Людмила Нарбекова – заслуженный художник Российской Федерации,  заслуженный работник культуры Республики Мордовия, лауреат Государственной премии Республики Мордовия, лауреат премии Главы Республики Мордовия, почетный член Российской академии художеств, председатель Союза художников Мордовии, член Общественной палаты Республики Мордовия, сопредседатель регионального объединения «Общероссийского народного фронта». Произведения известного живописца, модельера и педагога  хранятся в Мордовском республиканском музее изобразительных искусств им. С. Д. Эрьзи, Пензенской картинной галерее, художественном музее «Арт-Донбасс», частных коллекциях России, Финляндии, Франции, Германии. С 2004 года Людмила Нарбекова является директором Музея Эрьзи. В преддверии юбилея, Людмила Николаевна ответила на наши вопросы о творчестве, искусстве и национальной традиции.  

– Людмила Николаевна, расскажите, пожалуйста, о своей семье, родителях. Где Вы родились? Кто и в какой атмосфере Вас воспитывал? Ваши близкие были связаны с искусством?

– Семья наша многодетная, я третий по счету ребенок, у меня есть две старшие сестры. Отношения к искусству моя семья не имела. Происхождение рабоче-крестьянское,  родители – уроженцы села Атемар Лямбирского района переехали в Саранск, где я и  родилась. Мама Ольга Григорьевна окончила сельскохозяйственный техникум, работала агрономом. Отец Николай Александрович окончил ремесленное училище. В детский сад я не ходила, меня воспитывала бабушка Прасковья Арсентьевна Елизарова, которая к нам переехала. Я ей очень благодарна. Она была верующим человеком, соблюдала все посты, водила меня за ручку в Иоанно-Богословскую церковь на утреннюю и на вечернюю службу. Она пекла пироги с калиной, а весной жаворонки, в которые я вставляла глазки из семечек. Я росла в тихой и теплой обстановке. Мое обучение письму шло в виде переписывания поминания – книжечки, куда вносились имена всех умерших родственников. Она была самой главной бабушкиной книгой, и о каждом записанном в нее человеке она мне рассказывала.

– Душевное бабушкино воспитание отозвалось в Вашем искусстве?

– Да, она была из многодетной семьи, человеком очень тихим, скромным, заботливым. Для меня она стала  стержнем, родовым корнем. Я ее называла Мать Тереза, потому что она ездила по многочисленным родственникам, помогала им, обо всех заботилась. Иногда мне с бабушкой становилось тоскливо, хотелось быть со сверстниками и ходить в детский сад. Но самое первое мое приобщение к изобразительному  искусству началось с бабушки. Я помню, как она выдавала мне по счету листочки (семья жила небогато) и три карандаша: простой, химический и двусторонний сине-красный. А когда отец вернулся с целины (он там работал около года), он привез мне куклу и большую коробку цветных карандашей «Искусство». Отец точил их сам – аккуратно, филигранно.

Сначала мы жили на улице Васенко в трехкомнатной коммуналке, где обитали еще две семьи – Забировы  и Мухортовы. А когда я пошла в четвертый класс, нам дали отдельную квартиру на улице Есенина в районе Светотехника. Здесь я со своей подружкой, не сообщив родителям, записалась в художественную школу № 2, где нам выдали квитанцию на оплату. Сумма была для нашей семьи немаленькая. Но мама сказала: хорошо, если тебе нравится, то учись рисовать.

У нас были замечательные педагоги: Мария Ивановна Андриянова, Людмила Михайловна Острась-Демяшкина, Юрий Павлович Боркичев и директор Ольга Евгеньевна Колмогорцева. Людмила Михайловна учила всему – держать иголку и вышивать,   рисовать. Под ее руководством мы рисовали на темы сказок Пушкина. С девятилетнего возраста я знаю Людмилу Михайловну с ее фанатичным отношением к профессии, именно она долгое время вела меня по творческой жизни. Вообще художественная школа настолько меня втянула, что я могла просидеть в ней две смены. Особенно меня привлекал таинственный, сказочный шкаф. Его стеклянные створки были расписаны Людмилой Михайловной цветами и бабочками, а внутри лежали обворожительные коробки с красками.

– А что, кроме занятий, было в Вашей школе? Вас водили в музеи?  Поощряли интерес к искусству? 

– Первую художественную школу открыл Петр Федорович Рябов. Он создал в республике сеть художественных школ. И он же привил очень хорошую традицию: лучшие ученики художественных школ Мордовии ездили в разные города страны. Первая поездка была в Киев,  где Петр Федорович в вышитой мордовским орнаментом льняной рубахе и соломенной  шляпе  водил нас по Крещатику, по киевским достопримечательностям и музеям. Сам он делал зарисовки. А в Москву нас возила Людмила Михайловна, которая окончила Московское художественно-промышленное училище им. М. И. Калинина. В Московском текстильном институте им. А. Н. Косыгина  мы показали в свои лучшие работы, чтобы нам порекомендовали выбор творческой профессии.

– Прекрасная возможность учиться появилась и в Саранске: в 1977 году открылось художественное училище. Его первым директором был Марат Семенович Шанин.

– Марат Семенович собрал плеяду замечательных педагогов. Николай Дмитриевич Курдюков вел рисунок и живопись,  на старших курсах рисунок вел Евгений Алексеевич Ноздрин, а живопись – Марат Семенович Шанин, преподавал Александр Иванович Коровин. А я поступила в первый набор на отделение «Декоративно-прикладное искусство и народные промыслы», которым руководила Людмила Михайловна Острась-Демяшкина. Педагогом она была очень требовательным. Нельзя было где-то схитрить, плохо сделать стежку, небрежно выполнить ришелье или владимирский шов. Усидчивость и целеустремленность воспитала она.

В нашей семье тоже была традиция ездить летом по интересным городам. Один дядя отца, Илья Матвеевич Парамонов жил в Москве, поэтому мы туда часто ездили. Два других жили в Узбекистане – в Самарканде и Чирчике, и я мечтала туда съездить, но тогда это не получилось. В Таллине отец в свое время служил в армии, и мы там любовались Финским заливом и Певческим полем. В Ульяновске мы посетили Ленинский мемориал и другие музеи. А красота Ленинграда, его классической архитектуры  и богатейших музеев меня покорила…

– И Вы решили, что надо продолжать учебу в каком-то престижном высшем учебном заведении?

– Нет, о продолжении учебы в другом городе я и не мечтала. Я окончила Саранское художественное училище в 1983 году с квалификацией «художник-мастер» с красным дипломом. У меня было прекрасное по тем временам  направление  на фабрику «Мордовские узоры», которая тогда процветала, там открыли экспериментальный цех, и я была готова идти на производство. И вот, готовлюсь я вечером к выпускному торжеству в кафе «Театральное», а мама мне дает билет в Ленинград. Мама и отец приняли решение, что мне надо поступать в Ленинградское высшее художественно-промышленное училище им. В. И. Мухиной. Отец склеил картонную папку для работ, которые мне предстояло показать для допуска на вступительные экзамены. И на следующий день, очень дождливый, я села на поезд. Впечатление взрослого человека я не производила, поэтому в приемной комиссии института меня спросили, почему я приехала без родителей. Я подала документы на факультет декоративно-прикладного искусства, где были специализации по стеклу, керамике, мебели и моделированию костюма. Последнюю специализацию я и выбрала, потому что кое-чему уже научилась у Людмилы Михайловны Острась-Демяшкиной. Экзамены я сдала хорошо, а на собеседовании заведующий кафедрой Елена Александровна Косарева меня спросила о стилистических особенностях скульптур Степана Эрьзи. Конкурс в «Муху» (так мы фамильярно называем свой институт) был большой, и я была несказанно рада, что поступила с первого раза. Пять лет прекрасной студенческой жизни!

– Людмила Николаевна, училище им. В. И. Мухиной – это вуз с большой историей. Ныне он, как и в момент основания, называется Санкт-Петербургской государственной художественно-промышленной академией им. А. Л. Штиглица. Что Вам дал прославленный институт?

– Институт дал мне очень много. Здесь я поняла, что такое творчество, жизнь в искусстве, профессия художника. Художественные вузы принято сравнивать. Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина славится академической муштрой, рисованием по строгим классическим правилам. В мастерской Андрея Мыльникова все студенты писали как Мыльников, а в мастерской Евсея Моисеенко повторяли Моисеенко. Иного быть не могло. А «Муха» – это творческая свобода, свобода выбора и мышления, тебе дают возможность выработать собственный почерк. Наши педагоги вытаскивали индивидуальность, не переделывая нас, воспитывали творческую самостоятельность.

Саид Султанович Бицираев преподавал у нас живопись. Восьмидесятилетий график Василий Ильич Суворов вел рисунок, он всем дарил свои книжечки с пожеланиями, а мне подписал: «Моей самой многообещающей ученице». Заведующий кафедрой дизайна костюма театральный художник Ирина Николаевна Сафронова постоянно ездила в Париж, привозила журнал «Vogue», книги по моделированию и устраивала обсуждение новинок. Композицию вела Людмила Викторовна Игнатович, которая говорила, рассматривая наши эскизы: «Все искусство на чуть-чуть», подчеркивая важность чувства меры, вкуса, нюансировки, детали. По композиции у нас была тема этнического костюма, я брала мордовский костюм, вообще к этой теме в рамках разных дисциплин мы обращались часто.

Но вот что еще вспоминается: отношение к жизни поколения блокадников. Мы жили в общежитии, получали небольшую стипендию, были полуголодные. Бородинский хлеб, вареная свекла, сосиска, чашка кофе и одна конфета. Это и завтрак, и обед, и ужин. И вот Людмила Викторовна приглашала пять-шесть иногородних студентов к себе на обед. У нее была квартира в центре города. На круглом столе – накрахмаленная белая скатерть, каждому ставились две тарелки,  суп разливали из фарфоровой супницы. Людмила Викторовна воспитывала в нас культуру и человечность.

Я была трудоголиком, ходила на вечерние наброски и участвовала во всех мероприятиях. Мы посещали квартиру Павла Филонова, когда о его выставках не было еще никакой речи. Мы объехали все ленинградские пригороды с их дворцово-парковыми ансамблями, древнерусские города Золотого кольца.  

Моя учеба завершилась в 1988 году защитой на «отлично» с похвалой государственной экзаменационной комиссии. Ее председателем был скульптор Борис Свинин. Практику я проходила  в Ленинградском доме  моделей на Невском проспекте. Я выполнила костюм, и профессиональные манекенщицы была в нем сфотографированы возле Казанского собора для известного журнала «Мода 89». По композиции костюм был лаконичным, черно-белым, с подчеркнутой архитектоникой.

«Муха» была для нас не просто  школой, она стала местом общения с дизайнерами, керамистами, стекольщиками, монументалистами. «Муха» воспитала  особый тип творческих людей, родственных душевно и духовно. Как это ни удивительно, мы сразу узнаем друг друга. Сильно повлияли на меня и сам Ленинград, вся его незабываемая атмосфера. Он стал моим любимым городом. Интересны городской ландшафт и люди, их одухотворенные лица, нестандартная одежда. В питерский моросящий дождь мне всегда хочется возвращаться. 

– А из провинции всегда хочется уехать?

– За пять лет учебы я так привыкла к убыстренному столичному ритму жизни, что до сих пор живу в нем. Провинциальная унылость заставляет  сделать что-то  неординарное, ну  хотя бы выделиться из серой толпы ярким пятном. Но и в провинциальности есть свои плюсы. Здесь меньше людей, и поэтому они ближе друг к другу, можно пообщаться вволю, а в столице общение поверхностно. Замедленность провинциальной жизни способствует самоуглублению, а в столичном городе просто нет времени  на то, чтобы постичь себя.  

– После окончания вуза у Вас было гарантированное распределение?

– Я была распределена в очень престижное место – Новосибирский дом моделей. Но на третьем курсе я вышла замуж, поэтому ехать туда было не обязательно. С Олегом Колчановым  у нас была возможность остаться в Ленинграде, но нам захотелось самостоятельности. Для нашего выпуска это было важно – сделать первые шаги самостоятельно, без протекции и приспособленчества, без жажды комфорта. Наверное, мы были романтики. Сначала мы оказались в Ярославле, но в красивом древнерусском городе вакансий не было. В Нижнем Новгороде как специалистов нас хорошо приняли, но жить было негде. Я ждала ребенка, поэтому нам пришлось приехать в Саранск. Долгое время все наши вещи лежали в нераспакованных коробках: мы планировали, когда дети подрастут, вернуться в Ленинград.  

В Саранском художественном училище требовались педагоги, и мы с Олегом стали преподавателями. Мне было очень приятно оказаться в коллективе со своими педагогами. В училище я проработала 16 лет, с 1988 по 2004 год.

– Людмила Николаевна, Вы принадлежите к таким художникам, которые не бунтуют, не провоцируют и не  будоражат зрителя. Они как бы поют своим негромким, но проникновенным и красивым голосом. Ваше искусство, будь то живопись, графика или костюм, очень искреннее, непосредственное и нежное. Его можно сравнить с задушевной мелодией для флейты или свирели.  В старину о таких говорили: девичью песню играет. В  своих натюрмортах, пейзажах и композициях на мифологические темы Вы используете сакральные символы средневекового  искусства.  В живописных и графических работах звучат фольклорные мотивы, цитируется  крестьянский орнамент, русский  и мордовский. А кто для Вас в изобразительном искусстве является кумиром?

– Для меня это Хуан Миро, Михаил Шемякин, Пабло Пикассо, одно время я была увлечена Павлом Филоновым. У  них интересно все: образ, композиция, пятно, цвет. Но я не пытаюсь им подражать, у меня никогда не возникало желания заимствовать даже у таких мастеров.

– Интересно, что Вы не назвали ни одной художницы. Миро, Пикассо, Филонов – это гиганты ХХ века, мастера,  открывшие совершенно новые художественные миры. Искусство прошлого столетия стремилось к новизне во что бы то ни стало. Сегодня же мы видим: новизны накопилось столько,  что удивить, шокировать  зрителя чем-либо уже невозможно. Эксперты полагают, что искусство века наступившего будет создаваться с помощью электронных технологий, а традиционная живопись и графика отомрут, как стали достоянием музейной истории миниатюра, парадный портрет и многое другое.

– Возможно, это так, к сожалению. В Хельсинки в Музее современного искусства я видела залы, заставленные компьютерной техникой, там нет картин в традиционном понимании, почти нет и графики. Поэтому я для себя в этом музее ничего интересного и не нашла. Всюду инсталляции, световые эффекты, сложные нагромождения, в которых воплощены некие философские концепции. В этих произведениях можно найти даже сложные математические построения. Но, по-моему,  нет главного, а именно интересного визуального ряда, нет связи с человеком. Все это любопытно разглядывать, удивляться логическим головоломкам, решать какие-то ребусы… Но перед художественным произведением хочется не ломать голову,  а  наслаждаться. В компьютерном искусстве нет рукотворности, человеческой теплоты. Я считаю, что зритель должен ощутить особую энергию, которую оставляют руки художника.

– А что еще Вас творчески вдохновляет? Вероятно,  искусство?

– Импульсом становится не столько кино, книги или музыка, сколько общение с интересными людьми.  Для меня самые привлекательные грани жизни открываются в общении. Вот сегодня мне стало любопытно молодое поколение, активно входящее в жизнь, молодые люди, которые занимаются чем угодно – компьютерами, политикой, хореографией, изданием книг или креативной индустрией.  

– Существует распространенная и обидная для нас точка зрения, что провинциальное искусство вторично, что новые идеи и оригинальные формы рождаются в художественных центрах. В самом деле, за последние сто лет из русских провинциальных живописцев только Виктор Борисов-Мусатов  стал  по-настоящему крупным явлением.

– Провинциальное искусство далеко не вторично. Здесь намного больше шансов найти себя, раскрыть свой талант. И в столице достаточно художников, которым не хочется напрягать извилины, которые, попросту говоря, копируют друг друга. Несколько лет назад я принимала участие в выставке финно-угорского искусства «Золотая пчела» в Ижевске. (Пчела – это один из символов удмуртской мифологии, предыдущие выставки были посвящены медведю и птице.) На выставке были представлены самые разнообразные жанры. Мне запомнились гобелены, выполненные из сухих трав,  оригинальная скульптура, коллажи из старых вещей, выбывших из употребления. Я была поражена ненаигранностью национальных чувств. Местные художники, одетые в национальные костюмы, совершенно не казались ряжеными. Я увидела подлинную, здоровую атмосферу, в которой органично взаимодействовали  современное искусство и архаика. Такая творческая атмосфера пришла и в Мордовию, наше современное национальное искусство  стало глубже,  а мероприятия, подобные удмуртской «Пчеле», стали проводиться чаще.      

– Возможен ли сегодня живописный реализм? В начале ХХI века существуют куда более точные и быстрые способы копирования действительности, нежели трудоемкая живопись маслом по холсту. 

– Неореализм существует, и он может быть очень высокого качества. К таким художниками я отношу своего друга Эдуарда Жемчужникова, живущего, кстати говоря, в провинциальной Калуге.  В его произведениях отражена тонкая душа, в них много теплоты и  удивительной трепетности. При этом он обладает потрясающей живописной техникой, заключающейся в нанесении множества акварельно прозрачных лессировочных слоев.

– Людмила Николаевна, в Вашем творчестве сильны фольклорные мотивы. В последнее десятилетие в мире произошел всплеск этнокультуры, родился необычный синтез аутентичного фольклора, авангарда и поп-эстетики. В народном искусстве музыканты и художники увидели чистый источник вдохновения?

– Погружение в архаику сейчас для художников особенно важно: зов предков сидит в нас. Новый век, новое тысячелетие хочется начать с истоков, еще раз обратиться к народному искусству многонациональной России.

– Существует искусство мужское и женское. Пикассо, Верещагин, Дейнека – это ожесточенное, брутальное мужское искусство,  а Ватто и Модильяни – утонченное, изнеженное, капризное, стало быть, женственное.

– Но и художницы могут порождать абсолютно «мужское» искусство, например Наталья Гончарова, Надежда Удальцова, Вера Мухина, а из современных – талантливые  скульпторы Мария Бурганова и Саша Андреева, фотограф Ольга Мичи.

– Совершенно верно. Многие Ваши композиции напоминают  цветные аппликации из ткани на холсте, кажется, что Вы работаете не кистью, а ножницами. В этих работах угадывается женская рука, занимающаяся крестьянским ремеслом – пестрым, с шероховатой фактурой и грубоватыми швами, но не лишенным при этом женской прелести.

– Я ищу композиционную гармонию с помощью цветового пятна. Именно так крестьяне шьют очень красивые лоскутные одеяла. Но в одеялах все поле забивается цветными пятнами, а я использую отдельные кусочки. Я чувствую, что это уже стало для меня  самоцелью, поэтому стремлюсь убрать излишнюю резкость, сделать все более мягко, тоньше, воздушнее.

– В славянской мифологии ткачество считалось главным назначением женщины, она «ткала полотно жизни». А в чем Вы видите красоту, прекрасное?

– Художнику легче передать гармонию, обращаясь к вечным истинам, а показ жизненного хаоса заставляет искать красоту и выстраивать гармоничные ритмы нашей действительности с большим трудом,  невероятным напряжением.

– Главная формальная проблема современного искусства – это переход от абстрагированных композиций к фигуративности. Вы для себя эту проблему решили с помощью декоративности. Однако  у декоративного искусства ограниченные содержательные возможности. Принято считать, что это мастерское рукоделие, призванное украшать повседневность.

– Не согласна. У декоративного искусства неограниченные возможности в передаче содержания,  не только условных, но и философски обобщающих мотивов  и образов. Для меня искусство – это молитва о спасении души, о мире и покое, о созидании и всепрощении.

– Почти все Ваши работы, в том числе натюрморты и орнаменты,  кажутся автопортретами.  Вы создаете свой внутренний, душевный пейзаж?

– Я об этом мало думаю. Каждый художник, писатель и даже  архитектор создает автопортрет. Себя я считаю  очень расчетливым художником, но анализ мне мешает. Я хочу большей спонтанности, мне нужно идти от собственной интуиции.

– Интуитивное и органичное – это признаки женского в искусстве. А нужен ли художнику зритель? Может ли он творить в полной изоляции, или художественное творчество – это все-таки общественная деятельность?

– Я не раз думала об этом. Если существует  зритель, пусть даже эстетически не подготовленный, то художника может посетить радость понимания и обратной связи. То, что ты делаешь, становится понятным, близким другому человеку. Это же замечательно!

– А как Вы относитесь к просьбам зрителей прокомментировать свои картины?

– Обычно положительно, хотя не очень люблю это делать. Бывает достаточно лишь рассказать предысторию работы, обозначить ее концепцию,  и зритель начинает видеть и понимать.

– Костюм – это как бы художественная оболочка человеческого тела. Работая над костюмом, Вы идете от тела или от какой-то традиции изготовления одежды?

– Обычно я отталкиваюсь от образа, темы, иду от общего к частному. Только потом появляется реальная модель или фасон.  

– Не хотите ли Вы попробовать себя в других видах искусства?

– В 2002 году в саранском Русском драматическом театре состоялась премьера спектакля по пьесе Михаила Булгакова «Зойкина квартира». Мною были сделаны 40 костюмов и сценография. За основу трагифарсовой трактовки, задуманной режиссером Андреем Ермолиным,  были взяты конструктивизм и «стиль  нэпа». Костюмы получились гротескные, а постановка в целом веселая, зрелищная. «Зойкина квартира» стала моим первым театральным опытом, но уже отмеченным: я получила премию Главы Республики Мордовия в области театрального искусства за сценографию и костюм. Поэтому на новые предложения нашего театра я с радостью откликнусь.  Если бы представилась возможность,  с удовольствием сняла бы фильм – лаконичный по форме,  с острой сюжетной линией, при этом постаралась бы достичь философского обобщения.

– Людмила Николаевна, Ваши дети – сын и дочь  связали свою жизнь с искусством?

– Богдан и Арина окончили художественную школу. Но Арина выбрала другую профессию, после Санкт-Петербургской государственной академии физической культуры им. П. Ф. Лесгафта она работала тренером. Богдан окончил Институт национальной культуры Мордовского университета по направлению «Дизайн интерьера». Он стал креативным дизайнером, работал в Центре дизайна Artplay, а сейчас трудится в Управлении креативных технологий Сбербанка России. Он вступил в Творческий союз художников России, занимается презентациями, полиграфическим дизайном, работает с нейросетью и искусственным интеллектом. Мне было бы интересно поработать  вместе с ним. Мы ведь творческая династия. Ведь художник – это очень увлекательная профессия! В ней есть все: я люблю узнавать мир, пропускать его через себя, показывать другим людям.