Валерий Юрченков

Кровавый пар столбом стоит над Русью,

Топор Петра российский ломит бор

И вдаль ведет проспекты страшных просек...

В этих строчках Максимилиана Волошина воплотилась точка зрения на петровские времена как на эпоху апофеоза этатизма, когда практически не осталось места для негосударственных форм общественного существования, а любое несогласие или оппозиция жестко пресекались. Алексей Толстой писал по этому поводу: «...царь Петр, сидя на пустошах и болотах, одной своей страшной волей укреплял государство, перестраивал землю. Епископ или боярин, тягловый человек, школяр или родства непомнящий бродяга слова не мог сказать против этой воли; услышит чье-нибудь вострое ухо, добежит до приказной избы и крикнет за собой: «слово и дело». Повсюду сновали комиссары, фискалы, доносчики; летели с грохотом по дорогам телеги с колодниками; робостью и ужасом охвачено было все государство».

В петровскую эпоху преступлением считалось «все то, что вред и убыток государству приключить может». И первое место в числе их занимали замыслы против особы государя. Одним из первых в этом ряду был заговор 1697 года, во главе которого стоял стрелецкий полковник Иван Циклер, а участие приняли Алексей Соковнин –  известный старовер, родной брат знаменитых в царствование Алексея Михайловича раскольниц Феодосьи Морозовой и Авдотьи Урусовой, и Федор Пушкин. После пыток заговорщики были казнены.

Заговор 1697 года дал Петру I повод для расправы с недовольными его деяниями, среди которых были и родственники жены –  Лопухины. Выдающийся российский историк Николай Иванович Костомаров отметил: «Вслед за тем отца царицы сослали в Тотьму, а двух его братьев в Саранск и Вязьму. Нельзя подозревать, чтоб эти люди могли быть причастными к заговору; да если бы так было, то их постигло бы иное наказание».

Исследования историка чем-то напоминают работу детектива, незначительный факт порождает порой целое расследование, в котором в ход идут и дедуктивный, и иные методы. Приведенные Николаем Ивановичем Костомаровым сведения повлекли за собой именно такие последствия. Возникли вопросы: кто из родственников первой жены Петра I Евдокии Лопухиной был сослан в Саранск? Оставил ли он какие-либо следы в жизни города? Поиск ответа на них заставил обратиться к генеалогии Лопухиных.

Лопухины –  русский дворянский род, берущий свое начало по легенде от касожского князя Редеди. Один из наиболее известных российских специалистов по генеалогии П.Н.Петров, разбирая их родословную, утверждал: «...генеалогия Редегичей выказывается несостоятельностью, на первых же порах указывая в пятом колене после 1022 года лицо, жившее под конец XIV века, если еще не позднее. Мы разумеем мнимого праправнука Редеди –  Михаила Юрьевича Сорокоума, праправнуком которому оказывался Варфоломей Глебов –  Лапоть, сын уже которого Василий, прозванием Лапуха, предок Лопухиных. Но, отвергая происхождение от легендарного Редеди, мы, во всяком случае, считаем фамилию Лопухиных уже существующею в конце XV века». В XVII столетии на приказной службе особо выдвинулся дьяк, а затем думный дворянин Абрам Никитич Лопухин, внучка которого и стала женой Петра I.

У Абрама Никитича Лопухина было шесть сыновей –  Петр Большой, Петр Меньшой, Федор (Илларион), Козьма, Василий, Сергей, по другим источникам, Андрей. Следовательно, царица Евдокия Федоровна имела пятерых дядьев и остается лишь выяснить, который из них был сослан в Саранск. Петр Абрамович Большой по прозванию «Лапка» сразу же отпадает, поскольку в 1697 году его уже не было в живых. 24 января 1695 года в приступе злобы царь велел пытать его, причем столь жестоко, что тот скончался на дыбе. Петр Абрамович Меньшой известен по событиям 1698 года, когда возвратившийся в Москву Петр I насильно постриг свою первую жену в монастырь. Тогда же был арестован и Петр Меньшой, которого священники московского Архангельского собора обвинили в самоуправстве и убийстве десяти крестьян их вотчины, находившейся рядом с имением Лопухина. Несмотря на заступничество патриарха, Петр I приказал взять обвиняемого в Константиновский застенок и пытать. Петр Меньшой так же, как и его старший брат, умер под пыткой. Сергей Абрамович –  стольник матери Петра Натальи Кирилловны, а после свадьбы своей племянницы –  стольник в комнате царя Ивана Алексеевича, судя по дворцовым разрядам, в 1697 году был сослан воеводой в Вязьму. Дворцовые же разряды указали и на искомого человека –  в Саранск в 1697 году было указано быть «боярину Василию Абрамовичу да с ним племяннику его стольнику Алексею Андрееву сыну...»

Саранск в середине петровского царствования был городом в общем-то захолустным. Современник Петра I и его страстный почитатель, обер-секретарь Сената Иван Кириллов в своей знаменитой книге «Цветущее состояние Всероссийского государства» писал: «Саранск, город деревянный, рубленный, построен в 149 году,* но токмо ныне от ветхости развалился: стоит на горе при реке Инсаре, а сквозь того города течет река Саранка». И вот в эту провинцию и был сослан дядя царицы.

Боярская спесь Василия Абрамовича, конечно же, была сильно задета. Ведь он занимал достаточно высокие посты в государстве Российском, был стольником, полковником московских стрельцов, окольничим, стал боярином. Да и Петр I в какой-то мере благоволил к нему, в 1690–1695 годах Василий Лопухин был судьей Казенного приказа. Опала сказалась на его здоровье. 9 июня 1698 года он скончался. Судьба его племянника, сосланного также в Саранск, неизвестна.

С семейством Лопухиных связан наиболее известный политический процесс эпохи Петра Великого –  дело царевича Алексея, который осенью 1716 года бежал из России в Австрию. Петру довольно скоро стало извес­тно о поступке сына, и он немедленно отправил в Вену гвардии капитана Александра Ивановича Румянцева. Ему было дано тайное повеление схватить царевича и доставить в Мекленбург –  задача чрезвычайно сложная и почти невыполнимая.

Александр Иванович Румянцев –  личность интереснейшая, некоторые историки называют его «российским д`Артаньяном». Он был владельцем обширнейших земель в мордовском крае, но об этом позднее, а пока посмотрим, что предшествовало столь ответственному поручению Петра I.

Александр Иванович Румянцев родился в конце 1679 или начале 1680 годов в семье костромского дворянина. Ему посчастливилось попасть в число потешных солдат будущего императора и сблизиться с А.Д.Меньшиковым, П.Чернышевым, П.И.Ягужинским, М.М.Голицыным. В 1700 году А.И.Румянцев участвовал в злополучном сражении под Нарвой, а в 1703 году был переведен в лейб-гвардии Преображенский полк. Так началась его военная и политическая карьеры, кои в те времена были в общем-то неразрывны. Позднее же были отличия под Полтавой и в Прутском походе, выполнение поручений в Дании. В 1713 году А.И.Румянцев стал царским адъютантом. И именно поэтому указом 7 марта 1717 года ему предписывалось: «...ежели помогающу Богу достанут известную персону, то выведать, кто научил, ибо невозможно в два дни так изготовиться совсем к такому делу... Всякими мерами трудиться /это/ исполнить, для чего поступать не смотря на оную персону, но как бы ни возможно было. Господам генералам, штаб и обер-офицерам: когда доноситель сего капитан Румянцев у кого сколько людей для караула требовать будет, так же ежели кого арестовать велит, кто б оный ни был, тогда повинны все его слушать о том...»

В Вене А.И.Румянцев узнал, что царевич Алексей скрывается в Ти­роле, и доложил об этом Петру I. 19 апреля 1717 года царь направил сво­ему адъютанту депешу: «Получил я твое письмо из Вены марта от 31 чис­ла, из которого о всем уведомился... И надобно тебе, конечно, ехать в Тироль или в иное место и проведывать, где известная особа обретается; и когда о том уведаешь, то тебе жить в том месте инкогнито и о всем, как он живет, писать; и буде же куды поедет, то секретно за ним следовать и не выпускать его из ведения и нас уведомлять...»

А.И.Румянцеву удалось выполнить поручение государя. Он выяснил, что Алексей пребывает в Эренбурге в имперском замке. После тайного выезда царевича в Неаполь А.И.Румянцев последовал за ним и установил наблюдение за замком Сен-Эльмо, где остановился беглец. Получив сведения о перемещениях сына, Петр I направил в Вену к императору Петра Андреевича Толстого, поручив любой ценой добиться выдачи царевича. Капитан гвардии А.И.Румянцев был придан тайному советнику для действий, производить которые вельможе было бы не совсем прилично. Посланцам Петра I удалось встретиться с Алексеем. Докладывая об этой встрече, П.А.Толстой писал, что «царевич был в том мнении, будто мы присланы его убить, а больше опасался капитана Румянцева».

Два месяца петровские эмиссары потратили на выполнение воли царской, наконец царевич сдался и поехал домой. 3 февраля 1718 года сос­тоялась его первая встреча с отцом, а следом началось дознание, завер­шившееся судом и смертным приговором, который подписали 127 человек. На 43-м месте стоит подпись –  «от гвардии капитан Александр Румянцев».

За успешное выполнение приказов Петра I А.И.Румянцев 13 декабря 1718 года был пожалован двумя чинами –  от гвардии майором и генерал-адъютантом. Кроме того, он получил деревни в Алатырской провинции Казанской губернии, среди них село Чеберчино, ставшее родовым имением фамилии. Помимо него царский адъютант пожалован был селами Голодяево, Явлейка, исчезнувшей впоследствии деревней Буртасы. Пожалования были достаточно велики, сошлемся на проведенную А.И.Румянцевым перепись, из которой явствует, что Чеберчино насчитывало 247 дворов с населением 1641 человек, Голодяево –  194 двора и 1281 человек, Явлейка –  15 дворов и 99 человек, Буртасы –25 дворов и 143 человека. По мнению известного мордовского ученого, профессора Алексея Васильевича Клеянкина, «по количеству крестьянских дворов и жителей в них Чеберчино принадлежало к числу наиболее крупных селений Присурья».

Петр I был человеком прижимистым, достаточно часто он одаривал своих сторонников и слуг имуществом, конфискованным в ходе следствия. Так было и на этот раз, земли, пожалованные А.И.Румянцеву, принадле­жали Александру Васильевичу Кикину. Так в нашем повествовании появляется еще одна фамилия, связанная с мордовским краем и делом царевича Алексея.

Сохранилась родословная Кикиных. Из нее видно, что родоначальник фамилии –  Логин Михайлович –  был у Дмитрия Донского «боярин введенный и горододержавец». Достиг таких же высот его сын Тимофей, а внук Иван был «кормленщиком и путником» у князя Юрия Васильевича. О пяти сыновьях Ивана сказано, что «они были в чести и в жалованьях и в доводках и в кормлениях великих». В XVII веке по службе продвинулся Василий Петрович Кикин –  был послом Тишайшего к запорожским казакам и Богдану Хмельницкому, стал боярином. Сын его Александр с детства был при Петре, сопровождал его за границу. Петр I явно благоволил к А.В.Кикину, между ними существовали дружеские отношения, царь называл своего денщика «дедушкой». «Кикин принадлежал к числу тех немногих корреспондентов Петра, которых царь считал своим долгом лично информировать о важнейших событиях на театре военных действий»,–  отмечает блестящий знаток петровского времени и биограф Петра I Николай Иванович Павленко. Благодаря своей расторопности и исполнительности А.В.Кикин получил должность руководителя интендант-ской службы в Адмиралтействе. В качестве такового он упомянут в одном из документов 1714 года, касающемся истории Саранска. Это указ саранскому коменданту Ивану Дмитриевичу Сабурову о поимке бежавших из Санкт-Петербурга плотников. В нем говорилось: «По доношению Адмиралтейского советника г-на Кикина за ево рукою написано: ис посланных де плотников из Санкт-Петербурха от Адмиралтейства прошлого 713 году и нынешнего 714 годех разных гу­берний плотников бежало пятьсот тритцать три человека и с того числа Казанской губернии шездесят восемь человек, а чьих поместей и хто имяны, тому прислана при том указе роспись, а имянно из саранских четыре человека, и по ево в.г. указу и по приказу правительствующего сената велено тех беглых плотников прислать в Санкт-Питербурх Адмирал­тейству за провожатыми или за караулом, а будет которые не сысканы будут, то вместо тех велено присылать иных добрых немедленно за выбо­ром или за поруками, а беглецов велено за побег з жеребья учинить (далее неразборчиво. –  В.Ю.)... бить их кнутом впредь других для страху и публиковать в народе, чтоб никто таких беглых плотников к себе не принимали и в домех своих не держали, а буде хто учнет их держать собою или с ведома старост и прикащиков своих и тем по розыску ученено будет наказание жестокое и сосланы будут на каторгу в вечную работу».

Строг был А.В.Кикин, ох как строг. Строг, но не к себе –  в 1714 году он проворовался и был привлечен к следствию. Современник событий писал: «Он так испугался, что с ним случился апоплексический удар». Однако за него хлопотала сама Екатерина. Тот же автор засвидетельст­вовал: «Она просила, чтобы в случае, если он не может быть выпущен на свободу, ему, как паралитику, почти лишенному языка, ввиду вероятности близкой его кончины дозволено было, по крайней мере, умереть спокой­но». Просьба Екатерины была уважена, жизнь А.В.Кикину была сохранена, а через год ему было разрешено жить в столице. Несмотря на помилование, бывший денщик затаил на царя злобу и, по всей видимости, сделал ставку на царевича Алексея, на его приход к власти. А.В.Кикин становится одним из советчиков сына Петра I, а затем готовит его побег за границу.

В XVIII столетии широкое распространение получил сюжет о колесе Фортуны. Он изображался на бесчисленных рисунках: сама Фортуна в короне повелительницы мира восседала в центре диска, приводя его неустанно во вращение; цепляясь за колесо, поднимается ввысь полный надежд юноша; на вершине колеса торжественно водрузился на троне государь; далее стремительно низвергается человек, которого влечет за собой колесо судьбы; внизу распростерта фигура жертвы переменчивого счастья. После возвращения царевича Алексея в Россию А.В.Кикин ока­зался на месте последнего. Его арестовали в Санкт-Петербурге, там же пытали, затем привезли в Москву. 5 марта 1718 года после страшных пы­ток бывший царский денщик сознался: «Что царевич в повинной своей на­писал и то он делал, а иного не упомнит, только во всем том он виноват, а тот побег царевичу делал и место он сыскал в такую меру: когда бы царевич был на царстве, чтоб был к нему милостив». Его приговорили к жестокой казни –  колесованию. Мучения были медленны, с промежутками ломали руки и ноги, одну за другой. Сохранилась легенда о том, что через день Петр I, проезжая мимо А.В.Кикина, распростертого на колесе, наклонился к нему и сказал: «Александр, ты человек умный. Как же дерзнул на такое дело?» Умирающий человек ответил: «Ум простор любит, а от тебя ему тесно».

Делом царевича Алексея занималась специально созданная Тайная розыскных дел канцелярия, во главе которой стоял граф Петр Андреевич Толстой. Учреждение это занимало особое положение, обусловленное тем, что около 70 процентов дел, расследуемых канцелярией, возникло по инициативе Петра I. Помимо нее политическими преступлениями ведал Преображенский приказ, возглавляемый князем Федором Юрьевичем Ромодановским. Один из его современников писал о власти главы страшного ведомства: «До кого б какой квалиты и лица, женского полу или мужеского не пришло, мог всякого взять к розыску, арестовать и розыскивать и по розыску вершить».     

В 1715 году в Преображенский приказ поступило дело казанского священника Григория Григорьева, арестованного по подозрению в поддел­ке подписи царевны Екатерины Алексеевны. Принял его в производство князь Иван Федорович Ромодановский –  ближайший родственник главы приказа. Стремясь смягчить свою вину, Г.Григорьев на допросе сделал заявление о том, что крестьяне Нижегородского уезда, вотчины имеретинского царевича Арчила прячут у себя человека, который говорит, что он царевич Алексей.

Здесь необходимо сделать оговорку, ибо может возникнуть вопрос: какое отношение Нижегородский уезд имеет к мордовскому краю? Да самое прямое. Вотчины Арчила Вахтанговича и сына его Александра располагались в Терюшевской волости, где основным населением были мордовские крестьяне. Земли эти Петр I пожаловал выходцам из далекой Грузии в 1700 году. Дача была существенной, по свидетельству академика Николая Герасимовича Устрялова, Арчилу было передано 3284 двора, 20464 чети пашни. Имение приносило 3996 рублей доходу. В 1710 году старосты мордовской деревни Инютино Котран Надежин, Потеш Вильдюшев, Камай Баженов «били челом» своему хозяину о размежевании опорных земель с крестьянами деревни Ломы. Так что вотчины Арчила Вахтанговича располагались на мордовских землях и именно здесь появился человек, выдававший себя за царевича Алексея.

Священник Г.Григорьев показал, что сведения о событиях в Нижегородском уезде получил от своего работника Семена Кривого. Князь И.Ф.Ромодановский сразу же оценил результаты допроса казанского попа и немедленно направил в Казань губернатору указ о присылке С.Кривого. Одновременно были вызваны московские приказчики Арчила, которых обязали доставить требуемых следствию крестьян.

30 марта 1715 года состоялся первый допрос по делу человека, именовавшего себя царевичем Алексеем, на котором доставленный из Ка­зани Семен Кривой показал, что сведения о «царевиче» он узнал от сына просвирни Емельяна Борисова. Со слов мальчика «царевич Алексей» жил в вотчине Арчила у крестьянина по имени Мелентий и был «собою де не больно низок, в плечах широк, плоск лицом де и волосом бел», а на теле имел особый знак. Следом в Преображенский приказ по требованию князя И.Ф.Ромодановского доставили крестьянина Мелентия, который на допросе держался осторожно, отвечал неохотно. Он указал, что действительно, у крестьян их деревни Анисима Савельева и Агея Михайлова жил неизвестный «пришлый человек», арестованный приказчиком Бедауром и отосланный в Нижний Новгород. И был этот человек «ростом низмян, в плечах широк, а лицем и волосом кавов не упомнит». Мелентий заявил, что не знал кто был этот человек, однако когда вернулся из Нижнего Новгорода, слышал, будто бы это сам царевич Алексей.

Допрос крестьянина Мелентия дал следователям возможность далее распутывать дело, был арестован и пытан крестьянин Анисим Савельев. Он показал, что «пришлый человек» появился в деревне «тому ныне тре­тей год зимою». К А.Савельеву он пришел ночью, сказав, что был ограб­лен, и попросился переночевать, а утром добился разрешения пожить. Пришлый назвался Андреем, но позднее, напившись, проговорился, что он человек не простой, а знатного рода. А кое-кому он говорил, что является царевичем. Затем «пришлый человек» перебрался жить к Агею Ми­хайлову, где и был арестован приказчиком Бедауром,

Был допрошен и приказчик Бедаур, показавший, что арестовал жившего в деревне неизвестного, подозревая в нем беглого солдата, и от­правил в Нижний Новгород к коменданту князю Львову. О самозванстве «пришлого» он не знал и услышал толки об этом среди крестьян позднее.

В ходе допросов следователи Преображенского приказа убедились в правильности извета казанского попа и запросили о самозванце Нижего­родскую губернскую канцелярию. Но здесь князя И.Ф.Ромодановского поджидала неожиданность –  нижегородские власти, выяснив, что присланный из вотчины Арчила Вахтанговича колодник не является беглым солдатом, его освободили. К счастью для них, он вскоре был обнаружен в нижегородской вотчине князя Михаила Черкасского, где вновь выдавал себя за царевича Алексея. Там его и арестовали.

На допросах арестованный не запирался, а сразу же признал факт самозванства. Выяснилось, что его настоящее имя Андрей Иванович Крекшин. Отец его служил рейтаром и имел деревеньку в 13 дворов, но все крестьяне «от тягости податей и от скудости сбежали», и ее пришлось продать. Когда Андрей подрос, отец прогнал его из дома за страсть к вину и игре в зернь. Недолго прожил он и у дяди, который также выгнал его за пьянство. Но именно тогда у него родилась мысль о самозванстве и стал он выдавать себя за царевича, чтобы крестьяне «з двора ево от себя не сослали и поили и кормили». Мысль эта помогла молодому бездельнику прожить более трех лет. Суд над ним был скорый –  князь И.Ф.Ромодановский приговорил его к битью кнутом и ссылке на каторгу на 15 лет.

Размышляя по поводу дела А.Крекшина, известный российский фольклорист Кирилл Васильевич Чистов писал: «В деле Андрея Крекшина, несмотря на то, что многие важнейшие детали не сохранились (например, неизвестно, что он обещал крестьянам в случае своего воцарения), много примечательного. Прежде всего, мы впервые встречаемся с самозванцем, действующим при жизни исторического лица, именем которого он пользуется. Народная мысль и народное воображение и в этом случае обгоняли затянувшиеся события».

В петровское время среди россиян распространился слух-легенда о самозванстве Петра I, жестоко преследуемый властями. Василий Осипович Ключевский отмечал: «Легенда о самозванстве Петра, вся построенная на тягловых мотивах, очевидно, сложилась в тягловой среде, особенно в той массе, которая, быв дотоле свободной от податей, больно была захвачена указами о новых налогах и службах». В 1718 году вместе с А.В.Кикиным была привлечена его крепостная по имени Арина, которая говорила крестьянину Дуденкову: «Государь не русской породы и не царя Алексея Михайловича сын, взят во младенчестве из Немецкой слободы у иноземца на обмену. Царица де родила царевну, и вместо царевны взяли ево, государя, и царевну отдали вместо ево».

Чаще всего политические дела петровского времени возникали в результате доноса. Блестящий знаток XVIII столетия Михаил Иванович Семевский как-то заметил: «Страх наказаний, награда за доносы до такой степени развили у нас шпионство в ту эпоху, что великий Петр ведал о самых сокровенных событиях; ему препровождали доносы из самых отдаленных мест России, даже за границу, в бытность его там». Доносительство было возведено в ранг государственной политики путем введения института фискалов –  чиновников, по долгу службы ведущих тайное наблюдение и доносящих по инстанции о замеченных преступлениях. Причем фискал не нес ответственности за ложные доносы, ибо, как отмечалось в указе 1714 года, «невозможно о всем аккуратно ведать». Петровское законодательство определило обязанности фискалов на местах: «Сей чин должен по крайней мере стараться смотреть и взыскание иметь всех безгласных дел, о которых изображено в последующих пунктах, и ежели усмотрит, что противу того поступлено, то должен благовременно доносить и со всякою прилежностию и верностию поступать, дабы ни какая сила, власть, родство, свойство, посулы, ненависть или недружба и зависть и иная страсть (от)вратить от того не могла. Против же того, да не дерзают прежде, когда еще кто по делу осужден не будет, никого повреждать и в подозрении ни словесно, ни письменно приводить, но по закону и правам чин свой содержать».

Современники крайне негативно относились к фискалам, и все же находились люди, служившие в сей должности. Сохранились их имена по городам мордовского края. В Инсаре ими были Данило Клюкин и Кирилл Воробьев, Темникове –  Агей Федоров и князь Девлетгильдеев, Краснослободске –  «из шляхетства Тимофей Лосев, из купечества Никифор Кривошеин», Саранске –  Петр Неелов.

С доноса началось и дело уроженца села Капасово, стрельца Стре­менного полка Тимофея Волоха. В январе 1699 года в Преображенский приказ поступил извет его квартиранта, сторожа Матвея Самопальщикова, который донес о том, что два года тому назад слышал от хозяина оскорбительные для царя слова: «...Мечетца де что бешеная собака и головою вертит». Кроме того, со слов сторожа стрелец рассказал о желании убить Петра I под Азовом: «Заряжено было на него, государя, ружье и курок был взведен и хотели его, великого государя, застрелить». Стрелецкая жена Марфа подтвердила слова изветчика.

Схваченный Т.Волох свою вину отрицал, да и Марфа отказалась от показаний, заявив, что мужа своего «поклепала напрасно». Поскольку жена стрельца дала разные показания, ее взяли в застенок и трижды пытали. Она получила 20, 15 и 24 удара кнутом, но под пыткой про­должала говорить о невиновности мужа. Изветчик настаивал на своих показаниях и Марфу пытали в четвертый раз, но опять безрезультатно. Тогда на пытку пошел М.Самопальщиков, он выдержал 25 ударов и под­твердил донос. Пытали самого Т.Волоха, дав 31 удар кнутом, но он не признал за собой вины.

Следствие явно зашло в тупик, но прекращено не было. В октябре 1700 года князь И.Ф.Ромодановский пытал Марфу пятый раз. Она получила 15 ударов кнутом, «она ж Марфушка зжена огнем, а с огня говорила те ж речи». Пытан вновь был и изветчик (8 ударов) и стрелец (25 ударов). Изменений в показаниях не дала ни та, ни другая сторона. В январе 1701 года пытка повторилась, но опять ничего не дала. В 1704 году пытаны были все вновь, опять безрезультатно. И тут Тимофей Волох бежал.

Бегство стрельца всполошило руководство Преображенского прика­за, ибо являлось косвенным свидетельством его вины. Поиски возглавил сам князь Ф.Ю.Ромодановский. На родину Т.Волоха, в село Капасово, была отправлена команда, арестовавшая всех его родственников, которых глава «пыточного» ведомства допросил лично. По его указу грамоты с описанием подробных примет беглеца были разосланы по городам и весям. Лично князь осматривал и всех лиц, задержанных по подозрению в том, что это скрывающийся стрелец. В конце концов Т.Волоха обнаружили в Саратове. Чем закончилась эта история неизвестно, ибо конец дела не сохранился, от времени пришел в ветхость. Однако можно предположить, что стрельца в лучшем для него случае били кнутом и сослали в Сибирь, в худшем –  колесовали.

Когда дело касалось государственного интереса, Петр I уравнивал сословия. В 1719 году в речи, обращенной к дворянству после казни царевича Алексея, он говорил: «Долг монарха самому вести войска свои в бой и наказывать зло в лице людей, наиболее высоко стоящих по рождению или по богатству, совершенно так же, как и в лице последнего мужика». Петровская фемида порой исходила именно из этих суждений.

В 1700 году солдат Преображенского полка Савва Латышев донес на своего бывшего хозяина, помещика Афанасия Свищева, имевшего зем­ли в Инсарском и Шацком уездах. По его словам, дворянин укрыл своего крепостного Мартына Касимовца, который говорил о Петре I: «Нам де он государь ни так ни сяк, он де нам государь ни в копейку». Было начато следствие, однако А.Свищев, М.Касимовец и крестьяне-свидетели бежали. Около месяца потребовалось властям на поимку скрывавшихся в лесах и окрестных деревнях людей. Наконец, они были выловлены и доставлены в Москву, где и сознались. 12 июня 1700 года дело было доложено боярам, и они, «выписки в Преображенском приказе слушав, приговорили Афонасью Свищову за то, что он того своего крестьянина, Мартышку Касимовца, в вышеписаннных непристойных словах укрыл и от себя отпустил и к розыску ево не отдал, учинить наказанье, а учинив наказанье ево, Афонасья, и людей ево свободить». Мартын Касимовец же был бит кнутом, ему урезали язык и сослали в Сибирь.

Тысячи и тысячи политических дел начала XVIII столетия. При обращении к ним, невольно вспоминаются слова уже упоминавшегося Михаила Ивановича Семевского: «Пред нами громадный, нескончаемый ряд подобных дел, и мы бы никогда не кончили, если бы вздумали на основании их подымать все политические преступления первой четверти XVIII века. А между тем, кто не согласится с нами, кто не пожелает, чтобы эти дела все, одно за другим, явились на свет Божий? Они во многом отношении проливают свет на русское общество той переходной эпохи».