Наталия Замулко-Дюбуше

Мать увезли в больницу. Я смотрела на удаляющуюся машину «скорой помощи», и кроме пустоты и боли в душе ничего не было. Мы думаем, что наши матери бессмертны, как и их любовь к своим детям. Да разве одна я такая в свои 40 лет с тремя детьми и работой? Всё в этих буднях, обязанностях и гонке кажется главным, только не самые близкие, они подождут.

Сижу на работе, перебираю в памяти вчерашнее свидание с матерью в больнице. Ей полегчало. Даже в отдельную палату перевели.

Зазвонил телефон. Отец на проводе – мама умерла! В шоке после известия, он вышел на улицу в больничном халате и так дошел до дома километров шесть. И нет смысла уже звонить никуда. Мама умерла ночью, тихо, от остановки сердца и с улыбкой на губах. Наверное, увидела в последний миг: за ней пришли ее давно ушедшие близкие, обрадовалась встрече. А у меня воспоминание о нашей последней встрече – голова на краю подушки, провожает меня взглядом, и я подсознательно не спешу к двери, чтобы подольше побыть в поле ее зрения...

– Вот и всё, ты одна, мать своим детям, сильная и всё сможешь, – слова мужа, собирающегося на парад. На тот момент ему осталось быть моим мужем год. Тоже не ожидала, что резкий поворот судьбы унесет меня за 3000 км от дома в другую страну. И «долги» мои, грехи мои, перед всеми, кого оставлю, со мной двинулись в путь.

...Из окна моей ведомственной квартиры видно пятиэтажное белое здание со множеством балкончиков, на которых масса цветов, но больше всего герани. Это и есть последнее пристанище пожилых людей. И я тому зданию – хозяйка. Дневная работа, ночные дежурства, уборка, ресторан, круглосуточная привязка к его 75-ти обитателям и 15-ти сотрудникам. Забуду о поездках на родину. Уходя с работы в восемь часов вечера, переключаю телефон фойе (так здесь называют дом престарелых) на служебную линию дома, «бип» всегда пристегнут к кармашку халата. Не имею права с ним расстаться ни на секунду, ночной вызов может прозвучать в любой момент. Здесь деньги даром не платят за работу, делай что положено и еще больше. Жизнь стариков станет моей. Чистые листки останутся в глубине письменного стола, только память будет шелестеть своими страницами. Запоминай и работай. Часть моей зарплаты нужна дочери – студентке Сорбонны в Париже.

В подобное заведение люди стараются попасть попозже. Они продолжают жить в своих домах, квартирах до момента, когда почувствуют – всё стало сложно. Сложно запомнить чередование и прием медикаментов, нет сил убрать жилище, не одолеть дорогу к магазину, не донести корзину с провизией. Даже собственная машина уже не слушается, реакция не та стала. А квартиру или дом с уходом в фойе государство не забирает. Ее можно сдавать. Половины пенсии хватит проплатить за проживание. Квартиры в фойе отличные, однокомнатные и двухкомнатные, причем туда можно взять свою мебель. Всё тогда знакомо, нет болезненной перемены места и привычек. Дети и внуки всегда могут прийти в гости.

Понятного нам, славянам, патриархального уклада жизни в Европе нет, может, его здесь никогда и не было. Мне кажется, он возможен на великих просторах, берет свое начало в глубинке, там, где человек ближе к природе и где развита духовность, почитаются обычаи, где старшее поколение передает опыт младшему. Именно этим Европа не может похвалиться. Но она решила вопрос о пожилых людях, руководствуясь защитой индивидуума, а именно созданием структур, которые укрепляют общество, как арматура при возведении дома. Пример для остальных, а пример – он всегда одна из составляющих начал нашего развития. Уровень страны и общества характеризуется отношением к старикам и детям. Это не общая фраза. Я увидела это собственными глазами в фойе, а также наблюдала заботу о детях: во Франции  даже дети нелегалов обязательно должны учиться в школе, быть в садике, их туда принимают в обязательном порядке.

Бернар

За час до обеда он усаживался на лавочке в холле и через большие стеклянные двери ресторана смотрел, как я накрываю столы. Я тоже иногда поглядывала в его сторону и фиксировала в его глазах не предвкушение будущей трапезы, а интерес к движению самой жизни.

Для пенсионеров, ушедших от общественных обязанностей, жизнь замедляла свой ход, оставляя старикам меньше движения, контактов. Бернар болен, у него рак, он еще относительно молод, чтобы очутиться в доме престарелых, ему всего 65 лет. Видимо, родственники решили, что так будет лучше. Болезнь может течь медленно, а в хороших условиях он еще поживет, окруженный заботой персонала. Одинокий. «Последний из могикан», он из того времени, когда после революции в России казачество очутилось во Франции. Сам Бернар уже родился здесь. Все они, эти казаки и белая гвардия, давно лежат на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Бернар не обращался ко мне по имени, он придумал мне другое – Анастасия. Говорил, что я так величественна, как дочь убиенного царя. В его квартире были вещи из прошлой эпохи, казацкая шинель с башлыком, сабля и фотографии его родителей.

– Бонжур, принсес Анастазья, – приветствовал он меня в холле, брал мою руку, наклонялся, чтобы поднести к губам, но не впечатывал в нее поцелуй, просто его дыхание теплом касалось ее. Я поддерживала его игру и тоже клонила голову в приветствии с коротким обращением: «Месье». Этикет был соблюден.

Тот май выдался очень теплым, возле фойе расцвел куст роз. Остановилась вдохнуть их аромат. В это время на стоянку возле нашего офиса заехала машина, оттуда вышел незнакомый мужчина, заторопился к двери, боковым зрением увидел меня возле роз и изменил свое направление.

– Вы, наверное, Анастасия? Бернар нам о вас рассказывал. Он в больнице, дела очень плохи, я приехал за его одеждой.

Я не знала о госпитализации Бернара, в выходные была дома с мужем, подменяла на работе меня коллега, Сесиль.

Мои руки во время осмысления этой новости сами собой сорвали несколько веточек роз, которые я протянула родственнику Бернара:

– Передайте ему от меня.

Взгляд мужчины угас.

«Цветы могут не успеть», – подумалось мне.

Через несколько дней мы уже готовили бумаги Бернара для нотариуса.

Родственник взял папку в руки и сказал:

– Бернар умер, держа в руках ваши розы...

«Успела, – подумала я, – проводить Бернара розами».

Югет

Не все старики радостно переезжают в фойе. Скорее те, которые сумели примириться со старостью. Иные тащат груз своего характера, который с возрастом становится тяжелым, как вериги.

Такой была Югет в свои 83 года. Живя в собственном доме, она часто ссорилась с дочерью. У той была работа, трое детей, как могла, она уделяла внимание матери, но депрессия, старческий психоз не облегчали ее участь.

В общем, Югет очутилась у нас. По тому, как не хотела старушка ни с кем знакомиться, общаться, приходить обедать в ресторан, было видно: «приживание» ее растянется надолго или может совсем не состояться. Хотя помню, как Югет вместе с дочерью подписывала документы, чтобы обосноваться в фойе – значит, решилась, но с миной обиженного ребенка.

Югет исчезала из фойе на целый день и к вечеру мы уже начинали беспокоиться, вернется ли, звонили ее дочери, т.к. мобильный телефон нашей подопечной не отвечал. Так и повелось, мы в тревоге за Югет, а она молча несет свое обиженное лицо в фойе вечером, не объясняя ничего.

Однажды в выходные Югет пошла к дочери на обед, повидать внуков, там произошла очередная ссора и она ушла из дома, хлопнув дверью. Уже к вечеру мне начала звонить ее обеспокоенная дочь, задавать вопросы о матери, на которые у меня ответа не было. Но предчувствие, моя интуиция уже включили свои сигнальные огни – история плохо закончится. И звонок в полицию ничего не дал, там принимают анкету на розыск только по истечении трех дней с даты исчезновения.

Нашел Югет работник муниципальной службы, проверяющий чистоту на берегу реки. Наша пациентка утонула, совсем близко от дома дочери. Так и осталось загадкой, оступилась ли Югет, или добровольно шагнула в реку, которую практически и вброд можно было перейти? Уж кому-кому, а дочери Югет можно посочувствовать. Эту «вину» она будет прокручивать в своей голове до конца дней своих.

На похоронах, в церкви, друзья и родственники говорили о покойной только хорошее. Одна фраза осталась в моей памяти:

– Прощай, непокорная Югет, ты сыграла последнюю партию своей судьбы, ушла из мира, который уже перестал радовать тебя.

И вспомнилась мне Далида-певица, она почти то же написала в своей последней записке, только сформулировала покороче: «Жизнь уже не радует меня».

Раймонда

Все пенсионеры в фойе, в основном, были в возрасте от 85 до 95 лет. Долго живут французы. Беды и испытания у каждого свои, и волнения эпохи, в которой приходилось жить, не обходили их стороной. Но дисциплина в образе жизни, сама любовь к ней держат их в этом мире. И еще – умение быть спокойными. Так было и с Раймондой. Она не имела детей и появилась у нас в преклонном возрасте. Предусмотрела хорошую страховку в случае смерти, т.е. похоронное бюро берет на себя всю процедуру похорон. Но это на бумаге, а в жизни всё может происходить по-другому. Раймонда уже давно болела, не вставала с постели, и персонал заботился о ней, меняли постель, купали, кормили, разговаривали с ней. В ночное время с ней находилась сиделка, которую нанимали. Ночами и я была неподалеку.

На этот раз вызов шел из квартиры Раймонды. Сиделка, это она нажала на кнопку вызова, была очень растеряна.

– Мадам, Раймонда умерла, и я не знаю, что делать, такое впервые в моей практике.

Худенькое тело Раймонды было еще теплым. Челюсть отвисла. Вспомнила, как когда-то слышала, покойнику надо подвязать подбородок платком, закрепив узел на голове, что мы и сделали. Потом я спустилась в бюро, открыла досье Раймонды, где должны были быть нужные телефоны – похоронного бюро и ее лечащего врача. Набрала первый номер, трубку поднял дежурный похоронной службы и сказал, что приехать они смогут не раньше 8 часов утра при условии, что к этому времени лечащий врач уже выпишет свидетельство о смерти.

– Но вы же должны заняться телом раньше, через 2 часа покойница уже закостенеет!

– Ничего страшного, мы ее оденем, правда, руки придется ломать, – объяснял спокойно сотрудник похоронной службы.

Второй звонок был лечащему врачу, он тоже объяснял регламент, что его рабочий день начинается в 8 утра.

Я поднялась в квартиру Раймонды, где сиделка металась из угла в угол на грани нервного срыва.

– А теперь слушайте меня, – сказала ей. – Мы сейчас омоем тело покойной, оденем в чистую одежду. Не могу я позволить, чтобы Раймонде утром похоронная служба ломала кости. Не бойтесь, Раймонды нет, есть только ее тело.

И мы сделали всё необходимое. К 4 утра, прибранная и упокоенная, Раймонда лежала на своей кровати.

В 7 часов утра я уже была на работе. Увидела и врача, и работников похоронной службы. Последние подошли ко мне и поблагодарили.

– Платок мы сняли. Спасибо за всё.

Я промолчала.

Раймонду увозили от нас уже в закрытом гробу, и я подумала: еще одна душа отправилась в свой путь через Стикс. Говорят, что ушедшие, переплывая через эту реку, забывают всё, что с ними было на этой земле. Мы же не забудем их, до того берега, на котором, в лодке с веслом, нас ждет Харон.

Катрин

Мы привыкли не говорить о болезнях с нашими пациентами. Просто помогали преодолевать каждый подаренный им день. У Катрин была лейкемия. Это не мешало ей в период ремиссии жить нормальной жизнью, бывать на экскурсиях. Однажды она побывала в Лурде. Это место, где святой Бернадетте явилась Дева Мария, там, в гроте, и забил источник с целебной водой. Привозили они и нам, персоналу, эту воду в белых пластмассовых бидончиках. Один долго хранился у меня, пока я не отдала невестке вместо «святой воды», как принято у нас называть ее. Память из моего детства, когда баба Галя ходила со мной к церкви, где священник вытягивал воду из колодца, опускал туда серебряный крест и читал молитвы, а люди потом несли домой заветные бутылочки. Пригодятся.

Беда чаще приходит ночью. Мой «бип» подал частые сигналы и высветилась комната Катрин.

Открыла дверь и увидела везде лужи крови, в ванной, гостиной, и сама Катрин, сидевшая на полу, упираясь спиной в кресло, тоже была в крови.

По долгу службы мне приходилось много раз посещать курсы оказания первой помощи больному. Сейчас надо было поднять Катрин, усадить в кресло и пытаться остановить кровь, которая лилась, как вода. Это получилось с большим напрягом для спины: чтобы поднять живого, но обессилевшего пожилого человека, нужно приложить в три раза больше усилий, чем при поднятии в обычном состоянии. Зато кровь перестала хлестать.

Звонок в госпиталь получился не такой быстрый, т.к. надо подробно объяснить врачу, что произошло, диагноз, возраст, адрес – всё для того, чтобы выслали целевую бригаду.

У меня в запасе было минут десять на уборку. Босая, скользя по липкой крови, я бегала в ванную и обратно с тряпкой, с трудом смывая кровь, которая стала застывшей скользкой массой. И одновременно успокаивала Катрин, что вот – кровотечение остановилось, врачи едут, всё будет хорошо. Она мне вторила в унисон, извиняясь за то, что ночь моя пропала, что я должна мыть всё, и снова просила прощения. Смывая эту кровь, мне казалось, что я неистово боролась с чем-то страшным, возможно, этой самой лейкемией, у которой белые кровяные тельца победили все красные. Катрин уходила на моих глазах. Я расплакалась от бессилия и необратимости процесса.

Катрин увезли в госпиталь. Там ей стало лучше. Узнала об этом, позвонив ей в палату на следующий день.

– Вот видите, Катрин, всё обошлось. Скоро вы вернетесь к нам, весна идет...

– Нет, – спокойно ответила Катрин, – я уже отсюда не вернусь.

Катрин умерла на третий день после госпитализации.

Спрашивала у своих коллег, как они после прощания с нашими жильцами могут оставаться всегда такими улыбчивыми, внимательными и спокойными?

Ответ был прост – мы не должны привязываться душой, надо уметь переворачивать страницы, иначе не хватит сил выполнять свою миссию. Это как у врачей, они должны спасать больного, отключая свои эмоции.

Моя славянская натура функционировала по-другому. Чувство вины, эти долги по отношению к другим помогали бороться до конца, но забирали и мои силы.

Многое, кажется, даже всё, ушло из моей жизни – умерли отец, муж, брат, дочь, многие друзья. Даже Париж, в который я стремилась, не затмил своей культурой, архитектурой, историей печаль от потерь. Я вернулась в наш городок. В тишине музыка жизни звучит громче, а вечерние молитвы проникновеннее.

Тешу себя надеждой, может, успела отработать свои долги тогда, в фойе, помогая старикам, раз все мои дорогие и ушедшие в мир иной не увидели мой образ перед собой в последнюю минуту, не ощутили тепло моей руки, – не смогла их проводить. Ответ только у Бога, через его основную молитву... остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим...