Геннадий ФРОЛОВ
Крым
Синее небо, лиловое море,
Серая галька с потеками соли,
Лозы, сплетенные в грубом узоре,
Снова припомнились мне поневоле.
Все же для русского сердца, признаюсь,
Странно родны эти дальние дали,
Чайки стремительной тень вырезная,
Грохот лебедки на близком причале.
Нет, не о неге я теплого рая,
Не о цветущих магнолиях парка,
Не о закате, что, нежно сгорая,
Встал над водою, как пестрая арка.
Нет, не о ночи, пробитой, как сито,
Золотом звезд, не о блеске рассвета,
Не о беспечности той, что сокрыта
В каждом мгновении южного лета.
Все это тысячу раз воспевали –
Горы и небо, и пену прибоя.
Нет, я о том, что мы их потеряли,
Сами отдали без всякого боя.
Что же ты, Миних, не встанешь из гроба,
Что ж ты, Потемкин, горящей глазницей
Не обернешься к нам, гневаясь, чтобы
Пламя стыда опалило нам лица!
Где ж вы, Нахимов, Корнилов, Тотлебен,
Где ж ты, Истомин! – восстаньте из праха.
Нету ни Крыма, ни моря, ни неба, –
Нет ничего, кроме жалкого страха!
Заняты внуки иными делами,
В правнуках нет ни любви и ни силы.
Господи Боже мой! Что ж это с нами,
Что ж сотворили мы с родиной милой!
И понапрасну я к предкам взываю.
Некому взять их оружие в руки,
Некому больше от края до краю
Снова пройти сквозь страданья и муки.
Армий победных не встанут солдаты,
Нет, неподъемен им гнет отвращенья
К слабым потомкам... Позор нам – расплата!
Предали их мы – и нет нам прощенья!
Пить нам теперь чашу Божьего гнева,
Желчью давиться до смертного пота,
Слушая скрежет иудина древа –
Мачты последней российского флота!..
6 мая 1992
Накануне парада
(у памятника Пушкину)
И разные стояли люди,
И наблюдали сотни глаз,
Как зачехленные орудья,
Качаясь, плыли мимо нас.
Как вырастали в мраке тайны,
Как стадо мамонтов, сопя,
Самоуверенные танки,
Тремя глазницами слепя.
Как в бликах мертвенного света,
Не зная ни добра, ни зла,
Изящно двигались ракеты,
По-рыбьи вытянув тела.
Как проходили ряд за рядом
Машины, полные солдат, –
Как ты и я, и все, кто рядом,
Мы в этот миг дышали в лад.
Как мы смотрели в сумрак стылый,
До боли стиснув кулаки,
Когда со сдержанною силой
Пред нами двигались полки.
.....................................
Так я писал тому уж боле
Лет двадцати. Но понял вдруг,
Что прославляю поневоле
Коммунистический недуг.
Весь бред интернационала,
Души растлившейся грехи! –
И омерзительно мне стало:
Я эти выбросил стихи.
Но вот сегодня на рассвете
Открыл глаза и в тот же миг
Нежданно вспомнил строки эти
И вновь записываю их.
Нет, не в порыве жалкой лести
Они мной были сожжены.
Я пел о доблести и чести
Моей любви, моей страны.
Я пел о прежней громкой славе –
И были помыслы чисты! –
Стараясь сквозь гримасы яви
Прозреть бессмертные черты.
И ныне, ставя к старым строфам
Строфу за новою строфой,
К Америкам или Европам
Я обращаю голос свой.
Да, вы сейчас нам не грозите, –
Но с похвалою на устах
Вы к нам по-прежнему таите
Все те же ненависть и страх.
Я знаю цену вашим дружбам
И миротворческим словам.
О, как – бессильным и недужным! –
Вы аплодируете нам.
О, как сияют ваши лица,
Как размягчаются черты,
Когда сползаем мы к границам
Времен Ивана Калиты.
Когда Россию рвут на части,
Как штуку красного сукна,
Народы, кои в час несчастья
Спасла от гибели она.
За веком век, за сыном сына
Она за них бросала в бой!
.............................................
Еще застонет Украина
Под католической пятой.
Среди удушливого дыма,
Под грохот польских батарей –
Лазурь захваченного Крыма
Еще предстанет перед ней.
Еще балтийские народы
Свой перед Русью вспомнят долг,
Когда раздавит их свободы
Тевтонца кованый сапог.
Еще с вождей грузинских чары
Слетят, как ржавые листы,
Когда обрушат янычары
С церквей поруганных кресты.
Да, долгих семь десятилетий
Мы все несли проклятья груз.
Так что ж на брезжущем рассвете
Вы рвете нити кровных уз?
Как будто бы безгрешны сами,
На нас одних взвалили грех!
.............................................
Иль тем виновны мы пред вами,
Что пострадали больше всех?
Иль, может быть, в азарте мнится
Вам всем, что из небытия
Уже вовек не возродится,
Не встанет родина моя?
Напрасны эти обольщенья!
Распад, предательство, разброд
И нищету, и униженья –
Все русский вынесет народ.
Я говорю кавказским звездам,
Я говорю якутским льдам,
Что снова - рано или поздно! –
Но мы еще вернемся к вам.
Не в ярости, не мести ради,
А лишь на ваш призывный глас.
Ибо не в силе Бог, а в правде,
А правда Божия у нас!
И что мечтания Китая,
Европ, Америк ли возня –
Когда воскреснет Русь Святая,
Как птица Феникс из огня.
Все будет так, а не иначе.
Мы вновь пойдем, коль грянет срок,
На запад умственный и алчный,
Жестокий женственный восток.
Снесем все беды, как сносили,
Единым пламенем горя,
За нашу веру, за Россию,
И православного царя!..
6 ноября 1967; 8 мая 1992
***
А. Трофимову
Мир подъемлет лицо на рассвет
Сквозь сырую январскую стужу.
Хорошо, что меня уже нет,
Хорошо, что и мир мне не нужен.
Это ж снова пришлось бы вставать,
Находить для него оправданья.
Это ж снова пришлось бы дрожать
На гнилых сквозняках мирозданья.
Сколько ж можно, друг друга любя,
Безнадежно друг друга калечить.
Мы теперь – каждый сам для себя –
И обоим от этого легче.
Я впервые свободен от всех
И забот его и треволнений.
Пусть же вьется подтаявший снег
У лица его и у коленей.
Пусть роняет свою канитель
На мосты, на пустые перроны,
На ресницы его, на шинель,
На ремни, кобуру и погоны.
2001
***
Доживаю, но жизнь не кляну,
И когда просыпаюсь до свету,
Вспоминаю родную страну,
Не беда, что ее уже нету.
Нету многого, нет ничего,
Из того, что люблю я доселе.
Над Москвою-рекой, над Невой,
Над Амуром и над Енисеем,
Заметая Урал и Кавказ,
По Днепру, по Днестру и по Бугу
Только ветер, не помнящий нас,
Завивает воронками вьюгу.
Мир, которым я был опьянен,
С кем я дрался и с кем обнимался,
Как же это случилось, что он
Вдруг ушел, а меня не дождался.
Но к кому бы он там ни спешил,
Я вослед ему камень не брошу.
Пусть в пустоты отбитой души
Сквозняком задувает порошу.
Пусть клубится она по углам,
Пусть струится от окон до двери.
Я ж не зря говорил себе сам,
Что сберечь можно только потери.
Я ж не зря повторяю сейчас,
Поднимая тяжелые веки,
Что лишь то не изменится в нас,
Чего больше не будет вовеки.
Что, казалось бы, истреблено,
Среди общего смрада и блуда,
А сокрылось, как Китеж, на дно,
Чтобы звоном тревожить оттуда.
2001
Несколько вопросов нашему автору
Кто оказал влияние на Ваше творчество?
Думаю, весь мир вокруг с его травами, деревьями, реками, озерами, птицами, животными, облаками, солнцем и звездами и все, кого я знал, и все, что я видел, слышал (до того, как я научился быстро читать, то есть до третьего класса, мне читали вслух моя бабушка по матери Усина Мария Григорьевна и мой отец Василий Степанович, кроме того, отец любил читать по вечерам моей матери, Вере Андреевне, и я тоже его слушал; книги и писатели были самые разные: сказки, былины, Пушкин, Лермонтов, Некрасов и Есенин (их любил и любит отец), Апухтин и Северянин (некоторые их стихи наизусть помнила бабушка), Чуковский, Дюма, Гюго, Конан-Дойл, Леонов, Пантелеев, Лев Толстой и многие другие) и читал до нынешнего дня.
И, конечно, рассказы бабушки о ее семье.
И, конечно, рассказы отца о его семье и войне.
И, конечно, пение моей матери, обладавшей удивительной чистоты голосом и знавшей великое множество песен самого разнообразного репертуара. Кроме того, благодаря ее любви к музыке, в период от 11 до 16–17 лет я побывал буквально на всех представлениях театров оперы и оперетты, гастролировавших в Орле.
И, конечно, Исторический музей и Третьяковская галерея, куда меня всякий раз, когда мы оказывались в Москве (родители отца – мой дедушка Степан Игнатьевич и моя бабушка Анастасия Кузьминична – жили в подмосковном поселке имени Дзержинского, и мы всей семьей ежегодно навещали их), водил отец.
И, конечно, моя жена, без которой попросту не было бы многих моих стихотворений.
И, конечно, все мои друзья.
И, конечно, и еще многие и многие.
Как по-Вашему, творчество легкое бремя или тяжелое?
Наверное, точнее было бы спросить: жизнь легкое бремя или тяжелое, ибо художник созидает всей своей жизнью и творит не умом или сердцем, а всем телом. Я в юности несколько раз пытался прекратить писать, но так и не смог. Конечно, можно заставить себя не переносить на бумагу или холст возникающие в тебе образы, но невозможно заставить себя, пока ты жив, не ощущать, не видеть и не понимать этот мир так, как именно ты ощущаешь, видишь и понимаешь его. То есть, я хочу сказать, что для самого художника его творчество (само состояние, разумеется, а не результаты) это не что-то отдельное, тяжесть или легкость чего можно определить, а некая постоянно существующая в нем данность, некий дар, дарованный ему вместе с жизнью, и отказаться от которого он может только отказавшись и от нее.
Что в сегодняшней жизни Вас радует, а что огорчает?
Для меня в этом вопросе лишним представляется слово – сегодняшней, ибо идея прогресса, как она обычно понимается относительно общественных взаимоотношений (ПРОГРЕСС [лат. progressus] – движение вперед, от низшего к высшему, переход на более высокую ступень развития, изменение к лучшему... и т.п.) всегда представлялась мне ложной, и я никогда не мог понять, отчего она настолько глубоко укоренилась в человеческом сознании, что даже те мыслители, которые на словах и отрицали прогресс, как, например, Фридрих Ницше, свои философские рассуждения зачастую выстраивали так, словно бы он все-таки существует.
В моем же понимании все социальные и технические революции влияют лишь на внешний облик мира, меняя его истинную сущность не более, чем грим и парик сущность отдельного человека. К сожалению, мы вообще склонны довольствоваться внешним, во всем ища новизны и, словно бы завороженные ею, забывать, что никакие перемены вокруг нас не изгоняют из нашей жизни смертных грехов и не отменяют для нас Божьих заповедей. Думаю, все перемены в мире и происходят-то только оттого, что – не будь их – в каждом новом поколении каждому человеку было бы проще, видя перед собой и вокруг себя все то же, что и его отцы, деды и прадеды, избежать тех камней и ям, о которые они спотыкались и в которые они падали. То есть в мире как раз и возник бы тот самый прогресс со всей своей обнаженной несправедливостью, ибо истинная справедливость в том и заключается, что любому человеку, который появляется на свет, так же легко и так же трудно понять собственное предназначение и осуществить его, как и всем людям во все времена от сотворения мира и до его окончания.
Потому-то и в сегодняшней жизни меня по-прежнему больше всего мучают собственные грехи и огорчают страдания и дурные дела людей, а радует мир вокруг с его травами, деревьями, реками, озерами, птицами, животными, облаками, солнцем и звездами, книги, картины и песни, и все добрые людские дела.
.
