Михаил Каришнев-Лубоцкий
Жертва искусства
Летом в Хвалынск, как всегда, нагрянули художники. Хвалынск в этих местах слыл второй Швейцарией.
Первых гостей Марья Лукинична проворонила, зато когда приехали трое бородачей из Питера, она всех троих забрала к себе.
– Дом у меня большой, – сказала Марья Лукинична, – места всем хватит. Хотите – в горнице живите, хотите – в двух других комнатах. – И тихонько пожаловалась на судьбу: – Раньше-то я постояльцев не пускала, а теперь пришлось: пенсия маленькая, а жить на что-то надо..
Бородатые питерцы дружно поохали, сочувствуя бедной старушке, и тут же выдали ей небольшой аванс.
– Месяц пройдет – остальное отдадим, – пообещал ей курчавый очкарик. – Кто знает, сколько мы здесь протянем!
– Обычно до осени живут, – сказала Марья Лукинична, – которые от службы, конечно, свободные.
– Мы не свободные! – улыбнулся очкарик. И, спохватившись, представился: – Фурш Анатолий Яковлевич, инженер-электронщик. А это – мои коллеги: Синцов Гриша и Гергуладзе Автандил.
Так с разговором довела Марья Лукинична гостей до своего дома. После небольшого совещания художники решили разместиться в просторной горнице: втроем веселее, да и хозяйке забот меньше.
С рисованием, конечно, в первый день ничего не получилось – пока в баню сходили, да пока обедали, тут и день к закату пошел.
– На пленер завтра с утра двинем, – сказал Анатолий Яковлевич. – А сегодня лучше выспимся хорошенько.
Поужинали и легли спать. И Марья Лукинична в своей комнатке легла.
А утром...
– Братцы! – услышала она сквозь сон удивленный и вместе с тем радостный голос очкарика Фурша. – Кто в моем альбоме так порезвился?!
Выглянула Марья Лукинична в горницу и видит: сидит за столом Анатолий Яковлевич и альбом огромный листает. А за его спиной другие бородачи стоят и в этот альбом смотрят.
– Это не я, – говорит Автандил. – Ты мою руку знаешь, это не я!
– А я примитивной живописью никогда не увлекался, – шепчет Синцов. – Меня всегда в реализм тянуло...
– Я тоже не рисовал... – Анатолий Яковлевич растерянно посмотрел на Марию Лукиничну. – К вам кто-нибудь вечером заходил?
– Нет. – Хозяйка дома почувствовала неладное: – А в чем дело?
– Да вот альбом мой кто-то разукрасил.
И Анатолий Яковлевич, снова перелистав альбом, показал Марии Лукиничне забавные рисунки.
На одном из них был изображен смешной старичок с кудрявой бородкой, на другом красивая лошадь с разноцветными ленточками в гриве, а на третьем кошка с огромными, как чайные блюдечки, глазами.
– Это – Мурка, – признала хозяйка дома свою любимицу. – Это – Зорька, соседа лошадь. А это... Это я и сама не знаю, что за дедок...
– Рисунки великолепные, – похвалил Фурш таинственного живописца, – их не стыдно и на выставку отправить. Только – кто автор? Кто этот загадочный аноним?
Марья Лукинична пожала плечами:
– Сроду у нас никто анонимками не баловался...
Поговорили художники с хозяйкой, поудивлялись, да и отправились после завтрака «на пленер». Забрались на вершину горы Богданихи и стали рисовать эскизы: Автандил – горы меловые, Гриша Синцов – сосны реликтовые, а Анатолий Яковлевич Фурш – Волгу с теплоходами и баржами. Хорошо поработали питерцы, почти до заката трудились.
А утром...
Что такое?! Кто к чужим эскизам свою руку приложил?! У Гергуладзе по горам меловым кони гуляют, у Гриши Синцова из-за сосен реликтовых старички бородатые выглядывают, а у Фурша по реке на плоту старушка плывет – Марья Лукинична собственной персоной. Плот нарисован маленький, а старушка изображена большая: раз в пять крупнее буксирного катера.
– Это не я... – шепчет Автандил, испорченные эскизы разглядывая. – Вы мою руку знаете...
– И я примитивизмом не увлекаюсь, – вторит ему Синцов. – Я – реалист...
Фурш от художеств странных тоже открещивается:
– Братцы, да чтоб я чужую картину тронул... Да никогда!
Марья Лукинична узнав про «новую новость», чуть от стыда не сгорела: в ее дому и такие фокусы! А успокоившись немного, решила ночью не спать, а озорника-рисовальщика поймать во что бы то ни стало.
И вот, когда постояльцы улеглись, устроилась пенсионерка Зотова Марья Лукинична в своей комнатушке под дверями на стульчике. В руки, чтобы зря не скучать, спицы с вязаньем взяла, а на столик рядом с собой термос с горячим чаем поставила. Сидит, носочек вяжет, чаек время от времени попивает.
Вот час ожидания проходит, вот второй, вот третий... Вдруг слышит Марья Лукинична: зашуршало что-то в горнице. Отбросила она вязанье, со стула вскочила и к постояльцам – шасть!
На пороге, как статуя, застыла: прямо перед ней, в лучах света лунного купаясь, сидел на полу коротышка-старичок с курчавой бородкой и что-то старательно в альбоме Фурша фломастером малевал.
– Кто ты, батюшка? – пролепетала бедная старушка, к косяку спиной прислонясь.
– Я-то? – переспросил старичок. – А никто.
И, тяжело вздохнув, растаял в воздухе. А фломастер и альбом взлетели с пола и сами собой улеглись на стол.
Пошатываясь от пережитого ужаса, вернулась Марья Лукинична в свою спаленку. Отпила из стакана остывший чай, на кровать, как подкошенная, рухнула. «Не иначе как домовой объявился... Ну, теперь пойдет потеха!»
Словно в воду смотрела пенсионерка Зотова: с той ночи ни ей, ни квартирантам житья не стало. Саму Марью Лукиничну домовой почти не трогал, так, пощекочет иногда под утро или в волосы травинок наплетет. А вот постояльцам от него доставалось побольше: Автандилу он в ту же ночь один ус отрезал, Грише Синцову на одежде все пуговицы оторвал, а Анатолию Яковлевичу Фуршу в паспорте отметку сделал: «БЕЗДАРЬ!» и зачем-то рядом с обидным словом смешную рожицу нарисовал.
Художники, конечно, взбеленились и через трое суток с квартиры Зотовой съехали. Аванс у старушки отбирать не стали, но и других денег ей, конечно, не добавили. Да и то сказать, не за что доплачивать было.
Когда постояльцы исчезли, домовой шалить перестал. Только сидел всю ночь под печкой и тяжело вздыхал. От этих вздохов Марья Лукинична еще больше в расстройство пришла: одно дело травинки из волос вытаскивать, другое дело такую музыку всю ночь слушать!
Наконец Марья Лукинична не выдержала и, подойдя однажды к печке, спросила:
– Эй, батюшка! Ты чего вздыхаешь? Или неможется? Скажи, милый, я тебе лекарств в аптеке куплю!
Под полом сердито фыркнули, но не ответили. А через минуту на беленой печке кто-то невидимый вывел угольком коряво: «КУПИ КРАСОК, КИСТЕЙ И АЛЬБОМ! ДА ЕЩЕ ФЛОМАСТЕРОВ!»
Удивилась старушка, однако просьбу невидимки выполнила. На следующий день пошла в торговые ряды и на все деньги, которые от постояльцев получила, накупила всякого добра для таинственного художника. Перед печкой все вечером аккуратно на пол сложила и к себе в комнатушку удалилась.
А утром опять альбом в горнице обнаружила. Только не с чистыми листами, а с разрисованными. А на обложке приписку нашла: «Отдай сии картины бездарю Фуршу. Пусть на вы-
ставку свозит. Ежели за них деньги выручит, часть себе пусть возьмет за труды, а другую часть тебе отдаст. А медаль – мне!»
Удивилась Марья Лукинична, однако и эту просьбу домового выполнила.
А через год приехал опять в Хвалынск бородатый Фурш, и сразу к Зотовой:
– Поздравляю! Ваш родственничек – лауреат!
И на стол диплом кладет и письмецо от устроителей выставки. А в письме объяснение, что деньги только художнику отдать можно или кому-нибудь другому, но по доверенности.
– Теперь его работы в Париже! А оттуда в Токио поедут! – вспомнил Анатолий Яковлевич. – Париж вы прозевали, но в Японию еще можно попасть!
И, поздравив Марью Лукиничну с успехами земляка, Фурш исчез.
– Слыхал, батюшка? В Японию тебя зовут! – сказала Зотова, подойдя к печке. – Поедешь аль нет?
Но талантливый живописец ей не ответил. Впрочем, особо удивляться тут нечего: днем домовые никогда не разговаривают, а сидят себе тихо под полом и ждут своего часа.
Сергей Стрельченко, Игорь Подколодный
666
Альмейда шел по ночной улице и был настроен круто сменить судьбу.
«Сейчас или никогда», – думал идальго, сжимая дьявольский амулет, подарок Родригеса. Последние 25 золотых он бесшабашно истратил вчера, и шелковый кошелек с монограммой был пуст, а на толедском клинке появилось много новых зазубрин.
Холодный ветер с ударившим градом заставил прибавить шаг. Заныла рана от индейской стрелы, и захотелось глотнуть горячего красного вина с медом.
Альмейда нашел в темноте нужный дом и постучал кулаком в дверь так, как сказал Родригес: шесть, шесть и шесть раз, с двумя долгими паузами.
Прислушался. За дверью возня. Ему не решались открыть. Он понял, что хозяин подзывает собак и шепчет свои заклинания. Зажатый в руке амулет дернулся, словно ожил. Лязгнул тяжелый железный засов. Вслед за полоскою желтого света вышел на холод сам чернокнижник. Щуплый, лысый, немолодой. Его борода не внушала почтения. Он был похож на приказчика в маленькой лавке старьевщика.
Узнав амулет, пригласил в дом. Он говорил на испанском с легким акцентом. Альмейда так и не понял, откуда такой акцент, хотя много странствовал.
– Что хочет от меня благородный идальго?
– Черную свечку.
– Что?!
Альмейда не понял – напуган тот или обрадован:
– Скажи, сколько стоит свеча?
– Бесплатно, иначе она потеряет силу.
* * *
Дьявол явился, не заставил себя ждать долго. Свеча не сгорела даже на треть. Пришелец из преисподней выглядел именно так, как представлял Альмейда, и не был похож на чудовище в виде двуногой свиньи, со стальной щетиной и рогом единорога во лбу, как говорил Родригес.
– Мой видимый облик связан со вкусами и характером тех, кому я являюсь, – пояснил Дьявол.
Альмейда видел лицо Дьявола – мудрое и суровое. В нем сочетались черты философа, короля, цирюльника и наемного убийцы с мадридского рынка, и было что-то от старого берберийского колдуна, которого встретил когда-то Альмейда в горах Атласа.
– А истинный облик? – спросил идальго.
– Нельзя показать то, что не могут увидеть. Как объяснить слепому с рождения, что изумруд зеленый? Зачем ты меня вызвал?
– Не думал, что это так просто.
– Все ритуалы – условность. Ты искренне звал – я пришел. Ты не боишься встречи со мной?
– Мы все равно скоро встретимся.
– Разумно. Мы заключим договор. Чего ты хочешь? Только не требуй сделать тебя Властелином Вселенной, жить до скончания света и прочее в таком роде. Это возможно. Но души людей не стоят того. Вы – мелкий жемчуг, который собирают горстями. Я запускаю пальцы в песок всего человечества. Прочти договор, – он протянул Альмейде пергамент с запахом серы. Тот сразу сам развернулся, и по нему побежали горящие буквы с той скоростью, что было удобно читать.
– Ты зря ищешь двусмысленностей в договоре, – сказал Дьявол. – Все четко и ясно, без разночтений, и я никогда не нарушу любых обещаний. К тому же не мщу за свой проигрыш. Но люди плохо представляют то, чего просят. Не видят другой стороны медали. Один древний царь попросил, чтобы все, к чему он прикоснется, превращалось в золото. И золотыми стали еда и одежда. Кто виноват в его страшном конце? Я ничего не нарушил. Раб попросил только год сытой жизни и без работы.
– И стал свиньей?
– Ты догадлив.
– Могу я подумать перед тем, как просить?
– Да, можешь обдумать любую деталь.
– Как долго?
– Куда нам спешить? У тебя впереди целая жизнь, а у меня иные понятия о времени. Я знаю тебя, как всех людей мира – живших, живущих, тех, кто родится. При тысячах смертных грехов – ты очень великодушен. Хочу отплатить тебе там же. Советую отказаться от договора. Еще никто из людей не смог перехитрить Дьявола. Такое бывает только в баснях о хитрых купцах и мудрых софистах. Ты думаешь стать первым?
«Что попросить?» – думал Альмейда. Его ремесло – война, и он преуспел в нем. Он воевал в Европе, Африке, Новом Свете. На суше и море. Он и сейчас жаждал славы великого конквистадора и власти как средства воинской славы. Альмейда был мастер, но он встречал иногда тех, кто владеет оружием лучше.
«Стать первым фехтовальщиком мира? Это возможно?»
«Да», – подтвердили огненные буквы пергамента Дьявола. Альмейда вспомнил о Хосе Реарте... Непобедимый Хосе – лучший клинок Пиренеев и Франции – был убит арбалетной стрелою в висок при мелкой стычке с прованскими еретиками. Такая смерть не могла принести славы.
«Богатство?» – Бен-Гаам, богатый алжирский еврей-ростовщик, прибывший в Мадрид из Гааги, долго вершил судьбы знатных аристократов, давая или не давая деньги взаем. Простой пьяный солдат пробил ему голову рукояткой кинжала всего из-за двух золотых.
Альмейда слышал о тайных обществах, которые вершат судьбы мира и существуют уже много тысячелетий, ведя истоки еще со времен фараонов и Атлантиды.
«Что толку от власти, если тебя не видят?» – Альмейда не находил смысла быть властелином целого мира и уступать дорогу тем, кто одет лучше.
«Я должен быть на виду», – решил Альмейда.
– Хочу собрать вокруг себя знатных и богатейших. Иметь возможность открыто вершить их судьбы.
– Ты можешь попросить еще что-то. Придумай самое невероятное и нелепое, и это сбудется.
– Хочу быть единым в трех лицах, – сказал идальго.
– Ты богохульник, сын мой, – ответил Дьявол, приняв образ полкового капеллана Альмейды.
– Ты очень силен, но все же не всемогущ. Не можешь ты уподобить меня Богу, – Альмейда был уверен в победе. В случае невыполнения Дьяволом любого из обещаний человек получал все и оставлял за собой душу.
– Ставь подпись.
Идальго скрепил договор кровью.
* * *
Альмейда увидел огромную золотую арену, и он летел на нее, кувыркаясь тремя телами.
Упал. Раскатился в разные стороны. Перевернулся последний раз и замер, смотря вверх на людей восемнадцатью глазами. Его окружали знатные и богатейшие, и он вершил их судьбы открыто, служа теперь Дьяволу.
На золотом подносе лежали игральные кости – 666.
Александр Голиков
На тонком стебле
кольчуга из шипов.
И аромат...
В.Фатеев. «Хокку»
Только ограниченный и недалекий субъект может думать, что Вселенная пуста и безжизненна. Ха!.. Да она буквально кишит жизнью, как болото лягушками. Другой вопрос – что это за жизнь.
Когда в Галактике всеми делами заправлял человек, или, как он себя называл, хомо сапиенс, а до хомо тем же самым занимались умляне, а до них эридане, а до них тау-китяне, а до тех луане, а... Ну и так далее, чуть ли не до Большого Взрыва. Короче говоря, когда в Галактике правили бал гуманоидные расы, человек вдруг оказался последним их представителем. Осталось неизвестным, пересекались ли пути человечества хоть с одним из вышеперечисленных предтечей, но скорее всего – пересекались, ибо исчезли люди так же загадочно, таинственно и внезапно, как и их гуманоидные собратья. Куда и как – вопросы чисто риторические. Неисповедимы пути всемогущих рас! Были – и нет. Правда, изредка отдельные представители рода человеческого выныривали вдруг неизвестно откуда, занимались не пойми чем и исчезали обратно не пойми как. Но случалось это так редко, что о виде хомо сапиенс как о последнем представителе всемогущих стали постепенно подзабывать, и во Вселенной, как следствие, с некоторых пор воцарилась одна из основных составляющих матери всех порядков – каждый сам за себя (анархии, как известно, все расы покорны).
Но человек не был бы человеком, не оставь он после себя долговременную память, и память эта приобрела вполне материальные атрибуты в виде всевозможных артефактов, разбросанных то тут, то там на бескрайних просторах объезженной вдоль и поперек землянами Галактики, в которой люди когда-то жили не тужили и чувствовали себя на этих самых просторах весьма вольготно.
Вообще, артефакты – это отдельная песня.
То ли по рассеянности, то ли в спешке, а то и намеренно люди, убывая, так сказать, в неизвестном направлении, много чего после себя пооставляли (а у более смышленых даже возникла мысль, что Галактику они покидали, не слишком-то и заботясь о своих вещичках). Как бы там ни было, но Галактику со временем стали осваивать уже представители многочисленных негуманоидных рас, у которых, надо отдать им должное, с любопытством и любознательностью оказалось все в порядке. И нет ничего удивительного в том, что вскоре земные артефакты, найденные в разных местах, вдруг стали всплывать один за другим и тут же заимели статус непреходящих ценностей. Да еще масла в огонь подлила невероятная история, приключившаяся с дудукой Качей, по кличке Гнутый (кстати, прозвище это довольно распространено среди расы дудук: внешне те походили на закорючку с головой возле задницы, чем весьма гордились. Было бы чем). Этот Гнутый утверждал, что нашел земной артефакт с маркировкой «Перпетум мобиле. Срок эксплуатации не ограничен. Детям до 5 лет пользоваться в присутствии взрослых». Поставил он этот самый «перпетум» в ходовую часть своей баржи, выкинув предварительно оттуда то, что ему подсунули как новейший ускоритель, и до сих пор шныряет от звезды до звезды и в ус не пыхтит. Но история сия, в отличие от других похожих сплетен, имела одну существенную особенность: ее подтверждали свидетели, которые, в свою очередь, пользовались репутацией совсем не врунов; это на их глазах вышеназванный дудука привел в действие земной «перпетум» и умчался, как угорелый, только его и видели (как уж он исхитрился разобраться, где «вкл.», а где «выкл.» – его дело).
Вот с тех самых пор и началась повальная охота за земными артефактами, или Штуками. Словечко «артефакт» не прижилось, многие просто не понимали, что сие означает, поэтому в обиходе со временем и появились Вещи, Штуки, Штучки и прочее (сразу ясно, о чем речь).
Примерно лет сто эти самые Штучки и Вещицы только и делали, что росли в цене, но потом, естественно, стали попадаться все реже, что, однако, никак не отразилось на их стоимости (она лишь повысилась, что объяснялось вполне объективными причинами – раритет он и у негуманоидов раритет, а особенно Вещь, Штука, на всех-то все равно не хватит). За этот век раза три-четыре в галактику заглядывали и сами земляне, вернее, отдельные представители рода человеческого, непонятно, как и откуда вынырнувшие из просторов Вселенной. Но оставались в галактике совсем недолго, что искали и что тут, собственно, вообще делали – осталось невыясненным, и куда и как исчезали потом – невыясненным осталось тем более. Личности эти оказались весьма неразговорчивыми, несмотря на все усилия капитанов тех звездолетов, на борту которых они появлялись самым загадочным образом (просто капитан, отлучившись на минутку в отхожее место, по возвращении обратно в рубку нос к носу сталкивался с этим самым землянином, который вальяжно развалился в его любимом антиперегрузочном кресле-качалке. Немая сцена).
Земляне появлялись и исчезали, но слухи-то оставались и со временем обрастали жуткими подробностями: сапиенс, мол, где-то тут, рядом, наблюдают, занимаются своими непонятными делами и в любой момент могут явиться и потребовать Вещи и Штуки обратно (отчего они только еще больше возросли в цене – негуманоидный люд наивно полагал, что человеки непременно станут их выкупать. О, святая простота!.. Зачем королю корона, если он и так король?).
Еще лет через пятьдесят артефакты уже практически не встречались, к немалому огорчению тех, кто родился после нашумевшего на всю Галактику бума. Но все же они существовали, просто стали менее доступны. Да и размерами не впечатляли. Так, одна мелочевка. Но, как известно, мал золотник, да попробуй выкупи.
Вот почему, когда Малыш Фукар случайно наткнулся на Вещь, то и не понял сперва, что же это такое. А когда до него дошло, что он вдруг, ни с того ни с сего, стал обладателем земного артефакта, маленькой такой Штучки (со всеми отсюда вытекающими), то обалдел, изумился, потерял дар речи и чуть не обгадился, но, надо отдать ему должное, быстро пришел в себя, рванул к своей потрепанной шаланде, бережно обволакивая Вещь щупальцами, и моментально стартовал в сторону ближайшего сектора, мечтая отыскать там более-менее приличное казино, где бы не задавали лишних вопросов, и быстренько, без особых проблем озолотиться. Местечко такое нашлось на Кадарге, та еще глухомань, но и не последняя помойка на пути в рай. Вот тут-то и начались его злоключения и эти самые проблемы. Вообще-то, к слову сказать, с владельцами земных артефактов казусы, неприятности и беды случались чуть ли не на каждом шагу: ты радуешься, предвкушаешь, облизываешься, мечтаешь о богатстве, славе, уважении, почете и прочих воздушных замках, как вдруг – бац!.. Вляпываешься по полной, по самые эти (у кого что). То ли земной дух испытывал тебя на прочность, то ли ты не такой уж крутой, то ли что другое, но после находки Вещи ее владелец (как правило, бывший) оказывался в таком помете, фекалиях, навозе и прочем дерьме, что у него надолго пропадала охота связываться в будущем с чем-либо земным вообще и с их Штучками в частности. Поэтому ребята попроще старались от обременительной находки как можно скорее избавиться. А самый проверенный и надежный способ в таких случаях – это заложить Вещь в банк при казино, получив за нее существенное вознаграждение. Земные артефакты котировались тут куда весомей и ценнее, чем векселя, закладные, чеки на предъявителя и прочий бумажный мусор с водяными знаками.
Малыш Фукар был из ребят попроще и поэтому спешил в банк при Игорных Сетях, особо не задумываясь, что он туда тащит в своих щупальцах. А зря. Ибо на подходе к ним угораздило его нарваться на некоего Луида по прозвищу Спиленный, который сразу смекнул, в чем дело (еще бы не смекнуть – от Вещи уже запахло. Имела она такую особенность: проявлять свою сущность только в подходящие моменты. Для этого собственно, и предназначалась. Фукар, чья природа не подразумевала такого понятия, как чувство обоняния, этого, естественно, знать не мог). Спиленный с ходу предложил Малышу за Вещь некую сумму, которая того, правда, нисколько не впечатлила. Послав потенциального покупателя куда подальше, он заспешил дальше, нисколько не озаботясь о тылах. Это было большой ошибкой с его стороны.
Поскольку Спиленный никогда не обременял себя вопросами, имеющими хоть какую-то моральную подоплеку, то навел в удаляющуюся спину, приобретшую абрис идеальной мишени, фокус подкожной заморозки, что встречалась только у представителей их расы, отволок заледеневшее тело в ближайший малоухоженный переулок, освободил Малыша Фукара от этой самой обременительной находки, но вот ведь незадача: совершенно случайно вдохнул всеми шестью легкими исходящий от Вещи аромат и отрубился напрочь, раскинув псевдоветки и отвернув пенькообразную голову в сторону, с блаженной улыбкой погрузившись в нирвану.
Через пять минут на них набрел, принюхиваясь, Пунк – та еще морда, узрел Вещь, схватил ее и быстро-быстро засеменил на своих ложноножках в сторону ближайшего игорного заведения, чтоб получить за нее звонкую монету, а потом помахать на прощание псевдоподией и ну с многочисленных глаз долой в свою дыру на Альхон.
Но тоже кое-что не рассчитал.
Запах от Вещи уже настолько разгулялся и дал такую тягу, что в радиусе ближайших сорока мегаметров народ только и делал, что принюхивался, переглядывался и начинал суетиться. Пахло, несомненно, земным артефактом (т.е. Вещью или Штукой), а еще мордобоем, поножовщиной, стрельбой из разнокалиберных шпалеров и большими деньжищами. Поэтому Пунк недолго пребывал в роли будущего миллионера.
У самого входа в Игорные Сети его якобы случайно встретили два братца четрана. Четырехрукие мóлодцы, поигрывая бицепсами, тут же при помощи хор-р-рошего кастета и хор-р-рошей свинцовой дубиночки ласково и доходчиво объяснили Пунку, что такое хорошо, а что, извините, ни в какие ворота, а также попутно просветили, что с ближними надо бы делиться, отволокли, не церемонясь, обмякшее тело в очередной малоухоженный переулок и, подпрыгивая от нетерпения, рванули обратно, чтобы заложить вещь, расплатиться наконец с долгами, да вон с многочисленных глаз в свою дыру на Брагон. Но тоже просчитались.
Как бродячие коты, почуявшие рыбу, на запах Вещи со всех окрестных дыр, помоек и прочих злачных мест моментально стала собираться всякая шваль, крутая мелочь и бандюги посерьезней, и Вещь незамедлительно начала переходить из щупалец в щупальца, из рогоклювов в псевдоподии, из клешней в усохваты, пока ею в конце концов не завладел признанный авторитет Спунза (из местных, конечно) – медузоподобная тварь с гадким характером и такими же манерами. Кстати, последний обладатель Вещи, алгоец-наемник, весьма крутой парень, собрался было всерьез подраться за свое сокровище, но смирился и отступил, скрипя татуированными клыками (еще бы не смириться, когда телохранители Спунзы, десять двухметровых циклопов, равнодушно чавкая ханкой, навели на лысого зеленокожего упыря-алгойца десять разных калибров. Против таких аргументов алгойцу возразить было нечего). Тот поклялся про себя, что непременно отомстит, и хотел, как обычно, смыться, да не тут-то было.
Спунза взял Вещь, подержал, любуясь, великодушно разрешил было отпустить крутого наемника, но вдруг неожиданно чем-то укололся, тут же перепугался до смерти и испошно заорал – мол, отравили, и из не слишком прыткого алгойца тут же сварганили пушечное мясо. Из десяти разных калибров.
На крики-вопли, шум и возню из всевозможных щелей, дыр и амбразур стали выглядывать, пялиться и щериться подозрительные, наглые, нахальные и просто пьяные морды. Телохранители, не прекращая чавкать, бабахнули из своих калибров в белый свет как в копеечку, подхватили вусмерть перепуганного босса под колышущиеся бока и помчались на космодром, откуда тотчас и стартовали почти без эксцессов (если не считать снесенных в спешке ворот КПП).
И только где-то в Синайском секторе очухавшийся Спунза (живой и, естественно, здоровый) повел вокруг осоловевшими шестью глазами и заорал на весь звездолет благим матом – типа того, где его Вещь?!
Окружающая обстановка подсказала, где. Главный телохранитель (Главтех) успел-таки сунуть ее под Стекляшку, а сам валялся рядом (не удержался – нюхнул). Экипаж пребывал в подобном состоянии. Новоиспеченный нувориш присмотрелся – вокруг лучилось счастье и проглядывало отсутствие проблем, что, в свою очередь, тоже становилось проблемой. А проблемы Спунза привык решать быстро, оперативно и в свою пользу. Он заколыхал к Вещи, полюбовался, повосхищался (умели же эти земляне делать такое! Хоть бы одного заполучить на сутки, Святая Пара!), хотел было приоткрыть Стекляшку (тоже, между прочим, земной артефакт), но передумал, глянув на распростертое в нирване тело Главного телохранителя, и заколыхал обратно в ложе. Надо было хорошенько подумать, что делать дальше.
Примерно о том же размышлял Зунга по кличке Ленивец, следовавший за звездолетом Спунзы в кильватере. Вещь на Кадарге он учуял сразу, но подоспел к шапочному разбору и поэтому выжидал, заняв стратегическую позицию на космодроме, а потом дернул вслед за Спунзой, проверив, в отличие от последнего, нет ли за ними «хвостов». «Хвосты», как ни странно, отсутствовали.
А размышлял Ленивец о вещах приземленных – абордаже, атаке, обоюдной драке и прочем, поскольку личностью прослыл неординарной, ибо проблемы тоже решал быстро и оперативно (за что и схлопотал кличку и с полдюжины раз по хитиновой наглой морде). Но имея на борту немногочисленный экипаж (кроме него самого, еще только ручной ёзл), шансы на удачу, прямо скажем, были минимальны. Вообще-то их не было вовсе. Но Вещь, Сущий подери!.. Вещь в хозяйстве штука нужная, это деньги, которых вечно не хватает, это... Это Вещь, одним словом, и надо ее добыть во что бы то ни стало!
Тем временем Спунза решил изменить маршрут, не мчаться куда глаза глядят, а завернуть в ближайший филиал Галактбанка и положить с таким трудом добытое сокровище в сейф, за надежно бронированные плиты. Растолкал, особо не церемонясь, Главного телохранителя (процесс занял целых четыре минуты), а когда тот очнулся, вяло соображая, изложил ему предстоящую задачу. Но Главтех слушал вполуха, он с благоговением смотрел на Вещь и тянул-сопел в две дырки, закатывая единственный глаз. Тут уж Спунза окончательно рассвирепел и доходчиво объяснил созерцателю прекрасного, что того ждет, если он сам не очухается и не поднимет до сих пор балдеющий экипаж. Главтех неохотно ушел, косясь на Вещь, но службу знал, и звездолет был готов через пару-тройку минут.
А тут и Зунга-Ленивец как раз решился. Прицелился из носовой пушки, выстрелил и вогнал абордажный молекулярный трос в преследуемый корабль, быстренько подобрался по тросу к хвостовому аварийному люку, вспорол его вакуум клешней, как консервную банку, и с воинственным кличем, размахивая всем своим немногочисленным арсеналом, ворвался внутрь, пробиваясь с боем к рубке, за Вещью, где и был благополучно пристрелен как диверсант и террорист, ухлопав, правда, по пути пол-экипажа. Спунза опять орал благим матом – экипажа все же было жалко.
И все бы на том и закончилось, да шел встречным курсом на своем круизере некто Ткач собственной персоной, которому вообще-то до проблем Спунзы, а тем более покойного Ленивца было как-то до лампочки, но, заметив наметанным глазом имевшую место мясорубку, решил все же притормозить и поинтересоваться, а в чем тут, собственно, дело, что тут происходит, а по-большому – есть ли чем поживиться и на чем погреть руки.
Но вот какое дело и существенное дополнение: компанию ему составлял некий Ванч, землянин, который (но это строго между нами) заглянул в родные, так сказать, пенаты, родную колыбель, перемещаясь из одной реальности в другую, где у него были кое-какие делишки, заглянул любопытства ради, просто так, имелось у него немного свободного времени. И вот что интересно: оказавшись здесь, в некогда родном метадомене галактического масштаба, с некоторым изумлением обнаружил, что стал существом ленивым, флегматичным и к тому же пофигистом первой статьи, стал чуть ли не с первой минуты, как оказался на борту этого допотопного круизера (земляне давно уже забыли – как это можно тащиться от звезды до звезды, используя какие-то там звездолеты. Боже, каменный век!). И сейчас Ванч ходил по рубке как неприкаянный, руки в карманах, курил свою Вечную Сигару, чуть не зевал (скоро там его пятая сигнальная скорректирует фазовый переход? Право слово, лучше бы он к тау-китянам заглянул на огонек, а не здесь прохлаждался. Делать тут нечего, дыра она и есть дыра, хоть и бывшие ясли с детсадом), и настроение имел апатичное, наплевательское и снисходительное одновременно. Но когда узрел абордажную сцепку, то слегка заинтересовался, потом присмотрелся, покачал головой и скучным голосом поинтересовался, какого дьявола они тут забыли. Ткач отрешенно ответил, что чувствует Вещь. Неповторимую. Такую, каких еще не было, каких свет не видывал. Вещь Ткач учуял сразу и теперь пребывал в возбужденном, близком к припадку состоянии.
– М-м-да... Ну и что? Да мало ли их разбросано по всей этой галактике, а кто знает – и по Вселенной, возможно, тоже? – едко заметил Ванч, хитро прищурившись. Потом затянулся своей Вечной Сигарой и выпустил целое облако дыма. – Вот, например, одна из них... Или эта вот Одежонка, чем тебе не артефакты?
– Нет, там что-то другое... – пробормотал Ткач, с неодобрением, опасением и подозрением косясь на сизо-фиолетовые клубы дыма, ибо и сам внешне был похож на такие же. Потом с интересом глянул на самого Ванча, на этого загадочного типа, Сущий его знает откуда вынырнувшего и вторые сутки прокуривавшего кают-компанию и рубку круизера. Но Ванч был землянином и поэтому дозволялось ему все. Иметь на борту землянина... Хм, это что-то. Ткач вторые сутки изверлючивал мозги на предмет того, как это чудо использовать с максимальной выгодой. Но, к сожалению, пока не слишком-то преуспел в этом направлении. В первый момент он настолько растерялся и обалдел, что повел себя как последний идиот, у которого ни ума, ни фантазии (предложил гостю фанхи и оругов – тот только хмыкнул, посмотрел на него соответственно и отвернулся к панорам-окну, тут же задымив свой сигарой), хорошо еще, не задал дебильный вопрос про то, как он тут оказался и что тут делает. Вот бы облажался!
Вообще ходили слухи один туманней другого, что земляне, эти последние из всемогущих, просто устали от всего Сущего и Нетленного, разочаровались в Бытие и ушли не то в другую жизнь, не то в другую галактику и Вселенную, не то совсем в другую реальность (а это как? И возможно ли такое?), что они пооставляли после себя, смеха ради и вящего своего удовольствия, кучу загадок в виде этих самых Вещей, Штук и Штучек, или артефактов – разбирайтесь, мол (и народ разбирается, в основном рвя друг другу за них глотки). А сами появляются иногда, посмеиваясь. То ли наблюдая, то ли оценивая, но никогда не вмешиваясь. Что за непостижимая раса? Одни догадки, домыслы, легенды, слухи и прочее гадание на фанхайной гуще.
Вот он стоит – нахальный, наглый, равнодушный и очень уверенный в себе тип, который ничего и никого не боится и которому всё по плечу и который всё может. Это пугает, по-настоящему пугает. Вчера, например, Ткач с замирающим сердцем поинтересовался: что, где, как, мол, откуда, почему да зачем. Не тут-то было, в ответ одна неопределенность и ухмылка с пожатием плеч. Потом, правда, ответил: скучно ему, видите ли, с нами, глупыми и однообразными, с заданным вектором жизни, нет, говорит, в нас никакой искры... Какой такой искры? Сегодня он тоже Ванча обхаживал, осторожно опрашивал про то, про сё, но землянин только отшучивался и явно скучал. Кажется, он чего-то ждал, прислушиваясь к себе, создалось такое впечатление.
И вот очередная стычка из-за Вещи. Сейчас разберемся, а потом продолжим выуживать ценную информацию. Но как же его раскрутить-то?
Мысленно пожелав себе удачи, Ткач осторожно подплыл к абордажной сцепке, накачал туда усыпляющего газа, просочился через врезанный люк в своем боевом скафандре внутрь Спунзовой лоханки (дышали тут, кстати, азотом), дошел до рубки, брезгливо обходя распластанные тела и удивляясь по пути расточительной роскоши и полному отсутствию вкуса, но когда увидел, узрел Вещь, то совершенно оторопел.
Вещь спокойно, неподвижно стояла на тонкой ножке под Стекляшкой, маня, завораживая, очаровывая, дурманя, сводя с ума своей красотой и совершенством форм. Восхитительная... прекрасная... Единственная и Неповторимая... будто живая. Ткач замер, не в силах отвести глаз, любуясь, как ребенок на долгожданную игрушку, предвкушая ОБЛАДАНИЕ, как вдруг из-за спины услышал насмешливый голос с легким налетом досады:
– Слушай, ты эту Вечную Розу завернул бы во что-нибудь, там шипов полно, еще уколешься ненароком, проблем не оберешься... Ну прямо как дети, в самом деле! Лучше бы вы Вечный Хлеб или Гамбургер когда-нибудь нашли, а еще лучше Вечный Коньяк, а то всё лютики-цветочки... Ботаники!.. Собиратели древностей...
И ушел, потеряв всякий интерес к происходящему, за борт, сквозь него. Ушел по своим делам. В другую жизнь, а может, в другую вселенную или другую реальность. В простой Вечной Одежонке, с Вечной сигарой в зубах, сам по себе. Даже не попрощавшись.
Землянин, одним словом.
