Сергей Бахмустов

Семейству помещиков Струйских повезло: о них помнят, их знают, о них пишут. Увы, не сами они тому причиной: Леонтия Струйского угораздило стать отцом поэта Александра Полежаева, и отблеск славы знаменитого бастарда пал на всех властителей из Рузаевки, благо исследователи, открыв это семейство, нашли в них не только крепостников, но и оригиналов, удивлявших немало даже современников. Низкий поклон Ивану Дмитриевичу Воронину, разыскавшему и опубликовавшему много документов о Струйских; одновременно и архивы открыли новые любопытные страницы истории села, рождавшегося трижды: сначала как татарской деревеньки, потом как русского села и в завершение – как города, транспортного узла. История Рузаевки начертана не на последних страницах нашей местной летописи, ибо село это периодически оказывалось местом общественных разломов, в его судьбе сыграли свою роль многие процессы, зарождавшиеся в толще России, и самые разные факторы социально-политического бытия, менявшие жизнь людей.

Своим появлением Рузаевка обязана колонизационной тактике московских государей, стремившихся поставить себе на службу извечных соперников в политическом противостоянии Востока и Запада – татар. Ветшавшие осколки некогда могущественной Орды еще доставляли немало хлопот Руси, но внутренние ордынские противоречия выталкивали в пределы Московских владений все больше мурз с людьми, которые поступали под руку Великих князей и со временем приобретали все большее значение при защите восточных рубежей рождавшейся в муках огромной державы. Так было в эпоху борьбы с Казанским ханством, когда возникло Касимовское княжество, так происходило и позднее, когда служилые татары, отличные наездники и храбрые воины, использовались наравне со стрельцами, казаками, солдатами в освоении новых территорий при царях Алексее, Федоре, Иоанне, Петре, и даже раньше – в Смутное время и при первом Романове. Татары-рейтары воевали в полках И. Хованского, Ю. Долгорукова, Ю. Борятинского, стояли сторожами по засечным чертам, привлекались для походов против Крыма, Литвы, шведов.

С середины XVII столетия обширные татарские колонии из пределов Касимовских и Темниковских шагнули в Приинсарье, на новую оборонную черту, в Саранский уезд. Службой мурзы приобретали новые земли,  именно таким дарениям обязаны своим рождением многие села вокруг Рузаевки, да и сама Рузаевка тоже.

Традиционно годом основания Рузаевки считается 1631-й, когда татарскому мурзе Уразу за верную службу было даровано от царя Михаила Федоровича поместье по Большой посольской дороге «от Пайгармы едучи за рекою за Инзарою по обе стороны речки Шебдас до речки до Инзары, да на речке Сузгарье и по речке по Сузгарье до речки Пишли вверх до атаева рукава». То, что мурза Ураз происходил от касимовских татар, подтверждается и другими документами более позднего происхождения, прямо называвшими первого владельца Рузаевки касимовцем. Документы недвусмысленно говорят и о том, что сын Ураза, Сарай Емашев, он же Тонкачеев, неплохо освоился на новых дачах и даже их приумножил, получив в 1672 году еще солидный кусок пашни и покосов, а дети его, Сулейман и Юсуп Тонкачеевы, в 1695 году еще приумножили делово наследство.

Из старинных бумаг можно сделать еще один вывод, что уже в первые десятилетия своего существования Рузаевка утратила первоначальное этническое однообразие. Хотя данные о русской колонизации Приинсарья не отличаются количеством и бесспорностью, они дают возможность предполагать, что еще до возведения Саранской засечной черты «утеклецы» из Верхних городов и старых русских уездов оседали на вольных землях лесостепи, где не чувствовалась еще тяжелая длань царевых приказов. Мурза Ураз, вступая во владение отведенными дачами, получил и стихийно сложившиеся группы крестьянских усадов, никем еще не зарегистрированные. А дальше, как и во многих других случаях, началась концентрация населения по вероисповедальным признакам. В одних случаях татары-поселенцы вытеснили русских, и они переселились к своим, православным, в других – русские вытеснили татар, приняв к себе крестьян-христиан, как, очевидно, и произошло в Рузаевке. На это соображение наталкивает то обстоятельство, что на протяжении XVII века Рузаевка дважды меняла имя: сначала она называлась Михайловским Рузаевкой тож, потом Архангельским Рузаевкой тож. А это означает, что в сельце или дважды строили храмы, или же храм был один, во имя Архангела Михаила, но называли его в разные годы по-разному, то по имени, то по чину. Но раз так, то смена названия обязательно увязывалась с выдачей нового антиминса, а это происходило после крупного ремонта или перестройки церкви. В грамотах начала XVIII столетия иногда мелькало и третье название – Никольское Рузаевка тож, что является свидетельством строительства новой церкви во имя Николая Угодника в эпоху Петра Первого. Так как дубовые храмы могли существовать без особых затрат на капитальное обновление не менее полувека, то дату строительства Архангельской церкви можно отнести ко времени правления патриарха Никона и  к молодости Алексея Михайловича. Христианский элемент в Рузаевке уже в первые полтора десятилетия ее существования оказался настолько сильным, что возник приход, способный выдержать столь серьезное финансовое начинание, как строительство дома Божьего.

Хистианский элемент предопределил и трагедию рода Тонкачеевых, оказавшихся магометанскими владыками православных душ, что для православного государства нормальным назвать было трудно. Такое положение беспокоило еще первых царей Романовых, долго искавших соломоново решение ими же и созданной проблемы. Нечто похожее происходило во многих имениях юго-восточной Руси, а наш край в этом отношении оказался особо показательным: вера разделяла крестьян и помещиков во многих селах и деревнях Темниковского, Кадомского, Алатырского, Саранского уездов. Строительство засечных черт породило необычайную этническую пестроту населения; если гарнизоны крепостей в основном состояли из стрельцов и солдат, то по черте селили всех, и в том числе служилых татар и мордву. Кто оседал на выслуженных дачах, а кто и бежал от тяжелых воинских обязанностей куда подальше, о чем часто доносили в Москву порубежные воеводы. Сложность состояла еще и в том, что дикие земли, пустоши весьма причудливо перемешивались со старинными владениями мордвы, особенно бортными ухожаями, в которые и соваться-то было небезопасно. Если присмотреться к системе пожертвований вокруг Рузаевки, то можно заметить, что саранские (а ранее – темниковские) воеводы стремились отмерять земли пустовавшие и опирались в своих землемерческих мероприятиях на сложившиеся границы земельных владений мордвы. Перелистав массу бумаг, я не обнаружил каких-то серьезных и многочисленных данных о земельных спорах с бортнками и мордовскими земледельцами, а вот споров между русскими и татарскими земледельцами оказалось много: вероятно, новые межевания совершенством не отличались и давали много поводов для недоразумений. А дарения татарским рейтарам во второй половине XVII века сыпались как из рога изобилия.

Крупное межевание производили в 1678 году атемарец Кондратий Булгаков и подьячий Саранской приказной избы Артемий Полянский. По указу из Москвы они отмеряли по рекам Инсар, Шебдас и Пишля дикие поля служивым мурзам: переводчику Посольского приказа Абдуле Байцыну (200 четвертей пашни и сенных покосов на 1000 копен), да»Илмамету мурзе Тонкачееву, да саранским и темниковским и касимовским мурзам татарам Казенбаю Бегееву, да князку Дружинину со товарищи девятнадцать человек по пятидесяти четвертей со всеми угодья и рыбными ловами да сенными покосы по пятьдесят копен человеку, да Бейбехте Булатову сыну Берекетову с товарищи четырем человека по тридцать четвертей». Эти же поселенцы в 1685 году получили право на вырубку строевого леса для «жилого строения», но татарам тогда строго-настрого не велели вторгаться в бортные ухожаи.

С конца XVII столетия владели землей по рекам Шебдас и Инсар мурза Темиш Бабыков с наследниками, носившими фамилию Тенишевы, но они постепенно теряли земли, и к 1685 году у них оставалось едва 30 четвертей пашни и на 300 копен сенных покосов. Мурза Мамет Захаров получил здесь же в 1678 году 25 четвертей и 250 копен сенных покосов, несколько позже, в 1692 году, стольник и воевода Иван Петрович Бестужев отмерил по тем же речкам земли служилым саранским, темниковским и касимовским татарам Актемиру Резепову, Абдуле Байцыну, князю Дружинину, Илмамету Тонкачееву, Бетеряю Байбакову, Дмитрию Алышееву, Сунгалею Альмиеву, Кулмаю Утешеву, Бегею Ишееву, Акмаю Алкаеву и многим другим мурзам «со товарищи». К началу нового XVIII века сложившиеся ранее деревни Шебдас, Суркино, Пишля сильно разрослись. Вообще пишлинские татары освоились немного ранее шебдасских: им земли мерялись еще в 1673 году пензенским подьячим Исаем Валеевым. Межевые споры между Пишлей и Шебдасом возникли сразу после очередных межеваний. В 1685 году пишлинские татары через голову саранского воеводы Волкова обратились в Москву, к государям Иоанну Алексеевичу, Петру Алексеевичу и правительнице великой княжне Софье Алексеевне с жалобой на неправые промеры. «Искали мы, холопы ваши, – жалились Петрушка Ураскиев и его односельчане,– деревни Шебдасу на мурзах и на татарах на князке Дружинине с товарищи судом иску своего с поместною своей земли, вымеженных и выезженных граней и перепаханных межой и в том, государи, в указе холопей ваших и у них, князе с товарищи, в суде ссылка на крепость».

Саранский воевода стольник Иван Григорьевич Волков по указу из Москвы предпринял некоторые действия, дабы «крестьянам впредь меж собою в той земле ссоры не было». Что-то там неправильно намеряли Булгаков с Полянским: то ли засчитали дикими уже межеванные пишлинские земли, то ли пишлинские татары втихую запахивали дикие участки, но вражда между двумя деревнями разгорелась нешуточная. Воевода отправил проверять дачи стольника Игнатия Агабалова. Оригинальные тогда вехи ставились! Счет новым землям велся от большой ольхи на берегу речки (эта примета числилась еще в межевых бумагах 1673 года), однако никакой ольхи Агибалов не нашел,– может, от старости упала, а может, срубил ее какой-нибудь злоумышленник. Тогда стали искать вторую примету – дуб с двумя затесями на стволе. Слава Богу, нашли, но ни истцы, ни ответчики доподлинно не могли показать, кто и когда эти затеси делал. Стольник совсем запутался, куда и сколько мерять. Тогда воевода Волков, чтобы не подливать масла в огонь, провел по обоюдному со сторонами согласованию новый раздел и оформил соответствующие документы, пригласив на сей акт в качестве свидетелей «сторонних людей». Вроде бы все вошло в норму, однако в 1695 году (7203-м от сотворения мира) по реке Пишле вновь пришлось промерять земли по судному прошению троих братьев Тонкачеевых – Сулеймана, Браила и Юсупа, и тогда опять подверглись ревизии книги за подписью И.Г. Волкова. Что происходило – из записей понять трудно; вероятнее всего, обмеры стольника Агибалова в 1685 году каким-то образом ущемили права рузаевцев. Не добившись правды в Саранске, братья обратились в приказ Казанского дворца, ведавший тогда Понизовыми городами. Дело рассматривал стольник Иван Леонтьевич Римский-Корсаков (сам, кстати, захвативший некоторые земли по Инсару), дьяк Ермила Никитин и подьячий Иван Костылев; сколько Тонкачеевы перевозили в приказ бумаг и «посылок» – то им одним было ведомо, но приказные судьи помогли им укрепиться и в Рузаевке, и по речке Пишле.

Крепко осела на рузаевских пажитях еще одна знатная и могущественная  ветвь татарских князей Бибарсовых-Дивлеткильдеевых. Первые свои владения за отважную службу по Темниковско-Алатырской черте они получили одновременно с Уразом Тонкачеевым в 1631 году. Это видно из указа, присланного в Саранск к воеводе князю Н. Приимкову-Ростовскому перед самой Разинщиной. Указ повелевал воеводе и подьячему Гавриле Пичугину проверить бумаги темниковского дьячка Ананьи Истомина и пристава Ивашки петрова 139 года (по Рождеству Христову это как раз соответствует 1631 году) об отводе земель темниковским мурзам Биббасовым (Дивлеткильдеевым) в Верхнемокшанском стане на реке Пишле в диком поле. Сами Дивлеткильдеевы, как, собственно, и многие другие мурзы, постоянное жительство имели на старых дачах (родовое имение Дивлеткильдеевы основали под Темниковом, в селе Урее), но новые дачи из поля зрения не выпускали, наоборот, стремились их расширить, не брезгуя никакими способами. Единственную межевую драку с мордвой, найденную в старых бумагах, затеяли как раз Дивлеткильдеевы. Доходило до крови. В 1691 году мордва била челом царю Петру Алексеевичу на князя-притеснителя и жаловалась, что Дивлеткильдеевы «их мордву грабя вконец разоряют и озорничеством своим смертное убийство делают». Князь оправдывался тем, что мордва его земли захватывает и приводил в доказательство «правые грамоты». Примирять враждующих пришлось саранской канцелярии, которая выдала мордве копии межевых грамот, а князю дала укорот.

Разбирая бумаги прошлых веков, невольно приходишь к мысли, что если бы землевладельцы постоянно не ссорились друг с другом из-за десятин, четвертей, саженей и копен, мы многого бы о них не знали. Суды не выносили решения по спорным межеваниям до тех пор, пока стороны не представят точных доказательств на право владения. Вот и приходилось помещикам и вольным крестьянам копаться в домашних архивах, выискивая все новые и новые древние грамоты, промеры, указы и акты, а дотошные судейские чиновники скрупулезно копировали эти грамоты в протоколах. Сами подлинники давно истлели или сгорели вместе с имениями, а копии остались, свидетельствуя о хозяйственных страстях предков. Ныне как-то повыветрилось представление о земле как величайшем сокровище, но в то время ничего важнее ее не было, а потому и разгорались многолетние баталии из-за каждого клочка пустоши, неудоби, не говоря уж о пашне.

Пишлинцы и шебдассцы десятилетиями спорили. В 1706 году по личному указу царя Петра саранский подьячий Василий Кузмин во главе целой команды писцов и землемеров снова выезжал в окрестности Рузаевки, изучал жалобы в очередной раз законфликтовавших деревень. Меряли то так, то эдак; то Пишля сердилась, то Шебдас протестовал. Наконец вроде бы и те, и другие успокоились, да тут мордва обиделась: оказалось, что землемеры урезали их наделы. Кузмин махнул рукой, а в Петербург пошла челобитная, в которой уже мордва просила восстановить справедливость. Новое межевание производил Осип Мертваго, а утверждали документы боярин князь Б.А. Голицын и воевода Иван Бестужев. Но пришло ли умиротворение? Вряд ли: земельные распри никогда не гасли совсем, они могли долго тлеть, но при случае вспыхивали с новой силой. Из-за пустяка, из-за лишней борозды, проведенной дерзким пахарем, из-за копны сена, похищенной ночью с лужка по-над речкою. Сухие протокольные строки – не тот документ, который бы мог живописать трагедию земледельца, лишившегося пахоты, или радость помещика, отхватившего у соседа лишний клин угодий.

А главная трагедия поджидала первых владельцев Рузаевки впереди: тяжелая длань государева простерлась над магометанами-помещиками. Со времен Алексея Михайловича на владетельных мусульман оказывалось планомерное и постоянное давление: государство не считало нормальным их право распоряжаться христианскими душами. Много раз предлагалось помещикам-татарам принять христианство или отказаться от имений, где проживали православные крепостные. Периодически случался изрядный гвалт и неразбериха. Некоторые члены татарских родов принимали крещение, некоторые – не принимали, принявшие вновь от него отрекались во имя Магомета, не принявшие передумывали и надевали на себя крест. Земельные дела запутывались невероятно: у кого имения отнимать и кому отдавать? А если возвращать, то кому и сколько? В правление Федора Алексеевича была предпринята попытка навести порядок, земельных указов царем было подписано неисчислимое количество, но путаница в делах «новокрещенских» так и перешла по наследству следующим Романовым.

Петр Первый с присущим ему радикализмом повел в этом направлении работу решительно и даже грубо: не очень-то он уж и нуждался в пахотных рейтарах, его больше устраивала регулярная конница, сформированная по европейскому образцу, да и Приинсарье он уже не считал порубежной стороной. Его политика по отношению к служилым татарам строилась гораздо жестче, чем у предшественников: какие могут быть льготы, когда Саранская черта уже никого и ничего не охраняла? Последовали распоряжения царя одно суровее другого, однако решившимся на крещение по этим указам полагались многие послабления и блага. Влиятельные татарские мурзы, принявшие христианство, сохраняли имения, а порой получали и те дачи, которые отнимались у их упорствующих родственников. Кроме того, они причислялись к российскому дворянству с титулами князей и таким образом вливались в самую влиятельную общественную прослойку государства. Так на Саранской, Темниковской, Алатырской стороне появились княжеские фамилии тюркского происхождения – Бибарсовы, Тенишевы, Дивлеткильдеевы, Кугушевы, Еникеевы и многие другие, известные не только в провинции, но и в обеих столицах.

Но отнюдь не все влиятельные татары приняли православие, и им в новых условиях пришлось туго. Имевший жительство в Касимове хозяин Рузаевки Араслан Юсупов сын Тонкачеев веры поменять не захотел, и в 1715 году из-за некрещения потерял имение, отписанное на государя «со всеми землями и угодьями, состоящими на речке Инзаре и на речке Пайгарме». Мурза поверить в это не мог: после раздела имущества с братьями у него ничего за душой не оставалось, кроме Рузаевки. Он спешно приехал в Саранск, оттуда – в имение, но крестьяне, в одночасье превратившиеся из рабов в вольных, бывшего своего хозяина даже на околицу не пустили, а имущество, которое у него в Рузаевке накопилось, по избам растащили. Кстати, некоторые исследователи это событие пытались преподнести как классовую битву крестьян с помещиком, этакую репетицию Пугачевщины, хотя на самом деле это не было ни бунтом, ни революцией: рузаевцы исполнили букву царского указа.

Араслан нашел временный приют в Пишле, у соплеменников, и вступил в тяжбу со своими бывшими крепостными. В 1719 году он бил челом казанскому вице-губернатору Никите Алферьевичу Кудрявцеву, просил заступничества, обвинял крестьян в том, что они «самовольством» захватили его землю и разорили «хоромное строение». Тяжбу эту иначе не назовешь как наивной: стал бы вице-губернатор Казани действовать поперек царских указов! Кудрявцев переслал челобитную в Саранск, земельному правителю ландрату Льву Федоровичу Аристову «для сведения». Тонкачеев был рад получить хотя бы копию отписки из Казани, но сумел ли он вытребовать ее в саранской канцелярии – неизвестно. Скорее всего нет, как не получил он назад ни Рузаевку, ни земли по реке Шебдасу, тоже конфискованные правительством.

Рузаевка, к тому времени выросшая в крупное село, волю приобрела ненадолго. Данные, приведенные И.Д. Ворониным (в конце XVII столетия в селе насчитывалось 15 дворов), не совсем точны. В одной из бумаг, датированных 1758 годом, указывалось, что в вольное состояние на момент изъятия земель у помещика-магометанина перешло 30 крестьянских дворов, в которых проживали 161 мужчина, 216 женщин и еще 9 человек числились в бегах, а всего по ревизской сказке состояло 386 душ. Кусочек для любителей наживы лакомый. Поэтому новый хозяин объявился скоро: Петр Первый (а Екатерина Первая подтвердила распоряжение мужа) пожаловал Рузаевку с крестьянами и со всеми землями лейб-гвардии лейтенанту Тихону Игнатьевичу Лукину. Это произошло в 1725 году, а спустя еще два года Лукин приобрел во владение и некоторые другие земли, отнятые у упорствующих в вопросах вероисповедания мурз. При Петре и его ближайших преемниках дела веры коснулись и тех служилых татар, которые не являлись душевладельцами; вроде бы они формально не подпадали  под указы грозного императора, давление все же испытали и рейтары Пишли, и рейтары Шебдаса: многие крестились не сразу, а постепенно (документы XVIII века пестрят десятками имен новокрещенов-татар, имена которым давались по святкам, а фамилии – по именам крестных отцов), и само собой разумеется – неискренне. С годами, когда тяжелые указы теряли свою актуальность и значение, бывшие мусульмане снова возвращались в веру предков; в конце концов и Татарский Шебдас, и Пишля восстановили прежний духовный статус. Но очевидно и другое: в первой трети XVIII столетия многие татары, упорно не желавшие расставаться с учением Магомета, остались без старинных пожалований, потому что многие угодья по малым речкам во второй половине века оказались записанными за русскими помещиками.

Какими Лукины оказались помещиками, история умалчивает. Скорее всего – никудышными, потому что удержаться в Рузаевке более 30 лет они не сумели: продали земли надворному советнику Еремею Яковлевичу Струйскому, а сами отъехали в нижегородские и костромские имения. Продавал Рузаевку сын первого Лукина, Александр Тихонович, но отец его, скорей всего, был еще жив, потому что купчие на дачи по реке Шебдас в некоторых копиях писались на старшего Лукина, Тихона Игнатьевича. У Струйского это было не первое приобретение в Приинсарье: он начал сие благодатное для фамилии дело еще в 1732 году, по мелочи, но в 1757 году, заключив крупную сделку, прочно осел на новом месте – Рузаевка превратилась в родовое гнездо на полтора столетия вперед. Человеком Еремей Яковлевич, судя по его поступкам, был решительным, практичным и денежным потому что позволить себе результативную хозяйственную деятельность тогда можно было лишь при наличии крепких тылов и агрессивности характера; землей же Струйский обрастал массированно. Сразу после рузаевских земель он скупил дачи темниковского мурзы князя Емашева и несколько участков, еще в начале XVIII века вымененных у шебдасцев алатырским татарином Агильдеем Ногаевым. Новоявленный помещик поспешил запастись не только соответствующими купчими «за должным прописом и печатями», но и обратился в Саранскую канцелярию с прошением составить межевые планы. Из Саранска в Рузаевку командировали казенного землемера Михаила Метальникова, который с присущей ему добросовестностью выполнил порученную работу. Увы, наследники Еремея Яковлевича не всегда следовали его примеру, межевыми планами частенько пренебрегали, а посему попадали в неприятные ситуации при разрешении земельных споров.

Приобретения Е.Я. Струйского росли: в 1764 году он купил земли у татарина-новокрещена деревни Шебдас Богдана Яковлева, и сразу же – еще у нескольких новокрещен. Сделку оформили в Мокшанской крепостной конторе. Через год Еремей Яковлевич уговорил уступить ему свои дачи татарина-новокрещена деревни Суркино Алексея Иванова, в 1762 году к рузаевскому помещику отошли участки пишленского новокрещена Алексея Константинова. Струйский стремился прикупать земли, которые имели бы с его владениями общие границы, он всячески оберегался от чересполосицы, этого бича частного землевладения.

Рузаевку этого периода опять же можно рассматривать как срез российской действительности: царствование Екатерины Великой было временем консолидации земель, формирования крупного провинциального помещичьего землевладения. Мелкие помещики, однодворцы, потомки служилых людей, детей боярских разорялись, зато возникали и процветали крупные имения, втягивающие в сферу своего влияния все, до чего дотягивались руки. В «Золотой век» дворянства Приинсарье интенсивно складывалось как средоточие солидных помещичьих гнезд, и Струйский вполне вписался в эту ситуацию. Арх.-Голицыном владел тогда князь Алексей Дмитриевич Голицын (совместно с несколькими мелкими помещиками). Каменкой – солидный хозяин Николай Иванович Семенов, Быковкой – младший сын И.Т. Лукина, Петр Игнатьевич, поблизости имели владения влиятельные люди Александр Иванович Бахметьев и совершено обрусевший князь Андрей Тимофеевич Дивлеткильдеев, в селе Муравьевке владычествовал граф Федор Толстой, имелись поблизости земли графа Павла Андреевича Шувалова, много дач числилось за известным в столицах семейством дворян Горихвостовых, получили земли в Зыкове сиятельные Екатерининские вельможи Храповицкие, как спрут распустил свои щупальца дед поэта Н. П. Огарева, Богдан Ильич, рядом с ним находились еще несколько представителей этого семейства, например, подполковник Николай Иванович Огарев, владевший селом, названным его фамилией – Огарево… Фермент крепостничества разрастался до всеобъемлющей системы, свободны деревень почти не оставалось, кроме татарских (да и то частью они попадали под помещиков) да некоторых мордовских. Диких земель не было вовсе, на каждый клочок пустошей находился хозяин, и вполне естественно, что взоры крупных землевладельцев обращались на совершенно окрестьянившихся рейтар, потерявших всякую надежду превратиться в помещиков.

Вся вторая половина XVIII столетия прошла у Струйских под знаком непрерывного земельного роста. Сын Еремея Яковлевича, отставной лейб-гвардии прапорщик Николай Еремеевич Струйский, больше известен как поэт и типографщик, самодур и фантазер, но это – лишь поверхностное о нем мнение. На самом деле он намного обогнал своего отца по части наращивания земельных владений. Своим наследникам он оставил наделы в Татарском Мельцапине (купил их в 1790-м году), Пайгарме (купчая 1782 года), Шебдасе, Верченках, Левине, Обуховке, Татарской Пишле, Хованщине, Юрьевке. Это далеко не полный список, а лишь те дачи, по поводу которых Струйские когда-либо судились и заказывали копии межевых документов. Кроме этого у них значились имения в северном и северо-западном направлении от Саранска, были у них права и на кое-какие земли в соседних губерниях. Вообще-то с Николаем Еремеевичем соседи старались не ссориться: этого Струйского побаивались, о нем ходили дурные слухи по уезду, и ожидать от этого человека можно было чего угодно. Было бы нелишне рассмотреть хотя бы некоторые его приобретения. В 1780 году Николай Еремеевич облюбовал плодородные земли возле деревни Суркино. Их владелец, алатырский мурза Сафар Хатеев, сам в Суркине жительства не имел, и вполне охотно откликнулся на предложение о продаже. Два помещика так хорошо столковались, что Хатеев уступил Струйскому еще два своих участка возле деревни Лямбирь; естественно, что лямбирские татары были недовольны, но сила закона оставалась за Струйским, как позднее и в его спорах с крестьянами деревни Кривозерье. Все в том же 1780 году Н. Е. Струйский сторговал земли по рекам Пишле, Пайгарме и Каменке у темниковского вахмистра князя Гаврилы Михайловича Бибарсова и прапорщика Данилы Афанасьевича Бибарсова. Очень крупную сделку он осуществил в 1785 году, когда купил у шебдасских татар сразу 1270 четвертей пашни и сенные покосы на 11700 копен! Тогда же, очевидно, попали к нему в крепостную зависимость 21 крестьянин деревни Шебдас. Но и те, что и остались вольными, чем они жили, потомки воинственных мурз, верные царские служаки, если такие куски уступали соседям, предпочитая быстро исчезающее золото вечному сокровищу – пашне-кормилице? Первые крупные распродажи земли шебдасские однодворцы предприняли еще в 1770 году, когда уступили майорше Екатерине Михайловне Леонтьевой 730 четвертей пашни у Пайгармы, да Еремею Струйскому 20 четвертей, да еще за бесценок спустили неугодья, которые только и ждали корчевателя и оратая.

Николай Еремеевич, дабы не особо мозолить глаза начальству, предпринимал и некоторые «рокадные» мероприятия – часть купчих стал оформлять на жену, Александру Петровну Струйскую. Объект – тот же самый, земли Шебдаса, примыкающие к рузаевским пажитям. В 1785 году Александра Петровна заключила в Шебдасе сразу несколько купчих. Во-первых, свои наделы уступили ей «из служилых мурз и татар помещики (однодворцы – С. Б.) новокрещен Яков Семенов, у Авраама Васильева жены вдовы Лукерьи Матвеевой с детьми… жалованной ее Лукерьи деду Тенишу Бабыкову, а от него доставшегося отцу ее Матвею Тенишеву» 30 четвертей пашни и сенных покосов на 300 копен. По сравнению со сделками Николая Еремеевича это так, мелочь. По второй купчей Струйская получила от татар деревни Суркиной еще 30 четвертей пашни «в поле по речкам Инсаре и Шебдасу», да еще гумна, покосы, мельничные берега и рыбные ловы. По третьей купчей к Александре Петровне отошли наделы новокрещенов-мурз Тимофея Богданова, его брата служилого мурзы Саратовского батальона Асекая Богданова (в крещении Семена Иванова) «впрок вечно и бесповоротно, без выкупу» опять же в урочищах деревни Шебдас, из земель, полученных их предком Маметом Захаровым в 1678 году. Прирост рузаевского имения составили еще 25 четвертей плодородных нив, к этому можно приплюсовать еще семь четвертей, взятых по четвертой купчей у служилого татарина Мавлюты Аникеева (в крещении – Леонтия Алексеева). Через три года А.П. Струйская снова обратилась с торговым предложением к шебдасцам, получила согласие и заключила пятую купчую (27 октября 1788 года) на 100 четвертей удобной земли и много лугов. Сделку утвердил Шишкеевский нижний земский суд, засвидетельствовавший добрую волю продавцов – одиннадцати служилых татар-однодворцев, навсегда отказывавшихся от наделов предков.

Было бы неправильным считать, что экспансия Струйских распространялась только на новокрещенов-однодворцев и на крестьян. Объявленные Екатериной Второй вольности дворянские вымели в провинцию массу служилой шляхты, дворянчиков, тянувших ранее лямку государственной службы (кто с охотой, а кто и через силу). Послабление по части службы привело к тому, что многие военные и статские чины поспешили выйти в отставку, чтобы вплотную заняться хозяйством. Странно, но особого ущерба государственные учреждения и армия от этого не понесли, зато оживилась экономическая жизнь в самых медвежьих местах, к коим, несомненно, относилась и Рузаевка. Земля, которая всегда лежала в центре экономических устремлений помещиков, или наращивалась, если в основе хозяйствования лежало земледелие, или менялась на участки «топливного» леса, когда помещики делали крен на кустарную промышленность, например винокурение, пышным цветом расцветавшее в Пензенской губернии последней четверти XVIII – первой четверти XIX века.

Струйские весьма внимательно следили за экономическим состоянием соседей и не упускали случая войти с ними в деловые отношения, разумеется, в свою пользу.

В 1780 году Николай Еремеевич обратил свой взор на село Левино, располагавшееся неподалеку от Рузаевки. Владельцев села со времен Петра Великого преследовали неудачи: тогда один из Левиных, монах Варлаам, пытался поднять бунт против Петра, был пытан и казнен. Под следствие попала вся семья Левиных, но им удалось отвертеться и даже сохранить имение. Но зачумленность, падшая тенью от брата-еретика, отпугивала от Левиных многих соседей. Последним единовластным хозяином сельца считался Илья Никитич Левин (промер его земель датировался 1706 годом), а межевые документы утверждались в Саранске подьячим приказной избы Иваном Андреевым. Само же дело возникло по случаю приобретения земли возле Левина старым служакой Александром Васильевичем Жмакиным, выступавшим в сделке на пару с сыном Гаврилой. Отец просил утвердить за собой 25 четвертей пашни, за сыном – 75 четвертей. Окончательное размежевание Левиных и Жмакиных завершилось в 1710 году, а такая волокита объяснялась тем, что в судное дело оказались втянутыми еще два соседа – некто Яков Хардин и шебдасские рейтары. Следующий Жмакин, лейб-гвардии Преображенского полка солдат Петр Гаврилович, в 1722 году подал прошение о подтверждении его прав на землю, потому что сложил голову на плахе Василий (Варлаам) Левин и поговаривали о полной «отписке» сельца на государя. Жмакин получил по своему иску полное удовлетворение, а заодно ревизовал отцовское наследство, оцененное в огромную по тем временам сумму 150 рублей серебром. Часть наследства он пытался продать, но по каким-то причинам не довел купчую до конца, оставив незавершенное дело в саранской приказной избе.

К середине XVIII века земельная ситуация в Левине оказалась чрезвычайно запутанной. В 1752 году отставной поручик Герасим Саввич Левин, получив наследство после своего родителя, пустился было в земельные спекуляции, но очень нерешительно: продал большой участок пашни коллежскому регистратору Якову Прокопьевичу Маленкову, а на утверждение купчей в Инсарский суд не явился. Маленков рассердился, представил в суд свидетеля сделки – попа села Никольского Иосифа Иванова, и добился признания купчей «правой». Окончательно куплю-продажу утвердила воеводская канцелярия в Саранске. Но еще в 1742 году С.А. Левин несколько раз менялся угодьями с разными помещиками Пензенского уезда, да в Саранском уезде перекидывался «баш на баш» с генеральшей Федосьей Владимировной Голицыной, да в 1763 году проворачивал какие-то махинации (уже Г.С. Левин). Возникла совершенно невероятная чересполосица: что в Левине принадлежало собственно Левиным, что Жмакиным, что Голицыным, что Авдотье Ивановне Пятницкой (ей Жмакины продали часть своих земель в 1744 году) наверняка не знали сами землевладельцы. Вдобавок Пятницкая вскоре продала землю графу Ивану Гавриловичу Головкину (купчая оформлялась в Саранске), а псле его смерти во владение вступила графиня Дарья Матвеевна Головкина. Все помещики неустанно ссорились друг с другом, а после смерти Пятницкой и Головкиной в 1775 году Екатерина Вторая специальным манифестом повелела местным властям перемерить в Левине все земли заново, размежевать их, проверить правильность купчих и всех, кто хоть как-то нарушал законодательство и права других владельцев, приказала оштрафовать. Сурова была матушка, да и, очевидно, изрядно поднадоели ей эти спорщики, беспрестанно забрасывавшие Петербург жалобами.

Тут-то подоспели и Струйские, не убоявшиеся новой волокиты. Их покупки в Левине совпали с Генеральным межеванием России, что давало шанс привести документальное оформление владений в нормальный вид. Николай Еремеевич подал прошение самой Екатерине, добиваясь высочайшего указа принять и разобрать его дело в Шишкеевском уездном суде, дабы «означенное недвижимое имение (в Левине. – С.Б.) всего сто пятьдесят четвертей в поле и в дву ж потому и с сенными покосы и со всякими принадлежащими угодьи» было утверждено за ним.

Генеральное межевание в Левине состоялось в 1782 году, по новому плану чересполосица исчезла, а лучшие угодья остались за Рузаевкой. Интересно, что межевые документы Струйскому выправлял его старинный соперник в экономических начинаниях капитан-исправник Инсарского земского суда князь Н.И. Дивлеткильдеев.

Упоминавшийся выше Яков Хардин уступил свои земли в родовом имении деревне Хардинке другому помещику – лейб-гвардии ротмистру Ивану Григорьевичу Наумову, оставив своей внучке Матрене Сафоновне Хардиной лишь четвертую часть надела. И.Г. Наумов половину своей доли отдал в приданое дочери, Марии Ивановне, вышедшей замуж за камергера Александра Римского-Корсакова. Каким образом и когда, но в Хардинке оказалось еще две владелицы – надворная советница Елена Петровна Бибарсова и подполковница Мария Степановна Нечаева. Долю Нечаевой Н.Е. Струйский сторговал в 1787 году, тогда же он приценился и к доли Наумова, но Бибарсова наотрез отказалась продавать свой надел, более того, она постоянно ссорилась со Струйским, доставляя ему «ежегодные беспокойства и убытки». Николай Еремеевич судился с ней несколько раз, предлагая ликвидировать чересполосицу, да все напрасно. Главные хлопоты достались все же семейству после смерти Николая Еремеевича. В 1803 году Юрий Николаевич Струйский попытался удалить все недоразумения в Хардинке (деревня имела и второе название – Красный Клин). Как опекун своих младших братьев и сестер, он подал соответствующее прошение в Инсарский нижний земский суд, однако ни одна из заинтересованных сторон на судебное заседание не явились,– ни Наумов, имевший жительство в селах Трофимовщине и Ромоданове Саранского уезда, ни Римская-Корсакова, проживавшая с мужем в Петербурге, ни тем более Бибарсова. Суд пожаловался на ответчиков губернскому правлению и попытался спихнуть дело в Пензу. Пензенский вице-губернатор сделал суду строгое внушение и пообещал организовать «публикацию», то есть печатное объявление в газетах. Спорящие стороны на столь любезное приглашение не откликнулись, кроме Маленковой, которая и заявила о своих правах на землю в Хардинке. Дело еще более осложнилось, когда в спор вступил крючкотвор с большим опытом симбирский губернский стряпчий Григорий Васильевич Бибарсов, муж ответчицы, заваливший Инсар разными выписями, копиями и справками. Но ни от Римских-Корсаковых, ни от Наумовых каких-либо документов не поступило. Инсар был вынужден списываться с Саранском, испрашивать бумаги из архива старой конторы, но и там нужных сведений не оказалось. Шли месяцы, судьи нервничали, пеняли сторонам, плодили огромное количество протоколов, перемалывавших одни и те же «скаски». Доверенный человек Струйских крестьянин Степан Афанасьевич Парфенов вынужден был сочинить прошение на высочайшее имя, Бибарсова ответила тем же. Наконец на 15 июля суд назначил «последнее» заседание, породившее еще одну волну бумаг, не имевших позитивного итогового решения.

Земельные споры вообще никогда не решались быстро, дела тянулись по несколько лет, а если взять вкупе все судебные иски Струйских, то получится, что они из тяжб никогда не выходили. Еще не закончив тяжбы с хардинскими помещиками, Ю.Н. струйский затеял такое же дело с шебдасскими крестьянами, причем не первое (начальный этап закончился в 1800 году специальным решением Сената). К этому процессу присоединилось дело титулярной советницы Аграфены Гавриловны Стяшкиной, просившей размежевать ее земли в Пайгарме с дачами Струйских. Свои права Стяшкина объясняла тем, что спорные земли всегда находились во владении ее предков, матери Авдотьи Тимофеевны, по мужу Симанской, ее родителю татарину Тимофею Мантееву и деду Афанасию Дивлеткильдееву. В 1811 году началась длительная тяжба Струйских с гвардии прапорщиком Семеном и поручиком Александром Ханеевыми и помещиком Александром Анненковым о землях в деревне Суркиной. В январе-феврале 1821 года Инсарский суд снова разбирал взаимные претензии шебдасцев с рузаевским гнездом, наплодил три с лишним сотни протокольных листов, не имевших окончательного приговора. Второй раздел со Стяшкиной значится за 1817 годом, а в мае 1821 года А.П. Струйская подала императору Александру Перовому прошение об окончательном межевании земель в Шебдасе. Из Петербурга в Инсар пришло соответствующее постановление, возникло еще одно дело, длившееся… аж до 1829 года! Попутно Александра Петровна хотела уладить все недоразумения с женой покойного помещика Е.П. Леонтьева Екатериной Михайловной по поводу купленных у ее мужа земель (купчая 1802 года), но и это дело чрезмерно затянулось. Вот яркий образчик канцелярской волокиты! В июле 1821 года суд выяснил, есть ли какие-нибудь документы у Струйской, в январе 1822 года – о наличии межевых планов у помещицы и шебдасских крестьян, в марте того же года на очередном заседании инсарские стряпчие попытались сбросить надоевшее дело на губернию. Пенза возражала до 1824 года и все же настояла, чтоб именно Инсар рассматривал определение Сената по жалобе Струйской, и так до бесконечности. В 1827 году суд решительно взялся за перья, даже командировал специалистов в Шебдас и Рузаевку, а потом снова остыл, воспламенившись летом 1829 года и родив наконец долгожданный межевой план, хотя бы частично ликвидировавший чересполосицу.

Кроме этого, периодически возникали проблемы, вроде бы решенные ранее. В 1798 году после смерти мужа А.П. Струйская в судебном порядке пришла к мировой с еще одной группой шебдасских служилых татар, но еще не раз до 1817 года ей приходилось возбуждать межевые слушания, и это только по одному клину, рузаевскому. А были еще тяжбы по делам восточного клина, по другую сторону от Саранска, в Покрышкине, Кривозерье, Лямбире, где рачительный Николай Еремеевичтоже подгреб под себя не одну дачу. В начале XIX века, в связи с разделом имущества между наследниками почившего Николая Еремеевича, появился документ, по которому можно исчислить и души человеческие, над которыми простиралась воля и тяжелая длань рузаевских властелинов: по пятой ревизии в самой Рузаевке числилось 232 души, в Богородском (Починках) – 146, в Шебдасе – 29, Пайгарме – 76, Архю-Голицыне – 241, в Покрышкине – 243, Архангельском (Пятине) – 110, в Никольском (Ростовке) Симбирской губернии – 136, в Росточихе – 17, итого во всех вотчинах 1230 душ только мужского пола. Прибавьте столько же женских – и станут ясны источники богатств рузаевского стихотворца.

Было с чего дворцы строить и чудить на русский манер, безоглядно и наотмашь.

Продолжение следует