В главном Институте археологии страны работает «наш человек», точнее, наша землячка Ольга Викторовна Зеленцова. На сегодняшний день она является научным сотрудником отдела охранной археологии и начальником Волжской экспедиции, а когда-то была обычной студенткой МГУ имени Н.П.Огарева и ездила в полевую археологическую практику под руководством В.И.Вихляева.

Застать Ольгу Викторовну в ее рабочем кабинете в разгар полевого сезона практически невозможно. Поэтому интервью пришлось брать прямо на «месте событий», находясь в экспедиции под городом Муромом. Кстати говоря, даже в палаточном лагере , посреди леса, у Ольги Викторовны постоянно звонил телефон. В итоге интервью состоялось только после того как телефон ненадолго исчез...

Итак, о том, какие процессы идут в современной археологии, можно ли сегодня найти клад и чем отличаются археологи от «черных копателей», мы узнаем у Ольги Викторовны Зеленцовой.

– Ольга Викторовна, расскажите о том, как вы пришли в археологию.

– В 1989 году я поступила на исторический факультет (так тогда назывался Историко-Социологический институт) МГУ имени Н.П.Огарева и после 1-го курса поехала на раскопки Очадовского могильника в Зубово-Полянском районе. Меня сразу «сосватали» рисовальщиком. Поначалу рисовать было сложно, особенно «богатых мордовских дам» XVII–XVIII вв. На следующий год под присмотром Виктора Ивановича Вихляева я уже руководила раскопом на Теньгушевском городище. Это была серьезная школа, приходилось чертить сложные чертежи, выполнять фиксацию на раскопе и следить за порядком. За время, пока была студенткой, каждое лето ездила в экспедиции, и основы знаний и методик археологических исследований я получила там – в экспедициях под руководством Виктора Ивановича.

– А дальше как развивалась ваша профессиональная деятельность? Ведь для того, чтобы стать настоящим археологом, недостаточно просто отучиться в университете и съездить в несколько экспедиций...

– После окончания университета поступила в аспирантуру Научно-Исследовательского института языка, литературы и экономики. Археологическим отделом там в то время руководил Иван Митрофанович Петербургский, а возглавлял институт Михаил Федорович Жиганов. В общем, археологическая наука в Мордовии процветала. Экспедиция НИИЯЛИЭ была очень сильной, институт ежегодно выезжал как минимум в две экспедиции. В плане профессионального роста для меня это был очень важный этап. Хорошая школа – это экспедиции Виктора Николаевича Шитова, прекрасного археолога, знатока древностей мордовского края и очень думающего ученого.
С ним я участвовала в раскопках Шокшинского могильника, он научил меня искать памятники археологии, с ним я была в своих первых разведках. Потом были раскопки Степановского могильника, которыми руководил Иван Митрофанович – человек, вокруг которого всегда бурлила археологическая жизнь. Ну и, конечно, следует сказать, что Жиганов, несмотря на трудности 90-х годов, отправлял нас, аспирантов, в командировки – собирать материал. В частности, я не раз ездила в Моршанск, где хранятся огромные коллекции мордовских древностей. Потом я работала в архиве, а в отпуск опять же ездила в экспедиции.
К тому времени уже и дочка появилась... В 1998 году в Московском госуниверситете защитила диссертацию на тему «Хронология и периодизация Среднецнинских могильников мордвы». Еще успела 2 года поработать в нашем университете на кафедре дореволюционной истории, где вела предметы «Историческая география» (кстати, очень интересная дисциплина, жаль, что сейчас ее не читают), «История Мордовии».

– А потом уехали в Москву...

– Да, в 2001 году по семейным обстоятельствам я переехала в Москву и поступила на работу в Институт археологии РАН, где тружусь и сегодня.

– Чем занимается отдел охранных раскопок, в котором вы работаете?

– Спасательными работами – спасаем археологические памятники. Согласно действующему в нашей стране законодательству (ФЗ №73), на стадии проекта (т.е. до строительства) необходимо обследовать территорию будущей стройки на предмет наличия или отсутствия археологических памятников. То есть, например, если планируется строительство дороги, то, когда проводятся изыскания (намечают, где пройдет трасса, исследуют местность геодезисты и другие специалисты), мы, археологи, проводим археологическую разведку. Чтобы предотвратить разрушение тех памятников археологии, которые попадают в зону строительства, выполняются археологические раскопки и только потом строится объект. Этот закон работает по всей России, кроме нескольких областей, в том числе и Мордовии. За последние 10 лет, например, Волжская экспедиция ИА РАН работала во Владимирской, Нижегородской, Пензенской, Саратовской, Самарской областях, а также в Чувашии и Марий Эл. В этом году удалось поработать даже в Мордовии – проводили разведку по трассе в Чамзинском, Ромодановском и Ичалковском районах.

Пример спасательных работ – наши нынешние раскопки под Муромом: в 2005 году, когда проектировалась дорога вокруг города, мы в ходе разведок определили, что она пройдет вплотную к Подболотьевскому могильнику. После того, как проектировщики поняли, что «сдвинуть» дорогу невозможно, мы определили площадь, попадающую под разрушение, посчитали затраты, которые вошли в общую смету строительства. И вот через 7 лет, после того, как выиграли конкурс, копаем этот уникальный памятник. Кстати, второй год с нами работают и студенты Мордовского госуниверситета.

– Каково состояние современной археологической науки в России и мире?

– Археологическая наука в нашей стране находится на достаточно высоком уровне, на мировом уровне. У нас очень хорошая школа, основы которой были заложены еще в конце XIX века. Методики, которые были выработаны еще В.А.Городцовым, А.А.Спицыным и другими исследователями, постоянно совершенствуются, методы исследований становятся всё тоньше, мы на порядок больше сейчас извлекаем информации при раскопках. Например, с нами на раскопках могильника сейчас работают антропологи, стеологи, почвоведы, геофизики и др. Вскрывая погребение, мы не просто фиксируем его и собираем находки, а проводим целый комплекс работ – химический, фитолитный, споро-пыльцевой анализы почв, всевозможные анализы металлов, тканей, органики, радио-углеродное датирование и многое другое. Наши исследования востребованы в стране и за рубежом, мы много ездим на конференции и много конференций проводится в нашей стране, у нас в институте. В общем, археологическая жизнь бурлит. Экспедиции с участием ИА РАН проводятся во всех уголках России – от Калиниграда до Урала, от Архангельска до Краснодарского края, а также в Крыму, в Иерихоне, Институт копал до последних годов в Сирии, но в связи с последними событиями все археологические экспедиции оттуда ушли. Единственное, в чем мы, наверное, отстаем от мирового уровня – это в аппаратной базе. У нас нет тех лабораторий, что у наших коллег на Западе, хотя в последние годы наметились изменения в этой области.

Конечно, уровень археологов по России разный (я тут говорю о фиксации, не об интерпретации). Поскольку я являюсь рецензентом научных отчетов – могу это констатировать. Один из основных постулатов нашей науки – максимально точная фиксация! Археолог всегда должен помнить, что он работает не для себя, не для собственного интереса – он работает на будущее. Когда мы раскапываем памятник – по сути – мы его разрушаем. Поэтому мы на раскопе столько фото-
графируем, чертим, снимаем видео, сканируем, потом пишем толстые отчеты, для того чтобы через 100 лет ученые смогли обратиться к этим отчетам и получить нужную информацию. Работа археолога – это как работа криминалиста: мы собираем улики, и насколько внимательно и точно мы их соберем, настолько точно сможем (или смогут по нашим документам) восстановить картину – как это было. Так вот, с умением фиксировать и извлекать информацию из культурного слоя, из артефактов, да просто максимально точно фиксировать – у всех получается по-разному. К тому же в последнее время, к сожалению, происходит коммерциализация охранной археологии. Появляется много фирм, которые занимаются охранной археологией только ради того, чтобы заработать, а не для того, чтобы сохранить памятник и извлечь научную информацию. Встречается в отчетах, которые идут к заказчикам, даже такая фраза – «территория свободна от археологических памятников». Они хотят сделать быстро, «освободить» территорию от памятника, а в итоге качество фиксации плохое, методика раскопок не продумана, детали упущены и пр. Над памятником надо ДУМАТЬ, а думать таким работникам некогда, отсюда огромные потери информации. Кроме таких организаций, есть еще фирмы-однодневки, которые получают проект, набирают археологов, которым всё равно, что копать (к сожалению, есть и такие, мало, но есть, это надо признать). Они просто сносят памятник, а потом фирма «пропадает», научный отчет отсутствует. Это беда современной археологии. Как и везде, многое зависит от личности и, конечно, еще от органов охраны памятников, которые должны отслеживать такие ситуации.

– А как дела у археологической науки Мордовии?

– В Мордовии в 80-е годы работало 5 экспедиций – от университета, пединститута, краеведческого музея, две от НИИЯЛИЭ. Сейчас на территории республики не работает ни одна из этих экспедиций. В институте гуманитарных наук (бывший НИИЯЛИЭ) экспедиции отсутствуют вот уже последние 10–12 лет, университет и пединститут по разным причинам копают за пределами Мордовии. Причем на те деньги, что есть у этих экспедиций, копать самостоятельно практически невозможно, т.к. это 50 рублей в день на студента-практиканта. На такую сумму сложно даже прокормить человека, а кроме этого в экспедиции нужно иметь много необходимых вещей – начиная от палаток и заканчивая ложками, не говоря уже о машине, которая должна снабжать экспедицию водой и хлебом. К сожалению, даже наш Мордовский университет не может найти средств, чтобы просто доставить экспедицию к месту прохождения практики, и руководитель практики каким-то образом это должен организовать сам. Всё это приводит к тому, что территория республики не исследуется, народ с богатейшей историей, с уникальными археологическими памятниками теряет свои корни, теряет свое богатство и его разворовывают любители металло-поиска. Еще один плачевный итог такого положения в республике – постепенно разрушается школа, возникает разрыв в передаче опыта, нет преемственности, потому что необходима практика, именно в поле передается опыт. А ведь школа в Мордовии была очень сильная – она берет истоки от крупнейших ученых А.П.Смирнова, Г.А.Федорова-Давыдова. Если нет школы, то не растут и археологи. Я не говорю о тех ребятах, кого учат в университете В.И.Вихляев, И.М.Петербургский, вероятно, и в пединституте, но это всё на энтузиазме этих людей, вопреки ситуации.

Второй отрицательный момент с археологической наукой в Мордовии – не проводятся охранные работы, не работают органы охраны памятников. Строятся дороги, в Саранске возводятся новые здания, роются котлованы на месте древней крепости, но всё это делается без спасательных археологических раскопок. По сути – уничтожается культурный слой, уничтожается целый пласт информации, по которой можно реконструировать историю города, расположение крепостных стен, башен, быт первых поселенцев и многое другое, что, например, удалось восстановить археологам Йошкар-Олы, когда они провели археологические исследования перед строительством в центре города. В Йошкар-Оле смогли сохранить информацию, а в Саранске – не смогли. И это очень печально.

– Сегодня очень часто в СМИ говорится о «черных копателях». Это явление актуально и для Мордовии, где практически на всех известных археологических памятниках найдено по несколько грабительских ям... Ведется ли какая-то борьба с такими «собирателями» старины?

– «Черные копатели» – это беда археологии. Этих людей можно разделить на несколько категорий. Первые – те, которые занимаются грабительством памятников археологи ради наживы. Существует нелегальный или полулегальный рынок, где продаются археологические предметы из ограбленных памятников. Финно-угорские могильники богаты бронзовыми украшениями, за ними как раз и охотятся «копатели».

И вторая категория – это так называемые «любители истории», те, для которых металлодетекция – это хобби, сравнимое с рыбалкой. Они даже гордятся своим ремеслом. Как им кажется, они «сохраняют историю», пряча ее по своим карманам. Им нравится романтика полевой жизни, но не нравится медленно раскапывать памятник, совочком, кисточкой. А когда вещь извлекается из археологического слоя без фиксации, непоследовательно – стирается информация. Ведь каждая находка связана с другими находками, с определенным слоем, прослоечкой, которая, например, образовалась в результате пожара. Вещь может рассказать о пожаре, о времени, когда он произошел и, если повезет, даже о его причинах. Находка, изъятая из слоя, становится бесхозной. В то же время археологический слой, лишенный вещей, становится немым.

В прошлом году «копатели» нашли в Суздальском Ополье княжескую печать. Вытащили из слоя – и до сих пор загадка, просто ли князь проезжал или там было владельческое село. А может, княжеская резиденция? Так что, по сути, этот вид «копателей» ничем не лучше. Они кричат о том, что любят историю, а на самом деле идут на поводу азарта, удовлетворяя собственную любознательность, но не думая об истории в целом и о последствиях своих действий.

– Но ведь есть законодательство...

– Да, принят закон, ужесточающий наказание за подобную деятельность, причем не только со стороны «копателей», но и должностных лиц, которые виновны в разрушении памятников археологии, и организаций, разрушивших памятник. На самом деле теперь и с археологов будет спрашиваться строже – с отчетом не промедлишь. Сейчас в лагере кладоискателей снова произошло расслоение, теперь часть из них кричит о мародерах, грабящих памятники, и якобы «хороших, честных» копателях, которые по памятникам не ходят, а больше по полям и ищут екатерининские пятаки и значки там всякие. Они кричат о нарушении прав человека и о бедных бабушках, которые не смогут копать свой огород. На самом деле все здравомыслящие люди прекрасно понимают, что это ложь. Практически любой человек поймет, где советская булавка, а где мордовская сюлгама, по крайней мере, есть экспертное сообщество, способное определить что есть что, и за булавку никто не посадит.
Во всех странах, где принят подобный закон, наблюдается спад грабительства памятников археологии, и мы надеемся, что результат будет и в нашей стране.

Но, кроме этого закона, конечно, еще много надо трудиться. Один из способов борьбы с «черными копателями» – это просветительство, надо объяснять людям, что такое археология, что она добывает, зачем и почему нельзя выдергивать находки из культурного слоя.

– В связи со всем вышесказанным возникает вопрос, как объяснить обычному человеку, зачем нужна археология?

Если коротко – история делится на письменную и дописьменную. Письменная история Руси начинается с Повести временных лет, летописи Нестора. Датированная часть истории Древнерусского государства начинается с 852 года, получается, что происходило до этого, без археологии мы объяснить не можем. Археология дополняет письменные источники. Источники по древним периодам очень скудны, например, в летописях говорится только о каких-то значимых событиях, о войнах, походах, эпидемиях, пожарах, но не описывается материальная жизнь. Археология изучает предметы, реконструирует историю материальной культуры, а от нее зависит
и социальная, политическая
история.

И для более поздних периодов, XVIII–XIX вв., археология также важна и добывает много новых исторических фактов. Вот один из примеров. Казалось бы, о Бородинской битве уже всё известно, существует множество документов, воспоминаний, существуют карты расположения и движения войск, подробный план битвы. Государственный Исторический музей последние несколько лет ведет исследования на Бородинском поле, в ходе которых были тщательно зафиксированы все находки пуговиц, пуль и т.д. После нанесения всех находок на карту, по расположению пуль и пуговиц от мундиров, удалось установить, что один из батальонов французов стоял в другом месте, не там, где предполагалось ранее и, судя по находкам, потерпел поражение. Историки, знатоки Бородинского сражения, долго спорили с археологами, поскольку этого нет в письменных источниках, значит, не может быть. Но потом вынуждены были согласиться, в мемуарах одного из французских офицеров нашлось подтверждение и объяснение этих событий. Т.е. археология фиксирует и те события, о которых «забыли» написать, или не считали их достойными описания.

– Люди часто интересуются, что ценного можно найти в недрах земли сегодня? В вашей жизни были впечатляющие находки?

– Я, конечно, скажу, что ценность находок археолога выражается не в материальном плане, а в научном, и это действительно так. Однако была и такая впечатляющая находка пару лет назад – более 200 кг янтаря в центре Владимира на территории Мономахова города. Наш институт в течение 3-х лет проводил там раскопки. За это время попадалось немало интересных находок. В том числе в научном плане важной оказалась находка склада янтаря-сырца на дне котлована современного дома. Там нами раскопаны остатки подклети (нижнего этажа средневекового дома). Выяснилось, что дом горел, от него сохранилось несколько нижних венцов, и под развалами угля и горелых бревен был найден янтарь. Нам удалось установить, что изначально он находился в деревянных коробах, перевязанных веревочкой, стоявших на полках. При пожаре полки сломались. Янтарь грудой высыпался на дно, на него попадали бревна и поэтому он не сгорел, а просто частично прокалился и сохранился до наших дней. По другим находкам выяснили, что дом принадлежал купцу. Были проведены анализы, и установлено, что янтарь привезен из Прибалтики. Видимо, большая партия товара янтаря-сырца была приобретена купцом для дальнейшей продажи либо в Булгары, либо в другие города Руси или для продажи в самом Владимире. В Средние века янтарь пользовался спросом. Из него делали украшения, на Руси строилось множество церквей, янтарь использовался для изготовления олифы. Но события эти происходили в начале XIII века, когда в 1238 году столица Владимиро-Суздальского княжества была разорена войсками монголо-татар и дом купца сгорел среди прочих. Судя по тому, что за янтарем никто так и не вернулся, погиб и наш купец, и всё его окружение. Иначе кто-нибудь обязательно вспомнил бы о янтаре. Таким образом, находка не просто материально значима (хотя янтарь очень хорошего качества – хоть сейчас на бусы), она скорее научно значима. Ведь она позволила восстановить события, показала масштабы разрушений города, но в то же время продемонстрировала и объемы древнерусской торговли – как в «Аленьком цветочке» – это целые караваны. Корабли, которые курсировали от Балтики до Каспия.

– А что стало с этим янтарем сегодня?

– Изучив находку в течение трех лет, мы сдали янтарь во Владимирский музей. Здесь он выставляется на всеобщее обозрение и здесь можно его дальше изучать.

– И напоследок пара личных вопросов. Как вы смиряетесь с тем, что большое количество времени живете в палаточном лагере? И как семья относится к вашей занятости и такому виду деятельности?

– Современные полевые экспедиции разительно отличаются от советских, сейчас есть много возможностей для комфортной жизни. Заводится генератор, включается ноутбук, ставятся просторные палатки, туда – надувной матрас... Кстати, в поле мы живем не так уж и много – чаще охранные раскопки проводятся в городах, а там есть гостиницы. А семья мне очень помогает. С мужем мы тоже познакомились на раскопках, он был доктором в нашей экспедиции. Он часто ездит со мной в экспедиции, как и наша дочка.

– И несколько слов напоследок...

– Хочется, чтобы люди более ответственно относились к своему прошлому. Археологические памятники не рыба – они снова не вырастут. Это невосполнимый ресурс нашего государства, и мы должны быть более ответственны, надо стараться сохранить их для будущих поколений. Наука движется вперед, и через несколько лет эти же памятники при помощи новых методик дадут на порядок больше информации, чем извлекается сейчас.

И конечно же, в Мордовии необходимо восстановить археологические традиции и возобновить работу археологических экспедиций на территории республики!

  Беседу вела Полина Смородина