Комсомол

В школе нас начали готовить к вступлению в комсомол. Надо было исправить отметки, чтобы ни одной двойки в дневнике не оказалось, а в классе вести себя примерно. Стали зубрить даты партийных съездов, ордена, которыми награжден комсомол, имена партийных лидеров, президентов всех стран мира. Такая муть! Но в комсомол стремились все: хоть отличник, хоть отъявленный озорник. Знания проверяли в школьной комсомольской ячейке учителя с партийным стажем, задавали каверзные вопросы о капитализме, о наших взглядах на внешнюю политику. Назначили прием в комсомол в горсовете, кабинет на третьем этаже. Так волновались, что путали президентов и партийных секретарей. Я думала, что меня никогда не примут. В голове, от волнения, все знания испарились. В очереди поступающих  была почти последней. И так устала, что было уже все равно, буду я комсомолкой или нет. Вошла в кабинет. Там человек шесть. Переговариваются, тоже устали. Задали один вопрос, сказали, что я член ВЛКСМ, и вручили комсомольский значок. Я вышла совершенно ошеломленная. На улице был дождь. Меня захлестнула такая волна счастья, что под этим холодным дождем я стала вальсировать и смеяться.

Мама была истинно «партийной» – честным, добросовестным человеком. Когда я делала что-нибудь несоответствующее правилам поведения, то она очень громко и выразительно, по слогам, говорила: «Ты же КОМ-СО-МОЛ-КА!!!» Аж мурашки по коже.

Рядом, за забором 6-й школы, был базар. Его закрыли. Деревянные лотки снесли. На этом месте решили сделать сквер. Однажды, после очередного снижения цен на продовольственные товары, 1 апреля был объявлен субботник, сажать деревья на территории бывшего базара. Народу было много. Сажали березы, тополя и другие деревья. Погода стояла солнечная и теплая, настроение весеннее. Так получился сквер. В нем растет и моя березка. В один из субботников нас возили к «нижнему» рынку около «военного городка». Там мы посадили прекрасную березовую аллею. Сейчас этим березам более полувека. Приятно это вспоминать. Субботников было так много, что мы к ним привыкли, и главное, ведь все приходили, и никого не уговаривали. Наверное, оттого, что мы видели результаты своего труда, появлялось чувство удовлетворения.

Первый прыжок

Наступил день, которого мы, члены парашютного кружка школы №1, с нетерпением ждали. Часов в 5 утра были уже на аэродроме. Надели парашюты, сидим в «квадрате» на лавочке, и все отчаянно зеваем. Инструктор подходит и говорит: «Волнуетесь?» Мы, как один, говорим: «Не выспались, вот и зеваем!» Он засмеялся и ушел. Оказывается, зевали мы от волнения. Инструктор потом сказал, что все перед прыжками зевают. Это обычное состояние. Дали команду. Мы втроем пошли к аэростату. В «корзине» был инструктор. «Корзина» – это четырехугольная коробка с откидными сиденьями и дверкой с одной стороны. Она тросами прикреплена к гондоле аэростата. Медленно поднимаемся. Земля уходит вниз. Все на земле становится маленьким, словно игрушечным. Достигли высоты 700 метров (если не ошибаюсь). Инструктор говорит: «Высоту набрали». Такая кругом тишина – в ушах звон стоит! Слышно только, как поскрипывают канаты. Корзина чуть колеблется. Я взглянула вниз и ахнула: «И это я должна туда прыгать?! Сумасшедшая, что ли?» Первая прыгает Вера. Инструктор командует: «Курсант Загогулина, приготовиться к прыжку!» Она: «Есть приготовиться к прыжку!» Встает, руками держится за края открытой дверки корзины. Я сижу. Ноги у меня стали ватные. Я должна идти вторая, следом за Верой. Слышу, инструктор приказал: «Пошел!» «Подождите немножко!» – говорит она. Вцепилась руками за корзину и с ужасом смотрит вниз. Инструктор зацепил стропу принудительного прыжка за кольцо и толкнул Веру вниз. Она камнем ушла вниз. Очередь моя. Ноги мои меня подняли. Я стою, руками не придерживаюсь. Мне говорят: «Приготовиться к прыжку!» «Есть приготовиться!» – и, не дожидаясь второй команды, вывалилась из корзины. Свободное падение. Бешеный поток воздуха в лицо. Я захлебываюсь воздухом. Губы сползли куда-то на щеку. Подумала: «Я сейчас умру!» И вдруг толчок, и я сижу на широком ремне, а над головой громадный купол красного цвета. Сразу невероятное чувство счастья и удачи. Кругом такая красота! Небо голубое! Солнце! Весна! Эмоции переполняют меня. Я прямо не могу совладать с собой. Кричу: «Верка, ты жива?» Ее купол пониже и в стороне от моего. Она в ответ: «Жива! Чудо какое!» Земля приближается. Уже слышно, как инструктор кричит через «матюгальник»: «Ноги вместе! Кончики носок видны из-за запасного парашюта!» Если так не сделать, то запросто можно сломать ноги или повредить позвоночник. Приземлилась правильно. Даже не упала на землю. Погасила парашют. Отстегнула все замки. Все! Сколько было потом разговоров! После я прыгала с самолетов АН-2 и ЯК-18, но самым страшным прыжком был прыжок с аэростата. При прыжках с самолета отвлекает шум винта, а тишина аэростата и скрип тросов – это что-то. Но все эти волнения с лихвой окупаются радостным, незабываемым чувством полета.

Школа

Татьяна Владимировна Иванова – подруга моей матери – вела русский и литературу. Она была грузной женщиной с толстой черной косой до колен, прекрасно знала свой предмет. На ее уроках царила абсолютная тишина. Однажды во время урока кто-то засмеялся. Она властным голосом: «Кто смеется! Встать!» Встал маленький ростом Слава Романов. Он всегда был такой послушный во всем. Она ему: «Выйди из класса!» А он в ответ: «Не выйду». Мы опешили. Она приблизилась к столу, за которым сидел Романов, и стала за грудки вытаскивать его из-за стола. Ничего у нее не получается. Дышит тяжело. А Славка ногами зацепился за ножки стола, как клещ, и улыбается. Она совсем взбесилась. Его по щекам как стукнет! Я вскочила и кричу: «Какое вы имеете право избивать ученика! Мы все пожалуемся директору и откажемся от ваших уроков!» Она оцепенела. Глаза у нее от удивления округлились. Ведь я дочь ее любимой подруги. Она бросила Славку и накинулась на меня. Я сама была поражена своим выступлением, правда, и раньше замечала за собой такие «выпады». Класс вообще замер, но, чувствую, мысленно все меня поддерживают. Она кричит: «Чикина! Вон из класса!» «И не подумаю выйти!» – говорю я. Она выбежала из класса, хлопнув дверью. Все зашумели. Я не боялась. Моя мама, если ее вызывали, никогда не ходила в школу, говоря: «Чтобы я срамилась за тебя? Никогда! Выпутывайся сама!» Это давало мне свободу в поступках. Я знала: Иванова – это властолюбивая, мстительная, ядовитая женщина. Она придумала тонкую месть для меня. Она перестала меня спрашивать и проверять мои тетради. Меня вызывали на педсовет. Каждый «выливал на меня ведро помоев». В итоге решили, чтобы я извинилась за нанесенное ей оскорбление. Шла третья четверть. Отметок по литературе и русскому у меня не было. К учительской пошли с подружками – Таней и Ирой. «Королева» в короне черных волос вы-
шла и проходит мимо, будто не видит нас. Таня говорит: «Ты у нас что – язык проглотила?» Я не сумела себя заставить извиниться: «Ведь я же ей правду сказала?!» На уроке она долго возилась с журналами. Мои подружки меня держат, не дают садиться и щипают:

– Говори! Говори!

– Извините, Татьяна Владимировна! – говорю я.

– Вы не меня – вы класс оскорбили. Сорвали урок. Извинение просите у класса.

Чувствую, у меня кровь к вискам. Думаю: «Плюну в ее сторону и уйду из класса!» В классе зашумели, кричат: «Мы ее давно простили!» Так она меня и оставила без оценки по русскому и литературе. Маме я сказала, что, если она появится у нас дома, то я на нее вылью помои. Мама знала, что я могла сделать это. Лет пять дома у нас я ее не видела. Мама ходила в гости к ней.

У нас ввели психологию. Вела ее завуч школы. Предмет не любили, а учительница нравилась. Тонкая, аккуратная «старая дева», с тихим голосом и черными буклями.  Был первый урок. На улице страшенный мороз. Я дежурила по классу. Пришла первой, вторым – Славка Козин (прекрасный гимнаст и отличный танцор – мой поклонник). Он принес кинопленку и поджег ее. Пошел такой ядовитый дым, не вздохнешь! Класс прикрыли, чтобы запах меньше попадал в коридор. Стали приходить одноклассники. Бросали портфели и выбегали. Вонь достигла учительской. Выбежала Любовь Андреевна. Кричит: «Кто это сделал?» Все молчат. Мы рады. Думаем: «Домой отпустят». Открыли все окна (их почему-то не заклеивали на зиму). Холодрыга! Запах стал менее острым. Звонок. Сели за парты. Приходит наша «Графиня». Спокойная. Не удивляется ни холоду, ни запаху. Спрашивает:

– Кто дежурный по классу?

Я говорю:

– Я.

– Чикина, идите в учительскую и принесите мою каракулевую шубу.

Я принесла.

Она спокойно одела ее, села на стул и говорит:

– Начнем урок, – и начала: – Психология – это наука о человеке... – и так далее.

Мы сидим, дрожим. Она будто не замечает. Кто-то спросил:

– Можно пальто надеть?

– Разве вам холодно? Мне – нет.

Мы мерзли целый урок. После ее урока нас перевели в теплый класс. Многие потом соплями шмыгали, и я в том числе. Вот такой жесткий урок она нам преподнесла! Наука о человеке!

Любила уроки труда, вождение машины. Нам давали железо, зубило, молоток, тиски, и мы должны были выточить ключ. Пыхтели усердно и когда добивались цели, были горды своей работой. Уж здесь меня перегнать было трудно. Я любила всякие железки и технику. Начиная с шестого класса, я всем жильцам дома ремонтировала утюги, плитки, электрочайники. К электрическому току относилась с уважением после одного случая со счетчиком. Мне рассказали, как можно скрутить диск счетчика в обратную сторону. Наш счетчик был высоко на стене. Я поставила стол, на него скамеечку. Отвертку не нашла и взяла ножницы. Конец у них был тупой, как отвертка. Залезла и сунула конец ножниц в счетчик. Вторая часть ножниц задела за оголенный провод. Как меня «шарахнуло»! Я не помню, как оказалась на полу. Меня сбросило со стола. Что меня спасло? Не знаю. Вспоминая свое детство, юность, понимаю: существует какая-то великая сила, которая охраняет мою жизнь. Может, это и есть ангел-хранитель?..

Конфликт с матерью

Решила поступить в университет. На экзаменах я не волновалась. Просто была очень уверена, что поступлю. Ведь в нашем доме жили преподаватели, которые входили в приемную комиссию. Математику сдала на «тройку». Не решила задачу по геометрии с применением тригонометрии. Смотрю на списки поступивших и не нахожу своей фамилии. Глазам своим не верю. Думаю, что от волнения не вижу. Точно, меня в списках нет. Побежала домой.

Говорю маме:

– Я не поступила!

– Я знаю.

Я глаза вытаращила:

– Как знаешь? И не могла ничего сделать? Попросить не могла?

Она так холодно говорит:

– Что заслужила, то и получила! Я за свою жизнь никогда не унижалась и унижаться ни перед кем не стану!

Меня как громом оглушило! Про свою честность она всю жизнь твердила, но чтобы не помочь родной дочери и не попросить преподавателя, который жил этажом ниже, прибавить один балл?! Ведь решалась моя судьба! Да, мать моя была твердым, принципиальным членом партии. Вместо сердца – кусок льда! Это по отношению ко мне. При поступлении в университет Нелли она помогала ей во всем. Я была не Нелля. Мне стало так больно, обидно, горько, стыдно! За себя, за мать, за свою надежду, за уверенность, что я поступлю в этот чертов университет. Я собрала кое-какие личные вещи и пошла к соседке, Кларочке Гусевой. Муж у нее был в командировке. Двухкомнатная квартира. Отношения у нас были уважительные. Я попросила разрешения пожить у нее, так как не могла видеть ни мать, ни сестру. Сказала, что я объявляю голодовку, и чтобы родных ко мне не пускали. От безысходности я стала плакать, не просто плакать, а рыдать. У меня была истерика. Я ненавидела мать с ее принципами и с ее гордостью. Она все слышала через стенку, как я ее «поносила». Слез мне хватило на три дня. Глаза так опухли, что еле раскрывались. Кларочка, умница, она не уговаривала и не мешала мне. Я пила только воду. Мать присылала «вкусненькое». Я все вы-
брасывала или отдавала кошке. Сразу похудела. Вызвали отца из Жигулевска, где он теперь жил. Он не утешал. Он просто сказал:

– Мама тебя никогда не любила. И нечего выть. Поехали со мной в Куйбышев. Будешь поступать в ДОСААФ. Летать хочешь?

– Хочу!

Так и решили – еду в Куйбышев поступать в ДОСААФ, на летное отделение, а отец будет изредка меня навещать из своего Жигулевска. Он работал там в автошколе.

Куйбышев

Провожать пришли многие из класса. Почти все, правдами и не правдами, поступили в университет, и, конечно, для всех это была сенсация, что я не прошла по конкурсу. Мама говорила: «Ничего страшного. Поработает два года. Захочет поступать – поступит. С трудовым стажем, хоть все экзамены на «тройки» сдаст, все равно примут». Все это я знала, но тогда я ненавидела ее. Хотя, по справедливости, сама во всем виновата. Прыгала бы поменьше по кружкам да училась бы получше. За все надо платить!

В Куйбышеве сняла койку у бабушки. Поехали в ДОСААФ. Нас там удивили. Для ребят, которые учатся, годы учебы идут вместо службы в армии. Конкурс огромный. В летную группу девчонок не берут. В Саранске летная школа готовила летчиков-женщин. А здесь предлагают идти планеристкой или парашютисткой. Я хотела летать! Отец около меня как вьюн. Успокаивает. Побежал к начальнику ДОСААФ. Поставили условие, – если я вынесу все перегрузки на тренажерах, если пройду по зрению, и все остальные медицинские параметры будут в порядке, – в виде исключения, как дочь бывшего летчика, зачислят в летный отряд. Шансов не много. Большинство ребят отсеивается на этих испытаниях. Меня начали крутить, вертеть, давали ускорения, резко останавливали. Подключили к датчикам. Бесконечно измеряли давление, снимали кардиограммы и т. д. Подставляли книжку с картинками из точек, чтобы правильно определила контуры цветных геометрических фигур. Назвала правильно. Обследовали по полной программе, да еще и с предубеждением, чтобы не допустить в летную группу. К их удивлению, я шла на отлично. Отца распирало от гордости. Это ведь его гены были во мне. Я прошла все испытания. Группа была – 29 ребят, и я одна девчонка. Остальные две группы из одних ребят. На меня приходили смотреть, как на чудо.

Теперь надо было поступать на работу. Решила идти на авиационный завод – военный, строго засекреченный под №18. Там был завод в заводе.
Огромный корпус. Военная охрана проверяла дополнительные пропуска. Здесь собирали ТУ-104 и истребители. Корпус сборки был так велик – высота десятиэтажного дома, – что огромные самолеты казались игрушками . Я глядела на эти самолеты и на людей, которые, словно маленькие муравьи, работали по одной продуманной программе, четко выполняя свои функции. Результатом труда была огромная серебристая птица. Сразу предупредили, что если будут спрашивать, что производит этот завод, надо отвечать – сеялки, веялки, молотилки. Ведь везде были шпионы! Мне предложили работать в литейном цехе слесарем-опиловщиком. В отделе кадров документы сразу вернули. Не было куйбышевской прописки. В паспортном столе:

– Дайте справку с места работы.

– Меня не принимают на работу потому, что нет штампа прописки в паспорте! Какой-то замкнутый круг!

– Мы вообще не прописываем, так как Куйбышев – закрытый город.

Я показываю удостоверение ДОСААФ.

– Филькина грамота! – говорит начальник паспортного стола.

У меня потемнело в глазах и меня понесло:

– Для меня это очень важный документ! Он мне достался потом и кровью! Для документа оскорбительно, что вы его держите потными руками! Вам в жизни такого не иметь! Чтобы получить его, надо пройти тренажеры и центрифугу!

– Не пропишу! Вон из моего кабинета! У нас своей шпаны хватает, да еще саранскую принимать!

Все, я выдохлась. Вышла из кабинета. Села на крыльцо и стала тихонько плакать, жалея себя.

Кончился рабочий день. Начальник вышел.

– Что, сидячая забастовка? Поплачь, поплачь. Тебе полезно. Вспомни, что наговорила.

– Значит, запомнили?

– Вот язва-то! Кому в жены такая попадется – наплачется!

Ушел.

Утром за мной стали занимать очередь. Я первая. Начальник увидел меня и говорит: «Вас не приму». Съездила на квартиру. Сказала хозяйке, что ночевать не приду. Три ночи ночевала со сторожем. Сторож ходил просить за меня. Выследила, с какой стороны начальник подходил ко входу. Идет – у меня в руках документы. Он молчком взял их, положил в портфель и пошел к крылечку. Я вся была в ожидании. Выходит секретарша. Отдает мне документы. У меня от волнения в глазах все прыгает. Печать есть! Расписался! Ура! И чего же я делаю? Я, без очереди, влетаю в его кабинет с документами в руках. Он удивленно смотрит на меня. Я к нему. Целую его в колючую щеку. Извиняюсь. Ведь он был уже пожилой человек. «Сумасшедшая, – говорит. – Смотри, голову не сверни, когда летать будешь».

На завод летела, как на крыльях. Оформили в один день. Дали пропуск с шестизначным числом. Объяснили: «Запомни. Пропуск домой брать не будешь. Храниться будет в проходной. Скажешь свои цифры, он автоматически выпадет. Донесешь до цеха и опять сдашь». Пропуск был красный, с большой красной звездой. Литейка – это ад божий. Шум, жар, пыль. Все были взволнованы: утром сгорел человек – опиловщик, который работал на циркулярной пиле с магниевыми деталями. Магниевый сплав очень легкий. Опилки от него легко воспламеняются. Этими-то опилками во время работы и был покрыт весь комбинезон рабочего. От трения возникла искра. Все вспыхнуло. Он побежал живым факелом. Его еле догнали. Но, когда потушили, было уже поздно. Он не прожил и получаса. Ему было всего 23 года. Мне выдали летный комбинезон. Такая была форма. Там было столько карманов: и на груди, и на бедрах, и на коленях, и на рукавах. Положишь что-нибудь в карманы, потом полчаса шаришь в поисках положенного. А уж как этот комбинезон подчеркивал талию! Я как вошла в цех, – все глаза вытаращили. Откуда такая артистка появилась? Работала только в первую смену. Вечером училась в ДОСААФ. Выдали пневмомолоток, дрель со сверлами и железный сундучок для инструментов. Предупредили, чтобы сундучок запирала. Воруют сверла. Самое коварное в работе – ожоги. Деталь на вид холодная, а дотронешься, – сразу волдырь. Сколько же у меня было этих ожогов! Все руки в болячках и шрамах. Пневмомолоток так и строчил, так и вибрировал, хуже любого пулемета. Приходилось налегать на него всем телом. Тогда он сдавался и давал прямую чистую линию среза. Электродрель визжала, но с ней было легче. Дальше обработка наждаком. Я очень быстро освоила все технические приемы. Спасибо школе и урокам слесарного дела. Мастер благоволил мне, как к курсанту ДОСААФ. Он уважал меня за мой труд. У меня были самые чистые детали. Мне закрывали наряды наравне со старыми рабочими. У меня появилась «куча» денег. На первую получку я отправила домой посылку с подарками. Нэлка потом говорила, что когда посылку открыли, то мама заплакала. Посылки посылала к каждому празднику. Снабжение в Куйбышеве было лучше, чем в Саранске. Я гордилась собой. Передавая в трамвае 3 копейки за проезд, я не стеснялась своих рук с въевшейся металлической пылью, которую невозможно было отмыть. У меня были руки рабочего человека. Руки, которые помогали родиться самолету. Они становились «золотыми».

Вечерами я ездила на занятия. Изучали теорию полета и строение самолета ЯК-18. Это был наш учебный самолет. Я впитывала знания! Если бы я занималась так в школе, была бы самая круглая отличница. Я сразу дословно могла все пересказать за преподавателем. Я не была военнообязанной. И когда мальчишки маршировали на плацу, я спала. Все привыкли ко мне и относились с уважением. Ведь я одна из курсантов в городе была без родителей, работала на авиационном заводе, сама себя кормила и платила за квартиру. Ребята решили между собой, чтобы никому не влюбляться в меня, никаких шуры-муры. Я у них была, как сестренка. Составили список, кому когда провожать меня домой. Кончали поздно, а жила я в частном доме в старом городе между Куйбышевым и Соцгородом. В Соцгороде располагались заводы и новый жилой массив. Не было ни одного дня, чтобы я пришла к своей калитке одна.

Продолжение следует...