Ольга Митюгина
Выходи за меня
замуж
Сегодня мы с Коляном пошли в сауну. Выходной! Расслабиться, пивка попить, потом, может, где закадрим девочек... Ну, отдохнем как люди. Иногда надо, нельзя же всё время пахать как вол! Колян меня тут как никто понимает, потому что партнеры мы деловые. Не скажу, что друзья, а так... Приятели.
Вот мы и сидим... После парилочки, благодать! Душевно. Ноги в тазиках, в руках по бутылочке ледяного пива... Ждем, когда придет массажистка. Я лениво прокручиваю в уме, кому бы позвонить вечерком – и понимаю с тоской, что ни Катюху, ни Ленку, ни Женечку видеть уже не могу. Все три явно вообразили себя моей неземной любовью и в скором будущем – второй половиной. Пора бы сматывать удочки. Но плавно, без рывков. Не люблю я скандалы, да и обижать людей тоже, если честно, не люблю...
Вот, дверь стукнула. Массажистка пришла. Новенькая, похоже. Никогда ее тут не видел. Девочка, прямо скажем, воплощение поговорки «хорошего человека должно быть много»...
– Пожалуйста, кто первый на массаж?
Колян на меня выразительно смотрит и ухмыляется.
– Знаете, девушка, я передумал, – говорит.
Вот зараза! А девчонка глядит так растерянно, как будто он ее при всех тут бочкой с салом обозвал, и она не знает, что делать.
Жалко мне ее стало. Ну, Колян, думаю, что тебе? Не спать же с ней!
– Ладно, – говорю, – девушка. Давайте я пойду.
Она на меня с благодарностью посмотрела и занавесочку отдернула в массажный покой. Да и ладно, подумаешь, «подвиг»! Массаж – оно всегда приятно, а какая разница, кто делает?
Вот лежу я на кушетке, массажистка спину мне горячей марлей обернула, намазала еще какими-то ароматическими веществами... благодать! Глаза закрыл, балдею. Работает девочка со знанием дела, уверенно – и нежно... Эх, ну, Колян! Сам себе дурак.
– Вы отдыхайте пока, – слышу, она говорит. – А я сейчас еще принесу...
Что она там еще принести хочет, я не расслышал, да мне и фиолетово. Лежу я, кайфую. И слышу вдруг, Колян ногой тазик передвинул. Зачем он его передвинул?
– Коль, ты что, уходишь? – через занавеску кричу.
– Да нет, приколоться хочу. А то скучно...
И чувствую я пятой точкой, что-то тут не то...
– Ты смотри, – говорю. – Я за твои шалости потом отвечать не собираюсь!
– Да когда я тебя подставлял? – отвечает.
Ох, лежу я, и не по себе. И отдых уже не в кайф. Тут снова двери стукнули, и заходит наша массажисточка. Несколько секунд тишины – и грохот.
Я с кушетки подорвался, прыгнул в комнату – и руки опустились.
На полу в луже сидит девочка, рядом тазик перевернутый, а вокруг валяются чистые накрахмаленные полотенца... пардон, бывшие чистые полотенца.
Видимо, большую стопку несла...
Сидит девочка, наколка набок съехала, волосы растрепались, и плачет. А Колян ржет, как конь.
– Ничего, – говорит. – Тебе в высоту расти надо, а не в ширину. Тогда бы тазик заметила! – и снова ржет.
Мне тут его стукнуть захотелось. Не ожидал я от него такого.
– Вы не плачьте, – говорю. – И не волнуйтесь, я администрации скажу, что всё случилось по нашей вине. Не расстраивайтесь вы так... Давайте я вам за моральный ущерб... Пятьсот рублей хватит? Тысячу?
Лепечу я всё это и понимаю – не то. Оскорбил Колян человека ни за что ни про что, а я вроде как откупаюсь.
– И не слушайте вы его, – неожиданно для себя выдаю. – Вкуса у него нет. А вот давайте мы завтра с вами куда-нибудь сходим? Давайте? Не можете завтра? А давайте сегодня вечером. Я сегодня вечером свободен. У вас когда смена заканчивается?
Она всхлипывать перестала и смотрит на меня, как будто я ей бесплатный тур в Париж предложил, по меньшей мере. Сидит в луже и на меня снизу вверх глазками лупает.
Колька ржет пуще прежнего.
Ну ничего, приятель. Ты мне за это еще ответишь!
* * *
Стою я, значит, перед торговым центром, дожидаюсь Ольгу – так массажистку эту зовут, как выяснилось. Снег падает, темнеет... А я стою и чувствую себя круглым идиотом. Никогда не приглашал на свидания объемистых девушек. Даже ущербным каким-то себя ощущаю.
Ну, ничего. Если смотреть непредвзято, это даже и не свидание. Так, извинение. Посидим в кафе часика два – и распрощаемся.
Я почему и назначил встречу перед торговым центром, что там наверху есть забегаловки. «Чикины» там всякие, «МакДональдсы»... Наверняка она пожрать любит, судя по габаритам. Вот и накуплю ей всякой всячины, пусть лопает!
И из знакомых никто по таким лавочкам своих подружек не водит, всё по ресторанам да по ночным клубам... вот и мне выгода: никто не увидит!
Смотрю – бежит. То есть в шубке такой колобочек катится. Подбежала, щеки от мороза розовеют, глаза искрятся... Смотрит на меня и радостно так улыбается. Открыто, без кокетства там всякого.
– Андрей, здравствуйте! Простите, я задержалась...
И я тоже невольно в ответ улыбнулся. Уж больно у нее хорошая улыбка была.
– Да ничего, – говорю. – Знаете, даже приятно. Обожаю снегопадом любоваться.
Ляпнул такое – и думаю, вот сейчас засмеет. Надо же, и сорвется ведь с языка!
А она ничего так... Ей, вроде, даже понравилось.
– Я тоже, – говорит. – А еще я на звезды люблю смотреть.
Я голову поднял – жаль, небо в тучах. Зато снег валит – просто как...
– Просто как в сказке! – тихо вздохнула Ольга. – Про Метелицу.
– Ага... – я себя даже немного не в своей тарелке почувствовал. – Ну что? Идем?
И дверь перед ней распахнул. Снегопады снегопадами – а всё же без всей этой романтики как-то привычнее, что ли. Во всяком случае, я себя увереннее чувствую.
Поднялись мы к «Чикинам» к этим, там толпа, духота, все столики заняты...
– Оль, – говорю, – вы идите, ищите местечко, а я очередь займу. Вам что купить?
– Мне зеленого чаю: с мороза... – поежилась и мило так улыбается. – Пожалуйста.
Я даже оторопел немного.
– Как? – говорю. – А что еще? Вы, Оленька, не стесняйтесь, заказывайте. Тортилью, может? Или ланч какой-нибудь? Вы ведь после работы, голодная. И пирожное, конечно, любите. Хотите пирожное?
– Не! – задорно, как девочка, головой мотает. – Не люблю. Я сама как пирожное! – и смеется. – Ну, от тортильи не откажусь, пожалуй, но больше ничего не надо. Хорошо?
– Хорошо, – говорю. – Чай и тортилью...
А сам мысленно маковку чешу. Странное какое воздержание для толстушки... Может, она передо мной строит из себя?
Ольга в толпу канула. Я пристроился в хвост длиннющей очереди. Мама, как давно в очередях не стоял!
Но ничего. Быстро продвинулись. Сделал я заказ. Хотел себе пива взять, а потом передумал. Я ж не расслабляться, а извиняться пошел. Ничего, вечерок перетерплю. Пиво буду завтра, с Катюхой. Или с Ленкой. Или с Женечкой.
Заказал я себе кофе и гамбургер, и иду с подносом, выискиваю глазами Ольгу. А она мне машет от столика у окна с видом на проспект. И простор отсюда распахивается – дух перехватывает. И город в огнях весь, как на ладони.
И на окнах гирлянды новогодние мигают, скоро праздник уже... И настроение у меня вдруг таким тоже праздничным стало! Чувствую себя добрым волшебником. Ее ведь, эту девчонку, вряд ли кто куда приглашал...
Но она ничего так, не зажимается. Просто держится и, главное, естественно.
Сидим мы, кушаем. Руки о кружки греем, переглядываемся. Улыбаемся. И хорошо так молчим. Не напряжно. И говорить вроде ни о чем не надо. Просто улыбаться и молчать.
И жаль мне вдруг ее стало до спазма в горле. Хорошая ведь девочка, но почему ей так с внешностью не повезло?..
– Оль, – говорю, – а вы так мало кушаете... Почему же... – запнулся, покраснел, и думаю – обидится. Извинился, называется, кретин...
А она просто плечиками пожала и с улыбкой в окно глядит. Не обиделась, сразу видно. Вот редко встречал девчонок, которые на правду не обижаются! Особенно о своей внешности.
Точнее, никогда не встречал.
А эта... смирилась, что ли?
– Я просто мало двигаюсь, Андрей, – отвечает. – И много мучного ем. Знаете, вермишель, рожки эти бесконечные... Каши... Мама небольшую пенсию получает, да и у меня зарплата невелика. Я бы и рада правильно питаться, но не всегда получается. Да и выйти мне некуда. И не с кем.
Я глаза опустил. Странный ответ. О деньгах получился. Впрочем, мой вопрос тоже тактичностью не блистал.
Ольга от окна отвернулась и на меня посмотрела.
– Да вы, Андрей, не берите в голову. Вы спросили – я ответила. Я же всё понимаю. Вы меня сейчас до дома проводите – и разбежимся.
– Ну почему? – бурчу я в чашку кофе, не поднимая глаз. – С вами приятно... А чем вы увлекаетесь?
Молчит. А потом тихо так:
– Вам правда интересно?
– Ну конечно!
– Я музыку пишу... – сказала и потупилась.
У меня просто челюсть отвалилась.
– На гитаре, что ли?..
– На фортепиано.
Ну, вообще! Ничего себе!
Сам-то я в музыке ни в зуб ногой, и не то чтобы любитель, но всегда восхищался людьми, которые что-то сами могут создать. Красивое. Встречался я раньше с парой девочек, так одна всё картины писала, а другая именно что на гитаре, и пела. Правда, как на мой взгляд, ни та, ни другая звезд с неба не хватали... так и на сложности типа фортепиано не замахивались.
– Я бы послушал.
Ольга на меня так внимательно, чуть не испытующе посмотрела. И что смотрит? Я бы и правда послушал! Интересно, как она играет.
– А вы разбираетесь?
– Нет, – сам не знаю почему, но улыбаюсь до ушей. – Я по-простому. Нравится – не нравится.
– А какую музыку вы любите? Я же в классическом ключе...
– А я Моцарта люблю, – признался я вдруг. – И Свиридова.
– «Метель»?.. – ахнула, и глаза снова так заискрились. И... ямочки у нее на щеках, когда улыбается. Восхитительные. Мягкие такие...
– «Метель», – кивнул и улыбаюсь в ответ. – «Вальс» и «Романс».
Ольга снова на меня внимательно так посмотрела и встала.
– Ну, идемте, – говорит. – Я вам сыграю.
Вот так вот запросто. Наивно, естественно как-то. Без подтекстов.
И мы к ней домой поехали.
Квартирка была маленькая, и под ноги сразу прыгнул огромный пушистый котяра, белый, как облако. С синими глазищами.
– Это Мурзик, – со смехом сообщила хозяйка, вешая шубку на вешалку. – Раздевайтесь, Андрей. Мама у соседки телевизор смотрит. Проходите, располагайтесь. Сейчас я сыграю.
Я сел в уютное домашнее кресло под оранжевым торшером. Верхний свет Ольга включать не стала, только этот самый торшер, и я сидел в теплом круге света и смотрел, как она открывает старенькое обшарпанное пианино... руки
нежно пробегают по клавишам...
Звук у инструмента был хороший, тут ничего не скажешь. Чистый и сильный.
Ольга придвинула поближе к пианино стул – и заиграла...
Я забыл, как дышать.
Музыка вздымалась и опадала, рокотала как прибой и разбивалась грандиозными брызгами аккордов. Она звала и будоражила. Переворачивала душу.
Девушка за инструментом преобразилась. Лицо ее стало вдохновенным и неземным, губы приоткрылись, глаза наполнились темной глубиной, и вся она была – воплощенная стихия.
В комнате долго звучала тишина после того, как умолк последний аккорд.
– Ты сама... это? – откашлявшись, выдохнул я наконец.
– Да, – улыбнулась она.
– А... куда-то... кому-то... показать...
– Кому и куда? – она пожала плечами и посмотрела на часы. – Андрей, мама скоро придет, поздно уже.
– Нет, ты вкалываешь в сауне как обычная массажистка, а ведь у тебя талант! – меня переполняло негодование. – Так нельзя.
– Андрей, – девушка опустила голову. – Это больная тема, не надо...
– Оль, послушай... – я взял ее за руку. Такая маленькая ладошка, такая теплая. – А ты что в следующие выходные делаешь?
– А что?
– А поедем на лыжную базу! – вдруг предложил я. – Ты говоришь, тебе двигаться надо больше. Поедем! Зимний лес, сосны... айда? На субботу-воскресенье.
Я сам не знал, почему предложил. Мне просто захотелось хоть что-то сделать для этого человека.
Она подняла глаза – золотистый свет торшера плясал там шальным огоньком, скользил по русым волосам – и опять улыбнулась так, что у меня на душе потеплело.
– Айда! – просто ответила Оленька.
* * *
Вечер. Пятница.
Мы добирались до базы по заснеженной дороге, через притихший лес, и Оленька, сидя рядом в машине, смотрела в окно восхищенными глазами. Мне было приятно: подарил кому-то радость! Всё равно сам собирался на лыжах покататься, так что, считай, мне это удовольствие ничего не стоило...
Правда, Колян, когда узнал, почему я отказываюсь пойти с ним сегодня в бар, фыркнул от смеха.
– С кем-кем ты едешь? – осведомился он. – С этой бадьей?
– Да понимаешь, если я сразу бы ей сделал ручкой, она
бы поняла, что ей это свидание... ну... как подачку сунули, – оправдывался я. – А так естественней выглядит. Встречусь с ней разочка два-три – и баста!
– Ну, давай. Удачи! – хохотнул приятель.
Вспомнив о Коляне, я невольно поморщился. Лишь бы трепаться не начал... Засмеют!
И именно поэтому мы с Олей ехали не на ту базу, где я постоянно отдыхал и где меня знал каждый коридорный, а в заведение попроще, подешевле, где уж нам никак не мог встретиться кто-то из моих знакомых.
Заведение попроще встретило соответствующим сервисом.
– Отдельных номеров нет, все двуместные заняты. Остались только для супругов, – скучающе зевнула дама на ресепшене. – И многоместные.
Оленька покраснела и в замешательстве глянула на меня.
Я скрипнул зубами.
– Один черт, давайте для супругов!
Глаза Оли стали походить на блюдца из чайного сервиза. Интересно, а на что походило выражение моего лица?
Проглотив ругательства, я подхватил наши сумки и поднялся в номер.
Номер оказался тесной комнатушкой с деревянным полом, всё пространство которого занимал невеликих размеров двуспальный диванчик. К счастью, хоть туалет и душ предусматривались.
За окном шел снег, стало совсем темно.
Я включил свет.
– Оля, не беспокойтесь, я буду спать на полу.
Девушка вздохнула.
– Где? Под кроватью? – спросила она. – Не выдумывайте. – И улыбнулась немного смущенно: – Я вам доверяю...
Я чуть не поперхнулся. «Доверяю!» Нет, приятно, конечно, но неужели я похож на любителя целлюлита?
– Спасибо, – кивнул я.
На самом деле, если кто и боялся, так это я. Боялся, что Ольга вообразит невесть что, и ночью мне придется жестко расставить все точки над «i».
В ванной я переоделся в футболку и мягкое трико и, лязгая зубами от холода – по полу тянуло, – нырнул под толстое одеяло. Ольга скользнула в ванную – интересно, как при таких габаритах ей удается плавно и легко двигаться? – и вскоре вышла оттуда в футболке до середины бедра. По плечам падали чуть влажные после душа волосы.
А футболочка ей идет... Хороший у девочки изгиб бедер, сейчас неплохо заметно. Если бы талия чуть потоньше...
Я вздохнул.
Она щелкнула выключателем и залезла под одеяло. Закинув руки за голову, я лежал в темноте и смотрел в потолок, с внутренним замиранием ожидая... чего?
На потолке цветными пятнами мигали огни автостоянки внизу, за окном падал снег...
– Как здесь уютно, – прошептала в темноте Оля.
– Да, – тихо ответил я.
Она чему-то негромко засмеялась.
– Спокойной ночи, Андрей.
Девушка отвернулась, как ребенок положив руки под голову, и вскоре тишину нарушало только ее ровное спокойное дыхание.
Рядом со мной на постели лежала девушка, которую я совсем не хотел. Но ее тело было теплым, а под одеяло задувал холодный воздух. Да она и спит...
Я придвинулся поближе. Волосы ее приятно пахли. Летом и солнцем. Ромашка, что ли?.. Шелковистые и нежные.
Я провел по ним рукой. Настоящие, не жесткие от постоянного осветления, как у многих моих знакомых. И мне почему-то стало вдруг так хорошо и спокойно, что по губам расползлась широкая улыбка. Ольге ничего от меня не надо! С ума сойти, есть девушка, которой ничего от меня не надо! И с ней так просто и легко. И можно даже вот так, по-дружески, спать в одной постели. И... как там сказал какой-то англий-
ский король?.. пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает!
Совершенно счастливый, я отвернулся к стене и, прижавшись спиной к спине спящей девушки, уснул сам. Глубоко и сладко.
Утром мы плотно позавтракали и вышли на трассу. Разумеется, как я и ожидал, Оля плохо стояла на лыжах, и потому мы оставили крутые спуски для более опытных туристов, выбрав видовой маршрут по лесу. Я пустил ее вперед, чтобы не терять из вида и помочь, если что, и смотрел, с каким азартом она катит по лыжне.
Длинный белый помпон Олиной шапочки мотался по волосам, рассыпанным по розовой куртке, по вороту – и его так и хотелось подергать. Девушка, смеясь, часто оскальзываясь, двигалась вперед – такая упорная и целеустремленная, что меня пробирал смех.
– Ой! – остановившись, обернулась она. – Тут спуск!
Я подъехал. Перед нами действительно была небольшая горка, с елками по обеим сторонам. В самый раз для начинающих.
– Страшно? – с провокационной улыбкой осведомился я.
– Страшно! – выдохнула Ольга, но глаза ее выражали не страх, а восторг.
– Давай руку.
Я снял рукавицу, она – свою, и я снова ощутил ее теплую ладошку в своей ладони. Мы переглянулись – и, крепко держась за руки, покатили вниз. Она визжала, и оба мы смеялись.
И, разумеется, этот спуск закончился в горизонтальной плоскости. Мы лежали рядом и хохотали. А потом она швырнула в меня снегом. А я в нее.
Мы изваляли друг друга в сугробе, растеряли лыжи и рукавицы, и, конечно, я опрокинул ее в снег и...
В такие моменты положено целоваться, но я еще не окончательно потерял голову. Я нежно взял ее замерзшие ладошки и поднес ко рту, отогревая дыханием. И улыбнулся
от умиления, заметив, как стыдливо опустила Оленька ресницы...
Вечером в зале ресторана Ольга играла. Там в углу одиноко стояло всеми забытое пианино, и, разумеется, моя девочка не могла пройти мимо него.
В зале вскоре воцарилась полная тишина, и только звуки, страстные и нежные, реяли в воздухе, переворачивая душу.
А потом зал взорвался аплодисментами, и никто уже не видел, что за инструментом – низенькая толстенькая девушка. Она блистала. Она была королевой.
И я встал, и подошел к ней на глазах всего зала, и, предложив Оленьке руку, увел в номер.
Наутро к нам постучался седой очкастый старичок и, смущаясь, путано стал объяснять, что он-де из Союза композиторов, и так далее, и тому подобное...
Оленька тут же, позабыв про меня, выскочила за ним в коридор и потом не стала посвящать в детали. Она, видите ли, боится сглазить.
Я стоял у окна, смотрел на падающий снег и чувствовал себя как-то... двойственно, что ли? С одной стороны, я искренне радовался за нее, с другой... Кажется, было немного обидно. Ведь я тоже, как-никак, причастен к ее успеху, пусть чуточку, но всё же... И сейчас она как будто отдаляется от меня.
Ну и чего я переживаю, спрашивается? Самое время расстаться, все довольны...
Да, так и сделаю.
Я довез Ольгу до дома, пожелал ей удачи и уехал.
* * *
Вечером меня поймала Катюха. С прической а-ля Мерилин Монро, вся точеная, как газель, в белой пушистой шапочке... Она ворвалась в мою квартиру, устроила бурную сцену, я утихомирил очаровательную фурию и окончательно помирились мы в постели.
А потом я лежал, курил, смотрел в потолок и слушал вздор о ситцевых занавесках, которые так мило будут смотреться в нашей спальне. Не хотелось скандала и не хотелось более выслушивать ерунду.
– Кать... – наконец решился я, затушив сигарету. – Пойми. Ты классная девчонка, и с тобой здорово. Но я тебя не люблю. Мы разные.
– Значит, это правда, что ты нашел себе какую-то девку на стороне! – завизжала Катерина.
Я вздохнул и отвернулся к стене, натянув на голову подушку.
Я услышал о себе много интересного. Даже через подушку.
Потом Катюха вскочила, начала лихорадочно одеваться, и вскоре в коридоре хлопнула дверь.
Наконец-то.
И утром я поехал к Оленьке. Я вез ей абонемент в фитнес-центр. На полгода.
– Что вы, Андрей! Не надо было! – ахнула девушка. И замотала головой: – Я не возьму, это очень дорогой подарок.
– Я тоже буду ходить! И мне нужна компания, – тут же нашелся я.
О боже, я стал вместе с ней ходить в фитнес-центр.
Конечно, не в тот, где меня могли увидеть знакомые. Особенно Колян.
А еще – я, не слушая возражений, заполнил Олин холодильник полезными продуктами. Мясо, рыба, овощи, фрукты... Играть в доброго волшебника – так играть!
В Новогоднюю ночь мы с Оленькой вместе катались с горок. На городской эспланаде. А потом, утром, пошли на каток.
Она, опираясь на мою руку, балансировала, неуверенно
перебирая ногами в коньках. И я поддерживал ее, осторожно направляя. Она улыбалась мне... и я любовался ямочками на щеках.
– Я буду худеть! – сообщила она. – Андрей, ты же на это мне намекаешь?
– Ага! – с энтузиазмом ответил я.
Теперь после работы я всегда мчался к Ольге. Каток и фитнес-центр – мы пропадали там целыми вечерами. А потом шли гулять по городу.
И каждые выходные ездили на лыжную базу.
Я не мог дождаться, когда Оленька садилась за фортепиано – она вся преображалась, начиная играть. И у нее срослось с Союзом композиторов! А там за одно членство деньги платят, и еще заказы к ней стали поступать на музыку, чем дальше, тем больше. От радио, от телевидения – для передач там всяких. И даже от администрации города. Под мероприятия разные. Так что ушла моя девочка из сауны. Огорчился я даже немного, потому что продукты она теперь сама себе покупала и за билеты на каток сама платила... Хотела и за лыжную базу сама, но тут уж я на дыбы встал. Мужчина я, в конце концов, или где?!
А еще я на музыкальные вечера к композиторам с ней вместе ходил. И даже просил Оленьку меня немного в теории музыки поднатаскать, только девочка моя всё смеялась и отнекивалась.
А мне не хотелось, понимаете, смотреть, как она с рафинированными парнишками из Союза о крещендах с диминуэндами щебечет, и молчать как дурак.
Да и Оленьку своим молчанием позорить не хотелось, хотя ей, похоже, до этого и дела не было... Смотрит на меня – и нежно так улыбается. А я ей в ответ – губы сами в улыбку расползаются.
Иногда я встречался со старыми знакомыми: Леной и Женей. Когда хотелось. Только я стал ловить себя на одной странной детали: хотеться мне начинало после поездок с Оленькой на базу.
Господи, как моя девочка постройнела! Я не мог не замечать. Я же не слепой! И на лыжах уверенней стала стоять. Да и на коньках круги нарезает – загляденье. Волосы по плечам рассыпаются, ямочки на щеках, смеется, головку запрокидывая... а я стою с улыбкой счастливого идиота и глаз не могу отвести.
Конечно, Оленька не превратилась в топ-модель с ногами от ушей, но – в нормальную девчонку, у которой всё на месте. И не силикон, как у некоторых. А... живое, теплое и... наверное, очень нежное...
Конец февраля был. Мы как раз на базу поехали снова... и посреди ночи я проснулся: в жар бросило. Мне приснилось...
Я лежал и с трудом соображал. Сон... Просто сон...
Мне снилось, что мы спим рядом, и я просыпаюсь. И целую Оленьку. И она просыпается, и отвечает мне... и...
Меня аж заколотило всего. Сжался в комок, колени к подбородку подтянул – и глаз не сомкну. Так хочется повернуться и поцеловать ее! Хоть в прядку у виска...
Испугался я, понимаете? Струсил!
Думаете, боялся, что она откажет? Да нет, ерунда это... Я боялся, понимаете, не отказа. А... Ну, вроде, я доверие бы ее предал. И как после этого ей в лицо смотреть?
Она проснулась. Всё-таки она проснулась. Наверное, я так трясся, что почувствовала. Смотрит на меня, положив руку под голову, и улыбается. И в глазах огоньки автостоянки отра-
жаются. И кажется мне, я в этой полутьме ямочки на щеках различаю...
– Ты чего не спишь, Андрей? – шепчет.
А мне... понимаете... я из последних сил сдерживаюсь.
– Да так... – говорю. – Бессонница замучила. Выйду в коридор, покурю.
– Ну, выйди, – говорит.
– Я... в понедельник не смогу на каток прийти, – говорю, а сам боюсь на нее смотреть. – Я... работы у меня много.
– У тебя всегда по понедельникам работы много, – отвечает, а в глазах смешинки скачут, будто она всё-всё пони-
мает. – Андрюшка, какой ты смешной.
И руку мне на плечо положила.
И всё. У меня крышу сорвало. Я обнял Оленьку, к себе прижал, заграбастал просто... Целую, как ненормальный, а она только мое имя шепчет в ответ. Сначала удивленно, потом страстно...
И, конечно, первый я у нее был. Первый!
Мы вдвоем с ней кричали. Не спрашивайте, я-то почему орал, не смогу объяснить. Так мне за нее... и больно, и радостно было... и... слов таких нет. А у нее слезы текут по щекам, и смеется она... а я губами слезинки снимаю, шепчу какие-то нежности и чувствую себя... Счастливым я себя чувствую. Как никогда. И боязно почему-то. Потому что... а вдруг проснусь?
– Ты, – говорит, меня обнимая, – если вдруг всё же в понедельник с работой вовремя управишься, приходи на каток.
И смеется, вредина!
И так мне чудесно и хорошо оттого, что моя девочка теперь действительно моя...
– Ну, если управлюсь... – тоже смеюсь. И слова сами с языка сорвались: – А давай, Оленька, поедем в «Олимпию»? На самый элитный каток! Вот где лёд хороший, а то на ста-
дионе подтаивать стал уже, площадка ведь там открытая...
– А не боишься, что твои друзья нас вместе увидят? – ехидно так спрашивает, и кусачие бесенята в глазах скачут.
Мне сквозь землю провалиться захотелось. Всё Оленька понимала, оказывается...
– Хочу! – отвечаю. – Хочу, чтобы увидели!
Словом, в понедельник поехал я в «Олимпию», конечно. Разумеется, работы и в самом деле накопилось, но всё ж не так много, чтобы вечер терять. И лечу я, ног не чуя, на свидание с моей девочкой, и голова кружится... Залетаю я на этот элитный крытый стадион и – сталкиваюсь с Ленкой.
У меня внутри аж всё оборвалось. Ну вот, не хватало еще, чтоб она меня заметила до того, как я с Оленькой встречусь. А Ленка, по закону подлости, прямо ко мне:
– Андрейка! Как давно не виделись!
– Ленусь, солнышко... – бормочу. – Христа ради... занят, некогда. Потом.
– Да ты всегда для меня занят, если не переспать, – дует она губки. И ведь права, зараза! Стыдно как-то мне стало...
– Лен, да что за чушь? Ну хорошо, давай куплю тебе... что ты хочешь? И... в самом деле, тороплюсь я...
– На свидание, что ли? – хмыкает Леночка. – Или ты тут ночным сторожем нанялся подрабатывать? Ну идем, покажешь хоть, кто твоя новая пассия...
Вот чего я совсем не хочу, так это чтобы Оленька меня с такими длинноногими девицами видела. Особенно в понедельник. Потому что... ну, зачем ей это?
И вплываем мы в зал, где каток. Народу не так чтобы много, но катаются. И вижу я, как моя Оленька легко по льду... И восхищение скрыть не могу: ну надо же за два с половиной месяца так научиться! Всё же талантливая она. И упорная. И...
– Ничё так у тебя девочка, – хмыкает Лена. И вполне искренне хмыкает, вижу. – И втрескался ты по уши... Вот уж не ожидала!
А Оленька обернулась – у меня сердце вниз ухнуло! – улыбнулась мне, рукой помахала... И к другому бортику поехала. Ну, ясно, я с человеком разговариваю, чего влезать... И повода для истерик нет... а всё равно мне как-то...
– И спокойная она у тебя. Можно подумать, ей фиолетово, – хмыкает довольная Ленка.
Я зубами скрипнул. «Не всем же быть истеричками», – вот так и вертелось на языке.
И тут к моей Оленьке какой-то тип подкатывает. Лица не вижу, в полутьме стоит, а слышу – смеется. И Оленька моя... не смеется, но отвечает. Вежливо отвечает, сдержанно... только у меня внутри всё вскипело. Что это за козел к ней пристает?!
Я Ленке рукой махнул – и по трибунам вокруг катка побежал. Горло перехватывает, щеки горят... а еще Ленкины слова в голове. Что Ольге фиолетово.
Да не может быть!
Подбегаю – и сердце к горлу скакнуло. Колян там стоит, жеребец племенной. И Оленьке комплименты рассыпает. Нацелился уже, значит.
Я себя в руки взял и подхожу. Спокойно так.
– Привет, – говорю, – Николай. Давно не виделись. Ты что это с моей девушкой тут любезничаешь? Оля, неужели ты не узнала этого обормота?
Шутливо вроде говорю, а чувствую – взгляд у меня нехороший. И хочется Оленьку отсюда увести.
Потому что знаю я аппетиты Коляна...
И то сказать: мог бы уже всё понять и отвалить. Из дружбы, из мужской солидарности... А он, похоже, и не собирается. Стоит, ухмыляется и смотрит на Ольгу, будто съесть ее хочет. Мне даже врезать ему захотелось.
– Узнала, почему же нет? – Оленька плечами пожала. – А вот он меня, похоже, не узнал...
Колян снова на нее посмотрел, на меня... И удивленно брови вскинул.
– Слушай, так вот это и есть та самая «бадья»? Так ты ж говорил, что с ней только из чувства вежливости встречаешься!
Мне как будто кипятком в лицо плеснули. В глазах потемнело.
А Оленька на меня взглянула... ни слова не говоря, развернулась и к раздевалкам поехала.
– ОЛЯ!!!
Я через бортик сиганул, за ней по льду...
– Оля, подожди!..
Догнал, стою... все слова куда-то пропали.
– Оля, ты ему веришь? Оленька!..
Господи, с Ленкой этой длинноногой она меня пять минут назад видела...
И смотрит с таким омерзением, что на месте умереть хочется.
– А я думала, мы друзья, – только и сказала. И дальше поехала.
– Оля! – я за руку ее схватил. – Я... тоже думал, что мы друзья. Но... понял... что люблю тебя. Я люблю тебя!
Говорю и вижу, что не верит. Ни единому моему слову не верит!
Так она и ушла.
И маленькая ладошка в моей руке... и ямочки на щеках... и та белая смешная бомбошка на курточке... и пряди с запахом ромашки...
И музыка.
Ничего больше не будет.
– Ну что? – не заметил я, как Колян рядом встал. – Прошла любовь? А ты столько денег в девчонку вбухал! Любуйся, нет благодарности на свете.
Вот тут я ему и врезал. От души врезал.
Короче, увезли нас обоих в милицию, проторчал я там до утра... На работе не клеилось ни черта...
Что делать-то мне? Что мне теперь делать?
Позвонил я вечером в цветочный магазин, заказал семьдесят две алых розы... по количеству дней нашего знакомства... и одну для нечетного счета... и поехал к Ольге. Не знаю, пусть она мне этими розами в физию запустит, но пусть сначала выслушает всего четыре слова:
– Выходи за меня замуж.
Александр Амусин
Этот дивный
Новый год
Наследственность
Петька Метелин решил жениться, а свадьбу сыграть непременно под Новый год! Почему? Да потому, что захотелось Петру начать иную, более пригожую жизнь, именно с первого января, именно с чем-то или с кем-то существенно-судьбоносным, «знаковым». А что может быть более значимым, чем женитьба? Квартира? У Петра отличный рубленый дом-пятистенок с мансардой, обложен кирпичом, возведён со всеми удобствами, обставлен импортной мебелью. Машина? Новенькая, беленькая, которая ещё ни разу в городе не побывала и едва привыкла к непредсказуемым полевым дорогам. Сад? Да о таком буйстве цветочного войска, что у Петра под резными окнами по весне благоухает, даже потомственный садовод дядька Стас Виногналов вздыхает! Ещё бы, за черенками редчайших пород к Метелину со всего района съезжаются. А молодого да неженатого хозяина только на «вы» величают. Почитают! Вот и остаётся из списка судьбоносных вещей свадьба и как следствие – супруга наиредчайшая! Сердцем избранная, душою признанная! Естественно, красавица, умница и к тому же добрая хозяйка. Да и время уже не намекает, а прямо лупит в Петькин лоб, оставляя в местах потрясений пусть и не глубокие, но заметные ранки – морщинки. Жениться заставляет! Конечно, у Петра за двадцать восемь лет его далеко не шелковисто-ласковой жизни и раньше возникали думы о женитьбе, но так сложилось, что та, которая занимала душу Петра, предпочла другого, а те, кому Пётр нравился, совершенно ему не по сердцу были. Не хотел Метелин свою единственную жизнь на чужую женщину тратить. Не желал и всё! Так и заявил однажды матери после очередных советов присмотреться к приглянувшейся ей особе.
Но минувшим летом – будто слова на музыку положили, ноты крылышками запорхали да луну звёздной фатой окутали. Увидел Метелин Настеньку в «Продмаге» и решил: если и есть на свете его счастье, то оно в её глазах, улыбке, походке, в её словах и голосе. Да просто смотреть на Настеньку – счастье! И почему это великолепие должно доставаться кому-то другому? Правда, жила девушка в соседнем селе. И претендентов на её красоту и без Петра хватало. Но и Петька не в крапиве выращен. Ростом удался, статью выправился, огромные каштаново-карие глаза с густыми длинными ресницами придавали слегка вытянутому скуластому лицу мужественную и в то же время редкую глубинную красоту, ту, которая присуща людям спокойным, уверенным, могучим. Таким Петьку сельчане и знали. Но ещё ведали, что у Метелина есть свой изъян, так сказать, потомственный. Что дед его, что отец, да и сам Пётр могли после хорошего подпития, куража ради, и улей пчел на бусы навязать, и в битом стекле вываляться. Конечно, подобное случалось изредка, но случалось… из поколения в поколение.… В селе десятилетиями помнили, как дед Метелин, кстати, один из искуснейших кузнецов в округе, во хмелю поспорил речку переплыть с привязанной к ногам трёхпудовой наковальней. И хотя он по молодости служил на флоте, три океана перебороздил, а вот речки ручьевидной не осилил. От берега и десяти метров не прогреб, как стал бултыхаться и захлёбываться. Вытащили искусника, откачали. Да наука от наковальни не впрок пошла. На следующий год, опять же летом, так же после десятого стакана, на спор поклялся длиннющий гвоздь вогнать пяткой в столб. Конечно, ни с гвоздем, ни со столбом ничего не случилось, а дед больше месяца хромал. Ярые сплетницы утверждают, вроде насквозь, до самого пупка палец продырявился, а ногтем у соседей калитку снесло, сами видели. Но нелепее нелепого кураж с дедом под старость приключился, когда целую неделю свой шестидесятилетний юбилей праздновал. А на восьмой день потянуло его к одной молоденькой вдовушке, вот и побожился дружкам под хмельную руку, что «новую жисть с ней зачнет». Явился пьянющий за полночь и без слов в ноги бухнулся. Вдовушка и не поняла вначале, что от нее требуется, а когда сообразила, – поздно было. Дед как валялся в ногах, так и заснул. Но под утро, едва очнулся (да не где-нибудь, а на перинке), кинулся штаны искать, а их и нет. А обнажённая вдовица к тому же заявляет:
– Отдам, когда трезвым побожишься, о чем хмельной толковал.
Долго дед пытался вспомнить свои заявления, но не получалось. Да и как припомнить то, чего не было? А вдовица еще хлеще напирает:
– Совратил меня? Совратил! Жениться поутру обещал. Марфу свою старую бросить посулил, дом подарить с сапожками, да я после таких слов теперь точно беременна! Исполняй чего наговорено, а то штанов обратно не получишь!
Битый час страдал да уговаривал её дед брюки вернуть, не удалось. А солнце уже на вершинки полынные взбирается, нос шиповнику щекочет. Делать нечего – кинулся дед к Марфе огородами в одной рубахе. Думал – не заметят. Но разве от сельских старух чего утаишь, углядели и рубаху дедову, и коленки голые. Не успело солнышко плечики расправить, а Марфа уже знала, где ее суженый-ряженый ночевал и какими «блинчиками» потчевался. А ближе к полудню и брюки кто-то на калитке повесил – может, из жалости вернули, а может, и с умыслом коварным. Месяц дед на сеновале постанывал да покряхтывал. А куда деваться – Марфа на ночь в дом его не пускала, наказан, но потом всё же простила – любовь...
Отец Петьки был поскромнее в куражах, но один раз такое выдал, что цельную осень сельчане ухахатывались. Жену свою раскрасавицу Наденьку Валерий Антипович любил безмерно, но и ревновал люто. Правда, рукам воли не давал, но словами, как напьётся, бил нещадно. Наденька поначалу обижалась, но потом привыкла и вовсе перестала обращать на его задиры внимание. Знала – проспится, прощение начнёт вымаливать. Да и какая это любовь без ревности, так, хихоньки да хахоньки, – ни сахарку, ни перчику. Но однажды Валерка напился до беспамятства. Доволокли его дружки до порога и бросили. Умаялись: сами чуть побойчее передвигались. Так и уснул бедняга на крыльце. А дело в первую ночь осеннюю случилось, беззвёздную, тучную, холодную от ветра северного. Полежал Валерка с часок, хмель слегка и выветрился. Открывает глаза, а на родимой двери замок с ладошку. Как пощёчиной Валерку «облагодетельствовал» сей предмет. Нет Наденьки дома. Нет! А она, узнав об очередном загуле мужа, ещё с вечера детей в охапку и к матери сбежала, чтоб лишний раз попреки Валеркины не выслушивать. Надоело. Да только у ревнивца-муженька другие подозрения закрались, мрачнее осенней ночи. Поднялся покинутый муж с крыльца и давай, пошатываясь, на сонных гусей с курами лаяться, обещая всех в одной сковородке собрать без бальных тапочек. А как устал грозить войной домашней птице, Валерка на трактор, что стоял возле его дома, забрался. Оранжевый, огромный, в два роста человеческих, «Кировец» с плугом самым большим девятикорпусным, тринадцатиметровым. О чем думал тогда Валерка, где собирался жену искать, до сих пор понять не может. Только залез в эту махину механическо-гидравлическую, завёл, задрал плуг на всю высоту и забыл о нем, когда решил разворачиваться. Опомнился от жуткого треска и грохота. Оглянулся, а половины крыши над домом нет, одно небо. Прямо лёжа с кровати можно дождик в кружку собирать и опохмеляться. А железный друг полей во вторую половину услужливо упёрся и лемехами поблёскивает! Всем селом неделю Валерку искали, от стыда в лугах прятался.
Петька знал о своей наследственности и поэтому старался не пить, но разве удержишься, когда вокруг столько соблазнов. Крепился, укреплялся, но студентом на третьем курсе, когда учился в сельскохозяйственном институте на агронома, отмечая последний экзамен, не рассчитал – перебрал. И полупьяный решил сделать предложение своей однокурснице Марине. Почему ей? Потому что рядом сидела. По трезвому он её три года нос к носу не замечал, а тут – пожалуйста... невеста?! Чего греха таить, пьяному и репейник цветком кажется. Да, на Петькину беду, у Марины ухажер был, здесь же, в их компании. Услышал Петькины речи позывные, вскочил, взъерепенился и на Метелина с кулаками. А гуляли на берегу Волги. И как всегда бывает в таких случаях, стали парни выяснять, кому Марина принадлежать должна. А та встала между ними, чтоб драки не случилось и праздника не омрачать, подумала и говорит:
– Я тому покорна буду, кто меня любит больше жизни своей. А любовь своей смелостью докажет. Видите мост через Волгу? Кто прыгнет с него, тот мне и хозяин… да хоть пожизненно!
Она-то по наивности думала, пока взбеленённые спорщики дойдут до моста, пока на ветру над рекой пройдутся, протрезвеют, остынут и вернутся. Наивная, ох и наивная! Не знала девушка о метелинской наследственности, не знала. Ухажер-то действительно, пока шёл, проветрился, посмотрел с моста вниз на волны и застыл от ужаса, а в Петьке словно сто фитилей в ногтях подожгли. Забрался на перила, зажмурил глаза и сиганул. Опомнился и протрезвел одновременно только в воде, увидев в нескольких сантиметрах от себя штыри из арматуры, которые на дне вокруг опор бетонных торчали. От мысли, что на одном из них он мог бы болтаться ужином для раков, холодную водицу покинул раскалённым снарядом. Подплыл к бетонной опоре, прижался и задрожал. И вдруг ему от собственного потрясения почудилось, что вместе с ним и опора трясется, и мост ходуном ходит, и даже берег реки шатается. Слегка успокоился только вечером, у себя в комнате в общежитии. А ночью проснулся от стука в дверь, и снова его залихорадило, как будто судьбоносные штыри вокруг себя разглядел. С трудом вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь, а на пороге Маринка. Торопливо втолкнула Петьку обратно в комнату, вошла и захлопнула защитницу деревянную. Чмокнула ничего не понимающего Метелина в кончик носа, усмехнулась, погладила по выключателю ладошкой, а когда свет погас, подпихнула Петьку к кровати и зашептала:
– Ну, что растерялся, храбренький, встречай хозяин свою хозяюшку!
И Петька встретил. А утром, когда понял, каким по счету был у Марины хозяином (сама в порыве страсти заболталась, клялась, что всех забудет), попросил ее больше не приходить. Марина зевнула, неторопливо оделась и только у двери осведомилась:
– А куда же любовь подевалась? Ты вынырнул, а она на дне осталась? А еще жениться обещал принародно, ты кто, трепло?
Петька пожал плечами. Что он еще мог ответить трезвый?
Однако с той поры Метелин больше никому не делал предложений и никогда не пил. Всем врал, будто у него аллергия!
Но среди сельчан так и осталась молва о Метелиных, непредсказуемых во хмелю.
ВСТРЕЧА
А минувшим летом как будто сердце музыкой наполнилось. Петр встретил Настеньку. Чуть ли не каждый день к ней ездил, разговоры вел то лирические, то философские, но без намеков. А сколько песен перепел под гитару и чужих, и собственно сочинённых! А сколько лугов перекосил, цветами девушку одаривая? Отец Настеньки однажды не выдержал, заявил:
– Если и дальше так дело пойдет, я сено скотине на зиму заготавливать не буду. А к чему, если ты его охапками каждый день носишь?
А Петька только радостно улыбался. И всё так гладко и сладко было, что Петькина мать, глядя на то, как у сына события полюбовно развиваются, испуганно крестилась:
– Только бы не сорвался до свадьбы! Только бы не напился! Только бы продержался! Ничего не отчебучил по пьянке! А то откажется от него Настенька! Я уже так к ней привыкла!
Не то что водку и самогон из дома, одеколон с гуталином вынесла. Так боялась!
Но время шло. Ничего не случалось, хотя многие с интересом наблюдали, что Петька до свадьбы выкинет. А Петька поухаживал, присмотрелся к девушке и зимою принял решение жениться. И Новый год свадьбой встретить, да какой! На два села праздник! А если решил, значит, к невесте ехать надо, сообщить, поделиться, выслушать! Брюки нагладил – хоть лучину стругай стрелками. Начистился, напарадился, к гитаре огромный бант привязал, а цветов то и нет. Как без них по такому ответственному случаю? Луга под снегом, сады в сугробах. Есть выход, но в райцентре, на вокзале. Там круглый год луга на прилавках.
И выгнал Петька безжалостно своего младого «Жигулёнка» на лед дорожный и морозы трескучие из теплого гаража. И доехал-то удачно, и цветов накупил недорого. А когда выезжал из райцентра, увидел у развилки – девушка мёрзнет, в шубке беленькой с капюшончиком. Росточком маленькая и ручкой, что веточкой, машет – подвезите, мол, люди добрые, не бросайте на дороге, на холоде, на ночь глядючи. Конечно, Петька остановился. Девушка торопливо открыла заднюю дверку, на мгновение замерла, разглядев шикарные цветы с гитарой на сиденье, но аккуратно поставила рядышком небольшую сумку дорожную, а сама впорхнула к водителю да печке поближе – на переднее. Едва присела, сняла рукавички вязаные с рисуночком да капюшончик скинула и волосы расправила. Метелин глаза-то от изумления и зажмурил. Да что Метелин – «Жигулёнок» и тот заглох, потрясённый красой попутчицы. Словно сотня солнечных одуванчиков, переливаясь всеми оттенками золотистого света, вспыхнули в машине. А махонький курносый носик и редкие крупинки веснушек на пухлых щёчках придавали чертам девушки такое миленькое детское выражение, что Пётр совсем растерялся, не зная, как обращаться к пассажирке. Но она, словно не заметив состояния ошеломлённого водителя (похоже, не впервые с подобным сталкивалась!), тихонечко, нежным колокольчиком пропела:
– А вам далеко? Не в Заречное случайно?
Пётр попытался ответить, но только открыл рот, боясь потревожить эхо её голоса, вальсирующее в душе. Он торопливо нажал на педаль газа, но затихший «Жигулёнок» даже с места не сдвинулся. Метелин ещё несколько раз надавил на педаль и скорее машинально, чем осознавая, что происходит, повернул ключ зажигания. «Жигулёнок» очнулся, недовольно вздохнул, что-то пробормотал резкое, но сдвинулся. Девушка взглянула на дорогу, потом на Метелина, затем снова на дорогу и вновь окутала Петра чарующим голосом:
– Так вы тоже в Заречное?
Метелин кивнул и с трудом выдавил:
– А вы... ага…... за... зачем… вы ту...… туда…-оттуда?
Девушка улыбнулась.
– Наполовину. Когда-то жила здесь, а после школы уехала с братом в институт поступать, теперь в гимназии работаю, в городе.
– Так вы уже и институт того... это... закончили? – спросил, заикаясь, Петр.
Словно свирель зажурчала – так девушка рассмеялась. Пётр искоса взглянул на её правую руку.
– И до сих пор не замужем?
Девушка нахмурилась:
– А что, запрещено?
Метелин смутился:
– Да я это так, к слову, уж больно, как бы это сказать, очень красивая вы – не бывают такие долго свободными.
Девушка усмехнулась, гордо вскинув голову, поправила волосы.
– А я жадная! Не хочу свою жизнь единственную на чужого мужчину тратить, вот встречу родного и за ним хоть... да хоть в тундру, на выселки.
Метелин едва в кювет не зарулил, изумлённый услышанным. Скорее продышал, чем произнёс:
– Как вы сказали? Жизнь единственную тратить на чужую, то есть чужого? Странно, откуда вы такое... я же матери недавно такое... А она говорит нет таких... в природе... не бывает...
Метелин задумался. Молчала и девушка, пристально и тоже с некоторым недоумением вглядываясь в Петра. Первым нарушил тишину Метелин.
– Вы,… выходит, к родителям в Заречное, на торжество, так сказать, пожаловали, Новый год встречать вместе. И то правильно, у нас как говорят: с кем встретишь год, с тем и проведёшь. Примета верная.
– Нет, родители с нами в городе, три года как переехали. А я к соседям бывшим на денёк-другой, по делам семейным.
– Поздравить решили? Тоже хорошо.
– А вы, я смотрю, такой любопытный, такой пытливый, видать, из рода графа Буратино! Вы со всеми так или я исключение?
Колокольчики исчезли, голос попутчицы зазвенел ехидной домрой. Петька сник окончательно, ссутулился, из-под шапки капельки пота выступили, в руль вцепился обеими руками, глядит на дорогу, а в ушах слова девчушки позёмкой вьются.
– Не обижайтесь! Пожалуйста!
Петька снял шапку, кинул на заднее сиденье, попытался улыбнуться. Почувствовав смятение парня, девушка тоже улыбнулась, в салоне автомобиля зазвучала ласковая арфа:
– Дело семейное, очень личное, местной барышни касается и брата моего. Вдруг вы знаете их, мы же в одно село едем, поэтому и... не надо. К чему разговоры лишние.
– Я из соседнего, а сюда... сюда потому, что вам надо. Да и по дороге... почти, – неожиданно для себя соврал Петька и, печалясь, подумал: ну вот, трезвый вроде, а чушь несу похлеще пьяного.
– И никого из зареченских не знаете?
Петька вздрогнул:
– Нет, откуда! – и опять слукавил. К Настеньке он торопился, к песне своей – Настеньке, с цветами и заветным предложением.
Долго ехали молча. Первой девушка заговорила. Начала тихо-тихо:
– Всё-таки расскажу вам, зачем в село надо. Не похожи вы на других, вроде чужой, а с лица… вроде знаю вас, видела, не глазами, а душой! Интересно, как вы к поступку моему отнесётесь? Осудите, наверное. А может, и подскажете что-то дельное. В общем, живёт в Заречном девушка, красивая, как бабушка моя говорила, «спасу нет». Если вы её увидите, влюбитесь сразу же, такая вот она, и другой подобной никогда ни встретите. Однажды и брат мой как ослеп, когда её увидел ещё школьницей. Всю жизнь только о ней и бредит. Вместе в школе учились, вместе в город уехали поступать, она в экономический колледж, а он в университет. И так всё славно и мило было, что мы не сомневались – вот оно, счастье настоящее! Редкое, сказочное, какого в реальной жизни не бывает. Поженятся не сегодня, так завтра, вместе всегда будут. А после университета брата моего, Петра, в армию забрали.
– Петра? – удивлённо переспросил Метелин.
– Ну да, Петра, а что, вы его знаете? – встревожилась девушка.
– Нет, что вы! – впервые за всё время улыбнулся Метелин, – просто меня тоже Петром зовут.
– Ой! – обрадовалась девушка. – А меня Верой. Ну, вот и познакомились, а то едем, как будто... совсем посторонние.
– И что с братом в армии приключилось?
Вера неожиданно всхлипнула, расстегнула шубку, достала белоснежный платочек, поднесла к повлажневшим глазам.
– В Чечне он служил, а там знаете, как нашим приходилось. Ранили его, да серьёзно очень, думали, не выживет, не встанет. Выжил, а вот встать не получается.
Петр усмехнулся:
– Понятненько. И, как в одной песенке поётся, порекомендовали моему тезке ковылять потихонечку и про невесту позабыть. Знакомая история, вечная, как тучи.
– Нет, вначале не так, она за Петром долго ухаживала, почти год. Но в село ей пришлось вернуться летом, и, как назло, встретила одного ловкача. Завалил её цветами, насулил горы золотые, обаял, очаровал и в итоге – на Новый год свадьба, а летом срок рожать. Брат как узнал об этом, вены себе порезал. Еле спасли. А сейчас совсем высох, сидит сутками, в одну точку уставится, а глаза, что пепелище, – искорки живой не сыскать.
Вера негодующе сжала ладошки в кулачки и кому-то погрозила в темноту.
– Уже и рожать, – хмыкнул Петька, – быстро сладили. И кто же брату об этом рассказать осмелился?
– Сама призналась в письме. А я лично, вот этими руками, и передала. Не приучена читать чужое.
– Теперь, так понимаю, хотите, пусть с ребёночком, но вернуть попытаться?
– Он с ней говорил по телефону, не получается пока. Уверяет, будто обожает проныру. Лукавит, конечно. У него дом отдельный, машина, должность солидная, условия – с инвалидом не сравнить. Думаю, она просто устала от того, что было, и решила как истинная экономистка. Но я же знаю: она любит брата, любит, не раз видела, как ночами ревела над ним. А я и с разлучником хочу встретиться, найти, объяснить, до какой беды брата довёл. Пусть от неё откажется. И она обязательно вернется к нам, пусть с ребёнком, лишь бы брат мой счастлив с ней был. Петя простит и на ноги встанет. Врачи говорят, надежда на выздоровление есть, да воля погашена.
– Не понял, что потушено?
– Жить брат не хочет, потому и не выздоравливает.
– Да, ситуация! – Пётр приоткрыл окошко, потянулся за сигаретами, но, вспомнив о присутствии Верочки, положил руку обратно на руль.
– А если новый ухажёр вас выслушает и пошлёт... скитаться по галактикам по Млечному пути или ещё хуже оскорбит?
Вера побледнела, нахмурилась:
– Вряд ли. Она уверяла, что он очень порядочный и очень добрый. Стихов много знает, сам пишет, музыку любит, цветы, а еще, что ни высеет, ни посадит, как на дрожжах растет, такие у него даже руки душевные. Нет, такие злыми не бывают. Такие могут понять... Может, он не знает ничего про ее прошлую жизнь...
– А вдруг ваша бывшая невестка ошибается и выдает желаемое за действительное, от любви все близорукими становятся? Или прикидывается ваш конкурентик пригоженьким перед свадьбой.
Верочка снова вскинула свои маленькие кулачки:
– Да я... я ему... я... всё лицо расцарапаю. Не пойдёт же он на свадьбу изодранным!
Метелин скептически ухмыльнулся:
– А вам его не жалко? Может, и он любить способен, да по-настоящему, не меньше, чем брат ваш?
Вера всхлипнула, вытерла платочком щёчки.
– Жалко, но он здоровый, а Петя больной, войной искалечен. Кому любовь нужнее? Кого спасёт, а кого добьёт...
– Да, ситуация! Где искать собираетесь вашего злодея-разлучника?
– Настя говорила, он в соседнем селе живёт...
– Настя! Вашу зовут... вы к Насте...
Чего угодно мог ожидать Пётр, но только не это имя. Резко затормозив перед наметённым сугробом, вышел, закурил, уныло глядя на снег, падающий в его ладонь. Он понимал, что совпадения в жизни такая же редкость, как два одинаковых рисунка у снежинок. Конечно, не подозревая, Вера рассказала о его Насте, да и о нём! Не бывает столько совпадений, не бывает! Но о каком ребёнке она говорит? Целовались? Да, но не больше... Как не существовало и договорённости о свадьбе. А тут – все даты обозначены, все сроки выверены. Странно.
Петр выкурил одну сигарету, затем вторую, третью выкинул, закашлявшись. И вдруг горькая догадка поземкой зазмеилась по душе. Вспомнил, как однажды спросил Настеньку, а не уйдёт ли к другому, мало ли в прошлой жизни было? Настя ответила, что ни к чему свою жизнь калечить, никто ей, кроме Петра, не нужен. А у самой по щеке слезинка скатилась, словно отрезала ею прошлое. Только теперь он понял, что имела в виду Настя. И того Петром зовут, и его Петром... Боится Настенька, вдруг забудется да имена перепутает... вот и вычислила его как «устраивающего». Взглянул Петька на небо, а оно как дёгтем вымазано, темнее его догадок. Вернулся в машину, не спеша, осторожно объехал сугроб и въехал на окраину села.
– Странная у нас всё-таки встреча, – первым нарушил гнетущую тишину Петр. – Один решил строго первого января новую жизнь начать с любимой женой и сегодня непременно сделать предложение, а другая на вулкане семейный очаг брату достроить пытается, родное с чужим соединить.
Вера удивлённо вскинула брови. Её голос вновь зазвучал настороженной флейтой:
– Насколько я поняла, это вы собирались с первого и по-иному. Вы так серьёзно верите в приметы? Впрочем, поздравляю! Уверена – всё будет, как задумали, таким, как вы, не отказывают. Глаза у вас... настоящие, не лукавые. Только скажите честно, вашу невесту не Настей зовут? Вы так внезапно из машины вышли, переживаете!
– Настей? – Петькины растерянность и скованность снежинкой растаяли. – Нет, не Настей, а... так же, как и вас – Верочкой. А ещё, добавлю, дабы больше никаких подозрений в наш адрес не возникало, у моей Верочки примерно такие же, как у вас, волосы, даже голос и глаза похожи. И любит она меня по-настоящему! Одного! Любит! И никогда не бросит ни слепого, ни глухого, ни больного! Никогда! Потому что любит! Успокоились?
– Угу! – девушка всхлипнула и затренькала печальным чунири*: – И шубка у неё такая же, с капюшоном...
– Точно, и шубка с подобным капюшончиком. Не вы одна так элегантно одеваетесь. Впрочем, пока мы выясняли, кто есть что да что есть кто, дорога кончилась, милая барышня. Если не ошибаюсь, вам сюда!
Метелин затормозил у дома, где жила его Настенька.
Вера испуганно посмотрела на открытую калитку.
– Верно! Извините, но я же вам адрес не называла. Как вы узнали?
А Настенька, увидев в окно знакомую машину, уже бежала навстречу, улыбаясь, накинув на домашний халатик белую пуховую шаль и пальто. Петр торопливо, чтобы не передумать, выскочил из «Жигулёнка», достал Верину сумку и гигантский букет цветов, протянул девушке.
– Пусть эти розы от вашего брата будут, хорошо? А ещё скажите Настеньке, что аисты в наше время детей не носят. Обязательно скажите! Она поймёт, всё поймёт, да и вы...
Настя, подбегая, увидела Петра с Верой и на какое-то время оторопело замерла. Этого оказалось достаточно, чтобы Метелин сел за руль, резко развернул машину, разгоняя беспечные снежинки, и с первыми порывами ветра выметнулся из села и растворился в зарождающемся вихре ночной метели.
* * *
Новый год Петька решил встречать один. Наглухо закрыться, дабы беды не натворить, и обязательно напиться. Родителям и друзьям соврал, что будет с Настенькой, и попросил не беспокоить. А сам 31 декабря купил три бутылки шампанского, бутылку дорогущего вина, фрукты, конфеты, двадцать восемь свечей. Тщательно прибрался дома, плотно занавесил окна, заперся. Включил телевизор, затем выключил – раздражал сильно. Взял гитару и тихонечко запел:
Вновь над светлой над рекой
тучи бесятся.
Гром да молнии гурьбой
без конца...
Пел долго, надрывно, одну и ту же песню несколько раз. Ближе к одиннадцати Петька зажег свечи и стал медленно бродить по комнате, дожидаясь полуночи. Пить совершенно не хотелось. За Настенькой он и не собирался ехать, знал от её отца, что укатила с Верой в город. Петька прилёг на диван, прикрыл глаза, пытаясь представить себе Настеньку, вначале хозяйкой за столом, потом танцующую вокруг ёлки. Но... Настин образ странно быстро погружался в серебристо-серый туман, а вспыхивал тысячами радужных весёлых лучиков Верин. За окном, тяжело вздыхая, шептала метелица, а Метелину казалось – это Вера его зовет. Где-то по сугробам пробирался человек, снег скрипел у него под ногами, а Петру чудилось, будто Вера к нему дорогу ищет. От нахлынувших мыслей грудь точно огненным обручем сдавило, сердце в ледяную полынью опустилось. Подошёл к столу, открыл шампанское, налил в огромный хрустальный бокал и поставил обратно. Взял в руки настольные часы и с такой силой стал протирать на них стекло, точно все стрелки и цифры решил стереть. Затем вернулся к столу, пододвинул к себе бокал и стал смотреть то сквозь него, то на переливающуюся радужными огоньками гирлянду. Пётр всхлипнул, взглянул на часы, провожая старый год, отпил немного из бокала и обхватил голову руками.
Настойчивого стука в дверь он не услышал, скорее почувствовал. Нехотя побрёл в сени, долго открывал неподдающийся замок, а когда наконец открыл дверь – обомлел. На пороге стояла Верочка. Пётр зажмурился, потряс головой, открыл глаза. Верочка не исчезла.
– Ты... вы... откуда? Ты, вы... как... тут... – озираясь, забормотал ошеломлённый Метелин. Как в тумане, слушал напевный голос девушки:
– Пётр, спасибо вам большое, что вы всё поняли тогда и не стали настаивать. Настя запуталась, смалодушничала, а теперь поняла, что брата моего любит – они уже и заявление подали, и ребёночек у них скоро появится. А я... Я тоже поняла... Пётр, мы совсем забыли договорить о добрых приметах под Новый год! Вы же сами сказали, с кем встретишь, с тем и про...
Их много, их очень много – добрых, настоящих, проверенных примет! И судьбоносных чудес, которые возможны только в Новый год...
Наталья ЛЯСКОВСКАЯ
Сок
– Мама, подай мне, пожалуйста, сок, – попросил из соседней комнаты сын.
– Какой ещё сок?! – завопила она, молотя по клавишам, как бешеная.
– Ананасовый...
– Сейчас! – не отрывая взгляда от клавиатуры.
«Так... «Это одно из многих чудес, которые творит Бог по молитвам верующих и предстательству святых, наших небесных покровителей...» О природе чуда что-то надо... Как мы понимаем чудо сегодня... Чудо не в том, чтобы... Тут хорошо бы цитату из святых отцов...»
Через полчаса сын снова позвал её. В голосе мальчика звучала обида:
– Мама, я пить хочу. Дай мне сок!
– Какой сок?!
– Ананасовый!
– Подожди же ты! Ну, подумаешь, хочет он пить. Подай ему то, подай ему сё! Я тоже хочу пить! А мне никто не подаёт! Нет, это какая-то катастрофа! Если я до пяти не сдам материал, мы останемся без денег! А мне ещё девять страниц надо написать!
«Господи, девять страниц. Я просто физически не успеваю... Голова болит... Нет сил. Я больше не могу! Почему, ну почему я всё должна делать одна? Потому что я одна. Я мать-одиночка, потому что у меня нет мужа, а у моего ребёнка нет отца. Я дочь одиночка, потому что мои родители умерли один за другим ещё пять лет назад. Я сестра-одиночка, потому что мой старший брат спился, скурился, угробил моих родителей и пропал в тюрьме. Я подруга-одиночка, потому что у меня нет никаких подруг. Подруги не любят подруг с проблемами, а я такая подруга – сплошные проблемы. С деньгами, со здоровьем, с сыном... Подай ему сок...»
– Иду, иду! – закричала она, на миг устыдившись.
Сын промолчал.
«Чтобы святая вода оказала свое целебное действие, необходимо, чтобы души были полны светлых помыслов, а руки – добрых дел, – в бешеном темпе печатала она. – Перед прия-
тием святой воды надо прочесть такую молитву...» Так, где взять текст молитвы?»
Она свернула файл, заскочила на яндекс, ввела ключевое слово поиска, заметалась по сайтам.
«Ага, вот она: «Господи Боже мой, да будет дар Твой святый и святая Твоя вода во оставление грехов моих, в просвещение ума моего, в укрепление душевных и телесных сил моих, во здравие души и тела моего, в покорение страстей и немощей моих по беспредельному милосердию Твоему молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих. Аминь». Аминь, аминь...»
Голова болела невыносимо, горела, а из щелястого окна «хрущёвки» тянуло ледяным сквозняком: на улице стоял двадцатиградусный мороз.
Она заплакала.
Слезы горячо брызнули на очки – словно из лейки на них прыснули...
«Надо встать, принять лекарства... Половинку амлодипина, половинку энапа, коринфар под язык... Где-то 180 на 100, не меньше. Некогда, некогда, каждая секунда дорога... Гад начальник: «Мне, Ольга Васильевна, глубоко по барабану, кто там у вас дома болеет. Статья должна быть сдана в срок. У меня типография, поставщики, реализаторы, рекламщики, планы, графики... Если каждый будет срывать их, через месяц мне придётся сидеть с кружкой у метро, а не издавать самую популярную в стране православную газету!» Вот так. Православный ты наш... Глубоко ему по барабану... Это как совместить: «глубоко» и «по барабану»?! Ты русский язык сначала выучи, тупица, выскочка новорусская! Сам вчера крестился, а туда же, православное издание выпускать... Материалы «по теме» надо заранее готовить, за-ра-не-е! А не в последний день. Крещение через два дня, а он спохватился... Ах, да и я-то хороша. В церковь не хожу, а заскакиваю, как татарин с набегом: свечки расставила, записки подала, лоб перекрестила, к чудотворной припала – и бегом вон. В Крещенскую прорубь в этом году не получится... Ну что ж, если нельзя. Надо смириться. Надо смириться. Опять смириться...»
Мысли раскаляли голову, а руки делали своё дело, порхали по клавишам, как две скрюченные птички – она умела печатать только средними пальцами, но зато очень быстро.
Пространная ссылка на Евангелие прибавила к статье ещё абзац. Постраничный указатель нехотя перескочил на цифру 7.
«Так, надо ещё столько же... Мамочка родная, не успеваю!»
Паника накатывала волнами, мешала сосредоточиться, давила на сердце, камнем шибала по голове.
Она жила на грани срыва, ощущая себя почти что уже в другом мире – нереальном, колышущемся...
Сын молчал, и она, полностью погрузившись в материал, совершенно позабыла о нём, позабыла даже о его существовании в мире, даже о том, что когда-то вообще рожала ребёнка, радовалась, кормила грудью, учила ходить...
Ходить.
Вдруг, на мгновенье, как утопающий из воды, выскочила из текста, вскинула голову:
– Сынок!
– Да.
– Ты как?
– Нормально.
– Я сейчас, сейчас, ладно? Чуть-чуть ещё потерпи, а... – приговаривала она, успокоенная его ровным голосом, лихорадочно выщёлкивая:
«...А там, где люди жаждут чудес из простого любопытства, а не из желания спасения, они не происходят. Именно об этом говорил Иисус Христос: «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему». Поэтому Церковь и священнослужители призывают людей с верой и чистым сердцем...»
– Господи, прости меня! – вдруг вырвалось у неё из самой глубины души, из сердца нечистого, замутнённого отчаянием, злобой на окружающий жестокий мир, обидой на его несправедливое устройство, по которому, как она считала, всё самое тяжкое, горестное, беспросветное доставалось – ей.
Но ведь это была неправда!
И у неё в жизни было много доброго, светлого, хорошего, было много любви!
Были любящие её родители, брат, бабушка...
Был любимый мужчина, от которого она родила любимого сына.
Сыночка своего милого, круглоголовыша своего ненаглядного...
– Сыночка!
– А?
– Ты в порядке?
– Да, мам. Сколько ещё страниц?
– Пять. Я сейчас, я быстро...
– Не спеши. Я подожду.
– Спасибо, милый, радость моя. Ты не обижаешься?
– Нет, что ты...
Где-то на самых задворках подсознания прозвучал сигнальчик: что-то не так! Что-то в его голосе почудилось странное, непривычное, что-то не соответствующее, не такое, как всегда...
«Наверно, всё-таки обиделся. Но терпит. Мужчина мой. Молодец. Ведь для меня так важно не отвлекаться. Не отвлекаться. И всё сдать вовремя. Тогда у нас будут деньги – на лекарства, на еду, на сок... Сок! Я сейчас, я быстро...»
Она опять затарахтела, с удвоенной силой набрасываясь на клавиши:
«История хранит массу примеров исцеления...»
Минут через сорок она выпрямила гудящую спину.
Ещё страничка – и всё!..
До дедлайна оставалось всего полчаса.
«Успею», – с удовлетворением подумала она и...
...вдруг вскочила, офисный стул на колёсиках отлетел далеко в сторону, грохоча по полу, как каменный дождь; с безумными глазами влетела в соседнюю комнату.
Сына на диване не было.
Колени подкосились.
Почти падая, на непослушных ногах, она рванулась на кухню.
Сын сидел на полу и пил из пакета ананасовый сок.
Улыбнулся ей навстречу серебристым сиянием глаз.
У неё сжалось горло, перехватило дух.
– Ты... как... это? – еле выговорила.
– Просто встал. И пошёл, – сказал он. В голосе была радость, а ещё, одновременно, – огромная, вселенская усталость.
Она села на пол рядом с ним, трогала его босые ноги, ласкала, нежно массировала.
– Серёженька, ножки твои... Как это?! Ведь врачи... ведь не мог... а ты...
– Смог вот.
– Ты не упал?!
– Нет. Ну... почти, – неловко оправдывался он, неизвестно за что. – Просто сел неудачно.
Она снова осмотрела его всего, с ног до головы, общупала, чуть не тычась носом в макушку, обследовала виски, за ушами, руки, живот, снова ноги: нигде ни синячка, ни красноты – правда цел!
– Серёженька, прости!!!
– Да что ты, мам. За что мне тебя прощать? Ты у меня ангел.
– Да какой из меня ангел...
Ангел должен быть сильным, охранять своё дитя, беречь.
А она не уберегла: четыре месяца назад её пятнадцатилетний сын ехал на велосипеде и его сбил какой-то черноволосый отморозок на иномарке. Последствия – переломы, сотрясение мозга... и неподвижность.
Четыре месяца.
И вот...
– В следующий раз я тебе сам сок подам, – гордо сказал он.
И наконец не выдержал. Заплакал.
Сидел, опираясь спиной на пятилитровую бутыль, с которой она собиралась идти в храм за Богоявленской водой, и плакал.
Как же мальчик оказался на кухне?
Ведь он не мог встать...
– Я не верю, – сказала она, продолжая теребить его ступни, лодыжки, голени, гладить по мословатым мальчишечьим коленкам.
– Ну, смотри, – снова улыбнулся сын.
Он вытер слёзы ладонью, поставил пустую пачку от сока на пол, руками упёрся в холодильник, спиной – в стену.
И встал.
Она вся напряглась, готовая в любую секунду подхватить, обвить, стать опорой...
Ноги он ставил странно, неправильно, не так, как это делают все нормально ходящие люди. Косолапил, ступни при каждом шаге образовывали широкий угол; качался, цеплялся руками за мебель и стены.
Но шёл.
Добрался до своей постели и упал на неё.
Всё это время он улыбался.
Потом глубоко вздохнул, закрыл глаза.
– Мам, иди, ты же не дописала?
– Да гори всё оно огнём! – завелась было она, но тут же осеклась...
Она писала о чуде, о Крещенской воде.
И чудо произошло.
За что?
Ведь она... мысленно ругалась, проклинала свою жизнь, злилась. Она такая... недостойная. Грешная.
А чудо всё равно случилось.
Она поцеловала сына в шею, укутала, подоткнула одеяло и снова вейнула на кухню – маленькая, лёгкая, как сухой, рано увядший листик.
Да, у неё есть бутыль для Крещенской воды.
Пустая! Крещенской воды она собиралась набрать только через два дня.
Сын пил сок. К тому же – чудо свершилось ещё до того, как попил. Он встал для того, чтоб попить...
Он просил её принести ему попить, а она не смогла оторваться от компьютера, поднять задницу со стула.
«Господи, как стыдно, какая я плохая мать!
Господи, спасибо тебе за то, что я плохая мать: если бы я бросила работу и принесла ему сок, может быть, он бы не встал...»
Она запуталась, помотала головой.
Схватила пакет с остатками ананасового сока, кинулась в свою комнату, откусила половинку от одной таблетки, другой, допила сок.
И в ужасе отпрянула от резко зазвонившего телефона.
Наверняка главный её добивается!
Сейчас будет шкуру спускать...
Ну и пусть, пусть – у неё радость великая, счастье, чудо!
Её теперь ничем не напугать, не омрачить.
– Алло.
– Оль, привет, – заорала в трубке соседка по лестничной площадке Светка, матершинница, гроза всего двора, у которой Ольга нет-нет да перехватывала сотню-другую «до гонорара». Светка всегда давала без напряга, с отдачей никогда не торопила. С деньгами у нее было всё о’кей – Светкин муж Толик работал в автосервисе. – Я пирогов навертела – хренову уйму! Вку-усные-е-е! Не знаю, куда девать. Толян машину погнал в Ростов, а нам с Катькой стоко не съесть, пропадут. Они ведь хороши, пока свежи. Открой дверь, счас тебе Катюха занесёт штук сорок. Тебе ж, поди, некогда у плиты колбаситься...
– Ты чего, Свет, – растерялась Ольга. – Спасибо, конечно...
– Ешьте на здоровье, – смачно ответила Светка.
Ольга обрадовалась: еда на сегодня-завтра у них с Сережей есть, да ещё и какая вкусная! Светка готовит классно. Ей тоже захотелось поделиться хорошим:
– А у меня Серёжа на ноги встал, представляешь! До кухни дошел! Соку попил!!!
В ответ её почти оглушили громкие вопли соседки, выражавшие восторг по поводу Серёжиного выздоровления.
Распрощавшись с соседкой, Ольга положила трубку. Телефон тут же снова зазвонил. Она решила, что Света ещё не все восторги ей высказала и с теплотой в голосе произнесла:
– Да, слушаю.
– Здравствуйте, Ольга Васильевна, – неприятно поприветствовал ее невидимый начальник.
У Ольги что-то противно дзенькнуло в животе.
Но нет, она не поддастся, хватит!
– Здравствуйте, Олег Павлович.
– Ольга Васильевна, я вам хочу сделать выговор, – тем же неприятным тоном сказал начальник.
«Ну да, чего от тебя ещё ждать», – подумала она, сжав зубы. Следующая фраза ошарашила:
– Знаете, Ольга Васильевна, вы слишком плохо относитесь к людям...
«Ничего себе! Я ещё и к людям плохо отношусь!» – мысленно возмутилась она, а вслух бесцветно спросила:
– И в чём же это выражается?
– Да в том, что если бы вы не заносились, не упивались своим несчастьем, а нормально поговорили со мной, прояснили ваши домашние обстоятельства... короче, рассказали, как именно (он подчеркнул эти слова) ваш сын болеет, мы бы избежали многих тёрок и недоразумений. Знаете, люди по-разному болеют: у кого насморк и чесотка, а у кого диабет или там гепатит. Мне только сегодня стало известно... какого рода болезнь у вашего сына. Так что можете не писать материал, приезжайте, я вам и так денег дам. Потом разберёмся. Отработаете, я же вас знаю.
– Я уже почти закончила... – пискнула Ольга.
Он помолчал.
– Ну, ещё лучше. Метните текст мне на емелю, я сам допишу, если надо, доработаю. И это... держитесь там. Знаете, чудеса бывают...
Она хотела сказать ему, что чудо уже произошло, но почему-то решила сделать это потом. Вытерла выступившие слёзы и еле вывела дрожащим голосом:
– А вы, Олег Павлович, оказывается, очень добрый человек. Простите, что я сразу этого не рассмотрела...
* * *
Закончив разговор, Олег Павлович положил трубку, достал из ящика стола раскладное зеркало и внимательно себя в нём рассмотрел.
«Как она это искренне, от души сказала – «вы добрый человек». Гм, я – добрый человек?»
Ему почему-то было очень приятно, что Ольга так его назвала, но и немножко стыдно – и за то, что он «проявил мягкотелость», столь непопулярную среди его бизнес-знакомых, пусть даже и издающих «литературу православного направления», и за то, что его назвали «добрым».
И всё-таки это было очень, очень приятно...
Олег Павлович улыбнулся, посмотрел в окно с двенадцатого этажа на сияющие под солнцем и морозом московские просторы, о чём-то поразмышлял, сел за рабочий стол и принялся привыкать к мысли о том, что он – добрый человек.
Привыкание шло легко.
Олег Павлович снял трубку, позвонил жене и молодым, полным любви голосом, произнёс:
– Лесик, я тебе давно говорил, что ты у меня красавица?
Лесик, которая никогда не была красавицей, но искренне любила мужа, который стремительно чужел – она с тревогой замечала в нём день ото дня обостряющиеся признаки превращения в жёсткого бизнесмена, – вспыхнула от счастья на другом конце трубки...
Но это уже история не про сок.
Это история – про красные пионы.
И я расскажу ее в следующий раз.
