Сергей БАЙМУХАМЕТОВ

СНЫ ЗОЛОТЫЕ

исповеди наркоманов[1]

сон двенадцатый

Ольга Дашковская, 42 года, Москва

Зоны везде одинаковые. Мрак, дорога, лес, потом вдруг открывается громадное пустое пространство, а середине его – цепь огней над колючей проволокой. И мороз, мороз, от которого все внутри цепенеет. Пятьдесят градусов, сорок градусов, – норма, а тридцать градусов – уже хорошо. При тридцати пяти градусах их выгоняют на работу, на лесоповал, в их зековской одежонке, в телогрейках и бушлатах, подбитых свалявшейся ватой. В кирзовых сапогах с тонкими портянками.

Местные такого не выдержат. К тому же они и не проводят день-деньской на обжигающей стуже. У них свой распорядок, выработанный веками. А зеки, в основном городские люди – на лесоповале.

Эта дорога от станции до ворот зоны, словно путь на Голгофу. По которому бредут жены, матери, бабушки. Отцов я там почти не встречала. Отцы говорят: «Я его на воровство не посылал…» Так что весь груз горя и унижения – на нас. Терпи, когда тебя раздевают до белья чужие руки – обыскивают, прежде чем запустить в комнату для свиданий. Терпи, когда отбирают лекарства: «Надо будет принять – зайдете в дежурку, получите таблетку…» Терпи, когда на тебя орут: «Не подходить к окну, не открывать окна!» А в комнатах – духота невыносимая, две плиты кухонные, как в столовых, круглые сутки включенные, у тебя сердце перехватывает, но окна открыть нельзя – они выходят на зону.

Да никто на эту зону и не смотрит. Смотреть на нее – уже пытка. Видеть, как бредут строем эти несчастные, и каждый из них может быть твоим сыном. У них ведь в душе ничего, кроме озлобления. Все построено так, чтобы подавить, раздавить личность. За малейшую провинность – наказание. Карцер, шизо и еще что-то, не помню, как называется. От трех суток до трех месяцев. Только чудом можно выйти оттуда человеком.

Но раньше было еще хуже. Их били за невыполнение нормы. А те нормы здоровый мужик при нормальном питании и нормальной жизни выполнить не в силах. А заключенных – били. Чуть ли не на глазах у родителей, приехавших на свидание, это происходило. Но сейчас на зону пришел новый начальник, его там называют Хозяин – и все жестокости прекратились. Да что там жестокости – совсем другое отношение стало. Вы представить не можете – туда, в тюменскую таежную глухомань можно позвонить из Москвы и сына могут позвать к телефону. Оказывается, можно! А когда едешь туда, достаточно дать телеграмму и тебя на станции встретят на грузовике. Там никаких других машин нет – только грузовики да «уазик» начальника зоны. И вообще, чем дальше от Москвы – тем народ доброжелательнее. Я имею в виду охрану. Я ведь вместе с сыном уже две зоны прошла, не считая московской тюрьмы, где он просидел два года на следствии. Вот где тебя никто за человека не считает! Ты – такая же, как и арестанты, отношение к тебе абсолютно такое же. Тебе прямо в лицо говорят: «У хороших родителей дети дома сидят!» Здесь, в Москве, нигде и ни у кого я не видела ни капли жалости и снисхождения. Пусть ты из Ташкента приехала, за тридевять земель, но если не прошло трех месяцев с прошлого свидания, ничего от тебя не возьмут. Хоть на коленях стой в тех коридорах. И в то же время все можно купить. Абсолютно все! Если уж я два года передавала в тюрьму наркотики, а чаще всего – деньги на наркотики, то легко представить, как встречают там богатых. В маленьких следственных изоляторах построже, а в больших тюрьмах, в Бутырке или Матросской Тишине, там – гуляй, малина! Я бы рассказала, если б это  не аукнулось на сыне. Но в общем так: если кому-то захочется провести в Бутырке или Матросской Тишине конкурс красоты, то он будет проведен на высшем уровне – не сомневайтесь…

А на дальних, глухих зонах – там другие условия и другие люди. И охрана спокойная, все тебе покажут и проводят, куда надо. И местное население относится к нам удивительно по-доброму. Я там хожу и ничего не боюсь. И когда такие же матери, приехавшие на свидание, спрашивают, почему я не боюсь ходить одна, я им говорю: «А кто же меня тронет…» А они поражаются: ведь бандиты кругом! Понимаете, психология какая: их дети в зоне – это дети, а остальные – бандиты…

А самое главное – там нет наркотиков. Надеюсь, что нет. Конечно, родители могут передавать во время свиданий. Конечно, время от времени возникают строгости: бульонные кубики и передач изымать, потому что кто-то догадался под видом бульонных кубиков передавать анашу. Или – не брать помидоры: кто-то закачал раствор опия в помидоры. Но все это – видимость. Если надо будет – все купится и все организуется, наблюдала я, какие «авторитеты» и на каких машинах туда подъезжают, с каким сопровождением, выгружая для «своих» супертелевизоры и огромные холодильники.

Но отдельные передачи наркотиков отдельными родителями не имеют значения. Важно то, что охрана там не занимается доставкой наркотиков в зону. Такая глухомань, что эта зараза еще не проникла. Надеюсь, что не проникла. Сужу по поведению сына, по его письмам. Он все время мается, все время спрашивает, передавали друзья подогрев или нет. А друзья его – забыли. С их точки зрения это подлость, потому что, когда в тюрьме вместе сидели, он на мои деньги их всех снабжал и анашой, и опием. А теперь, когда они вышли, а он остался на зоне, все забылось. Но я рада. Я так и говорю ему: не жди, никто тебя и не вспоминает, все друзья вокруг тебя вились, пока ты им был нужен… Терпи, борись с собой. Выдержишь два года – может, и станешь нормальным человеком.

Но ведь в любой момент может возникнуть постоянный канал снабжения зоны через охрану. И тогда – все. В деньгах я ему отказать не могу, а он все деньги будет тратить известно на что… Но тут уж все мы бессильны.

Как и были бессильны всегда. Я ведь узнала, что мой сын наркоман, только когда он сел в тюрьму за грабеж магазина. Позвонили, передали записку: мама, все у меня нормально, попал в «семью», пока выручают, но если ты не будешь помогать, скоро у меня начнутся ломки, а ломок я не выдержу. И мне еще сказали его друзья, оставшиеся на воле, что там, в тюрьме, один из них умер во время ломок, сердце не выдержало. Я  обезумела, все продала из дома, два года снабжала его «черняшкой» через охрану. Пока не встретилась с врачом и он мне не объяснил, что я своими руками вбиваю сына в могилу. Если уже не вбила.

Господи, до чего же мы все ничего не знаем о той жизни! Ведь и врач – врач-нарколог – не знал. Он был поражен, услышав от меня. Оказывается, он думал, что есть только два места, недоступных для наркотиков, где люди могут поневоле излечиться, это тюрьма и монастырь. Про монастырь не знаю, а о тюрьме я ему рассказала…

Сейчас, вспоминая, я вижу и нахожу объяснение всему. Сын был не по годам развит, в том числе и физически. И он в двенадцать лет мог оттолкнуть с дороги и меня, и бабушку. Мы не могли понять, куда он вдруг срывается на ночь глядя. Ни я, ни бабушка не могли его остановить. Он становился бешеным, просто бешеным. Его буквально разрывало изнутри, казалось, он сейчас разорвется. Мы объяснили это его особым темпераментом: мол, отец его покойный тоже был горячим человеком. А мальчик наш, в двенадцать лет, уже был наркоманом, и рвался от нас туда, к дозе, к затяжке анаши. Не пусти мы его – он мог бы и убить. И было ведь, было, когда он хватался за нож… А мы просто считали его чересчур впечатлительным, нервным мальчиком, показывали его психиатрам. И психиатры ведь е могли ничего определить, им и в голову не приходило! Что уж о нас говорить, о матери и бабушке, которые даже и не слышали тогда об этом.

Ни о чем не догадались мы и тогда, когда из дома стали пропадать вещи. Он нам говорил, что проигрался в карты. Он действительно играл. Когда выигрывал, когда проигрывал. А потом и вовсе ушел из дома, стал комнату снимать с какой-то девушкой, это в шестнадцать-то лет. А потом – тюрьма и суд…

Когда он выйдет, ему будет двадцать три года. Выйдет он наверняка туберкулезником – за два года следствия заразился в камере, где сто человек скопом на головах друг у друга сидели. На зоне, само собой, все сплошь туберкулезники. Но в его годы еще можно вылечиться. Я в письмах пишу, на свиданиях говорю ему: можно вылечиться, если не станешь законченным наркоманом. Я была в туберкулезных лечебницах, и мне там сказали: наркоманов они не лечат, не хотят тратить сил и времени, потому что бесполезно. Сколько раз я ему говорила: неужели ты не боишься умереть в тридцать лет? Неужели тебе не страшно? Посмотри вокруг, сколько твоих ровесников уже на том свете, сколько их уже не люди, а калеки.

А он – не слышит. Он просто меня не слышит. И я думаю иногда: наверно, там что-то происходит с мозгами, что-то ломается в мыслительном процессе. Мой начитанный, с острым умом сын не понимает очевидных вещей. Не воспринимает. Не слышит. Получается, их ничем уже е проймешь? Получается, напугать можно только тех, кто еще не пробовал?

А к ним – уже не достучаться. Я ведь вижу, что за люди сидят в зоне. И спрашиваю у своего ребенка: что общего у тебя, мальчика из интеллигентной семьи, с этими? Ну скажи, скажи, о чем ты с ними разговариваешь? Что у вас общего?

А он смеется: есть общие темы! И я с ужасом понимаю: это со мной ему говорить не о чем, а с ними – есть! Иногда кажется, что он даже не почувствовал особого перелома в жизни: он и здесь, на воле, жил среди них – и там оказался среди своих. Просто вокруг колючая проволока…

Только тело, только тело осталось от моего сына. Кода он пальчик порезал и с плачем бежал ко мне – я думала, что у меня сердце разорвется. И вижу только его, плачущего… А душа его уже ушла от меня – это душа не то инопланетянина, не то… Он ведь не видит, не слышит и ничего, ничего не чувствует. Ему все равно, в каком я состоянии, я уже почти ослепла, я в четырех издательствах корректуры беру, чтобы заработать деньги на поездки к нему, на продуктовые посылки и передачи. Иначе он станет доходягой в двадцать три года… Я ни на что не жалуюсь. Я все сделаю, чтобы его сохранить, об этом даже и говорить не надо, ничего у меня на свете нет и не будет, кроме него. Но я прекрасно понимаю: он ничего не видит. Для него не существует ни моего горя, ни моего унижения этой жизнью. Быть может, он осознает это только тогда, когда он сын – если у него когда-нибудь будет сын – если его сын причинит ему столько горя и слез, сколько причинил он мне. Но тут же в ужасе спохватываюсь: «Господи, Господи, прости меня за такие мысли…»

Постскриптум. Недавно Ольга позвонила и стала извиняться. За то, что «ввела всех в заблуждение». В общем, зона эта никакое не исключение, и наркотики по ней ходят, как и везде. Как на базаре. Просто сын (молодец!) ничего ей не говорил, чтобы не расстраивалась. А она случайно, от других, узнала. И тотчас позвонила мне, чтобы в следующее издание книги внести поправку. Что я и делаю.

Минное поле

Давно уже, еще до первого выхода книги, на телевидении готовилась передача с моим участием. Я принес редакторше, молодой милой женщине Марине, несколько газет с главами из книги, со статьями и интервью.

На следующий день Марина встретила меня с перевернутым лицом:

– Так, выходит, мы живем на минном поле!

Она дала почитать эти газеты своему пятнадцатилетнему сыну. А тот отреагировал совершенно неожиданно: сказал, что слышал о вещах пострашнее, потому что многие, чуть ли не большинство его знакомых и курят, и колются.

– Выходит, мой сын ходит по минному полю! – ужаснулась Марина. – Мы все находимся на минном поле!

И слова очень точные, и, самое главное, ситуация самая что ни на есть характерная. Типичная. Жил-жил человек, ничего не ведая, думая, что наркотики и наркоманы – это где-то и с кем-то. И вдруг осознал, что беда все эти годы ходила и ходит рядом. Рядом с сыном…

Это ведь как радиация. Ни вкуса, ни запаха, не слышно ее и не видно. Трудно сразу осознать…

А – надо. Усвоить раз и навсегда – каждый раз, выходя за порог дома, ваш сын и дочь ступают на минное поле. И единственный способ не взорваться – знать, не дать себя обмануть, быть готовым к отпору.

Наверно, я уже писал об этом. Но не грех и повторить. Для мальчишек и девчонок дворовая компания – это их мир, их социальная ниша, среда. Вольно или невольно, но они живут по законам этого мира. И четырнадцатилетнему или семнадцатилетнему человеку очень трудно противостоять общему мнению, террору среды. Если считается, что курить и колоться – «это круто», то нужно иметь гигантские силы, необыковенную самостоятельность мышления и крепость духа, чтобы противопоставить себя подростковой среде.

А силы дает – только знание. Ведь никакой мальчишка не полезет в яму с дерьмом. Потому что знает, как и чем будет пахнуть.

Любая девчонка задумается, если будет знать, что ей придется ежедневно за дозу делать минет каждому грязному подонку на рынке, в подвале или на чердаке.

Не знают. Потому и расхаживают беспечно по минному полю. До первого подрыва. А потом уже – поздно.

Как узнать, что Ваш ребенок употребляет наркотики?

Николай Шмелев, руководитель программы

«Деловой мир против наркотиков»

Это самый актуальный вопрос, возникающий у встревоженных родителей. Ведь распознать причастность к наркотикам на ранней стадии – значит остановить болезнь в самом зародыше.

Специалистами наркологами выделены характерные признаки, по которым можно распознать подростка, употребляющего наркотики. Это:

Состояние возбуждения или вялости, заторможенности.

Речь быстрая, смазанная, непонятная.

Как бы застывшее лицо или, наоборот, чрезмерное оживление мимики.

Резкие смены настроения, вспышки враждебности, раздражительности без всякой причины.

Бессонница, быстрая утомляемость, резко сменяемая энергичностью.

Бледный цвет лица, круги под глазами, может быть покраснение лица, сальный налет.

Отсутствие аппетита или, наоборот, вспышки прожорливости.

Чрезмерно суженные или расширенные зрачки.

Равнодушие, утрата интереса к прежним увлечениям и прежним друзьям…

Добавлю: если увидите у сына или дочери папиросы вообще или тем более папиросы в пачке из-под сигарет – можете уже не гадать. Ваш ребенок курит марихуану. Папиросы, гильзы папиросные, легко набивать травкой.

И еще один существенный момент. У подростка, который начал употреблять наркотики, часто появляется в поведении легкая высокомерная снисходительность ко всем и ко всему. В том числе и к родителям. Мол, он знает нечто такое, о чем вы и ведать не ведаете… Этакая улыбочка внутреннего превосходства, поведение человека, причастного, приобщенного к неким высшим тайнам…

Но с этим будьте осторожны. Вполне возможно, что ваш сын так ведет себя оттого, что впервые поцеловал девушку. И думает, естественно, что такого чуда в жизни больше никто не изведал и не знает…

В любом случае, прежде чем начинать чрезвычайно сложный разговор с сыном или дочерью – сходите к наркологу, к психологу, посоветуйтесь. Как приступить к разговору… Речь-то идет о признании, о том, что подросток от вас сознательно скрывает. Ведь ситуация обоюдоострая: вы можете и ошибиться, мнительность родителей вполне понятна…

Конечно, есть абсолютно проверенный, стопроцентный способ определения. Это наркотесты. Простые, не требующие никаких специальных навыков. Наподобие тех, что широко распространены среди диабетиков, для моментального определения сахара в крови. То есть никуда ходить не надо. Никто, даже врач, не будет посвящен. Все делается на дому. Наркотест – это просто полоска картона. Она опускается в стакан с мочой – и тут же появляется результат. Есть тест-полоски на один вид наркотика. Это нашего производства. А есть зарубежные, сразу на несколько видов.

Простота и удобство в использовании, быстрота и точность полученного результата, полная конфиденциальность – лучше не придумаешь. Но у нас наркотесты еще малоизвестны. Многие родители о них и не слышали. Тем более никто не знает и не может рекомендовать, как их применять в семье. Здесь необходим особый такт. Одно дело школа, училище, где тестирование может проводиться как бы в обязательном порядке. Как, например, в США, где во многих учебных заведениях введены специальные программы контроля. И совсем другое дело – дом, семья. Надо учитывать и нашу ментальность, отличную от западной, где медицинские тесты, визиты к психоаналитику давно стали чем-то вроде соблюдения правил личной гигиены…

Нельзя не отметить один очень важный момент. Как показал опыт стран, где наркотесты находят широкое распространение в семьях, они там играют роль сдерживающего фактора. Подростки опасаются сделать первый шаг к употреблению наркотиков из элементарной боязни мгновенного разоблачения. Ведь страх (не будем обходить это слово) перед родителями за совершение неблаговидного поступка – он был и будет.

Может быть само тестирование и не надо проводить. Или сразу же настаивать на нем. Может, для вашего сына или дочери будет достаточно уже знание того, что в доме есть такая штука… Сдерживающий фактор. Но как сказать об этом детям, как принести эту штуку в дом  как показать ее, как завести первый разговор, чтобы не задеть их чувства, не вызвать сразу отпора…

Посоветуйтесь с психологом, учителем, врачом-наркологом. Разыграйте, придумайте вместе некую ситуацию. К примеру, у отца на работе сегодня все обсуждали статью в каком-то заграничном журнале про наркотесты. Что это такое? А правда, что в Америке они применяются сплошь и рядом, от Пентагона до школ, от банков до колледжей и мэрий? Говорят, сам факт существования наркоконтроля и наркотестирования в частных фирмах и на государственной службе имеет огромное значение. Ведь что у нас происходит на дискотеках? Шестнадцатилетний юноша с завистью смотрит, как раскованно и уверенно ведет себя там какой-нибудь двадцатитрехлетний молодой человек – прекрасно одетый, стильный, богатый. И сам он чуть ли не демонстративно нюхает кокаин (это вед «шикарно», все знают, как это дорого!), и других угощает, приближенных. А вокруг шепчутся: «Это такой-то, из такого-то банка…» Так у шестнадцатилетнего человека поневоле складывается в голове и в душе один ряд: работа в престижном банке, кокаин, шикарная жизнь… В Америке такое невозможно. Там – при повсеместном наркоконтроле, американский подросток знает, что, став наркоманом, высокооплачиваемую работу в солидной фирме он не получит никогда… А правда, что и у нас будут вводить наркотесты?.. А где их купить. Интересно бы посмотреть, что это такое…

И так далее. Самое главное – завести первый разговор. И двигаться постепенно, как бы ненароком, без обострений и резких заявлений, ультиматумов…

Простите, что перешел уже чуть ли к назиданиям. У каждой семьи свой мир, свой строй, своя атмосфера. Просто я напоминаю на всякий случай, что дело новое, необычное, и перед нами не взрослый человек, которого можно обязать, и не кулек в пеленках, который мы перекладывали с места на место, как хотели, а существо особое: с одной стороны вроде бы постоянно ощетиненное, настроенное на отпор по любому поводу и чаще всего без всякого повода, а с другой стороны – беззащитное и легкоуязвимое. В общем – подросток.

А то, что наркотесты рано или поздно станут обычным делом и у нас, нет никаких сомнений. Приобщаться к западному опыту надо. Мы предпринимаем лишь первые шаги. В Международной ассоциации по борьбе с наркоманией и наркобизнесом тесты прошли экспертизу, рекомендованы к применению и уже появились в аптеках. По любым вопросам, связанным с наркотестами, можно обращаться непосредственно к нам в Ассоциацию по борьбе с наркоманией. Наш телефон: 8(095)331-21-70.

Умножение горя

Все мы, жалуемся на то, что атмосфера тягостная. На улицах, в магазинах, в учреждениях, в цехах… Как будто висит в воздухе вполне ощутимый туман несчастья. Считается, что это от бедности нашей, от экономических тягот. Но только ли?

Слушая Ольгу Дашковскую, я думал о… статистике. Допустим, что на сегодня в стране десять миллионов наркоманов. Но ведь у каждого наркомана есть отец и мать, для которых сын и дочь – единственный свет в окошке. У каждого наркомана есть бабушка и дедушка, которые души не чаяли и не чают в своем внуке. То есть горе умножается и умножается. И получается, что среди нас живут пятьдесят миллионов глубоко несчастных людей. Треть России.

Бедная моя страна, бедная моя страна…

Детей – в тюрьму!

Так думаю не я – так думает государство. А вернее, те люди с репрессивной, карательной психологией, которые навязали Государственной Думе и президенту страны закон «О наркотических средства и психотропных веществах», вступивший в силу 15 апреля 1998 года. Один из его пунктов гласит, что отныне запрещается не только производство и продажа наркотиков, но и приобретение их в целях личного потребления без назначения врача.

Подобная статья действовала у нас все десятилетия коммунистического правления и была отменена Верховным Советом России в 1991 году. С первого же дня отмены люди репрессивного склада и мышления возбуждали общественное мнение и бурно требовали в новом парламенте – Государственной Думе – ужесточения норм. Год пролежал принятый Думой закон без утверждения президента Ельцина. И в конце концов бы подписан. То есть, через семь лет мы вернулись к сталинским нормам!

Эта книга первым изданием вышла в Екатеринбурге по инициативе депутата Государственной Думы, руководителя производственной корпорации «Ява» Валерия Язева. И тотчас же в издательство «Ява» хлынул поток писем от родителей, учителей, из управлений образования со словами благодарности и просьбами о дополнительных тиражах.

Депутат Московской городской думы Евгений Балашов и директор центра «Дети улиц» Светлана Волкова включили периодические выпуски книги и ее распространение по школам в рамки специальной программы «Дети улиц».

«Вы сделали огромной важности дело,– написал им патриарх нашей литературы Сергей Владимирович Михалков. – Ведь все закладывается в детстве:  система ценностей, и система запретов, страхов. А мы столкнулись с неведомой прежде опасностью, о сути которой мало что знают не только дети, но и взрослые. Книга дает подросткам жизненно важные ориентиры: плохо, нельзя, опасно, страшно. Сейчас самое главное – остановить расползание наркомании среди детей. А для этого надо их убедить, рассказать им без надоедливой назидательности, что есть что. Это и делает выпущенная вами книга. Безусловно, что она требует издания большим тиражами, привлечения к ее повсеместному распространению всех заинтересованных государственных структур Москвы и России.

Представитель ЮНИСЕФ, детского Фонда ООН, в России доктор Эзио Джанни Мурзи прислал мне факс с предложением издания книги на средства этой международной организации…

Пишу это для того, чтобы показать: не только по моему убеждению, но и по мнению многих и многих людей – именно с откровенного и правдивого рассказа следует начинать профилактику наркомании среди детей и подростков. Нет других путей, кроме воспитания!

А вот наша Государственная Дума и президент считают иначе.

Во всем мире, исключая некоторые исламские и азиатские страны, наркоман считается больным человеком, несчастным человеком, пораженным страшным недугом. Во всем мире стремятся оторвать, отделить наркоманию от уголовщины. У нас же государство сознательно, законодательно делает из больных и несчастных уголовных преступников.

Вместо того, чтобы бороться с наркомафией (руководитель МВД на селекторном совещании привел вопиющий факт: за прошедший год в 52 регионах страны нет ни одного выявленного наркопреступления, связанного с мафией!), вместо того чтобы бороться с социальными корнями наркомании, нищетой и нравственной безысходностью жизни, вместо того чтобы воспитывать, предупреждать детей о губительных последствиях употребления наркотиков – государство будет сажать детей за решетку!

Именно о детях я говорю потому, что взрослые попадаются реже, а средний возраст уже зарегистрированных наркоманов – 13 лет.

Если кто-то считает, что в колониях они отвыкнут от наркотиков, то они глубоко ошибается. Практически на всех «зонах» налажено бесперебойное снабжение. Так что выйдут они оттуда уже законченными наркоманами. И не просто наркоманами, а растленными, озлобленными, настоящими преступниками.

 О новом законе поговорили и забыли. Широко он не применяется. Да и невозможно его применить. Хотя бы потому, что нет таких тюрем и лагерей, которые вместили бы с десяток миллионов наркоманов. О нем, законе, даже многие специалисты, милиционеры и врачи, толком не знают. А уж родители и подростки – тем более.

Вот это и опасно. Закон, как разбойник с кистенем, в любой момент может выйти и засады. Вернее, закон могут использовать по-разбойничьи, как кистень. Любого подростка, курнувшего марихуаны, а тем более со щепоткой марихуаны в кармане (если ее нет, то всегда можно подсунуть, подложить) довольно легко посадить на несколько лет в зону. Поломать всю жизнь. И ему, и вам. Если у вас есть какой-то недоброжелатель, враг, да мало ли какой недобрый человек, напрямую или косвенно связанный с милицией, он всегда может вытащить и применить против вас этот закон. Как разбойничий кистень. Так что будьте настороже.

А какой простор открывается для доносительства, для сведения личных счетов! Поэтому я и надеюсь, что общественность возвысит голос против опрометчиво принятого пункта закона. Любой закон можно и должно поправлять. Тем более закон, от которого зависят судьбы наших с вами детей.

СОН ТРИНАДЦАТЫЙ

Андрей Ярышев, 24 года, Москва

Я никому подляны не делал, никогда. С кем сидел на двух зонах – все подтвердят. Все скажут: Андрюха жил так – он никого не трогает, но и его не трогай. Конечно, были дела, но между нами. Но чтобы я когда-нибудь к пацанам, к малолеткам подошел или кого из них на иглу посадил – никогда. Я сам на иглу сел малолеткой – и не хочу, чтобы пацанов трогали. Не говоря уже о том, чтобы насиловать, делать их педиками…

А тут так получилось, что этих как будто и я тоже… ну, не сам, а при мне же было. А совесть у меня все-таки есть. И страшно, не побоюсь сказать, что страшно. Если заметут по такому делу, по такой статье, за совершение развратных действий с малолетними, с пацанами, то мне оттуда уже не вылезти. Не будут смотреть, что я ни сном, ни духом, что попал туда случайно, за кайфом пришел. Не станут разбираться: если у человека, то есть у меня, уже две судимости то дальше идет автоматом, такой срок дадут, что до конца жизни…

Попали мы в это дело с корешем моим – он сейчас в дурдоме – как обычно все попадают. Во всех дворах есть пацаны постарше, помладше. Были и в нашем дворе двое, которые уже делали по ходке в зону. А малолетку, само собой, но все равно – люди в авторитете. Да в любом случае для пятнадцатилетнего оглоеда восемнадцатилетний, упакованный парень будет авторитетом. А они дружили уже совсем со взрослыми, с крупняками. В книгах еще пишут, что люди из зоны – в сапогах гармошкой и с фиксой на зубе. Это старый понт, на него сейчас никого не возьмешь. Скоро вовсе уже никто и знать не будет, какие были «настоящие блатные». Это еще там, на зонах, «синие» держат власть. Но и она скоро кончится. А на воле уже совсем другие люди власть и деньги имеют: современные, стильно одетые.

Так и эти парни. Нормальные были люди, нормально упакованные. Даже по тем прошедшим временам за просто так не одеться было. Ну давали они нам раз-другой пыхнуть «дурью», то есть анаши подкурить. Кореш мой с нее балдел слегка, а мне она как-то сразу не пошла. Сейчас-то я могу и с нее немного прибалдеть, для начала, а тогда, помню, ни в какую. А сказать-то нельзя, засмеют. А не скроешь, наверно, у меня все на лице было написано. Вот один из парней и спрашивает: что, не нравится? Да, говорю, что-то не в кайф. А он мне: давай тогда ширнемся, ты уже большой, а «дурь» – она только для малолеток и для плановых.

Конечно, я был польщен. Мы знали, что старшие ширяются, но у нас ничего не было, а просить боялись. А тут сами предлагают. Как я сейчас знаю, тогда они вкололи нам мульку, раствор на основе эфедрина. Это не секрет, не рецепт, это всем давно известно. И мне такой кайф сразу лег на душу. А дальше – больше. Дали попробовать более сложный наркотик, тоже из химии, первитин называется, а по-нашему – винт. Он слно на психику давит, от него в любой момент может крыша поехать. Я лично спать при винте не могу: только дремлю слегка, и голова постоянно в одну сторону повернута: где еще взять?

Винт бывает разный. Допустим, под базар или под метлу то есть, под разговор, а по-нашему – базар.  На хате, когда винт все уколют, гул стоит: все друг друга перекрикивают, каждый про свое рассказывает, хвалится, хохочет. В общем, цирк.

Есть винт, который действует, словно конский возбудитель. Любой винт на это дело сильно влияет, но есть такой, который особенно. Есть винт деловой: сразу начинаешь планы строить, как банк взять, как сорвать кассу, как следы замести как развернуть капитал, короче, умнее тебя нет никого на свете. Все дураки, а менты – особенно.

Есть винт, который называется «камикадзе». После него чувствуешь себя так, что готов сквозь стену пройти, дом своротить. Все мышцы набухают кровью, в тебе кипит столько сил, что ты способен в одиночку расправиться с любой толпой. Скажут тебе: «Фас!» – и ты бросишься на любого и загрызешь насмерть. Но ведь раз такое дело, могут послать на что угодно. Вот в чем суть.

Нас, пацанов, никого грызть, конечно, не посылали. Но потихоньку подводили к угону машины. Как обычно говорят: да вы чё, пацаны, да все будет путем, пригоните на такую-то улицу и бросите, а дальше не ваше дело, мы вас знать не знаем и видеть не видели. Но в свое время получите по несколько сотен на руки. Тогда это были бешеные деньги! Ну мы и ввязались. Страха не было, ничего мы не боялись. И от храбрости лишней, наверно, врезались в столб. В общем, повязали нас – и в малолетку на два года загремели.

А там, в малолетке, я заболел, с желудком что-то случилось. И попал в санчасть. Очень мне там понравилось: белую булку с маслом давали. Со мной рядом лежал один пацан, с виду неприметный, но, как оказалось, очень ушлый. Ему прописали какую-то медицинскую мазь, из которой он там, в санчасти, ухитрился добыть эфедрин и сделать мульку! А для того, чтобы ширнуться, у него была игла и припрятана трубка от капельницы.

Мы с ним сошлись, как там говорят – скентовались. Дальше – больше, приспособились мы делать, варить винт. В каждой зоне есть школа, в каждой школе – химкабинет. Все ключи – у дневального. Дневальный выносит нам реактивы, какие надо, и мы варим.

Так и отсидел я два года. Только хуже стало, получилось, что на зоне я еще плотнее сел на иглу.

Через год после отсидки женился. Нашлась одна девушка, поверила, сошлись мы с ней. А раз женатый – уже по-другому смотришь на все. То надо, се, пятое, десятое. А ты – голяк голяком, ничего у тебя за душой нет, кроме матери. А она ничем тебе помочь не может, в смысле денег. Короче, решил я наверстать упущенное, сразу стать богатым, чтобы выглядеть не хуже других. Пошел на кражу. И попался. Кража-то пустяковая, но дали крупно, пять лет, учитывая, что я уже не первый раз покушаюсь на чужое имущество.

Весь срок я не отбыл, но отсидел много. Разные наркотики перепробовал и все равно остановился на винте. Я уже привык к нему, он дешевле был, да и важно то, что я сам умел варить. А то, что от него человек довольно быстро идиотом становится, я знал, но не думал. В голову не брал. Там одна мысль была, в голове: достать, добыть. Где брали? Ну в зоне, тем более во взрослой зоне, тысячи путей и тысячи поставщиков. А что касается винта, то путь известен: школа, химкабинет.

Только я сел, обвыкся в зоне, через несколько месяцев приходит письмо: дочка родилась. Мол, теперь уже вдвоем ждут меня. И я, когда вышел, зарок дал: ни в какие такие дела не встревать. Устроился работать, все путем, на зоне специальность дали: пилить-строгать, паять-клепать. А от винта отвыкнуть не могу. Тянет и тянет, не человек я без него. Хоть сам делай, хоть готовый покупай, а достань, дай! Как будто во мне кто-то сидит и требует, командует: дай и все!

И сам я уже понимаю, что дальше так жить нельзя. Мне с женой надо быть, с дочкой возиться, такой человек забавный получился, а у меня нет ни времени, ни сил, ни возможности заняться ими. Мозг сверлит одна мысль: найти, достать, уколоться. А ведь его надо найти, сварить, он же сам к тебе не придет. Меня это угнетает, так угнетает, что я не могу быть с женой и дочкой.

У меня здесь, на воле, друзей, как оказалось, нет, не успел завести. Один только кореш мой, тот самый, с которым мы на угоне попались еще малолетками. Он после того жил спокойно, помаленьку покуривал. И вот недавно, после срока второго, сижу я с ним в беседке, в парке, а он говорит: дай, я тоже попробую ширнуться. И требует такой же дозы, какую я себе приготовил. А это много, для меня годится, но у новичка может крыша поехать. Вообще, винт такая вещь: чуть передозняк – и крыша поедет. Я ему объясняю, что к чему, а он уперся, ни в какую. Дай и дай! Ну дали ему столько же, мы же не вдвоем были, несколько человек, думаем: поможем, если что. А он через пять минут залез на крышу беседки и начал речи толкать. Как будто он на митинге, ему кажется, что здесь тысячи людей собрались, все его слушают, а он их призывает куда-то. Ну что может человек под кайфом базарить? Вообще непонятно что! Мы думали: сейчас пройдет. А он кричит и кричит. Это как сказать по-нашему: под митинг крыша поехала?

Короче, отвезли его в дурдом. Получилось, что своего единственного кореша я своими же руками загнал в психушку. Вот какая у нас бывает судьба, какие повороты.

А я, значит, остался один. Туда-сюда, то с одной компанией, то с другой. У нас ведь постоянных нет, перемешиваемся. Так и попал в одну группу – к матерым. Меня они не то чтобы уважали, но считали за своего: все-таки две ходки в зону. А я ими не интересовался, чем они занимаются. Но по всему видно, что волки, все прошедшие, все умеющие, короче – солидные. Денег там никто не считает, кайф всегда в неограниченных количествах, никто не жмется и себя не стесняет. Такая компания…

И вот однажды они привели на хату двух пацанов лет тринадцати-четырнадцати, ширнули и стали подкатывать, разговоры затевать, оглаживать. Там были не только урки, но и люди с воли, никогда в зоне не бывавшие. Грамотные. Но должен сказать, что и оттуда, из зоны, приходят люди, на все темы подкованные, о чем хочешь могут базарить. И заводят они с пацанами разговор о гомосеках, о гомосексуализме вообще. Мол, бросьте, пацаны, это все коммунистическая пропаганда, то есть понт, на Западе кто как хочет, тот так и живет, там преследование гомосеков считается нарушением прав человека – и все такое… Называют имена каких-то знаменитостей западных, гомосеков, значит. А под винтом это же все внушается, хоть сразу, хоть постепенно. Да вообще, с человеком, которому вкололи винт, можно делать что угодно. Что хочешь, то и лепи. Пластилин. Я говорю: пластилин. Отвечаю.

Вспомнил я утром про пацанов и думаю: нет, туда я больше не пойду, не хочу такую подляну видеть. И что это за люди такие, не знаю.

Не подумайте, что я такой неженка. Всякого повидал, и этих тоже, «опущенных». У нас на зоне их двенадцать штук было, звали «петухами», стоять и сидеть рядом с ними считалось западло.

«Опускали» там по-разному. Ну, например, загоняли в долговой тупик. Допустим, разрешают там играть в нарды. Вот играют с ним на что-нибудь. Раз за разом проигрыш растет, растет, а потом, когда дойдет до высшей точки, ему говорят: ну что, с тебя надо получать…

Но там была зона, взрослые люди. Свои законы: не будь слабым, не будь лопухом. Но чтобы на воле на это дело малолеток подводить под иглой?! Это подляна!

Но жизнь изменилась. За то время, что я на зоне пробыл, жизнь сильно изменилась. Теперь пацанов педиками делают специально, для утех всяких там «авторитетов», и с каждым годом на этот товар все больше спроса. А еще что там делают – я раньше никому не говорил. Сейчас среди некоторых крупняков, и не только среди них, там мода появилась – заставляют пацанов и девчонок задницу, то есть задний проход вылизывать, кайф такой получают… Не то чтобы уж так и заставляют силком – а вроде бы внушают. Я ж говорил – под винтом все внушается. Но там еще и другое. Пацанам и девчонкам дозу свою надо иметь? Надо! Денег у них нет, воровать не умеют и боятся. Вот их и используют за дозу… А что касается унижения, то это все ваши слова. Понимаете, когда человек достаточно долго сидит на игле, у него в голове и в душе, в организме происходит что-то непонятное. Там все стирается и все становится можно, там все равно, одинаково. Ни в чем нет никакой разницы. И если вы думаете, что пацаны и девчонки, вылизывая этим гадам задний проход, тем самым унижаются, – то вы просто ошибаетесь. В том-то и дело, что они идут на все, уже не испытывая при этом никакого унижения. То есть с виду они как люди, с руками и ногами, а внутри уже – непонятно что. И я тоже иногда за собой замечаю… Я-то взрослый, знаю все и стараюсь себя контролировать, но иногда и за собой замечаю такие мысли и чувства: а какая разница, а ведь все равно… Вот в чем тут дело.

В общем, как узнал я, что готовится на той квартире и в той компании, сразу сказал себе: больше туда ни ногой.

И не ходил. Прошло две-три недели примерно, и вдруг на улице встречаю одного мужика из той компании. Говорит: ты чего не заходишь, мы как раз свежего заготовили! А у меня в эти дни ничего не было: ни денег, ни винта, ходил уже как чумной. Как тут не согласиться. Только вмазался, дождался наступления кайфа, прихода – по-нашему, появляются эти пацаны. Как я понял, их все это время подводили, готовили разговорами всякими на эту тему, обхаживали, оглаживали. А на сегодня как раз назначили использовать в очко, как там говорят. Все на моих глазах было. Под разговоры эти вкололи им винт, дождались прихода, раздели и стали насиловать, использовать. А я… я не знаю, что я там делал: базарил, базарил что-то, видел, что творится, а сдвинуться с места не мог, или меня держали – не помню уже.

И вот с тех пор у меня поехала крыша. Не в том смысле, что поехала, а в том, что навязчивая идея, или как там – навязчивое видение. Вот как. Закрою глаза – и вижу пацанов этих несчастных. Хоть удавись, хоть бейся головой об стенку. Ну есть у меня совесть или нет?! Есть! Я все-таки человек…

Короче, с того дня я перестал колоться. С работы сразу бегу к жене и к дочке, чтобы не одному быть. А мозг-то требует: дай! Особенно ночью страшно: каждую ночь снится, что достал раствор и вводишь, медленно вводишь раствор в вену и ложишься, закрываешь глаза и ждешь: сейчас приход начнется… И тут всегда просыпаюсь, и так становится… скучно, что хоть среди ночи беги и доставай. Тяжело, что там говорить, тяжко.

Жена и теща мне снотворного много достали. Чтобы спал как убитый, без всяких снов. В отключке. Пока вроде помогает. Держусь. А у меня выхода нет. Я знаю: если снова начну колоться, то может крыша поехать, начнутся глюки с теми пацанами тринадцатилетними, которых насиловали. Они мне и так все время мерещатся, перед глазами стоят, без всякого винта. Как они дальше жить будут?

Хватит!

Все. Хватит.

И простите меня за то, что вылил на страницы столько грязи, ужасов и мерзостей. Но я не выбрал, не подгонял факты. Все здесь рассказанное – обыденность. Правда, о которой, к сожалению, знают немногие.

Вся беда в том, что не знают мальчишки и девчонки. Затягиваясь первой сигаретой с анашой, они и не представляют, какая судьба им уже уготована. И когда им предлагают первую затяжку и первый укол, – почти всегда соглашаются. Потому что практически беспомощны перед тем, что называется террор среды… И тридцать, и сорок лет назад мальчишки пробовали, что такое наркотик. Но тогда малолетних анашистов их же сверстники в открытую называли придурками. Сейчас же шкала дворового престижа перевернулась с ног на голову. И тех, кто не курит марихуану. Считают слабаками, трусами и вообще – изгоями. Как устоять четырнадцатилетнему человеку перед таким напором, какие силы надо иметь, чтобы наперекор общему мнению сказать – нет. А ведь во дворе он – живет, это его мир, его социальная ниша.

Да что там дворы – я все время получаю письма от студентов, в основном из гуманитарных институтов и факультетов. Ребята пишут, что прочитанная правда о той жизни помогла им удержаться. А они уже были готовы попробовать, потому что устоять очень трудно. Ведь сейчас там, в университетских коридорах, причастность к наркотической тусовке возводится уже в ранг некоего аристократизма, в образ жизни «белых людей».

И чтобы устоять, надо знать.

Для того я и написал книгу, чтобы подростки знали.

Пусть знают, что в том мире они станут просто-напросто подстилками  будут зависеть от прихоти любого грязного подонка. И как бы сейчас, будучи нормальными людьми, они не кипели и не возмущались даже при мысли о подобном унижении, а в наркоманском существовании все – смиряются, а точнее – уже не замечают. Потому что это у нас, в нашей жизни, есть слова и  стоящие за ними понятия, смыслы: унижение или возвышение, подлость или благородство, храбрость или трусость… А там – ни слов таких, ни понятий просто-напросто не существует. По ученому говоря, это называется моральной и психологической деградацией личности. А по-простому – дебилизацией. Или – скотинизацией. Как угодно…

Пусть знают.

В отроческие годы, в юности главные черты характера – самолюбие, гордость, обостренное ощущение ценности своей личности, значимости.

Пусть знают, что в мире наркомании об этом придется забыть сразу и навсегда.

Пусть всё знают.

И – выбирают.