"Мир не кончается за последней дверью..."

Константин СМОРОДИН


1

Сердце моё бьётся: тук-тук!

А я ему отвечаю: – Так-так!

Если прежде я кутил на 100 штук,

то теперь не надо этого и за так.

 

Сердце моё опять: так-так!

А я ему в ответ: – Привет!

Раньше думал: жизнь – пустяк;

а теперь думаю: пожалуй – нет!..

 

2

Может быть, в чём-то кривлю душой?

Раньше жизнь воспринимал иначе, –

она казалась бесконечно большой,

а теперь рубеж впереди маячит.

 

И поэтому сердце –

то тук,

то так,

и ты для него –

то друг,

то враг,

и если ты с ним идёшь не в такт,

оно в ответ – замедляет шаг.

 

* * *

Если б я правильно принял горе –

не шёл бы дальше, а плыл по морю,

открывая для себя новые страны,

а не считая на ступнях ссадины и раны.

 

Если б я правильно принял горе –

парил бы, наверное, с ветром споря,

и смотрел сверху вниз на поля и крыши,

а не следил с земли за теми, кто выше.

 

Если б я правильно принял Бога –

не судил бы, наверное, других строго,

дорожил бы, наверное, честью и Отчиной,

да и жизнь бы писал почерком поразборчивей.

 

* * *

У неё оттаяли глаза,

а вернее, – сердце ледяное

растопила горькая слеза –

и оно забилось предо мною.

 

Я не знал, что делать и как быть,

как принять его побережней, и даже –

как его горячим сохранить, –

а затем признаться Богу в краже...

 

* * *

Стучит, стучит капель –

стучится в дверь весна.

Идёт войной апрель

и марту не до сна.

Потешная война?

Иль встанет снег стеной?

Лесная сторона

в кольчуге ледяной.

 

Лежит меч-кладенец

застывшею рекой.

И тает леденец

у солнца под рукой.

 

* * *

Завьюжило.

На графику деревьев

наброшена снежинок кисея.

Вороны на ветвях сереют,

грачи чернеют, словно вензеля.

 

Вид из окна во двор. Неторопливо

день движется своею чередой.

А то, что снег идёт торжественно-красиво

в конце апреля – это просто сбой...

 

* * *

Мне бы спуститься с неба

и побродить по стране,

эти её просторы

телу впору вполне.

 

Я бы полюбовался

розовою росой,

пройдясь по лесной поляне

утром босой.

 

Я бы в час солнцепёка

холодное пил молоко

возле родного дома

где-нибудь далеко.

 

Я бы ночным настоем

с радостью подышал, –

звёздная росная россыпь

бархатно хороша.

Вот они, грани мира,

основы основ,

жаль, что спускаюсь редко

с призрачных облаков.

 

Сыплются эсэмэски,

светится интернет, –

что там, за поворотом? –

в общем, и дела нет.

 

Муранский напев


Я в Мурани,

я в Мурани,

словно лодка в океане,

где берёзовая роща

плещет тихими волнами,

пробираясь-растекаясь

меж холмами и долами,

ой-да, встречаясь-расставаясь

с дубравами да борами.

 

Ой-да, малый океан,

мой зелёный лес,

на твоих волнах взлетаю

в синеву небес.

Ой-да, зелёный лес,

нескончаемый,

ой-да, на твоих волнах

лодочкой качаюсь я.

 

Ой-да, не вини меня,

что мороз да зной,

ой-да, не пои меня

зеленой виной.

 

Ой-да, малый океан

нашей дивной стороны

озарился светом звёзд

да сиянием луны.

Ой-да, мой зелёный лес

укачал меня.

Я во сне иль наяву

в тишине ночной

лодочкой плыву?..

Ой-да...

 

* * *

Рука скользит по краешку стола.

Зачем? Невольно расправляя скатерть,

которая когда-то здесь была...

в которой «смысл сокрыт» – так подсказала память.

 

А дальше вспомнится, наверное, увы,

та женщина, которая сидела

напротив.

Тень деревьев.

Блеск травы.

И озеро, которое глядело

глазами, полными небесной синевы...

 

Лишь стол стоит.

Такие, брат, дела.

Рука скользит по краешку стола.

 

И время движется.

И женщина другая

готовит скатерть новую на стол,

её глаза испуганно моргают,

когда сквозь шорох долетает стон.

Стол дремлет, сам себя оберегая.

Он видит сны.

Он помнит крепкий ствол

сосны...

И скатерть

облаком плывёт над ним льняная...

 

* * *

Мне кажется, что бабочки не умирают,

они летают между разными мирами,

и если кто-то хочет весточку послать оттуда –

то прилетает это маленькое чудо,

ведь не случайно над могилами родных

витают бабочки как весточки от них.

 

Да и цветы, что так свежи и ярки,

миров незримых зримые подарки...

 

Деревенские стихи

Деревня тем и хороша,

что мир живой с тобою рядом, –

и окрыляется душа

в саду, насыщенная садом.

 

Вы заходите к нам, ежи,

и кошки тоже забегайте,

мы рады всем вам от души,

нисколечко не сомневайтесь.

 

Деревья, обращаюсь к вам,

пожалуйста, не засыхайте,

а разрастайтесь тут и там,

мы рады вам, вы так и знайте.

 

И ласточки, и воробьи,

малиновки, другие птицы,

к нам прилетайте, как свои,

во двор, простой воды напиться.

 

Вам хлеба вдоволь накрошу

и семечек не пожалею,

вы прилетайте к нам, прошу,

из чащ лесных ли, из полей ли.

 

Лишь только птица запоёт –

невольно сердце отзовётся.

Мир городской скорее мёртв,

в бетонных утонув колодцах.

 

* * *

То было золото, а это – серебро,

то было молодо, свежо, упруго, ярко,

а это – хрупко, ненадёжно, как стекло,

которое вонзается в ребро,

когда с обочины слетает иномарка

и кувыркается, и катится в кювет.

 

То было – золото, а это – нет?

А может, это – платина?

Ты посмотри внимательно.

Подходит докторша в серебряном халатике,

и синяя табличка слева на груди.

– Не уходи!..

 

Стеклянный звон растаял вдалеке.

И новая пометка в дневнике:

«Сначала – золото,

потом (возможно) – платина.

За всё заплачено.

За всё – заплачено».

 

И новая пометка в дневнике:

«Как хорошо, что есть, Кто заплатил

своею Кровью

за ветерок, бегущий по вершинам

деревьев золотых...»

 

* * *

Мир не кончается за последней дверью,

а выходит наружу,

и поэтому – веришь или не веришь –

а ответ обнаружишь.

 

Всё равно любовь проникает

и туда, где царит отчаянье.

Спрашивает раскаявшийся Каин:

– Авеля не встречали?..

 

А потом, очнувшись или забывшись,

всё твердит неведомо кому:

– Отпусти, мы всё ещё мальчишки...

Я не сторож брату своему!..

 

А любовь?

На муке и крови,

сможет ли она и там, за гробом,

одолеть, вобрать, преобразить

злобы тёмную утробу?

 

И Иуда каялся, однако

удавился...

За какой чертой

вечность вырывается из мрака

на кресте распятой высотой?

 

* * *

Спасибо, Господи, за всё:

за этой ночи дно,

за это утро,

за этот свет,

спасительно и мудро

струящийся в моё окно.

 

* * *

о. Венедикту

 

Всё куда-то ушло незаметно.

Затерялось. Запутало след.

Лес да снег. Да синица на ветке.

Да сквозь тучу свинцовую – свет.

 

Да ещё разве самая малость:

снегоход проторил колею,

и она, словно близкая старость,

направляет дорогу мою.

 

* * *

Какая хорошая пауза –

с чашкой чая в кресле.

Зимний свет падает

через кисейные занавески

и ровно распределяется

по замершей комнате.

– Здравствуйте, ваше сиятельство!

Вы меня помните?