Санди Саба
Притчи
Лиса в курятнике
Жил-был на белом свете один самый обыкновенный курятник. Не лучше других, но и не хуже. Как и во всех обыкновенных курятниках: были умные птицы, которые имели прямо куриные мозги; были совсем безмозглые, без петуха в голове; были ершистые, дравшиеся порой из-за малюсенького червячка.
Но вот однажды появилась в курятнике лиса. Хитрей ее никого в мире не было. И сразу стало хорошо: захудалый курятник вмиг стал уютнее и чище. Он прославился на всю округу: мудрая лиса превратила его в один из самых лучших (в других до всего доходили своим, куриным умом). Курятник стал главным поставщиком пуха и пера (под лозунгом: «Даешь пух и перья!», «Куры решают все!»). Говорили, что всего вдосталь в нем. Куры и петухи ходили жирные, довольные своим новым положением. Несушки от такой райской жизни стали больше нестись. Наседки и цыплята вовсю славили гениальную лису за свою счастливую жизнь. О ней писали стихи и романы, слагали песни и оды. С праведным гневом осуждали кур, которых лиса поедала («Просто так не едят!»). Лозунг «Яйца курицу не учат!» стал наиважнейшим в куриной идеологии.
Но вот однажды после продолжительной болезни лиса издохла. Опечалились куры, плакали навзрыд: «Как же мы без тебя, лисонька, жить будем?!»
Схоронили лису, погоревали-погоревали, да деваться некуда: надо и за дела браться. И тут выяснилось, что в самых разных уголках курятника лежит и воняет сор, который не выметался в течение всей плодотворной жизни благодетельницы. Откуда-то появились куры, которых лиса хотела съесть, да не успела. «Даже цыплят не жалела!» – ужаснулись птицы.
А курятник после того, как все лозунги слетели, стал разваливаться: куда ни ткни – везде если не прореха, то дыра.
Пораскинули куры своими куриными мозгами: что делать и кто виноват? Да тут еще, как на грех, слетелись соседи и давай кудахтать: «Ах вы, такие-сякие, как же вы хитрую плутовку проморгали?» А сами под шумок то червяка чужого слопают, а то и цыпленка уволокут. Помогать не помогали, только мешали. Их петухи петушились, воинственно звенели шпорами, войной грозили.
Время шло, курятник хирел. И вот собрались однажды куры на большой сход. Долго спорили-рядили, кто виноват и что делать? Наконец решили так: виноватых нет, а чтобы поправить дела – надо пригласить на помощь осла – он хоть и глуп, зато кур не ест!
Длинная очередь
Увидел я однажды длинную-предлинную очередь. Ну, знамо дело, за плохим продуктом не встанут – дефицит в продаже.
– Чего дают? – спросил я у крайнего.
– Гласность и правду. Оптом и в розницу.
– А на всех хватит? – с опаской поинтересовался я.
– Говорят, целый вагон привезли и тележку. Но больше одного кило на руки не отпускают, – ответили мне.
– А может, и завтра будет?
– Вряд ли, гласность сразу всю раскупают, настоящую правду тоже редко завозят.
Рядом появился какой-то подозрительный тип и заговорщицки зашептал мне на ухо:
– Хочешь полкило правды? Недорого возьму.
– Как можно спекулировать правдой? – ужаснулся я и не купил.
А потом увидел, как этот тип продал-таки свою правду какой-то подслеповатой бабусе втридорога.
Постепенно подошла и моя очередь. Продукт мне достался какой-то старый и обшарпанный – б/у – «секонд-хэнд». Я уж засомневался: «А правда ли это?» Но продавец отрезал: «Другой не имеем. Скажите еще спасибо, что на вашу правду талоны не ввели».
– Это не моя – это ваша правда, – возмутился я.
Соседи по очереди стали уверять меня, что это и в самом деле правда. Однако продукт не очень-то соответствовал ГОСТу.
– А может, мне вместо правды неправду подсунули? – засомневался было я, но меня уже выпихнули из очереди: «Получил свою правду и проваливай!» Да еще пригрозили милицией за хулиганство.
Разве я хулиган? Где же правда?
Стена
Увидел я однажды длинную-предлинную, высокую-превысокую, крепкую-прекрепкую стену, а за ней – верхушку прекраснейшего сада. Высока стена, длинна стена – не перелезешь и не обойдешь. И решил я тогда сломать ее: взял камень поувесистей и стал что есть силы колотить. Бесполезно: крепка стена – не прошибешь. А люди вокруг снуют кто куда, недоуменно посматривают на меня. Самые умные пальцем у виска крутят. И все глядят только себе под ноги, и никто не замечает, какой дивный аромат струится из-за стены, никто не видит этого удивительного сада. Каждый увлечен своим. «Люди! Вот же прекрасный сад, рядом! Поднимите головы, проломите стену!» – кричу я в отчаянии, но в ответ мне – стена молчания и равнодушия.
Моряк и крокодил
Случилась однажды с одним моряком беда. Попал он в кораблекрушение и оказался на необитаемом острове.
И жил на этом острове зеленый-презеленый крокодил. Добрый это был крокодил, как никакой другой из крокодилов. Ведь ел он лишь тех зверей, которые его ругали. Одним словом, еды хватало.
– Ну и крокодил! – поразился моряк.
Джунгли донесли эти слова до крокодила. Обиделся добрый крокодил, что его «крокодилом» обозвали, и в один прекрасный день подстерег моряка.
– Извини, кролик, – испугался смелый моряк, а про себя подумал: «Вот и назови крокодила крокодилом!»
Пощадил добрый крокодил моряка – ведь все же не каждый день просят прощения.
Две половинки
Жили-были на белом свете две половинки: черная и черная. Только первая была очень черная, а вторая слишком черная. Но самым странным было то, что они себя считали... белыми. Если надо где-нибудь воду взбаламутить или очернить кого-нибудь, то половинки были тут как тут. При этом нужно отметить, что чернили они добротно – профессионально – вовек не отмоешься. Особенно усердно они чернили все светлое, чистое, прозрачное.
И вот решили однажды вывести их на чистую воду, но как бы не так – они гневно заявили, что это гнусный произвол, и пожаловались куда следует. Пришлось оставить их в покое, и половинки – черная и черная – продолжили свое черное дело. Продолжили чернить все, что им было не по нраву: все светлое, чистое, прозрачное.
Чернят до сих пор.
Перестройка в лесу
Взбунтовались однажды звери: почему у людей хоть какая-никакая, но демократия, а у нас абсолютная монархия? Царь зверей не находил себе места. Он себя и в председатели, и в генеральные секретари, и в президенты переименовывал – ничего не помогало.
И вот собрался внеочередной съезд зверей. «Не хотим льва!» – кричали, пищали, визжали и даже выли звери. Особенно надрывался заяц: «Лев –убийца! Он сожрал стока зайцев!» И в подтверждение показывал свой общипанный хвост, а речь закончил в том духе, что, мол, пусть вместо льва будет лучше беспринципный шакал или какой-нибудь трусливый суслик, пусть они и растащат лес по кустику да по веточке, зато зайцев жрать не будут.
В результате съезд принял следующую резолюцию: 1. Льва снять с занимаемой должности за ошибки в работе и по состоянию здоровья; 2. Закон джунглей отменить; 3. Зайцев не жрать; 4. На пост Царя зверей выдвинуть кандидатами – зайца от лиги защиты животных, колибри от птичьих правозащитников (правда, была еще кандидатура орла, но заяц ее успешно провалил: «Он зайцев лопает-лопает-лопает!»), акулу от океанской фракции рыб и шакала как независимого кандидата.
При голосовании возникли шум и гам. Одного кандидата – зайца – сразу же съели, в неразберихе даже не поняли кто. Остался от зайца лишь общипанный хвост. Колибри в знак протеста улетела, сняв свою кандидатуру. Акула и шакал перегрызли друг другу глотки.
В конце концов после продолжительных и шумных дебатов Царем зверей избрали... льва.
Оттепель
Вот и закапало на улицах. Начал подтаивать снег. Мороз ослаб и в конце концов сошел на нет. Уже появились первые проталины, первая травка дала всходы. Ласково пригрело солнышко. Весело защебетали уставшие от морозов птахи.
«Неужели весна?» – всколыхнулось радостно сердце.
Но вдруг откуда-то с севера нагрянул арктический циклон. Ударили сильные морозы. Быстрая живая вода вмиг замерзла. Появилась гололедица – появились синяки и шишки, а кое у кого и поломанные руки и ноги. На месте первых проталин уже лежали высоченные сугробы. Ожившая было нежная травка погибла. Набухшие и уже готовые распуститься бутоны остановили свой рост – решили подождать до лучших времен. Птахи съежились и попрятались кто куда по разным закоулкам.
И вот новая оттепель. Вновь ласково пригревает солнце. Но не радуется уж сердце теплу: неужели все повторится? Неужели опять наступит зима и все погибнет?
Когда же ты придешь, долгожданная весна?
Две собаки
Жили-были на белом свете две собаки. Одна была ласковая и добрая. Она свободно бегала по улицам, при виде детей виляла хвостом, на прохожих не обращала никакого внимания, впрочем, как и они на нее.
Другая сидела на цепи и мечтала о свободе и о том, как перекусает всех тех, кто ее на эту цепь посадил. Табличка над ее конурой гласила: «Осторожно! Злая собака!» И правильно предупреждала: собака и впрямь была злая. Прохожие обходили за километр ее конуру. А когда пес рвался с цепи, натягивая ту до предела, и лаял, брызгая слюной, люди шарахались в сторону и пугались до смерти.
Когда нашелся добрый человек и отпустил беднягу, то первое, что она сделала – искусала своего избавителя, а потом всех, кто попался на пути. Что ж: пришлось вновь посадить ее на цепь, а чтобы не очень злилась – бросили вкусную кость.
Марионетка
Жила-была на свете марионетка. И вот в один прекрасный день ей надоело послушно выполнять чужие приказы. Она поднатужилась и сорвала ненавистные путы с рук и головы. А с ног не смогла – силенок не хватило – очень уж веревочки были крепки.
Хотела было марионетка пойти туда, куда ей душа велела, но нет – путы не пускали. Бедняжка как ни крутилась, но ничего сделать не смогла. Ноги связаны – не сдвинешься ни вперед, ни назад.
Тонкие веревочки, а разорвать не в силах! Как ни напрягалась марионетка – без толку: крепко держат старые путы.
Глас вопиющего в пустыне
Оказался я однажды в пустыне. Рядом – никого. Кругом – пески, пески, пески. Где-то вдалеке возвышался одинокий саксаул, да мимо катилось гонимое ветром перекати-поле.
«Люди! Где вы? Помогите!» – закричал я, но на мой зов никто не отозвался. Лишь ветер шумел в ушах, да где-то высоко летел самолет. Горло пересохло, песок забился в рот. Ужасная жажда! И нигде ни одного колодца!
Вдруг вижу: идет караван – люди, верблюды с поклажей. Кинулся было я к нему, но караван в один миг растворился в воздухе. Мираж! И не от кого ждать помощи, ласкового, доброго слова.
Пустыня в многолюдном городе миражей!
Лев и шакал
Жили-были в диких непроходимых джунглях царь зверей лев и его преданный слуга шакал.
Беспощадный лев наводил ужас на всю округу, пожирал в одну минуту всех, кто попадался ему на глаза. Не брезговал ничем: увидит детеныша – слопает и детеныша. При этом частенько самые лакомые кусочки перепадали шакалу. Тот был на седьмом небе от счастья.
А за это шакал всячески помогал своему хозяину: вот, – докладывал, – зебра о тебе анекдоты рассказывала; вот заяц, он отказывался, трезвенник проклятый, за твое здоровье выпить; вот жираф, этот вообще обнаглел – видит дальше, чем лев. Надо бы ему шею укоротить.
Без шакала лев был как без лап.
Однако случалось, что и шакал попадал под тяжелую лапу хозяина в неловкую минуту. Тогда убегал он к далекому озеру, зализывал раны и жаловался крокодилам на свою несчастную жизнь и горькую судьбину. Крокодилам, им что: они в воде, им и царь зверей нипочем.
Но вот лев состарился: зубы стали не те, да и глаза тоже, и в конце концов лев тяжело заболел.
Осмелели звери. Над больным и немощным хозяином потешались все кому не лень. А больше всех потешался шакал. Он обзывал льва драной кошкой, пинал его ногами и даже как-то раз помочился на него, что вызвало бурное одобрение злопамятных обитателей джунглей. Лев не выдержал издевательств и издох.
И что же шакал? Он нашел себе нового хозяина: царя природы – человека!
Душа навозного жука
В отвратительной и вонючей навозной луже жил-был вонючий жук. И не нравилась ему его родина, он ненавидел ее всеми фибрами своей прекрасной и чистой души.
Он действительно не был похож на других своих собратьев. У жука была нежная, тонкая, светлая душа, как ни у кого другого. Естественно, и мечтал он о высоком и божественном, часто несбыточном. Ему страстно хотелось превратиться в прекрасную бабочку и порхать, порхать над морем удивительнейших, ароматнейших цветов и ни о чем не думать, кроме как о возвышенном и прекрасном.
А жизнь шла своим чередом. Другие жуки копошились, суетились, думали о потомстве. Наш жук не копошился, не суетился, не думал о потомстве – он был выше этого! Его не касалась мир-
ская суета, – он медленно, но верно старел. Тем более что его хата в этой гадкой навозной луже была самая крайняя.
«Так жить нельзя!» – думал он и продолжал жить дальше так же, как жил. На краю гадкой вонючей навозной лужи. Обыкновенный навозный жук.
Тигр-демократ
Много на свете живет тигров, но все они злые, свирепые и прожорливые. Однако в семье не без урода. То ли мутация из-за радиации произошла, то ли помогло хорошее воспитание, то ли сытое пропитание и счастливое детство – одним словом, появился в джунглях добрый тигр. Не только добрый, но еще к тому же умный и образованный.
– Я отстаиваю общечеловеческие ценности, – заявил тигр. – Общечеловеческие ценности превыше всего!
Но вот незадача – звери вокруг не были людьми, и, следовательно, эти ценности для них – что для рыбки зонтик. Один наивный зайчишка, уверовав в доброту тигра, усомнился:
– А как же закон джунглей? То бишь общезверские ценности? Ведь законы природы нельзя отменить.
После такого хамства всякой доброте приходит конец, да и добрым тиграм есть что-то надо. Не впроголодь же жить, не помирать же, в самом деле, из-за своей природной доброты. А заяц тоже хорош – нашел что защищать! Короче, съел тигр длинноухого. И поделом косому – не возникай против демократии.
А на ужин попалась косуля, которая возьми и ляпни полосатому, что, мол, общечеловеческие ценности должен отстаивать человек, а не тигр, каким бы добрым он ни был.
– Ты подавляешь инакомыслие! – вскричал тигр в праведном гневе.
Вкусная оказалась косуля.
– Эх, не понимает меня никто, – огорченно вздыхал полосатый.
Ну и слава Богу – если б все его понимали, кого бы он кушал?
Николай Калягин
Сказка
В некотором цеху было чересчур много начальства, в том числе сидел заместителем один хапуга, мещанин. Он только требовал с людей, а сам ходил как попало, бывало, совсем не выйдет на работу. Предположим, он заявляет: «Уезжаю сейчас на совещание», – как ты его поймаешь? Тебя и охрана не выпустит; во-вторых, он на машине. А с рабочих спрашивал дисциплину! И доставал одни финские вещи: как обои, моющиеся унитазы, несгора-
емые шкафы и кресла. Понял, какое дело?
У него вырос сын по имени Володька. Такая жизнь, где все строится ради вещей, отбивала у него охоту учиться в школе. Он же все это видел своими глазами, что отец нечестный, и только ради матери терпел это дело.
Бывало, отец спрашивает: «Что получил?» – оказалось, опять двойка или единица. Он тогда начинает пугать Володьку, что, мол, не достигнешь того благосостояния, будешь до самой пенсии мести улицу, – но Володька ему правильно отвечал, что у нас в стране труд дворников является почетным. И любой труд.
В школе тоже следили за этим делом. Заметили, что Володька начал неважно учиться, прикрепили отличницу из другого класса. Стала к нему ходить. Зайдет в прихожую, а на ней эти джинсы за сто рублей, и сапоги австрийские, и модные туфли, и чего только нет! Разве это порядок? Сама ни копейки еще не заработала – одевает такие вещи на улицу и в школе ходит! А это папочка с мамочкой стараются, наряжают дочку – она и рада пофигурять. Нацепит на себя дорогие вещи и идет помогать к Володьке.
Бывало, отец говорит ей: «Помоги, главное, с дробями», – а сами уйдут с матерью в кино или в лес, чтобы не мешать.
Володька сначала подтянулся, встречал-провожал эту девицу, сумку ей носил, хорошо относился, но потом раскусил ее, что собирается поступать в торговый техникум после десятого класса, – сразу потерял к ней уважение.
А ее родители, когда спохватились, что такое дело, – им это уже ничего не дало. Ну, поскандалили, отвели сердце; ее отец отцу Володьки разорвал на горле рубашку. С самого-то Володьки взятки гладки – несовершеннолетний подросток, такой же, как и она. Пришлось им утереться.
Дочку свою из этой школы забрали, перевели пока в вечернюю. А сами виноваты, нечего было покупать джинсы за сто рублей.
К Володьке отец так и подошел в рваной рубашке, спрашивает у него: «Что ты думаешь дальше делать?» Тот ему отвечает: «Не могу себе этого простить! Папа, ведь из-за меня пострадал человек, пускай даже непорядочный. Я вижу только один путь, чтоб это исправить».
«Какой путь?» – отец говорит.
Володька предлагает: «Заберите меня тоже из школы. Тогда все будет по-честному».
Тогда отец в первый раз начал его пороть, выпорол до мяса. Когда устал, говорит: «Будешь учиться». Мать хотела заступиться, так он на нее закричал, не пустил к сыну. А Володька в прихожей, где была встроенная кладовка, прямо в эту кладовку и забился. И залез. Думает: «Сбегу ночью или дом подорву», – ребеночьи еще мысли. Чуть не заснул, но потом слышит: разговор за стенкой, два голоса. Один грубый голос, другой тихий. Понял такое дело?..
А ничего ты не понял! Володька – тот сразу сообразил, что за стенкой, откуда велся весь разговор, – там не было никакого помещения. Простая улица на десятом этаже. И тогда он утроил свое внимание.
«Что это был за шум?» – грубый голос спрашивает.
«Так, пустяки. Нашего Володьку отец выпорол».
«Дурак ваш Володька! А ведь мог страшную силу себе забрать. Только это секрет, где ему...»
И тихий голос допытывается: «Секре-е-ет? Небось так, глупость какая-нибудь? Гантели, может быть?» – «Вот и видно сейчас, что ты дура. Гантели... Не гантели, а это надо сперва взять сталь №45 и сделать такую перекладину, на которую подтягиваются. Но одно это ничего не даст, еще надо правильно начать». – «Не каждый день годится?» – «Поняла, ты смотри!» – «А какой день годится? Вы скажите, какой?» – «Если только церковный праздник пересекается с пролетарским – в такой день надо начинать. Как скоро произойдет в один день: и Пасха, и 22 апреля. Но надо целый год подтягиваться на перекладине». – «Хм, не так сложно... И что это даст?» – «Ничего не дает, если не знать, сколько раз». – «А сколько? Вы скажите, сколько?»
Тогда грубый голос ответил в последний раз: «Пятнадцать раз. Пятнадцать утром и столько же вечером. Через год стираешь в бараний порошок любого соперника...»
Володька все это припомнил, на другой день просит отца:
– Что это такая за сталь №45? Ты бы мне принес посмотреть палочку этой стали.
– А это, – отец отвечает, – является самая лучшая сталь, – рад-радешенек, что у сына начали проявляться серьезные интересы.
Вот он сделал из этой стали турник и целый день подтягивается, – но он все исполнял, как было сказано! Бывало, мороз на улице – ну, он тогда наденет рукавички, а все равно подтягивается пятнадцать раз. И прошел год.
Тогда приходит из школы учительница и говорит отцу: «Где ваш Володя?»
Отец не узнал, что это учительница, и отвечает ей: «Мой Володя находится на занятиях в школе, скоро придет. Хотите подождать его?»
Тогда она говорит: «Извиняюсь, но только он не появлялся в школе с прошлого года. Мы его исключили из школы». И поскорее ушла.
В это время и Володька возвращается домой. Открыл дверь своим ключом, слышит – его отец говорит: «Скорей бы пришел, стану его бить». Мать просит, чтобы он не делал этого дела. А он расшумелся на нее, кричит: «Это ты! Это ты! Ты во всем виновата! Дура безмозглая! Кура!»
И Володька заходит (а как раз исполнился один год с того дня), и только отец к нему подбегает с пеной на зубах, он его – раз! Этот и сел на пол, и сидит. Только жену к себе зовет: «На-дя... На-дя...» – сразу позабыл, что и дура!
Но между прочим, я не считаю, что Володька так уж хорошо поступил, когда стукнул по морде отца. Какой ни есть непорядочный, но для Володьки это был его родной отец.
Но он заступался за мать! В этом возрасте, когда молодежь тянет из родителей деньги на магнитофон или джинсы, Володька уже являлся защитником для матери.
Значит, учиться он больше не захотел, уехал к тетке в деревню. Лето отдохнул, а осенью, когда вернулся домой, то сразу поступил на работу! Но тоже не просто так, а нарочно нашел такую работу, которая бы меньше понравилась отцу. Короче говоря, поступил в универсам грузчиком.
А там был директор – вот это хапуга! У него вся торговля велась через пожарный выход, а зайдешь в главную дверь – тебе простого хлеба не продадут. Нагрубят или скажут: «Сегодня еще не поступал», – как ты их проверишь?
Вот он начал подмечать, что у Володьки своя голова на плечах, что он насквозь видит его махинации, и думает себе так: «Хорошо бы прижать этого паренька...» А никак! Работает человек за двоих, грузит это дело, соответствует должности.
Тогда он вызывает по телефону свою родную дочь: «Бери такси, приезжай». Ну, она заходит в магазин, спрашивает: что случилось? А страшная! Эти кольца на ней, вся в золоте, волоса нечесаные, рожа немытая в три слоя крашена-перекрашена, тьфу! Директор говорит: «Подложи ему там баночку икры, пока я за милицией сбегаю». А той ничего не стоило погубить рабочего парня! Сразу идет к нему, начинает эти заигрывания: закурить, прикурить и так далее...
Вечером Володька выходит с отдела – его уже дожидаются. Уже и машина с решетками стоит. «Показывай, что в сумке». Раскрывают – а там ничего нет! Может быть, самоучитель для грузчиков, самое большое – рукавицы, а где же икра? Икры нет. Директор говорит: «Ты почему не сделала?» – «А он смотрел, завтра сделаю». Идет к Володьке опять.
После этого как ни проверят сумку – снова то же самое, пустой номер. Над директором все смеются! Он спрашивает: когда, мол, закончится наше дело? И тогда родная дочка ему говорит: «Сразу-то я не хотела огорчать, а вообще, понимаешь, придется мне выходить замуж за Володьку».
Понял, какое дело? Единственная дочь – он же не в силах ни в чем ей отказывать! Вызывает к себе Володьку.
Говорит:
– Ты чем собираешься кормить семью? С погрузкой кончай! Запиши этот телефон – пройдешь без экзаменов в зуболечебный институт. Здесь тебе ключи от машины, ордер на квартиру... Деньги клади в сумку. Когда уйду на пенсию, весь магазин вам оставлю. Вопросов нет? По рукам, что ли?
– Не... – Володька ему говорит. – Мне в ноябре в армию. Спасибо вам, конечно... Не.
– Про армию забудь!
Володька видит: дело плохо. Пообещал, что женится, вы-
брался кое-как наружу – и давай бог ноги. Прибегает в военкомат. Так, мол, и так, товарищи дорогие, выручайте!
«Действительно, – ему отвечают, – сверху на твое имя уже спущен белый билет. По закону мы ничего не можем помочь. Но мы его нарочно станем оформлять помедленнее. Это в наших силах, а до тех пор билет не имеет своего значения... Там под окном стоит воинский эшелон – давай, чеши на него. Если успеешь уехать – твое счастье».
Володька прибежал, забился в угол. Пока стояли десять минут, два раза приходила комиссия, чтобы только снять его с поезда. Штаны с лампасами, бумаги – всё как у настоящей комиссии. Ты понял, какое дело! Володька издалека поглядит на их бумаги, как крикнет: «Где круглая печать?» – и ногами, ногами отбивается прямо по мордам... Насилу уехал.
Но уже, конечно, никаких десантных или там бронебойных частей Володьке не выгорело – отвезли его за Полярным кругом в строительный батальон. Другой бы приуныл, только не Володька. Ему с его силой легко было служить. А работать Володька в универсаме научился.
Только первое время старики пытались над ним подшучивать – Володька их быстро отучил от этого дела, а дальше смотрит: на два года всё у него в руках, работа интересная, на свежем воздухе – и стал помаленьку зазнаваться.
Там рядом с их частью стоял поселок, где жило гражданское население, моряки и рыбаки. Иной раз и Володька ходил на стройку внутрь этого поселка. А рыбаки, наоборот, постоянно отсутствовали дома в поисках рыбы. Понял, какая штука? Короче говоря, их жены, которые оставались в поселке, не всегда соблюдали это дело.
И вот однажды испортился в море один корабль. Он не успел далеко заплыть, и начальство этого корабля не стало никого оповещать, чтобы ему не попало за это дело, а потихонечку отправило за борт одного старшего механика за запасными частями. Вот он приплыл на катере и видит, что на берегу уже вечер: все закрыто. А с ним было человек пять младших механиков. Он и предлагает им: «Поехали ко мне домой. Погуляем до утра, а утром заберем со склада эти части».
Вот он приводит их, открывает дверь своим ключом и видит такое дело. И конечно, Володька тут здорово пострадал за свое баловство. Хотя могло ничего не быть, но жена механика сдуру выбежала на балкон и стала звать: «Помогите!» Взбаламутила соседей, кто-то один позвонил в милицию. Володьку и отвезли куда следует. Дают ему протокол: сломано стульев на такую-то сумму, у старшего механика сломано четыре ребра... Судимое дело!
Вот Володька сидит под замком, горюет и не знает, что ему будет. И наверху молчат, как будто воды в рот набрали. Не судят, на допросы не вызывают, ничего. И за это время Володька успел припомнить всю свою жизнь. И он осознал, в чем заключались его ошибки. И слово дал, что больше не допустит этого дела.
А наверху молчат, потому что туда приехала комиссия из Москвы. Вызвала Володькиного начальника и говорят: в двадцать четыре часа!.. Что ты себе позволяешь? У тебя в части находится солдат, который по состоянию здоровья не жилец на белом свете. Нам известно про него. Жив ли он, и почему вы допускаете это дело?
Ты понял?! Они это Володьку имеют в виду.
Его начальник просто не знает, за что хвататься. Надо судить Володьку за драку, надо комиссовать, надо писать объяснительную записку – все за двадцать четыре часа. А ничего не успеть! Вот он посмотрел в окно, думает: сигануть, может быть, вниз? – а там по сопкам движется к штабу наподобие как дымок. Ближе подъехало – нет, не дымок. Стало видать, что грузовик. И вылезает из грузовика такой пожилой полковник с седыми усиками – главный тренер всей армии по вольной борьбе. Ты понял? Бывает еще классическая, потом японское джиуджитсу, бывает национальная – ну а он по вольной борьбе. Такой Старченко, Иван Иванович. Отличный мужик! Повсюду ездит на одном грузовике. За его заслуги ему двести раз предлагали «Чайку», тогда он наложит резолюцию: «Нам хватает. Передать медсанбату», – и ездит обратно на грузовике. Не любил это дело.
Узнал про Володьку, сразу командует: «Привести ко мне».
Приходят к нему в гостиницу вместе с Володькой. Старченко только глянул опытным глазом: «Батюшки-светы, – думает. – Самородок!»
– Вы свободны, – конвою указывает на дверь.
Накормил Володьку, положил отдыхать к себе в номер.
Сам тоже прилег, но, ты понял такое дело, – не может за-
снуть. Немного полежит, покрутится – никак! Опять встанет, походит на цыпочках около Володьки, а как пощупает ему мышцы – обратно его кидает в жар! Пойдет, выпьет стакан холодной воды из-под крана, приляжет на коечку... Ну, не заснуть!
Утром спрашивает у Володьки:
– Чем заниматься-то думаешь после армии? Будешь до пенсии механиков крушить или все-таки метишь повыше?
– Повыше... – Володька засмеялся.
– А если повыше, – Старченко говорит, – то я тебе предлагаю заняться вольной борьбой.
Володька застеснялся: мол, получится ли? Все-таки возраст упущен... И, наверное, очень трудные правила?
– Правила довольно свободные, – Старченко говорит. – Отсюда и название: вольная борьба. Ниже пояса не трогать, ногами не бить. Иногда можно подножку. Кусаться, царапаться – вот это категорически запрещено. Да я тебе сейчас покажу на месте.
Отвел его в зал, стал показывать приемы... Что за черт! Володьке если один раз показать, он на десять ходов вперед все понимает. Талант, самородок. А там сбоку занимались перворазрядники, которые по восемь, двенадцать лет изучали это дело. Старченко и предлагает Володьке: «Не хочешь попробовать? Вон тот, в рыжих трусах, – видный парень. Чувствую, покрепче тебя будет».
Поставил их вместе, посвистал: не успел слюни вытряхнуть из свистка – уже этот лежит, маму вспоминает. Отобрал нового перворазрядника – готово, та же история.
Те, которые остались перворазрядники, сгрудились около стенки. Тренер среди них отобрал одного, более крупного, и предлагает Володьке: «Возьми этого», – а Володька наморщился: «Знаете, Иван Иванович, давайте всех!»
Ты понял, какая штука? И пошел он, и пошел... Ни одного разу не запнулся, пока полностью не прошел это дело. Два последних в раздевалку побежали, так Володька из раздевалки вытащил их и поборол начисто.
В эту минуту еще двое приходят из столовой, – но такие, слушай, крепкие парни! Идут сразу к гантелям, на Володьку – ноль внимания, фунт презрения. Совершенно такие непроница-
емые, наглые люди.
Старченко шепчет: «Этих тебе не взять. Эти – мастера спорта».
А Володька говорит: «Привяжите мне одну руку», – и выходит, ты понял, с одной рукой, и побросал обоих! Старченко-тренер протер себе глаза, говорит: «Теперь не до шуток! Садись на самолет, полетели в столицу нашей Родины...»
Прилетают в столицу, Володька и там начал всех обыгрывать. Никто не может опомниться! «Кто такой? Откуда?» Старченко ходит, только посмеивается в свои усики. Новый грузовик получил под это дело – вывозить на соревнования Володьку. Ему кое-что получше предлагали, он отказался. «Этого, – говорит, – добра мне не надо. Мне, как обычно, грузовик».
Оформил это дело и предупреждает Володьку: «Сегодня ляг пораньше, поспи. Предстоит финальный матч за звание чемпиона Советского Союза». А Володька отмахивается: ладно, мол, слыхали уже... Думает, дурачок, что стал умнее своего тренера.
Ночь целую проболтался по Москве – раньше-то не приходилось бывать. Увидал кремлевские куранты, мавзолей, ВДНХ обошел снаружи... Утром приезжает на такси прямо в Дворце спорта. Старченко-тренер его встречает, белый, как мел: «Что ты наделал, Володя?!» «Ладно вам, – этот дурачина отмахивается. – Сейчас узнаете... Который противник? Вон тот? А что, русского не нашли?»
Стоит, действительно, грузин по фамилии Кикаберидзе. Огневой парень! Но хитрый, ты понял такое дело? Набрал в рот подсолнечное масло, судья это пропустил; он свое масло потом выплюнул на ладонь и себе по бокам размазал – короче говоря, создалась видимость пота.
А Володька к нему подбежал, схватил, только начал перегибать пополам – этот скользкий, как мячик, – и выпрыгнул из рук. Володька и упал на коленки. Судья посвистал – одно очко в пользу Кикаберидзе. 1:0.
Ну, дальше и рассказывать нечего: Кикаберидзе бегает по сцене, «Сулико» свое распевает во все горло, в руку себя чмокает масляную – воздушные поцелуйчики... А Володька сзади пыхтит – не может достать! Ночь-то не спал целую! Так время матча и прошло – сколько там положено, два тайма? Объявляют того чемпионом.
Володька в слезы! Его с успехом поздравляют, вручают большую серебряную медаль, а он только просит у тренера: «Иван Иваныч, простите... Иван Иваныч, этого не будет... Иван Иваныч, я больше никогда...» – сразу поумнел от этого дела! Тут еще Старченко подливает масло в огонь: «Парень ты еще молодой, – говорит, – еще наверстаешь. Ничего! Пускай уж в этом году Кикаберидзе съездит за тебя на чемпионат мира». А потом говорит: «Свое последнее промасленному грузину отдать – это по-нашему, по-русски. Добрый ты парень, Володя, как я посмотрю!»
Володька еще горче заплакал, а Старченко продолжает его воспитывать:
– Плохо одно, – говорит. – Вот на этом чемпионате, который произойдет у него дома, в последний раз выступит непобедимый борец Олрой Хохрой. Уходит Хохрой в профессионалы! И не придется тебе с ним побороться, Володя, вот что жалко...
Володька за голову хватается, тут же Старченко тренер пожалел его, говорит: «Ладно, не вешай носа. Думаю, что ничего еще не потеряно...» И в ту же самую минуту судья, который судил финальный матч, прибегает назад со словами:
– Дорогие товарищи, пять минут назад Кикаберидзе сломал свою ногу.
– Так-так, – Старченко отвечает. – В «Метрополе» сломал или в другом подобном месте?
– В «Метрополе». Лезгинку танцевал, налетел на столик... Вы согласны выступить на чемпионате мира? – уже к Володьке вопрос.
Конечно, Володька на седьмом небе: согласен.
– В этом случае подпишите бумагу.
Открыл такую папочку, достает расписку: «В случае чего, прошу никого не винить». И место для подписи. Володька расписался. Тогда судья приглашает: «Пожалуйста, полезайте в мою машину. Она вас доставит на аэродром».
По дороге Старченко улыбнулся, подкрутил усы и говорит Володьке потихонечку: «Ты понял это дело? Оценил политику Кикаберидзе?» Володька спрашивает: «Где? Какая политика?» «Ладно, не вертухайся, – тренер Старченко говорит. – В самолете я тебе все объясню».
Пока летели до Америки, Старченко объяснил Володьке, что Кикаберидзе нарочно повредил себе это дело. Зачем? А вот, не захотел поехать на чемпионат мира, попросту сказать – струсил. На последнем-то подобном чемпионате Хохрой насмерть задавил трех китайцев. Правда, китайцы щуплый народ. А за советского парня, если только удастся убрать, ему обещана премия три тысячи долларов. Уже и в банк положена эта сумма – только убери с дороги.
Про Хохроя Старченко начал рассказывать – гиблые факты. Во-первых, он и на человека не похож: весит четыреста кило, годами не моется. И при этом как фашист жестокий. Понял такое дело? Когда к бою готовится, никого к себе не подпускает. Закроется на ключ и ест за четверых сырое мясо, живую рыбу жрет – на все идет, чтобы усилить свою тяжесть. С китайцами как было? Только судья посвистит, что можно начинать, этот китаец подходит поздороваться, ручку свою подает культурно – Хохрой ничего, берет. А сам не выпустит уже, ты понял, какая штука? Судья свистнул – он его притягивает к себе потихонечку: иди, иди сюда, – и валится на него сверху, и давит пухом. Трех задавил.
Когда Володька со своим тренером прилетели в Америку, первым делом они видят на всех заборах поклеенные афиши. Написано, ты понял, по-русски: «Русский коммунист капут», «Хохрой чемпион» – и тому подобная агитация. И всюду этот дым, очень испорченный воздух... В гостинице у них спрашивают: «Как желаете отдохнуть с дороги? Можно на экскурсию, хотите? Там воздух чище. Хотя, как это говорится по-русски: перед смертью – ха-ха-ха! – не надышишься?»
Володька бровью не моргнул, тренируется у себя в номере. Подтягивается, рано ложится. Телевизор ихний даже не включает.
Одного болгарина победил, из Болгарии, второго кубинца – с Кубы. Вышел в финал.
Старченко тренер при нем дежурит неотлучно, днем и ночью. Разрабатывает свою стратегию на финальный матч. Осталось недолго, уже завтра. Вдруг вечером постучал официант: «истер Старченко? Там вас Москва вызывает к телефону, пройдемте». Он и поверил этому! Закрыл Володьку на ключ, побежал разговаривать с Москвой.
Но только Володька посидел один полминуты, вдруг слышит – какая-то незнакомая личность открыла дверь своим ключом и просачивается к нему в номер! Ты понял, какая контра? В одной руке сжимает три тысячи долларов, в другой руке – бумагу, нашу советскую бумагу с круглой печатью. «Мы обладаем документом! – кричит на всю гостиницу. – И этот есть подлинный документ! – тычет Володьке в нос круглую печать. – Вы есть смертельно больной человек! Ваше правительство послало вас на такое дело... Нехорошо! Нарушены права человека. Мы вас просим взять на лечение эти три тысячи, если, конечно, вы попросите сначала политическое убежище...»
Володька ничего не отвечает, терпит. Даже плюнуть нельзя в его сторону – могут использовать это дело для подрыва отношений. А незнакомая личность дальше наворачивает, провоцирует на драку: «В Москве вам не вылечат вашу болезнь. Даже если Олрой вас пощадит, все равно вы обречены. Только американская медицина может победить вашу болезнь...»
Хорошо, что Старченко вернулся, отогнал этого прохвоста. И рассказывает Володьке: «Москва, как же... В Америке существует деревушка с подобным названием, вот оттуда и звонили. Спросили у меня: не куплю ли лавку со скобяным товаром за три тысячи... Дикость, средневековье какое-то!» Тогда Володька ему все рассказал.
Старченко и руки опустил. Говорит: «Володенька, ты об одном помни: завтра в любом случае полетим домой. А дома на рыбалку поедем, станем уху варить... Володька! Об одном тебя прошу: думай все время про рыбалку. Ну и не забывай, конечно, заготовку нашу тактическую».
Какая заготовка? Сейчас узнаешь.
На другой день утром приезжают они в спортивный зал. По всей дороге афиши, уже новые: «Русский инвалид, прости Хохроя» – но тоже по-нашему написаны. Дым стоит коромыслом, испорченный воздух. Машины носятся. Рабочий люд в противогазах сражается с полицией. А зал битком набит под самую крышу! Народу тысячи и тысячи. А на полу, обрати внимание, постелен ковер!.. Богатая страна, не знавшая бомбежек, – они там ничего не жалеют для этого дела.
А по ковру, ты понял, ходит Олрой Хохрой – страшный! Как будто свинья идет на своих задних ногах. Из груди борода растет. За ним на задних лапках скачет его тренер Рабинович, изменник Родины... Что на трибунах делается! Свисту! Рёву! – Приветствуют своих любимчиков.
Судья Володьку повел, шепчет ему на ухо: «Русский инвалид, сдавайся!» «Скорая помощь» оставлена на виду, гробовой автобус проехал, и даже – ты понял, какое дело? – венок от универсама, где Володька начинал, выставлен нарочно в окошке.
Хохрой стоит, подмигнул кровавым глазом, ручищу свою подает, – а Володька подскочил, шлепнул его по ладошке и делает как под козырек! Судья бежит: «Это что такое за хамство? Давай здоровайся!» А тут и Старченко тренер подлезает под канаты со своей зеленой книжечкой...
Что за книжечка? Да черт ее знает – первая попавшаяся! И начинает судье вкручивать: «...В России такой обычай... С иностранцами запрещено здороваться за руку... Пожалуйста, убедитесь: статья 14, пункт «В». А раз есть национальный обычай, то судья ничего не может возразить. Взял для вида книгу, полистал: еще на обложке разобрал некоторые буквы: «Учпедгиз. РСФСР», а что там дальше и какая статья – ни бельмеса не понимает.
Машет рукой: ладно, мол, начинайте. А Хохрой растерялся! Видит, что его тактику раскусили, легкой победы не будет. Ему бы на месте стоять – что с ним сделаешь? Руки длиннющие, до морды не допрыгнешь, – а он психанул и полез на Володьку.
Сошлись на середине ковра, поднажали – ни один не дрогнул! Только видит Володька – не устоять ему. Борода вонючая набилась в рот. И без того нечем дышать, а сквозь бороду – послед-
ний кислород отсекается... В ушах у него зазвенело, упал Володька... Но Хохрой, ты понял такое дело, перелетел через него с размаху да еще башкой своей глупой об пол ударился из последних сил. Но сразу перегнулся назад, схватил что поближе к рукам (показалось ему, что Володькину пятку) и: «Ам!» – как ножом отрезал, скусил... Судья отвернулся: «Гут. Гут. Всё по правилам». А Старченко тренер как закричит на весь зал: «Ура-а-а! Наша взяла!» Ты понял? Это он впопыхах, да еще башкою ударившись, свою собственную пятку откусил!
Лежат рядом... Хохрой и Володька, оба лежат. Судья считает: «Раз. Два. Два с половиной», – ногой подпихивает Хохроя: вставай, мол! Это по вольной борьбе такое правило: кто не сумеет встать при счете «9», – он проиграл.
Лежат оба... «Кап-кап», – у Хохроя гной капает из пятки. А Володьке кажется, что дождик... Думает: «Зачем я лежу? Надо вставать, Иваныч ждет на рыбалку», – и, ты понял, не может встать.
А судья считает: «Семь. Семь с половиной», – и уже открыто, по-наглому, брызгает на Хохроя нашатырем!
Вдруг наши туристы на трибунах запели, и хорошо так, дружно завели, все пять человек: «Вставай, поднимайся, рабочий народ...» – и, ты понял такое дело, – услыхал Володька! Думает: «А... Вот и ВДНХ открывают, надо идти». Встал Володька. Качается, но стоит! Стоит, сукин сын!
Трибуны стихли, мертвая настала тишина. И было слышно, как кряхтит судья, пытаясь неподвижного Хохроя за майку приподнять. Но эта тяжесть ему не поддалась! Порвалась майка! Он сам упал! Стоит один Володька, и... В общем, оркестр ихний, американский, нехотя, как из-под палки, заиграл гимн нашей Родины.
Осталась ерунда рассказывать. Володька с тренером вернулся в Москву, на рыбалку смотались... В институт Лесгафта Володька поступил, на второй курс. Получил все, что ему полагалось: квартиру, машину. Кстати, женился! Хорошую девушку взял, тоже пловчиху из ЦСКА. От матери пришла телеграмма: развожусь с отцом, желаю счастья. Послал ей вырезок про себя целый мешок. Написал: если, мол, народятся внуки, то тебя, старую, выпишем в Москву. Короче говоря, готовься...
Нет, правда, больше нечего рассказывать... Парень! Живет в Москве, готовится, тренируется. Все нормально у него, как и должно быть.
Андрей Селин
Заметки начинающего бухгалтера
Утром хозяин привел меня в административную комнату известного в городе магазина и представил собравшимся там. Собравшимися были: вся из себя дама Элина, два модных субъекта Макс и Влад...
Остальные несколько штук разного пола пока неизвестны. Одна длинноногая штучка начала яростно оглаживать цветные перышки на башке – возможно, клюнула.
Хозяин отбыл на мою прежнюю службу – он и там хозяин. За какие достоинства произвел меня из грязи в князи – предстоит выяснить.
Аборигены сбросились новобранцу – кто чем мог. Влад, пыхтя, притащил со склада большой картонный короб – стол. Элина благосклонно придвинула деревянный ящик – для сидения. Макс широким жестом кинул на короб перекидной календарь. Старый, но с афоризмами К.Пруткова. В прошлом веке жил такой прикольный трехголовый дядька. Что там у него? «Держись начеку».
Пообещали дать компьютер и сделать из меня профи. Посадили у окна, прямо через стекло мороженщица. Солнце, гад, печет. Но это на улице, внутри колотун. А снаружи один хмырь покупает мороженое. Откуда я знаю эту рожу? Но пора и за дело.
Что-то я должен сделать с этими бумагами на своем коробе. Не знаю пока, что. Справа листать мешает закипающий на подоконнике чайник, слева – любопытные взгляды. Не забыть, дебет и кредит – разные вещи. Нетто и брутто – кажется, тоже.
Что-то новенькое. Тип в пестром джемпере Влад спрашивает насчет ставки акцизов. Дал ответ. Другой тип в белом джемпере Макс запрашивает забалансовые счета. Нашел. Интересно, почему все торговые фраера в джемперах? А мать для солидности напялила на меня пиджак. Тут Элина за спиной поинтересовалась подробностями учета расчетов с векселями. Ну, держись, дебет-кредит! Чайник одобрительно забулькал.
Вот, наконец, тип в пиджаке, но с клюшкой. Это пришел сторож. Домой явился задубевший от холода, но с обгоревшим ухом. Мать на радостях в честь первого рабочего дня подарила огромные деревянные счеты. На фига они мне?
Что там с утра у Пруткова? «Принимаясь за дело, соберись с духом». Еще не дали письменный стол и компьютер, а уже грозят налоговой проверкой. Где же обещанные ноу-хау? Запротестовал. Дайте для начала хотя бы нормальный стул и ручку с бумагой. Уже три дня всю базу данных держу в мозгах. Сколько можно? Среди прохожих за окном никого не признаю, даже мать родную. Притащила мне счеты и повесила на гвоздик. А также мороженое на обед. Издевается, что ли? В нашем погребе обедать мороженым?!
С утра один. Остальные разбежались на презентации-пролонгации-брифинги-ланчи и другую муру. За окном печет, но у нас по-прежнему колотун, поэтому я в джемпере. Явились ожидаемые и обожаемые налоговички. В отсутствии своих подсуетился и принял представительские меры. Комиссии предложена отрава под названием «Нескафе». Побеседовал в развлекательных целях. То же, но в служебных целях. Разное... Вместо сортира отвел в примерочную. Юмор оценили, вышли со сверточком. Поучил играть в покер.
С новым назначением пришли поздравить с прежней работы. Пить отказался. Озябшие налоговички с удовольствием заменили меня. На закусь пошло не растаявшее с вечера мороженое. Мне достался кофе. Успели сыграть партию в покер.
Присутствуют те же и вернувшееся начальство. Присутствующий «я» задницей ощущаю гвозди на ящике. Не могу встать и принести документы для проверки. Когда, наконец, мне дадут стул?
В утешение листаю календарь. «И мудрый Вольтер сомневался в ядовитости кофе». Его бы нашим кофе напоить. Вмиг отсомневался бы.
Вялотекущий флирт. По чьей-то наводке прибыла жена Влада и угнала комиссию к чертям собачьим. В свою очередь, изгнание всех сторожем с клюшкой. Успел показать Владу афоризм: «Женатый повеса воробью подобен».
С утра озадачен. «Одного яйца два раза не высидишь». Что бы это у друга Козьмы значило?
Торжественно вручили дырокол и калькулятор. Понемногу богатею. Пока вручали, сидящая позади Элина заметила, что брюки мои на заднице все в дырочках. Дыроколом продырявил штаны спереди. Для симметрии. В своих далеко бредущих планах я выше дыроколочных уколов.
Принтер Элины упорно распечатывает вместо накладных какую-то обнаженку. При нашей вечной мерзлоте это извращение. Элинку все нервирует, раздражает, расслабляет, и она кидает греть свои кости где-то на побережье Африки. С удовольствием побывал бы там с десяток лет назад, когда материк спился по случаю успеха сборной Камеруна на чемпионате мира по футболу.
Короб отдал в распоряжение налоговичек, а сам перебрался в угол за стол Элины. Без хозяйки по-страшному стал виснуть компьютер. Мордобой в качестве лечебного средства не помог. Зато среагировали счеты на гвоздике. К счастью, под ними находился только я.
В связи с временным отключением всех счетных механизмов внутри и вокруг меня, до конца дня разгружал на складе «КамАЗ» с бумагой. Из подземелья выбрался ночью с помощью сторожа, которого наутро подколол в качестве свидетеля к объяснительной.
«Пояснительные выражения объясняют темные мысли» – вездесущий Козьма не помог. Вместо ночных воспоминаний – какие-то ошметки. К тому же явилась разъяренная мать и обломала все счеты о мою бедную голову.
«Э-э-э-э-э...» – зевал до обеда, пугая разверстой пастью прохожих. У мороженщицы упала выручка, приходила с претензией. Меня спас кофе, а я выручил налоговичек. Помог найти недостающие три копейки в прошлогоднем балансе. Заодно стравил весь запас просроченного «Нескафе». Для нужных людей не жалко. Сразу и результат – зовут к себе на работу.
Продавщица со стильной прической в отчаянии выдрала все свои рыжие перышки. Влад и Макс обрыдались, хозяин намекнул о прибавке жалованья. Пока остаюсь.
«Коэффициент счастья в обратном содержании к достоинству». Но это только начало...
Послесловие. Спустя три года после описываемого дебюта я – профи. Окружающие те же, везет мне на хороших людей.
Одно напрягает. Теперь уже российское радио изо дня в день долдонит афоризмы Козьмы Пруткова. Спасаюсь от них в Интернете.
Рис.Ю.Артамоновой
