Светлой памяти Нины Павловны Якушкиной ПОСВЯЩАЕТСЯ ...

То жить не смеем, память волоча,

То память топчем сапогами жизни,

И материм болезнь, а с ней – врача,

И гадов чтим, и почитаем слизней.

Игорь Н е к р а с о в. Русский Поэт

 1

Незаметное постороннему взгляду волнение с утра охватывало сотрудников центрального офиса ОАО «Благовест». Легкий такой мандраж. Весь наличный персонал, от секьюриков на входе до тяжелых фигур в отдельных кабинетах на втором этаже, мелко вибрировал, попадая в резонанс. Ожидалось возвращение из Первопрестольной горячо и искренне любимого шефа – генерального директора фирмы Анатолия Янгелевича Доманского. Били копытами и оправляли форму привратные секьюрики. В десятый раз перекладывала на своем столе карандаши секретарь шефа Ирина Алексеевна. Одну за другой курила тонкие ароматные сигаретки начальник юридического департамента мощная и неповоротливая, как танк, Тамара Вадимовна Топалова. Не в силах сосредоточиться на цифири, финансовый директор «Благовеста» Елена Георгиевна Симакова рассеянно пыталась разложить маджонг. Словом, все были заняты, все ожидали приезда Доманского с тем жутковато-сладким предвкушением, с каким малыши ожидают возвращения из командировки строгого, но любимого отца.

О результатах поездки шефа в Москву управленческой верхушке фирмы было кое-что известно от Геннадия Васильевича Быстрова, который единственный не вибрировал вместе с персоналом, а спокойно раскачивался на качельках перед офисом, коротая время до прибытия своего друга и компаньона. Из отрывочных полунамеков Быстрова сотрудники поняли, что рядовое и будничное посещение столицы по делам фирмы обернулось для их шефа нежданной удачей. На официальном приеме, устроенном Первым Лицом для деловой элиты страны, Первой Леди случилось обронить платок. Пока олицетворявшие «деловую элиту» мужланы в дорогих костюмах и галстуках чесались да оборачивались, Доманский с галантностью морского офицера преклонил возле того платка колено и коленопреклоненно преподнес упавший так вовремя платок Первой Леди с учтивостью Паладина. За свою галантную расторопность Доманский был удостоен внимания Первой Леди, всемилостивейше пожаловавшей ему две любезных фразы и улыбку. Заметив и оценив столь изящный по отношению к супруге поступок, Первое Лицо пожало Доманскому руку и с подобающей случаю шуткой потрепало по плечу. Представленная на приеме «деловая элита» своим чутким нюхом уловила, что Доманский попал в фавор, и не ошиблась: на другой день Анатолий Янгелевич по приглашению Первого Лица провел в его кремлевском кабинете целых тридцать семь минут, а следующие три дня что-то утрясал и увязывал в великолепной архитектуры Доме на Краснопресненской набережной с красивыми видами на Маскварику и гостиницу «Украина».

«Деловая элита» сделала вывод, что Доманский урвал кусок, и закусила губу, ожидая развития событий. Центральный офис «Благовеста» располагался за многие сотни километров от Кремля, Маскварики и гостиницы «Украина», в центре столицы Берендейской Республики городе Благушине, недалеко от местного Белого Дома, в бывшем детском садике. Попутно ходу исторических реформ и преобразований в нашей стране, как-то так вышло, что при «проклятых коммунистах» княжеские и графские дворцы отдавали под Дома пионеров и школьников, купеческие хоромы переделывали под ясли и детские сады, а в «новой, свободной, демократической России» этот процесс потек вспять и детские сады стали отдавать под банки, магазины, казино, развлекательные комплексы или офисы. Один из таких садиков и выкупил в свое время Доманский. Внешне офис «Благовеста» не поражал воображение богатством и изяществом отделки: заурядный двухэтажный детсад из беленого кирпича под двускатной шиферной крышей. Разве что вход обложен веселеньким желто-голубым сайдингом, да просторное крылечко без перил было дополнено пандусом, чтобы люди с ограниченными возможностями могли беспрепятственно попадать внутрь.

Самолет еще не зашел на глиссаду, когда нервозность в офисе пошла с максимальной амплитудой. Шутка ли: возвращение домой шефа, которому совсем недавно пожимало руку Первое Лицо! Возле офисного крыльца прогуливались трое плечистых ребят в черных очках и черных костюмах при черных же галстуках, каждый с наушником в одном ухе и проводочком от него, заползающим за воротник пиджака. Беглого взгляда на спортивных, хорошо одетых молодых людей было достаточно, чтобы понять, что это как раз и есть служба безопасности фирмы, и секьюрики готовятся первыми встретить горячо любимого начальника.

Машина подкатила к крыльцу, ребятки вытянулись в струнку, Быстров соскочил с качелей и пошел докладывать. – Товарищ капитан третьего ранга, – дурашливо вытянулся он перед вылезшим из машины шефом, – за время вашего отсутствия на вверенном мне корабле происшествий не случилось. Старший помощник, белобилетчик Быстров. – Вольно, – принял шутку Доманский. – Ну, как вы тут без меня? – Всё нормально. – Люди в сборе? В зале заседаний собралось управление «Благовеста»: замы, начальники департаментов и служб. Всего человек двадцать. При входе Доманского никто не встал с места, но все повернули голову в его сторону и выпрямили спины. Так хорошо натасканные охотничьи собаки делают стойку на дичь или зверя.

– Здравствуйте, господа, – доброжелательно улыбнулся Доманский всем присутствующим, – как вы тут без меня? Мне уже доложили, что хорошо. Отвечаю на незаданные вопросы: съездил я удачно, с дороги не устал, с Президентом имел беседу с глазу на глаз, если не считать того, что иногда он вызывал помощников и давал им поручения. Еще вопросы имеются?

– Разрешите, Анатолий Янгелевич? – руку подняла дородная и неповоротливая начальник юридического департамента Тамара Топалова.

– Да, пожалуйста, Тамара Вадимовна, – разрешил генеральный. – А как Он? – женское любопытство оказалось сильнее служебной субординации и вопрос был задан не по существу.

– Он-то? – Доманский понял, что главный юрист фирмы спрашивает о Президенте. – Трезвый. Одним словом – трезвый. С таким можно работать. Кажется, нам всем повезло. Я имею в виду Россию.

Больше вопросов не было. Доманский оглядел подчиненных с превосходством тайного знания, недоступного простым смертным, и заявил почти торжественно:

– Я пригласил вас, господа, для того, чтобы сообщить весьма приятнейшее известие!

– К нам едет ревизор? – улыбчиво уточнил Быстров.

– К нам едет Президент? – в голос переспросили осторожная Топалова и сидевшая рядом с ней финансовая директриса Симакина.

– Неужели из самого Санкт-Петербурга? С именным предписанием? – добавил кто-то незаметный. – Лучше, господа, – в голосе Доманского появилась радость лауреата, только что из газет узнавшего о своем лауреатстве. – Наши друзья-нефтяники будут тянуть «нитку» в Китай. По первоначальному проекту трасса должна была пройти кратчайшим путем по берегу красивейшего в мире озера Байкал. Полтора месяца назад мне удалось сколотить в Москве «экологическое лобби» против этого проекта, в случае реализации которого был бы нанесен невосполнимый ущерб уникальной экосистеме. Совсем недавно Президент обратил внимание на этот трубопровод и дал распоряжение отодвинуть его на пару сотен километров от озера. Маршрут, таким образом, удлинится на тысячу с лишним верст.

Доманский сделал паузу, снова оглядел соратников и, не заметив в них воодушевления, закончил уже без радости, по-деловому: – Генеральный подряд на строительство дороги в труднопроходимой тайге со сложным рельефом местности правительство отдает нам. Проект постановления уже готов. Наша задача: проложить тысячу километров дороги и пробить в общей сложности пятьдесят километров туннелей. Для успешной работы по выполнению задания правительства мы получаем допуск к практически неограниченному бюджетному финансированию. По результатам работы продаем свои дома в Испании и на Кипре и покупаем недвижимость в Монако. Всем понятно? Далее... – Доманский фонтанировал идеями, привезенными из Москвы.

 

2

 

Пока Анатолий Янгелевич проводит совещание со своими сподвижниками, поговорим о нем самом. До объявленной Горбачевым «Перекройки» ничто в его биографии не обещало того, что вполне обычный выпускник Нахимовского училища через пятнадцать лет станет известным на всю страну бизнесменом. В Ленинградском Военно-Морском Инженерном училище целых пять лет курсант Доманский учился эксплуатировать ядерные энергетические установки, а после того, как выучился, его с красным дипломом, вручив лейтенантские погоны и кортик, направили за Полярный круг, в Видяево, где базировалась Одиннадцатая эскадра Седьмой дивизии подводных лодок. Служить было интересно, экипаж сплоченный, командиры грамотные, а подчиненные толковые. В короткий срок лейтенант Доманский прошел путь от командира группы до командира БЧ-5 и всего за шесть лет дослужился до капитана третьего ранга. И не было никаких препятствий к служебному росту молодого и перспективного морского офицера, начальство в карьерном продвижении не зажимало, политработники в характеристики не пакостили, в те годы казалось, что через десяток лет можно было бы начать метить в адмиралы, но... Но у молодого и энергичного генсека начался реформаторский зуд. Капитан третьего ранга Доманский, глядя на то, во что превращают Флот, понял, что службы больше не будет, и подал рапорт об отставке. Адмирал поначалу не хотел подписывать, указывая капитану третьего ранга на то, что он еще не выслужил установленные Положением о прохождении службы сроки, но в конце концов сдался:

– Смотрите, не пожалейте о своем решении, кап-три.

В течение следующей недели на стол контр-адмирала легло еще восемнадцать рапортов от офицеров дивизии. Оставаться семье Доманских в Видяево смысла не имело, и они с женой и пятилетним сыном решили попытать сча- стья на родине жены – в Благушине. Сам Доманский, как офицерский сын и внук, не имел «малой родины»: родился в одном гарнизоне, в детсад его водили уже в другом, в школу он пошел в третьем, заканчивал ее в четвертом. Супруга, Лидия Николаевна, напротив, как истинная берендейка была привязана к Благушину, потому что мало того, что в Видяево было холодно, так ей еще и не с кем было отвести душу, поговорить по-берендейски. По-русски она говорила чисто и грамотно, без акцента, но иногда, знаете ли, хочется поболтать и на родном. К моменту переезда семьи Доманских из Видяево в Благушин Анатолий Янгелевич совершенно точно знал, что с женой, выпускницей ленинградского Химфарма, ему повезло. Сочетавшись с Лидусей законным браком, Доманский ни разу не пожалел о том, что дал ей свою фамилию. Новообрученная жена была домовита, чистоплотна, нежна в постели и следила за молодым мужем как мать за малым дитём. До переезда из Видяево в Благушин Анатолий Янгелевич никогда не гладил себе брюки и не прикасался к обувной щетке: за опрятностью его одежды и чистотой обуви следила Лидуся. Берендеек с детства воспитывают в строгости, и то, что избалованным девицам прочих национальностей кажется унижением перед мужем, для них является естественным проявлением заботы о главе семьи. Дитё, кстати, не замедлило вскорости появиться. Лейтенант Доманский едва успел представиться своему командованию и познакомиться с членами экипажа своей лодки, как перед Новым годом стал молодым отцом. Новорожденный Серёженька стал, таким образом, «лейтенантским ребенком». Командование к появлению первенца отнеслось с большим пониманием и предоставило молодой семье Доманских сначала хорошую комнату в офицерском общежитии, а затем семье уже старшего лейтенанта Доманского была выделена двухкомнатная квартира. И вот из-за кризиса власти в государстве Доманским одновременно с миллионами сограждан пришлось ломать такую налаженную жизнь и начинать ее с нуля на новом месте. Пришлось уходить с любимой службы и перебираться в Благушин, где жила многочисленная родня жены. Привыкший к уважению командиров и подчиненных капитан третьего ранга Доманский привез свое семейство вместе с пожитками в двухкомнатную хрущевку тещи и тестя в качестве бесправного примака. На приеме у зампреда горисполкома пятидесятилетний слуга народа сочувственно развел руками: – Всё понимаю, но ничем пока помочь не могу. Жилья нет и никто его не строит. Сами видите, какое сейчас время. Время для строительства жилья для людей и в самом деле было неподходящее: Горбачев и Ельцин делили власть и выясняли между собой, кто из них главнее. Им было не до народа. Привыкшая к поклонению всей эскадры бывшая заведующая медицинским складом базы Видяево старший мичман Доманская уселась без работы. Во всем благушинском аптеко-управлении для нее, провизора с ленинградским образованием, не нашлось места даже фармацевта. С трудоустройством не мог помочь даже брат отца, совсем недавно всемогущий товарищ Воеводин. КПСС доживала последние дни, и партийные функционеры старались лишний раз не напоминать о себе ни народу, ни начальству. Окончив совещание, Доманский из зала заседаний вернулся в свой кабинет. Секретарь Ирина Алексеевна, едва Доманский вошел в приемную, доложила: – Все документы у вас на столе, Анатолий Янгелевич. Доманский кивнул, посмотрел на своего секретаря и вошел к себе в кабинет, ничего ей не сказав. У принципиального противника служебных романов Доманского с Ириной Алексеевной «было». Молодая мать-одиночка Ирина пришла наниматься на работу в «Благовест» по объявлению лет двенадцать назад, когда фирма, встав на ноги, вошла в период бурного развития и роста и уже могла себе позволить платить зарплату секретарю. Никогда не ходивший в больших начальниках Доманский не понимал, зачем ему нужен секретарь, но чувствовал, что по статусу он у него должен быть. Когда на собеседование, не рассчитывая на то, что ее возьмут, вошла Ирина, у нестарого тогда Анатолия что-то ухнуло внутри от груди в низ живота. Ирина Алексеевна была зачислена в штат и на следующий же день вышла на работу. Года через два после поступления на работу она вышла замуж за работягу, перетянула его в «Благовест» и не без помощи своего влияния на шефа вывела его в бригадиры монтажников-строителей. И не в интересах мужа было «догадываться» и «подозревать» о некоторой неслужебной близо- сти между его женой и шефом: слишком мало он зарабатывал до того, как сошелся с Ириной Алексеевной, по сравнению с его теперешним материальным благополучием. Кроме альковных умений, у Ирины Алексеевны имелись навыки вполне профессионально-пригодные. Она как-то незаметно сумела взять на себя исполнение рутинной и скучной работы, которая сопутствует деятельности каждого руководителя. В ее телефонной книжке были сотни номеров людей, которые когда-либо могли обратить на себя внимание генерального директора «Благовеста», для того чтобы без усилий разыскать их в нужный момент. Если бы в управлении «Благовеста» была должность управделами, то эту должность заняла бы Ирина Алексеевна. Именно она была «диспетчером фирмы», организовав потоки нужных и ненужных бумаг так, чтобы основную массу разгребали начальники департаментов и специалисты, а на стол генерального ложились самые важные и наиважнейшие из них. Слово «секретарша» к ней решительно не подходило и никогда никем не употреблялась. Она была секретарем от слова «секрет» и влияние ее в фирме ощущали все. Взявший было с ней равную ногу вновь назначенный начальник отдела полгода не мог подписать у Доманского важные документы и все полгода получал нагоняи от начальника своего департамента и оставался без премии, пока не додумался, наконец, преподнести Ирине Алексеевне флакон дорогущих духов с пробочкой из золота.

 

3

 

На столе лежала аккуратная стопка платежных поручений, завизированных начальниками департаментов договоров и докладных записок от разных служб. Все эти документы ждали, когда с ними ознакомится генеральный директор и своей подписью или резолюцией запустит их в работу. Однако Доманский мельком глянув первые листы, отодвинул в сторону всю стопку, повернулся к столику с телефонами и поднял трубку городского. По номеру, который он набрал, он мог бы позвонить и из Москвы, но не решался, оправдывая свою нерешительность тем, что лучше позвонит не с мобильника, а из кабинета по обыкновенному городскому телефону. На третьем гудке трубка откликнулась:

– Беляев.

– Здравствуйте, Константин Юрьевич, – с наигранной бодростью начал Доманский, – это Доманский. - Ну, как мои дела?

В трубке несколько секунд молчали, подбирая слова, потом голос, не разделяя бодрости собеседника, серьезно сказал:

– Неважные ваши дела. Приезжайте, будем разговаривать. Услышав гудки отбоя, Доманский положил трубку на место. Он боялся именно этих слов. Уговаривал себя, что всё обойдется, что возможна ошибка, что это может произойти с кем угодно, только не с ним, молодым и здоровым мужчиной, но Беляев сказал то, что сказал: дела неважные. Не сказав Ирине Алексеевне, куда и надолго ли он отбывает, Доманский спустился по лестнице и вышел на улицу. Завидев шефа, водитель подогнал «Ауди» к крыльцу.

– Куда? – коротко спросил водитель, когда Доманский сел на соседнее сиденье.

– В онкоцентр.

Началось всё, в общем-то, ни с чего. Анатолий Янгелевич и сам не мог вспомнить, когда именно: год или два назад его вдруг стало беспокоить здоровье. Вроде ничего особенного, нигде не болело, не кололо, не жало и не терло. Но вдруг иногда на него накатывала какая-то усталость, которой раньше не было. Уйдя с флота, он старался держать себя в форме: не начал курить, пил более чем умеренно, дважды в неделю занимался физкультурой, ходил в бассейн или играл в спортзале в футбол-волейбол с такими же бизнес-мужиками, озабоченными поддержанием тонуса. Симптомов не было. Правда, последние полгода он начал понемногу худеть. Не усыхать, не чахнуть, а просто терять вес. Поначалу он объяснял это регулярными занятиями спортом и тем, что прибавилось работы. Но вес продолжал медленно убывать, а аппетит не то чтобы потерялся, но вот, скажем, съест он три ложки и уже вроде как наелся, чувства голода и желания продолжить трапезу нет никакого. А ведь пять минут назад чувствовал себя буквально голодным и наесться с трех ложек никак не мог. В кабинете Беляева Анатолий Янгелевич уже по одному виду врача понял, что опухоль недоброкачественная. Высокий и полный доктор в белом халате вышел из-за стола и смотрел сочувственно на вошедшего в его кабинет пациента. Доманский понял этот взгляд как приговор.

– Рак? – в лоб спросил он.

– Рак, Анатолий Янгелевич, – подтвердил Беляев.

– Желудок? – Доманский вспомнил о потере аппетита после трех ложек пищи.

– Печень. Анализы самые предварительные. Рак печени всегда непросто диагностировать, особенно на ранних стадиях. Давайте-ка с вами пройдем магнитно-резонансную томографию и ангиографию, чтобы можно было вести конкретный разговор о методах и сроках лечения.

Уловив слово «лечение», Доманский согласился тут же, не откладывая, пройти все назначенные исследования и, хотя всю жизнь боялся уколов, безропотно и не морщась позволил медсестричке ввести себе в вену какой-то раствор.

– Контрастное вещество, – пояснил Беляев, – чтобы на снимке можно было разглядеть сосуды, которые питают опухоль кровью. В кабинете, в котором проводили исследования, всё то время, пока доктор с медсестрой совершали свои таинственные манипуляции в районе его печени, Доманский старался по выражению лица доктора Беляева понять: дано или не дано еще пожить на белом свете. Лицо доктора восторга и радости не изобразило.

– Вставайте, посмотрите сами, – Беляев показал на монитор компьютера с выведенными данными. – Видите?

Доманский видел какие-то бурые сложные пятна и проводки разной длины и толщины, за которые он, инженер, по незнанию анатомии принял кровеносные сосуды.

– Подождите меня в моем кабинете, – попросил врач, – я только помою руки.

Те несколько минут, на которые Беляев оставил своего пациента в кабинете наедине с мыслями, Доманский простоял у окна с казенными больничными занавесками и смотрел на старые березы с почерневшими стволами, которые росли вдоль дорожки к онкоцентру.

«Ничего, – подбадривал он сам себя, – мы еще поборемся. Беляев – толковый мужик. Не может быть, чтобы он позволил мне просто так умереть из-за какой-то там бородавки. Поборемся! Слава Богу в средствах я не ограничен. Любые препараты, любые процедуры, любые, самые лучшие клиники мира...» Вошел Беляев, откашлялся, сел за стол и, не глядя на больного, стал что-то быстро писать в его истории болезни.

– Ну, не тяните! – попросил Доманский. – Когда начинаем лечение? Что с собой брать в больницу? Пижаму, тапочки? У вас есть палаты-люкс?

Беляев оторвался от писанины и очень спокойно сказал:

– Мы не начинаем лечение. Сядьте.

– Как это: «не начинаем»? – переспросил Доманский.

– Анатолий Янгелевич, – доктор кашлянул в кулак, – ангиография показала, что у вас третья стадия переходит в четвертую. Операция не имеет смысла, так как уже пошли метастазы. Доманский достал платок и вытер лоб:

– Ошибки исключены? – с надеждой спросил он. – Ну, неточности, погрешности, допуски?

– Исключены, Анатолий Янгелевич. Я двадцать два года, с четвертого курса изучаю рак. Я кандидатскую и докторскую по нему защитил. Наши приборы врать не умеют. Они показали четкую картину. Вы извините меня за прямоту: я вам всё сказал без утайки, как мужчина мужчине.

– Так-так-так, – Доманский нервно забарабанил пальцами по крышке стола, – так-так-так... Беляев не прерывал его, когда в течение некоторого времени пациент повторял это «так-так-так». Доктор уже тысячи раз объявлял страшный диагноз пациентам и привык к тому, что в первые минуты больные, услышав его, впадают в прострацию. От истерики до полного отрицания действительности. Наконец, хлопнув себя ладонями по коленям, Доманский поднялся. На вид он был спокоен и собран:

– Так, значит, вы отказываетесь меня лечить, Константин Юрьевич? – без угрозы в голосе спросил он. – Не отказываюсь, а считаю ваше положение безнадежным, – поправил доктор. – Каким временем я располагаю?

– Полгода. От силы – месяцев восемь.

– Благодарю вас.

Не подав руки врачу, Доманский вышел.

– Куда? – спросил Михалыч спустя несколько минут после того, как шеф молча сел в машину и продолжал сидеть, не давая никаких распоряжений. – А? – встрепенулся Доманский. – Давай обратно, в офис. «Этого не может быть! – спорил сам с собой Анатолий Янгелевич. – Ведь никаких же болей нет! Ну, похудел малость, ну и что? Похудел, потому что аппетит плохой и работы много. Ну почему я должен умирать? Мне всего-то сорок шесть! И почему должен умереть непременно я, генеральный директор мощной фирмы, которую сам же и создал? Ведь никто же ничего на блюдечке не принес! Всё сам вырывал! Всё сам выстраивал. И вот теперь...» Доманский остановил сам себя, потому что поймал на мысли, что смотрит в окошко на пешеходов, идущих по тротуару. «Это что же получается? – негодовал он. – Меня не будет, а солнышко будет всё так же светить, трава зеленеть, а деревья распускаться листьями и давать тень? Для кого?! Для этих, которые на тротуаре и не умеют заработать себе даже на «Тойоту»? Через полгода, от силы месяцев восемь, меня не будет, а эти... пешеходы останутся?!» Он сейчас почти ненавидел этих незнакомых ему людей. «Пусть бы я пил, курил, менял женщин каждый день. Так ведь нет! Веду здоровый образ жизни, как и Первое Лицо. Стараюсь соответствовать. Никаких злоупотреблений! И вот теперь за всё за это – «от силы месяцев восемь»?!»

– Разворачивайся, – приказал он водителю.

– Куда? – Михалыч, притормозив, дал руль до упора влево и пересек две сплошные на глазах у гаишника. Гаишник замахнулся на дерзкого нарушителя жезлом, но, прочитав номера, быстро переложил его в левую руку, а правой подобострастно отдал честь.

– Обратно. В онкоцентр.

Беляев не ждал возвращения Доманского, поэтому вздрогнул, когда настежь распахнулась дверь и влетел его пациент. Больной в три стремительных шага перекрыл пространство от двери к столу, схватил обескураженного врача за лацканы халата и, сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, продышал ему в лицо:

– Ты ничего не понимаешь, понял?! Ты совсем ничего не понимаешь! Ты не доктор. Ты дятел, шарлатан и клоун. Ты слышишь меня? Дятел, клоун и дурак! Доманский отпустил захрустевшие лацканы непрочного белого халата и оттолкнул его от себя. Уже возле двери он обернулся и передразнил, издевательски коверкая голос:

– «От силы восемь ме-е-есяцев». Я тебе покажу «восемь месяцев»! И хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка и между стенами и косяками образовалась заметная щель. К тому моменту, когда подъезжали к офису, Доманский малость подуспокоился: «Может, рак, а может, и нет, – спокойно рассуждал он. – Как бы то ни было, полгода у меня есть по-любому. Целых полгода. Немалый срок». – Михалыч.

– Ну? – отозвался водитель.

– Не говори никому, куда мы ездили. Не поднимай волну.

– Мог бы не предупреждать. Чай, не первый год знакомы.

– Вот и молоток.

«Господи! Что же будет с Серёжей? У меня есть всего полгода, чтобы устроить его дела».

 – Михалыч, а ты не знаешь, где Сергей? Начальник информационно-аналитического отдела, член Совета директоров ОАО «Благовест», единственный сын и наследник своего отца Сергей Анатольевич Доманский разодрал глаза и некоторое время не мог понять, где он находится и какое теперь время суток. Он начал пошагово определяться в пространстве и первым делом установил, что лежит в горизонтальном положении на чем-то мягком, в полутемном помещении, но не дома. Повернув чугунную голову вправо, он обнаружил тяжелые светонепроницаемые гардины на широком окне, а рядом с собой голую юную девицу, лежавшую на животе, накрыв голову подушкой. Острый локоток девицы въехал Сергею Анатольевичу подмышку и, вероятно, от этого болезненного толчка двадцатичетырехлетний отпрыск богатенького папаши пришел в себя. Похмелье было тяжелым настолько, что зрачкам было больно ворочаться в глазницах. Чтобы не причинять себе боль, Серёжа, не двигая глазами, повернул налево всю голову. Слева были двери в санузел и в смежную комнату. Так было установлено, что начальник отдела проснулся в номере гостиницы. Оставалось определить, какое теперь время суток и как он сюда попал. В этой комнате стоял тарахтящий холодильник с открытой дверцей и работающий телевизор. В стену был вмурован гудящий кондиционер. Люстра в комнате была зажжена, несмотря на то, что за окнами был светлый день. У стены стоял кожаный диван и на нем лежал молодой загорелый самец. Серёжа бесцеремонно потолкал эту кучу мяса:

– Подъем! Тревога!

– У... – не просыпаясь, отозвался спящий.

– Разлеглась тут, скотина серая! – продолжал пихать ногой ягодицу богатый отпрыск. – Я только пять минут еще... Пять минут – это было долго, Серёжа пошарил глазами по комнате и нашел на холодильнике казенный графин с водой.

– Вставай, я сказал! – поток воды из графина вылился на загорелую спину. Самец повернулся, присел на диване и стал протирать глаза, предъявив некогда тренированное тело с еще крепкими мышцами, начавшими затягиваться жирком. На правом плече самца синела большая татуировка: меж двух летящих самолетов раскрытый купол парашюта и лаконичная подпись «ВДВ. ДМБ-97».

– У меня болит голова! – неизвестно кому предъявил претензию Серёжа.

– Похмелись, – посоветовал Серый, продолжая тереть пальцами мутные очи.

– Чтобы я? С утра?! – Сергей Анатольевич подошел к журнальному столику, смердящему остатками ночного разгула, и из ополовиненной бутылки текилы налил рюмку до краев.

– А-ах! – Сергей Анатольевич со стуком поставил рюмку на место, потер подбородок, на котором совсем не росло никакой щетины, и прислушался к своим новым ощущениям.

– Закрепим? – Серый налил в две рюмки, себе и Серёже. Мизансцену прервала соночевщица Доманского-младшего. Она вошла из спальни одетая в кичливый вечерний туалет проститутки среднего разбора и выкатила претензию:

– Мальчики, давайте рассчитаемся за вечер.

«Мальчики» переглянулись.

– И сколько с нас? – Серый задумчиво выдул струю дыма в сторону меркантильной жрицы любви. – Давайте считать, – начала загибать пальцы та. – Две штуки в час. Вы нас сняли в два ночи. Время – двенадцать дня. Итого десять часов по две штуки. Двадцать штук.

У Серого стало удлиняться лицо, когда он услышал стоимость.

– А ты не оборзела, родная? – Серый напряг мускулы и сжал кулаки, показывая, что он не во всех ситуациях может быть галантен. Девушка не стала настаивать на своем и ввязываться в полемику. Она просто достала из сумочки мобильник и нажала на кнопочки:

– Алё? Галя? Галя, тут клиенты расплачиваться не хочут. Двести первый люкс. Хорошо, не уходим. Хлопнув крышкой мобильника, проститутка со злорадным ожиданием уставилась на клиентов. Неплатежеспособные клиенты не подавали признаков паники или даже простого беспокойства.

– Накатим? – предложил Серый, берясь за бутылку.

– Давай, – согласился Серёжа, получшевший от выпитой текилы. Не прошло и пятнадцати минут, как в номер решительно вступила вульгарно накрашенная бандерша с двумя шкафообразными ублюдками в кильватере за собой. «Маме Гале» не впервой было собирать девочек по утрам от не всегда трезвых и далеко не всегда расплатившихся клиентов. На случай затруднений при расчете она держала при себе двух здоровых парней с уровнем мышления и инстинктами земноводных. Как правило, одного появления неулыбчивых гуманоидов с обессмысленными пожизненным бездельем харями было достаточно для того, чтобы клиент изыскал дополнительные источники финансирования. Если же клиент таковых источников не имел или проявлял неуместное упорство, «утюги» применяли к нему методы физического воздействия, отбирали паспорт, сотовый, драгоценности, остатки денег и назначали время и место окончательного расчета. С набежавшими процентами. Мама Галя, с бесцеремонностью видавшей виды горничной, прошла на середину комнаты, обнаружила, а через несколько секунд и оценила неплательщиков, потому выпалила на едином дыхании, не меняя интонации:

– Так-почему-не-платим-молодые-люди-нехорошо-девушек-обижать-я-ведь-с-вами-и-по-другому-могу-разобраться-здравствуйте-Сергей-Анатольевич-как-отдохнули-надеюсь-вам-с-другом-понравилось-извините-за-беспокойство-ошибочка-вышла-мы-сейчас-уйдем. Повернувшись к оплошавшей «девочке», так не к месту самонадеянно вызвавшей «мамку» и побеспокоившей дорогих гостей, мама Галя сощурила глаза, незаметно показала кулак и прошелестела одними губами:

– Убью... Посмотрев на дорогих гостей снова добрыми глазами и изобразив ярко-ало накрашенным ртом голливудский смайл, мама Галя за малым что не присела в реверансе. 4 Серёжа, мало обращая на нее внимания, не спеша оделся, накатил с Серым четвертую рюмку и вышел из номера, уводя с собой друга и двух девиц. – Этих двоих я беру в залог, – через плечо объяснил он бандерше. Солнечный свет неприятно ослепил, когда они вчетвером вышли на улицу, и Серёжа надел итальянские темные очки.

– Куда теперь? – спросил Серый. – Как куда? – удивился Серёжа. – Гулять! Не каждый день встречаемся. Надо отметить как следует. Это была правда. Встречались они не каждый день и даже не каждый год. Последний раз они выпивали вместе четыре года назад на свадьбе Серого. Оба соскучились и обоим хотелось продолжения. Друзья по обычаю пьяных десантников обнялись прямо возле дверей гостиницы и, обнявшись, пошли к большому, как автобус, джипу Сергея Анатольевича.

– Эй вы! – свистнул Серый девушкам по вызову. – Жучки! А ну, в машину! Серого звали вовсе не Сергей, а совсем даже Витёк. Фамилия его была Солдаткин. Серёжа Доманский и Витёк Солдаткин познакомились в славные и романтические дни дефолта, который наступил после 17 августа 1998 года. Вернее, не познакомились, а впервые увидели друг друга у доски объявлений Благушинского госуниверситета, куда пришли для того, чтобы найти себя в списках студентов первого курса. Могучий десантник смотрел списки, с внутренним трепетом опускаясь взорами с буквы «Азъ» до буквы «Слово», когда почувствовал, что кто-то довольно бесцеремонно пытается его отодвинуть. Он обернулся и увидел перед собой худого и незагорелого юношу с цыплячьей шейкой в просторном воротнике рубашки. Юноша был почти на голову ниже Витька, зато за его спиной стояла новенькая «Вольво» с включенным двигателем, распахнутой дверцей со стороны водителя и красивой длинноногой кисой, сидевшей на правом переднем сиденье. – А ну-ка, – приказал сопливый мажор, небрежно отодвигая Витька тонкой бледной ручкой. От неожиданности здоровый Витёк так опешил, что отошел на шаг в сторону, а когда нашел слова для ответа наглецу, мажор уже сел в машину, хлопнул дверцей и показал ему задние номера, выдохнув в лицо вонючий выхлоп. Первого сентября, сразу же после торжественной речи ректора университета, которой тот в микрофон напутствовал первокурсников прямо на крыльце любимого учебного заведения, состоялся исторический диалог двух будущих друзей. Не забывший недавней встречи у доски объявлений, но еще не обучившийся академическому красноречию, недавний десант- ник подошел к вчерашнему школьнику, навис над ним всей массой мускулистого гвардейского тела и на глазах у всей группы грозно спросил:

– Ты чё такой наглый?

– А ты чё такой дерзкий? – вопросом на вопрос среагировал Серёжа. Витёк распахнул рот, но вместо слов клацнул зубами как мультяшный волк. Несмотря на свою краткость, диалог был моментально рас- таскан на цитаты, и пять лет учебы весь курс использовал эти уникальные слова по поводу и без:

– Дай сто рублей до стипухи?

– Ты чё такой наглый?

Или:

– Давайте с последней пары свинтим?

– Ты чё такой дерзкий? За то, что сопляк назвал его дерзким, Витёк дал Серёже кликуху, которая приклеилась к нему намертво и вскоре выползла за стены университета в город – Мажор. Узнав, что у Мажора фамилия Доманский, Витёк внес уточнение в «погоняло»: До-Мажор. Не прошло и месяца, как Серёжу так стал называть за глаза весь Благушин, тем более, что отец его был известен каждому благушинцу. За это Серёжа прилепил Витьку кличку Серый. Не из-за того, что Витёк предпочитал серые тона в одежде, а единственно потому, что самое глубокое и основательное образование в своей предшествующей жизни Виктор Солдаткин получил не в средней общеобразовательной школе, которая, к слову сказать, никогда не числила его в своих лучших учениках, а в Омском учебном центре воздушно-десантных войск. Понятно, что логика, риторика и метафизика не являлись профильными дисциплинами сержантской учебки парашютистов-разведчиков, зато Серый отлично метал нож и саперную лопатку, ломал кирпичи ребром ладони, прошибал кулаком лист фанеры и мог разбить о свой кумпол бутылку из-под водки. Несмотря на то, что Серый был на четыре года старше Домажора, уже успел отслужить в армии и дослужиться аж до старшего сержанта, Серёжа с самого начала поставил себя над Витьком как римский патриций над нищим клиентом. Вроде бы: «Да, парень: ты такой же, как я, гражданин Рима, но то ли денег тебе недостает, то ли ума, чтобы их иметь, то ли голова у тебя иначе устроена. Словом, ты не обижайся, но ты мне не ровня и попрошу не тыкать». Это было отчасти справедливо, потому что родители не баловали Серого деньгами и тот постоянно нуждался в «дополнительных инвестициях». Но назвать их дружбу «браком по расчету» было бы несправедливо. Это был симбиоз! Кулаки Серого в любых ситуациях стояли на защите Домажора, независимо от того, прав он был или виноват. Равно и кошелек Доманского-младшего был открыт для студента Солдаткина в любое время дня и ночи, и, что самое ценное, даже похмельным утром. А еще Витёк на досуге терпеливо объяснял Домажору, как шпилька влияет на сохранность кольца при прыжках с парашютом и как правильно нужно отделяться от самолета, а Домажор, в свою очередь, разжевывал другу, как индекс Доу-Джонса влияет на цену пива в соседнем киоске и почему нужно прикупать шестую карту, имея на руках две пары. Правда, взаимное обогащение знаниями дальше семинаров и коллоквиумов не шло и до практиче- ских занятий дело не доходило. Так, Домажор вежливо отказался от Витькова предложения разучить пару приемчиков, зато и Витёк никогда не садился за один стол с Серёжей играть в покер или преферанс, а всегда стоял у него за спиной, не давая любопытным подглядывать в карты. Обстоятельства, повлиявшие на их выбор именно экономического факультета Берендейского орденов Дружбы Народов и Знак Почета государственного университета имени Козьмы Пруткова в качестве стартовой площадки для будущей блестящей карьеры, были сходными. Выбирая для сына стезю, по которой он мог бы торить себе путь, Анатолий Янгелевич, памятуя собственную карьеру офицера-подводника, загубленную бестолковой и беспомощной перед запойным президентом военщиной, сам первый отказался от военной службы как единственно достойного его сына поприща.

– Только гражданский вуз! – отрезал он за полгода до школьных выпускных экзаменов.

– Тогда на экономический, – поддакнула мать. У Серого состоялся примерно такой же разговор с родителями, когда он в мае пришел домой в красивой форме при аксельбанте, в голубом берете и килограммом значков на кителе. – Что делать-то думаешь? – спросил батя недельки через две после возвращения. – Не знаю, – пожал плечами Серый, – работать пойду. Серому делать не хотелось ничего. Он два года в армии каждый день что-то «делал» и теперь хотел отдохнуть, гонять на «Восходе», купаться в речке, греть пузо на песочке, вечером ходить в клуб и вытыриваться перед берендейками, а в драках село на село восхищать деревенских парней навыками рукопашного боя. Мать работала в колхозе главным бухгалтером, а батя трудился в нем же главным агрономом. Именно из-за уважения к папе и маме директор школы переводил Витька из класса в класс, заставляя учителей выводить тройки за полу- годие и за год.

– Будешь поступать в вуз, – принял решение батя. – Слушай, что отец говорит, – согласилась с мужем мать. Небольшой раздор между родителями случился из-за выбора факультета. Отец настаивал на факультете механизации сельского хозяйства, доказывая, что с такой профессией он сможет устроиться если не главным механиком, то завгаром. Мать же мечтала, что ее сын будет ходить в чистом костюме, туфлях и обязательно в галстуке. А какой галстук у провонявшего бензиновым и дизельным выхлопом завгара?

– На экономический! – отрезала она. – И баста! Решили действовать через односельчанина, который действительно помог, но ввиду непроходимой тупости абитуриента Виктора Солдаткина и абсолютного незнания им даже элементарных алгебраических уравнений он устроил Серого не на первый курс, а лишь на подготовительное отделение. Вот так, собственно, и получилось, что в то время как его более талантливые ровесники готовились защищать диплом, Витёк Солдаткин сел за одну парту с семнадцатилетним Домажором.

 

5

 

– Куда едем? – спросил Серый, усевшись на переднее сиденье рядом с Серёжей.

– В мой офис. За деньгами.

– Ты не боишься пьяным за руль садиться? – спросил Серый не без тревоги.

– Кого это мне бояться?

– Я бы не решился...

– Вот поэтому ты – не я, – Домажор скривил снисходительную улыбочку. – И никогда таким, как я, не станешь.

– Как знать, как знать, – Серый, как и все берендеи, был упрямым от рождения. Чтобы доказать другу, что он в Благушине не боится никого и ничего, Домажор прибавил скорость и пару раз демонстративно пересек двойную сплошную, зло смеясь над встречными водителями, которые резко тормозили и отворачивали в страхе перед сумасшедшим джипом.

Умело замаскировав служебную машину, возле обочины стояли два гаишника и смотрели на Серёжины художества. Лейтенант показал напарнику дисплей радара:

– Смотри: сто тридцать по городу шпарит! Ну я его сейчас!..

Сержант скептически посмотрел на старшего по званию, недавно пришедшего в ДПС и еще не постигшего всех дипломатических тонкостей дорожно-патрульной службы:

– Ты что, не знаешь, чей этот джип?

– Чей? – лейтенант проводил взглядом пронесшийся на большой скорости внедорожник.

– Доманского-младшего, – пояснил более опытный инспектор.

– Домажор?!

– Он самый... Гнида! – сержант сплюнул на асфальт.

– «Хозяева жизни», блин!..

– Нет, ну вот ты мне скажи, – закипел лейтенант, – кто из нас козлы? Мы, менты? Или эти «хозяева жизни»?

– Ладно, – крутанул жезлом сержант, – этот урод свой столб посреди дороги еще найдет. Тормозни-ка лучше вон ту бежевую «шестерку»: у нее, кажись, номера грязные. Распугивая дешевую дорожную мелюзгу своими выездами на встречную полосу, джип долетел до «Благовеста» и сбавил скорость уже возле ворот во двор. Бросив машину метрах в трех от крыльца, из нее вылез несвежий с виду Домажор. – Я только деньги возьму, – бросил он Серому и девочкам, захлопывая за собой дверцу. Уже в кабинете, не успел Серёжа открыть блестящий металлический сейф, где хранил свои кровные, раздался мелодичный перелив телефона внутренней связи. Наверное, охранники «заложили», что в офисе соизволил показаться на службе начальник информационно-аналитического отдела.

– Сергей Анатольевич, – раздался недовольный и требовательный голос финансовой директрисы, – я уже устала напоминать вам, чтобы вы сдали отчет.

– Сдам, Елена Георгиевна, – раздраженно пообещал Серёжа, – вот только немного разберусь с делами и сдам.

Лукавил Сергей Анатольевич, ох, лукавил. Никаких таких «дел» у него отродясь не было, и он даже представить себе не мог, что это такое – идти на работу и заниматься там делом. Информационно-аналитический отдел с момента своего создания никогда не был ключевым и жизненно необходимым структурным подразделением. «Благовест» мог бы прекрасно обойтись и без него, но Доманский-старший, желая приучить сына к ежедневному труду и дать хоть какое-то представление о фирме, которую он рано или поздно передаст в руки наследника, организовал ему синекуру. Вроде у сына и статус начальника отдела, но дров он никаких наломать не сможет. В подчинении у Домажора сидели такие же бестолковые детки богатеньких папиков и мамаш, по протекции родителей устроенные бить баклуши в крутой фирме. Собственная никчемность и производственная невостребованность ничуть не мешали этим мажорикам держаться высокомерно и заносчиво по отношению к коллегам из других подразделений «Благовеста». Ну, в самом деле: какое уважение могли у них вызвать люди, которым, для того чтобы кормить свои семьи, приходилось работать? В сейфе было только сто долларов и триста евро. Но деньги были нужны срочно, в машине ждали Серый и девочки, поэтому Серёжа, как ни тяжело ему было на это решиться, направился в кабинет отца и в приемной, к своему неудовольствию и досаде, лишний раз увидел верную и надежную Ирину Алексеевну.

– Анатолий Янгелевич сейчас занят, – попробовала она защитить своего шефа от сыновнего рэкета, – у него Быстров.

– Да пошла ты!.. «Ведь понимает же, дура, что я не простой работник, а всё туда же!» – неприязненно подумал Домажор. Отец и Быстров сидели за рабочим столом. Перед ними стояли чайные чашки и открытая коробка ассорти. Рядом валялись карандаши, фломастеры и листы бумаги, исчирканные какими-то линиями, окружностями и стрелками. Очевидно, генеральный на пару со своим замом обсуждал очередную «схему».

– Пап, мне нужно с тобой поговорить. Увидев в дверях Доманского-младшего, Быстров поднялся:

– Я выйду минут на десять?

– Да, Ген, – кивнул Доманский, – если можно.

Домажор проводил Быстрова и закрыл за ним дверь.

– Пап, дай мне денег, – потребовал он.

– Ты об этом хотел со мной поговорить?

– Мне нужны деньги. Меня люди внизу ждут! – в голосе Домажора появилось раздраженное нетерпение.

– Дай мне немного денег, а поговорить мы с тобой всегда успеем.

– Сейчас рабочее время, – заметил отец, – и твое место в твоем рабочем кабинете. «Люди» пусть тебя ждут после работы.

– Ты будешь мне мораль читать? Я к тебе не за этим пришел. Так дашь ты денег или нет?

– Да ты еще и пьян, кажется?

– Доманский наконец заметил это и учуял «выхлоп» изо рта.

– А ты мне наливал? – в Домажоре снова взбултыхнулась недавняя текила. – Я к тебе как к отцу, а ты!..

Серёжа решительно и быстро вышел из кабинета отца, выместив свою обиду на двери: уж хлопнул так хлопнул! Бумаги, лежавшие на краю стола Ирины Алексеевны, вспорхнули и стайкой белых птиц опустились на ковер приемной. В коридоре навстречу попался Быстров.

– Серёжа, что с тобой? Ты какой-то взволнованный, – Быстров остановил Домажора, упершись ему руками в плечи. – Что случилось?

– Геннадий Васильевич, – стал объяснять Доманский-младший, рубя руками воздух, – вы понимаете? Я к нему как к отцу, а он!..

– А он не понял твоих светлых устремлений? – улыбнулся Быстров.

– Ну да! – согласился Домажор. – Я, понимаете, к нему со всей душой... Мол, папа, вот так и так!.. Меня внизу люди ждут, а он...

– А он тебя не понял, так?

– Да он меня вообще никогда не понимал! – выпивший Домажор не замечал, что разговаривает слишком громко для офиса. – Геннадий Васильевич! Вы – друг моего отца. Вы должны меня понять...

– Я понял тебя, Серёжа, – успокоил Быстров. – Сколько?

Не ожидавший такого легкого согласия Домажор растерялся:

– Сколько не жалко, Геннадий Васильевич. Тыщи три хотя бы.

– Долларов? Евро? – уточнил Быстров.

– Долларов. Хотя лучше – евро.

Быстров достал из внутреннего кармана пиджака тисненый кожаный портмоне, раскрыл его и раскрытый показал Домажору:

– У меня таких денег нет. Я обычно столько не ношу. Есть только тысяча семьсот долларов. Давай поделим так: двести я оставлю себе на жизнь. А остальное – твое. Идет?

– Живе-о-ом! – потрясая веером купюр, Домажор открыл дверцу и сел на место водителя.

А ведь Серый своей удачной женитьбе обязан был именно Домажору. Сельский паренек Витя Солдаткин жил в общаге в студенческом городке. Студенческий городок составляли столовая, профилакторий, лыжная база с бильярдом, хоккейная коробка, волейбольная площадка и шесть одинаковых десятиэтажных общаг из белого кирпича. Ни в одной общаге лифт, разумеется, никогда не работал и, кажется, строители даже не трудились эти лифты устанавливать. Соответственно, комендант, у которого ноги не казенные, на верхние этажи наведывался редко. Поэтому структура любой общаги была примерно такой: первый этаж – вахта с бабушкой-вахтершей, комната коменданта, актовый зал, душевые, сушилки, подсобка. Второй этаж занимали семейные студенты с детьми. Третий и четвертый этажи заселяли студентки, берегущие свою девичью честь. Как правило, не старше второго курса. На пятый и шестой селили студенток, которые «как бы и не против познакомиться на вечерок», а также робких первокурсников. Чем старше курс, тем выше этаж. На десятом жили пятикурсники и их друзья, и на этот этаж комендант подниматься не рисковал. Да и высоковато для него. Серый заселился на десятый этаж с первого курса. Его в комнате уже ждали двое пятикурсников, терпеливо шедших к престижному десятому этажу долгих четыре года. Понятно, что они не обрадовались наглому соседу-первокурснику и даже пытались строить каверзы, но получив «в пятак» на седьмой минуте знакомства, побежали за подмогой. На подмогу явились трое других пятикурсников из соседней комнаты, которых Витёк тут же уложил штабелем в коридоре. Поверх штабеля двумя ударами он кинул отдыхать своих скандальных соседей. Вечером «разбираться» с хулиганом пришел весь этаж, но где это было видано, чтобы два десятка допризывников, пусть и с пятого курса, могли что-то доказать гвардии старшему сержанту ВДВ? Серый, еще недавно наводивший страх и ужас на целую роту, в которой служил, схватил табуретку и гнал «разборщиков» до первого этажа, придавая им ускорение деревянной мебелью по чему ни попадя. Этим же вечером двое провинившихся соседей Витька выставили ящик водки в качестве «мировой». Мировая была сообща выпита всем десятым этажом, но сначала Витёк объяснил присутствующим, что теперь старший по званию здесь он, и назначил дневальных на неделю вперед, вменив им в обязанность уборку мест общего пользования. Утром следующего дня вся общага знала, что на десятом этаже поселился непобедимый кулачный боец, в одиночку отметеливший весь пятый курс, а оплошавшие соседи совали коменданту в руки деньги, Христом Богом уговаривая его отселить их от сурового первокурсника тремя этажами ниже. Таким макаром, в первый же вечер Серый стал обладателем отдельной комнаты, в которую комендант, от греха подальше, не решался подселять других жильцов. Со временем дубликат ключа от этой неприступной для чужих и посторонних комнаты Серый выдал и Домажору. Доманский-младший назвал ее своим «политическим убежищем», куда стал прятаться после ссор с родителями, как Ленин в Цюрих от царской охранки. Словом, Домажор был нередким ночевщиком легендарной комнаты. Их совместные пьянки-гулянки продолжались более трех лет, укрепляя мужскую дружбу бывшего гвардии старшего сержанта и будущего начальника информационно-аналитического отдела. На четвертом курсе, в середине февраля, Серый познакомился со своей будущей женой. Несмотря на свои здоровенные кулаки и ярость в бою, Витёк Солдаткин не снискал репутации кровожадного вепря. Напротив, девочки нередко обращались за помощью по хозяйству именно к нему, и выросший в деревне, ухватистый Витёк навешивал им полки, склеивал рассохшиеся стулья, присобачивал отлетевшие дверцы шкафов и даже набивал стальные набойки на каблучки. В один из скучных зимних вечеров, когда друзья сидели за столом и тянули из колоды по одной карте, добираясь до трефового туза, чтобы решить, кому из них идти на девять этажей вниз в магазин за бухлом, а потом подниматься с ним обратно на десятый этаж, к ним в дверь интеллигентно поскреблись. Домажор открыл и увидел, что к ним пришли две невзрачные птицы с их факультета, только недавно сдавшие первую в их жизни сессию. – Мы к Виктору. Мы по делу, – пискнули птицы. Витёк, которого, может быть, впервые в жизни назвали полным именем, тут же пригласил их зайти и даже изобразил нечто вроде неуклюжей галантности. Оказалось, что первокурсницы, прослышав про золотые Витьковы руки, решились побеспокоить его убедительной просьбой починить сломавшийся холодильник. И без того безотказный к девичьим просьбам Витёк в благодарность за «Виктора», конечно же, согласился пойти посмотреть поломку, но, прежде чем выйти из комнаты, помахал в воздухе указательным и средним пальцами, изображая пешехода и показывая Домажору, что сегодня именно ему придется идти за выпивкой без всякого трефового туза. Когда минут через сорок Домажор вернулся с бутылкой за пазухой, то не обнаружил Серого в комнате. Удивленный таким оборотом, он спустился на четвертый этаж и, вломившись в пяток дверей наобум, в шестой увидел друга, наполовину влезшего в небольшой холодильник.

– Ты скоро тут? – нетерпеливо спросил он.

– Минут десять осталось, – откликнулся Серый, не вылезая из недр, – хорошо, что фреон не вытек, а то бы хана. А раз утечки не было, то я его сейчас починю.

Недовольный тем, что он бегал по морозу за бутылкой, а его лучший друг даже не соизволил вылезти из чужого сломанного агрегата, когда он вернулся, Домажор ядовито посоветовал пичугам: – А вы ему в холодильник поставьте бутылку водки и миску холодца. Тогда он у вас жить останется. – Да-да, мальчики! – оживилась первая птичка. – У меня есть бутылка. Конечно, за работу надо благодарить.

С этими словами она полезла в казенный платяной шкаф и извлекла оттуда зеленую бутылку каберне с красной этикеткой.

– А у меня шампанское с Нового года осталось! – обрадовалась вторая. – Полусладкое.

Утром, поднимаясь к себе на десятый этаж от упорхнувших к первой паре прилежных пичужек, Домажор спросил невыспавшегося Серого:

– Ты хоть помнишь что-нибудь?

– Не-а, – буркнул Серый.

– Ты не заметил главного!

– Чего?

– Ты видел, сколько на твоей было золота?

– Что я ее: рассматривал, что ли? Так себе чувиха: серенький халатик, вязаная кофта.

– Верно, – кивнул Домажор. – Она была в сером халате и синей вязаной кофте поверх него. А под стареньким халатом – две цепочки. Одна с кулончиком, другая с крестиком. Я так прикинул: грамм сорок, не меньше. На правом запястье браслетик грамм на двенадцать. В ушах сережки с фионитом. На пальцах два перстака – с топазом и аметистом. То есть, если твою сегодняшнюю партнершу раздеть догола, то на ней, на голой, уже рыжья на три штуки бакинских!

– Ну и что? – скептически поморщился Серый.– Товаристей она от этого не стала. Что с ней – что с кошкой. А на филфаке такие телки есть!..

– Дурак! – отрезал Домажор. – Если на девочке столько золота, то это означает, что ее родители не болванку на станке вытачивают и не пшеницу сеют, а люди состоятельные и при делах. Кроме нее, ни у кого во всей общаге холодильника в комнате нет. Значит, родители могут себе позволить выкинуть деньги на холодильник просто так, без надобности в доме.

– Ну...

– Баранки гну. Через полтора года ты получишь диплом и куда ты с ним собираешься приткнуться?

– А ты куда?

– Я – другое дело, – резонно возразил Домажор. – Ты за меня не переживай. Ты о себе думай: куда тебе сунуться со своим дипломом.

– Найду куда, – Серый легкомысленно махнул рукой с зажатым в ней воблиным хвостом.

– Не найдешь, – вернул друга на землю Серёжа. – Самое лучшее место, на какое ты можешь рассчитывать, это менеджер по продажам. Шестерка офисная без всяких возможностей и перспектив. А девочка – перспективная. И, заметь, золото – золотом, а кофтенку-то она сама себе связала. Значит – рукодельная. Не мамаша же ее спицами себе пальцы колола?

– А я при чём? – удивленно поднял брови Серый.

– При том, дурья твоя голова, – назидательно сказал Домажор, – что если родители на свою дочуру навешали столько цацек, то и для зятя своего они ничего не пожалеют! Будешь весь в шоколаде, если на ней женишься.

– Она за меня не пойдет, – засомневался Серый.

– А ты сделай ей ребенка.

Вот такой простой совет дал своему другу Домажор. Дал в шутку, снимая похмелье за утренним пивком. Дал совет, который для смеха придумал на ходу и о котором забыл через полчаса. А Серый мотанул его на ус. Прежде всего он исключил из своего пищевого рациона алкоголь и стал оказывать своей случайной партнерше более чем понятные знаки внимания. Пичуга, которую, как выяснилось, звали Наденька, зачастила к нему на десятый этаж, и они там пили чай с печеньем. Во всяком случае Домажор, приходя в свое «политическое убежище», заставал ее там вечерами всё чаще. К удивлению всей общаги и всего факультета отношения между грозным борцом за справедливость, кумиром охочих студенток Витьком Солдаткиным и серой мышкой-первокурсницей Наденькой становились день ото дня всё нежней и трогательней. Однажды Домажор, придя в свое законное логово, увидел в нем спаренные кровати, застеленные явно женской рукой, и Наденькины вещи. Он понял, что Наденька, чтоб не мотаться шесть этажей туда-сюда, переехала к Серому окончательно. Через два месяца Наденька понесла. Узнав, что скоро станет отцом, Серый утроил свою нежную заботу о подруге и даже курить стал выходить на лестничную площадку, чтобы не вредить табачным дымом здоровью будущего младенца. Гром грянул перед летней сессией. Наденька поехала к себе домой проведать папу и маму и запастись домашними харчами... и всё под строжайшим секретом рассказала матери. Обратно в Благушин она возвращалась под конвоем обоих родителей на их машине. Отец всю дорогу сжимал руль до белизны костяшек, распаляя себя решимостью скинуть искусителя дочери прямо с десятого этажа. Не чуя под собой ступенек и забыв про одышку, родители вихрем взвились на десятый этаж общаги – и счастье Витька, что они не застали его тут же, под горячую руку. Витёк пришел только часа через два и принес... тортик. Не бутылку, не цветы, а именно тортик, чтобы встретить свою подругу. Этот тортик настолько аляповато смотрелся в могучих руках атлетичного гиганта-десантника, что родители поначалу оторопели. Этот тортик сбил их с темпа и начало разговора было не таким бурным, каким могло быть в такой ситуации. Витёк легко отбил все атаки будущих родственников, заявив, что любит их дочь и честно жениться на ней не только не отказывается, но и страстно желает, не видя для себя другой жены, и после сессии собирался сделать Наденьке предложение руки и сердца. Весь пар из родителей вышел, а заботливая Наденька усадила всех пить чай с тортом. Свадьбу гуляли после сессии, в июле. Стол накрывали в доме родителей невесты. Свидетелем со стороны жениха был обаятельнейший Серёжа Доманский – единственный студент за свадебным столом. В соседней области, почти на границе с Берендейской Республикой, стоял поселок городского типа. Крупнейшим предприятием в этом поселке был мясокомбинат, который гнал свою продукцию не только в Москву, но и в развращенное деликатесным изобилием зарубежье. Самым влиятельным человеком в поселке и во всём районе был директор этого самого бюджетообразующего мясокомбината. Директором мясокомбината была тёща Серого. А папа, майор милиции, трудился на том же мясокомбинате начальником вневедомственной охраны. У Витька началась другая жизнь. Джип с Домажором и Серым на переднем сиденье и двумя девочками сзади красиво и лихо мчался по городу, распугивая встречные и прижимая к обочине попутные машины. Толчок! Глухой удар!.. И только метров через двести Домажор понял, что прои- зошло.

– Ви-и-и-и-и-и! – заверещала на заднем сиденье девчонка.

 

6

 

– Вви-и-и-и-и-и! – подхватила вторая. – Вы его уби-и-или-и-и-и-и!

Джип по инерции пролетел эти двести метров, пока Домажор не догадался нажать на педаль тормоза. Он не хотел понимать того, что только что сбил человека. Кураж сдуло, напрочь выветрило из головы вместе с хмелем. Домажор сидел, положив руки на руль, и невидящими глазами смотрел вперед, на дорогу. В динамиках ныли басы и ухала барабанная группа, заполняя салон до отключки сознания отупляющей «клубной» музыкой, но Домажор не слышал ее. Он совершил наезд на человека.

– Вы его уби-и-или-и-и-и-и! – не унимались «девочки по вызову».

– Да тихо вы! – Витёк развернулся и показал свой внушительный кулак. Серый ждал, какое решение примет его друг: так уж у них повелось, что Серый мог предложить только выпить, а все решения всегда за них двоих принимал Домажор, подкрепляя их деньгами своего отца. От Домажора никаких предложений не следовало: он продолжал молчать и отрешенно таращиться в лобовое стекло.

– Не вздумай скрыться с места происшествия, – предупредил Серый, – тогда уже не отмажешься, сразу – статья.

Заботливый он, этот Серый. Только что своими руками Домажор перечеркнул всю свою будущую жизнь, а он о какой-то глупой статье печется. Да наплевать на любую статью! За деньги Доманских десяток изворотливых адвокатов убедят любой суд в полной невменяемости сбитого неудачника и абсолютной невиновности водителя. Тут другое... Совсем недавно, перед своим отлетом в Москву, отец пунк- тиром, но достаточно ясно обозначил Серёже весь его жизненный путь на ближайшие десять-двенадцать лет. Следующей весной выборы, и отец обещал сыну место в горсовете. Пора, пора уже становиться депутатом и заходить в политику с парадного входа. Двадцать четыре года как-никак. Не мальчик. Для начала городской уровень, один созыв. Потом – региональный: один-два созыва. За это время он уже приобретет свой вес и свои знакомства к папиным-то возможностям. И тогда уже можно будет думать о Госдуме или Совфеде, выходить на федеральный уровень, а это уже совсем другие возможности. С «Благовестом» нечего и сравнивать. И вот теперь из-за какой-то нелепости все эти такие хорошие и приятные планы приобрели очертания воздушных замков и полетели в корзину для бумаг. Дело не в том, виноват Домажор или не виноват. Дело в том, что журналисты примажут его имя к скандалу, и тогда губернатор Воеводин, который, по слухам, лично проверяет списки всех «проходных» кандидатов в депутаты, вычеркнет его фамилию из нужного столбца и припишет в другой – в черный список. А до выборов-то всего ничего: остаток лета, осень, зима и в марте электорат сделает свое это... как его?.. «волеизъявление» в пользу молодого кандидата Доманского, выдвинутого по списку «самой правильной партии». Не станет губернатор засорять партийный список скандальной фамилией. Ох, не станет... На ближайших выборах его не внесут в списки, депутатский мандат он не получит, а значит, весь жизненный цикл смещается на четыре года в сторону неопределенного будущего. Отец, конечно, не похвалит. Может и в деньгах зажать. И всё из-за какого-то растяпы, который по сторонам смотреть не умеет! Домажор посмотрел на Серого и уперся в его ожидающий взгляд. И тут Домажора прожгло: «Хорошо бы не я, а Серый сидел за рулем джипа в момент наезда! Ну, что такое Серый? Без роду, без племени. Приехал в Благушин, нахватался верхушек в универе и отвалил в примаки в соседнюю область. Ни ума у него, ни перспектив. Отсидел бы годик-другой вместо меня в тюрьме, а я бы в это время...» Домажор посмотрел на друга так, будто мысленно пересаживал его за руль. Серый понял этот взгляд. Понял, но продолжал молчать. Ах, как же всё хорошо и просто было еще пару минут назад: дорогая машина, громкая музыка, стопка купюр с американским президентом, два «запасных парашюта» на заднем сиденье, на тот случай, если в клубе лень будет «снимать» свежих девочек. А начиналось вчера еще лучше! Двое успешных молодых людей решили отметить встречу в хорошем ресторане. Молодые, красивые, уверенные, заходят они в заведение, садятся за столик и делают заказ...

– ...Ну, а дальше-то, дальше-то что? – нетерпеливо выпытывал Домажор за ресторанным столиком у Серого, которого не видел со дня его свадьбы.

– Как только гости разъехались, – Серый с удовольствием выпил очередную рюмку коньяка, – началась моя семейная жизнь.

– И как она? – расширил глаза Домажор.

– Жизнь-то?

– Да нет! Надька. Повезло?

– С женой – сто пудов! – Серый отогнул от кулака большой палец и показал другу.

– Во жена! Но еще больше – с тёщей. Пристроила меня в ближайший колхоз.

– Сторожем?

– Зачем? – обиделся Серый. – Главным инженером. А главному инженеру положен уазик.

– То есть, – догадался Домажор, – у тебя под задницей появилась тачка, на которой ты местных девок по кустам возишь? Ну да, понимаю: первая в жизни машина...

– «Первую в жизни машину» мне тёща подарила через три дня после свадьбы: купила серебристый «Хёндай».

– И ты на этом «Хёндае»... – начал Домажор.

– Вожу тёщу на дачу, – закончил Серый. Заметив недоумение в глазах друга, пояснил: – Я на служебной машине езжу один и только по делам. А на «Хёндае» вожу тёщу на дачу. Ну, может, еще жену с собой берем... иногда. Но ей некогда: двое детей на руках.

– Сколько?! – изумился Домажор.

– Двое, – подтвердил Серый. – Понимаешь, когда люди живут семейной жизнью, у них иногда появляются дети.

Налили и выпили еще по одной.

– Я свою тёщу уважа-а-аю, – Серый потянулся вилкой за оливкой, чтобы закусить коньяк. – На работу определила. Прикинь: меня, сопливого, без опыта работы и сразу главным! Вот-тэт-то-тёщ-ща!!! Я от тёщи ни на шаг! Тёща на дачу – я за руль. Ну, что теперь делать, если человеку нравится в земле ковыряться? И я вместе с ней копаю-поливаю. Не грядки – загляденье! По восемнадцать банок огурцов и помидоров тёща на зиму закручивала. А яблоки какие? А вишня-смородина? – Серый мечтательно закатил глаза. – У меня тесть знаешь какое вино из них делает? Конфетка! Короче, три года я от тёщи не отхожу и каждое ее слово на лету ловлю: «Да, мама. Хорошо, мама. Сделаю, мама». Короче, Наденьке скоро рожать, тёща про свой дом обмолвилась. Так-то мы с женой пока у нее жили. Я молчу, не давлю. Захочет – подарит. Не захочет – давить бесполезно. Самому можно вылететь как пробка из шампанского. Как только Наденька родила, тёща купила на той же улице дом под слом и заложила фундамент. Я вижу такое дело и... Наденьке быстренько второго – шмяк! Делаю ребенка.

– Ну ты даешь! – восхитился Домажор. – А дальше?

– Когда второй родился, дом уже был готов. Мы с женой и детьми переехали в свой дом. Потом тёща его на меня записала. Тут я как-то в хлам напился и по пьяни выписал любимой тёщеньке... Понимаешь, Серёг, накипело у меня: три года на нее горбатился без выходных, без проходных. Только и слышал от нее: «Витенька, на дачу. Витенька, нужно вскопать девять соток. Витенька, за грибами». Как нанятый только и делал, что возил ее и копал на даче, провались она!..

– И ты ей?..

– Ага. Так и сказал: «Убирайся к чёртовой бабушке из моего дома!»

– А она что?

– Она вскинулась как кобра, побежала к тестю, его на помощь звать. Тесть, видно, ее образумил: домик-то, не забывай, на меня записан. Наденька было попыталась что-то вякнуть в защиту своей мамаши, но я ее окоротил. «Если ты, – говорю ей, – хоть на сто метров к родительскому дому подойдешь, сюда можешь не возвращаться. Твой дом – тут. Тут ты полновластная хозяйка. Поэтому либо ты живешь со мной, либо ты забираешь манатки и мотаешь к мамочке».

– А Надька?

– А что она? Всплакнула по-бабьи, но из дома ни на шаг не вышла. Побоялась, что и вправду обратно могу не пустить. Вечером тёща приходит с участковым и тестем. Типа, меня попугать. А я ей так спокойненько: «Мама, если вы еще раз свой хвост на меня поднимете, то своих внуков будете наблюдать исключительно из-за забора». Тёща снова вскинулась, но тесть ее домой уволок. Дома, видать, он ей мозги-то вправил. Утром... Как раз воскресенье было... Тёща прилетает ни свет ни заря и хвостом виляет: «Витенька, ты нас не так по-о-онял... Витенька, ты нам как сын родно-о-ой...» Короче, сейчас я держу тёщу в строгости, чтоб лишнего себе не позволяла.

– Ну ты даешь! – снова восхитился Домажор. – Сумел себя поставить. Дом – на тебя оформлен. Машина – тоже на тебя. Уважаю. Считай, всего добился в жизни.

– Не всего, – Витёк погрустнел.

– А что еще?

– Да понимаешь... – поморщился Серый, – колхоз «утонул».

– Как утонул?

– В долгах. Его сейчас какой-то агрохолдинг выкупить хочет. А раз так, то в главных инженерах я там не усижу и никакая тёща не поможет. Они своих людей расставляют на хорошие должности. Мне уже предложили искать работу. Слушай, у тебя случайно нет местечка? Я слышал, ты в больших начальниках ходишь...

Итак, Витёк Солдаткин вернулся в Благушин в поисках подходящего заработка и все его надежды на хлебное местечко были связаны, главным образом, с Серёжей Доманским. Разговоры о том, что под вывеской информационно-аналитического отдела «Благовеста» организована обыкновенная халява для детей «нужных» родителей, достигли и тёщиных ушей. Узнав от тёщи, что его университетский друг пребывает в полном порядке, Витёк очень надеялся на его помощь, но Домажор сидел сейчас рядом в машине, отрешенный от всего, и молчал. У Витька дома осталась жена, двое маленьких ребятишек, совсем скоро Витька погонят из колхоза и ему не на что будет содержать семью. Для счастья и благополучия своей семьи Витёк готов был пойти на что угодно.

– Перелезай на мое место, – впервые со дня их знакомства приказал он Домажору, – дай-ка я за руль сяду.

 

7

 

– И вообще, знаешь что? – спросил Серый, когда они с Домажором поменялись местами. – Шел бы ты отсюда. Мне без тебя проще будет. Джип развернулся и поехал обратно на место происшествия, где уже начала скапливаться толпа.

– Беги нанимать мне адвоката! – крикнул Витёк из окна джипа и дал газу, оставив Домажора одного возле проезжей части. Разгоняя собравшуюся толпу сигналом, Серый медленно подъезжал к тому месту, на котором Доманский-младший сбил пешехода. Тонкой жилкой в виске еще дрожала слабенькая надежда, что, возможно, бедолага-пешеход стукнулся о машину по касательной, его просто откинуло с дороги и теперь пострадавший приходит в себя, отряхивается и ждет сбивший его джип только для того, чтобы обсудить размер компенсации морального вреда. Через несколько секунд эта надежда была убита холодной реальностью. На обочине дороги лежал мужчина неопределенного возраста в пиджачной паре и серых сандалиях. Мужчина лежал на боку, обратив мертвое лицо на зрителей и раздвинув ноги, будто в последнем, прерванном Домажором шаге. Под ним наплывала лужица густой бордово-красной крови.

– Фу-у! – обе проститутки с ужасом отвернулись, едва кинули взгляд на убитого.

– Шли бы вы, девочки, – сдерживая себя, попросил Серый. Послышался звук открываемой задней дверцы и посторонний мужской голос:

– Тю-тю-тю! Куда? А ну назад, быстро! К водительской дверце подошел мужчина в фуражке и желтом светоотражательном жилете, накинутом поверх формы. Ему и принадлежал голос, вернувший девочек на место.

– Старший инспектор ДПС старший лейтенант Воробьев, – козырнул он. – Водитель, выходим из машины. Документики не забудьте. Через восемь минут после того, как старший лейтенант Воробьев вывел Витька из джипа на свежий воздух, в кабинет Доманского-старшего зашел его личный водитель Валерий Михайлович. Обычно Валерий Михайлович не то что не входил без вызова к своему шефу, но и на второй-то этаж, где находился его кабинет, поднимался не каждый день, коротая время за домино или телевизором в комнате водителей. Доманский оторвался от отчетов, которые просматривал.

– У нас проблемы, Янгелевич, – тихо сказал водитель, – только что мне на сотовый позвонил оперативный дежурный МВД. Джип Серёжи сбил пешехода насмерть. За рулем был какой-то Солдаткин.

– Где Сергей? – спокойно спросил Доманский.

– Этого установить пока не удалось. Известно только, что к моменту приезда дэпээсников его в машине не было.

– Быстрова и Топалову ко мне, – распорядился генеральный директор. Через пять минут был созван «оперативный штаб», в который, помимо Доманского и Валерия Михайловича, вошли замгенерального Быстров и начальник юрдепа Топалова. Необходимо было реагировать на ситуацию: джип с номерами Доманских попал в историю. – Тамара, подключай нашего адвоката и держи на контроле правовую сторону дела. Валера, поезжай, выясни всё на месте: как и что? Связь держишь со мной каждые двадцать минут. Необходимо выяснить, где был Сергей во время наезда и где он находится сейчас. Как найдешь – вези его сюда. Гена, возьми на себя прессу и ТВ. Это происшествие не должно попасть в сводки новостей. Если журналюги будут ерепениться и козырять «свободой прессы», скажи, что мы снимем с полос и эфира всю свою рекламу, тем более, что нам она не очень-то и нужна.

Это было разумно: «Благовест» тратил около миллиона рублей в месяц на совершенно ненужную ему в масштабах Благушина рекламу. Эти «выброшенные на ветер» деньги позволяли Доманскому «правильно формировать общественное мнение»: нужные для вброса в массовое сознание материалы шли на самой читаемой третьей полосе газет и в самое лучшее эфирное время, а ненужные – просто клались под сукно, где и протухали, через короткое время утратив актуальность. Главные редакторы газет и директора телекомпаний очень ценили такого крупного рекламодателя, как «Благовест», и всегда шли навстречу пожеланиям его генерального директора. Одновременно с распоряжениями генерального директора «Благовеста» пришла в движение огромная и могучая машина, приводимая в действие тайными, но безотказными пружинами, одной-единственной целью которой был вывод из-под удара Сергея Доманского. Валерий Михайлович Острогов бы не просто водителем, а «особой, приближенной к императору». Мало кому, кроме Острогова и Быстрова, генеральный директор «Благовеста» доверял так всецело. Валерий Михайлович был бывший мент, причем Мент с большой буквы «М». Свою службу Закону и Порядку он начал еще школьником, в конце шестидесятых. Тогда силу набирал оперативный комсомольский отряд дружинников – ОКОД. Отряд, который формировали из физически крепких и морально закаленных комсомольцев, по линии МВД курировал замминистра, а по линии комсомола второй секретарь обкома ВЛКСМ. В свободные от основной работы вечера окодовцы громили малины и притоны, задерживали по ориентировками преступников, отбирали у хулиганов ножи и заточки, нагоняя на преступный мир Благушина страху почище угрозыска. Мало-помалу вошедшие во вкус защиты правопорядка окодовцы начали перетекать на работу в милицию. Девять лет сержант, а потом и старшина Острогов патрулировал Благушин вместе с теми, кто «с жезлом и пистолетом на посту зимой и летом», пока не открылись вакансии участковых, на которые не хватало офицеров. Старшине Острогову присвоили специальное звание младший лейтенант милиции и нарезали ему участок земли, застроенной домами и заселенной гражданами. Поручили охрану и оборону граждан и их домов от преступных посягательств. Расширялся город, вместе с городом рос участок, рос в званиях и Острогов. К началу Перекройки он уже ходил в капитанах и дальнейший рост ему не светил ввиду отсутствия высшего образования. Острогов без душевных терзаний смотрел на то, как зеленые лейтенанты один за другим перегоняют его по службе и выходят в подполковники. Он был выше карьеры. Для него главным всегда была Служба, которую он воспринимал как Служение. Прослужив с младшего лейтенанта до капитана без малого двадцать лет на одном месте, Острогов сделал свой участок лучшим в Благушине, в Берендее, а может быть, даже и во всей России. Во всяком случае, происшествий на его земле странным образом случалось меньше, чем у соседей, а раскрываемость преступлений подбиралась к 100%. Секретов особых не было: Валерий Михайлович умел разговаривать с людьми. После того, как Острогов ушел на пенсию, выяснилось, что его участок оказался чересчур тяжелым для одного милиционера с точки зрения криминогенной обстановки, и его разбили на три участка поменьше. Это не помогло: раскрываемость сократилась в три раза, а количество преступлений возросло. «Майора» он получил за полгода до выхода в отставку, в виде исключения, как дань уважения и как свидетельство признания заслуг. Чтобы пенсия была на пару грошей побольше. Доманский знал, кого посылать разговаривать с ментами: лучше Острогова с этим бы не справился никто. Для Анатолия Янгелевича время потянулось изнуряющее медленно. Каждые двадцать минут шли звонки от Острогова, похожие один на другой: «я разговариваю с человеком». Ни кто этот человек, ни о чём он с ним толкует, Острогов по телефону не сообщал. В зале заседаний Быстров рассадил присланных по его звонкам заместителей главных редакторов и объявил им, что в текущем месяце «Благовест» решил удвоить свои рекламные расходы. Жадные до спонсорских денег газетно-журнальные дельцы понимающе закивали головами: мол, понимаем, не извольте беспокоиться, материал о сегодняшнем происшествии не пройдет. Топалова разыскала адвоката и лично поехала с ним, чтобы присутствовать при первоначальном допросе Солдаткина. Их с адвокатом делом было хоть на три минуты оттереть следователя от Серого и повесить замок молчания на уста задержанного. Только часа через два вернулся Острогов и устало сел сбоку стола шефа.

– Докладывай, – поторопил Доманский.

– Плохо дело. Значит, так. За рулем во время наезда сидел Сергей. Задержанный Солдаткин сам предложил Сергею взять его вину на себя. Это подтвердили «под протокол» две шлюхи из хозяйства мамы Гали. Этот Солдаткин – его друг. Кто он, что он – сейчас «пробивают» опера. К утру будет полная информация об этом друге.

Острогов положил на стол какие-то исписанные листы.

– Что это? – заинтересовался Анатолий Янгелевич.

– Протоколы допроса двух прелестниц. Я изъял их. Не нужно, чтобы они фигурировали в деле. Вечером мама Галя втолкует своим девочкам, какие показания нужно давать на следствии, а их потом передопросит другой следователь. Сейчас с ними работал дежурный следак. Его дело снять первоначальные показания и возбудить уголовное дело, а там уж к кому оно попадет...

– Нужно сделать так, чтобы попало к нужному следователю.

– Не всё так просто, Анатолий Янгелевич, – Острогов принял у вошедшей Ирины Алексеевны чашку с горячим кофе и, дождавшись ее ухода, огорошил: – Непростой потерпевший под колеса попался.

– Кто он?

– Бывший полковник КГБ, Седьмое Управление, – заметив непонимающий взгляд Доманского, Острогов пояснил: – «Семерка», наружное наблюдение. «Топтун», проще говоря. Полковник КГБ. Пусть запаса, пусть вышел в отставку еще при советской власти, но от этого чекистом он быть не перестал. К делу уже подключились парни из нашего местного УФСБ: прислали двух ребят для «взаимодействия». Взаимодействовать они будут в том направлении, чтобы Солдаткин получил до упора, на всю катушку.

– Да чёрт с ним, с тем Солдаткиным! Нервное напряжение последних часов, которое держало Анатолия Янгелевича, вдруг спало, когда он узнал, что по делу пойдет не его сын. Каково в один и тот же день узнать, что у вас рак и ваш сын убил насмерть офицера КГБ? Какие нервы это могут выдержать?

– Нам-то какое дело? – увидев в глазах Острогова заметное неодобрение своего малодушия, Доманский взял себя в руки.– Нет, конечно, мы наймем самых лучших адвокатов, договоримся с судьей о минимальном сроке, семье поможем, пока он там сидеть будет... Но, Михалыч, это же не мой сын!

– Не торопись радоваться, Анатолий Янгелевич, – урезонил Острогов, – Сергей твой пока повис в воздухе. Во-первых, его отпечатки пальцев криминалисты сняли с руля и с рычага переключения скоростей. Во-вторых, если две шалавы хоть словечко брякнут про Сергея... В-третьих, комитетчики будут вести свое параллельное расследование, а у них свое следствие и своя прокуратура. Ну и в-четвертых, если Солдаткину просто надоест сидеть в тюрьме и он откажется от своих показаний... Любого из этих четырех факторов будет достаточно, чтобы поменять их местами, поэтому ты уж будь любезен полюби этого самого Солдаткина как родного сына и сделай всё от тебя зависящее, чтобы он через пару месяцев оказался на свободе.

 

8

 

Оставшись один, Домажор повел себя непредсказуемо и странно. Сначала он стоял и смотрел вслед удаляющемуся джипу. Не имея сил пошевелиться, смотрел он, как джип подъехал к толпе, раздвинул эту толпу и почти сразу же появился дорожный патруль. Серёжа видел, как к джипу подошел милиционер в ярко-желтом переднике, вывел Серого, отобрал документы и усадил его в милицейскую машину. Через несколько минут подъехала милицейская же «Газель», парни в штатском, держа Серого под руки, затолкали его в заднюю дверцу «Газели» и уехали с места происшествия. Цепенея, смотрел Домажор на то, как арестовали его друга, и понимал, что не Серый, а он, Сергей Анатольевич Доманский, должен был сейчас сидеть в тесном металлическом боксе раскаленной от летней жары милицейской машины. Зрачки его расширялись, тело начала бить крупная дрожь. Толпа не расходилась с места происшествия, а наоборот всё прирастала любопытствующими до чужой смерти прохожими. Мигая синим огоньком на крыше, приехала «скорая помощь», и фельдшер с санитаром, укрыв убитого простыней, стали грузить его на брезентовые носилки. Серёжа, не двигаясь с места, продолжал глядеть туда, на толпу, в которой происходила деловитая медицинско-милицейская работа, и страх мутной холодной болью начал подниматься в нем. Зародившись под солнечным сплетением, этот страх расходился по животу, через деревенеющую шею проникал в голову, стекал в руки и ноги, заставляя всё тело дрожать мельче и чаще. Тут Серёжу озарило: «Да что же это я тут стою?! Ведь стоит только любому из толпы посмотреть в мою сторону, как он узнает меня. Он скажет медикам и милиционерам, что они схватили не того, и укажут пальцем на меня! Бежать! Куда угодно бежать, только не оставаться тут ни одной лишней секунды». Чтобы не привлекать к себе внимания, Домажор не побежал, а пошел быстрым шагом в сторону, противоположную месту происшествия с заполнившей его толпой. Усилием воли он старался сдержать шаг и не переходить на бег: бегущий средь бела дня человек мог вызвать у толпы подозрения и тогда бы его точно опознали как убийцу. Серёжа побежал, только когда завернул за угол. От бега сделалось легче и не так страшно. Он не узнавал улицу, по которой бежал, но это было неважно. Важным было то, что он скоро прибежит в безопасное место, где его укроют и не выдадут.

«Куда теперь? – под стук в висках думал Серёжа.– В офис нельзя. Там может быть засада. Домой и к отцу тоже нельзя. Нельзя ни к кому из друзей: менты могли выставить засады у всех знакомых». Город, еще утром лежавший у ног Домажора-победителя, вдруг стал враждебен. Серёжа рассматривал встречных людей и понимал, что все они охотятся на него, загоняют как зайца в силок. Фальшивые улыбки, неестественный смех, напускная доброжелательность, поддельная вежливость. А под всей этой мишурой – злые и настороженные глаза, смотрящие на него, когда он отводит от них взгляд. Серёжа устал, но идти было хуже, чем бежать. Когда он бежал, то он думал только о том, что он уже вспотел, устал и надо бы перейти на шаг. Но стоило только чуть сбавить скорость, чтобы отдышаться, как страх тут же возвращался и сковывал тяжелым холодом все суставы и противно дребезжал под ложечкой. Чтобы отогнать свой страх, Серёжа снова переходил на бег. Он не мог сказать, сколько времени он блуждал по городу, когда ноги принесли его на четвертый этаж незнакомого дома. Дом был чужой, двор был абсолютно незнакомый, знакома была только дверь, перед которой он стоял и давил на кнопку звонка. Последнее, что он еще мог запомнить до того, как погасло сознание, это собственный палец, в исступлении утопивший пластмассовую пуговку звонка. Самого звука он не слышал. Очнулся он на чем-то мягком и чистом. Ощупью узнав пододеяльник, подушку и простыню, Домажор понял, что лежит на вчерашней гостиничной кровати и всё, что с ним произошло, это просто дурной и тягучий страшный сон. Ничего этого не было, все эти кошмары ему только приснились, конечно же, никто вчера Серого не арестовывал: вчера они с ним встретились и отметили это дело, а теперь Серый дрыхнет в смежной комнате со своей лялькой. От этого открытия Домажор улыбнулся, не размежая век. Как хорошо, что это был только сон: у Серёжи, он это помнил точно, должны быть полторы «штуки» «зелени», сейчас он разбудит Серого и они пойдут, продолжат обмывать встречу. Удивительным и приятным было то, что Серёжа не чувствовал похмелья и сопут- ствующего ему омерзительного вкуса во рту. Наоборот, он ощущал в себе бодрую свежесть, будто и не хлестали они вчера текилу литрами, будто и не мешали ее бог знает с чем. Домажор вспомнил еще, что сейчас должна прийти мама Галя и с ней нужно будет рассчитаться за девочек. Услышав за дверью женские легкие шаги, Домажор улыбнулся шире: все его предположения про сон оказались верными и он только напрасно расстраивал себя. Перевернувшись на спину, он открыл глаза, чтобы увидеть, как зайдет мама Галя, и... разочаровался. В комнату зашла не сутенерша, и комната, где он провел ночь, была не гостиничной, а обыкновенной комнатой молодой девушки: с непременным трельяжем, батареей флакончиков перед зеркалами, россыпью мягких игрушек разных цветов и размеров и постерами рок-идолов по стенам. В двери показалась Лена: девушка, с которой у него было всё серьезно. – Ну ты, Доманский, даё-о-ошь! – протянула она послед- нюю гласную, отвечая ему улыбкой на улыбку.

– Где я? – Домажор не хотел верить тому, что ночевал у Лены, а не в гостинице.

– А ты не помнишь? – усмехнулась девушка. – Явился позавчера под вечер сам не свой, с белыми глазами без зрачков, попросил стакан водки, выпил его без закуски и рухнул спать прямо на пол. Мы с мамой вдвоем тебя еле на постель перенесли.

Улыбка на лице Домажора завяла.

– Ког-гда я приш-шел? – шепотом, заикаясь, переспросил он.

– Позавчера вечером. Ты проспал почти сорок часов. Заварить тебе кофе?

Напевая какую-то идиотскую попсу, Лена упорхнула на кухню и Домажор снова закрыл глаза, на этот раз уже от страха. Снова вернулся тот самый липкий унизительный страх, который превращал гордого до надменности, неотразимого в своем обаянии папиного могущества Сергея Доманского в затравленную ничтожную козявку. Значит, это всё не приснилось ему. Значит, сейчас, пока он валяется тут в чужой постели голый и беззащитный, его друг Серый сидит в самой настоящей тюрьме и под пытками дает показания. Не может быть никаких сомнений в том, что Витька будут пытать, добиваясь от него улик на Серёжу. Его уже пытают... Нет, его пытали вчера, он не выдержал, сломался, «заложил» друга, и сейчас по городу рыщут группы захвата в поисках его, Сергея Доманского! Напевая всю ту же популярную чушь «тра-ля-ля, три рубля», в комнату вернулась Лена с подносиком, заставленным дымящимся кофе, печеньем и кубиками сахара на отдельном блюдечке. Она была обворожительна в своем голубом коротком халатике-кимоно. – Приветствую тебя, мой господин, – с соблазнительным изяществом одалиски Лена наклонилась над Домажором, готовясь поставить поднос с кофе ему на колени. – Какие будут приказания, о повелитель? Лена была весела и беззаботна, как была весела и беззаботна во время каждой их встречи. Так уж распределились роли: Сергей Доманский – серьезный молодой человек, занятый очень важными делами, а Семихвостова Лена – попрыгунья-стрекоза с внешностью и капризами топ-модели, которой по роли положено быть беззаботной, веселой и при этом не забывать время от времени восхищаться умом своего мужчины. Серёжа яростно двинул по подносу ногой снизу вверх и, брызнув фонтаном, по комнате разлетелись кусочки сахара и обломки печенья. Кофе выплеснулось частью на кимоно, частью на светлые обои.

– Дурак! – испуганно вскрикнула Лена. Не стоило ей сейчас напоминать о себе. Домажор, как был, в одних трусах, вскочил с постели и залепил ей увесистую оплеуху по красивому лицу.

– Да как ты смеешь?! – спросил он, отвешивая вторую плюху другой рукой. – Ничтожество! Кухарка!

Страх, минуту назад заставлявший Серёжу прятаться под одеялом, сейчас выходил из него хлесткими пощечинами по лицу перепуганной девушки.

– Кукла!

Серёжа прижал Лену к стене и отвешивал ей ладонями по лицу, сопровождая каждую плюху новым эпитетом. Насмерть перепуганная Лена, на которую никто до сих пор не поднимал руки, в свою защиту только лепетала, захлебываясь слезами:

– Серёженька... Милый... Родной мой... Не надо... Я прошу тебя... Я всё для тебя сделаю...

Из разбитого носа пошла кровь, и тогда Домажор, увидев свои руки, перепачканные в красном, отшатнулся от девушки и побежал в ванную. Через короткое время в квартире был слышан только шум воды из крана и тихие всхлипы. Плакали оба. Лена сползла по стене на пол и, размазывая макияж, плакала от боли и от ничем не заслуженного оскорбления. Домажор, сидя на корточках под раковиной, до которой у него не хватило сил дотянуться, страдал о своей молодой загубленной жизни и так нелепо сломанной карьере. Ему было жалко себя. Любила ли высокая красавица Лена Семихвостова невзрачного заморыша Домажора? Нет. Она его не любила. Жалела, может быть, даже уважала за что-то, но не любила и уж тем более не вожделела и не грезила о нем. Ей не за что было любить его как мужчину, но он был удобен и необходим. Необходим для потакания ее запросам и удобен в своей безотказности, когда дело касалось денег. Находились кавалеры и поимпозантней Серёженьки. Повыше, пошире его в плечах. Но им было нечего дать Лене кроме своей любви, а этого ей было мало. Она вдосталь насмотрелась на мать, которая растила ее одна, без мужа. Видела, что мать всё время отказывала себе во всём необходимом для женщины: красивом белье, дорогой косметике, тонком парфюме, отказывала себе вправе быть женщиной, лишь бы вырастить дочь не в нужде. Может, поэтому мать и состарилась раньше срока. Идти тем же путем Лена не хотела ни за что! Сколько Лена себя помнила, параллельно с мамиными нравоучениями «береги честь смолоду», по телевизору, с газетных страниц, с билбордов и буклетов красивые и успешные женщины убеждали ее в обратном: бери от жизни всё! Чего стоили «правильные слова» вечно усталой мамы, когда звезды эстрады, популярные актрисы, топ-модели в шикарных нарядах с экрана и обложек буквально кричали ей: «Ты этого достойна!!!» Правда, все эти гламурные тетеньки почему-то не объясняли, что на такую La Dolce Vita требуется немыслимое количество денег. И уж тем более не рассказывали, где именно можно заработать такую уйму деньжищ. Они ни словом не намекали на то, что денег, которые мать Лены зарабатывала за месяц труда, не хватит даже на то, чтобы расплатиться за скромный завтрак в тех отелях и уж тем более не хватит даже на задний мост от «Феррари». Вместо того, чтобы честно втолковать молоденьким дурочкам, что, прежде чем на что-то претендовать, необходимо чего-то добиться самой – взять олимпийское золото, получить Нобелевскую премию, на худой конец, защитить докторскую диссертацию – эти бессовестные и бессердечные тетки обманывали молодых и неискушенных жизнью девочек, уверяя их в том, что они уже от рождения «уникальные и неповторимые личности». В двадцать лет не хочется понимать, что в этом мире ты «никто» и зовут тебя «никак», пока ты сам не докажешь обратное. Лена, сообразно своему возрасту и телосложению, с беспечной наивностью сама себя считала «личностью» именно «уникальной и неповторимой» и уж, конечно, достойной всего того, что нахваливали гламурные тетки с экрана и глянца. Конечно, если бы кто-то предложил ей пояснить, в чем ее «неповторимость» и чем она, собственно, «уникальней» своих подружек, Лена вряд ли смогла бы ответить нечто вразумительное. Но она твердо знала: ее цветущая молодость и привлекательная красота здоровой самки дают ей некие, не вполне понятные «шансы на успех».

 

9

 

Три месяца, отмерянные Доманскому доктором Беляевым, просвистели как стрела, пущенная из тугого лука. Промелькнули так быстро и незаметно, будто календарь сошел с ума и перекидывал свои листочки, ориентируясь только на обороты часовой стрелки по циферблату. Три месяца служебные обязанности Доманского, Быстрова, Топаловой и Острогова осложнялись судебно-следственными хлопотами.

Десятки незнакомых между собой людей, от которых хоть на воробьиный носок зависело облегчение участи Виктора Солдаткина, были увязаны и скоординированы между собой. Много-много американских денег и российской резаной бумаги в конвертах и без оных перешло в руки нужных людей. И вот наконец сегодня – всё! Витька выпустят из тюрьмы. Водитель Солдаткин в момент наезда на пешехода был пьян, что показала наркологическая экспертиза. Джип несся по городу с запрещенной скоростью 140 км/ч. Это было видно из протокола осмотра места происшествия, прилагаемой схемы, замера тормозного пути и было подтверждено трассологической экспертизой. Пострадавший полковник переходил улицу на зеленый свет светофора в установленном месте. Это показали шесть свидетелей момента ДТП.

Словом, дело было ясное и очевидное: взявший на себя вину Витёк Солдаткин был кругом виноват и никаких смягчающих обстоятельств в его деле не имелось. Однако... Как выяснилось в ходе следствия, полковник возвращался домой от дочери, где вместе с родственниками выпил немного домашнего сухого вина. Шаг за шагом картина происшествия начала меняться, и уже можно было доказывать, что полковник был в стельку пьян, а Витёк трезв как стеклышко. Вдобавок полковник был несколько глуховат. Это подтверждалось пухлой историей болезни, изъятой следователем из ведомственной поликлиники, и слуховым аппаратом, найденным на месте происшествия. Скорее всего, в момент наезда слуховой аппарат был надет как положено, но кто бы взялся доказать, что потерпевший, допу- стим, не нес его в руках? Тем более, что нашли этот аппарат не на голове потерпевшего, а метрах в трех от него. Следовательно, честный Витёк добросовестно подавал звуковой сигнал создававшему аварийную ситуацию на дороге пешеходу, а тот из-за своей глухоты сигнала не слышал, а по сторонам не смотрел потому, что шел домой на автопилоте пьяный в дым. Оставалось погасить скорость джипа со ста сорока до разрешенных по городу шестидесяти километров в час. Быстров съездил на городской метеоцентр и совсем уже за смешные деньги взял там справку о том, что сего числа во столько-то часов в городе Благушине на перекрестке улиц А и Б действительно наблюдался кратковременный дождь, а на мокром асфальте, как известно, тормозной путь длиннее. Чтобы окончательно убедить суд в невиновности Витька, патологоанатом, простимулированный через Острогова, показал, что исходя из локализации, степени тяжести и механизма причинения потерпевшему травм, несовместимых с жизнью, а также массы джипа, можно сделать однозначный вывод о том, что сбивший полковника автомобиль двигался со скоростью 50-60 км/ч. Кроме освобождения Витька, удалось достичь главной цели: вывести из-под удара Сергея Доманского. Домажор не был причастен к происшествию ни с какого бока. Да, джип принадлежал ему, но десятки свидетелей видели, как милиционеры из-за руля выводили под белы руки вовсе не его. Сотни языков пошли чесать по городу сплетню о том, что у Доманских угнали машину, но угонщик спьяну сбил пешехода и был задержан на месте происшествия. Сегодня, когда Витька Солдаткина уже точно отпустят домой, у Анатолия Янгелевича оставалось два дела. Одному из них он решил посвятить первую половину дня, для второго запланировал время на вечер. Первым был доктор Беляев. На встречу с ним Доманский ехал, настроившись на борьбу за собственную жизнь, как будущий победитель-чемпион настраивается на финальный бой. Все преграды, которые могли возникнуть перед ним, он готов был смести, но преодолеть. Во врачебный кабинет Беляева Доманский вошел бодрый, улыбающийся, готовый слепо следовать любым назначениям и рекомендациям доктора, в котором видел свою Последнюю Надежду. После того, как он поездил по бабушкам, которые, по слухам, якобы творили чудеса исцеления, так и не коснувшиеся самого Доманского, Анатолий Янгелевич сожалел о своем неуместно пылком поведении во время последней встречи с Беляевым. Сейчас он хотел принести свои извинения, получить отпущение грехов и начать лечение. Если бы потребовалось, то он готов был в любое время вылететь в Штаты, в Израиль, где, говорят, научились лечить рак в самых безнадежных стадиях. Или на Кубу с ее самой лучшей в мире медициной. Он был готов делать всё, что прикажет доктор, готов был лететь куда угодно и на сколько нужно: бизнес можно пока оставить на Быстрова – надежный человек, не подведет. Полгода и даже год своего времени Доманский жертвовал медицине: слишком громадны были планы на будущее, невероятно высоко то место, которое он может занять, если успешно справится с заданием Первого Лица.

– Здравствуйте, Константин Юрьевич, – зайдя в кабинет врача, Доманский от двери протягивал руку для рукопожатия.

– Всё! Я отдаюсь! Делайте со мной что хотите!

Прежде чем пожать руку Доманского, которую тот донес ему чуть не под нос, Беляев рефлекторно отшатнулся, памятуя их последнее расставание.

– Я – ваш! – продолжил наступление Доманский и процитировал возможные заголовки послезавтрашних газет – «Уникальный случай в медицине! Безнадежно больной Анатолий Д., 46 лет, излечился от рака!».

– Здравствуйте, Анатолий Янгелевич, – мрачно поздоровался доктор, – я знал, что вы ко мне вернетесь, не знал, что так рано, всего через три месяца. Некоторые по полгода, а то и год бегают, пока в мой кабинет уже умирать не приползают. Ну что? Всех окрестных бабушек объехали? На Иссык-Куле были? К верховному шаману всея Сибири Оюн-Батыру обращались? По слухам, творит чудеса. Вы, вон, на меня давеча с кулаками кинулись. За грудки меня хватали. Будто доктор и в самом деле может быть в чем-то виноватым перед своими больными.

– А кто виноват?

– Вы где служили, Анатолий Янгелевич? – переспросил доктор и сам же ответил:

– На атомоходе? В реакторном? С изотопами поаккуратнее надо было!..

Тяжелое молчание прервало их не склеившийся разговор. Доманский не хотел уходить, не получив если не исцеление, то хотя бы надежду, а онколог не знал, что еще сказать: помочь он ничем не мог.

– Доктор! – не выдержал, потерял лицо, взмолился, наконец, Доманский. – Константин Юрьевич! Любые лекарства! Любые деньги! Всё возьмите, всё что угодно, всё, что у меня есть! Хотите, я на колени перед вами встану? Только спасите!

– Ну о чем вы говорите? – с горькой укоризной спросил Беляев. – Вы думаете, вы первый, кто мне предлагает деньги и «всё что угодно»? Вы поймите, Анатолий Янгелевич, это зависит не от меня. Вот лист назначений. Я назначил вам кое-какие укольчики. У вас есть кому их делать или будете приезжать ко мне? Я могу порекомендовать хорошую сестру из моего отделения. Она не только сестра милосердия, но и, кажется, «сестра во Христе».

Беляев позвонил на пост. Через несколько минут в кабинет вошла невысокая хрупкая девушка в белом халате, на лацкане которого был прикреплен бейджик: Вера ФОМИНА Медицинская сестра Нельзя было определить: блондинка она или брюнетка, так как волосы девушки были спрятаны под медицинской шапочкой, но что бросилось в глаза – это полное отсутствие косметики. Даже глаза не были подведены. Вместо дорогой косметики ее глаза выделялись умом и светились состраданием.

– Знакомься, Вера, – Беляев показал рукой на Доманского, – это Анатолий Янгелевич Доманский, мой пациент. Ему нужна твоя помощь. Ты не могла бы поколоть Анатолию Янгелевичу те уколы, что я прописал?

– Конечно, Константин Юрьевич, – медсестра было готова «уколоть» хоть сию минуту, дело привычное.

– Анатолий Янгелевич очень занятой человек, – пояснил Беляев, – было бы удобнее, если бы ты смогла колоть его дома. О времени и оплате вы договоритесь без меня.

– Да-да, конечно, – вставил слово Доманский, протягивая девушке маленький золотистый прямоугольник картона, – вот моя визитка. Позвоните мне, пожалуйста, сегодня в двадцать часов. Машина привезет вас туда-обратно.

Когда девушка ушла, Доманский скептически спросил:

– Ну, и зачем мне это небесное создание?

В вопросе читалось: «вместо того, чтобы меня лечить, вы меня бог знает с кем знакомите».

– Вы нужны друг другу, Анатолий Янгелевич, – очень просто объяснил свой выбор Беляев, – Вера учится на медфаке и одновременно подрабатывает у нас медсестрой. Ей очень нужны деньги. А вам скоро понадобится очень хороший и квалифицированный уход. Лучше нее никто не сможет ухаживать за вами и облегчить ваши страдания. Девушка она серьезная... верующая. Есть в ней что-то от царских дочерей-княжон.

– Так сколько, вы говорите, мне осталось? – по-деловому, как должник кредитора, спросил Доманский.

– А вы хорошо держитесь, – одобрительно заметил онколог. – Я думаю, два месяца полноценной жизни у вас есть. Потом начнется резкое угасание.

 

10

 

Странно, но от доктора Доманский вышел совсем спокойным. Теперь он знал, что у него есть целых два месяца времени для того, чтобы устроить свои земные дела. Текущие дела «Благовеста» больше не волновали его, с текучкой лучше всего справится Быстров, оставалось только одно, но Самое Важной Дело – Сергей. Надо вызвать нотариуса и составить завещание таким образом, чтобы всё имущество Доманского, а особенно акции «Благовеста», наследовал сын. Но акции сами по себе, без ума и связей их держателя, мало что значат: придет проверка из налоговой инспекции, «проверит как надо», выявит недоимки за прошлый период или еще какие-нибудь нарушения, применит санкции – и фирму можно будет выставлять на торги. Анатолий Янгелевич ни грамма не обольщался относительно способностей своего сына и прекрасно понимал, что не успеют еще первые комья земли удариться о крышку его гроба, как десятки умных, цепких людей и людишек станут договариваться между собой, как бы им половчее разорвать «Благовест». Не удержит Сергей «Благовест», даже с Быстровым, Остроговым, Симаковой и Топаловой. Даже с готовой и слаженной командой не удержит. Нужен «якорь». Такой, который удержит в любую непогоду. Способный рявкнуть на налоговую, СЭС, пожарных и сорок других проверяльщиков. Нужен тот, кто поможет Серёже удержать бизнес в руках. Единственным человеком, который после смерти Доман- ского мог бы не оставить Серёжу без отеческого пригляда, был Правитель Берендейской Республики Иван Иванович Воеводин – родной дядя жены Анатолия Янгелевича. Ради него, ради сегодняшнего разговора с ним Доманский даже пошел на временное сближение с супругой. Как-то всё глупо у них получилось с Лидусей... Семья, крепкая и дружная в Видяево, по приезду в Благушин сплотилась еще теснее. В нищете, буквально в нищете, почти совсем без денег жили, а лепились друг к другу, плотнее прижимались. Лидуся вертелась как могла, но Серёжка и Анатолий голодными не ходили. Трудные были времена, а вспоминаются тепло. Может, это и было то самое семейное счастье, о котором мечтают люди?

Пришел достаток, а семьи не стало. Когда не стало семьи? В какой день она распалась? С приходом в дом денег, как-то постепенно, три самых близких человека стали отгораживаться друг от друга, и теперь каждый из них живет своей самостоятельной жизнью. У каждого своя квартира и свои гости. Однако Воеводин был необходим Доманскому для сохранения фирмы после смерти. У Сергея должен был остаться надежный источник дохода. Ум, волю и авторитет Правителя Берендеи надо направить на пользу и защиту семьи Доманских. Много лет назад два события произошли почти одновременно: дядя жены Доманского Иван Иванович Воеводин был избран Правителем Берендеи и начался стремительный рост «Благовеста». Подряды на ремонт и строительство посыпались один другого крупнее, только успевай осваивать капитало- вложения. У Доманского появились не просто «деньги», а появились лишние деньги. Он неделями безвылазно проводил на работе, укрепляя свою фирму, и приволакивался домой совершенно обессиленный только для того, чтобы несколько часов поспать, побриться и переменить рубашку. Не без содействия своего дяди Лидия Николаевна открыла в Благушине сеть аптек. Удачно выиграв все существенные тендеры на поставку медикаментов в больницы и поликлиники, она могла себе позволить держать относительно низкие цены, чем и задушила конкурентов. С момента прихода дяди во власть Лидия Доманская не проиграла ни один тендер, на который подавала заявку. Захватив львиную долю фармацевтического рынка Берендеи, Лидуся стала финансово независимой от мужа. Как только был растоптан последний конкурент, Лидия Николаевна охладела к фармакопее и начала открывать косметические салоны. Три из них прогорели из-за неудачного расположения, но два продолжали работать и приносить ей дополнительный доход. Когда мадам Доманская потеряла всякий счет своим деньгам, в ней внезапно, как это часто бывает с хорошо обеспеченными людьми, проснулась тяга к прекрасному, принявшая со временем симптомы мании: Лидия Николаевна открыла арт-салон. Доманский только снисходительно хмыкал, глядя на чудачества жены. Чудачества... Ему бы отложить в сторонку часть дел, уделить немного внимания собственной жене, а он... Он прохлопал единственную женщину, которую любил в своей жизни – Лидусю. С открытием арт-салона вокруг Лидии Николаевны замельтешили какие-то мутные личности с длинными сальными волосами, более смахивающие на маргиналов, нежели на художников. Почти все они были «талантами» из тех «гениев», которых люди «поймут через века». Доманскому бы насторожиться, а он только отпускал ехидные шуточки насчет новых «художеств» супруги в те редкие часы, когда бывал дома. Не насторожился он и тогда, когда с Лидусей стали часто видеть седобородого элегантного мужчину с благородной осанкой и добавлявшей шарма курительной трубкой. Элегантный мужчина примерно раз в год продавал в Москве сиюминутному богатею одно из своих бессмертных творений, но даже такой вялый спрос на его картины позволял художнику весь осталь- ной год вести рассеянный образ жизни, не отказывая себе в мелких удовольствиях. Доманский не обеспокоился даже тогда, когда по городу зашелестели слухи о мадам Доманской, зачастившей в мастерскую элегантного седобородого художника. Доманский не обратил на эти сплетни никакого внимания, тем более, что одни слухи сменились другими: возле Лидии Николаевны начали замечать молодого человека в тертых джинсах, дредах вместо прически на голове и с исколотыми модными татуировками руками. Это был очередной «непризнанный талант». Картины «гениев» в Благушине продавались неохотно и чаще всего по цене обоев и туалетной бумаги в перерасчете на площадь поверхности и приносили новоявленной галеристке одни убытки. Однако Лидия Николаевна со временем стала неплохо разбираться в живописи, всегда почти безошибочно видела разницу между натюрмортами и пейзажами и даже иногда без посторонней подсказки отличала Коровина от Левитана. Больные исправно платили в ее аптеки свою подать, одного аспирина продавалось страшно сказать на какую сумму, поэтому мадам Доманская взяла под патронаж Благушинское Художественное училище и присматривалась к художественным школам, дабы пестовать молодые дарования с их первых штрихов цветными карандашами по бумаге. Странные всё-таки люди эти Доманские: вместе пережили нищету, а вот достатка не выдюжили. Но сватовство единственного отпрыска – это всё-таки событие. Несмотря на то, что весь город вкривь и вкось судачил о болезненной тяге увядающей Лидии Николаевны ко всему прекрасному и юному, супруги договорились на один вечер продемонстрировать «дружную семью» и явились в загородный дом Правителя Берендейской Республики на одной машине – служебной «Ауди» Анатолия Янгелевича, за рулем которой сидел надежный Михалыч. Домажор в новом плаще поверх нового же костюма ёрзал на переднем сиденье, крутил в руках коробку с подарком для невесты и всю дорогу дул губы: жениться он не хотел ни за что. – А-а! Зрасьте-здрасьте, гости дорогие, – Воеводин встречал Доманских, выйдя на крыльцо своей резиденции. – Милости просим, милости просим. Иван Иванович, широко расставив руки, излучал радушие, которым профессионально облапошивал наивных иностранных инвесторов. Лощеные западные фирмачи, бывало, заходили в кабинет Правителя, видели перед собой простоватого берендея с добродушным лицом и уже полагали свои капиталы удвоенными. Через короткое время, правда, они всегда неизменно обнаруживали, что все их вложения намертво вкопаны в Благушин и его окрестности. Капиталы можно было потрогать, но их нельзя было увезти с собой: они превратились в автоматизированные коровники, мини-заводики, пекарни, гладкие дороги и начали работать на благо Берендей- ской Республики. Брачный союз детей обязан был соединить отцов. Со свадьбой Сергея Доманского и Натальи Воеводиной «возможно- сти» тяжеловеса региональной политики умножались «возможностями» капитана российского бизнеса. Тут была одна деталь, вспоминать о которой, а уж тем более принимать ее во внимание, не хотелось ни одному из сватьев. Наташка была не родная, а приемная дочь Воеводина. В девяностом году внимательно следивший за московской драчкой Горбачева и Ельцина товарищ Воеводин, предвидя неминуемый крах КПСС, не пожелал встречать старость вдвоем с бездетной супругой и, после совета с ней, взял из детдома очаровательное создание со светленькими волнистыми волосами и василькового цвета глазёнками. Едва только Воеводины удочерили Наташу, так сразу же рухнула партия и Иван Иванович остался не у дел. Однако берендеи увидели и запомнили, что, когда партийные функционеры тащили из-под обломков КПСС последнее добро себе по домам, товарищ Воеводин едва ли не единственный не принял участие в разухабистом воровстве. Напротив, приютил у себя сиротку, то есть поступил так, как и подобает поступать хорошему человеку и доброму христианину. Это обстоятельство спустя короткое время сыграло на руку Воеводину, когда нужно было подвинуть Колю-коммуниста из Белого Дома. Листовки и плакаты с изображением удочеренной Наташи на руках кандидата Воеводина мягким ковром устелили ему пусть в кресло Правителя Берендейской Республики. Народ сказал свое «Да!».

Кажется, это было единственное доброе дело, которое Наташка сделала для принявших ее в свою семью Воеводиных. Штука оказалась в том, что биологические родители не были людьми трудолюбивыми: зачали ее по пьяной неосторожно- сти и родили, не выходя из хмельного угара. Ребенок им был совершенно не нужен, так как он стал бы только мешать продолжать пить и веселиться, и новорожденную оставили в роддоме, не приложив ни разу к материнской груди. Народ давно подметил: от худого семени не жди доброго племени. К своим восемнадцати годам Наташка Воеводина выросла законченной шалавой, любительницей развлечений с мужчинами всех возрастов, такой же непутевой, как и родившая ее женщина: дурные гены перебороли и превозмогли домашнее воеводинское воспитание. В городе Наташка была известна ничуть не менее, чем поклонница муз Лидия Николаевна или любитель скорости Домажор. Добрые благушинцы, помня о ее раннем сиротстве, прощали ей распутство и жалели отца. Вот это-то сокровище сегодня сваталось Серёже в жены. – Здравствуй, дядя Ваня, – промурлыкала Доманская, пачкая при поцелуе воеводинскую щеку своей помадой. Мужчины обменялись рукопожатием, сдержанными улыбками и внимательными взглядами. От Воеводина не укрылась худоба Анатолия Янгелевича, но Иван Иванович отнес ее на умножившиеся заботы генерального директора «Благовеста», особенно в связи с проектом масштабного строительства в обход Байкала по личному указанию Первого Лица. Зашли в дом. В гостиной руками супруги Ивана Ивановича был накрыт подобающий случаю стол. Елена Павловна Воеводина была ни капли не похожа на губернаторшу ни внешностью, ни манерой разговаривать с людьми. Всю свою многолетнюю семейную жизнь она провела как за каменной стеной за спиной мужа, всякий раз делегируя ему полномочия решать «как будет лучше». Она действительно не вмешивалась в дела мужа, но порой, в редких случаях, одного ее тихого слова «Ваня, хватит» было достаточно, чтобы Иван Иванович остыл и замолчал. – У вас – товар, у нас – купец... – ослепительно улыбаясь, начала сватовство Лидуся, когда все уселись за накрытый стол. Возникла неловкая пауза, которую Воеводин пытался заполнить еще более ослепительной и просто невероятно профессионально-добродушной улыбкой. Дело было не в том, что купец неказист: типичный представитель отряда ohlomonus pontovilum. И уж конечно не в том, что товарец-то был несвеж и с душком. Легкую заминку вызвало отсутствие самого «товара» за столом. – Мать, а где Наташа? – продолжая держать улыбку, спросил Воеводин. – Одевается к приходу дорогих гостей, – успокоила Елена Павловна и добавила доверительным тоном будущим сватьям: – Девочка очень волнуется. – Ну, пока она собирается к столу, может, покурим у меня в кабинете? – предложил хозяин Доманскому. Не курили оба. Об этом знали все присутствующие. Но все присутствующие также понимали, что главам семейств нужно обсудить некоторые вопросы будущего материального благополучия молодых. Минут через семь после того как мужчины ушли, из своей комнаты в гостиную спустилась Наташка. Она была ослепительно красива! Над прической вдумчиво поработал хороший парикмахер, уложив волосы перетекающими волнами и выпустив несколько легкомысленно-кокетливых прядок. Макияж был нанесен с толком, подчеркивал выразительность взгляда, не затенял свежести кожи... вот только ярко-алая помада на губах делала лицо хищно-страстным. Фиолетовые аметистовые серьги в ушах и аметисты в колье на шее (папин подарок к окончанию школы) тонко гармонировали с голубыми глазами невесты. Одна только деталь в ее туалете сразу же бросалась в глаза и заставляла каменеть сидящих за столом. Гардероб Наташки завершали легкие модные на высокой шпильке босоножки, тонкими золотистыми ремешками обвивающие точеные лодыжки. Больше из одежды на ней не было ни...! че...!! го...!!! Наташка явилась гостям во всём блеске своей соблазнительной красоты в том же, в чем разверзла ложесна и вылезла на свет восемнадцать лет назад, то есть абсолютно голой.

 

11

 

– Дура! – первым на появление Наташи среагировал Домажор.

Никто не успел опомниться, как Домажор уже выскочил из-за стола, швырнул коробку с подарком об стену и выбежал из дома. Шум открываемой двери потонул в ведьмачьем громком издевательском смехе: невеста хохотала над сбежавшим женихом. Пребывание Доманских в гостях у Воеводиных потеряло всякий смысл: не для того собралась родня, чтобы жрать-пить, не для того, чтобы любоваться открытыми прелестями Наташи, и не для того, чтобы гоняться за нервным женихом. Доманские засобирались прочь и скоро уехали.

– Извини, Толя, – жал руку на прощание Правитель, – такая уж она у нас выросла.

– Я понимаю, – отводил глаза Доманский. Рядом извинялась Елена Павловна:

– Толя, Лидуся! Ну кто же знал, что она так?..

После того как Доманские уехали, Иван Иванович не удостоил дочь своим вниманием, а пошел в свой кабинет думать о том, как ему дальше выстраивать отношения с Доманским.

– Зачем ты это сделала, дочка? – спросила Елена Павловна, убирая со стола нетронутые яства.

– Эх, мама, мама... – неопределенно ответила Наташка, помогая относить на кухню тарелки и фужеры.

– Я тебе восемнадцать лет мама, – не отступала Елена Павловна, – ты уже не маленькая. Тебе пора задуматься о будущем. Серёжа – единственная достойная тебя партия.

– Все так, мама, – вздохнула дочь. – Измельчал нынче мужик.

– Наташа! – расстроилась мать. – Какой еще «мужик»? Тебе о муже думать надо. С твоей репутацией тебя никто в жены не возьмет. Ты что же, не понимаешь, что молодых людей, которые крутятся возле тебя, интересует положение твоего отца, а не твой внутренний мир?

– Какой, на фиг, «внутренний мир», мама? Этих мажоров интересует только то, что у меня под юбкой. Хорошо еще, что эти мажоры хотя бы умеют за себя заплатить. А мне настоящий мужик нужен! А вы привели какого-то... Серёжу.

– А чем тебе Серёжа?.. – мать не успела сказать «не устраивает?», «не нравится?», «не мужик?», как юная дочь перебила ее:

– Да ничем! Ноль он. И как мужчина, и как человек. Ноль без палочки.  

В ночном клубе Серёжа в своем новом «свадебном» костюме выделялся из общей тусовки и привлекал внимание. На него оглядывались и недоуменно улыбались вслед. Когда Домажор выбежал от Воеводиных, то не знал, куда ему податься. Первым делом он по мобильнику вызвал такси и через десять минут, сидя в теплом салоне, решал для себя, где ему найти убежище от проклятой Наташки. К отцу и матери нечего было и соваться. Встреча с ними не обещала ничего хорошего, кроме пренеприятнейшего и длиннющего разговора. Возвращаться к себе домой тоже было рискованно, потому что родители могли нагрянуть и туда. Немного подумав, Домажор позвонил Лене, сказал ей, чтобы она была готова через двадцать минут, и выключил телефон. Утонув в коже мягкого уютного диванчика в дальнем уголке полутемного зала ночного клуба и усадив рядом с собой преданную Лену, Домажор под музыку сосредоточенно накидывался вискарём. Видя, с какой серьезностью ее мужчина подходит к набиранию градусов, и по опыту зная, что в случае своего неправильного поведения запросто может схлопотать прямо при людях рюмкой в лоб, Лена не вмешивалась в процесс. Она опасливо косилась на своего мужчину и тянула сквозь соломинку слабый коктейль.

– Я спать хочу. Отвези меня домой.

Самым разумным, действительно, было отвезти Лену домой и самому пойти тоже домой: завтра обыкновенный будний день и неплохо бы было выспаться перед работой. Но в Серёже уже сидела другая мысль. «Бежать! – заискрило в пьяных мозгах, и разноцветные мыльные пузыри диких мыслей принялись хаотично надуваться и лопаться в тесном пространстве промеж ушей Домажора.

– Бежать от этой Наташки, от родителей! Как можно скорее и как можно дальше!» Тут же на стоянке был отловлен таксист, Лена довольно бесцеремонно была впихнута на заднее сиденье, а на вопрос ночного бомбилы:

«Куда?» – Серёжа уверенно приказал: – Вперед! На Запад! ...

И «отрубился» через несколько секунд под тихое и уютное урчание мотора, попав из промозглого холода ранней зимы в мягкую теплую темноту, подсвеченную тусклой зеленью света приборной доски. «Не так далеко от Ташкента, на высоте 1600-1700 метров над уровнем моря, находится одно из самых живописных мест предгорий Тянь-Шаня, покрытых алычовыми и яблоневыми рощами, зарослями шиповника и барбариса, с бурными горными реками и водопадами – урочище Бельдерсай. Здесь, на горном склоне, около знаменитой горнолыжной трассы «Кумбель», среди вечнозеленых тянь-шаньских елей расположен Оздоровительный центр «Бельдерсай Оромгохи». Живописные окрестности: кумысное поле, 12 Ванночек, древние штольни, водопад на мраморной речке, древние арчи, красные песчаные склоны, яблоневый сад, метеостанция, самая длинная в Узбекистане канатно-кресельная дорога, горнолыжная трасса протяженностью 3 км. Топчаны на берегу реки Бельдерсай...» Из рекламного проспекта Очнулся он, судя по всему, уже через несколько часов. Очнулся от того, что понял, что уже светло, что он не сидит, а стоит, и что рядом нет никакого таксиста. Вместо таксиста впереди маячил кто-то в тюбетейке, и взор Домажора был уперт в узкую спину, покрытую серой материей мятого пиджака. Не без боязни потерять самообладание Домажор несмело повернулся вправо и обнаружил рядом с собой Лену. Она таращила на него отупевшие от усталости глаза с красными воспаленными белками. – Где мы? – боясь услышать ответ, еле различимо спросил Домажор. – Объявляется посадка на рейс шестьсот пятьдесят восьмой «Уфа – Ташкент», – прогромыхал из невидимых динамиков женский металлический голос, и толпа, хлынувшая в растворившиеся двери, вынесла на холодный простор Лену с обмякшим Домажором подмышкой из накопителя уфимского аэропорта. Похоже, что они и впрямь находились в Уфе, но какой чёрт и на какой кочерге их сюда доставил, Домажор не помнил – Берендейская Республика не граничила с Башкирией. – Ты совсем ничего не помнишь? – Лене хотелось спать, а не отвечать на вопросы своего мужчины. – Сватали меня вчера, – вспомнил Домажор. Самолет летел ровно, стюардессы разрешили расстегнуть ремни, Домажору полегчало, но начало звенеть в ушах. – Как в клуб приехали, помнишь? Ты еще напился там как свинья... От воспоминания о вчерашнем дне, о родителях, о Наташке злобная радость согрела его своим ядовитым теплом: «Всё-таки я сделал это! Я сбежал от нее! От всех них! Послал их на фиг и сбежал!»

– Да помню я всё! – веселая злость и гордость за свою способность совершать поступки наполняли сейчас Домажора, и он рассердился на Ленину непонятливую вялую тупость. – Как в клуб приехали... Как пили, помню... Вышли с тобой на улицу... Я взял такси... Дальше ничего не помню.

– Совсем?

– Куда мы поехали? – встретил вопросом вопрос Домажор.

– Ты назвал адрес водителю.

– Что за адрес?

– Ну, дом в центре, возле памятника Ленину. Элитный. Где все «шишки» живут.

Домажор понял, что это за дом: в бывшем «обкомовском» доме жил Быстров, выкупивший просторную квартиру с высокими потолками у обмелевшей вдовы первого секретаря Берендейского обкома КПСС.

– А дальше что? – Тебя узнала консьержка и пропустила без разговора. Ты поднялся к какому-то дядьке... приятный такой мужчина в возрасте.

– Зачем? – Ты спросил у того дядечки денег, сказал ему, что срочно едешь в какой-то белый сарай...

– В Бельдерсай, – поправил Домажор.

– Точно! – узнала название Лена. – В Бельдерсай. Потом ты позвонил Серому и «забил» ему «стрелку».

– Где? – Возле того супермаркета, в котором ты текилой и лимонами затоваривался. – Так мы еще пили?! – удивился Домажор такой необыкновенной способности своего организма усваивать алкоголь в конских дозах.

– В аэропорту, – подтвердила Лена. – После того, как ты отдал Серому ключи от своей квартиры и он привез тебе твои паспорта. Домажор рефлекторно сунул руку во внутренний карман пиджака и достал из него два паспорта – общегражданский и заграничный.

– А почему мы в Уфе, а не в Караганде или Магадане?

– Потому что из Благушина самолеты напрямую до Ташкента не летают. Быстрее всего оказалось лететь через Уфу.

Ну вот теперь всё стало проясняться. За несколько дней до сватовства Серёжа вместе со своими подчиненными лоботрясами-мажорами коротал рабочий день, дожидаясь его окончания. Пасьянс «Косынка» – занятие, недостойное настоящих мужчин, и кто-то придумал играть «в города». Детская игра была осложнена тем, что вместо городов нужно было называть названия курортов. Игру усовершенствовали еще сильнее и стали просто искать в Гугле курорты подиковенней и поэкзотичнее. Лимасол и Шарм-эш-Шейх «не канали», так как все сотрудники информационно-аналитического отдела побывали там еще учась в школе и не по одному разу. Назывались Мальдивы, Мальор- ка, Венеция, но это было всё не то. Банальщина. Победителем стал «информационный аналитик», раскопавший в нед- рах Интернета узбекский горнолыжный курорт Бельдерсай. Поржали, конечно, найдя, что лыжный спорт в солнечном Узбекистане – это самое то, и сравнив его уместность в условиях жаркого климата с «подводной лодкой в степях Украины». Поржали и забыли. Забыл и Домажор. Но ударные дозы алкоголя определенно способны раскрепостить творческий потенциал, и из бессознательного забытья всплыло на поверх- ность памяти чужое и диковинное слово – Бельдерсай. Пьяная логика иногда перешибает логику формальную: Бельдерсай – это теперь заграница, и о Бельдерсае никто никогда ничего не слышал. Там никто не станет его разыскивать, а папина служба безопасности – пусть ищет ветра в поле, а сделать запросы в Узбекистан в жизни не догадается.

 

12

 

Посреди островерхих крутых гор, поросших понизу редким ельником, стояло длинное трехэтажное здание желтого цвета под высокой крышей. Белые верхушки гор и присыпанные снегом ели, искрясь под ярким узбекским солнцем, создавали ощущение предпраздничной тишины. Такая бывает на детских новогодних утренниках за несколько секунд до выхода Деда Мороза. Вот и сейчас, по приезду в это чудесное место, Домажору и Лене казалось, будто через несколько секунд, разорвав тишину, брызнут разноцветным конфетти невидимые хлопушки, зажгутся бенгальские огни, застреляют петарды, раздастся писк дудок, сопелок и трещоток, из-за угла здания покажется веселая, гомонящая, карнавально разряженная толпа и они все вместе, взявшись за руки, станут водить беззаботный хоровод вокруг ближайшей спящей под снегом елочки. Лена достала мобильник и стала водить им, фотографируя красоту вокруг себя:

– Серёжа! Ну ты только посмотри, как вокруг классно!

«Классно!» Лена знала только два слова для выражения своего восторга: классно и клёво. Такие «устаревшие» слова из языка Пушкина и Толстого как чудесно, восхитительно, волшебно, прекрасно, непередаваемо, бесподобно, живописно, красиво, дивно, здорово, шикарно в ее лексикон, пополняемый в основном глянцевыми журналами, не вошли. Нет, они не были ей вовсе незнакомыми, она их даже понимала. Но как только требовалось выразить свое очередное восхищение жизнью, на язык наворачивались прилипчивые, как жвачка, «классно» и «клёво». Еще как классно!!! Высокие-высокие, искрящиеся бело-розовыми кокаиновыми искрами горы... Сине-зеленые ели с шапками снега на лапах... Кристально-чистый воздух, который, выбравшись из слякотного и задымленного города, хочется пить как родниковую холодную воду... Совсем необычная, какая-то первозданная тишина... И никаких родителей, никакой Наташки на тысячи километров вокруг!!! Вся эта суета, все родительские расчеты по «слиянию власти и капитала», жертвой которых должны были стать личная жизнь и дальнейшее счастье Сергея Доманского, всё тревожное и пугающее осталось в тысячах километров от этой холодной прозрачной тишины. Всё плохое осталось там, далеко, в Благушине, а здесь, в Бельдерсае, только безмятежный покой и ласки обворожительной Лены. Домажору захотелось разбежаться, подпрыгнуть, крутануть сальто и упасть спиной прямо в этот мягкий снег, обступавший желтое здание со всех сторон. К счастью для нашего рассказа, он вовремя вспомнил о своих более чем скромных достижениях в спорте и тренинг по паркуру отложил до более подходящих времен и мест. Однако возликовавшая душа барабанила изнутри в грудную клетку и требовала выхода наружу: душе тоже хотелось полюбоваться красотами Бельдерсая и выразить свое восхищение.

– О-го-го-го-го-го! – прокричал Домажор вершинам гор.

– Э-ге-ге-ге-ге-гей!

И, отлетая от склона к склону, вернулось пересмешливое эхо:

– Го-го! Ге-гей! О-го-го-ге-гей!

Скоро должно было стемнеть: солнце уже царапнуло своим нижнем краем за верхушку горы на западе, и на ее склон упала синяя тень. Домажор потянул ручку двери, за которой, если верить рекламе, его ждали 38 комфортабельных VIP-номеров, люксы и стандартные номера с системой кондиционирования, ванными комнатами, телефонами с доступом к международной связи, спутниковым телевидением, мини-баром, номер VIP-люкс, ресторан на 60 человек, ресторан на 40 человек, ночной бар; лобби-бар, бар при бассейне «Дельфин», обслуживание в номерах, 2 зала для конференций (на 20 и 50 человек), станция первой медицинской помощи, летний и зимний бассейны, сауна, 2 теннисных корта, поле для мини-футбола, аренда спортивного инвентаря и много других приятностей, которые можно получить за деньги. За волшебной дверью никто богатым гостям из России не обрадовался. Не придержал дверь услужливый швейцар. Не подлетел мальчик-бой, чтобы перехватить вещи. Не оторвался от своей конторки портье. Никого не было на ресепшене. За стойкой даже настольные лампы не горели. Не наблюдалось никакого многолюдья. Не шаркали тапочками ленивые постояльцы, перемещаясь вразвалочку из бассейна «Дельфин» в лобби-бар. Не звучала музыка из ресторана на шестьдесят человек. В ресторане на сорок человек тоже было темно и тихо. Холл был совершенно пуст, освещен лишь тусклым дежурным освещением и как-то слегка натоплен, будто хозяева берегли электроэнергию. Не похоже было, что здание обитаемо: пусто, холодно, полутемно и никого народу.

– Эге-гей! – крикнул Домажор уже не так восторженно как минуту назад.

– Вам чего? Женщина лет сорока с крашеными волосами, в душегрейке поверх свитера материализовалась из ниоткуда. Это было тем более странно, что в одной руке она держала чашку чая, с перекинутой через край ниткой от пакетика, в другой ее руке дымила сигарета: без риска расплескать кипяток женщина не могла ходить быстро. По ее спокойному взгляду и полной собственного достоинства осанке можно было понять, что перед вами местная «королева»... или княгиня, на худой конец.

– Это Бельдерсай? – задал Домажор умный вопрос. На волевом и властном лице женщины дрогнула усмешка:

– Вы куда хотели попасть?

– В Бельдерсай.

– Считайте, что уже попали.

Сказано это было таким тоном, что осталось не совсем понятным: попали ли Домажор и Лена действительно в нужное им место или просто попали в переплет? – Нам бы... – вступила в разговор Лена.

– Знаю, знаю, – уверенно и властно перебила ее женщина, – Номер, ванну, ужин, культурную программу. Давайте ваши паспорта. Номер какой будете брать? Обычный? ВИП? Меня Наташей зовут. Я директор этого пансионата.

До чего же, будучи русским, приятно чувствовать себя человеком за границей! Приятно осознавать, что валюта твоей страны раз в пятьдесят крепче туземной и то, за что ты дома платишь рубль, простодушные аборигены продадут тебе в пол-, в треть, в четверть цены, а то и вообще отдадут за сущие копейки, почти задарма. Увидев в руках Домажора доллары и убедившись, что долларов больше ста, Наташа отмякла сердцем.

Двухместный люкс был натоплен кондиционерами и принесенным калорифером, в постель под одеяло положены четыре грелки, а пока Домажор и Лена принимали горячий душ, хозяйка постоялого двора растолкала и расставила по рабочим местам всю наличную челядь. Через час для двоих клиентов заработал ресторан, в бассейн «Дельфин» пошла теплая вода, ди-джей налаживал свою музыку, а рядом с бассейном прожаривалась сауна. Оказывается, пансионат не пустовал. «На огонек» в ресторан спустились и другие постояльцы: три финна – двое мужчин и женщина, две знойных турецких супружеских пары, молодой помощник председателя Правительства Кыргызстана с сотрудницей пресс-службы Президента суверенной Киргизии и четверо «новых узбеков» из Ташкента со своими секретаршами. Даже от Лены не укрылось, что и распорядительная Наташа, и сноровистые официанты, и даже прибитый анашой ди-джей не скрывали пренебрежения к своим землякам: узбеки рассчитывались не деньгами, а сумами. За ужином Домажор воздержался даже от пива (исключительная гадость местного производства), зато Лена продегустировала пару-тройку бокалов красного вина из узбекского винограда и нашла его восхитительно приятным, мало в чем, кроме цены, уступающим французским и португальским маркам. После пропарки в сауне, где продукты распада алкоголя выходили с потом, и заплывов в довольно большом бассейне Домажор заснул, едва только скинул халат и залез под одеяло. Как младенец. Утром свежий и умытый Домажор со своей подругой спустился к завтраку в пустой ресторан, где они подкреплялись дуэтом, в окружении пустующих столиков: народ уже позавтракал и был кто на склоне, кто отлеживался по номерам, переваривая пищу. Правильней было бы сказать, что утро было в Москве и ее окрестностях, а над Узбекистаном, в точном соответствии с часовым поясом, уже вовсю полыхал яркий солнечный день. Покончив с неплотным завтраком, легкой походкой не отравленного алкоголем и табаком человека Домажор пошел к стойке ресепшена, где и обнаружил хозяйку Наташу. – Нам бы покататься, – потребовал он. Наташа оценила бледную кожу и лягушачьи мускулы новоявленного спортсмена-горнолыжника, прикинула в уме степень возможных телесных повреждений, неизбежно полученных им на спуске в самом коротком времени, и позвала:

– Гали! – через короткую паузу позвала протяжнее:

– Гали-и-и!

На зов явился невысокий сухопарый мужчина лет пятидесяти в парусиновой, некогда зеленой жилетке с множеством карманов и кармашков. – Прими людей, – кивнула Наташа на Домажора и Лену. Через полчаса, облачившись в спортивные костюмы и упираясь палками в снег, Домажор и Лена стояли на склоне и слушали наставления инструктора Гали. Терпения дослушать Гали до конца, а уж тем более повторить и закрепить показанные им упражнения у Домажора, конечно же, не хватило. Уж больно обстоятельно подходил Гали к вопросу допуска к трассе полных чайников. Впрочем, автомобильный термин, обозначающий начинающего водителя, в горных лыжах звучит иначе – «утюг». Или «плуг». Следующие два дня невыдержанный Домажор добросовестно и честно пахал склон своим носом. То есть, начинал он движение медленно, на перекрещенных «плугом» лыжах. Но проклятый непослушный и скользкий пластик всё равно разгонялся, и Домажор либо клевал снег, либо копал в нем желоб своей пятой точкой. Всего обидней было то, что эта кукла Лена, наслушавшись объяснений Гали, каталась довольно прилично, и пока доезжала до конца склона, падала всего раза два или три. Сам же Домажор чаще лежал и ползал, нежели катался. Несколько раз после очередного неуклюжего падения у него съезжала вниз слетевшая с ноги лыжа и он был вынужден, проваливаясь в снег жесткими пластмассовыми ботинками, ковылять за ней в дальнюю даль. Окончательно добивали его самолюбие умелые катальщики: на склоне лыжников было вовсе не десять человек, а никак не меньше сорока. К удивлению Домажора, не было слышно узбекской речи вообще! Четверо «новых узбеков», запершись в одном номере со своими подругами, если куда и выходили, то продвигались не дальше ресторана. Если не считать троих финнов и четверых турок, то все остальные катальщики были русскими. Молодые здоровые парни с шелестом скользили мимо распластанного на склоне Домажора, со значением поглядывали на стройную Лену и издевательски хохотали. Серёжино сердце наполнялось черной мстительностью. Весь наполненный злобными мыслями, волочась под насмешками лыжников, Домажор добирался, наконец, до конца склона и шел к подъемнику. Вот тут-то начиналось самое приятное, то, из-за чего стоило терпеть и ушибы, и свое унижение. Начинался подъем. Домажор презрительно смотрел в сторону бугеля, даром что возле него стояла торговавшая горячим вином кафешка, и шел к канатно-кресельной дороге. «Канатка» подхватывала его, избитого о снег, и возносила над всеми остальными катальщиками. Целых двадцать минут пути от подошвы до верха, целых двадцать минут над снегами и елями. Эти двадцать минут Домажор был выше всех. На четвертый день вынужденного отдыха сил у Серёжи не оставалось уже никаких. Болели ноги, ныла спина, саднили колени и локти. Не докатавшись и до полудня, Домажор понял, что мазохизм не его стихия, и сел в кресло подъемника в последний раз только для того, чтобы добраться до пансионата. Сверху он видел, как Лена, вполне прилично освоившая катание, кокетничает с группой парней то ли из Питера, то ли из Саранска, гоняя с ними наперегонки. Парни, конечно, катались лучше и поддавались – тем противнее показалось Серёже кокетство своей партнерши и компаньонки. Обедать он решил без нее, почувствовав себя голодным и несчастным. 13 Есть такое английское слово: «manage». Произносится по-русски как «мениджь» и переводится «управлять». Соответственно, «manager», «менеджер» – это тот, кто управляет. Неважно кем или чем, но в западном понимании менеджер стоит на самой верхушке иерархической пирамиды и руководит производственными либо финансовыми процессами. Никому на Западе не придет в голову назвать менеджером ничтожную сошку, мельтешащую в самом низу: для обозначения офисной мелюзги есть другое слово – «clerk». Россия всегда была страной гигантских амбиций и народ ее никогда не иссякал фантазией в замашках на свою ни- кчемную, в общем-то, «крутизну». У нас каждый самый мелкий начальничек свою табуретку старается мостить как можно выше. Буквально на цыпочки встает, когда говорит о своей должности. В девяностые годы прошлого века любой уважаю- щий себя проходимец, зарегистрировав фирмёшку, которая, кроме мастичной печати и нулей на банковском счете, не имела ровным счетом ничего, немедленно обзывался «генеральным директором» и на обыкновенных, «не-генеральных» директоров начинал поглядывать с известным снобизмом. Прохиндей же, у которого на счетах оказывались хотя бы три копейки, величал сам себя «президент компании» и переставал здороваться со старыми знакомыми. Был директор бани – стал «генеральный директор водно-термального комплекса». Был раздатчик шаек и мойщик полов – стал менеджер помывочного департамента всё той же бани, причем сама баня не сделалась ни выше, ни шире того, какой она была построена при Советской Власти и «проклятых коммунистах». «Дилер блюд и напитков» – это официант. «Дистрибьютор печатных изданий» – почтальон. При советской власти на любом заводике трудился агент по снабжению и сбыту. Самая младшая «итээровская» должность с окладом в девяносто рублей, на двадцать рэ больше, чем у уборщицы. В «новой, демократической России» исчезли агенты, зато расплодились «менеджеры по продажам». Можно сказать, что начало Третьего Тысячелетия – это «Эпоха Менеджеров». В любом офисе сидели: – менеджеры по телефонным звонкам. – менеджеры по ответам на телефонные звонки. – менеджеры по заварке чая для директора. – менеджеры по заварке кофе для сотрудников. – менеджеры по поливу цветов и протирке окон. – менеджеры по влажной уборке помещений. – менеджеры по проверке пропусков. – менеджеры по переноске тяжестей. – менеджеры по угождению вышестоящим менеджерам. И уж само собой – менеджеры по продажам. Куда же без них? Русский Язык немедленно отреагировал на засилье заморской тарабарщины, вторгшейся в повседневную речь офисных трудяг. Отреагировал и отомстил: для многомиллионного стада необразованного, низкооплачиваемого, понтовитого гламурного офисного сброда было придумано презрительное обозначение, в точности скопированное с латинского начертания их любимого слова: «МАНАГЕР». Домажор обедал один, без Лены, и не без некоторого беспокойства подсчитывал финансы. Ему очень хотелось съездить в Ташкент, посмотреть город, но денег было не то что в обрез, а просто мало.

– Здравствуйте, Сергей Анатольевич, – незнакомый мягкий голос отвлек Домажора от бухгалтерии. – Наконец-то я вас нашел. Вы позволите к вам присесть?

– Откуда вы меня знаете и как вы меня тут нашли? – Домажор поднял недовольный взгляд на нежданного собеседника. Ничего выдающегося в том собеседнике не было: клетчатый пиджак, модный шелковый галстук на розовой рубашке, упитанное добродушное лицо, желтые кудряшки на лысеющей голове. Обыкновенный манагер-неудачник предпенсионного возраста, не сумевший сделать карьеру и выбиться в люди. Не дожидаясь приглашения, манагер присел напротив Домажора.

– Ну кто же не знает Сергея Анатольевича Доманского? – всплеснул руками клетчатый собеседник. – А вот найти вас, вы правы, было нелегко. Но у нашей фирмы свои возможности. Манагер достал из бумажника визитку и положил ее перед Домажором. Домажор даже глаза не скосил в ее сторону. – Чего надо? – хмуро спросил он бесцеремонного манагера. – Я вас и разыскивал, Сергей Анатольевич, как раз для того, чтобы изложить вам «чего надо?», как вы остроумно изволили выразиться.

– Слушаю. У вас время – пока я допиваю сок.

– Это не займет много времени, – залопотал манагер, пытаясь напустить убедительности в свои слова и интонацию. – Уверяю вас, я не отвлеку больше чем на пару минут.

Тут тон его сменился и стал холодным и деловым: – Вам, Сергей Анатольевич, должно быть известно, что ваш папенька привез из Москвы очень интересный и выгодный контракт?

– Я знаю об этом. Дальше что? – Дело в том, что для производства работ нужна техника. Много техники. Разной и дорогой. Ваш отец собирается закупать ее у японцев. Технический директор «Благовеста» уже летал в Токио и Йокогаму согласовывать номенклатуру и порядок отгрузки техники. Буквально через несколько недель будет подписан пакет документов на поставку этой техники к месту прокладки путепровода. Так вот: наша фирма заинтересована, чтобы эта сделка не состоялась.

– А я при чем? – удивился Домажор. – А вы, Сергей Анатольевич, – пояснил манагер, – член Совета Директоров «Благовеста» и не последний человек в компании вашего отца. – Я не имею влияния на решения, которые он принимает. – Смотря как посмотреть, – не поверил манагер такой скромности.

– Что я ему скажу? «Папа, не покупай машины у япошек»?

– Вам виднее, как правильней разговаривать с отцом. Но если «Благовест» подпишет контракт на поставку техники не с японцами, а с нашей фирмой, то персонально вам, Сергей Анатольевич, это будет весьма и весьма выгодно. Весьма.

Повторив это самое «весьма», чтобы показать всю серьезность своего предложения, манагер выложил на стол конверт. Обыкновенный продолговатый белый почтовый конверт без картинки и марок.

– Что это? – Домажор показал глазами на конверт. – Мы заинтересованы, чтобы «Благовест» покупал технику у нас, – пояснил манагер. – Если «Благовест» подпишет контракт с нами... Независимо от того – с вашей помощью или нет... То вы, Сергей Анатольевич, получите с этой сделки один миллион долларов США. В конверте – банковская карта, наименование банка, номер счета и пин-код. На карте – первые триста тысяч долларов транша. Некоторое время Домажор смотрел на конверт, не ре- шаясь взять его в руки:

– Вы что же? Взятку мне предлагаете, мистер... как вас там?

– Прошу прощения, что не представился. Моя фамилия Мадов. Борис Львович Мадов. Как вы могли такое подумать, Сергей Анатольевич? – возмутился Мадов. – Взятки дают нечистым на руку чиновникам. Вы же не чиновник? Это... просто бонус. Ваш бонус как топ-менеджера «Благовеста». Домажор взял, наконец, в руки визитку Мадова, до сих пор валявшуюся на столе без всякого внимания. На визитке помимо номеров телефонов и адресов электронной почты значилось: «Scam & Bros. target group, Inc» – Так вы американец?

– Да, я – американец, – признался Мадов. – То есть я ваш бывший соотечественник, но вот уже пятнадцать лет живу в Штатах и шесть лет назад получил гражданство. Предложение моей фирмы обусловлено этой извечной, знаете ли, конкуренцией с японскими компаниями. Эти японцы до того пронырливы... Так и лезут в любую щель. Мы хотим дать косоглазым по рукам, сорвав их сделку с «Благовестом». Кроме бонуса непосредственно вам, Сергей Анатольевич, предусмотрен бонус и для вашей компании. Мы готовы поставить вам аналогичную технику, только не японского, а американского производства, на двадцать процентов дешевле. Полагаю, что такая цена заинтересует вашего отца.

– Я переговорю с ним, – пообещал Домажор. – Сергей Анатольевич, – подлил елея в завершение разговора Манагер, – эти триста тысяч вы уже заработали, согласившись меня выслушать. Что же касается выплаты оставшегося вознаграждения... Вы его получите сразу же после подписания контракта с нашей фирмой, как я уже говорил, независимо от того, с вашей помощью будет подписан такой контракт или без. После ухода Мадова Домажор десятью долларами вдохновил Гали на розыски Лены, гоняющей по склону, и через полчаса она впорхнула в холл пансионата с лыжами и палками подмышкой:

– Ты заревновал меня, глупенький? – Лена вытянула губы трубочкой и потянулась к щеке Домажора.

– Отвальная! – объявил ей Домажор тоном конферансье, открывающего концертный вечер. Не оборачиваясь на Лену, зная, что она прямо с лыжами семенит где-то сзади, Домажор вернулся за свой столик в ресторане, подозвал официантку и попросил накрыть праздничный стол.

– Мы возвращаемся, – объяснил он свое поведение Лене. – Это – «отвальная поляна». Ужинать будем уже в России. Ему нужно было срочно вернуться в «Благовест»... дела делать.

В Благушине его ожидали честно заработанный миллион долларов, исполнение желаний и сбыча мечт.

 

14

 

Неожиданный афронт во время сватовства Сергея и исчезновение его самого из дома Воеводиных подкосил Доманского, срезал, как коса срезает даже самые длинные и толстые стебли: Анатолий Янгелевич откровенно сдал. Не было никакой боли. Пока не было. На следующее утро Доманский почувствовал в себе необыкновенную слабость, будто голодный разгрузил в одиночку два вагона с углем. Он уже проснулся уставшим. Есть не хотелось, но и на работу идти сил не было. Не смотря на то, что была только суббота, следовательно, для него и Быстрова рабочий день, пусть и короткий, Анатолий Янгелевич решил никуда не ехать и попробовать отлежаться. Двумя звонками, Быстрову и Острогову, он отменил все запланированные на день дела. Домработница, или, по-новомодному, экономка, невероятно чистоплотная татарка средних лет, накрыла к завтраку и поставила грибной суп, но умопомрачительный запах белых грибов посреди зимы не вызвал аппетита у Анатолия Янгелевича: есть он не хотел, неохотно помешал золотисто-темный бульон ложкой и вернулся на свою кровать. Пытаясь добраться до причин такой необыкновенной слабости, Доманский раскинул мозгами и понял, что, возможно, ему не хватает витаминов. Не тех, которые сияют глянцевыми боками на витринах супермаркетов, а ударных доз витаминов, которые разлиты по ампулам и продаются в аптеках. Еще он вспомнил, что только вчера доктор Беляев познакомил его с медсестрой... кажется, Верой...

– Да? – после второго гудка отозвался в трубке спокойный женский голос.

– Алло! Верочка? – уточнил Доманский.

– Да, Анатолий Янгелевич. – Мы вчера с вами не успели договориться... Извините меня, я замешкался... Не могли бы вы сейчас приехать ко мне? Скажите, куда за вами подъехать?

Коротко подумав, трубка резюмировала:

– Не нужно высылать за мной машину: я живу в десяти минутах ходьбы от вас. Скажите консьержке, чтобы пропустила меня к вам. Я буду у вас через двадцать минут.

– Но вы же не знаете адрес!

– Я видела вашу историю болезни. Там всё указано.

– Тогда я жду вас, Верочка, – завершая разговор, Доманский напустил в голос фальшивой бодрости. Это был первый и последний раз, когда он позволил себе назвать медсестру «Верочкой». Ни у кого не получалось называть ее ласкательно-уменьшительным именем после первой, на вторую встречу. Она не была ни строга, ни распущенна, но умела себя поставить так, что все звали ее только Вера. Многие произносили ее имя с интонацией «Вера в чудесное исцеление» и некоторые, действительно, излечивались и продолжали жить. И только Богу известно, сколько губ благодарно и благоговейно прикасались к ее рукам, умеющим снимать боль. Не часто встречаются в наши дни люди, притягивающие к себе других людей магнетизмом душевного тепла. Встретить на своем пути хотя бы одного такого Человека – редкое счастье и огромная жизненная удача. Лет шесть назад Доманский подобрал в супермаркете котенка, тощего и длинного, как сосиска. Лохматый мяукающий комочек в поисках тепла жался к калориферу в междудверном пространстве на входе. Котик стал его компаньоном, а в скором времени вымахал в огромного пушистого бело-рыжего кота. Не кота даже, а целого котищу. Характер у котища был воинственный и храбрый, а морда была узкоглазая, скуластая, совершенно монгольская. За свой характер и монгольскую морду кот получил прозвище Тимур. Войдя в возраст, Тимурчик показал, что за хозяина он держит только Доманского, а всех остальных только терпит и только в его присутствии. «И никаких «кис-кис-кис» и прочих «сю-сю-сю», – первым делом сказал бы кот, если бы умел говорить. Гулял Тимурчик где хотел и когда хотел. Своими зубами и не менее длинными когтями он наводил страх не только на дворовых собак, но и на тех породистых и сильных, которых хозяева выводили на поводке в строгом ошейнике. Он не шипел, не выгибался дугой, не пушил шерсть и уж тем более не пытался залезть на дерево. Когда глупая собака, проявляя не- осторожный интерес, приближалась на опасное расстояние, Тимурчик со свирепым мявом летел ей навстречу, выцеливая попасть зубами и когтями в морду. Попадал он в цель не хуже наемного киллера, сто раз из ста. Через пару секунд огромная псина убегала вспять и, честное слово, по глазам напуганной собаки можно было прочесть, что она присматривает березу, на которую могла бы взлететь, спасаясь от яростной зверюги. Если же кого-то из гостей Доманского не успевали предупредить об опасности, то такой гость, рискнувший погладить мягкую, чисто вылизанную шерстку, моментально испускал кровь из протянутой к котяре руки – реакция у Тимура была мгновенной, когти стальные, а глаз верным. Попытки поцарапанных гостей расплатиться с Тимурчиком и пнуть его или тайком наступить на хвост не оставались неотмщенными. Когда, закончив разговор, хозяин шел провожать своего гостя до двери, то оба они запросто могли услышать хлюпающие звуки из ботинок обидчика, которому их пометил мстительный кот. Домажор, например, приходя к отцу, свою обувь всегда оставлял за дверью, приученный к тому наглым и безнаказанным котом. – Я этого кота держу вместо двух питбулей, – шутил про своего Тимурчика Анатолий Янгелевич. В самом деле: защитно-караульные качества у котейки были запредельные и горе было бы тем мазурикам, которые на свою голову решились бы залезть в квартиру Доманского за наживой. Однако, если не знать за котом всех его подвигов, то, глядя на их с Анатолием Янгелевичем отношения, можно было бы решить, что нет милее и добродушнее существа в мире, чем Тимур. Спал Тимурчик всегда на постели, в ногах у хозяина, и только под утро перемещался ближе к голове, садился и неподвижно вглядывался в лицо Анатолия Янгелевича в терпеливом ожидании хозяйского пробуждения и утренней кормежки. Кот уже по звуку подъезжающей машины знал, что возвращается Доманский, и начинал вертеться в прихожей до тех пор, пока не откроется дверь и не войдет нежно любимый хозяин. Тогда кот начинал тыкаться своим носом ему в ноги и просить, чтобы его погладили. Где бы Доманский ни присел – на кухне, в гостиной, в кабинете, – рядом всегда бесшумно возникал Тимур и в скором времени незаметно примащивался на коленях хозяина. Любовь! Доманский был единственный человек в мире, который мог безнаказанно дотронуться до кота. Тем больше было удивление Анатолия Янгелевича, когда Тимурчик, обнюхав вошедшую Веру, не вернулся обратно к нему, а остался подле девушки, заглядывая ей в глаза снизу вверх. Доманский не стал объяснять Вере, что это на самом деле никакой не кот, а настоящий зверь, зверюга, хищный хищник, страшное страшилище и «ужас, летящий на крыльях ночи». Он, всё еще удивляясь, позволил Вере сделать все предписанные доктором Беляевым уколы и, попросив домработницу принести два чая с лимоном, не спеша и обстоятельно обсудил с Верой порядок дальнейших совместных действий, то есть время ее приходов и как с ней лучше всего связаться в случае экстренной необходимости. Дню не суждено было стать выходным: после обеда приехала Ирина Алексеевна. Глаза ее были красные. Доманский понял, что Ирина Алексеевна недавно плакала и сейчас сдерживает себя, чтобы не разреветься при нем.

– Господи! – Ирина Алексеевна коснулась холеной ладошкой щеки Доманского. – Похудел-то как... Слезы, которые она мужалась сдержать, вышли на глаза и капельками задрожали на ресницах нижних век.

– Успокойся. Не порть мне последние дни своими слезами. Мне и без твоих слёз скверно, – и тон его переменился, потеплел. – Хорошо, что ты пришла.

Они сели на диван. Ирина Алексеевна тесно прижалась к Доманскому, взяла его руку, перекинула через свои плечи, чтобы Доманский мог обнять ее, и стала гладить ладонь своего угасающего мужчины. Иногда она наклонялась к этой ладони и целовала ее. Сидели молча. Ирина Алексеевна гладила руку Доманского, а он положил свою щеку на ее волосы и думал о чем-то хорошем, потому что иногда улыбался, не замечая того. Уже давно стемнело, но они не зажигали свет, сидели, прижавшись друг к другу, и молчали. На кухне домработница завозилась с ужином, и перестук посуды вывел Доманского из сладкого оцепенения:

– У меня к тебе просьба, – произнес он, отодвигая Ирину Алексеевну от себя. – Включи свет.

– Это вся просьба?

Ирина Алексеевна встала и нажала на выключатель. Зажегся верхний свет и стало светло.

– Нет. У меня к тебе будет последняя просьба. Даже две.

Ирина Алексеевна не решилась сесть обратно на диван: женским сердцем она почувствовала отчуждение, пролегшее между ними только что. Будто Анатолий сел в лодку, оттолкнулся веслом и начал медленно отплывать по течению, а она осталась стоять на берегу. Еще близко, только руку протяни, а пути уже неизбежно разные. Лодку пусть медленно, но относит от берега.

– Скоро меня не станет, – голос Доманского сделался глухим: не каждому хватит мужества спокойно говорить о своей собственной смерти. – Новым генеральным директором «Благовеста» станет мой сын Сергей. Станет потому, что у него самый большой пакет акций, и потому, что этого хочу я. Можно было бы поставить на эту должность Быстрова, но тогда это была бы уже фирма Быстрова, а не Доманских. Сергей не готов нести тот груз ответственности, который лежит на плечах руководителя крупной фирмы. Скорее всего, он не сумеет удержать ее в своих руках и через полгода фирма будет испытывать серьезные трудности. Если Сергей сумеет продержаться в генеральных директорах хотя бы первый год – значит, выплывет. Значит, и дальше сможет руководить «Благовестом» уверенно, а вы все работать спокойно и получать свою зарплату и дальше. Ирина Алексеевна уловила это «вы все». Двумя словами Доманский возвратил ее в трудовой коллектив, на место свое- го секретаря, будто куклу в коробку положил. – С финансово-хозяйственной деятельностью «Благове- ста» Серёже поможет Быстров. За эту сторону можно быть более-менее спокойным. Гена в курсе текущих дел и сможет направить Сергея в нужном направлении и исправить ошибки, которые тот будет совершать. К несчастью, мальчик сильно избалован своей матерью и не привык себе ни в чём отказывать. Он не знает цену деньгам. Любит покуролесить и пустить дым столбом. Ему нужно будет научиться ограничивать себя. Я с ним поговорю на сей счет, а ты, Ириш, присмотри за мальчиком, когда меня не будет.

– Я, конечно, сделаю всё, что от меня зависит... – замялась Ирина Алексеевна. – Но как ты себе это представляешь? Он никого не слушает, даже тебя. Для него не существует правил и авторитетов, кроме собственного «хочу!». Серёжа просто пошлет меня куда подальше...

– Всё равно, – Доманский и сам понимал, что Сергей «пошлет» любого, кто попытается дать ему добрый совет, – просто будь возле него. Не увольняйся из «Благовеста». Хотя бы пару лет.

– Не уволюсь. Обещаю.

– Спасибо. Теперь вторая просьба...

Доманский посмотрел на стоящую перед ним Ирину Алексеевну, встал, подошел к ней и обнял. Она обняла его в ответ и прижалась к нему.

– Не приходи ко мне больше, – попросил он ее.

– Почему? – она откинула голову и пристально посмотрела в глаза Доманскому, не понимая, шутит он или нет. – Ты прогоняешь меня?

– Нет, не прогоняю. Просто не приходи и всё. Мне предстоит мучительный уход, который изуродует мое лицо и тело. Я хочу, чтобы ты меня запомнила живым, таким, какой я сейчас, а не обтянутым кожей, уродливым скелетом.

 

15

 

Договорить им не удалось: в квартиру влетел Домажор. Доманский и Ирина Алексеевна, утонувшие в последних отпущенных им минутах прижизненной встречи, не услышали звонка. Дверь открыла домработница и едва удержалась на ногах от того стремительного напора, с которым Домажор не вошел, а буквально ворвался в прихожую. Скинув с себя обувь и по неосознаваемой привычке выставив ее за дверь, на площадку, Домажор ринулся в гостиную и застал там отца в объятиях своей секретарши.

«Старики, а всё туда же, – с досадливым удивлением подумал он про отца и Ирину Алексеевну. – Нашли время тискаться!» Ирина Алексеевна поняла, что стала лишней, и засобиралась уходить.

– Прощай, Толенька, – еле слышно шепнула она Доманскому, обнимая его перед расставанием. – Я буду помнить и любить тебя.

Доманский остался наедине с сыном.

– Папа, у меня гениальная идея! – выпалил Домажор. Домажор не заметил, как сильно за неполных две недели сдал отец. Он не увидел ни ввалившихся щек, ни запавших глаз, ни черноту кругов под ними. Ему не бросилась в глаза непривычная худоба атлетичного еще совсем недавно отца. Никаких перемен в отце Серёжа не нашел: ему с отца было не портрет писать, а было нужно добиться от него только одной подписи на второстепенном документе. Подоснова такого небрежения к отцу была не в невнимательности или рассеянности Домажора. Как раз наоборот! Когда дело касалось его лично, Серёжа был весьма внимателен и дотошно осмотрителен. Просто родители, потакая его капризам и исполняя все его желания, упустили привить ему способность к состраданию и сопереживанию за ближнего своего. «Новое время» в новой демократической России потворствовало произрастанию «Ярких Личностей» и «Уникальных Индивидуальностей» – безмозглых и бездушных эгоистов, ставящих свое ничтожное «Я» в центр Вселенной и приходящих в беспомощное недоумение, когда события и люди не вращались вокруг них. Серёжа не был ни плох, ни хорош. Он не был жестоким, и даже просто злым назвать его было нельзя. Он был дитя своего времени из поколения пепсиголовых. Он был просто рав-но-душ-ный. Домажор. Только сейчас, за несколько дней до своей смерти, Доманский понял, что вырастил существо с холодной, как у рептилии, кровью. Впервые в жизни Доманский посмотрел на сына с презрением.

– Где ты был? – спросил он.

– Да это не важно! – отмахнулся Домажор, увлеченный своей «идеей». – Главное, папа, что я разработал блестящую сделку!

– Мне дела нет до твоих сделок, – спокойно сказал отец. – У меня осталось мало времени, а рассказать тебе нужно многое. В самом скором времени тебе предстоит возглавить «Благовест». С каким грузом знаний и опыта ты подошел к этой должности?

– Когда придет время – тогда и возглавлю. А пока я накопал такую сделку!

– «Когда придет время» – будет поздно. Тебе нужно будет работать, а не учиться. Твои ошибки станут слишком дороги. Поэтому я тебе хочу рассказать, хотя бы в общих чертах...

– Давай в другой раз, а? – поморщился Домажор.

Видимо, поняв, что разговора не получится, потому что сын просто не хочет слушать ни про что, кроме как про свою «сделку века», Доманский сдался:

– Ну, что там у тебя?

Домажор стал сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое, рассказывать о той самой, «необыкновенно выгодной» сделке, которую ему подсунул в Бельдерсае манагер Мадов. Кое-что он приукрасил, кое-что, например, свою собственную роль, преувеличил, о кое-чём, о том же Мадове, умолчал вовсе. Так, с его слов выходило, будто Серёжа ночей не спал, думая, как бы ему принести пользу родному «Благовесту», пока наконец-то его не осенила идея поставить технику подешевле предложенной японцами. Он чуть ли не с «запоя» рванул рыскать по белу свету в поисках оптимальных условий сделки, исколесил полмира и в итоге нашел-таки в далекой Америке солидного поставщика, а как всегда неблагодарный отец не желает замечать Серёжиного ума и оценить потраченных усилий и подсчитать миллионы долларов экономии на одной только технике. При прокладке трассы такие мелочи будут возникать десятками, и Серёжа готов взять на себя решение если не всех подобных проблем, то доброй их половины. Доманский слушал и понимал, что в бизнесе его сын не смыслит ни на воробьиный носок и его «сожрут» гораздо быстрее, чем через полгода после его смерти.

– «Скэм и бразерз», говоришь? – затянувшаяся бесплодная беседа начала утомлять его, и Доманскому захотелось скорее прилечь. – Солидная фирма?

– Ну конечно, пап! Я сам лично переговорил с их контрагентами: никаких замечаний по сотрудничеству с ними ни у кого нет, все в восторге.

Ни с какими «контрагентами» Серёжа, конечно же, не разговаривал, так как попросту не знал о существовании таковых. Но уж больно ему хотелось урвать свой миллион и он немного приврал.

– Допустим, – Доманский понял, что ужасно устал и ему надо в постель. – Допустим, фирма серьезная и ее гарантирует сам президент Соединенных Штатов. «Благовест» всё равно не сможет заключить с ней сделку.

– Но почему?! – чуть не закричал Домажор, воспринимавший обещанный миллион уже как свой собственный.

– Потому что «Благовест» не может закупать технику ни у кого, кроме той японской фирмы, которую мне указали в Правительстве Российской Федерации.

– Взяточники проклятые! – возмутился Домажор. – Им бы только «откаты» с чужих сделок хапать. Рвачи. Ворюги.

– При чём тут «ворюги» и «рвачи»? – не понял Доманский и пояснил: – Тут политика. Если бы ты следил за новостями, то ты мог бы заметить, что Япония время от времени поднимает вопрос о «Северных территориях», то есть требует подарить им четыре острова нашей Курильской гряды. Чтобы снять возникшую остроту в отношениях, наше правительство бросает японцам кость: закрывает глаза на вылов краба в наших водах или сначала запрещает, а потом снова разрешает ввоз в Россию японских праворульных автомобилей. Так и с «Благовестом»: мы будем покупать технику у той японской компании, которую нам согласовали в правительстве. Если бы япошки запросили вдвое больше, то мы бы раскошелились без долгих разговоров. За это корпорация надавит на свои рычаги в японском парламенте, и на полгода вопрос о «Северных территориях» будет снят с повестки дня.

– А через полгода?

– А через полгода мы бросим японцам еще какую-нибудь кость. А пока, на сегодняшний день, эта кость – «Благовест» и прокладка Байкальской трассы японской техникой. Усталость сделалась непреодолимой, и Доманский решил выпроводить непутевого сына:

– Всё, Сергей. Я – устал. Хочу отдохнуть. Займись чем-нибудь полезным.

Дверь за Домажором закрывала домработница: у Доман- ского не было сил выйти проводить даже до прихожей. Он тут же, в гостиной, прилег на диван и улыбнулся, когда в ноги ему прыгнул невесть откуда взявшийся Тимурчик.

– Иди сюда, дамский угодник, – с долей ревности позвал Доманский и почесал кота за ухом.

– У-рррр, – тихо ответил Тимур, вероятно, вспоминая уютные Верины колени. В понедельник Доманский не вышел на работу. Не вышел он и во вторник, и в среду. Почуяв неладное, в понедельник после обеда прилетел Быстров, и они о чем-то разговаривали с Доманским в его кабинете за закрытыми дверями. Узловых моментов беседы было два: продвижение Сергея Доманского в кресло генерального директора «Благовеста» и взаимоотношение самого «Благовеста» с Правителем Берендейской Республики. То есть, Доманский-старший вместе с Геннадием Васильевичем Быстровым вырабатывали линию поведения управленческой верхушки фирмы на ближайшее время после смерти генерального директора и основного держателя акций «Благовеста». Быстров приезжал еще и на следующий день, и в среду вечером, но сил у Доманского оставалось с каждым часом всё меньше, внимание концентрировалось на деловых вопросах всё более короткое время и их разговоры с Быстровым от визита к визиту становились менее длительными. В среду поздно вечером, вернувшись домой от Доманского, Быстров позвонил Симаковой и Топаловой и предупредил обеих, чтобы они завтра в девять ноль-ноль, невзирая на срочные дела, были в его кабинете. «На совещании», – добавил таинственности Быстров. В девять утра две ключевые фигуры «Благовеста» – финансовый директор и начальница юридического департамента – вошли в кабинет Быстрова, недоумевая: отчего это первому заместителю гендиректора понадобилось проводить планерку посреди недели? – Буду краток, – поздоровавшись с Симаковой и Топаловой, заговорил Быстров. – Через час сюда придут наши «друзья и партнеры». До их прихода мы с вами должны согласовать наши позиции по важному вопросу. Выдержав короткую паузу, во время которой он «со значением» посмотрел на обеих женщин, Быстров сформулировал тот самый «важный вопрос»:

– Анатолий Янгелевич Доманский больше не может быть генеральным директором нашей фирмы. Слово «нашей» Быстров произнес с той интонацией будто бы «Благовест» принадлежал им троим.

– Анатолий Янге... – Геннадий Васильевич поправился и перешел на более теплый тон: – Мой друг Толя Доманский болен. Болен смертельно. Помочь ему ничем нельзя. Медицина тут, как говорится, бессильна. Нам с вами нужно решить: кто будет руководить «Благовестом», когда... тогда... когда не станет генерального директора? Болезнь Доманского не была тайной для его окружения. Симакова и Топалова, как и все руководители подразделений и служб фирмы, понимали, что скоро место Анатолия Янгелевича станет вакантным. Как и все остальные, они гадали, чья кандидатура будет предложена для утверждения общим собранием акционеров? Наиболее реальных кандидатур было три: первый заместитель гендиректора Быстров, финансовый директор «Благовеста» Симакова и «варяг», «продавленный» Воеводиным через Москву. Предпочтительнее остальных была кандидатура Быстрова, во-первых, как ближе всех сотрудников фирмы стоящего к «старому» генеральному, во-вторых, как одного из основателей и крупных акционеров фирмы. Симакова акционером не была, но по должности была информирована о текущих делах фирмы в том же объеме, что и Быстров, и могла бы справиться с обязанностями генерального не хуже его. В случае «акционерной войны» на ее сторону встала бы не только Топалова, но и все женщины-руководители и часть руководителей-мужчин, поэтому скидывать Симакову со счетов было нельзя. Шансы неизвестного «варяга» были призрачны, но что, к примеру, мешало Воеводину, используя свой административный ресурс, привести и усадить на место генерального директора «Благовеста» ту же Лидусю или, скажем, молодого лопуха-«счастливчика», уцепившего в жены его распутную дочуру?

– Такие вопросы, Геннадий Васильевич, неплохо бы обдумать, прежде чем давать по ним свое заключение, – Симакова вытащила из сумочки пачку Vogue с диковинным розовым цветком на картинке и изящную металлическую зажигалку. По этой фразе Быстров понял, что финансовый директор свой карьерный калькулятор не обнулила и в сговоре с Топаловой намеревалась выставить свою кандидатуру перед акционерами. Это не входило в планы Быстрова и шло вразрез с волей Доманского.

– У вас было время всё обдумать, Елена Георгиевна. Болезнь Анатолия Янгелевича не держалась в секрете. О ней знали все. Вы – в том числе. И вот только не нужно мне сейчас говорить, будто бы вы с Тамарой Вадимовной, – Быстров пристально посмотрел на Топалову и она потупилась под его взглядом, – не обсуждали, кто встанет на место Доманского?

– Обсуждали, – не изменившись в лице, Симакова спокойно затянулась тонкой дамской сигареткой. – Если общее собрание акционеров проголосует за вас, Геннадий Васильевич... – А кто говорит обо мне? – перебил ее Быстров.

– Как?! – подала голос Топалова. – Разве вы не хотите стать генеральным?!

– Мало ли что я хочу? Может, я папой римским стать хочу. Кроме моего и вашего хотения существуют еще и условия. А по этим условиям выходит, что наиболее подходящей кандидатурой на эту должность... – Быстров снова сделал паузу, рассматривая своих viz-a-viz, – наиболее подходящей кандидатурой, которая устроит все стороны... которая позволит нам сохранить «Благовест» и свои рабочие места в нем...

– Ну не томите уже, Геннадий Васильевич, – вальяжничала Симакова, – называйте нам фамилию этого достойнейшего человека.

– Кто он? – напряглась в ожидании Топалова

– Сергей! Анатольевич! Доманский, – раздельно, в три выдоха назвал преемника Быстров.

– Домажор?!! – начальственные дамы вскрикнули в один голос, а Симакова потащила в рот вторую сигарету подряд, прикурив ее со стороны фильтра.

– Забудьте это слово, – посоветовал Быстров. – Серёжа Доманский станет нашим генеральным директором, и это – единственная кандидатура, которая может устроить и нас, и Воеводина, и москвичей. Все остальные кандидаты – непроходные. Ни вы, Елена Юрьевна, ни «варяг», ни даже я – не усидим в кресле Доманского дольше трех месяцев. Сожрут-с!

– Но он же – дурак! – сложила бровки домиком Топалова.

– Полная бестолочь! – поддержала подругу Симакова.

– Абсолютный ноль, – согласился Быстров. – Но это значит, что при нём останется всё так же, как оно было при его отце: мы с вами усидим на своих должностях и при своей зарплате, а «Благовест» останется на плаву. Если же мы с вами начнем бодаться между собой, то москвичи, воспользовавшись междоусобицей, запросто пришлют сюда своих эффективных менеджеров, и они растащат фирму по кирпичам и щепкам.

Всем было понятно абсолютно всё. Возражений не последовало. Включился селектор на столе у Быстрова:

– Геннадий Васильевич, – докладывала Ирина Алексеевна, – товарищ из Администрации Правителя и господин из Москвы прибыли и ожидают в приемной.

– Просите их войти, – Быстров выключил громкую связь и пошел к двери встречать дорогих гостей – «друзей и партнеров» «Благовеста».

 

16

 

Первым вошел весьма и весьма импозантный мужчина лет тридцати пяти. Одет он был в дорогущий серый костюм модного кроя и тонкого сукна. Под воротником белоснежной рубашки пестрел несочетаемыми цветами психотропных галлюцинаций моднющий шелковый галстук «от Версаче». Галстук крепился к планке рубашки немаленькой золотой заколкой с камушками, а протянув руку для рукопожатия, мужчина показал два перстня – с крупным рубином и массивную печатку с вензелем, выложенным мелкими бриллиантиками. Но не дорогой костюм, не яркий галстук, не граммы золота и караты камней привлекали внимание: вошедший мужчина был красив так, как могут быть красивы холеные, знающие себе цену мачо в возрасте «30 плюс». «Паладин Успеха», «Конкистадор Бизнеса», «Самурай Юриспруденции», «Отважный Флибустьер Карибского моря со всеми его проливами». Как свежий, благоухающий вкусным парфюмом ток воздуха, не вошел, а хлынул в кабинет заместителя Быстрова кандидат юридических наук и доверенное лицо таинственных высокопоставленных москвичей Николай Николаевич Белокобыльский. За его спиной совершенно потерялся и сделался незаметным чинушник из Администрации Берендейской Республики. Топалова переглянулась с Симаковой: у той тоже шире распахнулись ресницы и задышала грудь. Обе дамы выгнули спины и томно выдохнули: «Ах! Какой!!! Мужчина!..» – Николай Николаевич! – Быстров уже встречал столичного гостя.

– Прошу, прошу.

К рабочему столу был приставлен длинный стол, предназначенный для проведения планерок с руководителями служб и подразделений, подчиненных Быстрову. Геннадий Васильевич, усадив белоснежно улыбающегося Белокобыльского и указав место представителю Администрации, сам не вернулся за свой стол, а, желая придать собранию неофициальный и даже демократический характер, сел рядом с Белокобыльским, по другую сторону от которого оказался Домажор, одетый в деловой костюм с белой рубашкой, поверх которой был впервые в жизни повязан галстук спокойных тонов. Напротив, соответственно, сидеть и пожирать глазами свежеприбывшего кавалера и светского льва остались Топалова и Симакова, к которым присел малозаметный местный чинушник. – Можно считать, все в сборе, господа, – начал представление Быстров, перейдя на мягкие, полупечальные интонации. – Всем нам известно, что скоро в руководстве нашего «Благовеста» должны произойти важные кадровые изменения. Основатель и бессменный руководитель нашей фирмы болен... болен, увы, безнадежно... и его состояние не позволяет надеяться, что он когда-либо сможет вернуться и снова взять руководство фирмой в свои руки. Между тем, предприятие не может быть без руководителя сколько-нибудь долгое время. Я имею в виду руководителя, уполномоченного акционерами совершать от лица акционерного общества все виды сделок, то есть полномочного и единовластного руководителя. На сегодняшний день... временно!.. «Благовестом» руковожу я, как заместитель Анатолия Янгелевича и на основании приказа, подписанного им. Но такое положение вещей не может продолжаться бесконечно долго. – Ну и кого же вы предлагаете избрать на место генерального? – Белокобыльский изящным движением пригладил свою роскошную черно-белую, «соль с перцем» прическу. – Мы тут с коллегами посоветовались... – тянул кота за хвост Быстров. – Спрашивали мнение Ивана Ивановича, как Правителя Берендеи... Учитывая желание самого Анатолия Янгелевича видеть в своем кресле... Наконец Быстров решился, повернулся к Белокобыльскому и, глядя поверх его головы на сидящего за ним Домажора, огласил вердикт: – Совет директоров считает, что наиболее подходящая кандидатура на замещение должности генерального директора ОАО «Благовест» – Доманский Сергей Анатольевич. Администрация Берендейской Республики также поддерживает данную кандидатуру. Малозаметный помощник Правителя выпятил губу и развел руками, показывая: «железно поддерживаем Доманского-младшего». Белокобыльский посмотрел на сидящего рядом с ним молодого человека с новым интересом – темно-карие глазки его заблестели. – Я полагаю, – Николай Николаевич снова ослепил всех присутствующих своей голливудской улыбкой, – моим московским доверителям небезынтересно было бы узнать нового генерального директора чуть лучше. Серёженька, расскажите немного о себе, пожалуйста. Домажор раскрыл рот, но от волнения в горле образовался какой-то спазм и собственный голос отказался повиноваться ему: – Я-м-м... Я-м-м... – только и мог вякнуть назначаемый гендиректор. – Я родился в Видяево, в тысяча девятьсот... – начал Домажор тем тоном, каким двоечники выходят отвечать раз в жизни выученный наизусть урок в расчете на твердую «четверку», – ...окончил среднюю школу номер двадцать шесть в Благушине и экономический факультет Берендейского, ордена Дружбы Народов, ордена Знак Почета государственного университета имени Козьмы Пруткова... – Интересно послушать представителя местной Администрации, – Белокобыльский с заинтересованным видом повернулся в сторону малозаметного чинушника. Помощник Воеводина, монотонно читая по заготовленной бумажке, подтвердил, что Администрация Берендейской Республики всецело на стороне Сергея Анатольевича Доманского. – Может быть, кто-то из членов Совета директоров хочет высказаться? Слово взяла Симакова. Еще час назад она чувствовала себя вполне реальным претендентом на место генерального директора и вот теперь, ради блага компании, была вынуждена «танцевать канкан», собственными силами затаптывая в прах свои карьерные устремления. Домажор слушал финансовую директрису, и глаза его круглели от изумления той резкой перемене, которая произошла в ее отношении к нему – эти отношения, мягко сказать, никогда не были безоблачными:

– Я знаю Сергея Анатольевича давно...

«Когда давно? Я же только третий год работаю», – удивлялся про себя Домажор.

– Сергей Анатольевич руководит одним из ключевых подразделений «Благовеста»... «Настолько «ключевым», что моего двухнедельного отсутствия никто даже не заметил. А если бы я прошлялся полгода – не заметили бы и эти полгода». – Сергея Анатольевича отличает умение подобрать и расставить кадры, создать в коллективе творческую, доброжелательную атмосферу... Сильной стороной Сергея Анатольевича является его педантичное, я бы даже сказала, щепетильное отношение к работе с документами, особенно с документами бухгалтерской отчетности... Словом, Сергей Анатольевич проявил себя как состоявшийся, зрелый руководитель, и Совет директоров единогласно считает его кандидатуру...

– Я думаю, что по данному вопросу позиции основных акционеров «Благовеста» озвучены, – начал подводить черту Геннадий Васильевич, – остается только выяснить мнение ваших доверителей, Николай Николаевич.

Белокобыльский, обаятельно улыбаясь, дал ответ:

– Я в скором времени выйду на связь с ними и доложу им о предварительном распределении голосов на сегодняшнем совещании. Полагаю, что они не станут возражать против кандидатуры Сергея Анатольевича.

 

17

 

Недолго радовалась мадам Доманская «предварительному» избранию своего сына генеральным директором «Благовеста». Проснувшись несколько дней спустя, она вдруг поняла, что остается ни с чем. Совсем не важно, кто избран гендиректором – Сергей или не Сергей. Важно – кому достанутся акции Доманского. Формально они с Доманским не разведены, хоть и не живут вместе уже несколько лет. Следовательно, наследников по закону только двое – она и Серёжа. Но если Доманский успел написать завещание или напишет его... И в этом завещании откажет все акции в пользу сына... Да, конечно, сеть аптек – это кусок хлеба в старости, но эта сеть аптек не стоит и полпроцента того, что стоит «Благовест». Всей ее таблеточной фирмёшки вместе с арт-салонами не хватит, чтобы выкупить даже один процент акций «Благовеста», а тут на кону лежит куш – «блокирующий пакет». Если уладить дела так, как это выгодно ей, то Лидия Николаевна может сворачивать все свои дела в Благушине и вообще в России и перебираться в Европу или Америку. Туда, где живут безопасно и стабильно. «Еще не поздно! – думала она через пять минут на улице, направляясь к своей машине. – Еще ничего не поздно исправить. Пока он жив – ничего не потеряно». Дома у мужа она не застала домработницу, но зато застала молоденькую медсестру в белом халате, которая открыла дверь на ее звонок. – Вера, кто там? – донесся из спальни слабый, но властный голос Доманского. – Это я, Толя, – скинув шубку на руки медсестре, пошла на голос Лидуся. Муж похудел. Страшно похудел. Иссох. Ослабел. Видно, даже голову от подушки может оторвать лишь с усилием. Но взгляд – всё тот же, властный. Пожалуй, взгляд стал совсем сухой, до безразличия. – Зачем ты пришла? – Доманский даже не пошевелился. – Попрощаться? – Толенька, мне с тобой нужно серьезно переговорить об очень важном деле, – решительно заявила Лидия Николаевна так, будто разговаривала не с угасающим и слабым, а с абсолютно здоровым человеком. – У меня не осталось больше дел. Все дела решай с Быстровым. – Толя! – укоризненно повысила голос жена. – Ты не можешь меня оставить в таком положении, без копейки денег. – Опять деньги, – с тоской в тихом голосе качнул головой по подушке Доманский. – Вам всем от меня всегда нужны были только деньги. У меня больше нет денег. – Я не прошу у тебя ни денег, ни квартиры, ни машины. Но хотя бы половину акций «Благовеста» ты мог бы оставить мне. Я тебе жена как-никак! – У меня нет больше ни жены, ни квартиры, ни акций. Я всё оставил Сергею. Я так хочу. – Нет! Так не пойдет! Давай поговорим как взрослые люди! – Вера, – позвал Доманский, – Вера, проводи. Иди, Лида. Я не хочу то немногое, что мне еще отмеряно, потратить на разговоры о деньгах. У меня нет больше денег. Только спустившись к подъезду, Лидуся заметила возле него Быстрова и Острогова, мимо которых она проскочила десять минут назад, не обратив на них внимания. Мужчины прервали свой разговор и посмотрели на взбудораженную законную жену своего босса. – Гена, мне нужно с тобой поговорить, – Доманская решительно подошла к заместителю мужа. После состоявшегося общего собрания акционеров и избрания Домажора генеральным директором «Благовеста» пролетевшая мимо кассы будущая вдовица не представляла для Геннадия Васильевича никакого интереса. – Мне некогда, Лидия Николаевна, – холодно отрезал он. – Все вопросы, которые у вас возникнут, привыкайте решать со своим сыном. Теперь он у нас главный. Поняв, что ожидать ей возле дома Доманского нечего и Быстров ей больше не помощник, Лидуся набрала мобильник сына. – А? – Ты где, я спрашиваю? – Кто это? Голос в трубке был какой-то глуховатый, а речь заторможена, будто говорящий произносил слова через силу или спросонья. Лидия Николаевна посмотрела на дисплей: уж не ошиблась ли в наборе? Нет, номер был тот самый, нужный. Серёжин. – Это мама. Нам нужно поговорить. Ты где? – Какая мама? – сын был явно не в адеквате, и Лидия Николаевна стала это понимать. – Твоя мама. Ты где сейчас? Куда мне подъехать? Нам нужно срочно поговорить об очень важном деле. – Не знаю я никакой мамы, – устало вздохнула трубка, – оставьте вы все меня в покое... Пошли гудки отбоя и на повторный набор робот жен- ским голосом сообщил, что «абонент находится вне зоны действия сети». Домажор отключил свой мобильник. Оставшись после ухода Лидуси в квартире один, не считая бесшумной Веры, Доманский понял, что умрет именно сегодня. Душа устала цепляться за истощенное болезнью тело и желала покинуть его. Оставались часы, может быть, минуты, а что-то важное, самое важное в его жизни оставалось не завершенным. Байкальский контракт? Пустое. «Благовест»? Не то. Неинтересны, суетны все эти «дела». Суета и томление духа. Мышиная возня перед престолом Вседержителя. – Вера, – позвал Доманский. – Да, Анатолий Янгелевич, – в спальню вошла Вера. – Позвони Сергею. Пусть приедет. Я хочу попрощаться. В это последнее, через шприц откапанное ему время Доманский понял, что не бизнес – главное. Не слава, не успех, не почет, не деньги, не известность. Оказывалось, что прожитая жизнь измеряется не грудами сокровищ, накопленных праведно и неправедно, а родными лицами возле твоего одра. В свой последний день Доманский лежал в пустой спальне один. «Я родил сына, но не вырастил наследника», – с укоризной самому себе думал он. – Вера. – Я звонила Сергею несколько раз, – откликнулась Вера, – у него выключен телефон. Сказала об этом Валерию Михайловичу. Он обещал его разыскать. – Хорошо. «Михалыч – разыщет», – успокоилась душа... и согласилась отсрочить свой отлёт. Не было страшно умирать, смерть воспринималась не только необходимой неизбежностью, но и избавлением от истощившей его болезни, переходом в другое состояние, в жизнь вечную, где нет ни радостей, ни печали. Доманский думал о смерти спокойно, как о предстоящей дальней дороге в незнакомые края, по которой еще никто не ходил, где никто из знакомых еще не бывал и не может подсказать правильного пути. Он больше ничего не хотел от жизни. Устал и хотел отдыха. Он уходил к предкам, знал это, чувствовал это и чувствовал пустоту внутри, которую унесет с собой. Ни злости, ни ярости, ни мести, ни простой досады «ах, как всё не вовремя», а только пустоту. Спокойную, ровную, невесомую. Итогом его сорокашестилетнего пребывания на земле всем богатством, которое он сумел накопить, была только глухая пустота внутри. Сергей был сейчас ему нужен не для того, чтобы дать ему последнее отцовское наставление, а чтобы сын заполнил своим присутствием эту пустоту, чтобы не уходить налегке. – Вера, – позвал Доманский, – Вера, расскажи мне о Боге... 18 Трескучие морозы, стоявшие всю последнюю неделю, к вечеру стали слабеть, ночью отмякло, потеплело, а под утро пошел снег. Пушистый и невесомый, медленно падал он на выстуженный асфальт дорог, дома и дворы. Затемно идущие на работу взрослые выходили из подъездов, останавливались и, прежде чем спешить на остановку, любовались белой тишиной, накрывшей Благушин. Снег, витающий в воздухе и покрывший землю, приглушал звуки, не таким резким слышалось гудение машин и натужное завывание трудяг-троллейбусов. Около десяти часов утра возле подъезда Доманского появились первые венки, принесенные людьми, пришедши- ми проститься с Анатолием Янгелевичем и проводить его в последний путь. Люди приставляли к стене под чьи-то окна мертвые цветы в обрамлении мертвых листьев и поднимались наверх, в квартиру мертвого человека. Дверь была не заперта, а лишь слегка прикрыта. В эту дверь ежеминутно заходили посторонние люди, предупредительно пропуская выходящих других посторонних людей. Домажор сидел рядом с матерью у гроба и понимал, что теперь, после смерти отца, они с ней стали совсем чужими людьми, едва ли не врагами. Мать никогда не простит ему акций, которые отец все, до последней, завещал ему, а не ей. Примирение с матерью возможно только после возвращения ей половины отцовского пакета, но если вернуть ей половину, то его собственное гендиректорство будет подвешено на тонкой ниточке материнского капризного своеволия. Кто может поручиться, что она в любой момент не потребует созыва общего собрания акционеров для смены гендиректора? Тут надо выбирать: либо примирение с матерью (неизвестно, надолго ли...), либо должность гендиректора и – не надо это забывать – деньги. Очень большие деньги, которые приносит эта должность. Вопрос стоял даже так: идти ли ему под материнское, не по его размеру малое и тесное, крыло и сделаться для всех снова «Серёжей» или оставаться и осваиваться на той ступеньке социальной лестницы, на которой, волей своего отца, он для всех в этом мире, включая Правителя Берендей- ской Республики, – «Сергей Анатольевич» и никак иначе. Он всегда сможет ей подкинуть деньжат «на старость»... но – сам! Своей волей! Как милость любящего сына, ставшего крупным бизнесменом. А поделись он с матерью акциями, глядишь, скоро и самому придется милостыню просить. Ровно в полдень отворились обе створки подъезда и народ подался назад, образуя кольцо вокруг околоподъездных лавочек. Двое молодых парней из службы безопасности, в черных куртках с повязанными белыми платками на рукавах, вынесли крышку гроба, держа ее над головами. Женщины старшего возраста достали платочки и стали промокать слезы.

– Гроб-то, гроб-то смотри какой дорогой! – тихо изумился кто-то в задних рядах. Окружавшие его невольно посмотрели на полированную фигурную крышку с восьмиконечным православным крестом из блестящего желтого металла, привинченным поверх полировки. Третий сотрудник вышел из подъезда, держа в руках две кухонных табуретки, которые поставил на дорожке между лавочек. Еще через минуту в проеме дверей показался торец полированного гроба. Сам гроб качался на плечах шести дюжих безопасников «Благовеста», одетых так же, как и первых трое, в черные форменные куртки с повязанными на рукавах белыми платками. С превеликой осторожностью они поставили гроб на табуретки и отошли в стороны. – Соседи, пожалуйста, подходите, прощайтесь с Анатолием Янгелевичем, – обратился Острогов к толпе. Народ организованно выстроился змейкой возле ног покойника. Люди, двигаясь в змейке, с трех сторон обходили гроб, опустив головы, чтобы в последний раз взглянуть на того, кого знал и уважал весь Благушин, вся Берендея и многие в России. Подъехал уазик с военкоматскими номерами. Из уазика вылез капитан второго ранга в черной шинели и, не зная, к кому именно обратиться, спросил у ближних к нему людей:

– Кто тут Быстров? Ему указали на Геннадия Васильевича, стоявшего рядом с вдовой и сыном покойного возле гроба.

– Здравия желаю, – морской офицер подошел к Быстрову и отдал честь. – По приказу командира дивизии прибыл в ваше распоряжение для отдания воинских почестей. Со мной шесть матросов с оружием. – Да, – кивнул Быстров. – Я знаю, Анатолий Янгелевич много помогал дивизии, в которой служил. Это я звонил вашему адмиралу. Поступайте в распоряжение Валерия Михайловича. Он – ответственный за церемонию. Четыре сотни человек, пришедшие проститься с Доман- ским к его дому, за полчаса прошли мимо гроба, огибая его змейкой. Медленно плывя высоко над заснеженной дорогой, гроб с телом Доманского, под охраной шестерых вооруженных моряков и десятков рассредоточенных милиционеров, направился в сторону «Благовеста», где должна была пройти гражданская панихида. На дорожку, ведущую от улицы до офиса, упали первые гвоздики и розы, рассыпаемые двумя женщинами перед порт- ретом Доманского. Возле крыльца уже стоял Воеводин со свитой. Гроб внесли в ограду и поставили на подготовленном возвышении против входа. Воеводин взошел на крыльцо и с этого возвышения начал траурный митинг: – Товарищи! Сегодня мы провожаем в последний путь... Домажор отошел от гроба и стал смотреть на пришедших попрощаться с его отцом людей. Не все из них были одеты хорошо и выглядели благополучно. Пожалуй даже, «благополучных» в толпе было меньше половины, но лица именно скромно одетых людей были сейчас по-настоящему, неподдельно печальны. Многие плакали. – ...а шесть лет назад Анатолий Янгелевич мою Леночку буквально от смерти спас... Врожденный порок сердца... Врачи говорили, нужно в Германию ехать... Я к кому только не обращалась... Леночка синеет и синеет... Я все глаза выплакала... Где ж я деньги-то такие возьму? Пришла на прием к Доманскому... Без всякой надежды... Я ему не родня и не знакомая... Даже не сотрудница... Так Анатолий Янгелевич мне восемнадцать тысяч долларов на лечение прямо тут дал... Вон в том кабинете... И дорогу оплатил нам с Леночкой туда и обратно... Домажор повернулся посмотреть на женщину, которой помог отец. Ничего особенного. Пальто с меховым воротником и шапочка из крашеной норки. Рядом с ней стояла и вытирала слезы девчушка лет четырнадцати, вероятно, та самая Леночка. Тут Домажору буквально до жара в груди захотелось услышать голос отца. Пусть бы отец «читал мораль», пусть бы ругал его, говорил неприятные вещи, но вот именно сейчас Домажор готов был слушать и слушать того единственного, кто мог бы научить его и жизни, и руководству фирмой. У него вдруг невесть откуда появились сотни вопросов, которые он желал обсудить только с отцом и только от отца получить ответы на них. Но Доманский-старший лежал сейчас в полированном гробу, за которым специально летали в Москву. Лежал возле дверей в офис созданной его трудами фирмы, окруженный толпой незнакомых людей. Другие незнакомые и незначительные люди говорили о нем речи и на его лице не таяли снежинки. Слушая случайные разговоры-воспоминания про добрые дела, сделанные Доманским при жизни, Домажор понял и осознал всю свою несопоставимость с личностью отца. «Как же несправедливо устроена жизнь!» – роняя соленые капли на снег, Домажор наклонил голову, чтобы не показывать своих слез, хотя плакать на похоронах родного отца – естественно и уместно для мужчины. Да, жизнь устроена несправедливо. Провожая близкого человека в последний путь, следуя вместе со всеми за его гробом, начинаешь понимать, что Самые-Главные-Разговоры и Самые-Важные-Споры остались не проговоренными и не отспоренными. Оказывается, что говорили, говорили – и всё не о том. Вокруг да около ходили, не успев рассказать друг другу самого главного. И ничего уже нельзя изменить. Смерть – это навсегда. 19 После девяти дней Домажор вышел на работу. Сам себе он казался Иваном Грозным, взошедшим на престол искоренять боярскую крамолу. При отце сотрудники, особенно «старые и испытанные», расслабились, начали обрастать «жирком», стали работать как-то спокойно, без огонька. Ничего, уж он-то наведет порядок на фирме. Уж при нем-то все закрутятся и забегают. Он всем покажет, как надо работать в новых условиях на благо России. Вот только была одна закавыка: юридически Сергей Анатольевич еще не был генеральным директором. Мажоритарии его, можно сказать, благословили, но формально, общим собранием акционеров он избран пока не был. По закону, впредь до избрания нового генерального директора, все документы должен был подписывать «исполняющий обязанности». Таковым являлся Быстров, к которому временно переходила вся власть управления «Благовестом». Но, судя по всему, он то ли не рвался в лидеры, то ли не желал осложнять отношения с новым генеральным директором, и, когда Сергей Анатольевич возжелал вникать во все дела и подписывать все документы лично, легко уступил ему это право. И даже сам подсказал, каким образом можно обойти закон: теперь на документах вместо одной стояли две подписи: Генеральный директор ОАО «Благовест» С.А. Доманский И ниже от руки приписывалось Быстровым: «Подпись Доманского Сергея Анатольевича заверяю», первый заместитель генерального директора ОАО «Благовест» Г.В.Быстров. Тонкость была в том, что Быстров не стал подписываться «и.о. генерального», а обозначил себя лишь как его первого заместителя. А от заместителя до единоличного руководителя – дистанция огромного размера. Получалось, что документы подписывал не Быстров, а Домажор – Геннадий Васильевич всего лишь удостоверял подлинность подписи своего начальника. Вот так изящно Доманский-младший стал преемником своего отца, а Быстров не то что генеральным – и.о. генерального не побыл ни минуты и ни одной бумажки «от себя» не подписал. Свой первый рабочий день в качестве генерального директора «Благовеста» Сергей Анатольевич Доманский начал не с того, что пригласил к себе Быстрова, Симакову, Топалову и других руководителей ключевых подразделений. Не пригласил их просто потому, что не знал, о чём ему следует с ними говорить и как держать себя. Вместо этого он, вдавив кнопку звонка в столе, вызвал к себе в кабинет Ирину Алексеевну и продиктовал ей приказ об упразднении информа- ционно-аналитического отдела и об увольнении всех «аналитических информаторов». – Сергей Анатольевич, – подала реплику секретарь, бегая карандашом по листу бумаги с проектом приказа, – я бы порекомендовала вам посоветоваться с Тамарой Вадимовной. Нельзя увольнять людей просто так, без причины. Если они подадут в суд, то выиграют его и нам придется восстановить их на работе и оплатить вынужденный прогул. – Ирина Алексеевна, – голос Домажора через поджатые губы сочился ядовитым сарказмом, – во время проведения опроса общественного мнения по данному вопросу вы не попали в число респондентов.

– Извините, не поняла?.. – секретарь оторвалась от бумаги и недоуменно посмотрела на своего нового начальника.

– Тебя спросить забыл! Не твое дело! – отрезал Домажор. – Теперь поняла?

Не спрашивая разрешения, Ирина Алексеевна встала с места и, оставив приказ на столе, вышла в приемную. Достав из сумочки чистый платок, Ирина Алексеевна отправилась плакать в дамскую комнату, где вскоре к ней присоединилась Топалова. Домажор ёрзал на отцовском кресле и мстительно вспоминал лица манагеров на похоронах. Он видел их лица. Без всякого признака скорби. Он их запомнил. Теперь он им покажет. «Всех на улицу!» – решил про себя Домажор и вызвал Топалову. Начальница юридического департамента не была настроена так же решительно против мажоров, как ее юный начальник, и повторила те же резоны, что и Ирина Алексеевна: – Сергей Анатольевич, мы не при крепостном праве живем. По их жалобе их любой суд тут же восстановит и нам придется платить им за вынужденный прогул плюс судебные расходы. Если вы действительно хотите избавиться от неугодных, я бы посоветовала вам... Сергей Анатольевич не захотел ее советов:

– Мне ты советовать не можешь и не будешь. Твое время кончилось. На фирме ты мне больше не нужна. Ты уволена.

Теперь Ирина Алексеевна и Тамара Вадимовна слезились дуэтом. Плакали не столько из-за боязни потерять работу, сколько от беспардонной наглости безнадежно глупого юнца. Наглости совершенно ненужной. Наглости, обращенной не на противников или конкурентов, а на ближайших и вернейших сподвижников. Третьей в кабинет генерального Домажора была вызвана Симакова и на второй минуте разговора с новым своим начальником выслушала сообщение о том, что уволена и она. «За утрату доверия». Ну тут нашла коса на камень. Домажор не учел, что разговаривает не с женщиной, даже не с финансистом, а с человеком, который еще недавно был вполне реальным претендентом на место в его кресле. Елена Георгиевна скрутила изящный кукиш и показала его генеральному директору: – А вот это не видел? – Так вы еще и пререкаться будете?! – вскипел Домажор. – Со мной?! Со своим генеральным директором?! – Дурак ты, а не генеральный директор. Чижик желторотый. Ты бы хоть Устав предприятия открыл, что ли? А то ведь даже не представляешь, чем взялся «руководить» и как наше предприятие управляется. – Не понял?.. – выразил удивление Домажор. – Ты не можешь меня уволить. Ни нанять, ни уволить ты меня не можешь. Я тебе не уборщица. Директоров утверждает в должности и освобождает от должности только и исключительно общее собрание акционеров. Почитай учредительные документы, удостоверься и пойми это. А у тебя на этом собрании нет большинства голосов. Да и сам ты... без году неделя... неутвержденный. «Недоделанный гендиректор». В общем, так, Серёженька... – подвела итог финансовая богиня, – я не знаю, какие ты установишь отношения с другими директорами – коммерческим, техническим, – а меня ты больше своими тупыми вызовами не отвлекай. И в работу финансовой дирекции свой сопливый нос не суй. Всё равно ты в бухгалтерии ни уха ни рыла не смыслишь, так что уж нечего делать вид. Возникнут какие-то вопросы по отчетности – раз в год проводится аудиторская проверка. Читай отчеты. Не испросив разрешения, Симакова сама двинула на выход и уже возле дверей повернулась и закончила разговор: – Я всё-таки очень надеюсь, что тебе недолго удастся усидеть в этом кресле. По крайней мере, я сделаю всё от меня зависящее, чтобы ты вылетел из него как можно раньше. Пока не успел развалить фирму. Однако у Симаковой не было того внутреннего железного спокойствия и уверенности в себе, которыми она осадила Домажора. Понервничав во время разговора с новым генеральным, Елена Георгиевна отправилась курить в дамскую комнату, и пальчики ее, державшие тонкую ароматную сигаретку, заметно подрагивали.

– Да ладно тебе, Том, – утешала она Тамару Вадимовну и Ирину Алексеевну, – бросьте реветь, девчонки. Ничего не случилось. Просто дорвался щенок до власти и красуется. Надо сходить к Быстрову.

– Да, – подтвердила Топалова, – нужно идти к Быстрову. Так работать нельзя. Если так пойдет и дальше, Домажор никому не даст работать.

– Девочки, давайте без меня, а? – испугалась неизвестно каких последствий Ирина Алексеевна.

– Ты чего, Ир? – не поняла Симакова. – Тебя это что, не касается? Или ты с нами, или ты не с нами.

– Я с вами, девчонки... но мне неловко интриговать против Сергея Анатольевича.

– Ты что ли дура, Ирка? – насела Топалова. – Какие «интриги»? Тут речь идет не о том, что тебя или меня уволят, а о самой сохранности фирмы. Поняла? Рисуй рожу и идем к Быстрову.

Ирина Алексеевна и Тамара Вадимовна, пользуясь одной косметичкой на двоих, быстренько устранили последствия того беспорядка, который наводят на женские лица не к месту пролившиеся слезы. Все три уважаемые и умные женщины проследовали в кабинет Быстрова и провели в нем продолжительное время. Можно предположить, что они нашли там полное понимание и достигли твердых договоренностей по многим важным вопросам, потому что все их дальнейшие действия в следующие месяцы выглядели абсолютно согласованными. Не без труда Быстрову удалось преодолеть упрямство Домажора своими разумными доводами. Скоро должно было состояться общее собрание акционеров, и резкие движения генерального директора могли быть не одобрены заинтересованными лицами. Топалову и Симакову Домажор выразил готовность не трогать и даже согласился смягчиться в отношении Ирины Алексеевны, но зато отыгрался на Острогове, уволив его без всяких причин и объяснений. Просто: не стал ничего объяснять надежнейшему ангелу-хранителю своего отца и даже приказал Ирине Алексеевне не пускать его в приемную и не соединять по телефону. Поспевая в ногу с духом тех реформ, которые разоряли страну уже много лет, Домажор революционизировал подходы к работе и к поискам новых перспективных направлений деятельности. Незадолго до этого времени «поиск новых направлений развития», которым маялись политиканы горбачевско-ельцинского выводка, оставил от могучего СССР обмылок размером с «новую демократическую Россию». Но Домажор никогда не оглядывался в прошлое, да и вообще не любил историю, как и прочие гуманитарные науки. Электронной и обычной почтой стали приходить коммерческие и некоммерческие предложения одно удивительней другого:

– Наладить производство нано-строительных смесей.

– Запустить линию по фасовке нано-гуталина.

– Профинансировать создание лечебной нано-зубной пасты.

Каждое письмо, повторюсь – каждая порция бреда, – приходящая на имя новоиспеченного генерального директора, непременно содержала в себе следующие вошедшие в моду словеса:

– Нанотехнология – Модернизация – Инновация – Прорыв – Креативный – Позитивный – Мировой уровень – Исследования ведущих западных институтов. Согласно «исследованиям» неких анонимных «ведущих западных институтов», «модернизированная» ерундовина, произведенная неизвестно где неведомо кем по «нанотехнологии», уже по определению является «инновацией» и «прорывом» в отрасли, так как полностью «соответствует мировому уровню» и «креативна» уже сама по себе, даже без полезного ее применения, и не требует дальнейших комментариев. В приемной нового генерального директора «Благовеста» постепенно стали завсегдатаями дядечки с потертыми лицами и мыльными глазами. Освоив «новую фразеологию», они впаривали нано-ультра-пьезо-экологически чистое нечто за вполне реальные деньги, умея убедить в баснословных выгодах от сделки людей, у которых были деньги, но отсутствовала способность думать. Новый генеральный директор «Благовеста» был как раз из таких.

 

Окончание следует