Данил Гурьянов

ЗОЛУШКА

ВОТ ТЕБЕ БАЛ! ДОВОЛЬНА?

ПРИНЦА ЖДАЛА? НА!

ЗАСЛУЖИЛА! ВОТ ТЕБЕ МЕЧТА, ВОТ ТЕБЕ...

Она моргнула будто от соринки в глазу, а может, это тушь или нерв... В голове шум, а ее прокалывает насквозь взгляд... Его льдистые зрачки... И все остальные тоже смотрят на нее, все, все ждут, приготовились... Душно... Пахнет пудрой, духами, потом... Столько париков, камзолов, кринолинов... Подташнивает... Он смотрит...

Его глаза, нос, подбородок, шея...

А он красивый...

Да... Какой кра...

ГОТОВА, ТВАРЬ?

Он по-прежнему ждет, протянув ей руку.

Вернулась... Вернулась. Захотелось попросить прощения за все, за себя, но поняла, что не стоит. Сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху и сделала то, что надо: реверанс.

МУЗЫКА!

– Почетное звание «Заслуженный учитель России» присвоено директору гимназии №5 Любимой Раисе Кузьминичне!

Зал взорвался аплодисментами, и она поспешила на сцену. На последней ступеньке вдруг почувствовала, как каблук «уплывает», опасно лишая равновесия... Аудитория ахнула, а губернатор метнулся с ловкостью спортсмена и удержал женщину за локоть.

Все с новой силой захлопали, оживились, Раиса Кузьминична покраснела, губернатор улыбался как-то по-иному, а точнее – его взгляд стал мягче, украсил выражение лица.

Она вдруг испытала необъяснимую симпатию к этому человеку, и ей неожиданно приятно было получить награду, цветы...

Он поцеловал ее в щеку, и зал, снова удивленный, одобрительно засмеялся, опять зааплодировал, а ей вовсе не было отвратительно прикосновение немолодого чиновника...

ВЕСЕЛИШЬСЯ, ТВАРЬ?

Раиса Кузьминична пошла на свое место, внимательно глядя себе под ноги. Походка ее была немного смешной из-за сломанного каблука.

Но губернатор поддержал ее, спустился вместе с ней в зал и проводил к пустующему креслу.

– Я же не инвалид и не старушка, – попыталась директор откреститься от непривычного покровительства мужчины. А он уже снова оказался на сцене. Молодцеватый...

Публика всем этим была несколько обескуражена, но виду не показала, церемония продолжалась.

Только соседка Раисы Кузьминичны шепнула ей минуты через две:

– Все-таки политик не должен быть дамским угодником. Это некрасиво, правда?

...На фуршете было скучно. Пришлось что-то жевать, чтобы не выглядеть неприкаянной. Приклеилась другая одинокая дамочка, стала утомлять неинтересным разговором.

В глубине души хотелось праздника...

ЧТО?!

Нет. Домой.

ПРАВИЛЬНО. КОВЫЛЯЙ.

На первом этаже, около туалета, ей встретилась знакомая.

– Вас все ищут, куда вы пропали?! Поднимайтесь в вип-зал! Вас ждут!.. – она убежала, оставив после себя заразительное чувство радости...

КО-ВЫ-ЛЯЙ! ТВАРЬ...

Раиса Кузьминична вышла из Белого дома и направилась к троллейбусной остановке.

Дома она поставила цветы в вазу. Залюбовалась...

СПЛОШНЫЕ УДОВОЛЬСТВИЯ?

Снять белье на балконе... Погладить... Сделать отвар...

Какой грязный чайник...

Надо отчистить.

Полотенце не отстиралось...

Так. А где...

ХВАТИТ!!

ИДИ СЯДЬ И СМОТРИ.

Раиса Кузьминична замерла посреди кухни. Сжала себя за плечи, взгляд бесполезно остановился на чем-то. В квартире тихо, спокойно. Одиноко.

Где-то за стеной возник и исчез смех ребенка. Секундная стрелка с дребезжанием, как старуха-брюзга, меряет время.

Она стоит.

Подняла голову. Смотрит на потолок.

ТЕБЯ НУЖНО НАКАЗЫВАТЬ.

ПЕДАГОГ.

ЗАСЛУЖЕННАЯ...

ПОШЛИ! НАКАЗЫВАТЬ ТЕБЯ НАДО...

Раиса Кузьминична добросовестно выключила везде свет, вставила кассету и прямо села перед телевизором. Нажала «плей».

Кустарного пошиба титры на английском.

Плохая видеосъемка.

Красная площадь, облака, булыжники, два американца смеются, что-то говорят. Раиса Кузьминична не понимает их речь. Она видит свою дочь – в шубе, завитую, накрашенную... Американцы останавливают ее, и она общается с ними, трудно подбирая иностранные слова. Потом они едут в микроавтобусе, и она показывает достопримечательности за окном. Мужские руки помогают ей снять блузку, камера скачет, высвободились груди... Раиса Кузьминична нажала «стоп».

СМОТРИ!

Раиса Кузьминична закрыла глаза.

СМОТРИ!!

Нет, нет... Она стала качать головой.

ТВОЯ ДОЧЬ...

Нет, нет...

ЕЕ ГРЯЗНОЕ ТЕЛО...

Нет, не грязное...

ГРЯЗНОЕ, ТЫ ПРЕЗИРАЕШЬ ЕЕ...

Нет, я не презираю!..

ЕЕ ГРЯЗНОЕ ПРЕЗРЕННОЕ ТЕЛО СОЖГЛИ! А ТЫ ХОДИШЬ ПО ФУРШЕТАМ, ТВАРЬ, ТЫ РАДУЕШЬСЯ ЖИЗНИ, ТВАРЬ, ПОЛУЧАЕШЬ ЗВАНИЯ, ТЫ...

Раиса Кузьминична нажала «плей», открыла глаза.

Она пятнадцать минут не отводила взгляда от экрана, а когда было невыносимо, делала звук еще громче, а когда было ужасно невыносимо, улыбалась, потому что дождалась своей казни.

...Действие продолжалось с другой русской девушкой.

Раиса Кузьминична выключила. Посидела, согнувшись, закрыв глаза, вздрагивая время от времени...

...На другой кассете был документальный фильм о дочери. Снятый для западного канала «Е». Какие-то люди с грустными лицами чередовались, что-то рассказывали о ней, наверняка хорошее – телепоминки. В промежутках – приличные отрывки из фильмов, стоп-кадры, фотографии. Ее улыбки, улыбки, улыбки... Обаяние ребенка. Она действительно оставалась ребенком. Глупым...

МНОГО УЧИЛА.

...и добрым.

Старела к своим двадцати трем...

Получила что-то типа порно-«Оскара», к микрофону вышла, шатаясь, несвязно благодарила, устало посмеивалась, вульгарно посылала воздушные поцелуи – была пьяная или одурманенная наркотиками. Эту сцену показали в передаче дважды. Раиса Кузьминична, зажав ладони между колен, раскачивалась из стороны в сторону. Как от физической боли.

Была куколка. Немного избалованная, с характером, но домашняя, ласковая. Мама приходила с работы, девочка готовила что-нибудь.

В пятнадцать забеременела. От кого-то. Как страшное наказание, неизвестно за что. Ад.

Бросила школу, училась на кондитера. Связалась с дурной молодежью.

Мать устроила ее в пединститут. Терпимо прошел год. Взбаламутила одна идиотка... Уехали в Москву. С детства мечтала стать актрисой. Решилась.

Танцевала стриптиз, как оказалось.

Одно, другое, третье не известно...

Позвонила из Калифорнии. «Меня пригласили в сериал! Я буду великой звездой! Меня будет любить весь мир! Ты хотя бы понимаешь это?! Вау!»

Ее счастливый голос был укутан шумом океана. Мать осталась одна. За окном выл осенний ветер, верхушки тополей грустно мотались под серыми тучами.

ТЫ ДОЛЖНА БЫЛА ЕХАТЬ И ЗАБРАТЬ ЕЕ.

Хватит, хватит... Никто бы не поехал и не забрал. Легко говорить сейчас...

Раиса Кузьминична еще больше ушла в работу. Стала директором.

Позвонила незнакомая русская эмигрантка. Сообщила о гибели. От передозировки.

Она жила и не знала, что ее ждет этот страшный час.

Не было тела, похорон, людей. Известие и прежняя жизнь. Не во что перевести горе. Все по-прежнему. Некуда побежать, нечего сделать, некому сказать. Плакать... Она и до этого время от времени надрывно рыдала в одиночестве. Слезы кончались, все продолжалось. Разрядка ради себя. Это мелочевка.

Ей было стыдно перед дочерью.

Дочь не принесла своей смертью забот. Будто испарилась. Будто не было плоти. Оставила чистое горе. И это горе нельзя было рассредоточить на что-то внешнее.

Дочь уходила из мира, а она в эти минуты ничего не чувствовала.

ЖРАЛА ПЕЛЬМЕНИ.

Раиса Кузьминична взяла больничный. Но уже через день вышла на работу. Все говорили, что она плохо выглядит, и умоляли идти домой. Она никому не обмолвилась о своем. Казалось, что тогда выудят откуда-то всю правду.

Не оставляли вопросы, она звонила эмигрантке. Узнавала дочь, новую...

Дочь...

...Которая пользовалась успехом. Хорошо зарабатывала. Глупила с деньгами. И влезла в долги. Катилась вниз. Теряла популярность. Пыталась поразить зрителей, коллег страшными рекордами. Была измотана бесконечными съемками. Случалось, не замечала, что она уже в другом фильме.

Ее кремировали. Прах развеяли на побережье.

Непостижимо.

Нет, непостижимо...

Раиса Кузьминична потребовала, чтобы ей прислали несколько фильмов дочери.

Бандероль пришла сегодня, в День учителя.

«Хай! – улыбнулась дочь Раисе Кузьминичне. – Ду ю лайк ми?»

Кадр остановили, уменьшили на черном фоне, написали имя и годы жизни.

Как ошпаренная, мать закричала, вскочила, стала метаться по квартире. Остановилась у окна и долго выла, зажимая рот руками.

Началось еще одно кино. Она выключила, пульт вылетел из мокрой ладони.

Долго сидела в углу, тишине... Успокоилась потихоньку...

В дверь позвонили.

Шевельнулась надежда. Кто-то пришел спасти.

ПОШЛА ТЫ, СПАСАТЬ ТЕБЯ ЕЩЕ...

Значит, черт принес кого-то...

Нога затекла, спина болела. Не разгибаясь, она похромала к глазку...

Губернатор.

...Удивительная реальность.

Она осмыслила. Глянула в зеркало, устало оценила себя. Открыла. Немного недовольная, чуть ожившая...

Он был с охапкой роз в белой бумаге и с пакетом еды.

Губернатор снял ботинки, а мужских тапочек не оказалось. Прошел в гостиную в носках.

Все это время они молчали. И так ясно, а говорить банальности не хотелось.

– «Дом Периньон», – сказал он, достав из пакета шампанское.

– Дом слёз, – вдруг с дурацким вызовом и нездоровой улыбкой произнесла Раиса Кузьминична. И выдержав паузу, серьезно, но без утверждения заметила: – И ни к чему вам здесь быть...

Губернатор, видимо, понял, что дом слёз – это дом без мужчины. Хотя бы здесь он почувствовал себя абсолютным спасителем.

Он без приглашения сел и сказал, чтобы она достала фужеры.

Раиса Кузьминична подчинилась.

– За женщину, которая еще не состоялась, – поднял тост.

Не стал наблюдать за ее реакцией. Закрыл глаза, пил. Как теленок из соски.

Раиса Кузьминична смотрела на него, не двигаясь.

Благодарная...

Другой мир. Она возвращалась...

Он рассказывал о рыбалке.

Они ели семгу.

Раиса Кузьминична больше прислушивалась к себе, чем к нему. Она незаметно искала новые и новые недостатки его внешности, они успокаивали ее и привязывали к нему.

Она не ждала. И думала, что не надо.

Теперь вдруг почувствовала мощный зов земной души.

Надо.

Она спросила о его семье.

Он рассказывал... Конечно же, ничего хорошего там не было.

Опьянение стало рассеиваться. Раиса Кузьминична осознала, что эта крепкая стена будет рядом только иногда, будет курсировать, как айсберг, между ней и другими.

Уплывая, всегда будет оставлять частицу себя – боль.

Раиса Кузьминична вздрогнула: он еще не уплыл, и даже не приплыл – а боль уже нашла свое место.

– Вы-ы... – протянула она и, помедлив, определила: – недостижимая радость.

Это не прозвучало унизительно для нее. И не было в этом расчета. Это была точка. Которая возникла неожиданно для двоих.

Губернатор молчал. Пил.

Раиса Кузьминична смотрела на весь сегодняшний день со стороны.

Губернатор стал жаловаться на жизнь. Плакал.

Раиса Кузьминична заподозрила, что он алкоголик.

Она закрыла глаза от жалости к нему.

Быть жертвой, вдруг поняла она...

Ради кого-то...

Испытала огромное облегчение, что не наедине с собой, а принадлежит чему-то или кому-то...

Все – другой человек.

Все туда.

За маленькую радость чужого – все.

Ей показался смысл в хаосе.

Она пошла в ванную. И долго шумела вода... Часто стукались донышками флакончики о стеклянную полку...

Раиса Кузьминична вышла... И услышала крик дочери. Прерывистый.

Она направилась к гостиной.

Губернатор, видимо, заскучал. Включил видик. Смотрел порноверсию «Золушки». Устало сполз в кресле. Его рук не было видно.

Раиса Кузьминична тихо выбралась из квартиры. Поскакала по лестнице вниз. Шмыгнула в соседний детсад. Ночь была безлунной, пугающей. Она ободралась. Спряталась в беседке. Залезла на лавку с ногами, обняла колени. Дрожь стала бить.

Перед глазами маячило лицо мужа. Хотя она не видела его больше двадцати лет. Хотелось, чтобы это лицо закрыло какое-нибудь другое. Но кроме него, подонка, которого она даже не любила и который бросил их, никого не было. И не зря ей казалось, что не будет...

Холод вынудил приседать, прыгать на месте. Что-то приговаривать.

Прошел час, и стало невыносимо. Она двинулась к дому, продрогшая. Черной «Волги» во дворе не было. Тем не менее, поднявшись, она проверила все шкафы, туалет, ванную. Губернатор действительно нигде не прятался. Уехал.

Его цветы, презенты она выставила на лестничную площадку, к окну. В доме не должно быть ничего от чужака.

Раиса Кузьминична уничтожила все следы его пребывания.

Села на диван, не зная, что делать.

Повернула голову.

Пульт.

Включила дочь.

Она смотрела расслабленно, утомленно. И ничего ее уже не отвращало. Организмы явственны, предсказуемы, конечны. Физическая брезгливость – ничто. Душа... Вот где... Но не видна. И, наверно, безмерна. Поэтому и пропасть-то, пожалуй, не может вся, полностью...

Принц напоминал кого-то...

Его лицо было напряженным, закрытым. Он стонал, за-
жмурив глаза. А потом глянул вниз и улыбнулся.

Саша!!

Так светло, по-мальчишечьи улыбался он, который ей нравился в институте, который мог быть... который...

Ее прижало и вытолкнуло вверх, чтобы, юрко перевернувшись из звенящей высоты в тишину, оседать, медленно, убывать пластами, как горная порода, в подножие...

Она приходила в себя, будто перескочила смерть и рождение... разомкнула глаза, дыхание возвращалось к прежнему... Но внешний мир все еще был на расстоянии локтя. И она поплелась в ванную, шатаемая слабостью, радостью, стыдом...

Долго смотрела на свое отражение.

– Я еще не умерла, – негромко сказала себе.

«Несмотря ни на что... я еще не умерла. Я жива!»

Жива.

Она сбережет и спасет свое «я».

Она еще в пути.

Она может завернуть в любую сторону. И сделать что угодно.

У нее пока есть свобода...

РАЗДЕНЬСЯ.

Раиса Кузьминична разделась.

ВСТАНЬ ПОД ДУШ.

Девяносто пять тонких струй вырвались, чтобы безуспешно буравить ее тело.

...Несколько минут она стояла, не зная, что будет дальше.

ПОМОЙ ГОЛОВУ.

ЗАВТРА НА РАБОТУ.