что она хамила людям в больнице, не задумываясь ни о чем, а другое дело, что она теперь за это вынуждена хамить ВСЕГДА, и от этого она очень устала. Ей надоел ад.

А вот Добрая Секретарша людям дарила радость и любила свою работу. Потом ее клетка сгорела при пожаре их фирмы, и теперь она очень счастлива. Здесь.

Как не хочется снова расставаться с Родителями, со всеми остальными, я даже не успела никого повидать. Сейчас я снова все забуду… В меня загрузят сознание Даши и снова начнутся страдания, терзания, сомнения. Но слишком во мне перепутал все Сережа, и мне надо добиться гармонии.

 

 

Сегодня приходила мама, опять говорила, что я счастливая, раз с того света выкарабкалась. Я до сих пор с ужасом вспоминаю тот страх, когда мне сказали, что нужно срочно оперировать, операцию мне стали проводить под местным наркозом, и для меня это была самая большая пытка… эта страшная боль. Потом оказалось, что мне нужна еще одна операция, теперь уже под общим наркозом. Я была без сознания во время нее, но зато, когда проснулась и обезболивающие прекратили свое действие, боли снова стали издеваться надо мной. А потом врачи и мама говорили, что во время операции у меня остановилось сердце, но вроде как ненадолго, и я выжила.

Как хорошо, что теперь все это осталось позади! За эти дни в больнице я много переосмыслила, поняла, что нельзя, нельзя больше жить так как раньше. В моей жизни два центра: моя семья и Сережа. Я буду любить их, держаться за них, с ними мне ничего не будет страшно. Жаль, что нельзя все начать с белого листа: из памяти не сотрешь скандалы, истерики, драки, аборты… Но они меня простят, точнее он, потому что мама и моя семья меня уже простили. А Сережа должен прийти, по-моему, даже сегодня. Я его жду. Я жду его решения. Я не могу читать, разговаривать, есть, я только сижу на заправленной больничной койке, со страхом жду его и с ужасом представляю, что вдруг он мне скажет: Между нами все кончено».

– Между нами все кончено.

Мы сидим в пустынном больничном коридоре. Сережа облокотился о свои колени и смотрит в пол. На нем, поверх  одежды, белая больничная накидка с поблекшим от стирки казенным штампом у воротника. Я сижу рядом, в байковом халатике, с кофтой поверх и в тапочках. В нескольких метрах от нас уборщица широкими и свободными движениями швабры моет пол.

– Почему?

– Ты сделала аборт.

– Но ты же сам сказал!

– Мало ли что я сказал. У тебя что, своего мнения нет?

– Я прислушалась к твоему.

– Ну и прислушивайся всю жизнь ко всем. Посмотрим, что тогда из тебя получится.

Из-за размашистых движений уборщицы железная швабра с основанием, обмотанным мокрой тряпкой, то и дело приглушенно стукается об пол.

– Ты же сам сказал…– Мои глаза застилают слезы.

Молчит.

– Наташа бы этого не сделала…– вдруг говорит он и начинает заметно нервничать.– Я вообще только на ее похоронах понял, что потерял. Мне нужна она, а не ты. Только ты затянула меня во всю эту грязь, я сам с тобой подонком стал, не замечал ее чистоту и… Да ты не поймешь, с кем я говорю!

Я ни капли не обижаюсь, ведь он имеет в виду ту, прошлую Дашку, которую я сама теперь вдруг стала презирать. Я должна сообщить ему эту новость, он обрадуется, и все станет на свои места.

– Сережа, я изменилась! Я ведь после того, как чуть не умерла, всю жизнь переосмыслила! Я бы сейчас никогда не сделала ничего из того, что делала раньше! Я…

Он безразлично молчит.

– Ноги поднимите,– уборщица со шваброй и ведром добралась до нас. Мы напряженно вытягиваем перед собой ноги, уборщица отрывисто пару раз сует под наши стулья швабру и идет дальше. Мы опускаем ноги.

Я поворачиваюсь и выжидающе смотрю на него.

– Я все сказал.

Пауза.

Я встаю. Все кончено, я его знаю. Хочу ему что-то сказать, но он по-прежнему смотрит в пол. Я быстро, не оглядываясь, ухожу. Знаю, что он не пойдет за мной, а он знает, что я не вернусь.

Я хочу быть любимой, но становлюсь ненавистной, и эта ненависть любимого человека подрывает мою уверенность в себе и способность бороться за любовь. Я бы, может, добилась любви, если бы не все эта же его ненависть, парализующая меня. Равно как и змея смогла бы вырваться в жару, если бы не тот убийственный мороз. Змея на морозе… Что за дичь? Странно, откуда это у меня в голове?.. а, наверно, где-то читала.

Я слышу спешащие сзади шаги. Это он! Не буду оборачиваться, сейчас он обнимет! Какой-то врач обгоняет меня, и сзади снова тишина.

Я останавливаюсь от немыслимой обиды на то, что чудо невозможно.

Я никогда не буду счастлива.

Я молча сою в пустынном коридоре и плачу без слез.

Надо что-то делать, надо спасать себя! Скажи сама себе что-нибудь!

Я…

Я…

Я буду счастлива!

Чудо возможно! Но оно произойдет не когда я стою к нему спиной, а когда повернусь к нему лицом, когда приду к Сереже и скажу лишь одно: «Я тебя люблю!»

Я не хочу думать ни о судьбе, ни о фатальности, ни о чем. Просто люблю. Я быстро разворачиваюсь и иду к Сереже.

Он продолжает сидеть на том же месте, ссутулившийся, словно под гнетом своей уставшей жизни. Он неуверенно поднимает голову на звук моих шагов. Я смотрю в его глаза и понимаю, что, оказывается, он ждал их.

Я думаю, он всегда будет верить в чудеса.

 

 

ЛЮБОВЬ ЯЗЫКОМ ИНОСКАЗАНИЙ

 

Роман

 

Глава первая

 

– Любовь – это жизнь души! – воодушевленно воскликнула я, обращаясь к своей подруге Тамаре, которая в этот момент пила сметану из граненого стеклянного стакана.

Было обеденное время, и мы с Тамарой сидели в столовой нашего Института. Сотрудники спускались в столовую со всех этажей, медленно продвигались с подносами вдоль стойки с блюдами, садились за столики, разговаривали, ели, оживляли своим гулом этот сонный в другие часы зал.

Мы с Тамарой уже разделались с супом, картофельным пюре с котлетами и оладьями с яблочным джемом. Практически все это время Тамара ела молча, потому что я слова не давала ей сказать, беспрерывно повествуя о том, насколько я влюблена.

Допив компот из сухофруктов, я закончила свой рассказ. Невозмутимая и самоуверенная Тамара закончила свою трапезу и отвалилась на спинку стула, переваривая мою информацию и столовскую пищу. Так как всего было очень много, Тамара спрятала свой взгляд на стенах, увешанных стендами с надписями типа: «Хлеб – всему голова» и «Каждую крошку – в ладошку», хотя вот уже несколько дней как суровое целомудрие этих стен попрала веселая яркая вывеска «С Новым 1986 годом!»

– Ну, что ты скажешь? – нетерпеливо спросила я подругу.

Тамара повторяющимися движениями смахнула со стола несуществующие соринки.

– Дура ты, Нелька, и не лечишься,– подвела итог она и ловко сгребла на поднос грязную посуду.

– Спасибо,– с легкой обидой ответила ей я после секундной паузы. С преувеличенной сосредоточенностью я стала составлять тарелки на свой поднос.

Тамара метнула на меня быстрый взгляд.

– Нель, я всегда говорила что думаю и гладить тебя по головке за твою нерешительность не буду, как бы ты этого ни хотела.

– А я этого и не жду. Я вообще только поделилась с тобой своим состоянием души, и мне не нужен твои уничтожающие оценки.

– Да, уничтожающие! – энергично подтвердила Тамара на ходу, так как мы уже несли подносы к столу с грязной посудой.– Тебе уже двадцать девять лет, и я не понимаю, как можно прожить жизнь не участвуя в ней, а лишь пассивно существуя, иначе это не назовешь! Сколько можно трагически охать и ахать! Он не подходит к тебе, ты подойди к нему! Здрасьте,– мы уже выходили из столовой, и Тамара поздоровалась с кем-то встречным.

Я тоже рассеянно кивнула головой в знак приветствия.

– Ты ничего не понимаешь! – раздраженно воскликнула я.– Для меня все это сложно.

– Опять двадцать пять! Ну что тут сложного?! Ты – женщина, он – мужчина, он тебе нравится, и ты полагаешь, что нравишься ему. Ну что еще надо?

– Чтобы он сделал первый шаг,– мы вошли в лифт, и я нажала кнопку нашего этажа.

– Знаешь, как это называется? – Тамара пыталась поймать мой взгляд.– Трусость! Да, ты трусиха! Ты не хочешь волноваться, что-то предпринимать. Хочешь, чтобы тебе преподнесли все на тарелочке с голубой каемочкой, а ты бы только сказала: «О. это как раз то, что я хотела». Нет, милая моя, если ты чего-то хочешь, то ты должна бороться за это, а не уповать на чудо,– она на мгновение замолчала, но уже не могла остановиться и потому возбужденно продолжила снова: – Нет, я вообще не понимаю, да как можно жить в такой неопределенности?! Как можно изводить себя всеми этими мыслями: любит – не любит! Ну приди к нему и разберитесь во всем! Сколько можно самоистязать себя?!

Мы вышли из лифта и пошли к нашему отделу.

– Тамара, ну вот смотри,– я все-таки пыталась втолковать ей свою точку зрения,– ты относишься к такому числу людей, которым просто признаться кому-то в любви. Но раз есть такие люди как ты, то логично предположить, что существуют и их противоположности, которым как раз непросто это сделать.

– Я понимаю, куда ты клонишь,– перебила меня Тамара.– Если ты относишься к последнему числу людей, то перебори себя!

– А ты бы смогла перебороть себя? Представь, что ты хочешь кому-то признаться в любви, но по той или иной причине вынуждена этого не делать и начинаешь перебарывать себя. Однако, я уверена, что тебе бы это не удалось, и ты бы все равно сделала признание. Точно так же и я. Как я ни пытаюсь перебороть себя, как ни пытаюсь сделать шаг первой, я не могу это совершить, ну просто не могу, я такой человек!

Тамара, не зная что сказать, растерянно покачала головой.

– А если он тоже такой человек, который не может сделать шаг первым, что тогда? – быстро нашлась она.

Я замолчала. Сначала от испуга, что кто-то тоже предполагает возможность того, о чем я часто думала, а потом от того, что мы вошли в наш отдел.

Он – это Наиль. Сейчас он сидит за своим рабочим столом и разговаривает с Петром Петровичем, а главная проститутка нашего отдела, Ульяна, достает из сумки бутерброды, чтобы угостить мужчин.

– Что это вы не пошли в столовую? – спросила Тамара, усаживаясь за свой стол.

– А нам и тут хорошо! – быстро ответила Ульяна.

Как я ее не переношу! Белая, крупная, несвежая… Соблазняет тут своими бутербродами! Конечно, пирожки-то ей испечь не дано, руки не тем концом вставлены.

– А что там сегодня давали? – поинтересовался Наиль.

– Ой, да что там могут давать! – снова влезла Ульяна, протягивая мужчинам свои бутерброды. – Кошачьи котлеты, что ли? Это у меня все домашненькое.

Ха! Я сейчас умру! Эта шлюшка строит из себя домашнюю фею!

Тамара бросила на меня многозначительный взгляд, мол, смотри, уведет.

Я вышла из нашего отдела. Бороться с соперницами из-за самца? Еще чего! Пускай Тамара меня не понимает, но это не мой стиль.

В коридоре я подошла к окну. На улице валил снег, такой чистый и белый, как мои чувства к Наилю. Наиль перешел в наш отдел несколько недель назад, и я, обычно так легко идущая на контакт, почувствовала, что при разговоре с ним немею. Я удивилась: что это со мной? Почему я вдруг начинаю тайно наблюдать за ним? Прислушиваться к тому, о чем он говорит с другими? Почему мне приятно находиться с ним в одном помещении? Почему я начинаю думать о нем круглые сутки? А однажды утром я проснулась, снова вспомнила о нем, и вдруг меня осенило – так это же любовь!

Несколько секунд я пыталась осмыслить это, пока не закричала: «Боже, как это прекрасно!»

На работу я летела как на крыльях и тайно наблюдала за Наилем уже по-новому. Как собственница. Из разговоров в нашем отделе я узнала, что Наиль, хотя ему тридцать, до сих пор неженат и живет один. Я была очень рада тому, что между нами нет никаких препятствий. Наконец-то я дождалась свою любовь! «А ведь я люблю тебя!» – с переполнявшими мою душу гордостью и радостью произносила я Наилю мысленно, наблюдая за ним, работающим за своим столом.

Почему я его полюбила? Потому что он самый лучший. Я наблюдаю за его поступками, нечаянно подслушиваю о чем он говорит с друзьями и понимаю, что этот человек смотрит на мир такими же глазами, как и я. Кроме того, я уверена, что за его мужественной внешностью, а также за его деланно-невозмутимой, а иногда слегка циничной или по-компанейски разбитной манерой поведения скрывается очень ранимая, способная на большую любовь натура. Он всегда уверен в себе, но никогда и ни одним взглядом или словом не заставил окружающих жалеть себя по какому-либо поводу, ни на секунду не отступая от своего имиджа железного и ничем не пробиваемого человека. Он быстро влился в наш уже устоявшийся коллектив, благодаря своей располагающей открытости, легкости в общении и остроумию, но я уверена, что по-настоящему он не открыл свою душу ни перед кем из наших сотрудников и что весь наш отдел думает о нем так, как он этого захотел, и только я догадываюсь о его истинном духовном богатстве, которое он не хочет распылять на всех подряд.

Когда я поняла, что влюблена, то конечно же, захотела взаимности. Но для того чтобы добиться этого, сначала нужно раскрыть свои карты. А я уже говорила, что для меня это непросто. Может, я и смогла бы сделать шаг первой, если бы мы с Наилем были близкими друзьями, но мы только сослуживцы, которые изредка обмениваются лишь приветственными или связанными с работой фразами. Подумав об этом, я твердо решила для начала подружиться с Наилем, как-нибудь завязав с ним разговор, выйдя на общие темы… Но это оказалось невозможным и причем опять-таки из-за меня. Например, стоило ему ко мне с чем-нибудь обратиться, как у меня начинало бешено колотиться сердце, я немела, краснела, лепетала что-то невразумительное, а потом думала о происшедшем в течение всего следующего часа, по истечении которого наконец-то ясно представляла, как мне нужно было ответить, но, естественно, было уже поздно. Я называла себя дурой и продолжала жить дальше, ожидая очередного подобного случая и будучи уверенной, что на этот раз я не буду такой неуклюжей в общении с Наилем. Однако, когда этот «очередной случай» представлялся снова, я опять терялась, не могла подобрать слов и в итоге упускала время. И как всегда была уверена, что в следующий раз нам действительно удастся завязать разговор.

Но все мое внутреннее содержание требовало общения с Наилем, диалога с ним. И я находила этот диалог. Хотя, может, я убеждала себя, что это диалог, а на самом деле только я пыталась что-то сказать Наилю языком иносказаний, и его реакция на это, возможно, всегда истолковывалась мной неверно?

Как назло ситуации и слова всегда были такие двусмысленные, что никак не могли расставить все точки над «и», а только возбуждали меня еще больше, снова и снова приводя к одному и тому же результату: к неизвестности.

Например, однажды во время обычного унылого рабочего дня я, подняв голову от своих бумаг и глядя на что-то пишущего Наиля, громко мысленно произнесла: «Наиль, я люблю тебя!» Наиль вдруг тоже вскинул свои глаза на меня. Я почему-то испугалась и спрятала взгляд в документах, с которыми работала. Прошло несколько минут. Я посмотрела на настенные часы, а на самом деле боковым зрением на Наиля. Он продолжал работать как и остальные сотрудники нашего отдела. Я тоже попыталась сосредоточиться на работе, но мне так хотелось верить, что мои чувства небезответны, что я мысленно сказала сама себе от лица Наиля: «Неля, я люблю тебя!» и для полной картины снова взглянула на него. Я не просто взглянула на него, я натолкнулась на его взгляд, так как он смотрел на меня! Мы сидели в диаметрально противоположных углах отдела, и этот взгляд в глаза друг другу мне показался тем, что может остановить время. Его лицо не выражало никаких чувств и эмоций, все вобрали в себя глаза, вдумчивые и бескомпромиссные, они смотрели только на меня. Мы смотрели в глаза друг друга не более секунды, но для меня это был момент безвременья, словно соприкосновение к бесконечности…

Конечно же, именно я первой отвела взгляд, занервничала, задрыгалась, уронила карандаш, ну, идиотка, одним словом!

Зато потом начались размышления! Я сказала себе, что нет никаких сомнений в том, что Наиль испытывает ко мне ответные чувства, и что все эти мысленные признания в любви не что иное, как самое яркое доказательство существования телепатии. Мне стало так прекрасно, но лишь до тех пор, пока не явилось мое второе «я», предпочитающее называть себя Здравым Смыслом. «Неля, ну не будь такой наивной!» – дружелюбно, но с долей превосходства сказала мне Неля-Здравый Смысл. – Никакой телепатии не существует, это ты сама все себе внушила. А Наиль посмотрел на тебя совершенно случайно, и взгляд его выражал усталость или просто был направлен в никуда. Так что давай тут не фантазируй и дурой себя не выставляй».

Нелю-Здравый Смысл я порой ненавижу, но она часто выручала меня в других ситуациях, часто доказывала свою правоту и потому сейчас заняла во мне прочную позицию и требует исполнять ее правила, да еще пытается попирать Нелю-Любовь. Но Неля-Любовь в своем экспрессивном водовороте чувств что есть силы сражается с Нелей-Здравым Смыслом, и эти их схватки порядком изматывают меня.

А поводов для этих схваток множество. Бывает, Наиль пройдет мимо моего рабочего стола и попутно так пальцами по его краю – раз! два! три! – дробь отобьет. И больше ничего. Жизнь идет как обычно. Но во мне вскакивает Неля-Любовь и кричит: «Это был знак!» Услышав подобное, устало появляется Неля-Здравый Смысл со словами: «Вспомни, сколько раз ты сама, куда-то идешь, попутно барабанила пальцами по поверхности. И перестань наконец выдавать желаемое за действительное!»

Но Неля-Любовь успокоиться не может. Если нужно было пойти от отдела на какую-нибудь конференцию или субботник, или нарисовать «Молнию», или выаполнить еще какую-нибудь общественную работу, то волею случая мы с Наилем всегда оказывались среди тех, кому это поручалось. Неля-Любовь расценивала это как судьбу, Неля-Здравый Смысл – как случайность. Как бы мне хотелось узнать, которая из них права…

Снег за окном продолжал, кружась, падать, все такой же белый и чистый. Обеденный перерыв закончился, мимо меня, громко говоря, прошли несколько моих сотрудников, и я тоже направилась в свой отдел, где меня ждала работа. А точнее, где находился Наиль.

 

Глава вторая

 

– Криво!

Снег за окном мельтешил энергично-энергично, словно ему передалось предновогоднее возбуждение людей. Но, взглянув на окно в нашем отделе, первым делом в глаза бросался не танец снега за стеклом, а крупная фигура Ульяны в красном платье, которая, стоя на придвинутом к подоконнику столе, пыталась повесить над окном длинный ватман со сделанной на нем разноцветной акварелью надписью «С Новым 1987 годом!»

Ульяна прикрепляла ватман к стене кнопками, делала это нарочито медленно, то и дело роняла металлические кнопки на пол, просила мужчин снова подать их ей и при этом извиняющеся-кокетливо смеялась.

Наш отдел готовился к сегодняшней вечеринке по поводу наступающего Нового года. Все суетились, мужчины сдвигали столы в один, несколько женщин, со мной в том числе, раскладывали на нем тарелки, вилки, ставили саканы, выкладывали из домашних кастрюль салаты. Ульяна принесла из дома серую, неподнявшуюся шарлотку, при виде которой наши женщины насмешливо-торжествующе переглянулись и тарелку с этим кондитерским изделием демонстративно поставили куда-то на край стола.

Ульяна не знала куда себя деть и потому, когда Вера Сергеевна, пожилая и боевитая начальница нашего отдела, стала звать мужчин, чтобы повесить ватман с поздравлением, Ульяна сама поспешила выполнить задание. Вера Сергеевна согласилась, но вскоре пожалела об этом, потому что, забираясь на стол и вытягиваясь, чтобы прикрепить ватман, Ульяна устроила целое представление, показывая всем и со всех ракурсов свои полные и несвежие белые ноги без чулок (зимой!) и с желтушным синяком на правой икре.

Наши женщины, как ни в чем не бывало, продолжали сервировать сдвинутые столы, а мужчины составлять к ним стулья, но разговоры примолкли, и все еле сдерживались, чтобы не разразиться хохотом.

Вера Сергеевна, истово следящая за моралью нашего отдела, но при этом сама раз в год ударявшаяся в запой, почувствовав «разлагающую» атмосферу, занервничала.

– Ульяна Васильевна, ну сколько можно возиться? – раздраженно выкрикнула она.– Ну, побыстрее!

– Ой, извините,– растягивая слова и по-дурацки хихикая, произнесла Ульяна, словно специально прикрепляя ватман криво.

– Ну криво, Ульяна Васильевна. Криво! – доведенная до белого каления, выкрикивала Вера Сергеевна.

Наконец Ульяна закончила свою работу и, притворно ахая, тяжело полуслезла-полуспрыгнула со стола на пол. Перед этим она было стремилась призвать мужчин на помощь, но в конец выведенная из себя Вера Сергеевна пресекла эту попытку. Сейчас Ульяна стояла раскрасневшаяся, улыбающаяся и поправляла свои длинные желтые волосы, которые стали просто паклей из-за обилия жесткого лака.

Я, выложив в блюдо салат «Оливье», воткнула сверху ложку.

– Да, Уля сегодня в ударе,– произнес мне Наиль, поставив к столу два стула.

Прошло уже больше года с того момента, как я влюбилась в Наиля, и за истекшее время положение вещей совершенно не изменилось: я так и не решалась сделать первый шаг, Неля-Любовь и Неля-Здравый Смысл продолжали схватываться из-за новых двусмысленных действий Наиля по отношению ко мне, я погружалась то в безграничное счастье, потому что влюблена, то в страшнейшую депрессию из-за того, что застряла на одной ступени. Из-за унылой и однообразной работы жизнь проходила не запоминаясь, и только присутствие в ней Наиля наполняло мое существование каким-то смыслом. Однако, этот смысл был таким же неопределенным, как и сами наши с Наилем отношения. Впрочем, относительно сегодняшнего вечера я кое-что для себя решила.

Услышав обращенный ко мне голос Наиля, я на долю секунды снова растерялась, но тут же внутренне приказала себе не тушеваться и отвечать ему как можно более небрежно и даже безразлично. По-моему, мне это удалось, но ответить Наилю что-нибудь вразумительное кроме «Да уж», я так и не смогла.

– Как она раздражает меня своей инфантильностью,– тоже небрежно продолжал Наиль.

Меня Ульяна тоже раздражает! Обсуждать другого человека – великолепная возможность сблизиться!

– Да, ведь ей уже где-то тридцать четыре, а она до сих пор ведет себя как большой ребенок! – снова небрежно произнесла я, в душе ликуя, что смогла сказать Наилю такое длинное предложение, не запинаясь от волнения.

– Ну да, я же говорю – инфантильная,– согласился Наиль.

Хм! Действительно, инфантильная – значит, как ребенок. Чем же я слушала? Нель, ты дура!

Я стала лихорадочно соображать какую еще деталь в Ульяне можно обсудить, но в этот момент дверь нашего отдела распахнулась, и на пороге появилась Ларочка – секретарша из проектного отдела. Ее отдел почему-то не стал собираться на собственную вечеринку, и тогда Ларочка переметнулась к нам, обещав, что если мы примем ее, она возьмет на себя обеспечение музыки. И вот сейчас она появилась на пороге, держа на пару с подругой большую сумку с надписью «Спорт СССР».

– Принесли песенки! – радостно возвестила Ларочка, не выговаривавшая букву «р». Она была молодая, красивая, веселая, ее модно подстриженные волосы были обесцвечены краской «Блонд Виктория» (два месяца назад Ларочка подпольно продавала эту краску чуть ли не всему Институту, приводя в пример собственную гриву как результат использования этого обесцвечивающего средства).

– Ю май хат, ю май соул, та-ра, ра-рай, ра-рай, ра-ра! – водя головой из стороны в сторону от наслаждения, пела Ларочка хит «Модерн Токинг», поставив сумку на стул.

– Мужчины, ну помогите что ль им! – раздраженно попросила Вера Сергеевна, уже жалевшая, что ее отдел затеял эту вечеринку.

Мы с Наилем стояли к Ларочке ближе других, и потому именно Наиль стал вытаскивать из большой сумки проигрыватель и колонки, а Ларочка продолжала петь иностранные песни, по несколько раз повторяя один и тот же припев, в котором почти все слова заменяла фразами типа «та-ра, ра-рай», и в них особенно сильно было заметно ее грассирующее «р». В это время подруга Ларочки вытаскивала из своей сумки кипу больших пластинок в ярких конвертах. «Ой, а че это вы принесли?» – сразу же подбежала к ним Ульяна и начала смотреть пластинки.

Я подошла к Тамаре.

– О чем это вы там с Наилем беседовали, а? – подзадоривая меня, спросила она.

– А, ерунда,– отмахнулась я.

– Чувствуется, сегодня в ваших отношениях все наконец-то разрешится! – с радостью за меня приглушенным голосом произнесла Тамара.

Ничего не зная точно, я только по-театральному возвела руки к небу.

В это время наш отдел взорвался звуком: Ларочка на полную громкость включила проигрыватель. Жизнерадостная мелодия «Сани» в исполнении «Бони М» захватила наше такое скучное в будни помещение. Теперь же под музыку все еще больше оживились, почувствовали, что праздник действительно наступает, стали подпевать своими голосами требовательное «А-ай ла-ав ю-ю!» в припеве песни.

– Ну иностранщину-то зачем включили? – пыталась перекричать шум музыки Вера Сергеевна, с которой были солидарны еще трое пенсионеров из нашего отдела.

– Ве-ра Сер-ге-ев-на! – словно счастливая корова подбежала к нашей начальнице Ульяна.– Душечка! – от обуревавшего ее веселья она даже обращалась к пожилой женщине сюсюкающим слогом, и схватив ее двумя пальцами за щеку, потрепала будто ребенка. После этого она также внезапно исчезла, видимо, посчитав, что как никто смогла успокоить Веру Сергеевну.

Мне стало смешно, и я заметила, что Наиль, тоже наблюдавший эту сцену, кривится в ироничной ухмылке. Мы с ним переглянулись, непринужденно и так по-особому, как могут только люди, лишь вдвоем знающие общую тайну. Я даже почувствовала признательность к Ульяне, за то, что благодаря ей, у нас с Наилем начала налаживаться хотя бы какая-то связь.

– Она уже напилась! Уже успела! – громко возмущалась Вера Сергеевна. После выходки Ульяны она сначала остолбенела, а потом начала безостановочно кудахтать приближенным.– Алкоголичка проклятая! Взносы уже сколько не платит! Все, исключаем из партии!

Еаконец весь наш отдел, человек из пятнадцати, включая Ларочку с ее подругой, сел за длинный стол. Приглушенно играла музыка, захлопало пробками шампанское, стали раздаваться взрывы дружного хохота, зазвенели фужеры, застучали столовые приборы, пошли разговоры о рецептах, детях и политиках, сплетни о сослуживцах, истории из жизни и анекдоты, полезные советы и попутные просьбы передать хлеб или какое-либо блюдо.

Наиль сидел почти напротив от меня, лишь немного правее. Когда Ульяна снова начинала привлекать к себе внимание (например, приторным голосом спрашивать где ее шарлотка, потому что она хочет угостить своих соседей по трапезе), мы с Наилем снова, улыбаясь, переглядывались, и я все больше склонялась к мысли о том, что сегодняшний вечер действительно счастливый.

Вскоре больше половины из всех нас, среди которых была и я, вышли из-за стола и стали танцевать. Ларочка, уступая требованиям Веры Сергеевны, поставила Пугачеву, выбрав саму. Энергичную песню – «Сто друзей».

Мы, танцующие, притаптывали ногами, двигали руками, согнутыми в локтях, крутились во время танца во все стороны, подзадоривали друг друга улыбками, а остальные, продолжавшие сидеть за столом и Наиль в том числе, хлопали нам в ладоши, следуя такту музыки.

Через несколько песен пластинка дошла до грустного «Паромщика», и Ларочка кинулась было к проигрывателю, чтобы найти песню повеселей, но ее остановила Тамара.

Сердце мое бешено забилось.

– Товарищи, граждане, внимание!.. – интригующе начала Тамара, а первые отрешенно-мелодичные аккорды «Паромщика» уже нахлынули на нас из колонок проигрывателя.– А сейчас… Белый танец!

Читатель! Мы ведь сговорились с Тамарой, что она объявит белый танец, потому что я твердо решила пригласить на него Наиля! И сейчас, когда Тамара выполнила свое обязательство и действовать теперь нужно было только мне, меня сковал страх. И все-таки я пошла к Наилю на своих будто ватных ногах, возбужденная донельзя из-за того, что все-таки решилась на это, и что сейчас мы с Наилем ступим на новую ступень наших отношений, оставив всякую неопределенность в прошлом. И вдруг я увидела крупную фигуру в красном платье и с желтыми волосами-паклей, которая вдруг вынырнув откуда-то сзади меня и подскочив к Наилю, теперь уже клала ему на плечи руки в медленном танце.

Я остановилась, не в силах поверить, что такая несправедливость возможна. Я столько ждала этого момента, убеждала себя, что смогла бы это сделать и уже почти СДЕЛАЛА это, как вдруг все мои старания оказались невостребованными из-за жестоких коррективов, внесенных беспощадным ходом жизни.

Боже мой, я же остановилась как вкопанная! Люди смотрят на меня! Я сделала неуклюжее движение и импульсивно пригласила сидящего поблизости Петра Петровича. Он с готовностью принял мое предложение, и через несколько секунд его руки уже были на моей талии, мои – на его плечах, и мы апатично топтались на месте под грустную музыку.

Для меня этот танец стал пыткой. Я не испытывала абсолютно никакого желания прикасаться к Петру Петровичу или ощущать на своих бедрах его тяжелые ладони. Кроме того, я чувствовала, что попала в ситуацию, которая может быть истолкована Наилем совершенно неправильно – Наиль мог подумать, что я хотела пригласить на танец именно Петра Петровича, но ведь это не так! Наиль, это не так! Я хотела пригласить тебя! Подумать только, сейчас мы с тобой могли бы оказаться так близко друг к другу, без препятствий, без расстояний, наслаждаясь соприкосновением во время медленного танца, под красивую музыку, оказавшись словно в волшебстве! Вместо этого я вынуждена механически танцевать с Петром Петровичем, хотя и неженатым, порядочным, по-деревенски наивным, но так раздражающим меня сейчас. Рядом с ним я двигалась напряженная от неприятия происходящего, вся в томительном ожидании последнего аккорда песни.

Краем глаза я заметила, что Ульяна и Наиль, судя по их улыбочкам и непрекращающейся беседе, без сомнения наслаждаются обществом друг друга! Я почувствовала, что меня захлестывает обида.

Вдруг раздался громкий лошадиный смех явно пьяной Ульяны. Я метнула на эту парочку горящий от гнева взгляд и увидела, что Наиль чуть ли не на ухо что-то шепчет своей напарнице.

В моей душе все перевернулось и вспыхнуло.

– Нелли Ивановна, вы – неотразимы!

Ах да! Я же танцую с Петром Петровичем и он, видимо, почувствовал неловкость из-за того, что мы до сих пор не проронили ни слова. Но я не собиралась завязывать с ним беседу.

– Да? Спасибо.

Ульяна снова начала громко ржать, Наиль улыбался как выполнявший свою функцию мартовский кот.

Ах вот как! Вам, значит, очень весело! Какая стоящая друг друга парочка!

Песня наконец-то кончилась, и я освободилась от Петра Петровича, а Ульяна с Наилем расставаться, чувствуется, не торопились.

По просьбе Ульяны Наиль пошел к столу и стал наливать в стакан сок. Ларочка меняла пластинку, и потому музыка на время исчезла, уступив место гулу голосов.

Неожиданно Ульяна, издав какой-то вопль, тяжело рухнула на пол. В первое мгновение все оторопели, а затем кинулись к ней, но Ульяна уже по-пьяному громко и безудержно хохотала.

– Ну я и трахнулась! Это ж надо! – кричала сквозь свой хохот она, не делая ни малейшей попытки подняться. Она лежала на полу как большая свинка. Подол ее красного платья задрался почти до бедер, выставляя на всеобщее обозрение крупные белые ляжки.

– И-ди-от-ка! – с придыханием воскликнула Вера Сергеевна, отвернувшись, будто выражая этим поворотом головы полную степень презрения к Ульяне.– Ну, и-ди-от-ка!

– Это ты кого назвала идиоткой, а? я ведь щас тебе в харю плюну! – сменила безудержное веселье на пьяную агрессию Ульяна и попыталась подняться.

В это мгновение к ней уже подоспел Наиль и, схватив неуправляемую женщину под мышки, стал тяжело поднимать ее.

– И-ди-от-ка!

– Ну-ка отпустите меня, я щас ей врежу!

На помощь Наилю подоспел еще один мужчина, и вдвоем они поставили шатающуюся и растрепанную Ульяну на ноги.

– Ты слушал как меня эта паскуда назвала? – пьяно кричала Ульяна Наилю, который говорил ей что-то успокаивающее и, поддерживая, вел к выходу из отдела. – Мне это уже надоело! Я щас с ней разберусь!

Они вышли в коридор, и вскоре удаляющиеся крики Ульяны стихли. Ларочка снова включила музыку, некоторые опять кинулись в танец, другие с готовностью принялись обсуждать происшедшее.

Я села на стоящий у стены стул и попыталась успокоиться. Наиль… с этой проституткой… Я вскочила со стула и, подбежав к шкафу, стала одевать свое пальто. Хватит, повеселилась!

– Нель, Нель, ты что, уходишь что ли уже? – закричали мне сквозь музыку некоторые женщины.

Я механически улыбнулась им и кивнула головой. Ко мне поспешила Тамара.

– Нель, все нормально,– ободряюще начала она, пытаясь найти в происшедшем хотя бы что-то обнадеживающее.– Главное, что ты смогла побороть! И в следующий раз ты уже…

– Никакого следующего раза не будет,– как можно более невозмутимо произнесла я, надевая вязаную шапку и смотрясь в зеркало на дверце шкафа.– У него вон есть своя компания, очень веселая к тому же, не то что я. Ну и да ради Бога! Меня это уже не волнует.

– Нель…

– Тамар, потом поговорим, ладно? Ну давай, пока! – я поспешила к выходу, прощаясь со всеми, кто был у меня на пути.

– Нель, ты блюдо свое забыла и десять ложек, но они еще не освободились! – по-деревенски звонко закричала мне через весь отдел одна из наших сотрудниц Зина, не столько развлекающаяся, сколько следящая за тем, чтобы все были сыты и любые хозяйственные вопросы были улажены.

– Завтра заберу! – тоже выкрикнула сквозь рохот музыки я, поблагодарив Зину улыбкой.

Оказавшись в гулком коридоре, я быстрыми шагами пошла к лифту. На этаже было тихо, и только из нашего отдела приглушенно доносилась музыка.

Я остановилась в ожидании лифта, как вдруг услышала громкий смех Ульяны, раздававшийся откуда-то из глубины коридора.

Она и Наиль сейчас, наверно, сидят там где-нибудь на подоконнике…

Мужлан! Обычный мужлан! Такой же дегенерат как и остальные! Любитель залежавшихся на прилавке потаскух!

Я стояла, глядя на светящуюся кнопку лифта. Потрясение и разочарование меня словно сжали в тиски, не давая думать ни о чем другом.

Боже мой! Какая же я дура! Дура! Дура!!! Я же выдумала себе этот образ и идеализировала его, а такого Наиля, каким я его себе представляла, просто не существует! На самом деле он такой же бабник, алкоголик как и все остальные! Такой же как и все! С расчетливым умом, скотскими устремлениями, примитивной душой! Дура, дура! Но ты сама виновата! Так тебе и надо, Нелечка! Будешь знать на будущее! Он же совершенно чужой для тебя человек, ты его абсолютно не знаешь! Ты же все выдумала и домыслила! Попалась на удочку тщеславного охотника-коллекционера! Но хватит! Я больше не позволю выставлять себя дурой!

Подъехал лифт, и я стремительно вошла в него, нажала кнопку первого этажа и, прежде чем створки захлопнулись, уверенно в мыслях произнесла: «Наиль, между нами все кончено!»

 

Глава третья

 

«Инфантильная! Ха! Раздражает, видите ли! Ну, конечно, раздражает, только в положительную сторону, правда, Наиль?»

Хотя я уже вышла из здания нашего Института и приняла окончательное решение относительно себя и Наиля, успокоиться мне было трудно.

Время было еще не позднее – лишь восьмой час, но уже стемнело, люди в предпраздничной суете спешили по тротуару, вдоль дорог дугообразно висели горящие разноцветными огнями гирлянды лампочек.

Я зашла в гастроном. Там было по-вечернему много покупателей – оказывается – «выбросили» колбасу. Хотя бы в этом повезло. Я встала в очередь.

Очередь растянулась на протяжении нескольких отделов гастронома, и я оказалась стоящей у витрины молочного. За стеклом на подносах стояли два огромных и неприятных куска белого жира. На поверхности каждого из них ножом были нанесены всевозможные узоры с преобладающей темой решеток, а по углам или в центре находились импровизированные розочки из оранжевой моркови.

Стоя в очереди, я рассматривала эти куски жира, превращенные хотя в маленькие и самодеятельные, но произведения искусства. Это превращение, наверно, осуществляли продавщицы гастронома – обычно такие неприятные и бездушные, но судя по этим их творениям, тоже обычные женщины, верящие во все прекрасное и доброе, в красоту и любовь.

– Не занимали вы тут! – вдруг услышала я голос стоявшей сзади меня затюканной полной женщины, которая отбрыкивалась от маленькой старушки, действительно не занимавшей очередь, но пытавшейся получить место в ее середине, действуя как жертва, которую надо пожалеть и пропустить – она что-то тихо жалобно лепетала и чуть ли не плакала.

– Не надо мне! – снова кричала на все пожилой оппонентки Затюканная, раздраженно отворачивая голову и наверняка думая о том, что если она пропустит вперед старушку-актрису, то для своей семьи ей колбасы может не хватить, так как дефицитный продукт уже заканчивался.

Продавщица в белом халате и чепчике, с тусклым, словно не прорисованным остроносым лицом, глянула на наш зашевелившийся отрезок очереди безразлично и не останавливая свой конвейер из лиц, весов, денег, колбасы, режущих движений…

Я почувствовала себя уютно среди всех этих женщин, потому что все они не вызывали зависти, и я была благодарна им за это, так как видела, что не одна из числа таких.

Где-то через полчаса дошла моя очередь, и я наконец получила свой кусок колбасы, обернутый в грубую серую бумагу.

На остановке ждать сегодня пришлось недолго, и вскоре я села в троллейбус и поехала домой. Там меня никто не ждет. Маленькая однокомнатная квартира на первом этаже высотного здания на окраине нашего небольшого города. Эту квартиру я получила после восьми лет проживания в старом общежитии.

Закончив в свое время школу, я решила поступать в университет и поехала для этого в город, а родители и сестра остались в деревне. Я приехала туда вооруженная лишь оптимизмом простой и наивной деревенской девчонки, троллейбусы тогда для меня были чудом, а провинциальный городок показался центром мира. Я месяц жила у троюродной тети, без чьей-либо помощи поступила в университет, сама добилась себе комнаты в общежитии, а на занятия, чтобы не ударить в грязь лицом перед городскими, ходила, всевозможно комбинируя несколько старых юбок и блузок и два модных платья, которые заранее сшила со старшей сестрой Валей.

Абсолютно во всем я была самостоятельна и рассчитывала только на собственные силы. Я училась не покладая рук, чтобы получить красный диплом и почувствовать себя реализовавшейся личностью. В своей группе я подружилась с Тамарой, крепко сбитой и румяной девушкой, то и дело пропускавшей занятия из-за участия в соревнованиях по плаванию. В Тамаре всегда был боевой дух, но проявлялся он только в вопросах любви и спорта, в остальных же областях она была совершенно беспомощна (но со временем это прошло). С Тамарой и другими девчонками мы порой сбегали с лекций и в соседнем «Овощном», в отделе «Соки-Воды» пили яблочный сок с мякотью, абсолютно счастливые от легковесности существования и совершенно не сомневавшиеся в осуществлении мечтаний каждой из нас.

Я закончила университет с красным дипломом и по распределению попала в Институт, где сейчас работаю. Тамара решила заняться профессиональным спортом, но после травмы, полученной на тренировке, оставаться в большом спорте больше не могла, долго болела, располнела, пришла к мысли воспользоваться полученным образованием. Я у себя в Институте стала хлопотать, чтобы ее взяли к нам – кому шоколадку, кому коробку конфет, в зависимости от полета птицы.

Через пять лет работы в Институте я получила свою квартиру, представлявшую из себя голые бетонные стены с разбитыми, а кое-где и вообще отсутствующими корпусами розеток, небеленые потолки с проводками в центре для лампочек, окна с поцарапанными стеклами и пол с блеклым линолеумом, вздувшимся так, что не открывалась ни одна дверь, а завершали эту картину протекающие над раковинами краны и унитаз без сливного бачка. Все. Работай.

За полтора года, что длился мой ремонт, я поняла одну важную вещь: русская баба может все. Весь ремонт я осилила сама, одна. Только сантехнику и электричество приглашала сделать слесарей-алкоголиков, которые своей халатной работой порой доводили меня просто до исступленных слез. И еще Тамара приходила помогать мне перестилать линолеум и врезать замки. Друзьям и знакомым я теперь звонила только в поисках материалов для ремонта и с этой же целью каждое воскресенье ходила на «черный рынок», где ко мне подбежит порой какой-нибудь мужичок в петушке и так быстро, заговорщически: «Шанель № 5 нужна?», на что я ему: «Нет, мне бы бустилата…»

И при всем этом еще нужно было ходить на работу, хорошо выглядеть, чтобы никто и не усомнился в том, что ты – королева.

На новоселье ко мне приехали родители и Валя со своей двухлетней дочкой Дашей (муж у Вали через год после свадьбы утонул пьяным на озере). Мама, когда увидела, сколько работы я сделала, начала плакать, я – смеяться над ее слезами. Валя – суетиться, моя любимая племянница – лазить по линолеуму, а отец с гордостью сказал, что я нашу породу, везде выживу. Об этом он с гордостью сообщил и моим соседям, познакомившись с которыми, напился «за встречу». «Уж к дочери приехали, и то озорует»! – извинялась перед соседями мама, когда мы с Валей вели отца через лестничную площадку к моей квартире. На следующее утро отец проснулся раньше всех и, будто ничего и не было, с деловитым видом начал чинить барахливший утюг.

Когда за все приходится бороться, начинаешь предъявлять к жизни требования. Я требовала у жизни прежде всего любви. Настоящей. Чтобы найти дорогого человека. Чтобы взглянуть и понять – это он! В университете многие мальчики приглашали меня на свидания, но в каждом из претендентов я находила недостатки, либо во внешности, либо в характере, ни один из них не смог по-настоящему заинтересовать меня. А раз так, то тогда зачем встречаться? Ведь я, например, никогда не хотела просто из любопытства отдаться кому-либо. Я всегда была слишком романтична для этого. Ребята, видимо, почувствовали во мне что-то требовательное и отпугивающее и вскоре стали обходить меня стороной. После университета – Институт, где уже другое поколение, мужчины в основном женатые, а в компании молодежи я была редким гостем, к тому же время отнимали работа, ремонт, проблемы, да и в моих принципах ничего не изменилось. Словом, сейчас, будучи уже тридцатилетней женщиной, я не узнала даже что такое поцелуй, не говоря уже о чем-то другом.

Вам дико? Но ведь так бывает. И знаете, дело даже не в возможностях, их у любого человека множество, дело в психологии и привычке к традиционному образу жизни. Порой я говорила себе: «Да как же ты еще живешь?!», но тут же отвечала: «Но ведь живу же». Живу привычной тихой жизнью, не хочу размениваться и говорю себе, что у меня еще все впереди.

А больше года назад, когда в наш отдел перешел Наиль, я посмотрела на него и поняла – это он. Если быть совсем точной, то в первый момент, когда я его увидела, я не просто поняла, а я что-то почувствовала, все равно что человек, который глотнул волшебного зелья, не подозревая о его свойствах, и вначале лишь ощутил что-то, а только потом понял, что именно он выпил, и что его первое ощущение от глотка было предвестником снизошедшей позже истины. Также и у меня – в первый момент какое-то зачарование, позже – озарение.

Наиль, я дождалась-таки твоего появления в моей жизни! Это произошло! Я не зря ждала! Ты…

Боже мой, о чем это я думаю, ведь между нами все кончено!

В салоне троллейбуса было лишь несколько пассажиров, доходило уже девять вечера, я сидела на дерматиновом сидении и сонно смотрела на мелькающие за окном огни города.

Все кончено, кончено! Я слишком устала от всего этого. Прощай, Наиль! Как видишь, я не умерла, потеряв любовь к тебе, а если и думаю о тебе, то исключительно по привычке.

Я вышла из троллейбуса на своей остановке и направилась к дому. Завтра нужно будет встречать Новый год. Добраться до родителей уже не успею. Тамара будет с мужчиной, за которого собирается замуж, значит, придется встречать праздник одной.

Уже открыв входную дверь, я почувствовала тяжелый влажный воздух в квартире. Из-под ванной выливалась вода на дорожку в коридоре. Когда я распахнула дверь в ванную, выяснилось, что там снова прорвало трубу с горячей водой. Я кинулась звонить в аварийную, но там никто не брал трубку, тогда я стала набирать номер Анны Ильиничны, влиятельной дамы из ЖЭУ с которой я специально попыталась завязать дружбу.

Сейчас снова придется просить, обещать отблагодарить, кому-то перезванивать, нервничать, бороться…

Мое существование малопривлекательно: красный диплом, к которому я так стремилась, не играет в моей жизни никакой роли, работа убивает меня своей скукой и однообразием, моя квартира постоянно преподносит мне эксплуатационные сюрпризы, и только появление в моей жизни Наиля заставило меня жить. Точнее, могло бы заставить. Ведь между нами все кончено.

 

Глава четвертая

 

«Московское время – восемь часов…»

Слава Богу, успеваю!

«…десять минут»

Что?! Уже десять минут?! Эта дикторша, наверно, специально делает такие большие паузы между объявлением часов и минут. Стерва, играет на нервах опаздывающих людей! От раздражения я даже выключила радио, чтобы не слышать ее голоса и, оставив чашку чая недопитой, поспешила из кухни в комнату одеваться на работу.

Праздники уже прошли, и наступил первый рабочий день в новом году.

Праздники… Дни, проведенные в одиночестве, с включенным телевизором, с мыслями о Наиле… Вовсе нет, я совсем не изменила свое мнение о нем, ведь между нами действительно все кончено, но просто невозможно сразу выкинуть из головы человека, который так долго занимал твои мысли…

Я решила, что не появлюсь на работе сломленная, грустная, неопрятная от наступившей апатии. Наоборот, я приду во всеоружии – шикарно одетая, веселая, довольная жизнью, чтобы Наиль понял, кого он потерял, выбрав Ульяну, чтобы видел, как я вполне счастлива и без него.

Моя соседка сверху, Люда, работает в универмаге. Она однажды затопила меня, на почве этого мы с ней познакомились и потом даже подружились. Люда иногда подбрасывает мне дефицитные тряпки, но, к сожалению, у меня не всегда есть деньги, чтобы купить их. Тогда Люда разрешает мне сходить на работу в чем-нибудь из ее гардероба. Вчера вечером я прибежала к ней со словами: «У тебя есть что-нибудь… революционное?!» Откусывая яблоко, Люда достала из шифоньера джинсы: «Последний писк!»

Сейчас я надевала эти джинсы, и у меня поднималось настроение при виде отражения в зеркале. Я небольшого роста и джинсы, сидевшие на мне как влитые, подчеркивали скрытые достоинства фигуры. Затем я надела узкий светло-бирюзового цвета свитер с высоким горлышком, еще раз прошлась расческой по своей пышной прическе, которая стала таковой после вчерашней химической завивки. Боевой дух мне задавала песня Пугачевой «Фотограф», которую я, несмотря на то что опаздывала, не поленилась и включила на проигрывателе – если брать реванш, то делать это нужно с шиком!

По улице я шла с гордо поднятой головой, такая же ехала в троллейбусе, а в ушах все слышала пение Пугачевой:

«Ты сними, сними меня фотограф,

Так, чтоб я смеялась беззаботно,

Так, чтоб я была неотразима,

Чтоб никто и не подумал,

Чтоб никто и не поверил

В то, что очень одиноко мне».

 

В Институт я забежала, процокав по огромной широкой лестнице парадного подъезда, надела счастливую улыбку, которой одаривала всех, начиная с вахтерши, затем гардеробщицы и продолжая сотрудниками, встречающимися в коридорах или лифте. Это были малознакомые люди, и мы только кивали головами при встрече, но я с удовольствием замечала их быстрый любопытный взгляд на меня. Я же шла, улыбалась, здоровалась как можно более непосредственно и свободно, словно говоря: «А, вы о моем новом облике? Господи, какие пустяки. Я уже и забыла об этом!»

– Здравствуйте,– специально негромко произнесла я, заходя в наш отдел, и тут же, как обычно, направилась на свое место.

Жизнь отдела на мгновение замерла: Ульяна и еще несколько женщин, собравшиеся в кучку и что-то обсуждавшие, замолчали, повернули головы в мою сторону, такая же реакция была у остальных, краем глаза я видела, как на меня неотрывно смотрит Наиль. Великолепно! Просто великолепно!

Я положила сумочку на свой стол, делано переводя дыхание от слегка поспешной ходьбы.

 – Хорошо выглядите,– с ядом сказала мне одна из сотрудниц, тридцатипятилетняя высокомерная Алевтина. Ее снобизм вытекал из того, что, как говорили, она была родственницей нашей начальницы Веры Сергеевны, а кроме того, ее муж регулярно отправлялся в командировки за границу, привозил ей оттуда модные вещи, и на этом основании Алевтина решила, что она – Элизабет Тейлор, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Спасибо.

Обмен милыми улыбками и змеиным холодом.

Отдел зашевелился, придя в себя, но внимание всех до сих пор было направлено на меня, только теперь многие, взяв себя в руки, маскировали это.

Ко мне поспешила Тамара.

– Потрясно, потрясно! – как всегда заговорщическим полушепотом произнесла она с искренней радостью за меня.

– Продолжим смотреть спектакль,– еле слышно шепнула я, благодарно глянув на нее.

– Какие славненькие брючки! – ко мне подсела Ульяна со своими слащавыми интонациями и с фальшивой радостью. – Нель, за сколько взяла?

– О! это же новогодний подарок! – с легким и добродушным возмущением громко воскликнула я.

Ульяна сладенько засмеялась.

– Ах ты, негодница! – хихикая, начала она. – И блеск какой в глазах появился! Это кто ж тебе такие подарки делает?

– М-м… Секрет!

– А-ха-ха, ха-ха!

Тут, следуя примеру Ульяны, меня облепили все девчонки нашего отдела.

Наиль сидел за своим столом, перекладывая бумаги и демонстративно даже не поднимая на меня глаз.

– Свитер? Конечно, Индия!..– я весело и раскованно отвечала на вопросы сотрудниц.– Да, праздники, прошли замечательно!.. Да ты что?.. Мы тоже ходили на елку… С кем, с кем – с друзьями! Ха-ха-ха!

«Чтоб никто и не подумал,

Чтоб никто и не поверил…»

 

Мое появление в джинсах в нашем суровом и «добропорядочном» Институте действительно обратило на себя внимание.

Вера Сергеевна отозвала меня в сторону и извиняющимся тоном пыталась уговорить меня «больше ТАК не делать». Причем, зная меня, она добавляла: «Вы же не Ульяна!»

Алевтина, которая никак не могла смириться с тем, что ее сегодня попрали с давно закрепившегося за ней места «королевы мод», тоже не выдержала и в обеденный перерыв этак прохладно-спокойно произнесла мне в лифте: «Нелли Ивановна, я, конечно же, ничего не имею против женщин в брюках, мне это даже очень нравится, но не думаете ли вы, что для работы это уже слишком?» «Нет, не думаю»,– как можно более дружелюбно и легковесно ответила ей я и специально обогнала ее по пути в столовую, чтобы она посмотрела на предмет спора еще раз.

«Ты куда пропала-то? Говорят, разоделась тут!» – это было импульсивное приветствие Ларочки, разыскавшей меня, разговаривающую с женщинами в коридоре в конце обеденного перерыва.

«Вы посмотрите только на нее, а-ба! Ты за рубеж что ль собралась? – она тут же деловито завернула мне сзади свитер, чтобы посмотреть наклейку на джинсах.– «Рабако»! – с торжествующим видом воскликнула она, прочитав.– Грандиозно! Неля, это фирма! Где урвала? Познакомь!

Решив, что на мне теперь можно нажиться, Ларочка перевела разговор на то, чем давно и подпольно занималась в Институте: «Нель, у меня есть кофта – последний крик моды! Отдам за двадцать!»

Что-о? кофта за двадцать?! Ну уж извините, вы меня принимаете за кого-то другого (это у меня в мыслях, а на лице все те же искусственные улыбочки).

«Пойдем, она у меня в отделе, примеришь! Пойдем!» – не унималась Ларочка. Я отлично знала, что не куплю эту кофточку, так как у меня осталось только двадцать три рубля до зарплаты, которая будет лишь через две недели, но я решила «держать марку» и пошла с безостановочно трещавшей Ларочкой. Я спиной почувствовала, как женщины, с которыми я стояла, теперь смотрели на меня с ненавистью, рожденной из чрева зависти.

Да, мне понравилось быть в центре внимания, строить из себя не ту, кем я являюсь, но я затеяла все это только ради Наиля, дабы показать ему, что он не властен надо мной. Но Наиль словно понимает скрытый мотив моих действий и потому старается по возможности и вовсе не обращать на меня внимания, будто говоря всем своим видом: «Играй, играй. Мне вся эта твоя мышиная возня глубоко безразлична». А раз так, то тогда повторяю тебе еще раз: ты мне безразличен тоже! Обеденный перерыв закончился, и все мы уже работали. Я посмотрела на Наиля, он что-то писал. Что я испытываю? Ничего. Аб-со-лют-но ничего! А что еще можно испытывать к совершенно чужому человеку, которого даже и не знаешь толком? Наконец-то все мои чувства перегорели. Бесплодная любовь зачахла и умерла. Я свободна! Свободна!

И я не обманываю себя, иначе откуда же эта легкость, будто я сбросила все оковы и откуда же это желание жить, будто передо мной открыты все пути!

Торжества мне еще добавляло и то, что, по моим наблюдениям, в отношениях Наиля и Ульяны, несмотря на новогоднюю вечеринку, не произошло никаких тенденций к сближению, они так же, как и раньше почти не общались друг с другом. Ха!

Остаток дня я проработала в прекрасном настроении, тем более, что сегодня рабочий день был сокращенный, так как администрация Института решила сделать всем работникам учреждения подарок – мы приглашались в актовый зал для просмотра любимого нами фильма Эльдара Рязанова «Служебный роман».

Тамара не пошла на фильм, так как у нее назначено свидание с ее возлюбленным, Геной. Я проводила Тамару до вестибюля, чтобы у нас была возможность поболтать без посторонних, а когда я вернулась, актовый зал уже был весь заполнен зрителями.

Мне удалось отыскать место – на одном из рядов оставались не заняты два кресла с краю. Я села на одно из них. Справа от меня сидела незнакомая мне женщина, явно из другого отдела, поэтому мне не с кем было пообщаться, и я просто осматривала заполненный разговаривающими сослуживцами зал.

Неожиданно в зал вошел Наиль и какой-то мужчина вместе с ним. Они стали искать свободные места, но нашли лишь одно, где-то в середине зала, и Наиль, кивнув знакомому головой на прощанье, стал осматривать зал дальше, пока не увидел пустое кресло рядом со мной.

Он сел рядом. Мы обменялись пустыми, ничего не значащими отрывистыми фразами. Не прошло и минуты, как свет в зале погас.

 Ситуация мне показалась чертовски пикантной. Когда ты влюблена и проводишь месяцы в надежде хотя бы на малейшее сближение – ничего не происходит; когда же любовь уходит и тебе уже ничего не надо, то вот тебе, пожалуйста, и твой бывший любимый в сантиметре от тебя и даже темнота… Кстати, темнота что-то затянулась, на экране до сих пор не появилось не то что кадра, а даже луча света. Видимо. Произошла какая-то техническая поломка. Люди, оказавшиеся погруженными во мрак, стали свистеть, топать ногами и смеяться.

Мой локоть лежал на ручке кресла, но заняв лишь ее половину. Неожиданно я почувствовала, как на свободную половину подлокотника свою руку положил Наиль, видимо предполагая, что подлокотник пуст. Однако, почувствовав мою руку, он свою не убрал. Я тоже.

На экране появилось изображение, вызвав одобрительный гул публики, темнота в зале превратилась в полумрак.

Наши руки соприкасались предплечьями… Я почувствовала внутри себя истеричный смешок – поистине жизнь непредсказуема. Это же искушение! Да, мне специально послано искушение, чтобы проверить прочность моего решения о разрыве наших отношений с Наилем. И если я хочу доказать, что умею держать слово, то должна немедленно убрать руку с подлокотника. Но я не хочу убирать руку, мне приятно…

Что?! Приятно?! Боже, что со мной?!

Но мне действительно приятно, у меня тепло проходит по всему телу от прикосновения только к его руке… Так почему я должна убирать свою руку, лишать себя хотя бы этого маленького счастья?!

«Ты ведешь себя неприлично! – начала рубить словами Неля-Здравый Смысл.– Называется порядочная женщина – сидит чуть ли не вжавшись плечом в малознакомого мужчину!»

Кому какое дело? Кресла маленькие, тесно. Я просто немного забылась, потому что смотрю интересный фильм, и он не убирает руку, наверно, по тем же причинам.

«Совершенно точно! – подловила меня Неля-Здравый Смысл.– Он лишь увлечен фильмом, и ему нет никакого дела до того, к чему прикасается его рука».

Неожиданно Наиль убрал руку с подлокотника, но только для того, чтобы усесться поудобнее. Он положил локоть на спинку своего кресла, так, что его кисть висела на уровне моего плеча, даже дотрагиваясь до моего свитера. Я сидела неподвижно, лишьуставившись на экран, но в мыслях не представляя, что мне делать, как реагировать, я только впитывала и запоминала каждое его движение. Наиль снова закопошился, убрал свою руку со спинки кресла, при этом очень легко задел меня своей кистью по плечу, после чего снова положил руку на подлокотник, как и прежде соприкасаясь с моей рукой, которую я предусмотрительно не убрала.

«Ну сделай же что-нибудь! – закричала мне Неля-Любовь.– Он ждет от тебя ответной реакции!»

Какой? Что мне сделать? Я не знаю, не знаю!.. Мне тридцать лет и вам известно, что я совершенно неопытна, потому я не представляю, как должна сейчас вести себя! Сделай то, что тебе подсказывает сердце! Но мое сердце только бьется как ненормальное! Тогда вспомни, что делают в таких случаях в фильмах! Вы что, шутите? До каких фильмов мне сейчас дело?! Ну в таком случае ты холодная, фригидная льдина, поняла?! Дикая! Досиделась до тридцати лет, да ты… Не надо! Пожалуйста, не надо… Не надо… Дайте мне хотя бы посидеть, соприкасаясь с ним…

Фильм кончился. Зажгли свет. Все начали вставать, переговариваться, направляясь к выходу. Мы с Наилем тоже пошли к выходу – к одному, но разными путями. Волшебство, появившееся от наших соприкосновений в темноте исчезло, уничтоженное снова возникшей атмосферой чисто служебного общения. Однако, след от этого волшебства остался и очень сильный, я не могла смириться с тем, что после этих моментов в полумраке все будет так же, как раньше, что ничего не изменится, потому что мы снова превратились лишь в коллег. Но что мешает нам стать больше, чем коллегами? Наверно, действительно моя дикость. Дикость от неведения, одиночества, страха перед неизведанным… Но разве завоевание дикого создания не является самой дорогой победой в борьбе за любовь?

– Прокомпассируйте, пожалуйста,– я уже в троллейбусе, и стоявшая радом женщина протянула мне талон, потому что я ближе других к компостеру. Выполнив ее просьбу, я снова вернулась к своим размышлениям.

Судя по этим прикосновениям Наиль небезразличен ко мне. Неля-Здравый Смысл попыталась было сказать, что все эти прикосновения лишь случайность, но тут уже вмешалось мое сердце. Оно сказало твердо и безапелляционно: «Я ЧУВСТВУЮ», и я согласилась с ним. Неля-Здравый Смысл была повержена, я ликовала. Но как же это трудно, чувствовать взаимное влечение друг к другу и подавлять его, а все из-за какого-то необъяснимого психологического барьера.

Кто-то коснулся моего плеча.

– Привет! Куда едешь?

Я обернулась.

Наиль.

Я растерялась, он подошел ко мне ближе, держась за поручень наверху.

– Домой. Куда же еще.– Конечно же, мои ответы глупы и односложны.

Он улыбнулся.

– Ну у тебя же столько знакомых… Я подумал, может, к кому-нибудь из них, продолжать праздновать Новый год.

– Вообще-то Новый год я отмечала одна, сидя перед телевизором за журнальным столиком с едой.

Наиль посмотрел на меня удивленно и довольно. Я ответила ему быстрым нервным взглядом. У меня нет от него тайн.

– Но ты же говорила подругам…

– А! Камуфляж…

Он молчал, ожидая, что я продолжу, и я заговорила снова:

– Да мне никакая компания и не нужна была… Мне хотелось быть только с одним человеком…– Я сама испугалась своих слов.

Наиль тоже, как мне показалось, на какую-то долю секунды растерялся, а затем, после паузы, спросил как можно более непосредственно:

– Интересно, а я этого «некто» знаю?

– Да.

– Он работает в нашем Институте?

– Да.

– В нашем отделе?

– Да.

– Это Петр Петрович?

– Нет.

– Витя?

– Нет.

– Ну уж не Григорий Степанович?

– Нет, конечно!

– …Саша Нечаев?

– Нет.

Все остался сам Наиль. Теперь все стало понятно, но я ведь ему ничего и не говорила, лишь односложно отвечала на вопросы.

Все решать ему. Как он прореагирует, так и будет. Сведет все к шутке, замнет – значит, не хочет. И я тоже тогда не буду истерично и поспешно выкладывать все свои карты. А если поставит все на свои места, то лучше и не придумаешь.

Он стоял, молчал, не зная что говорить и куда посмотреть, а потом вдруг взял, схватил мою левую ладонь своей правой. Я почувствовала себя как скрипка в руках мастера – я умирала от желания, чтобы на мне заиграли.

Взгляд во взгляд.

Не украдкой.

Ладонь в ладони.

Возбуждение.

Ток.

– Я этого очень ждал,– вдруг тихо и, пытаясь не выдавать свое волнение, произносит он.

– А как этого ждала я! – во мне уже нет ни капли стеснительности. И все вдруг стало легко и гармонично! Так прекрасно!

Кто-то коснулся моего плеча.

– Привет! Куда едешь?

Я обернулась.

Кто это? Боже мой, это же Мишка, бывший сокурсник! Привет, как дела? Женат уже? Дочка? Сколько ей? Хорошенькая, наверно? А работаешь-то где? Слушай, а Рита Медведева тоже ведь там? Ну и как у нее, наладилось что ли все? Правда? Ой, Миш, моя остановка! Ну ладно, побежала! Хорошо, что встретились. Привет, кого увидишь!

Я вышла из троллейбуса. Перешла дорогу к дому. Тяжело. Тяжело, тяжело как! Ведь мог бы там в троллейбусе сзади меня стоять Наиль, а не Мишка! И у нас с Наилем мог бы получиться тот разговор! И вообще все бы тогда могло получиться! Только бы вырваться из этих служебных стен! Оказаться бы где-нибудь вместе! Вместе…

Перебарывать себя каждую минуту, каждую секунду, мне надоело, не могу больше! Сейчас открою банку сгущенки, которую мне по блату достала Люда, включу телевизор, приму ванну, буду читать какую-нибудь книгу, лягу в чистую постель, сделаю себе чай с лимоном, намажу лицо дорогим московским кремом, который хотела подарить одной приятельнице, но теперь подарю себе. Словом, буду услаждать свое тело до тех пор, пока оно не скажет: «Ну, в принципе-то я довольна».

Добиваться того, чтобы тело говорило эту фразу без «в принципе», я еще не научилась.

 

Глава пятая

 

Унылые дни… Институт, Институт, Институт… Лечу туда, как на крыльях, ведь там единственная для меня возможность увидеть Наиля. Каждый рабочий день – это буря невостребованных чувств в моей душе. Снова взгляды на Наиля, украдкой или, если никто не видит, в открытую. Затем рабочий день кончается, и все расходятся. Домой я всегда иду одной и той же дорогой – несколько магазинов, холодная остановка, троллейбус, набитый пассажирами так, что даже можно не держаться за поручень – люди прижимают со всех сторон, и весь этот путь отягощается грузом несбывшихся надежд на чудо, которое должно было случиться непременно в этот день, но не произошло. Несбывшиеся надежды – как засохшие листья на деревьях, даже потеряв жизнь, они еще некоторое время продолжают держаться на ветках и лишь потом опадают. Мои неоправдавшиеся надежды тоже «опадут» в течение нескольких вечерних часов, и на их месте сразу же появятся новые, чтобы утром я снова летела на работу как на крыльях.

Сегодня мы с Тамарой шли из Института вместе. Она попросила меня зайти с ней в «Обувь», чтобы помочь выбрать модные туфли к ее свадьбе с Геной.

Я смотрела на Тамару и радовалась за ее счастье. В глазах каждую секунду – жизнь, в любом движении – целеустремленность и энергия!

– Тамара, ведь это любовь! – сентиментально воскликнула я.

– Конечно! Ну конечно! – каждое ее слово было пронизано счастьем.– Ты понимаешь, мы с Геной как одно целое! Он мне сказал, что без меня он уже не сможет жить! Так ведь и я не смогу!

– Как это, наверно, здорово! – с мечтательным воодушевлением произнесла я.

На улице уже было темно и слегка морозно, однако жизнь в городе кипела вовсю. Все торопились с работы: шли пешком по тротуарам, либо ехали на автомобилях с включенными фарами по обилию дорог и перекрестков, горящих разными цветами светофоров.

В нашем с Тамарой разговоре возникла небольшая пауза.

– Неля, но ведь ты тоже влюблена! – ободряюще воскликнула Тамара, почувствовав во мне легкую грусть.– В тебе тоже живет это прекрасное чувство!

Я устало усмехнулась.

– Во мне живет влюбленность, а любовь живет в тебе.

– И чем же они по-твоему различаются?

– Ну…– я собралась с мыслями,– я же не знаю Наиля по-настоящему. Я ведь влюблена в него таким, каким он мне представляется, а это и есть только влюбленность. А ты уже глубже познакомилась с Геной, ты уже рассматриваешь его со всех сторон и, судя по тому, что не разочаровываешься в нем, твоя первоначальная влюбленность перерастает в настоящую любовь.

– Наверно, это так,– немного подумав, согласилась Тамара.

Мы перешли дорогу.

– Нет, ну хочешь я расскажу Наилю о твоих чувствах к нему? – вдруг импульсивно выдала Тамара после затянувшегося молчания.

– Да ты что?! Ни в коем случае! – испуганно отреагировала я. В наших отношениях с Наилем все должно быть правильно. Если нам суждено быть вместе, то я хочу, чтобы первый шаг друг к другу мы сделали сами, чтобы мы были наедине во всех смыслах, чтобы не прятались за спины друзей, когда бы дело коснулось решительных действий.– Пообещай, что ты этого не сделаешь!

 – Нет, я тебя не понимаю! – возбужденно воскликнула Тамара, но наткнувшись на мой бескомпромиссный взгляд, раздраженно махнула рукой: – Ну, если ты так хочешь, пожалуйста.

Свои обещания Тамара держит, я могу в ней быть уверена всегда. Но… неужели в глубине души мне хочется, чтобы Тамара нарушила данное слово?

 

 

Звонок в квартиру Люды имитирует пение канарейки. Я стояла у входной двери и ждала, когда мне ее откроют. Глаза мои горели, движения были нетерпеливы, жизнь переполняла меня всю, ведь в моей голове появилась идея и мне не терпелось ее осуществить!

Дело в том, что сегодня у нас в отделе зашел бессмысленный разговор о животных, и Наиль сказал, что его любимое – это леопард. Вечером, когда я пришла домой, в моей голове тут же родилась бредовая мысль – прийти завтра на работу в кофте расцветки леопарда. Наиль, увидев меня в такой кофте после вчерашнего разговора, сразу же поймет ЧТО я ему хочу сказать этим негласным действием. Однако, у меня не было одежды такой расцветки, а желание действовать уже набрало обороты, и потому я снова поспешила к своей соседке сверху.

Стоя на лестничной площадке, я услышала приближающиеся голоса Люды и ее энергичного десятилетнего сына Саши, что-то выпрашивающего у матери, затем был звук включаемого в коридоре светильника, и глазок в двери стал светлым, далее на мгновение потемнел, после чего загремел замок, и дверь открылась.

– Люд, привет, вы еще не спите?

– Какой сон, ты че? – сухопарого телосложения Люда была в красном халате, очках с толстыми линзами и с бигудями на голове.– Это ж не семья, а какое-то гадство!

– Мам, ну, мам! – продолжал что-то канючить Саша, худой, веснушчатый и с коричневыми передними зубами.

– Нет, я сказала! – визгливо сорвалась Люда.– Иди на кухню уроки учить!

– Саш, на вот гостинец, я сегодня пирог пекла,– протянула я мальчишке тарелку с треугольным куском шарлотки.

– Обойдется! – перехватила тарелку Люда. – Уж все зубы сгнили! Гад! Ну-ка марш отсюда, я сказала! – она обернулась ко мне.– Нель, ну че уж последние куски от сердца отрываешь! – покачала она головой, имея в виду пирог.

– Да ты че говоришь-то, ерунда какая! – отмахнулась я.– Я ведь к тебе зашла кофту спросить расцветки леопарда.

– А, щас найдем. Куда собралась-то?

– Пайка! Люд, Райка! – раздался в этот момент крик Людиного мужа из зала.

Мы с Людой поспешили в зал, где по телевизору шла программа «Время». Я и толстый Людин муж, сидящий в кресле в майке и кальсонах, поспешно поздоровались, все внимание было приковано к экрану, где в это время Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна, прилетев в какой-то город, отвечали на вопросы окруживших их трудящихся в аэропорту. Сейчас Раиса Максимовна начала живо, уверенно и невпопад дополнять ответы мужа.

– Нет, ну и че она сказала? – комментировала происходившее на экране Люда.– Обязательно ей нужно было всунуться! – Люда постоянно говорила, что даже видеть супругу генсека не может, но тем не менее всегда предупреждала своего мужа, чтобы он звал ее к телевизору, если будут показывать Горбачеву. Мне казалось, что в глубине души Люда была рада существованию Раисы Максимовны, принесшей в нашу тусклую советскую политику яркие краски.

Я придерживалась такого же мнения, хотя и не пыталась его замаскировать. Порой, глядя на Горбачеву, мне казалось, что она, жена политика, и Гурченко, народная актриса,– разлученные в детстве сестры. Будто они попали в разные сферы, стали разными людьми, но генетическая начинка осталась одна, какую-то созидательную любовь к собственной индивидуальности я находила в каждой из них.

Люда продолжала возмущаться, на что ей противоречил муж, тут и я не выдержала, вмешалась, и мы с удовольствием, пока репортаж не кончился, подискутировали по поводу первой дамы СССР.

– Ну, пошли,– позвала меня Люда после этого в коридор, где был ее гардероб. В коридоре Люда увидела, что моя тарелка, стоящая на трюмо, уже пуста.

– Сашк, это ты сожрал?! – Люда сообразила, что ребенок спрятался в ванной.– Ты почему меня все время не слушаешься? Ну-ка открой!

 – Это кошка! – визгливо закричал Саша, не открывая.– Она спорола, а не я!

– Какая кошка?! Какая кошка?! Кошка все время с отцом в зале сидела!

– Да была она здесь, клянусь!

– Илю-уш! – закричала мужу через всю квартиру Люда.– Кошка все время с тобой была?

– Да! – закричал толстый Илюша.

– Врет этот папка, врун несчастный! – испугавшись затараторил через дверь Саша.

– Нель, я уже не знаю, что мне с ним делать,– повернулась Люда ко мне.– Завтра в школу вызывают! В учительницу мелом кинул!

– Потому что Швабра – дура! Ты сама, мамка, говорила! – с обиженным азартом закричал Саша.

– Я про нее говорила только, что не тронь сама знаешь че – вонять будет!

Когда Люда дала мне кофту, я вернулась в свою нелюдимую квартиру, где только радио что-то одиноко бормотало на кухне. Одиночество моего жилища успокаивало, делало меня свободной и эгоистичной. Моя квартира стала для меня цитаделью, убежищем, родным углом, и я не хотела бы в нее никого пускать. Никого. Я одна. Но также я хочу мужа, детей, счастливые будни и маленькие праздники. Мои мечты борются во мне с растущим эгоизмом старой девы. Любой человек, если у него рядом нет любви, становится эгоистом.

 

 

На следующее утро я шла по коридорам Института в кофте леопардовой расцветки и вдруг поняла, что не смогу появиться в ней в нашем отделе. Всем сразу станет понятно то, что должно быть понятно только Наилю. Но что же мне теперь делать, ведь я уже на работе и причем в этой кофте! Я шла по коридору, чувствуя ужасный дискомфорт, мне казалось, что все сотрудники из всех отделов показывают на меня пальцем со словами: «Смотрите, вот эта дура, которая может признаться в любви только с помощью леопардовой кофты».

Нет, я так не могу! Пускай даже ни у кого и нет таких мыслей, но сам факт того, что они возможны, убивает меня. Но что делать? Ехать домой, чтобы переодеться, уже поздно… Ларочка!

Воодушевленная найденным выходом, я поспешила в проектный отдел. Только что пришедшая Ларочка сидела, переобуваясь в туфли.

– Та кофта? – переспросила меня она. – Нет, еще не продала. – Она с энтузиазмом вскочила и достала из нижнего ящика своего рабочего стола пакет. – Нель, бери, это фирмá!

При виде совершенно безвкусной кофты, за которую предстояло отвалить двадцать рублей, у меня окончательно испортилось настроение. Но я не могла допустить того, чтобы весь отдел потешался надо мной, появись я в леопардовой кофте. Честь для меня значит многое. Кроме того, если весь отдел поймет, что я своей кофтой призываю Наиля к действию, то все сотрудники будут ждать своего действия от Наиля, в противном случае готовые обвинить его в робости и отсутствии духа. Чтобы избежать подобных негласных обвинений, Наиль, конечно, попытается что-то предпринять, но… Простите, но подачки и следствия обязательств я не принимаю. Боже, зачем я вообще затеяла эту «леопардовую» историю? Все из-за желания открыться Наилю…

– Ларочка, ну скинь хотя бы немного, и я возьму,– просила я секретаршу.

Однако, Ларочка словно чувствовала, когда человек заходит к ней с уже твердой уверенностью купить вещь и в таких случаях никогда не уменьшала цену.

– Неля, я бы с удовольствием, но не могу, понимаешь? Я бы тебе вообще ее бесплатно отдала…

– Хорошо, я беру,– оборвала я поток ее слов и полезла в кошелек. Больше всего не люблю лицемерие. В жизни и так многое оказывается не таким, каким представлялось.

 – Ты не пожалеешь, я гарантирую! – снова включилась Ларочка.– Я однажды даже по телевизору видела как блондинка из «АББЫ», Анни-Фрид, в точно такой же кофте выступала, правда!

Я метнула на Ларочку недоверчивый взгляд.

– Нет, действительно Анни-Фрид выступала в такой кофте! – снова принялась убеждать меня она.– Я вообще всех американских певцов знаю.

– «АББА» из Швеции, вообще-то,– поправила ее я.

– А, какая нам разница, живем тут как…– от горечи она даже не договорила фразу, и только протянутые деньги смогли ее оживить.– Нель, а тебе еще тушь для век «Елена» не нужна?

Она что, издевается надо мной?

Я поспешила в женский туалет, чтобы переодеться. За этим занятием меня застала там Ульяна.

– Батюшки, Нелли Ивановна у нас сегодня для кого-то принаряжается,– пропела она своим сладко-ядовитым голоском.

Я поспешно продела вторую руку в рукав новой кофты, выпростала волосы из-под воротника и оценивающе поглядела на свое изображение в зеркале.

– Это только для себя,– как можно более невозмутимо ответила я.

– Женщины всегда одеваются для мужчин,– назидательным тоном произнесла Ульяна, закрывая дверь в будочку.

«Только если нужный мужчина это оценивает,» – хотела добавить я, но предпочла поторопиться в свой отдел, где провела очередной тоскливый день, не явившийся в моей жизни ничем, кроме как одной из многих ступенек к будущему.

 

Глава шестая

 

Будничный вечер. Ужин, газеты, диван, телевизор, телефон, еще один ужин, снова сплетни по телефону, опять телевизор, затем постель, заведенный будильник рядом, зеркало в ванной, ночная сорочка, темнота. И так всегда.

От такого образа жизни мне хочется в отчаянии закричать, но, к сожалению, даже это ничего не изменит.

Сегодня вечером я почувствовала, что просто задыхаюсь в своей квартире. Тихая, размеренная жизнь, спокойный характер заставляют меня иногда, видимо, для равновесия, выкидывать безумные штучки. Так и сейчас. Несмотря на то что время было уже одиннадцатый час, и на улице из-за замедленного зимнего ритма жизни стояла почти ночь, я, наспех одевшись, выскочила на воздух. Я даже не задумалась о том, что это опасно – выходить одной ночью на улицу. Просто мне было необходимо хотя бы что-то изменить в привычном течении жизни, почувствовать свободу.

На улице меня сразу же успокоила погода. Было по-вечернему тихо, чистые снежинки тактично и ненавязчиво опускались к земле, заволакивая тротуары пышным белоснежным налетом, дорожные фонари излучали мягкий свет, редкие прохожие, оказавшись вне массы, превращались в неповторимых людей.

Я шла медленно, засунув руки в карманы куртки, наслаждаясь окружающим меня спокойствием и умиротворением. Ночью город был совершенно другим, нежели днем. Казалось, суета и тревоги отступили навсегда… И вдруг на меня накатило счастье! Я уже не видела ни одной проблемы в своей жизни, спокойствие природы словно говорило мне, что я не должна волноваться, что все у меня еще будет, и приду я к этому, сумев сохранить душевную чистоту, и оттого буду счастлива вдвойне!

Мне стало очень хорошо от этих мыслей, радость и гармония появились во всех фибрах моей души, в каждой клетке моего тела. Кто сказал, что счастья не бывает? Вот оно, во мне, просто пришло, хотя я и не прилагала к этому усилий! Для этого даже не потребовалось, чтобы в моей жизни что-то изменилось, просто счастье сказало: «Пора тебя побаловать!» и появилось. Как это здорово, просто идти по ночному городу, никуда не спеша и ощущая душевное равновесие!

Сзади себя я услышала заливчатый детский смех. Меня тут же обогнала молодая семья из родителей и маленького ребенка. Затянутый в теплую одежку мальчик, смеясь и оборачиваясь, бежал вперед, а его папа, согнувшись и крича «Сейчас догоню!», имитировал погоню за малышом, мама же шла за ними следом, неся на себе солидность гордой матери и радость счастливой женщины.

Семья, ребенок… Хотя у меня и был повод для зависти, ее даже не могло возникнуть во мне, я лишь от всей души желала этим людям счастья. А еще больше хотелось уберечь их чистого и наивного ребенка от всех несправедливостей и ударов жизни, хотя я, конечно же, понимала, что этот ребенок все равно, когда вырастет, столкнется с трудностями, но от этого защитить его почему-то хотелось еще больше.

Молодая семья уже скрывалась из поля моего зрения за углом квартала, видимо, они возвращались из гостей домой.

«Меланколие, дульче мелодие…» – приглушенно неслось пение Софии Ротару из открытой форточки в пятиэтажке, мимо которой я проходила.

Действительно волшебный вечер… если бы я еще вдруг встретила сейчас Наиля…

– Привет,– раздалось вдруг справа от меня.

Я быстро повернула голову: знакомая ироничная улыбка, по-доброму насмешливый взгляд – он догнал меня сзади!

– Привет,– нежно улыбнулась я.

Он, видимо, хотел спросить меня что-нибудь типа: «Не боишься идти так поздно одна?», но моя откровенная улыбка отмела все традиционные вопросы, не оставляя нам никакого другого выбора, кроме как раскрыть свои чувства. Сначала мы шли в напряженном молчании, затем вдруг посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись от того, что все и без слов стало понятно. Закончив смеяться, мы опять замолчали. Это молчание вдруг стало каким-то очень серьезным и рвущим сердце.

– Ты ведь измучила меня,– вдруг отрывисто произнес Наиль.

– А ты думаешь, что ты меня нет? – тихо ответила ему я.

– А разве да? – он косо взглянул на меня.

– А ты что не видел? – еще тише произнесла я, ответив на его взгляд.

– Видел.

– Ну вот,– после паузы сказала я только для того, чтобы заполнить возникшее молчание.

Мы продолжали идти вместе.

Я вдруг снова засмеялась и, словно не веря своим глазам, еще раз посмотрела на Наиля.

– Боже мой, как это все смешно!

– Ты находишь? – тоже стал кривиться в своей обаятельной улыбке он.

– Да, но сама не знаю почему. Мне кто-то говорил, что смех – это реакция на то, во что не можешь поверить. И вот сейчас мне просто трудно поверить в происходящее. Ведь я ждала этого так долго, а все произошло за какие-то несколько секунд.

– Ты не можешь говорить поконкретней? – уставившись куда-то вдаль, с легкой улыбкой осторожно произнес он.

– Ну…– у меня вдруг опять испуганно забилось сердце. – Я… Я, собственно, давно хотела сказать тебе, что… Н-ну, что… ты мне нравишься.

Он посмотрел на меня, и я испугалась, что он разочаруется в моих чувствах к нему.

– Точнее, что я люблю тебя!

– Да? – вдруг как-то по-детски трогательно переспросил он.

Я почувствовала, что на мои глаза наворачиваются слезы. Я не хотела сейчас еще и плакать, как дура, но от того, что я попыталась перебороть слезы, они потекли еще сильнее.

Мы остановились. Чувствовалось, что Наиль хотел сделать много, но от богатства возможностей не мог решиться на что-либо, и мы лишь смотрели в глаза друг другу, а я почему-то жизнеутверждающе кивала ему сквозь слезы.

– Мне тебе столько нужно рассказать,– наконец произнесла я.

– У нас впереди еще целый вечер,– ободряюще и открыто улыбнулся он…

В таких приятных мыслях я и сама не заметила, как вернулась к своему подъезду. Благодаря прогулке на свежем воздухе я крепко заснула. Следующее утро оказалось таким же суетным, как и всегда, даже не захотелось продолжать мысленный диалог с Наилем. Приведя себя в порядок, я выскочила на улицу, поспешила к остановке, стала трястись в людном и злобном троллейбусе, как вдруг поняла, что жизнь меня обхитрила. Я всегда верила в то, что счастье существует, и вот вчера вечером я испытывала его, но что это изменило? Ничего. Только жизнь получила возможность отражать мои обиженные нападки: «Я свои обязательства перед тобою выполняю,– словно говорила мне она.– Ты ведь веришь в счастье, ну вот оно у тебя и бывает иногда, как вчера вечером, например. Так что никакого обмена, дорогая моя!»

Если вчера был максимум того счастья, которое мне дано испытать, то мне больше не во что верить. Но вера, надежда, любовь – это мой воздух, а без воздуха жизнь невозможна. Откуда же мне взять силы, чтобы опять еще во что-то верить, на что надеяться и продолжать любить? Не знаю. Кто мне поможет? Никто. Что же мне делать? А что хочешь, то и делай.

 

Глава седьмая

 

– Этот волнующий момент запомнится вам на всю жизнь,– бесцветным голосом произносила работница ЗАГСа, уставившись в бумажку.– Потому что с сегодняшнего дня вы уже не просто граждане СССР, а ячейка, семья, будущие родители нового члена коммунистического общества. Пусть успех и счастье будут верными спутниками вашей жизни.– С чувством выполненного долга она отложила бумажку, чтобы следующую фразу произнести уже самой: – А теперь обменяйтесь кольцами.

Я посмотрела на Наиля. Он был очень сосредоточен, когда брал кольцо у Петра Петровича, своего свидетеля.

– Нервничает,– прокомментировал Гена.

– Да тихо ты,– шикнула на мужа Тамара и улыбнулась мне.

Я сидела слева от подруги. Почти все места в зале бракосочетания были заполнены институтскими работниками, родственников новобрачных было очень мало.

Свадебное платье Ульяны было довольно простеньким, ее желтые волосы были собраны в некую раковину, которую приминала белая широкополая шляпка с приделанными цветочками. После того как жених надел ей кольцо на руку, она взяла другое у своей свидетельницы и, уже не зная, как улыбаться, надела его напряженному Наилю. Один из наших сотрудников щелкал фотоаппаратом со вспышкой.

– Теперь распишитесь вот здесь – опять без помощи бумажки произнесла работница ЗАГСа. Когда подписи в книге были поставлены, она подытожила: – Объявляю вас мужем и женой! – и разрешила: – Можете поцеловаться.

Все мы, сидящие в маленьком зале, встали и начали аплодировать, молодые клюнули друг друга в губы, но этого было явно недостаточно и потому со второй попытки они имитировали поцелуй уже в течение нескольких секунд. Все радовались за новобрачных, заулыбалась даже работница ЗАГСа, но на нее уже никто не обращал внимания.

Какая-то женщина, которая всю церемонию торжественно держала в руках зимнее пальто, услужливо накинула его Ульяне на плечи, как только все вышли на морозную улицу, хотя идти до украшенной цветными лентами черной «Волги», предназначенной новобрачным, было не больше пяти шагов.

Мы все стали рассаживаться по автомобилям, чтобы эскортом поехать к Институту, в столовой которого должен был состояться банкет.

С того дня, когда Ульяна напилась на новогодней вечеринке, прошло три года. В моей жизни за это время не произошло ничего нового – добавилось только радости за Тамару, когда ты вышла замуж и родила дочку. Кроме того, Вера Сергеевна, наша начальница, уходила на пенсию и стало известно, что ее место, возможно, займу я. Что еще было особенного? Да, пожалуй, только мой шок, когда однажды в начале рабочего дня счастливая Ульяна прохихикала: «Девочки, поздравьте меня, мы с Наилем решили пожениться!» С того момента я беспрестанно чувствовала себя дурой. В течение всех последующих рабочих дней, и всех последующих домашних вечеров, и всей брачной церемонии и даже сейчас, когда я уже сидела на свадебном банкете, это ощущение собственной никчемности и обойденности не покидало меня.

После той новогодней вечеринки Наиль больше никогда не проявлял к Ульяне интереса, мне даже казалось, будто они обижены за что-то друг на друга, но месяца два назад наш отдел заметил, что они вдруг стали уверенно сближаться.

Я занервничала на это, и Тамара раздраженно сказала мне, что Ульяна в отличие от меня действует и потому добивается всего, чего хочет. После этих слов мне было очень плохо, неужели окружающим так трудно понять, что каждый человек – это индивидуальность и нельзя от одной индивидуальности требовать быть похожей на другую. Когда же дело у Наиля и Ульяны дошло до свадьбы, я просто разозлилась: «Ну и пускай! – выкрикнула я дома своему отражению в зеркале.– По крайней мере хотя бы какая-то динамика в этой истории, черт возьми!

Динамика! Ха! Да от такой динамики мне хочется выть! Однако, вместо этого я кому-то улыбаюсь, киваю, поддерживаю беседу, ем салат, слушаю музыкантов, поглядываю на новобрачных, сидящих во главе протяженного свадебного стола, выстроенного в форме буквы «п» из множества маленьких столиков.

Атмосфера застолья была веселая и непринужденная, то и дело произносились тосты, после них молодожены вставали и целовались под крики «Горько!» Дошла очередь произносить тост от имени нашего отдела. Это должна была сделать Вера Сергеевна, но она куда-то исчезла, и потому возникла небольшая заминка. Так как в скором времени место Веры Сергеевны должна была занять я, то все из нашего отдела стали смотреть на меня и делать мне знаки, чтобы тост произнесла я.

У меня все похолодело внутри. Нет, ни за что! Ни за что! Но меня уже чуть ли не толкали! Неужели никто из них не сможет сказать пару слов? Мне стало неудобно перед новобрачными за эту паузу на их свадьбе, я почувствовала себя обязанной спасти ситуацию, а не выставлять на передний план личные чувства.

Я встала. В зале воцарилась полная тишина, мне показалось, что все присутствующие знают о моей любви к Наилю. Я взглянула на Наиля, мне показалось, что он избегает смотреть в мои глаза. Я взглянула на Ульяну, мне показалось, что она глядит на меня с торжеством победительницы. Нет, лучше ни на кого не смотреть вообще.

– Может быть, я скажу немного грустную вещь, но зато справедливую,– с паузами начала я,– все люди желают найти свою любовь и порой это происходит. Но бывает так, что человек не умеет оценить ту любовь, которую ему дарят. Он отворачивается от этой любви и даже не подозревает, что теряет самое ценное, потому что не может быть ничего дороже самой искренней любви,– я перевела дыхание.– Так что давайте поднимем бокалы за то, чтобы в отношениях новоиспеченных супругов никогда не произошло подобного.

Боже, какая я дура.

Зазвенели бокалы, снова появился шум голосов, затем опять раздались крики «Горько!» Ульяна и Наиль встали, поцеловались, улыбнулись всем, сели под шум аплодисментов, снова заиграли музыканты, все опять начали есть и разговаривать.

Я механически положила себе что-то в тарелку, но не могла и думать о еде, потому что сгорала от стыда: как я могла сказать такие унизительные и разоблачающие меня слова? Как? На меня просто что-то нашло. Теперь я надеюсь только на то, что мои слова никто не понял!

Музыканты, расположившиеся со своими инструментами в углу зала, вдруг стали играть зажигательный мотив «Ламбады». Усидеть под популярную мелодию было просто невозможно, и потому постепенно все стали вставать из-за столов, чтобы задвигаться в танце. Улыбки, смех, визги, крики, жирные пальцы, пьяные физиономии, энергичные движения – все это окружило меня, когда я окунулась в толпу танцующих, завлекаемая полной розовощекой Тамарой и ее худым икающим Геной. Неожиданно откуда-то появилась вдребезги пьяная Вера Сергеевна с красным как помидор лицом. «У-ух!» – Начала выкрикивать она, разводя в стороны локти и по-русски притоптывая каблуками. Несмотря на мелодию «Ламбады», Вера Сергеевна начала визгливо выкрикивать частушки. Наши женщины тут же окружили ее, чтобы тоже притоптывать каблуками в такт и поддерживать своими голосами ее «У-ух!» Музыканты были вынуждены остановиться.

 

«У забора

в темном месте,–

 

пронзительно и на весь зал начала Вера Сергеевна следующую частушку,–

 

Наиль Ульянку

лишил чести,

теперь Ульянка

у забора

каждый вечер

ждет повтора! У-ух!»

 

Весь зал ахнул, кто-то взорвался смехом, в основном же все по-идиотски заулыбались. Вера Сергеевна продолжала выкрикивать «У-ух!» и, поставив руки в бока, кружилась на месте.

– Озорница наша, озорница! – слащаво смеясь и пробираясь к начальнице, восклицала Ульяна.– Дай я тебя поцелую, голубушка моя!

– Я тебе не голубушка! – отрезала Вера Сергеевна, продолжая кружить на месте, но уже делая это напряженно.

Ульяна захихикала:

– Шутница! Шутница наша! Ну давайте все танцевать! Музыку! Музыку!

Вера Сергеевна внезапно остановилась и, уставившись на Ульяну пьяным взглядом, тяжело произнесла:

– Вот за то, что ты мужиков отбиваешь, я тебя никогда не прощу! – не соблюдая координацию, Вера Сергеевна помахала перед лицом Ульяны пальцем.– Никогда!

Внутри меня все словно оборвалось. Значит, Вера Сергеевна давно догадалась о моих чувствах к Наилю.

– Вы что говорите, Вера Сергеевна? – Ульяна по-простецки удивилась и затем делано махнула рукой.– Господи, с ума уже все посходили,– с этими словами она хотела отойти от Веры Сергеевны, но та схватила ее за руку.

– Правда-матка глаза режет, да?

«Вера Сергеевна, миленькая, не надо! – кричала я в мыслях начальнице.– Переживу я и это, что же вы так реагируете?»

Ульяна стояла бледная и с внезапно постервеневшим лицом.

– Так, Вера Сергеевна, успокойтесь,– говорил Наиль, пытаясь встать между женщинами, словно они намеревались подраться.

– Что я тебе сделала? – зло и громко вдруг сорвалась Ульяна, не обращая внимания на Наиля.– Что ты меня так ненавидишь?

– Мужиков не надо отбивать.

– Ты че говоришь-то?! Кого я отбила?!

– Наиля,– Вера Сергеевна говорила тихо, переводя дыхание.

– У кого это я его отбила, дура?!

– Ты сама знаешь.

«Вера Сергеевна, не надо, пожалуйста, не надо!» – я стояла в невероятном напряжении.

– Ничего я не знаю! Что ты несешь! Жрет тут на халяву и еще будет че-то вякать! – зло прокричала Ульяна.

– Ульяна!..– Наиль еле сдерживал ярость.– Хватит… Вера Сергеевна, успокойтесь.

– Нет, мы это не будем заминать! – нервно выкрикнула Ульяна.– Вот пусть она перед народом говорит, у кого я тебя отбила! Пусть говорит! Кем она меня выставляет, сволочь такая!

– А я скажу! – приняла вызов Вера Сергеевна.

Мне казалось, что я сейчас умру со стыда. Мне нужно как-то вмешаться, успокоить их, ведь это все происходит из-за меня!

– Ну, говори, говори! – вспотев, не отступала Ульяна.– У кого я его отбила, а?

– У Алевтины,– осторожно произнесла Вера Сергеевна.

В зале стало тихо, слышалось только икание тамариного Гены.

«А причем тут Алевтина?» – растерянно подумала я. Причем тут Алевтина?! Я не понимаю… Я непроизвольно посмотрела на Алевтину. Та стояла с каменным лицом.

– Мне эти твои медвежьи услуги…– вдруг злым голосом начала Алевтина, обращаясь к Вере Сергеевне,– вот уже где сидят! – сорвалась она на крик и стремительно поспешила к выходу.

– Довольна? – ехидно обернулась Вера Сергеевна к Ульяне.

– Она же мужу рога ставила, кого ты защищаешь? – с ядом произнесла Ульяна.

– Аля разводиться собиралась,– Вера Сергеевна замолчала, раздираемая желанием высказать все, но не зная, с чего начать. Ее голова нервно подрагивала, вдруг она с горечью махнула рукой: – Быть в этом Институте больше не могу! Гадюшник проклятый! Ой, да тьфу на вас всех! – Вера Сергеевна поспешила вслед за Алевтиной.

Ульяна вдруг начала громко и по-театральному судорожно плакать. Наиль увел ее куда-то. Тамара своим наигранным жизнелюбием попыталась вернуть праздник, попросила музыкантов играть снова. Через пять минут в зале воцарилось прежнее веселье, многие танцевали, остальные, собравшись кучками за столами и посмеиваясь, обсуждали происшедшее. Вскоре вернулась Ульяна, поддерживаемая Наилем и с мученической улыбкой на лице. Всем своим видом она пыталась изобразить несчастную жертву, которая героически пытается вынести все, что выпало на ее долю. Ульяна и Наиль сели на свои места, Наиль что-то говорил Ульяне, она же начала есть.

Я все никак не могла осмыслить происшедшее. Что же это получается, значит, у Наиля уже был роман и  с Алевтиной? Но ведь этого даже я не заметила! Представляю, как эта холодная и расчетливая Алевтина прикладывала все усилия, чтобы ее адюльтер с Наилем оставался в тайне.

Я сидела за столом, но развернувшись лицом к танцующим. Мне вдруг захотелось истерично засмеяться. Да, Наиль времени даром не теряет, хотя, впрочем, он никому и ничего не обязан, а уж мне тем более, и его вины здесь нет. Он, видимо, стал встречаться с Алевтиной, но это заметила Ульяна, забеспокоилась и прибрала Наиля к своим рукам. Ах, стервы, устроили тут из-за него побоище! Они же просто смешны! Нет, я до такого унижения не опущусь. Предпочитаю, чтобы за меня сражались, а не я за кого-то. То же самое, но уже в отношении себя, видимо, предпочитает и Наиль, судя по бьющимся из-за него женщинам. Внезапно меня озарила догадка: а может мы с Наилем потому и не можем сойтись, что каждый из нас ждет инициативы от другой стороны, не представляя себя в роли «просящего о любви»? А может, каждого из нас просто пугает возможность оказаться отвергнутой стороной? Не знаю, не знаю… Так много всего!

Я выскочила из-за стола, прошла вдоль стены мимо танцующих и вышла в коридор. Неожиданно я увидела, что у одного из окон стоит Наиль! Наверно, я не заметила, как он вышел из столовой.

У меня было свирепое настроение, и потому я не постеснялась направиться к нему.

– Какие вокруг вас страсти, Наиль Иванович! – с явной издевкой произнесла я.

Он повернулся ко мне, вскинув бровь и удивляясь моей смелости. Он был достаточно взвинчен и потому тоже не стал церемониться:

– А тот спектакль, что вы устроили, поднимая тост, тоже следует причислять к этим страстям?

– У вас воспаленное воображение, я просто произносила обычный тост. Но вы, наверно, искали в нем язык иносказаний, правда?

Наиль хмыкнул.

– Тот самый язык, которым мы разговаривали последние годы?

Я почувствовала, как растапливается мое сердце. Мы! Он сказал «мы»! Наиль, как я люблю тебя!

Однако внешне я, дура, продолжала разыгрывать неприступность.

– Не понимаю…– начала наигранно притворяться я.– Вы хотите сказать, что уже давно что-то испытываете ко мне?

– По-моему, это ты уже давно влюблена в меня! – отрезал он, прямо глядя мне в глаза.

– Я?!

Он медленно покивал головой.

Я нездорово засмеялась.

– Я тебе нужна как следующий трофей, да?

– Не будь дурой!

– Это ты не будь грязной скотиной!

– А я, по-твоему, именно такой?!

– Посмотри на этих своих баб, с которыми ты связался, и увидишь это сам!

– Да, Неля, я не узнаю тебя,– чуть ли не с презрением протянул Наиль.– Ты настолько груба, что мне не остается ничего другого как разочароваться в тебе.

 – Ах, вот оно что? А тебе нравилась та смиренная овечка, которая четыре года влюбленно смотрела на тебя из-под полуопущенных ресниц? Тебе, наверно, это доставляло тщеславное удовольствие, правда?

– Какая же ты идиотка, оказывается!

– А ты эгоистичный чурбан!

– А ты дура!

– Грубиян! Да как ты смеешь обзывать женщину?!

– Пьяную женщину,– играя всем своим лицом, ехидно вставил Наиль. Эта его мимика, взгляды, голос сводят меня с ума!

– Подонок! – отреагировала я и поняла, что больше всего на свете хочу сейчас сложить оружие.– Если я и пьяная… то только от любви!

Миллион раз я думала о том, как когда-нибудь сделаю это признание. Я хотела, чтобы это было очень романтично, не так, как произошло у нас сейчас. Впрочем, романтики у нас будет еще достаточно, судя по тому, что мне ответил Наиль.

– В таком случае я тоже пьян,– тихо произнес он, и я почувствовала его движение ко мне.

Я подошла к окну. В коридоре никого не было. Наверно, на днях я смотрела старую итальянскую мелодраму.

 

Глава восьмая

 

Меня действительно назначили новым начальником нашего отдела. Вера Сергеевна ушла на пенсию, даже не устроив традиционного прощального вечера. Алевтина после инцидента на свадьбе на работу пришла невозмутимая и самоуверенная, будто ничего и не произошло. Всем своим существом она излучала такой холод, что никто не смел заговорить с ней о происшедшем. Ульяна и Наиль теперь приходили и уходили вместе, в целом же их отношения по работе не изменились, только Ульяна то и дело по-хозяйски клала руки на Наиля и постоянно нарочито громко говорила ему о том, что им нужно сделать ДОМА.

Что касается меня, то за последнее время и совершенно издергалась из-за повышения в должности, свадьбы Наиля. Все эти дни после свадьбы я убеждала себя в том, что история закончена, что я должна начать новую жизнь. Я старалась не смотреть на Наиля, вообще не замечать Ульяну и Алевтину, при виде которых думала, что могла оказаться всего лишь следующей в очереди.

Тамара поддержала мое решение начать новую жизнь. Она сказала, что я прежде всего должна найти себе мужчину, а я подтвердила, что в этом-то и заключается смысл моей новой жизни. Тамара пригласила меня на день рождения своего мужа, убеждая, что там будет много незнакомых мне людей и, возможно, я даже встречу кого-нибудь…

В подарок Гене я взяла одеколон прибалтийской фирмы «Дзинтарс» (для таких случаев у меня стояло несколько дорогих парфюмерных изделий – их по блату доставала с работы Люда), тщательнейшим образом привела себя в порядок и отправилась к Тамаре.

В ее небольшой квартире была удивительная чистота, в гостиной уже был накрыт стол, на диване сидели несколько незнакомых мне пар, из включенного магнитофона негромко звучали «Дикие лебеди» Софии Ротару.

Тамара познакомила меня с гостями, сама поспешила открывать дверь еще кому-то. Я села в кресло, продолжая пустой разговор с новыми знакомыми. Из коридора послышались приветственные возгласы, смех. Сняв верхнюю одежду и обувь, новые гости тоже зашли к нам улыбаясь и кивая головами.

Улучив минуту, я поспешила к Тамаре на кухню.

– Тамар, а где Гена со Светочкой? – я стала помогать ей нарезать хлеб.

– Ой, говорить о нем не хочу! – отмахнулась Тамара.– Скотина неблагодарная! Он уже вчера вечером пришел пьяный, сволочь, устраивал тут… Светочку я к родителям отвела, чтобы она не слышала этот мат, ну… Ой, Нель, я не могу, не могу уже! – Тамара тяжело опустилась на табуретку.– Ни совести, ничего у человека нет! Ведь все одна я доставала, готовила, крутилась – ради чего? Ради чего? Чтобы сегодня утром услышать: «Я тебя не просил об этом»? это только потому, что я ему опохмелиться не дала, если бы ты знала, какие тут бляки из-за этого летели, о-о, двери с петель слетали!

– Ой, дурак… Ой, дурак…– качала я головой, сочувствуя подруге.

– Где он сейчас шляется – я не знаю. Его же коллег пригласили – что мне им говорить? Эх, Неля, Неля,– устало произнесла она,– я тебе порой так завидую! Пришла, сама себе хозяйка, что еще надо? А здесь мат-перемат, эта рьяная рожа, если бы ты только знала, что это значит быть женой алкоголика…

– Тамар, каждому свое,– тяжело вздохнула я, зная, что мне завидовать не стоит.

 

«В этом

сезоне

поем о Робинзоне!

Роби-

Роби-

Робинзон!..»

 

Грязная посуда, громыхая, подскакивала на столе, отодвинутом дабы освободить место танцующим вглубь комнаты. Абсолютно все, кто ранее сидел за этим столом, теперь танцевали, визжа и подпрыгивая.

За два часа до этого Гена пришел хмурый и протрезвевший, все сели за стол, начали есть, выпивать, травить анекдоты… Это была не моя компания, но после второй рюмки я почувствовала себя чертовски здорово! Тамара тоже вдруг налегла на спиртное и вскоре раскраснелась, стала громко и наигранно-возмущенно заставлять выпивать других женщин, которые после каждого тоста не допивали свои рюмки до конца. Почти все мужчины говорили уже заплетающимися языками, бросая на окружающих недоуменные взгляды. Я заметила, что на меня поглядывает один мужчина, пьяный до будоражащей привлекательности и совершенно в моем вкусе.

Тамара поставила кассету с энергичным «Робинзоном», все шумно оттащили стол к стене, выключили свет, и Тамара включила светильник, в котором над лампочкой крутился разноцветный колпак, бросая яркие отблески на стены. Мы, будучи в тесноте, полумраке и жаре, стали вертеться друг перед другом, совершенно обезумев от завораживающего веселья, в котором так нуждались. Некоторые женщины сразу отказались танцевать и сели на диван, но мы с Тамарой, поднимая этих полупьяных кокеток за руки, стали выводить их в круг танцующих.

– Роби-Роби-Робинзон! – хором и невпопад подпевали мы Пугачевой, пытаясь на ходу сымпровизировать групповой танец. Крупная девушка в золотистом платье вскочила на табуретку, с извиняющимся визгом пролив при этом бокал шампанского на палас, и начала ритмично двигать бедрами. Все мы схватились за руки и стали, пьяно спотыкаясь, кружить вокруг нее то в одну, то в другую сторону. Наконец мы остановились, но лишь для того, чтобы всем вместе буквально проорать по слогам: «В этом сезоне поем о Робинзоне!»,– после чего мы дружно ударили пятками в пол и снова начали сумбурно кружить вокруг Золотистой.

Неожиданно какой-то худенький мужичок, расплывающийся в улыбке настолько, что его глаза превратились в узкие щелки, запрыгнул на стул к Золотистой, которая начала визжать и смеяться. Мужичок и Золотистая соединили вытянутые руки в стороне и в танце стали топтаться на табуретке. Мы остановились вокруг них, хлопая в ладоши в такт музыке и попеременно выставляя ноги вперед.

Эта песня кончилась и началась новая, но я, вспотевшая и еле переводившая дыхание, плюхнулась на диван. Рядом вдруг подсел тот мужчина, который мне понравился. Он тоже был взмокший от танца, и его бежевая рубашка липла к телу. Опустившись рядом со мной, он положил свою правую руку на спинку дивана, словно готовясь обнять меня. Честно признаться, я бы не возражала против этого. Танец, жара, зажигательное веселье и спиртное разбудили во мне первобытную сущность, запрятанную в каждом человеке и проявляющуюся в способности действовать импульсивно, необдуманно, свободно. Благодаря этому ощущению я вдруг почувствовала себя совершенно счастливой: я могу делать все, что хочу, могу заарканить любого мужчину, и жизнь, оказывается, очень проста!

Я продолжала сидеть на диване, наблюдая за танцующими и мотая головой в такт энергичной музыке. Я ощущала тепло сидящего рядом со мной мужчины и чувствовала его сексуальное влечение ко мне – это делало меня на редкость самоуверенной. Я знала, что откликнусь этому мужчине, но мне хотелось продлить момент предвкушения. Краем глаза я заметила, что он откровенно рассматривает меня своими пьяными глазами.

– Кажется, вас зовут Андрей? – резко повернула к нему голову я.

– В яблочко! – отреагировал он.– А вас?

– Могли бы и запомнить, когда ко мне кто-нибудь обращался,– обиженно пожав плечами, отвернулась я.

– Ну все же…– он спустил свою руку со спинки дивана мне на плечо. Я наслаждалась этим мгновением.

– Нелечка,– чарующей улыбкой ответила ему я и тут же быстро спросила: – А вы женаты?

Андрей засмеялся.

– Если бы даже и был, то ради тебя непременно бы развелся, цветочек мой!

– А мы разве уже на «ты»?

– И не только…– Андрей приблизил свое лицо к моему настолько близко, что я постеснялась дышать. Он, как зверь, выжидающе смотрел на меня, мне же не хватало воздуха, и я вдруг взорвалась смехом. Андрей тоже загоготал и крепче прижал меня к себе (его рука уже полностью обняла меня за плечи). Я опять-таки не возражала.

Какой идиотизм, я веду себя как ополоумевшая сучка! Но я ничего не могу с собой сделать, я же сказала, что сегодня во мне раскрылась первобытная сущность.

Однако косые взгляды танцующих все-таки отрезвили меня в некоторой степени, и я вскочила с дивана, увлекая Андрея за собой в танец. Но через несколько минут энергичных движений и наших с ним игривых взглядов, направленных друг на друга, теперь уже он увлек меня – из гостиной и через коридор в соседнюю спальню. Он закрыл дверь и, не включая свет, опрокинулся поверх меня на кровать. Я упала на мягкие пальто других гостей, потому что в шифоньере места хватило не всем и верхнюю одежду складывали прямо на кровать.

– Помнутся!.. – приглушенно воскликнула я, пытаясь высвободиться из-под Андрея. Он в это время дотрагивался носом до моего бюстгалтера.

– Да помнутся же! – снова шепчущим голосом воскликнула я, не в силах расслабиться на чьих-то пальто.

Тогда Андрей поспешно приподнял меня и прислонил к закрытой двери. Мне вдруг стало смешно. Неужели все это происходит со мной? Андрей расстегнул штаны, слегка согнул ноги в коленях… Меня окончательно рассмешила эта его жабья поза, но ему были безразличны мои ощущения – лишь бы я не была против. Была ли я против? Но ведь я давно этого хотела. Правда, желала, чтобы это происходило с любимым принцем, в шикарном замке, на огромной кровати, при мерцающих свечах и в течение нескольких часов… Но все оказалось не так. Сзади в мою спину впиралась дверь, а со всех сторон окружал потный Андрей – эгоистичное животное, которое в силу своей ограниченности не может позволить любовнице насладиться им и потом собой. Я сказала «любовнице»?! то есть это я теперь наконец-то стала таковой? Да, стала. Только вот взгляд моих глаз, направленный через плечо Андрея на безразличную темную мебель, сейчас такой, какой, наверно, был у Муму, когда она поняла, что ее сейчас утопят. Мне хотелось закрыть глаза, спрятаться от всего, что я вижу и испытываю, или попытаться что-то представить, но я была настолько зла на себя из-за происходящего, что специально не хотела себе помочь. «На, жри! Ты же этого хотела!» – словно говорила себе я.

Через несколько секунд Андрей уже заправлял рубашку в брюки, стараясь не смотреть на меня. Я тоже отвернулась, мне было жутко стыдно. Андрей неразборчиво пробормотал что-то неуверенно-ободряющее и юркнул в приоткрытую дверь.

Я медленно села на край кровати, прямо на полы чьих-то пальто.

– Дура…– тихо пробормотала я, обхватив голову руками.– Дура… Боже мой, какая дура, дура!

Ради чего я отдала все, зачем? Я не получила не только удовольствия, но даже и радости знания. Лишь огромное разочарование, плевок в раскрытую душу, грязь!

Из моих глаз покатились слезы. Что на меня нашло? Почему я так вела себя? Зачем произошло все это? Я чувствовала себя использованной, беззащитной и ненавидела за это Андрея. Всю меня охватила горечь, апатия. Хотелось исчезнуть куда-то в небытие, забыть все, не сидеть сейчас на этих пальто в темной спальне, слыша, как за стеной бесятся под музыку люди.

Мало ли что хочется… Эту жестокую фразу я усвоила давно и прочно. Сейчас нужно будет встать, что-то делать, привести себя в порядок… Да, именно привести себя в порядок нужно сначала. Я достала из кармана юбки платочек и, подойдя к настенному зеркалу, вытерла размазавшуюся от слез тушь, затем протерла правую ногу, почувствовала, как снова наворачиваются слезы, переборола их, разогнулась, заправилась и осмотрела себя в зеркало полностью… Увидев свое отражение, отвернулась. Мне было противно смотреть, ведь это была уже не та Неля.

Неожиданно дверь в спальню с шумом распахнулась, и в мое убежище ворвалась музыка, свет и все гости, которые, выстроившись паровозиком, пританцовывая и громко подпевая, обходили всю квартиру. Увидев меня, они, не прекращая движения, стали звать меня к себе. Я пыталась отказаться, но они стали проявлять еще большую настойчивость, и тогда я, чтобы не обращать на себя чересчур пристального внимания, поспешно встала в ряд, положив руки на плечи женщины передо мной.

«Паровозик», сделав круг в спальне, вернулся в тесную прихожую, где с угрюмым, бесцветным лицом стояла какая-то толстая женщина в тельняшке и в синих трико. Когда «паровозик» заворачивал в гостиную, я заметила, что Андрей с другими мужчинами курит на кухне. Значит, Андрей – это все же не сон, не сон! Это все было! Но я поверить в это до сих пор не могу! Ведь вот я, такая же, как и раньше!.. Уже не такая…

Все, хватит, отплясалась! Не могу больше быть здесь, думать об этом!

Я пошла одеваться. В коридоре Тамара закрывала дверь за женщиной в тельняшке.

– Соседка приходила жаловаться,– пояснила она мне.– Ну ладно бы снизу, а эта же сверху! Че ей, на потолки что ль прыгают, прет она уже! Прям противно!

– Тамар, ты стервенеешь.

Подруга пропустила мое замечание мимо ушей.

– Ты че, уже уходишь что ль? – косо взглянула она на меня.

– Угу,– не раскрывая рта, произнесла я, надевая пальто.

Я стояла спиной к Тамаре, но видела ее отражение в зеркале и заметила, что она хочет мне что-то сказать, но не решается.

– Че это,– запинаясь, начала она,– ты там с Андреем делала?

Я делала?! Я?! Ах да, в этом мире все принято валить на тех, кто беззащитнее, то есть на женщин. Я чувствовала, что мне хочется закричать от всего этого безумия, но я сдержалась и продолжала собираться молча.

– Ты че мне тут устраиваешь? – нападающее начала Тамара, ее пьяное веселье, сменилось бескомпромиссной агрессией.- Нет, ты вообще что ли уже всякую совесть потеряла, да? Это точно, что в тихом омуте черти водятся! А точнее проститутки, правда?

Я поспешно застегивала пуговицы пальто.

– Не ожидала я это от тебя, тихоня,– Тамара стояла, скрестив руки, неотрывно смотрела на меня и говорила, презрительно растягивая слова.– Да… Даже не знаю, что сказать – так ты меня потрясла. Ну ты показала свою породу!..

«Отстань! Хватит! Ты хочешь добить меня?!» – хотела закричать ей я, но поняла, что не имею на это права, ведь я была в ее спальне. Я поступила грязно…

– Извини меня, пожалуйста,– пробормотала я, стараясь не глядеть ей в глаза и нервно открывая входную дверь.

– А Тамара всех извиняет,– с издевкой процедила подруга.– И мужа, который избивает! И подругу, которая предает!..

Я уже спускалась по лестнице, и оттого Тамара стала кричать громче. Добавив силы в свой голос, она невольно добавила и эмоций, отчего сорвалась на плач.

Выходя из ее подъезда, я чувствовала себя так плохо, как, наверно, никогда в своей жизни.

 

 

Придя домой, я приняла ванну и легла спать, но долго не могла заснуть из-за того, что хотя тело и было усталым, но мозг был перевозбужден, он не переставал переваривать происходящее и все никак не мог отключиться. Когда же это наконец произошло, то сон мой был очень беспокойным. Он безвольно завладел мной, но был настолько слаб, что еще до рассвета, агонизируя страшными сновидениями, погас во мне, и я снова вернулась в свое существование.

Я чувствовала себя так, будто за все тридцать два года своей жизни ни разу не отдыхала, будто все усталости, от которых меня каждую ночь освобождал сон, теперь вернулись откуда-то и засели внутри меня тяжелым эшелоном. Голова болела так, что от нее хотелось избавиться. Кажется, это называется похмельем? Со мной никогда раньше не было ничего подобного. Не расстраивайся, за прошедший вечер ты все наверстала!..

Я резко повернулась в душной постели на другой бок, будто надеясь таким образом отвернуться от воспоминаний о вчерашнем дне, о том, как позволила чужому человеку ковыряться в своем теле… Ох, ну хватит же! Сколько можно травить себя?!

Что же делать, чтобы забыться? Как назло даже есть не хочется, и спать не хочется, и читать тоже не хочется, ничего не хочется. Остается только лежать в уставшей от меня постели и думать…

К кому возвращаются все мои мысли? Конечно, к Наилю. Я старалась не думать о нем, потому что знала, что тогда станет еще больнее, но эти мысли все равно возникли.

Я не дождалась его. Не дождалась… Но ведь он женился, и я теперь даже не имею права его ждать. Или имею? Или на самом деле я никогда и не переставала его ждать, даже сидя на его свадьбе? Но если он женился на другой, значит, он никогда не любил меня! Значит, я сама все выдумала о взаимном языке иносказаний и прочем! Значит, Неля-Здравый Смысл была права!

…А может, нет?

Отлично, все начинается заново! Давай-давай!

Хм, а ничего и не кончалось.

Я продолжала тяжело лежать в кровати, уткнувшись лицом в подушку и причудливо выгнувшись на смятом одеяле.

Телефонный звонок донесся из коридора, резко напоминая, что жизнь в этом мире не прекратилась. Я нехотя встала со своей скрипучей тахты и пошла взять трубку.

– Ты что, спишь что ли еще? – услышала я бодрый голос Тамары.– Мы же с тобой договаривались сегодня талоны на сахар отоваривать!

Тамара говорила как ни в чем не бывало, и я поддержала ее.

– Да ну, я не пойду, неохота.

– Ты что, сегодня последний день, талоны пропадут… У тебя похмелка, что ли?

Избежать упоминаний о вчерашнем вечере, конечно же, невозможно.

– Да, я плохо себя чувствую.

– Так вот и нужно выйти на воздух, размяться! Собирайся быстрее, чтобы мы успели очередь занять!

Мы с Тамарой встретились около автобусной остановки.

– Нель, ты на меня не обижайся за вчерашнее, просто все навалилось, да еще и выпила…

– Тамар, тут только я виновата.

– Ой, ладно тебе. Если еще и мы с тобой поссоримся, то за кого же держаться в этой жизни! Вчера просто день был плохой – магнитные бури, так что ли говорил Кашпировский?

Я улыбнулась. Тамара лучше всех. Я даже почувствовала прилив сил после очередного подтверждения ее дружбы, а все происшедшее накануне сейчас мне даже показалось пустяком.

– Как у вас с Геной? – спросила я подругу.

Тамара горько отмахнулась.

– Будем разводиться.

Мы уже подходили к магазину, по пути пингвиньей стайкой нас обогнали несколько старух. Они были полные, затянутые в зимние пальто и по гололеду шли мелкими шажками, растопырив для равновесия руки и переговариваясь друг с другом.

Несмотря на то, то было лишь восемь утра и магазин еще только открылся, на крыльце уже собралась кучка разноперых женщин и редких мужчин.

– За сахаром? – уточнила Тамара.– Кто последний?

– Вон женщина записывает.

Около невозмутимой худой женщины собрались только что подошедшие старухи, каждой из которых она писала на руке, между большим пальцем и запястьем, номер – в зависимости от очередности. Мы с Тамарой вслед за старухами стали в очередь к Невозмутимой. Вскоре у меня на руке появилось жирное, выведенное фиолетовой пастой «21» – мой порядковый номер в очереди за сахаром.

Среди вновь прибывающих женщин мы с Тамарой встретили несколько знакомых, с которыми мы уже стояли в других очередях, отоваривая талоны на другие продукты. Хорошо, что сегодня была суббота и нам не надо было идти на работу, потому-то нам и удалось занять очередь почти в самом начале. В будни же мы поспевали в магазины лишь под вечер, когда очередь по плотности или длине обычно захватывала все помещение гастронома.

Делегация из нескольких женщин от увеличивающейся очереди попыталась выяснить у персонала магазина, когда привезут товар. Продавщица вяло призналась, что хотя сахар и привезут сегодня, но во сколько точно – неизвестно. Значит, нужно ждать. Количество людей, занимающих очередь за сахаром, становилось все больше и больше. Мы разместились в гастрономе солидными группками, обсуждая в основном бытовые проблемы и политику. Все устали от перестройки с ее исчезнувшими товарами и появившимися талонами, какая-то женщина рассказывала, что вычитала в «Аргументах и фактах» шутливый вопрос одного из читателей: «Будут ли в будущем льготы тем, кто пережил перестройку?»

Вскоре мы расположились, оперевшись о стены, затем, сев на подоконники, некоторые женщины то и дело выбегали во двор магазина посмотреть, не приехала ли машина с сахаром. В два часа дня продавщицы выгнали нас на улицу, чтобы запереться на обед.

Мы с Тамарой, купив у торговки по беляшу, решили во время этого перерыва побродить по морозным улицам. И наш разговор все-таки сводился к тому, что произошло накануне.

– И чего ты теперь ждешь? – спросила меня Тамара, когда я ей во всем призналась.

– От него я не жду ничего, я вообще даже видеть его не могу! – сказала я, имея в виду Андрея.

– Подожди, не руби сгоряча,– остановила мой возмущенный поток слов Тамара.– Кто знает, может быть, вы еще сойдетесь, ведь ты даже не узнала, что он за человек, может быть, вы подходите друг другу? – она не обращала внимания на то, что я отрицательно мотаю головой.– Хочешь, я через своего козла передам этому Андрею, чтобы он тебе позвонил?

– Ты что, смеешься? – воскликнула я.– Я ни за что не буду искать с ним встречи. Пускай это делает он, если хочет.

Тамара хмыкнула.

– Все, что он хотел, он от тебя уже получил.

Я промолчала.

– Неискушенная ты, Нелька, ничего не знаешь. Разве можно так себя вести с мужчиной при первой же встрече?! Ведь если он не увидел в тебе особой красоты, страсти или души, то зачем же ему к тебе снова возвращаться после этого? Он решает, что все, что ты ему могла дать, ты дала, а на большее и лучшее ты уже не способна и потому начинает искать следующих. А умные бабы, Неля, сначала привяжут к себе мужика – прогулочки там всякие, свидания, беседы. После этого мужчина волей-неволей постепенно «прикипит» к женщине, какой бы она впоследствии ни оказалась. Здесь главное оружие – привычка!

Мы вернулись в гастроном, отыскали знакомые лица, встали в очередь. В пятом часу вечера наконец-то привезли сахар. Магазин, полностью захваченный широкой очередью, гудел как растревоженный улей. У прилавка образовалась давка, мы с Тамарой оказались в разных сторонах. Какие-то мужланы пробирались к прилавку без очереди, а издерганным продавщицам было все равно кого обслуживать. Видя перед собой плотные спины мужланов, я подумала, что никогда не смогу пробраться сквозь них до весов, хотя моя очередь подошла уже давно. Что же делать? До чего все надоело! Хотелось опустить руки, но… Но нужно бороться. Да, нужно бороться. Мне не привыкать. Вперед, в бой!

 

Глава девятая

 

Хотя официально сейчас наступил март, первый месяц весны, но зима, видимо, и не собиралась подчиняться календарю. Она не уходила и была все так же морозна, но уже потеряла ту наивность и чистоту, которой когда-то только начиналась. Сейчас зима была уже уставшая и тяжелая, но тем не менее не желала сдавать свои позиции.

Я жила как и прежде: пробуждение, работа, ужин у экрана телевизора, сон. На работе старалась загружаться насколько возможно, тем более, что должность начальницы отдела прибавляла мне обязанностей и ответственности. Вечерами смотрела по телевизору «Спрут» и «Рабыню Изауру» в зависимости от того, какой из сериалов показывали. Словом, старалась выкинуть из головы мысли о Наиле, о своей жизни, хотелось лишь однообразно существовать, плыть по течению рутины, забыть о том, что жизнь может быть гораздо богаче.

Однажды на работе мне не понравился проект, который выполнил Наиль. На правах начальницы я стала критиковать его труд, разложив перед ним бумаги и указывая пальцем в слабые места. «Но это же никуда не годится! Это просто халтура! Почему вы так недобросовестно работаете?» – неожиданно я поняла, что слишком повысила тон. Я испугалась этого, замолчала и перевела взгляд с бумаг на Наиля. Он стоял молча и просто смотрел на меня. Наши глаза встретились, и снова все в моей душе перевернулось, снова я не могла забыть этот миг. Но что выражал его взгляд? Я была так не уверена в себе, что уже не знала. Может, любовь? А может, ненависть, презрение или безразличие?

Уже вечером, дома, я приняла важное решение и сразу же решила поделиться им с Тамарой.

– Я не хочу работать начальницей,– твердо произнесла я в телефонную трубку.– Пусть берут на мое место Алевтину, а я буду просто сотрудницей, как и раньше.

– Что-о? ты совсем уже сдвинулась? – помимо голоса Тамары до меня донеслось еще шипение сковородки и отдаленное пение Светочки – телефон у них стоял на кухне, и Тамара, видимо, готовила ужин.

– Эта проклятая должность встала между нами! – с обидой воскликнула я.– Не могу быть его начальницей, указывать ему что-то. Это не понравится любому мужчине!

– Ой, Нель, ну ты меня уже просто бесить начинаешь! – сорвалась Тамара. – Ну давай, еще всю свою жизнь принеси ему в жертву! Только, думаешь, ему это надо? Ты вообще хотя бы уверена, что он к тебе что-то испытывает? Может быть, ты действительно внушила себе, что небезразлична ему, только еще не знаешь об этом, потому что держишься за надежду! Представь, что все это может оказаться миражом, и ты себе скажешь: «А стоило ли это заблуждение жертв?», но ничего исправить уже будет нельзя, понимаешь, ничего! Ты этого хочешь? Нель, у него своя жизнь, у тебя своя, ну не позволяй ему себя уничтожить! Нель, ну не губи себя, пожалуйста, а?

Тамара меня убедила.

А действительно, я никому и ничего не должна приносить в жертву. У меня своя жизнь и неплохая притом. Вот сейчас сижу, кушаю тортик, который сегодня испекла, читаю в газете интервью с женщиной, летавшей с инопланетянами, я вполне довольна. Вполне.

Наиль женат. Надо наконец привыкнуть к этой мысли. Он сделал свой выбор. А у меня своя жизнь.

 

 

Я уже собиралась ложиться спать, когда раздался телефонный звонок.

– Неля, он убьет нас, он убьет! – кричала в трубку сквозь свои рыдания и общий грохот Тамара.– Приезжай скорей! – затем до меня донесся грубый крик Гены, и в трубке раздались гудки.

От испуга меня стало трясти, я отрывисто набрала номер Тамары, но там никто не отвечал. Прямо на сорочку, в которой была, я натянула спортивные штаны, свитер, куртку и выбежала на улицу. Там шел крупный мокрый снег, который, падая на асфальт, мгновенно таял.

Автобус подошел не сразу, и до дома Тамары ехать было только две остановки, но мне это время показалось вечностью.

В Тамарином подъезде, не дожидаясь лифта, я поспешила на ее пятый этаж по лестнице.

На лестничной площадке меня встретила соседка Тамары – Мария Николаевна, приятная пожилая женщина.

– Как шумит он там!.. Я милицию минут двадцать назад вызвала, еще не приехали,– доложила она мне обстановку.

За дверью в квартиру Тамары слышались ее крики, истеричный плач Светочки и безжалостная, агрессивная брань Гены.

Я кинулась, не переставая, звонить в дверь.

– Тамар, это я, открывайте!

Крики в квартире усилились, послышалось движение. По звукам я поняла, что Тамара со Светочкой подбежали к двери, но Гена не дает им выйти.

– Отпусти, отпусти, сволочь! – истерично кричала за дверью Тамара, маленькая Светочка с надрывом визжала.

– Ну-ка, отпусти их, Генка, открой дверь! – стала кричать я, барабаня в дверь кулаками.

– Вон милиция, милиция уже идет! – попыталась напугать Гену Мария Николаевна.

– Вот соседи достались! Вот где! – с саркастической издевкой произнесла худая женщина, вышедшая из лифта и открывающая свою квартиру.– Напьются и ничего в жизни больше не надо! Прямо завидуешь! Вот семейка!

В двери послышался скрежет замков, и она наконец распахнулась. На лестничную площадку босиком, только в бюстгальтере и старых панталонах выскочила растрепанная полная Тамара, держа на руках плачущую Светочку.

– Чудовище! Чудовище! – кричала Тамара, ее лицо и шея от нервного напряжения покрылись красными пятнами.

Гена стоял с выпученными озверевшими глазами, худое лицо было искажено полоумной гримасой, на висках отчетливо и быстро пульсировали сосуды. Грубо и мерзко ругаясь, он снова пошел на Тамару.

– Отойди, отойди! – закричала я ему, отталкивая Тамару со Светочкой назад.

– Неля, он и тебя убьет! Это сволочь! – кричала Тамара.

– Что?! Ах ты…– снова начал Гена.– Где мой нож? Я вас щас всех…– он заговаривался и от него кисло пахло рвотой.

– Тамара, не говори ничего! Не говори ничего! – закричала я.

– Неля, я не могу, этот идиот, скотина…– ее снова душили рыдания, Светочка продолжала, с ужасом глядя на отца, захлебываясь, плакать.

– Молчи, не говори ничего! Молчи, пожалуйста!

В этот момент Гена схватил Тамару за локоть, и Светочка начала визжать, срываясь неокрепшим горлышком на хрип.

– Тихо, тихо! – закричала я, вцепившись между ними.– Тамара, молчи! Все! Успокойтесь, успокойтесь!

Улучив мгновение, когда Гена отпустил Тамару, мы забежали в квартиру Марии Николаевны, и пенсионерка захлопнула дверь. Гена стал кричать на лестничной площадке, угрожая поджечь квартиру, где мы укрылись. Мария Николаевна начала плакать.

– Так, ночевать будем у меня,– сказала я Тамаре.– Мария Николаевна, дайте уж какое-нибудь пальто Тамаре и Светочку надо чем-нибудь завернуть!

Мария Николаевна стала доставать вещи.

– Он же нас не пропустит,– вытирая слезы из заплаканных, маленьких без косметики глаз, произнесла Тамара.

Я подошла к телефону и набрала номер Тамары. Стоя у двери, мы услышали, как зазвонил телефон в их квартире. Гена и не собирался снимать трубку, но я продолжала звонить, и он закричал: «Идя возьми телефон! Возьми, я сказал!» – по голосу мы поняли, что он, видимо, валяется на полу перед дверью. Он снова стал грязно ругаться, и Тамара поспешно унесла Светочку вглубь квартиры. «Ах, не берешь! Ну я сейчас с тобой разберусь!»

По звукам я поняла, что он пошел в квартиру. Я быстро передала трубку Марии Николаевне.

– Скажите ему, что мы ушли, и пускай он ложится спать! Поговорите с ним подольше и сами запирайтесь. Но без нас он к вам не полезет, будьте спокойны.

Мария Николаевна закивала мне головой и взяла трубку: «Алло, Ген, это я…»

Тамара уже была в каких-то уродливых вещах, а Светочка завернута в плед, все вместе мы проскользнули мимо распахнутой квартиры и выбежали на улицу.

– Тетя Неля, а у вас же однокомнатная квартира, где мы будем спать? – тщательно выговаривая слова, деловито спросила Светочка, когда мы ехали в автобусе.

– Вы с мамой ляжете на тахте, а я в кресле-кровати. Все уместимся!

– А как можно в кресле спать? – непонимающе-внимательно смотрела на меня двухлетняя девочка.

– Это же кресло-кровать,– поправила дочь Тамара.– Ну раскладывается кресло – становится кровать.

В глазах Светочки загорелся огонек.

– Теть Нель, а можно я там буду спать? – торопливо попросила меня она.

– Чудо! Чудо огородное! – улыбаясь, воскликнула Тамара, имея в виду дочь. Светочка тоже улыбалась, а вместе с ними  и я. Светочка вдруг вытащила из-под пледа свою маленькую ручку и, продолжая улыбаться, дотронулась растопыренными пальчиками до моего лица. У меня на глазах блеснули слезы, увидев это, Тамара расплакалась, я уже тоже не могла сдерживаться, а Светочка нежно притянулась к нам, обняв нас двумя ручками за шеи.

Этой ночью мы разговаривали с Тамарой до четырех утра. Светочка спала в гостиной в кресле-кровати. Мы сидели на кухне. Позвонили Марии Николаевне, та сказала, что все тихо. Мы чисто механически и без удовольствия выпили чай, а к печенью Тамара даже не притронулась – на нервной почве пропал аппетит. Тамара рассказывала мне подробности своей семейной жизни, делилась всеми своими переживаниями, размышлениями.

– Ты знаешь, Неля,– говорила Тамара,– я пришла к такому выводу: мужчине околдовать женщину – это раз плюнуть. Скажи добрые слова, подари цветочки, и даже самая недоверчивая женщина начнет верить тебе. А знаешь почему? Женщина – это самое романтичное и нежное создание, поэтому она всегда будет верить в прекрасное, надеяться на чудо. И если она вдруг заметит что-то прекрасное в своем спутнике, в его поступках, она тут же решит, что этот человек и есть ее счастье, потому что она подсознательно или открыто всегда ждала его в силу своего романтического склада. И все бы было отлично. Но тут вступает в дело главный мужской недостаток – тщеславие. Именно тщеславие развивает в мужчине охотника, коллекционера, готового покорять всех женщин, даже если многие из них ему абсолютно не нужны. Ему нравится сам тот факт, что очередная женщина, как и предыдущая, тоже попадает под власть его обаяния. Тогда, наверно, мужчина чувствует себя сильнее и увереннее, а именно эти качества он хочет в себе развивать, ведь именно их требует от него общество.

– Несколько лет семейной жизни и ты превратилась в философа,– улыбнулась я.

– Неудачной семейной жизни,– поправила меня Тамара.– Когда все плохо, начинаешь думать, думать, думать… Не знаю, может, мои выводы неверны, но они полностью объясняют наши отношения с Геной.– Тамара на секунду запнулась.– Когда мы с ним познакомились, он, видимо, подыскивал себе жену, я подошла под требуемые параметры, и тогда он пустил в ход все свое оружие – обаяние, нежные слова, красивые поступки, этот его набор никогда не менялся, менялись только женщины. А я, доверчивая, попалась на эту удочку… Эх, вот если бы не было у мужчин тщеславия, а у женщин доверчивости, то тогда все браки заключались бы без обмана, без иллюзий и ни одного развода не было бы, правда, Нель!

– А ты не думаешь, что без этих качеств мужчина и женщина станут непривлекательными друг для друга? – задумчиво спросила подругу я.

– Ты хочешь видеть Наиля тщеславным? – лукаво глядя на меня, ответила она вопросом на вопрос.

Я немного помолчала.

– Просто я испугалась твоих слов относительно мужчин… Мне всегда казалось, что Наиль делает мне какие-то знаки внимания, и это всегда давало мне такой стимул жить! Но здравый смысл постоянно говорил мне, что никаких знаков внимания Наиль мне не оказывает, что я сама все это напридумывала. И вот представь, что я испытаю, если окажется, что Наиль действительно делал мне авансы, но при этом был полностью ко мне безразличен, и мотивом его поступков было лишь желание убедиться, что не только проститутки типа Ульяны от него без ума, но и такие «синие чулки», как я, тоже! – последнюю фразу я произнесла с ядом и даже отчаяньем, настолько глубоко я прочувствовала реальность этой ситуации.

– Конечно. Поведение типичного охотника,– поддакнула Тамара, довольная моим согласием с ее теорией.– Ему от тебя даже близости, может быть, не надо, ему достаточно видеть, что ты по нему сохнешь, и это придает ему значимость в собственных глазах. Точно. Поэтому-то он никогда и не пытался по-настоящему сблизиться с тобой!

Я закрыла глаза. Боже, как больно…

Возникла небольшая пауза.

– Неля, если ты сейчас заплачешь, то я просто умру! – вдруг приглушенным и подрагивающим голосом произнесла Тамара.

Я мелко закивала головой и быстро отвернулась. Главное, справиться со слезами беззвучно, иначе нас обеих прорвут рыдания. Я закрыла лицо руками и боялась даже выпустить воздух. Что-то подсказывало мне, что Тамара испытывает и делает то же самое.

Слезы ушли. Мы с Тамарой несмело и нервно улыбнулись друг другу.

– Выкинь его из головы, освободись,– первой нарушила молчание Тамара, говоря мне это осторожно, словно прощупывая почву.

Я зябко поежилась.

– Тамар, помнишь, как однажды, еще до твоей свадьбы, я говорила о разнице между любовью и влюбленностью?

– Ну?

– Так вот, я бы, наверно, могла выкинуть Наиля из головы, если бы была в него только влюблена, а я же его люблю.

– По-моему, раньше ты говорила другое.

– Да, я говорила, что любить человека можно только зная его. А разве я не знаю Наиля? Мы работаем вместе уже почти пять лет, все это время я незаметно наблюдаю за ним, постоянно открываю в нем какие-то приятно удивляющие меня качества. Пусть я не знаю, любит ли он читать газеты за ужином, предпочитает ходить по дому в тапочках или босиком, но я отлично знаю – какой он среди людей, и уже это дает мне право любить его, а не просто быть влюбленной. И я люблю его! Тамара, я именно люблю его!

Тамара обеспокоено смотрела на меня.

– Сколько пар живут вместе,– воодушевленно продолжала я,– знают все о своих характерах, общем быте, но их души порой так и остаются чужими друг для друга, неразгаданными! Такие пары могут сколько угодно говорить, что у них любовь, но я всегда буду считать, что это только привязанность, общение, превратившееся в привычку, в образ жизни. Я не связана с Наилем никакими бытовыми привычками, мало того, как ты сама же мне говорила, у каждого из нас своя жизнь, но я беспрестанно с трепетом думаю о нем! Разве это не любовь? – Я улыбнулась сама себе.– Любовь, конечно, любовь!

Тамара неуверенно качнула головой и вопреки своим предыдущим высказываниям на этот счет вдруг произнесла:

– Дай-то Бог.

 

Глава десятая

 

– Только «Испахан» – важно произнесла Люда, стоя за прилавком парфюмерного отдела.– Они сирийские вообще-то, но сделаны по французской технологии.

Я посмотрела на своего спутника, он утвердительно кивнул головой.

– Берете? – вальяжно уточнила Люда и коротко направила: – В кассу.

Когда Володя отошел и мы оказались без посторонних, у Люды пропала необходимость нести свой имидж, и ее голос потеплел:

– Че не заходишь-то? – спросила меня она.

– Да подруга с мужем разводится – ответила ей я, имея в виду Тамару.– Вот пару дней у меня с дочкой жила, сейчас к матери переехали в другой район.

– А сама-то как? Че это за хлыщ с тобой?

– Да это Володя, мы учились вместе.

С Володей мы не виделись много лет и вот сейчас встретились в универмаге, он искал подарок жене. У нас с Володей всегда были хорошие отношения, и я искренне обрадовалась, увидев его, а так как на прилавках достойных товаров не было, я решила помочь ему, обратившись к Люде.

Когда Володя принес чек, Люда уже достала духи из-под прилавка, и я рассматривала красивую фиолетовую коробочку. Мы улыбчиво распрощались с Людой, и в этот момент я увидела проходившего мимо Петра Петровича. Обычно он очень радовался любой встрече со мной и расплывался в улыбке, но в этот раз, увидев меня со спутником, хмуро кивнул головой и поспешил скрыться в толпе. Володя продолжал благодарить меня за то, что я помогла ему достать подарок, начал рассказывать какую-то смешную историю, но мое настроение было уже непоправимо испорчено.

Дело в том, что Петр Петрович был другом Наиля, а кроме того, как я давно подозревала, испытывал ко мне нежные чувства. Он до сих пор был неженат, и я порой думала, что вдруг его отношение ко мне такое же трепетное, как у меня к Наилю. Возможно, зная, что такое тайная любовь, мы с Петей могли бы сблизиться, к тому же у нас было много общего. По крайней мере я не сомневаюсь, что если бы я захотела, мы с ним могли бы создать семью. Однако, упустив юношеские годы, я теперь требовала от судьбы воссоединения по настоящей любви, замужество по принципам «пора», «надо» или «лучше, чем ничего» меня не устраивало. А настоящую любовь я испытывала только к Наилю и, глядя на доброго Петра Петровича, убеждалась в том, что сердцу действительно не прикажешь. Именно поэтому я не хотела обнадеживать Петра Петровича, чтобы не причинить ему потом боль, и поэтому предпочитала выдерживать между нами дистанцию. То, что он увидел меня сегодня с Володей, наверно, расстроило его, но это только послужит ему на пользу. Чего же я боялась, так это того, что Петр Петрович, жалуясь на свою судьбу, расскажет Наилю, что видел меня в универмаге улыбающуюся, с духами в руках и с хорошо одетым мужчиной рядом. Наиль сделает единственный вывод, который напрашивается, но я не хочу, чтобы он ошибочно думал обо мне, чтобы считал, что я радуюсь жизни без него, ведь это не так! Мне плохо без него! Мне никто кроме него не нужен! Я люблю только его!

На следующий день я торопилась на работу, чтобы взглянуть в глаза Наилю, чтобы он увидел в моем взгляде прежнюю любовь и не сомневался в том, что я верна ему, даже несмотря на то, что он женат. Наиль в этот день на работу не пришел.

Выждав некоторое время, я, на правах начальницы, спросила у пребывающей в последнее время не в духе Ульяны, почему отсутствует Наиль Иванович.

– А я откуда знаю? – не совсем вежливо произнесла она, складывая какие-то бумаги в папку и не глядя на меня.

– Ну… вы же супруги,– возмущенная ответом Ульяны, я произнесла эту фразу едко.

Ульяна молчала. Весь наш отдел, обожающий мелкие склоки и колкости, прислушался.

– Мы развелись неделю назад,– вдруг выдала Ульяна.

– Как развелись?

– Молча,– зло отрезала Ульяна.

Весь отдел был в беззвучном экстазе.

Я не знала что сказать.

– А…– неуверенно начала я,– что это вы развелись-то?

– А я что, должна докладывать? – тут же отреагировала Ульяна, будто уже готовилась к подобным вопросам.

– Нет, конечно. Просто…– я не стала договаривать.– Ну вы не знаете, где Наиль Иванович, да? Может, он заболел?

– Ну я не знаю! Сказала же, что не знаю! – раздраженно воскликнула Ульяна.

– Понятно,– кивнув головой, тихо пробормотала я и, вернувшись к своим бумагам, дала понять, что разговор окончен.

Но разве я могла работать сейчас? У меня даже сердце учащенно забилось, когда я услышала, что Наиль и Ульяна развелись. Эта новость явилась для меня полной неожиданностью. Наиль… Он развелся, ему, наверно, было очень плохо, и Петр Петрович, видимо, сказал ему, что видел меня веселую, с другим мужчиной, чем сделал Наилю еще хуже. Он даже не пришел на работу… В каком же он состоянии? Что с ним? Мне было очень беспокойно. Рабочий день пролетел как во сне.

Возвращаясь домой, я вдруг поймала себя на том, что бормочу одну и ту же фразу: «Наиль, я люблю тебя»

Мои чувства настолько переполняли чашу, отведенную им, что норовили выплеснуться, мне уже было мало только думать о своей любви, мне было нужно говорить.

– Наиль, я люблю тебя, люблю, люблю, люблю,– бормотала я, идя по тротуару. Когда со мной равнялся кто-то из прохожих, я бормотала беззвучно, лишь только шевеля губами. Когда же вокруг никого не оставалось, я снова возвращала голос: – Люблю, люблю, люблю тебя!

Троллейбус был полупустой, я села на последнее сиденье, спиной к водителя, вокруг – никого. Мой взгляд сквозил сквозь стекло немытого окна, а губы с маниакальной бесконечностью произносили одни и те же слова:

– Люблю, люблю, я люблю тебя! Как я люблю тебя, Наиль, как люблю!

Весь вечер я думала о том, насколько сильно люблю Наиля, я мысленно обращалась к нему и говорила, что в этом мире еще есть люди, которым он нужен как воздух.

На следующее утро я чуть ли не бежала на работу, существование без Наиля становилось для меня просто невыносимым. Наиля не было на работе опять. Мне показалось, что я сейчас сойду с ума. Наиль… Наиль… Не бросай меня…

Я снова спросила Ульяну, Петра Петровича, но они мне не отвечали ничего вразумительного, хотя из их слов и стало ясно, что с Наилем все в порядке.

– Но это же прогул! За это увольняют! – возмутилась Алевтина.

Я взглянула на нее, не сумев скрыть ненависти. Она относилась к числу тех людей, которые, не сумев заполучить желаемое, уничтожают это, чтобы не досталось никому.

Ну уж нет, я приложу все усилия, чтобы Наиля не уволили!

Как бы перетерпеть этот день? Без Наиля мое нахождение на работе мне кажется бессмысленным. А завтра суббота, потом воскресенье – я снова не увижу его. Наиль…

Он пришел в понедельник. Такой же, как обычно, хорошо выглядящий, в прекрасном расположении духа, положил на мой стол липовую справку из поликлиники.

Я безразлично убрала справку в папку. Что-то надломилось во мне. Как в механизме, работающем на износ. Я устала. Я устала от своей невостребованной любви с надрывом, от потрясений, связанных с ним. Мне не хотелось новых потрясений, даже если бы они были положительными. Я их просто больше не выдержу. Я не хочу, чтобы что-нибудь менялось. Мне хочется спрятаться в свою раковину и не пускать туда никого. Я боюсь всего. Я устала. Я хочу жить только по привычке, без мыслей и без чувств. Так, наверно, легче.

 

Глава одиннадцатая

 

– Это же не сын, это сволочь! – возмущалась, сидя у меня на кухне, Люда.– Дома слова живого не услышишь – только «рэкет», «комки», «лимоны». Я им с Наташкой уже говорю, вы, мол, дождетесь, что Анжелочка первое слово не «мама» скажет, а «доллар»,– Люда отхлебнула чая и продолжила снова: – Со мной, значит, он не разговаривает, все какие-то обиды, а я прихожу к Илюшке на свиданку, и тот мне говорит: «А че это Сашка мне сказал, что с Наташкой начал разводиться?» Я говорю: «Как разводиться?», ведь я ниче не знаю. Нет, Нель, ну это мне нужно было к мужу в тюрьму пойти, чтобы узнать, что сын со снохой, которые в моей же квартире живут, разводятся! Я у них как служанка, в упор меня не видят. С работы прихожу – эта жирная сидит, «Элен и ребята» смотрит. Я ей говорю: «Наташ, ну уж посуду-то могла бы помыть», а она мне таким, знаешь, противным-противным голосом: «Я Анжелочку кормлю». Ну, едрит твою налево, что же она Анжелочку круглые сутки без перерыва что ли кормит?!

– Не говори,– поддакнула я соседке, подливая ей чая.

Люда взяла еще один кусочек датского рулета, который я до половины нарезала прямо в его картонной подставке, и возмущенно продолжила:

– Это же не сноха, это сволочь!

Через полчаса, добравшись уже до своей свахи, Люда вдруг вспомнила, что еще не смотрела «Санта-Барбару», и побежала домой.

– Ба, у тебя здесь Скарлетт лужу сделала что ли, а я вляпалась! – воскликнула она около порога.

Скарлетт – это моя болонка, я завела ее четыре года назад и назвала в честь любимой героини.

– Это почему мы здесь насикали, а? – начала я ругать собаку, как только закрыла дверь за Людой. Скарлетт, забившись под трюмо, смотрела на меня своими настороженно округлившимися черными глазками, только и выделяющимися вместе с темным носом на фоне облака бело-желтой шерсти.– Ну-ка, иди сюда! Нет, иди сюда, безобразница! – приказала ей я, сидя на корточках и стуча полусогнутым пальцем по полу.

Скарлетт бесшумно и преувеличенно послушно подошла ко мне, аккуратно приняла позу древнеегипетского сфинкса и направила на меня взгляд невинных и бесхитростных глаз. При виде такого актерского мастерства я оттаяла и, делано пожурив собаку, пошла в ванную за тряпкой.

Сейчас шел уже 1997-й год, и за прошедшее время вокруг меня много чего изменилось. В стране, в которой я живу, поменялся государственный строй, произошла инфляция, некогда унылые прилавки магазинов стали пестрить яркими упаковками зарубежных товаров, правительство стало по полгода задерживать зарплаты, увеличивать налоги и сокращать штаты служащих. Больше половины работников нашего Института подверглись подобному сокращению. Среди них оказалась и Тамара, но она снова вышла замуж, переехала в самый дальний район города, родила сына и муж, по-моему, хорошо обеспечивает всю их семью – Тамара даже не стала искать новую работу. Мы с ней теперь, к сожалению, редко видимся, но стараемся регулярно перезваниваться. Ульяну тоже сократили и говорят, что она оформилась на инвалидность по варикозному расширению вен на ногах. Я ее не видела уже несколько лет. Петр Петрович получил в наследство от старшей сестры дом в деревне, уехал туда разбираться с делами, но так там и остался – вроде как его окрутила какая-то местная баба. Наш отдел соединили с другим, потому что в нашем осталось лишь три человека: я, Алевтина и Наиль. Алевтина очень постарела и высохла, копя все больше и больше злости в своих колких запавших глазах. Она продолжала жить с мужем.

Начальницей нового объединенного отдела администрация Института поставила меня. Прибавилось работы. А в моей личной жизни ничего не изменилось. Я по-прежнему жила одна (не считая Скарлетт), по-прежнему все чего-то ждала, по-прежнему хранила в себе любовь к Наилю, от которой так и не смогла избавиться. Наиль, после того как семь лет назад развелся с Ульяной, больше не женился. О его личной жизни я ничего не знала. Наши отношения с Наилем по-прежнему оставались чисто служебными и по-прежнему мне казалось, что мы так и разговариваем все эти годы языком иносказаний. Множество вроде бы незначительных ситуаций, жестов, взглядов – вот единственное проявление нашей любви. Нашей?.. Не много ли я на себя беру? Не знаю, не знаю… Пытаться что-то понять, рассматривать всевозможные варианты мне надоело. Я хочу верить только в то, что чувствует мое сердце. Что касается моего рассудка, то он уже давно знает, что Наиль стал неизменной частью моей жизни. Чем больше проходит времени, тем сильнее меня засасывает мой образ жизни, нежелание менять что-либо. Моя душа оживает, растревоживается, начинает трепетать, только когда я увижу Наиля, но рабочий день неумолимо подходит к концу, мы опять расходимся в разные стороны…

По пути домой я иду на рынок и покупаю там много продуктов, среди которых обязательно должно быть что-то вкусненькое. Например, раньше я покупала себе в день по две пачки московских вафель, потом они мне приелись, и я стала покупать себе на вечер по три мороженых, а сейчас у меня новая мода – каждый день я покупаю по датскому рулету, прослоенному взбитыми сливками и ягодным джемом. Все свои деньги я трачу только на еду для себя и Скарлетт. Вечер я обычно провожу, сидя перед телевизором в кресле, вокруг которого прямо на полу стоят грязные тарелки, чашки, валяются разные ложки, фантики и банановые шкурки. От такого образа жизни я начинаю полнеть, но насиловать себя всевозможными диетами я не собираюсь, так как еда – это единственная радость в моей жизни. Тем более, что моим телом все равно никто не пользуется, и у меня нет стимула, чтобы поддерживать его в надлежащей форме. «Колотушечка»! – обычно говорю я, глядя на себя в зеркало. Не то чтобы я стала толстой, нет. Просто по сравнению с моей прежней стройной фигурой я пополнела, стала этакой пышечкой. Что касается Наиля, то годы пошли ему на пользу, он несколько заматерел и стал еще привлекательнее внешне и интереснее как человек. Но меня это пугает, потому что я начинаю комплексовать, мне кажется, что такая, как я, его уже не может интересовать! А что вы хотите, мне уже сорок лет…

Сорок лет… Подхожу к зеркалу, с ужасом выискиваю новые морщинки на лице, в отчаянии разглядываю очередную до тех пор, пока она не закрывает собой весь мир предо мной! Сорок лет! Но ведь я все та же девчонка, в моей жизни даже не было ничего такого особенного, чтобы можно было сказать: «Да-а, вот уже и сорок лет». Я не выросла из романтики, мечтаний, ничего не узнала в жизни – да какие еще сорок лет! Я ведь еще ребенок! Но почему же так вышло, почему я до сих пор осталась ребенком? В чем моя вина? Общество предлагает женщине три варианта: мать, жена, любовница – комбинируй как хочешь. Я не стала ни одной из них. Матерью я хотела быть всегда и в молодости не сомневалась, была уверена, что КОГДА-НИБУДЬ обязательно рожу ребенка. Но чем дальше продвигался мой возраст – тем дальше отодвигалось это «когда-нибудь», пока однажды, кушая кекс перед телевизором, я вдруг не поняла, что мне и так хорошо. Я живу размеренной установившейся жизнью и вдруг все кардинально изменить? Это не каждому под силу и мне в том числе. «Эгоистка! Волчица бесчувственная!» – закричат сейчас, наверно, на меня некоторые из реализовавшихся матерей, но ведь их жизнь наверняка не напоминала жизнь в монастыре, как у меня. Хотя меня тоже никто и не заставлял жить как монашку, но я и не могла иначе! Все чертова натура однолюбки! Мол, если и принадлежать кому, то только Наилю, но этого не произошло, и я так и не стала ему женой, матерью его детей.

Что же касается роли чьей-то любовницы, то тут я припоминаю один случай. Однажды вечером, когда мы со Скарлетт гуляли по улице, я увидела впереди меня какую-то парочку. Толстый немолодой мужчина, одетый дорого, но неопрятно, со всклокоченными черными волосами и обвисшим смуглым лицом, размахивая руками, что-то доказывал стоящей рядом с ним женщине, блондинке, подстриженной под «карэ» и одетой в шикарное белое пальто. Я уже почти поравнялась с ними, когда мужчина ободряюще потискав блондинку, поспешил к своему припаркованному рядом автомобилю, стоящему с открытой дверцей и заведенным мотором. От этого мужчины, уже проходящего мимо меня, пахнуло перемешавшимися запахами жареных семечек, дешевой туалетной воды и сигарет. Я, убыстрив шаг, поспешила выскочить из этого удушливого облака. Блондинка, которую я видела только со спины, отрывистыми шагами пошла прочь, низко опустив голову. Я решила, что она любовница, возвращающаяся в свою пустую квартиру и плачущая. И вдруг мне стало так хорошо! И это произошло от ощущения собственной чистоты, ведь в принципе мы с этой блондинкой в похожих ситуациях, но я не продаю свое тело ради белого пальто отвратительным дегенератам, об меня не вытирают ноги, я сохранила достоинство. Прости, блондинка в белом пальто, но мне так приятно думать, что я все-таки счастливее и лучше тебя.

В тот вечер я в очередной раз прочувствовала то счастье, которое испытываешь, когда кого-то любишь. «Я люблю Наиля, и я ему верна! Как это красиво, прекрасно!» – не могла я нарадоваться в своих мыслях. Но подобные приступы счастья всегда с лихвой уравновешивались приступами депрессии, когда мне было мало только думать о Наиле, когда мне невообразимо хотелось жить рядом с ним, наслаждаться его обществом, ощущать свою необходимость для него. После обычного приступа депрессии наступала безысходность, апатия, видимо, срабатывали защитные силы организма, чтобы не дать мне перегореть в своих чувствах. Будучи апатичной, усталой и безразличной ко всему, я непроизвольно снова набирала сил, чтобы затем опять оказаться в плену вновь вспыхнувших чувств.

За двенадцать лет, что я знаю Наиля, я неплохо изучила его вкусы, привычки, взгляды на мир. Порой меня рассмешит, возмутит или заинтересует что-нибудь такое, что другим глубоко безразлично, но я с восторгом осознаю, что я не одинока, потому что, окажись на моем месте Наиль, он бы реагировал точно так же, как и я. Это создает между нами связь, не знаю, двухстороннюю ли, но, по крайней мере, я ощущаю эту связь всегда. Я постоянно пытаюсь представить себе, что Наиль делает в эту минуту и, зная его увлечения, рисую в своем воображении всевозможные картины его жизни за пределами Института. Мне тоже хочется влиться в эту его жизнь, разделить его увлечения, принять его внутренний мир и предложить свой.

Когда наступают выходные и я не могу видеть Наиля, я с удвоенной энергией начинаю убирать свою квартиру. Чищу, мою, скребу, открываю форточки, чтобы все проветрить, и затем наслаждаюсь результатом. От созерцания своего родного угла чистым и ухоженным у меня поднимается настроение. Я привожу в порядок каждый сантиметр своей жилплощади, и у меня сердце разрывается, если кто-нибудь из моих приятельниц, как, например, Римма, у которой я купила Скарлетт еще щенком, начинает снимать грязную обувь не на пороге, а на чистой дорожке в коридоре или, проходя в комнату, задевает ступнями тщательно расчесанную бахрому на моем синтетическом сирийском паласе.

Когда же наступает сезон отпусков, разлука с Наилем становится во много раз больше, чем за выходные, и традиционной уборкой настроение уже не поднять, я куда-нибудь уезжаю. Иногда в какой-нибудь дешевый дом отдыха, и тогда Скарлетт приходится отдавать на время Римме, но чаще всего еду летом к родителям в деревню. Тогда уже Скарлетт я беру с собой, даже несмотря на то, что приходится ехать на поезде. У родителей я отдыхаю душой, как-то забываю обо всем, живу словно в другом мире. Когда, приехав, сквозь стекло останавливающегося вагона вижу на перроне Валю с Дашей, не выдерживаю и начинаю плакать, а когда мы вместе уже сходим с автобуса и я оказываюсь рядом с родительским домом, моей цитаделью, в душе просто все переворачивается. Родители у меня уже старенькие, больные, только по дому ходят и по огороду, но энергии у них молодым занимать. Вале уже сорок восемь лет, а мама все пытается за нее всю работу переделать, она для нее до сих пор ребенок, а я так уж и подавно. Отец тоже уже слабенький, но все норовит что-нибудь сделать тайком от нас, вплоть до того, что в баню однажды стал воду таскать. Я ему кричу: «Пап, ты что, с ума сошел?!», а он мне: «Да я по полведерка, доченька, по полведерка». Все хозяйство на себе держит Валя, дочь одна, без мужа воспитала. А Даша, какая девчонка! Добрая, целеустремленная, талантливая! Мечта любой матери, я и сама-то ее люблю как родную дочь. Этим летом, закончив школу, собирается в Москву ехать, поступать в какой-нибудь из театральных ВУЗов. Все ее отговаривают, но она непреклонна. «В тебя, Нельк, пошла!» – отмахивается мама. Семья моя любимая…

Когда отпуск подходит к концу, начинаю думать об отъезде, возникает ностальгия по своей квартирке, укореняется тоска по Наилю… Вскоре опять дорожные сумки и пакеты, беснующаяся на поводке от волнения Скарлетт, слезы на глазах, когда обнимаюсь у калитки с моими старичками, щемящее сердце, когда уже на вокзале трогается мой вагон, а Валя с Дашей идут по перрону за моим окошком насколько это возможно, и мы машем руками, пока не исчезаем из вида друг друга.

Затем снова моя квартира. Чистая, но запылившаяся за время моего отсутствия, с остановившимися часами. Наступает мой прежний мир, и вот я уже бегу на работу, чтобы увидеть там после разлуки Наиля. Так проходит моя жизнь.

Проходит незаметно, как бы без изменений, порой мне даже кажется, что я живу в каком-то вакууме, где даже не существует времени. Но время существует, оно не остановилось, оно продолжает выкидывать переработанное настоящее в прошлое, принимаясь за новое сырье в виде будущего. Особенно остро я это чувствую, когда встречаюсь с людьми, которые долгое время занимали определенное место в моей жизни, но сейчас куда-то отнесены течением судьбы, и, увидев их, я понимаю, как много времени уже прошло.

Подобная встреча произошла у меня совсем недавно. Возвращаясь с работы, я пошла дорогой, которую с двух сторон оккупировали разборные палатки «челноков» (еще одно незаметно появившееся истечение нашего времени). Быстро шагая, я незаинтересованно скользила взглядом по лоткам, пестрящим яркими, дешевыми и повторяющимися товарами, как вдруг услышала женский голос, громко и задиристо кричащий матом. Мало того, что нетрадиционная лексика была на редкость в оригинальных склонениях, так особую перчинку еще задавало плохо выговариваемое «р» кричащей. Оживившаяся, я посмотрела на ругающуюся женщину – маленькая, в красной куртке и в меховой завязывающейся шапке, она обзывала торговку из противоположного ряда, при этом то и дело отворачивалась от нее, словно выражая этим презрение к сопернице, но услышав ее ответ, не выдерживала и с азартом поворачивалась снова. Мелкое лицо кричавшей вдруг показалось мне знакомым, я пригляделась, эта женщина тоже ответила мне взглядом… Боже мой, так это Ларочка! Бывшая секретарша проектного отдела несколько лет назад сама бросила работу в Институте ради того, чтобы торговать на рынке, но после этого я ее до сих пор ни разу не встречала.

– Миллион лет! Миллион лет не виделись! – закричала мне Ларочка.– Привет!

– Привет! – засмеявшись, подошла я к ней.

Нас объединяли любимые 80-е, глядя друг на друга, мы вспоминали эти времена и потому искренне обрадовались встрече.

– Ну, как ты? Как дела? – продолжая улыбаться, первой спросила я.

– Да нормально,– традиционно ответила Ларочка и специально громко добавила важную подробность своей жизни: – Кругом одни придурки!

– Это ты кого имеешь в виду, а?! – в надежде на продолжение ссоры визгливо сбрехнула противница Ларочки, но та уже не обращала на нее внимания.

– Вот стою здесь каждый день, мерзну! – почему-то жизнерадостным тоном произнесла она.– Тяжело, конечно, но как-то зарабатывать на жизнь надо!

Раньше Ларочка была первой красавицей в Институте, а сейчас она очень похудела и подурнела, теперь у нее была неухоженная сухая кожа и помельчавшие, заострившиеся черты лица. Ларочка, видимо, сама отлично понимала, как изменилась, и потому поспешила реабилитироваться:

– Нель, ты на меня щас не обращай внимания, я ведь тут черти как стою, а вообще-то я очень хорошо выгляжу, у меня знаешь сколько тряпок? У, вообще! И все из Америки! И деньги я здесь имею хорошие, в шоп-туры езжу регулярно. Вот недавно из Турции вернулась. Ты хотя бы раз была там?

– Не-а.

– А в ОАЭ?

– Что?

– В Объединенных Арабских Эмиратах, говорю, была?

– Тоже нет.

– А я везде была,– довольно самоутвердилась Ларочка.

– Мужа выгнала к едрене-фене,– продолжала она докладывать мне свою жизнь.– За фигом он мне сдался, козел! Ты помнишь что ли его? Приходил-то все ко мне урод такой. А сына матери отдала, знаешь какой мальчишка умный, вообще! Нель, ты сама-то замужем?

– Да нет еще.

Ларочка прыснула от смеха.

– Ты что, правда? – не поверила она.

– А чего,– попыталась защитить себя я.– Мне одна приятельница, которая в Германию недавно ездила, говорила, что там женщины сейчас вообще замуж не выходят и живут себе как хозяйки, а мужчины к ним только по ночам приходят и все,– с невозмутимой уверенностью выдала я.

– Правда?

– Конечно.

В этот момент к Ларочке обратилась заинтересовавшаяся в товаре женщина и она, мгновенно забыв про меня, стала с подкупающей свойской искренностью доказывать той долговечность одноразовых колготок.

– Ну как там наши? – наконец вернувшись ко мне, спросила она.

– Да как, скрипим потихоньку. Большинство посокращали, я уже их и сама не вижу.

– А я эту встретила, как ее, Зину, Зину Бакрышеву, все с Верой Сергеевной-то они дружили, помнишь?

– Вера Сергеевна уж умерла!

– Да ты что?

– Да вот как года три, наверно.

– Ба, а от чего?

– Сердце.

Мы постояли еще минут десять. Похихикали. «А помнишь? А помнишь? – Да как забыть!» Когда воспоминания стали заканчиваться, мне вдруг стало неуютно, потому что я поняла, что больше мне говорить с Ларочкой не о чем. Возникла предательская пауза, мы поспешно уничтожили ее, по второму кругу заговорив о Ларочкиных шоп-турах, после чего я постаралась как можно более органично и непосредственно закончить затухающий разговор, и мы с вновь появившимися искренними улыбками попрощались.

В другой раз я встретила Ульяну.

Я покупала в музыкальном киоске «Коллекцию» Пугачевой, как вдруг кто-то дотронулся до моего плеча, это была Ульяна.

– Жируешь? – вместо приветствия спросила она, посмотрев на взятую мной коробку с кассетами  за сто десять тысяч.

– Привет,– я пропустила высказывание Ульяны мимо ушей.

У меня не было ни малейшего желания с ней разговаривать, но я с любопытством оглядела ее. Она по-прежнему была высокая и крупная, но при этом еще как следует поправилась. Тело обтягивало старомодное и короткое серое пальто явно меньшего размера, чем требовалось, на ногах были простые черные сапоги, на голове – круглая норковая шапка. На бледном и обрюзгшем лице Ульяны, кроме помады на губах и туши на ресницах, больше не было совершенно никакой косметики.

– А я вот вышла хлеба купить и молока, на большее денег не хватает,– сказала она.

– Что, так мало дают?

Ульяна хмыкнула.

– Мало-то ладно, лишь бы вовремя. Матери пенсию уже несколько месяцев задерживают и мне пособие тоже, а на что жить?

– Нам тоже зарплату задерживают, но я как-то занимаю…

– Да мне уж никто в долг и не дает,– оборвала меня Ульяна.– Нечего есть, понимаешь нечего! Вот у меня лежит двадцать тысяч в кошельке, нам с матерью нужно прожить на них неделю. Мы с ней уже эти деньги разделили – поскольку чего нужно купить, чтобы их хватило, но я уже не могу так жить, я устала!

Мне казалось, что передо мной стоит какая-то другая Ульяна, а не та беззаботная, слащавая, которую я знала. Трудно поверить…

– Ты замуж-то вышла?

Меня этот вопрос уже достал!

– А что, главная цель женщины в жизни выйти замуж? – с ядом спросила я и самоуверенно добавила: – Мне и так хорошо.

– Да ладно, не хорохорься,– явно почувствовав себя со мной легче, произнесла довольная Ульяна.

– А почему это я хорохорюсь? – возмутилась я.

– Да успокойся, я вон тоже не замужем, ну и что?

– Вот именно, что «ну и что»!

Мы с Ульяной снова оказались на равных, но теперь ей захотелось быть в более выигрышном положении, и потому она добавила:

– Но я все-таки была замужем.

– И развелась,– ввернула я.

– Да, развелась! – с вызовом ответила мне Ульяна и, немного поколебавшись, продолжила: – Вот все думают, что это Наиль был инициатором развода, а на самом деле, между прочим, на развод подала я! Только никому не говорила это, чем тут хвастать, пускай думают, что хотят, а тебе говорю только потому, чтобы ты знала, что я не из тех женщин, которые прицепятся к мужику и ни за что его не отпустят. Я тоже вполне самостоятельна.

– А почему ты подала на развод?

Ульяна ответила лишь после секундной паузы.

– Наиль всегда тайно любил другую женщину.

Сердце в моей груди сделало такой резкий скачок, что я чуть не задохнулась.

– Какую?!

– Я не знаю, даже не догадываюсь до сих пор, но жить с ним так я не захотела.

– А почему он не признался той женщине в любви? – я ни за что не хотела уходить от открывшейся темы.

– Кто его знает?.. Ты даже не представляешь, какой это сложный человек, я таких не встречала никогда.

Я ощутила прилив гордости за Наиля. Я всегда знала, что он особенный!

– Но ведь это, наверно, счастье – любить такого неповторимого человека! – не удержалась и воскликнула я.

Ульяна внимательно посмотрела на меня, затем задумалась, глядя в никуда, и медленно кивнула головой.

– Может быть и так,– негромко произнесла она. – Когда я жила с ним, мне было очень тяжело, я просто не могла его выдерживать, но… после него все другие мужчины мне показались пресными. Неужели он был в моей жизни единственным лучом? Эх, как повезло той бабе, которую он любит! Неужто он ей безразличен, а, Нель? Ведь они бы могли быть так счастливы!

Домой я бежала счастливая. Именно меня, именно меня любит Наиль! Я всегда знала это, и слова Ульяны – подтверждение тому! Когда же радость поулеглась, я задалась вопросом, а почему я решила, что это так? Что, разве только в меня можно быть тайно влюбленным? Что, разве не может существовать действительно другой женщины?

Опять эта двусмысленность, неопределенность? Я только раздразнила себя, разбередила все раны, в целом же ничего не изменилось! Я по-прежнему психологически не в состоянии признаться Наилю в любви, по-прежнему мучаюсь в догадках, по-прежнему ужасно чувствую себя!

К этому времени я уже пришла домой и стала метаться по квартире, задыхающаяся от собственной жизни. Наконец я схватила с неубранной постели одеяло и с криком швырнула его в сторону. Скарлетт испуганно юркнула под трюмо. Закричав еще громче, я запулила подушку в стену, затем откинула безвольную простыню и, сидя на полу, стала отчаянно бить кулаками по тахте и громко рыдать. Позже я стала затихать и, полностью спустившись на пол, начала медленно и апатично качаться из стороны в сторону, согнув ноги в коленях и уткнувшись в палас.

 

Глава двенадцатая

 

Несмотря на то, что все еще была зима, я, не дожидаясь лета, взяла отпуск, отдала Скарлетт Римме и уехала в дом отдыха.

Как же я бросила Наиля? Очень просто, мне все надоело, и я решила начать новую жизнь, а лучше всего это делать с переменой обстановки.

Я никогда не думала, что в посредственном и недорогом доме отдыха может быть так здорово зимой! У нас собралась замечательная компания! Мы все так сдружились, что потом даже обменялись адресами, чтобы переписываться, когда разъедемся. Все вместе мы ходили в лес на лыжах, затем проголодавшиеся и веселые обедали в полупустой столовой, проводили великолепные часы в комнате отдыха, играя мужскими и женскими командами в бильярд или шахматы или же мы с женщинами сидели, сплетничали, читали книги. Для меня это было счастье – такое непосредственное общение с ограниченным кругом людей, активный отдых!

Когда пришло время разъезжаться по домам, меня пригласила погостить к себе в Пензу Ирина, моя новая подруга, с которой мы познакомились здесь, в доме отдыха. Ирина тоже одинокая женщина, удивительно интеллигентная, общаться с ней одно удовольствие. Я гостила у Ирины несколько дней, за это время мы побывали во многих музеях, на разных выставках, спектаклях. «Господи, как богат этот мир!» – не переставала удивляться я.

Я взяла с Ирины обещание приехать ко мне, мы обменялись телефонами и адресами, и я вернулась домой. Мне нужно было выходить на работу. Я чувствовала себя сильной и уверенной, я не боялась снова оказаться под влиянием моих чувств к Наилю, потому что все они остались в прошлом. Моя новая жизнь действительно началась и, между прочим, в доме отдыха я встретила мужчину, который предложил мне стать его женой и переехать к нему в Рязань. Я даже не рассмотрела всерьез эту возможность, потому что Толя (так его зовут), несмотря на его доброту, не вызывал во мне каких-либо трепетных чувств. Когда же я приехала из Пензы, то увидела в почтовом ящике письмо от него. Он снова признавался мне в любви и, даже допуская, что я не испытываю к нему подобных чувств, приводил мне веские доводы, убеждая меня в том, что я не прогадаю, став его женой. Читая это письмо в своей квартире, оставив яркие дни отпуска позади, я вдруг остро прочувствовала, что если я что-нибудь не изменю, то в будущем моя жизнь будет продолжаться как и прежде, совсем не так, как мне хочется. Я вдруг стала всерьез рассматривать возможность стать женой Толи. Он добрый, симпатичный, моего возраста, детей нет, есть трехкомнатная квартира, работает редактором в региональной газете и, как он пишет, платят ему регулярно и хорошо… А что, если попробовать? А что, если у нас с ним что-нибудь получится? А что, если… Я вдруг почувствовала страх перед чем-то новым, значит, я действительно так серьезно рассматриваю эту возможность! Все обдумав, я наконец решила, что выйду за него замуж! Нужно будет написать ему об этом, а лучше позвонить, ведь он дал мне номер своего телефона в письме. Он писал, что готов, чтобы я переехала к нему сразу, но я думаю, что смогу это сделать не раньше марта, нужно разобраться с работой, с квартирой, подготовиться… Боже мой, неужели это происходит со мной?! Да, да! Это моя новая жизнь!

На работу я шла, зная, что все это скоро оставлю в прошлом. Я не думала с волнением  моей встрече с Наилем, я излечилась от своих чувств к нему, теперь я свободна.

Зайдя в наш отдел, я обнаружила, что еще никто не подошел… кроме Наиля. Внутри меня все хохотнуло. Мне он уже безразличен. Совершенно.

– Ну, как отдохнули? – спросил он меня.

– Все было прекрасно,– ответила я ему, как можно более непосредственно и садясь за свой рабочий стол.

– Во всех смыслах?

– То есть?

– Ну… в смысле любви, например.

– А при чем тут любовь? – я начала слегка волноваться.

– Как при чем? Любовь нужна всем,– он пытливо смотрел на меня.

– и вам тоже? – не удержалась я. Меня начало мелко трясти от волнения, потому что я чувствовала, что мы с Наилем медленно переходим эту проклятую служебную грань, которая нас всегда разделяла, и выходим на новый, долгожданный уровень наших отношений.

– И мне тоже,– согласился он.– Равно как и вам…

– Да?

– Конечно…

– Здрасьте! Ой, Нель, ты уже вышла, привет! – в отдел ворвалась одна из наших сотрудниц, стала расспрашивать меня об отпуске, тут же появились другие сотрудники, наполнили все шумом голосов, приветствиями, безнадежно уничтожили ту установившуюся было между мной и Наилем атмосферу. Начался рабочий день, мы с Наилем опять стали не больше чем сослуживцами, та нить взаимного признания была куда-то потеряна, все стало как прежде. Но как же он мне дорог, близок, насколько он мне родной, я не могу без него! Я люблю его!

 

Глава тринадцатая

 

Наступило лето.

Мне позвонила Тамара и позвала на крестины своего сына Коли. Я, конечно же, согласилась.

В воскресенье утром Тамара с мужем Димой заехали за мной на своих бежевых «Жигулях», где также расположились Светочка с Колей, и мы поехали в церковь. Тамара сидела на переднем сидении, справа от ведущего машину мужа, такого же толстого, как она сама, но отличающегося тонким квохчущим голосом и выражением детской наивности на гладком красивом лице.

Я с детьми расположились на заднем сидении. Светочка, уже девятилетняя девочка, была очень худенькая (она занималась балетом), воспитанная до стеснительности и с кокетливым огоньком в больших каштановых глазах. При мне она с преувеличенной заботой следила за своим младшим братиком, сидящим между нами четырехлетним карапузом в белых шортиках и футболочке, с кепкой на тщательно расчесанных волосиках. Коля – очень серьезный мальчик,– раскрыв рот, неотрывно смотрел через плечи родителей на дорогу впереди.

– Ты платок-то взяла? – спросила меня Тамара, полуобернувшись с переднего сидения.

– Взяла.

– А то у меня есть еще один на всякий случай,– добавила она, развернувшись обратно.

– Мам, а ты мне взяла? – деловито спросила Тамару Светочка.

– Да взяла, взяла!

– Уж девочкам-то можно и без платка, наверно,– своим тонким миролюбивым голосом произнес Дима.

Светочка метнула на мать испуганный взгляд, словно расценив в словах Димы дискриминацию.

– Надо чтобы все женщины в платках были,– со знанием дела отрезала Тамара.

Светочка довольно улыбнулась.

– Да я ничего не говорю…

– Не отвлекайте папу вести машину! – вдруг важно произнес Коля, не отрывая взгляда от дороги.

– Ух ты какой!

Мы дружно засмеялись, но насупленный маленький Коля оставался невозмутимым.

Я обожаю семью Тамары, но порой, глядя на них, я кажусь себе такой безнадежно отставшей и столько упустившей…

В келье, где крестили детей, было очень душно, потому что в тесном помещении собралось много людей и, кроме того, сегодня был очень жаркий день. Пройдя через дворик, я вошла в церковь, где как раз проходила утренняя служба. На голову я повязала платок и в нем почему-то чувствовала себя словно под чьей-то защитой, будто оберегаемая. Мне было приятно.

В церкви потрескивали огоньками свечи, крестились прихожане, откуда-то, не видный мне, пел женский хор, а со всех сторон на нас смотрели своими взглядами иконы.

Я выросла в глубоко религиозной семье, но мне редко удается приезжать в церковь, потому я была благодарна Тамаре за то, что она с мужем взяла меня с собой в этот чудесный уголок. Мне хотелось поднять голову насколько возможно выше, чуть ли не запрокинуть ее, глядя в высокие своды и пытаясь постичь тайну, но я не хотела привлекать к себе внимание, я хотела, чтобы сейчас меня видел только Бог.

Людей в церкви было не очень много, я, поставив свечку, встала у стены, ближе к иконостасу, еще раз перекрестилась и направила свой взгляд куда-то на позолоченные выступы над алтарем.

«Господи,– мысленно начала я,– прости меня, что я опять иду к тебе со своими мелкими проблемами, но для меня они важны, потому что определяют мою жизнь. Господи… ну что говорить? Ты сам все знаешь о моей жизни. Мне нужно только наставление, ответ на вопрос – любить ли мне Наиля или снова попытаться перебороть свою любовь к нему?»

Читатель! Я так нуждалась в ответе на этот вопрос, что мысленно и словно от лица Бога ответила сама себе: «Конечно, люби! Неужели ты думаешь, что я могу призвать кого бы то ни было к тому, чтобы НЕ любить?»

Ободренная самой же собой, я почувствовала себя правой, уяснившей смысл жизни.

«Господи,– снова начала я.– А вот… если нам с Наилем суждено быть вместе, подай мне, пожалуйста, какой-нибудь знак… (Я недавно видела в одном фильме, как героиня просила в монастыре Господа о том же, и в тот момент к ней подлетела птичка)».

Птичка ко мне не подлетела, но я вдруг заметила, что позолоченный выступ, на который я смотрела, весь играет светом, словно в отблеске свечей.

«Мне это расценивать как знак?» – с трепетом поймала я себя на мысли. Да нет, это действительно просто отблеск свечей, ответила себе же. К тому же, если бы я раньше видела, что на выступе нет свечения, а после моей просьбы оно появилось, вот тогда бы я могла воспринимать это как знамение…

Женский хор продолжал петь, прерываясь на громкую молитву батюшки и долгое чтение монашки.

Я решила простоять всю службу до конца и полностью забыла о каких-либо мыслях, только проникалась этой атмосферой, наслаждаясь борьбой уставшего от неподвижного стояния тела и возвышенного от прикосновения к светлому духа.

Мой взгляд чисто случайно снова попал на позолоченный выступ, и я увидела, что он в тени. Но кругом горели все те же свечи, что и раньше… Однако сейчас они не отбрасывали отблески на выступ. От догадки во мне затеплилось ликование. Господи… так, значит, это все-таки был знак?..

Я снова и снова смотрела на погруженный в тень выступ, сравнивая его теперешнее состояние с тем сиянием, которое было на нем после моих слов.

Мне стало очень легко, радостно, я почувствовала себя уверенно. Я вдруг подумала о том, что тот ответ, который я произнесла себе словно от лица Господа, возможно, Бог сам вложил в меня. А иначе как можно услышать этот глас, как не пропущенный через собственное сердце?

После службы я вышла из церкви очищенная, наивная, заряженная надеждой, снова готовая к этой жизни. Я понимала, что чудо, в которое я теперь так верила, произойдет не сегодня и вряд ли завтра, но я уже знала, что оно обязательно произойдет.

В церковном дворике меня ждала Тамара с растерянным и заулыбавшимся после крещения Колей на руках. Я потискала мальчишку, и он позволил себе засмеяться.

– Иди, посмотри, купили папа со Светочкой крестики или нет еще,– поставила Тамара малыша на землю. Высоко вскидывая пятки, Коля побежал к церковной конторке.

Мы с Тамарой стали их ждать вдвоем. Было очень солнечно, на деревьях, растущих по бокам дворика, пели птички, нам легко дышалось, и у нас было хорошее настроение.

– Нель, ну как у тебя дело-то? – спросила меня Тамара.– А то и вчера толком не поговорили и сегодня.

– Да нормально. У тебя-то как жизнь? – перевела я разговор с себя на нее.

– Все хорошо?

– А как у вас с Димой?

– Нормально.

– Ну ты счастлива с ним? – с энтузиазмом спросила подругу я.

– Я счастлива вообще,– ответила Тамара.

Дима и дети уже направлялись к нам.

– Ты мне лучше скажи, когда на свадьбу пригласишь? – боевито пошутила Тамара.

Я улыбнулась.

– Какая еще свадьба? Смеешься, что ли? – произнесла я тихо.

– Ну тебя же вроде какой-то звал к себе…

– А,– я отмахнулась.

Тамара пристально посмотрела на меня, я сделала вид, что щурюсь от солнца.

– Нель,– вдруг тревожно начала она.– Слушай, ты че, по-прежнему что ли…– она даже побоялась договорить.

– Да, я как любила, так люблю и буду любить Наиля! – вскинув голову, ответила ей я.

В глазах Тамары читалось потрясение, страх, жалость.

– Нель,– она запнулась и вдруг выпалила с обидой за меня.– Да че ж ты делаешь-то, а?!

Я немного подумала и ответила ей совершенно искренне:

– Живу.