Юрий САМАРИН

КАКАЯ СМЕРТЬ?..

…Предлагаем жить, и глядь – как раз умрем.

А. С. Пушкин

Ад вошел в мир

– Какая смерть! – вздохнул водитель подвозившей меня к вокзалу машины.

Сияло лето. Я прощался с родным городом с глубокой печалью, но еще глубже, больнее и сокровенней были чувства, таившиеся в простой фразе – «какая смерть!»

Шел Успенский пост, со дня Баренцева моря доносились сквозь обшивку атомохода «Курск» глухие удары взывавших о помощи моряков. И все мысли, возбуждаемые теле- и радионовостями, крутились вокруг металлического подводного гроба, в котором мучительно-медленно погибало  ж и в о е. И настолько тяжкий дурман окутал наши головы, что остались в стороне все сверхсоображения (о воинском долге, чести, о том, что человек смертен вообще), и выступил  на первый план липкий подавляющий ужас умирания, самого смертного момента, момента  п е р е х о д а.

Смерть подводников, если она действительно была медленной и в сознании, была из тех, которые отказывается принимать рассудок, ибо всякую смерть мы примеряем на себя. Воображаешь темное, удушающее, холодное пространство, заполняемое водой. Чудилось, что перед такими мучениями отступает мир идей и такая смерть невозможна ни за что… Люди принялись роптать на государство и Родину – мол, нечего и плавать, раз в таком состоянии флот, и пошло оно всё подальше – и армия, и служение, и отечество, раз возможна  т а к а я  смерть. Но буквально через десять дней после трагедии в Баренцевом море вблизи Бахрейна рухнул аэробус, и еще для сотни человек прекратилось земное существование. И эта новая человеческая трагедия как бы вскрыла нам память и развеяла дурман – вспомнились разом рухнувшие в результате терактов дома, упавшие самолеты, землетрясения, люди, сгоревшие в лифтах, поездах, автокатастрофы… Припомнились смерти, казалось бы, вовсе абсурдные и случайные – люди мирно спали в своих кроватях, а на дом упал самолет. Вот и попробуй – предугадай.

Невольно думал я о том, что смерть в прежние времена – пусть даже это была смерть от страшных неизлечимых болезней – все же была легче. Во-первых, не была неожиданной – давала шанс подготовиться к ней, во-вторых, все же – на кровати ты умирал или на траве, но светило солнышко или шел дождь, был воздух и простор мира. И никто не сплющивал тебя вместе с твоим металлическим гробом, превращая тело в уродливые, переломанные, обгоревшие лохмотья. Само двуединое существо человека протестует против этого уродования тела – прижизненной храмины души.

Человек как будто постоянно платит жертву цивилизации. Само человечество, одевшись в оболочку технических усовершенствований, все пытается оторваться от бытия, пытается нырнуть в виртуальный мир. Человеку нравится «сжимать» время и пространство – запросто пересекать океан, достигать средствами связи отдаленнейших уголочков земли. Но смерть тоже идет путем технического прогресса и меняет свой облик, и усовершенствуется. Иногда кажется, что ад вошел в наш мир и настигает, клацая механическими челюстями, человека, пытающегося скрыться в компьютерной виртуальности. Обращаясь к смерти, современный человек будто заклинает: «Я и не верю в тебя, я и не думаю о тебе. И вообще мне так мало нужно – хорошие вещи, комфорт, приятные запахи и звуки, услаждающие слух. Ты и сама знаешь, что это все – лишь декорации. Так, может, ты поверишь, что я – ненастоящий и уйдешь прочь?» Но заклинания эти бессильны, смерть не уходит никуда и ее как будто все больше становится в мире.

Момент перехода

Умер во сне знакомый фронтовик. Все соседи и родственники завидуют: «Легкая смерть. И не слыхал, как умер!» Самый момент перехода, грозя страданиями физическими, занимает воображение даже больше, чем посмертие. Состояние души в этот переходный момент – великая тайна. Одно время особенно мучил меня вопрос: отключается ли рассудок в момент непереносимой боли, когда, например, избивая – убивают? «Легкой жизни я просил у Бога, легкой смерти надо бы просить», – сказал поэт. Но можно ли ее выпросить и может ли она быть легкой? Ибо, оставя в стороне физические страдания, вообразим ужасающее  т р е з в е н и е  души в миг расставания с телом. Вероятно, миг этот будет полновесным, долгим переходящим в вечность, где – времени нет. Нельзя уснуть, забыться, отвлечься, уйти в виртуальность, отложить на потом. Наступило! Маяковский однажды одним точным словом пригвоздил это посмертное состояние души в стихах, обращенных к Сергею Есенину: «ни тебе аванса, ни пивной – т р е з в о с т ь!» Эта звенящая напряженная т р е з в о с т ь  абсолютно неподъемна нам при жизни – мы в вечном легком эйфорическом как бы подпитии – расслаблении. Очевидно, само существование души в посмертии какое-то принципиально иное, чем здесь, и непостижимо нам.

Служение и смерть

Говорят, множество офицеров-моряков после трагического случая с подлодкой «Курск» написали рапорта об увольнении. Что же руководило ими? Очевидно, что на гражданке никто их нигде не ждет и жизнь их не станет легче. То есть это не поиск «другой» жизни, это поиск другой смерти. возможно ли вообще выбрать себе смерть? Разнообразие смертей, наглядно демонстрируемое ежедневно, ясно показывает – нет. Начините разговор в любой компании, и на вас обрушится тысяча случаев, когда, казалось бы, невероятные обстоятельства сходятся в непредсказуемой точке пространства и – происходит то, что происходит. Языческое сознание подходит к этой теме проще: мифические Парки обрывают нить – и конец. Но как быть нам, которым сказано: «волос не упадет с головы вашей без Моей воли»? неужели во всех этих нагромождениях нелепостей и случайностей отыщется воля божья? Честно скажу, вопрос этот не из легких. Неужели не без участия Промысла заклинивает механизм или то происки лукавого пересмешника, «человекоубийцы от века», князя мира сего? Не знаю. Знаю лишь, что в области умирания человечьей воли нет, не может быть и не будет никогда. Говоря языком светским – «иная юрисдикция». Как премудрый пескарь, подстрахуешься на всех направлениях, но какая-либо Аннушка «разольет подсолнечное масло» – и «пациент скорее мертв, чем жив».

От обломка кирпича или рухнувшей зеркальной витрины, или обколовшегося наркомана не убережешься. Только нежелание осознать этот простой факт движет людьми в попытке  и з б е ж а т ь. Осознание того, что твоя воля не «работает» в области выбора смерти, это всё уже табу для человеческих своевольных потуг – первый шаг на пути смиренного признания довлеющей воли Божьей над жизнью вообще.

Оставим же неизвестную, недоступную нам область посмертия в покое и возвратимся к главной теме рассуждений: «какая смерть».

Оказывается, что если жизнь человека хотя бы частично служила «полигоном» для претворения воли Божьей об этом человеке, то смерть его может быть славной. Так закономерно из вопроса «какая смерть?» вытекает вопрос: «какая жизнь?» Жизнь-служение завершается славной смертью. Кроме служения высшего – служения духовенства, есть прочие служения, из которых первое – воинское. Чем ценна сама идея служения? Она исключает или во многом пригашает человеческие вечные метания «хочу – не хочу», подчиняя жизнь не своеволию, но долгу, вытекающему из призванности. Смерть на посту, то есть во время осуществления служения, переходит в подвиг и следовательно – в спасение.

Молитва о спасении

Очень краткая эта молитва – и в домашнем правиле, и в церкви звучит она, пожалуй, чаще других: «Господи, помилуй!» Но о чем просим, о чем взываем? По человеческой своей слабости, трусости и малодушию относим мы ее к «здесь и сейчас». «Помилуй и сохрани» – убереги в  э т о й  жизни. А у Бога времени нет, а вечность и мир в целостности, где все  ж и в ы.  То есть «помилование» может осуществляться по ту сторону, где – нам, грешным, не видно. А мы ропщем – Господь не слышит, не милует. Главная же опасность, от которой подай Боже избавленья, смерть «напрасныя» – наглая смерть, застигающая врасплох, без покаянной подготовки. Таким образом смерть внезапная может быть славной, как завершение поприща служения, а может быть напрасной как зияющий черный обрыв на вполне комфортном пути среднестатистического человека-потребителя. «Будь готов!» – этот пионерский призыв абсолютно актуален в приложении к теме смерти. «Всегда готов» – ответ истинного христианина, но нам, грешным, ужас сковывает уста и замораживает разум и сердце. Не случайно такой высокой духовной признательностью награждены в христианстве страстотерпцы – люди, смиренно, без ропота принявшие наступление смертного часа и очистительные мучения, предшествовавшие ему. Не искать смерти, не провоцировать, не бахвалиться – что страшно, то страшно, – но принять, отторгнув свою волю, – есть в этом смирении высокое мужество. Мир наш уже как-то очевидно пронизан грехом и, следовательно, смертью. Она – со всех сторон утесняет жизненное пространство, и она все так же непостижимо отвратительна нам, как в начале времени.

На кресте

Коррозия всего общества, поразившая Россию в результате смутных перестроечных лет, обнажает нашу общую слабость перед лицом «напрасныя» смерти. многими ощущается момент нынешний как решающий выбор истинного или напротив – ложного пути. Страдания нашего народа длятся. И с публицистическим запалом и я готов воскликнуть: Россия на Голгофе. Но далек я от кощунственной мысли, что страдает Россия за весь погрязший во грехе мир и образ ее – образ Агнца. Увы! Други и братья! Агнец – Единый Святой и Праведный – принял страдания добровольно, за людей. Мы же, как соборный российский народ, будь наша воля – послали бы эти страдания подальше и радостно гнили бы в сейчас осуждаемом и заклейменном бездуховном западном комфорте. Давайте не будем обольщаться. Да – мыкаем нужду и гибнем, но зато – проклинаем всех и вся и в первую очередь «родину-мачеху», «страну дураков». Есть наша воля на эти страдания и мучительные, и кровавые, и святые, и позорные одновременно? Нет нашей воли! Так чья же, други и братья? Чья? Так, может, признаем наконец промысел в отношении себя, народа нашего и Родины? может, наконец обратимся к Тому, Кто зовет нас, может, наконец признаем Его Источником Жизни?

Да, на кресте Россия, и это бесспорно, но – как разбойник. «Нынче же будешь со Мною в раю», – сказал Господь благоразумному разбойнику. И похоже ли, что готовы мы уподобиться благоразумному, а не другому – и с креста проклинающему? Смерть все равно ведь наступит, други и братья, только какая: славная или напрасная?

Ведь этих подводников, погибших в Баренцевом море, во всех церквах России поминали, во всех городах и весях панихиды служились с самим Патриархом во главе. Да разве напрасной смерти такой апофеоз выпадает? А славная их смерть во все колокола прозвонила. Нет, случайностей в жизни нет. И неслучайно вся эта трагедия разворачивалась Успенским постом, как бы под сенью блаженной кончины Богоматери – исхода, пусть недостижимого для простых смертных, но «заявленного», пребывающего в идеале. Исхода, имеющего даже другое имя: не смерть – успенье.

Пребывать на кресте – неуютно, больно и в конце концов смертельно. И, возможно, не будет нам облегченья до самой смерти. человек смертен, други и братия! От смерти нельзя скрыться, спрятаться. И это ужасный, нелиберальный, антигуманный тезис. Но крест, други и братья, есть одновременно Залог, утверждающий во веки веков, что смерть побеждена! «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?..»