Сергей Терханов

...Они были поразительно схожи. И хоть и жили в разных городах, им даже сны порой снились одинаковые. К тому же нередко случалось, что, когда он или она друг другу набирали эсмэску, то почему-то именно в этот миг сей творческий процесс вдруг прерывался телефонным звонком от одного из них. И они уже – по-доброму – смеялись. Странное и приятное чувство...

Завтра день особенный – годовщина её венчания, и в сладостном предвкушении грядущего дня он заново с удовольствием вспоминал, как четыре года назад переживал волнующие, красивые минуты торжественно-исповедальной церемонии в недавно открывшемся бело-небесном храме. Казалось, всё происходило будто вчера, а подсчитать – далеко за «тыщу» дней!..

Он думал о ней, о том, как же быстро она повзрослела, расцвела. Почему-то ещё вдруг вспомнилось, как её, совсем ещё подростка, на морском отдыхе однажды сфотографировал на фоне удаляющейся яхты с алым парусом. Было тогда смутное сомнение – успел ли поймать кадр? Успел... Ему так хотелось утром позвонить и найти те, единственные слова, чтобы запредельно, до капельки, выразить – насколько она дорога.

...А она, блаженствуя после душного дня в прохладе летней ночи на своём десятом этаже, с едва заметной улыбкой вспоминала и храм, и благословившего их священника отца Алексея, одновременно придумывая, как красивее встретить завтра. С книжной полки сквозь стекло со снимка на неё смотрели: она – с любимым и – счастье в глазах. А под вечер, уже почти засыпая, она почему-то явственно представила, как в прошлом театральном сезоне, сразу после сдачи спектакля, прямо на сцене их вдвоём фотографировали незнакомые люди на фоне декорации – Алого Паруса – и в удивлённом восхищении звучал хоровой выдох: «Вот – настоящие Грей и Ассоль!..» А он растерянно, гордо, завороженно смотрел и смотрел, не веря, что она – его продолжение.

...Утром, засветло, он проснулся – не было ещё шести. Не вставая, с полузакрытыми глазами, с удовольствием потянулся и про себя порадовался безоблачной синеве за окном, проснувшемуся свету – ведь так не хотелось, чтобы там, в её городе, дождливая природа привнесла в этот день минорную нотку. Во сколько же лучше позвонить, чтобы поздравить её, не разбудив? На пюпитре старенького пианино, как обычно, его ждали чистые нотные листы, и это придавало смысл и радость каждому дню. А часам к девяти, кляня и ругая себя за то, что телефонное поздравление его получилось каким-то казённым, скомканным, совсем не таким, как он мысленно представлял себе ночью, он наконец-то сел за свой инструмент к ждущим его листкам. И постепенно забылся...

...Она легко вспорхнула в новое утро. Нежно, словно бабочка, коснулась губами щеки безмятежно досматривающего свой сон мужа и, выйдя на свежеобитую деревом просторную лоджию, была готова обнять, казалось, целый мир – её света вполне и с лихвой хватило бы и на соседние вселенные! Насладившись с десятиэтажной высоты свежестью утра и знакомой панорамой из окна, она весело помахала кружащим над домами гостьям с реки – двум белым чайкам. Вот бы с ними – полетать!..

...Он, кажется, сразу нашёл тему. Музыка захватила его, захлестнула, и, боясь вспугнуть, шелохнуть это литоральное состояние, он думал только об одном – лишь бы успеть записать на бумагу то, что ещё не являлось материальным, а только переполняло, разрывало светлым потоком его душу, предчувствующую ещё что-то неясное, но настоящее... На миг он отвлёкся, чтобы отключить свой мобильный, который, как обычно, лежал под рукой – на краю клавиатуры. Лишь бы успеть!... Никаких вторжений! Пьянящее предчувствие вдохновенного полёта приходило не всегда, а в такой памятный день оно было для него особенно важно и дорого. Он так хотел высказать ей свою отцовскую любовь – через музыку. Что ж, – раз уж по телефону не сумел...

...Стоя у зеркала, она примеряла свои простенькие сарафанчики и лёгкие платья – в чём бы лучше выйти на улицу – до универмага. Ведь надо приготовить не только праздничный ужин, но и сделать подарок – сюрприз для любимого. Неожиданно в её руках оказался серо-голубой сарафан, в котором она ходила ещё в школу, и ей почему-то сразу вспомнилось, как она, занимаясь в танцевальной студии, именно в нём выступала на День Учителя. Словно по волшебству, радостное утро закружило её в порыве юности и надежды прямо посреди однокомнатной квартиры – с платьем в руках, а пернатые попугайчики Петруша и Ксюша, являясь единственными свидетелями этого зрелища, из клетки негромко, но активно хлопали крыльями, словно аплодируя в знак восхищения...

...Он чувствовал – получается! Теперь он знал точно: всё – не уйдёт! Единственное, что его заметно раздражало, это – карандаш. В рабочем порыве он быстро тупел. Приходилось вновь и вновь отвлекаться, беря в руки ножик или лезвие, чтобы его поскорее заточить...

...Потянувшись руками вверх в танцевально-безмятежном блаженстве, она вдруг почувствовала резкую, пронзающую боль, которая сразу же вернула её из счастливого полузабытья... «Ах, эта спина!.. Как же всегда не вовремя напоминает о себе!» – успела подумать она и потихоньку, очень осторожно попробовала прилечь тут же прямо на пол – на жёсткое. Нехотя, как ядовитая гюрза, коварная боль отползала, ослабевала, отпускала. «Надо поосторожней! Не хотелось бы, чтобы дурацкая травма испортила наш день... А с такой-то болью и на каблуках высоких – уже нельзя! – с горьким открытием вдруг сделала она неутешительное резюме. – Ну что ж, тогда сейчас заодно присмотрю что-нибудь без высокого каблука. Всё... решено – сделаю и себе подарок!» И решительно стала собираться – дел и приятных хлопот впереди ожидало ещё много – надо бы всё успеть к вечеру.

Лифт в новом доме ещё не был запущен, и она подчёркнуто внимательно спустилась по лестнице, по привычке отсчитывая по восемнадцать ступенек на каждом этаже и ещё четыре перед самым выходом из подъезда. Всего выходило – 184. «Ничего!.. На знаменитой чкаловской лестнице их аж 444! Есть к чему стремиться!» – иронично поддерживала она себя...

Воздух улицы подействовал благотворно, и она, как-то позабыв недавнюю боль, вновь бесконечно радовалась жизни, встречным людям, солнцу. Про себя вспомнила даже евстигнеевского профессора Плейшнера, прогуливающегося по швейцарским улочкам в «17 мгновеньях...» А проходя мимо детского садика, вдруг, словно наяву, представила, как будет по утрам приводить сюда своих будущих сыновей-близняшек (кто-то когда-то по линиям руки нагадал ей – двух сыновей!), а у новой школы она даже на мгновение невольно остановилась, заглядевшись, как юные футболисты играют в яркой спортивной форме на безупречно зелёном газоне, наверное, опять представляя, что скоро их ряды пополнятся и с её помощью...

А вот и остановка... И опять повезло!. Из-за поворота сразу же показался трамвай – ждать совсем не пришлось. Теперь в дороге можно спокойно подумать о покупках, чтобы ничего не позабыть – к вечернему столу. Весёлая стайка девчонок-школьниц, звонко щебеча, залетела в раскрыв-
шуюся дверь прямо перед ней, а за ними – о чём-то балагуря – двое парней, на бегу один из них успел выбросить недокуренный окурок... «Почему же бабушку-то сначала не пропустят?» – машинально, риторически спрашивала она себя, поддерживая старушку и помогая ей подняться по нелёгким ступенькам, держась за поручень, а невольная улыбка на её юном лице наперекор ситуации подтверждала её любовь ко всему вокруг.

Она даже не успела собраться с мыслями о покупках и толком что-нибудь придумать, как быстро и незаметно пролетели довольно некороткие четыре остановки. На кольце, у вокзала, как всегда, было шумно, суетно и многолюдно. Решив, что с продуктами в руках идти в отдел обуви будет несподручно, она поднялась сразу же на третий этаж универмага – за подарком без каблуков... Сердце, как у настоящего рыбака перед первым забросом удочки, в волнующем ожидании забилось...

Он в душе ликовал... Кульминация получилась даже сильнее и мощнее, чем сам предслышал первоначально. Музыка сама вывела его на ту, единственную тропку, которая и в жизни, и в искусстве близка к понятию Гармонии. Он был почти счастлив, ведь оставалось закончить всего лишь коду, но это для него было даже не пол-, а четверть дела. Он уже представлял, как вечером по телефону сыграет сочинение для неё и вот тогда – только тогда сумеет почувствовать себя полностью счастливым!..

Она их узнала сразу. И хоть это был целый стройный парад туфель, она безошибочно выбрала их. И ведь опять повезло – удобные – примерка удалась на «отлично». «Прямо как у Золушки», – она про себя улыбнулась и с радостным ощущением и драгоценным уловом подошла к кассе, открыла свою сумочку... Она не сразу поверила своим глазам... Недоуменно, растерянно перевернула её, опустошённую, изрезанную, без кошелька, кредитных и прочих карточек. Внимательно оглядев торговый зал, девушка-кассир с напряжённым любопытством и сочувственным переживанием смотрела на неё, не зная, что сказать. Это был шок. Целый океан чувств вмиг обрушился, нахлынул на неё: и денег нет, и праздник испорчен, и даже – без туфель... Хотелось тихо плакать. Да где же, когда же это могло произойти? И почему именно с ней? Именно сейчас, сегодня?.. Кровь прихлынула к её лицу от обиды и почему-то от стыда. Она с досадой оставила на кассе заветную коробку и поспешно, не видя ничего вокруг, вышла на воздух. Людская толпа по-прежнему безучастно плыла по своим маршрутам. «Так... Спокойно... Надо позвонить мужу», – пульсировало в голове. И тут же наощупь в сумочке определила знакомый контур своего мобильника. Хорошо, хоть телефон и ключи от квартиры на месте. Перед глазами всё плыло, как в самом дурном сне. Она вдруг почувствовала вокруг себя темноту и холод. И одиночество в миллионном городе... Машинально, как зомби, вошла в среднюю дверь трамвая... «Домой!.. Скорее – домой!» – одна лишь мысль пульсировала в сознании.

...В порыве у него сломался карандаш. В сердцах он отбросил его и, словно возвращаясь в реальную действительность, осторожно заглянул в комнату к жене. Та растерянно сидела с телефонной трубкой в руке: «Только что в слезах звонила дочь, у неё украли деньги...»

...Назревал скандал. Массивная кондукторша базарным голосом на весь вагон – на публику – царственно, по-начальнически отчитывала её за бесстыдство и нахальство, а в её лице и всю нынешнюю порочную молодёжь. Мужчину в очках, робко пытающегося вставить слово в её защиту, она оборвала грубо и властно. Нет денег – значит, прогуляла-прокутила в своих ночных клубах и ресторанах. Только курить и пить умеют! Им лишь бы гулять! Видишь ли, выдумала – украли!.. И чуть ли не хватать за плечи – грубо выталкивать вон...

Она сошла на следующей. Обида переполняла её. Спина предательски стрельнула. Тело вдруг сразу отяжелело, каждый шаг отдавался резкой болью. Но ещё тяжелее было на душе. Августовское солнце уже палило нещадно. Она отошла от остановки в тень худосочного деревца и горестно заплакала от всего на неё вдруг навалившегося, нахлынувшего, от несправедливости, от безнаказанности и вседозволенности. Без четырнадцати рублей за трамвайный проезд она внезапно увидела другой, перевёрнутый, а может – настоящий мир? Без четырнадцати рублей на неё уже можно беспардонно, с оскорблениями кричать и вешать все грехи этого грешного мира! Ну почему всё это именно со мною и именно сегодня?..

...Он совсем позабыл про свой отключенный телефон. А может быть, она звонила? Нервно нажал кнопку – подключился – и так же, с дрожью в руках, привычно и быстро набрал её номер. Только бы голос не выдал! Он должен быть спокойным, уверенным, сильным. Услышав её в трубке, он, хорошо помня весь маршрут по трамвайной линии, явственно, зримо представил, где в этот момент она, едва сдерживая слёзы, а может, и не сдерживая, проходит свой горький путь познания – из детских фантазий входя во взрослую реальность с её отвратительными гримасами криминала и равнодушия... Так... мимо церкви... Чуть дальше слева – дом друга детства Серёги Смирнова, потом ещё поворот налево – трамвайное депо... Как же ей ещё далеко! – особенно когда приходится останавливаться через каждые несколько шагов – перевести дух из-за невыносимой боли...

Её неторопливо обгоняли прохожие. Мимо, позванивая, не спеша протарахтело несколько полупустых трамваев, но она, стирая капельки пота со лба под жалящим солнцем, уже думала только об одном: «Десятый этаж...» А почти в забытьи дойдя до подъезда, по привычке начала считать ступеньки: «Раз, два, три... восемнадцать...»

От бессилия и сознания того, что реально ничем помочь не может, он не находил себе места. Звонить по-пустому, докучать ей больше не хотел. Вид клавиш и нот вызывал отторжение. В отчаянном настроении он рванул по привычке в свой любимый лес, который был виден из окна и который всегда спасал его в сложные минуты. Здесь для него было главное – отсутствие людей. Именно в полной тишине он особенно близко чувствовал цветаевское: «И ощутить сиротство, как блаженство...» Природа успокаивала, умиротворяла, возвращала силы...

...А под вечер от неё пришла эмэмэска, на которой было красивое панно, только что придуманное и созданное ею. На нём дышали паруса, только не алые, а золотые!..

...Он плакал... Это была его недописанная кода...