Геннадий ЧИНЯЕВ
ПАРОДИИ
Строчкозагибательство
Не сидел я в жизни за баранкой
И дорог не гнул еще в дугу
Владимир Ивенин
Не сидел я в жизни за штурвалом
И не гнул комбайн в бараний рог.
Не умею править самосвалом,
Что, конечно, к счастью для дорог.
Но зато бестрепетной рукою
Я пишу стихи, аж в сердце жуть.
Погодите, я загну такое! —
Никому вовек не разогнуть.
Райские кущи
Уехать! Уехать! Уехать!
Туда, где грустят ковыли…
Я городом не околдован:
Здесь нет ручейков и ракит…
Здесь каждый в себя замурован,
В квартиру и мелочный быт.
Здесь —
луна как сгусток меда,
хочет в руки мне упасть…
Здесь —
приветлив каждый дом.
Здесь —
живет Шахерезада,
работящая причем.
Алексей Громыхин
Уеду! Уеду! Уеду!
В деревню, как сердце велит.
Схожу попрощаться к соседу
И брошусь в объятья ракит.
Что город?! Асфальт да заводы,
Троллейбусы вместо саней.
Какие-то клумбы-уроды
Взамен дорогих ковылей.
А там замурованы люди
В хлева, а не в быт городской.
Там с медом коврижки на блюде,
Там буду, конечно, я свой.
Побольше стихов настрогаю,
Чтоб было на хлеб что менять.
А кончатся строчки, я знаю,
Сосед мне не даст пропадать.
И мне по-хорошему рада
Зинуля – я с нею знаком –
(По-местному — Шахерезада)
Меня угостит молоком.
Я буду вечернюю дойку
Как манну небесную ждать.
Попью молочка — и на койку,
Чего еще в жизни желать?
Разочарование
Всплывет все же истина как-то со дна
Души, словно месяц, двурога:
Что жизнь мне отпущена только одна,
Одна предназначена мне и дорога.
Иван Носиков
Перевод с мордовского-мокша Т. Ребровой
Зря говорят, что истина одна.
Не верь! Она двулика и двурога.
И если упадет она до дна
Души моей — туда ей и дорога.
Великое терпение
Дай сил, молю, родная сторона,
Чтоб, падая, всегда вставать упрямо —
Так дым из труб твоих восходит прямо:
В морозный день таких дымов — стена.
Чтоб оставались глубоки, чисты
Мечты и думы, как твои колодцы.
Иван Носиков
Перевод с мордовского-мокша Л. Базаевой
Мне сил дала родная сторона,
Чтоб мне в дыму густом не задохнуться,
Чтобы живым наутро мне проснуться
И с авторучкой сесть к столу со сна.
Но все ж, пока улавливать нельзя
Тот дым из труб, в колодце я пребуду.
Пройдут века, но люди не забудут.
Как я терпел, рыдая, но творя.
СТОЛЫ И СТВОЛЫ
О чем ты думаешь, старый мой стол,
Обросший комнатною тишиною?
…и ты мне скрипишь: «Я по-прежнему ствол,
Могучей шумящею кроной одет».
Эмма Симдянова
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что ствол
Отдав мне, чтоб стать — столом,
Остался — живым стволом!
Марина Цветаева
Сидела. Писала. Стихи о столе.
О, Боже! И впрямь он — живой!
Он стал говорить откровенно вполне
Со мной как с законной женой:
— Конечно, оно… я люблю поэтесс.
Ну вот, как сегодня считаю я,
Пожалуй, пойду потихонечку в лес.
А лучше — к Марине Цветаевой.
Письмо из «Гранд-отеля»
Спит моя жена в отеле.
… Я не сплю. Кружат метелью,
Ходят мысли ходуном.
… Зашушукают виденья
В океане темноты
Иль сойдет неслышно тенью
Мефистофель со звезды…
Хоть пешком иди в Россию…
Чай вверх бросал две двухпудовки — гири…
Милан — не лес мордовский.
Виктор Гадаев
Хоть Милан не лес мордовский,
Хошь ты верь, а хошь не верь:
Словно скит березниковский
Европейский «Гранд-отель».
Я не сплю седьмые сутки.
Хоть уставший от езды.
Это, брат ты мой, не шутки, —
Иностранец со звезды.
Это, брат, сам Мефистофель,
Тут ему везде почет,
Тут везде он в фас и профиль,
Это вам не местный черт.
А окажется он принцем?
Иль имеет в банке счет?
Он меня одним мизинцем
Во Вселенную пошлет.
Вот лежу под одеялом,
А всего колотит дрожь.
Да, силен заморский дьявол,
Двухпудовкой не возьмешь.
РАСКОВАННЫЕ СТРОКИ
Родина передо мною предстала
На миллионы квадратных верст.
Что-то проснулось во мне, просияло,
Встало и выпрямилось в полный рост.
Виктор Гадаев
Книжки мои пред Отчизной предстали
Всем многоцветьем раскованных строк.
Версты квадраты свои приподняли,
Вникли и, вздрогнув, попадали с ног.
Свидание у черемухи
Жду тебя, когда в саду зеленом
Облаком черемуха цветет…
Жду тебя в дни созреванья хлеба…
…Я и сам всегда неторопливый,
Без нужды не лезу на глаза.
Отчего ж, зачем, послушай,
Ты уходишь от меня?
…Объяснить мне это нечем.
Иван Гадаев
Перевод с мордовского-мокша И. Рыжикова
Я ждал терпеливо и нежно
И осень, и зиму, и лето.
Но поступью легкой небрежно
Скользила ты мимо поэта.
Еще простоял бы с годочек,
Но стало грозить истощенье.
Сказала мне мама: «Сыночек,
Имей, как мужчина, терпенье».
Я с духом последним собрался,
Напряг уходящие силы.
К черемухе я привязался,
Стою в ожидании милой.
Но милая — мимо да мимо.
Решил ее тронуть рукою:
— Что ходишь ты неутомимо,
Иль брезгуешь, что ли мною?
Она задрожала от страха,
Потом наконец-то узнала.
И не растерявшись, деваха
От веток меня отвязала.
Взяла, как ребенка, на руки:
— Тебя я повсюду искала.
За что же такие мне муки? —
За куст я тебя принимала.
ЗАСТИХОВАННЫЕ СТИХИ
Зима, как врач, пришла в халате белом,
Забинтовала грудь земли бинтами…
Павел Любаев
Перевод с мордовского-эрзя А. Коршунова
Застиховал я рукопись
стихами.
Сложил и завязал покрепче
вязками.
Потом я надушил ее
духами.
Отдал издателям,—
пускай ласкают
ласками.
СЕАНС МАГИИ
Этот дар дан навеки.
Эта ноша по мне:
Как звезду, в человеке,
И во тьме, и в огне
Видеть правду — не боле!
Видеть суть бытия.
Это счастье со мною —
Камень в хлеб претворю…
Владимир Нестеров
Перевод с мордовского-мокша А. Пудина
Я — экстрасенс! Прошу не спорить!
Берите выше: я — всевышний!
Пожалуй, каждый чудотворец
Со мною рядом будет лишний.
Я вижу суть и даже боле.
А впрочем, мой прием не нов:
Пусти фантазию на волю,
И моментально стих готов.
* * *
Юрий СУХОРУКОВ
САТИРИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ
ВОР И ЛАРЧИК
Перед судом ворюга клялся:
— Ведь ларчик просто открывался.
Надежный замок
Надежностью хвастался старый Замок.
Когда ж его «смазали» — сразу замолк.
ДЯТЕЛ-СТУКАЧ
От стукачества Дятел
с ума спятил.
ЛЮБОВЬ ЗЛА
Карась Плотвичке про любовь шушукал,
а та наутро оказалась Щукой.
ЗМЕИНАЯ УВЕРТКА
Когда Гадюку вилами прижмут,
она шипит: — Лежачую не бьют.
ЦАРЕВО НЕДОУМЕНИЕ
— Я царь или не царь?!
Ревел из клетки лев на всех.
В ответ лишь смех.
НАРЫ И КАНАРЫ
Ему б всю жизнь лежать на нарах.
Он строит дачи на Канарах.
ВРЕМЕНЩИК
Временщик в любую пору
Фору даст любому вору.
ВПЕРЕДИИДУЩИЕ
Мы всей планеты впереди —
у нас жульем хоть пруд пруди.
ЖВАЧНЫЕ
Мы как в Америке живем:
не все едим, но все жуем.
* * *
Владимир ЛЕОНОВ
РАЗМЫШЛИЗМЫ
Раньше крестьяне жили от сева до урожая, а теперь мы живем от выборов до выборов: засеваем надежды — пожинаем иллюзии.
Тунеядство: когда свободное от работы время превращается из хобби в профессию.
Ум — это осознание границ глупости.
Чтобы сидеть мягко, нужно сидеть высоко.
Это же надо! С яблони неведения упало яблоко предвидения!
Время невозможно провести — это оно проводит нас.
Горящий дом предпочитайте покидать добровольно во избежание принудительного выноса ваших останков!
Демократия — это вседозволенность, ограниченная безработицей.
Если что-нибудь когда-нибудь написал, знай: это уже читали.
Если хочешь стать другим человеком, перестань быть самим собой.
Камень в чужой огород — это загранпоездка камня за пазухой.
* * *
БАЙКИ
«КОРОЛЕВА» СТОЙБИЩА
Записал Андрей Алешкин
Виталий Рубанин, ленинградский художник, после окончания академии просто бредил северной экзотикой. Поэтому, как только появилась такая возможность, он сразу же согласился поехать с геологами на Север. В действительности места, с детства знакомые ему по книгам и фильмам, оказались еще более завораживающими и прекрасными своей сдержанной и суровой красотой.
Обычно с утра Рубанина кто-нибудь из геологов отвозил за несколько километров на мотосанях в «снега» и оставлял на каком-нибудь красивом месте до вечера. Вечером Виталика забирали уже с готовым пейзажем. Однажды геолог, забрав художника с картиной, решил срезать обратный путь и свернул с накатанной «Бураном» колеи. Проплутав пару часов, они наконец выехали к стойбищу оленеводов. На грохот мотосаней сбежались к ним дети, женщины и старухи. Геолог, немного зная язык этого народа, старательно приветствовал их, по обряду желая здоровья, рождения детей и умножения поголовья оленей. Оказалось, что мужчины-оленеводы уже давно ушли искать новое место стойбища и скоро должны вернуться за своими женщинами и детьми. Пока геолог все это переводил Рубанину, Виталика кто-то настойчиво потянул за рукав. Это была молодая женщина в вышитой кухлянке.
Отметив богатую и красивую одежду, Виталик мысленно окрестил ее «королевой» стойбища. Она была взволнована и что-то говорила ему. Виталик забеспокоился и попросил геолога перевести речь «королевы».
— Может, надо помочь ей?
— Она хочет показать тебе самую красивую ярангу этого стойбища,— перевел геолог и добавил сквозь зубы: — Не ходи!
— Ну, почему? Я же художник! Мне очень интересно узнать систему понятий красоты у северных народов...
— Ну ладно, только быстро, я уже расспросил, как нам добраться до своих.
Маленькая «северная королева» тащила за рукав почти двухметрового художника, что-то щебетала и была явно довольна.
Откинув полог одной из яранг, она подтолкнула Вигалика вовнутрь, вошла сама и захлопнула заледеневший полог.
Действительно, это была красивая яранга. Она была увешана шкурами полярных волков с восьмисантиметровым ворсом с изумительной «искрой». На железном крюке висел огромный медный чайник над огнем и мягко урчал кипятком. Чуть в стороне висел бубен шамана и с десяток наряженных тряпичных куколок без лиц... Постель была убрана одеялами из шкур оленей.
«Королева» резко сбросила кухлянку с плеч. Обнаженная по пояс, она медленно двинулась на Рубанина.
— Спасибо! Да... спасибо... Я не ожидал... красиво... спасибо... извините, мне надо идти...
«Королева» властно дернула его за рукав, но на огромного Виталика это никак не подействовало.
Он бережно поднял ее, как ребенка, на руки и осторожно положил «королеву» на меховое «лежбище», затем резко повернулся и выскочил из яранги.
Почти бегом Виталик метнулся к «Бурану». «Ба-бах!» — громыхнуло сзади. Рубанин обернулся и увидел, что «королева», все так же обнаженная по пояс, стоит на фоне красно-оранжевого заката и целится в него из старого винчестера. Сразу вспомнились все фильмы, где герой ловко уворачивается от пуль... Ван Дам... Сталоне... Рейган... Чак Норис... Виталик метнулся вправо, влево, чуть пробежал, кувыркнулся и плюхнулся на сиденье «Бурана» позади геолога.
В ушах противно зазвенело. Никак не мог надышаться колючим морозным воздухом. Через пару километров геолог вдруг остановил «Буран» и, странно пошатываясь и вздрагивая, свалился с сиденья лицом в снег, стал корчиться, всхлипывать и подвывать.
«Все,— подумал Виталик,— она его достала!» Ему показалось, что он даже слышал свист пули из винчестера «королевы», которая и свалила геолога.
Рубанин с трудом перевернул товарища на спину. На лице его таял снег, глаза были мокры от слез и... он смеялся!
«Это шок»,— подумал художник. Но геолог легко поднялся и своим громадным носовым платком стал утирать лицо, иногда всхлипывая и высмаркиваясь.
— Что? Что произошло?! Я думал, она в тебя попала! Я думал, ты умираешь...
— Все хорошо! Все нормально. Это нервы. Не волнуйся!
Через час в теплом вагончике они пили чай со спиртом, и геолог в лицах рассказывал о случившемся своим бородатым товарищам.
— Ты понимаешь, что ты смертельно оскорбил «королеву»? Ты пренебрег ею! Как ей теперь жить там? Ее свои же затретируют! Как ты мог! Эх, Виталик-Виталик! — хохотали они.
Рубанин побледнел.
— Да нет! — прервал всех старший. — Успокойся! Она сидит сейчас за чаем и объясняет своим, «что это был мужчина с сердцем зайца». Когда стреляла женщина, он бежал и петлял, как косой!
Долго еще геологи предполагали, что сказала «королева» про Виталика, сотрясая вагончик хохотом, но художник уже не слышал. Засыпая, он успел подумать: «Что русскому хорошо — немцу смерть!»
А по северному небу уже летела полуобнаженная королева, целясь в разбегающихся по тундре зайцев.
Рис. А. Алешкина
«ЗОЛОТО ИЛЬИЧА»
Записал Игорь Блинов
На мой взгляд, этот рассказ нужно начинать с конца, то есть с финала, или, как нам в России доходчиво,— через зад. Так вот, был, да и сейчас, наверно, никуда не делся, в Москве заводик Госзнака. На этом заводике было два цеха — дальний, тупиковый, цех малых форм и проходной — больших. В цехе малых форм делали медальки, ордена и всякие носимые побрякушки, а в цехе больших форм — памятники. Работал сей заводик со времен царя Гороха и выпускал продукции соответственно историческому моменту, следуя верхним указаниям, усердно и без лишнего шума (платили там неплохо).
Но времена изменились — брякнул 1991 год, могучий Союз почил в бозе, а вместе с конституцией развитого социализма вдруг никому не стали нужны и ее символы — памятники неугомонному вождю товарищу В.И. Ленину-Ульянову в скобочках. Дабы не допустить разбазаривания цветного металла посторонними, на места было спущено распоряжение — немедля сдать бронзовые скульптуры на завод-изготовитель.
Монументы перли почти со всей России и складировали на заводской, неохраняемой транспортировочной площадке.
Все шло своим чередом, но как-то кто-то, кто за это дело отвечал, заметил, что у памятников самой большой серии, выпущенной к 100-летию Ильича, стали пропадать кепки, килограмм двадцати весом, которые он цепко сжимал в левой руке.
Выход нашли быстро — на площадку загнали двух милиционеров, и на вторые сутки бдения, ночью, был отловлен дедок, пытавшийся выковырять из бронзовой длани головной убор. После недолгого, но интенсивного допроса в РОВД приехали к нему домой, и во дворе, у сарая, нашли пять ранее спертых кепок.
На вопрос: «Почему?» дед путанно бормотал что-то про незабвенный образ, мировой пролетариат и про то, что дороже Вождя у него в жизни ничего нет и не было, а поскольку увековечить светлую память постановкой у себя на огороде фигуры, так сказать, в полный рост он не имеет финансовой возможности, то вынужден довольствоваться хотя бы частью.
Умные милиционеры составили протокол и ввиду явного маразма наказали старого революционера пинком коленом.
Вот, собственно говоря, и все... Почти.
Заканчивался рабочий день. Немолодой уже, но еще заслуженный, с блестящей лысиной, работник органов, звали его Степан Андреевич, собирался домой. Весь день он ворошил и сортировал кучу макулатуры, которую выдавал на-гора РОВД, задержавший полоумного деда. Рутинная работа с бумажками на старости — логичный итог многолетней карьеры имеющего свое мнение опера. В бумагах не было ничего необычного, все почти как всегда... Почти.
В кабинет закатился старый, толстый криминалист и предложил подвести итоги дня в его фотолаборатории. Пошли, сели, выпили. За разговором о колорадском жуке пошаркали домой.
Отужинав борщом, Степан Андреевич в трусах и тапочках угнездился у телевизора. Жена, не выдержав постоянного переключения каналов, оставила попытки отобрать пульт и ушла к соседке. Через полчаса, сидя в туалете, ветеран органов вспомнил...
Кое-как промаявшись ночь, утром самым первым прибежал на работу. Отловив бестолковых, голоногих девок, загнал их в архив, и через двадцать минут на его столе лежало уголовное дело давнего 1969 года.
По прочтении первых страниц, у Степана Андреевича от предчувствия, как у Мюллера, заломило в затылке.
Закрыв форточку, чтобы не шумело с улицы, и дверь на шпингалет, он снова погрузился в пыльные листы. Постепенно давнишние события выстроились в четкую и ясную логическую цепочку. И вот какая получилась история...
Заканчивался 1969 год. Страна содрогалась в конвульсиях, с ужасом ожидая приближения эпохальной даты —100-летия со дня рождения вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина.
От цифры 100 пестрело в глазах —100 тонн сверх плана! 100 ударных вахт! 100 ударных вольт! 100 литров от каждой коровы, 100 яиц от каждой курицы!
Население страны наперебой обязалось и клялось. Хитрый прищур Вождя встречал на каждом углу.
Эта предродовая горячка не обошла стороной и заводик Госзнака. На него поступил большой заказ — десятка три пятиметровых бронзовых монумента должны были украсить площади перед райкомами партии в районах, где памятников еще не было.
Цех больших форм пыхтел в три смены. В соседнем цехе — малых форм — работы было тоже невпроворот. К столетию Родина нашла кучу героев и всех нужно было омедалить.
В это беспокойное время в цехе малых форм приемщиком драгматериалов работал наш дедок, ну, тогда, разумеется, далеко еще не старый мужчина. Назовем его Петром Ивановичем.
Суть его обязанностей сводилась к следующему: получать драгматериалы и выдавать их мастерам. Материалы приходили на завод в железных контейнерах, Петр Иванович их вскрывал, проверял и отправлял в работу, а в конце дня собирал остатки.
Пару слов о личности нашего героя: старый холостяк, так никогда и не женившийся, плюгавой наружности, со скверным характером и без вредных привычек. Шутить он не умел, и поэтому его не любили женщины, а друзей не имел по причине космической жадности.
Однако была у Петра Ивановича одна страсть, служению которой он посвятил всю жизнь,— патологическая жажда наживы.
Так вот, в один прекрасный день Петр Иванович получил очередной контейнер с золотом. Принеся его к себе в кабинет, привычно вскрыл, сунул руку внутрь и обомлел — в контейнере вместо указанной одной пластины лежало две. Все ясно, укладчик ошибся. Необходимо доложить.
Но это же золото! О нем никто не знает, кроме меня! Решение принято — золото надо вынести с завода! Как? Территория охраняется, а на КПП такой контроль — гвоздя не утащишь. Выход нашелся быстро.
Дождавшись обеда, Петр Иванович проследил, когда последний рабочий выйдет из цеха малых форм. Как уже говорилось, выход из цеха один — через цех больших форм. Осмотревшись у соседей, Петр Иванович с удовольствием убедился, что и здесь никого нет.
Золотая пластинка жгла карман, а рядом, еще не очищенная от формовочной земли, исходила жаром свежеотлитая кепка. Обжигая руки и матерясь, Петр Иванович запихал в раскаленную кепку золотую пластину. Через два дня памятник в сборе вывезут на неохраняемую транспортировочную площадку, а уж там!..
На следующий день он прилетел на работу на час раньше. Пошел на площадку и под досками спрятал аккуратно завернутые в тряпочку молоток и зубило. Все было готово... Почти...
Почти — потому что Петр Иванович не учел существенной мелочи — работу КГБ.
Пропажа вскрылась быстро. С завода никого не выпускали неделю, его трясли, но Петр Иванович молчал, как белорусский партизан в немецком плену.
Скоро все закончилось. Укладчика посадили, золота не нашли, Петра Ивановича отпустили.
Прибежав на завод, он с ужасом не обнаружил в цеху больших форм ни одного вождя, бегом на площадку — пусто! Серия закончилась! Все памятники развезли по разным районам. Если бы его сейчас били трое, он бы не заметил. Петр Иванович был оглушен.
Шли годы. В разных уголках Советского Союза у райкомов партии можно было видеть странного человека, подолгу стоявшего у памятника Ленину. Он обходил его кругом, приседал, вставал на цыпочки. Пару раз он пытался залезть на пьедестал, но его снимала милиция — тогда партия себя охраняла надежно.
Это был Петр Иванович, он искал своего вождя.
Степан Андреевич захлопнул папку. Подошел к окну и открыл форточку — за окном шумела жизнь. Немного подумав, он поднял трубку телефона и набрал номер старого криминалиста.
Через день с понятыми и толстым криминалистом на транспортной площадке завода Госзнака в седьмой по счету кепке нашли золото. Петр Иванович плакал рядом на досках.
И последнее: так как же все это раскрутил Степан Андреевич? А очень просто — в 1969 году молодой опер Степа нашел на этой площадке аккуратно завернутые в тряпочку молоток и зубило.
