В прошедшем, 1999 году, мордовскую землю посетил митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, человек весьма популярный и авторитетный и в нашей стране, и за ее пределами. Его привело в Мордовию не только желание познакомиться с церковной и общественной жизнью республики, но и желание побывать на родине предков. В селе Оброчном Ичалковского района жили его дед, его отец. Сюда будущий Владыка приезжал юношей.

Митрополит Кирилл (в миру Владимир Михайлович Гундяев) родился 20 ноября 1946 года. Через год его отец, работавший в должности инженера на одном из военных предприятий Ленинграда, принял решение стать священником. Путь отца во многом повлиял на выбор сына. С самого раннего детства у Володи появилось стремление стать священнослужителем. По совету митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима Владимир Гундяев подает прошение о приеме его в Ленинградскую Духовную семинарию.

В семинарии Владимир совмещал учебу с работой в качестве личного секретаря митрополита Никодима. Приходилось готовить материалы для выступлений, разбирать корреспонденцию, отвечать на письма, участвовать во многих переговорах, ведь митрополит Никодим, кроме Ленинградской и Новгородской кафедры, занимал ответственный пост председателя Отдела внешних церковных сношений.

3 апреля 1969 года Владимир Гундяев был пострижен в монашество с наречением имени Кирилл, 7 апреля того же года был рукоположен во иеродиакона, 1 июня, на Троицу, – в иеромонаха.

В 1971 году иеромонах Кирилл был возведен в сан архимандрита и назначен на должность представителя Московского Патриархата при Всемирном Совете Церквей в Женеве. 26 декабря 1974 года архимандрит Кирилл стал ректором Ленинградских Духовных академии и семинарии.

3 марта 1976 года Святейший Патриарх Пимен и Священный Синод определили архимандриту Кириллу быть епископом Выборгским, викарием Ленинградской епархии. С 1976 по 1978 год епископ Кирилл наряду с обязанностями ректора нес также послушание заместителя Патриаршего Экзарха Западной Европы, затем окормлял Патриаршие приходы в Финляндии. 2 сентября 1977 года он был возведен в сан архиепископа. 26 декабря стал правящим архиереем Смоленской епархии, в состав которой входят с 1985 года приходы Калининградской области.

14 ноября 1989 года решением Священного Синода архиепископ Смоленский и Калининградский Кирилл назначен председателем Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, постоянным членом Священного Синода Русской Православной Церкви. В 1991 году возведен в сан митрополита.

БЕСЕДА МИТРОПОЛИТА КИРИЛЛА

В МОРДОВСКОМ ГОСУДАРСТВЕННОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

Позвольте поприветствовать вас и выразить благодарность руководству университета за эту возможность посетить Мордовию, Саранск. Я глубоко убежден в том, что от нашей интеллигенции – людей с воспитанным умом, зависит будущее страны. В советское время наука у нас была в большом почете, можно сказать: на место родовой аристократии пришла новая аристократия, и ученые стали ее частью. Они находились в условиях благоприятных, даже весьма благоприятных, комфортных, в условиях отличных от тех, в которых находилось большинство людей. А потом настал период торжества всего того, что противоположно науке, образование и ученость были оттеснены в сторону предприимчивостью, способностью делать деньги. Известно, что и из науки многие стали убегать, уходить: кто-то уехал за границу, кто-то устроился в коммерческие структуры. И вот сегодня, когда мир образования, науки ничем, с точки зрения материального благополучия, не отличается от условий жизни всего народа, работа, требующая колоссальных сил, колоссальной отдачи; работа по воспитанию ума, – делается людьми, которых я считаю подвижниками.

Меня приглашают в разные учебные заведения в Москве и других городах, мне часто приходится встречаться с учеными. В один из наших величайших кризисов, это был, кажется, девяносто второй или девяносто третий год, меня пригласили на уникальный математический факультет Московского университета. Я выступал перед студентами, а потом в профессорской была встреча… Передо мной сидели ученые с мировыми именами. Вы знаете, что в математике нет Нобелевской премии, но это – уровень нобелевских лауреатов. Люди, которых знает весь ученый мир. Сидели так скромненько одетые и даже почти бедненько. Когда я спросил: «Как вы живете?», один такой ученый и говорит: «Плохо, конечно. Был даже такой случай. Принимаю экзамены у студентки. Она говорит: «Профессор, мне на вас жалко смотреть. Можно я вам помогу?» – «Как же ты мне, милочка, помочь можешь? Откуда ж эти деньги?» – «Я, – говорит, – в палатке торгую. У меня есть средства».

Тот же профессор сказал, что большинство людей, из тех, которые дрогнули и не выдержали, уехали за границу, им там пообещали много разного материального блага и комфорта. А вот они – остались. Я спрашиваю: «Чего же вы остались? Вы же могли уехать?» Он отвечает: «Да, конечно, – а потом задумался и добавил, – а если мы уедем? Мы ж тут как часовые. Что ж с университетом будет? Рухнет Московский университет. А рухнет университет – это ж сильный удар по нашей науке…»

Я привел этот пример в подтверждение своих слов о том, что большинство людей, честно работающих сейчас в сфере науки и образования, – это подвижники. Наше общество должно им низко поклониться, потому что сегодня сохранение научного потенциала означает сохранение России и надежду на ее возрождение. В нашей стране есть все! Россия – удивительная страна. Мы обладаем колоссальными ресурсами – теми ресурсами, которые под нами, в земле, но кроме того, мы обладаем интеллектуальными ресурсами. До сих пор Россия находится в числе ведущих стран по количеству людей с высшим образованием на душу населения. Мы имеем свой интеллектуальный потенциал.

Мне много приходится путешествовать по миру. Какая же главная проблема для тоже богатых ресурсами африканских или латино-американских стран, почему они не развиваются? Ведь посылают людей обучаться в Оксфорд, Кембридж, в Бостон, а они не возвращаются оттуда, потому что в этих странах нет научного потенциала. А вот к нам очень часто, в свою очередь, обращаются с вопросом: «Почему у вас кризис, мы вообще понять не можем, ведь у вас есть все».

Действительно – есть все: есть ресурсы, есть интеллектуальные ресурсы, есть тысячелетняя культура, есть культурная традиция. Есть то, чего нету во многих странах. Я уж не говорю об искусстве нашем, о литературе, обо всем вообще культурном наследии. Значит – есть все, а живем плохо. Почему мы плохо живем – это вопрос огромной важности. Я думаю, что мы часто пытаемся ответить на этот вопрос, исходя априори из ложных предпосылок и оценивая ситуацию с ложных позиций, и как бы снова и снова повторяя нашу национальную трагедию.

Давайте спросим: почему мы оказались способны дважды за сто лет разрушить свою страну? Мы это сделали. Когда я размышляю на эти темы, меня вот какая мысль не покидает: современный кризис, существующий в нашем обществе, – это кризис личности, это не кризис структуры, не кризис экономики, – это кризис личности. Нельзя, не преодолев этого кризиса, создать эффективную государственную систему, эффективную экономику.

Мне приходится много путешествовать по районам, селам и деревням. Вот и в Мордовии я имел такую замечательную возможность, в Ичалковском, в Ромодановском районах много мы беседовали с районными администраторами – я всегда от них многому учусь. Вот однажды я посещал один из самых бедных районов Смоленской области. Положение у них ужасное, хуже, чем в Мордовии, там просто провал какой-то полный: разваливается село, не вспахиваются земли, все зарастает бурьяном, – страшная картина упадка. При всем этом, конечно, алкоголизм и т.д., просто какое-то разрушение всего, что нас окружает. И вот я спрашиваю районного администратора: «Что нужно, чтоб вам помочь?» Я знал ответ. Ответ всегда такой: кредиты и технологии. Любой глава ответит: нам нужно бы денег, оборотных средств, ну и пару бы линий по переработке – мы бы тут горы свернули. А вот этот замечательный человек подумал-подумал и отвечает: «Знаете, Владыко, нам человека менять надо». Я говорю: «Интересно! А если вам кредитов побольше и новые технологии?» Он говорит: «Кредиты разворуем и пропьем, технологии украдем, разнесем по домам и ничего не будет».

Я подумал – насколько же правильно он все это оценивает. Ведь действительно, наверное, на огромный процент все наши проблемы зависят от этого глубокого кризиса человеческой личности, духа, который отражается во всех невзгодах нашего бытия. Ну в самом деле? Что это за невероятный криминалитет в России? Давайте подумаем: что – все эти люди, которые стреляют, строчат из автоматов в центре Москвы, взрывают бомбы, – это что, душевнобольные? Нет, это умные, образованные вчерашние партийные работники, некоторые даже ученые. Откуда это взялось? Какая-то потенциальная склонность нарушать закон в нашей стране? Да не было этого никогда! Я проехал по мордовским деревням. Бабушки, которые там живут, ни одного закона не читали, но как говорит апостол Павел: люди способны, даже язычники,– «естеством законное творить», потому что Бог вложил в нашу природу нравственное начало. В животном мире нету нравственного начала, только человек обладает нравственным началом, что является самым великим доказательством бытия Божия. Как вы знаете, Кант к этому пришел. Больше не надо никакого доказательства – кроме присутствия нравственного начала в человеческой природе.

Нравственное начало – противоположно логике выживания. Логика выживания – это логика борьбы: побеждает сильный. А нравственное начало заключает в себе априори внутренне, онтологически вызов этой логике выживания. И это есть человек. Когда же человек теряет нравственное начало, когда он начинает жить по логике выживания, он становится зверем. То, что мы сегодня видим: страшное распутство нравов, развал всего, криминалитет, нарушение законов, неспособность к общежитию – это и есть жизнь по логике выживания, жизнь по законам волчьей стаи. Может, это для вас не так актуально, потому что жизнь в провинции несколько иная, к счастью, но, наверное, отблески всего этого и у вас появляются.

Что же сделать, чтоб мы не стали зверьми, чтоб общество не превратилось в волчью стаю – вот главный вопрос. При чем тут деньги? Дайте зверю деньги, он умножит зверства, беззакония, дайте новые технологии – начнет творить Бог знает что, наркотики, какие-нибудь другие страшные вещи изготовлять. Поэтому вот с этого основного вопроса нам всем нужно начинать в общенациональном масштабе. Иногда говорят: это дело Церкви. Я отвечаю так: конечно, Церковь несет огромную ответственность, но это не только дело Церкви, это дело всех мыслящих людей сегодня, в первую очередь – и Церкви, и науки, и образования. Потому что не знаю, как в Мордовии дело обстоит – мне трудно судить, но по средней полосе России знаю: у кого светлые лица, не пропитые, в деревне – у местного учителя и у священника. Какая-то опора, понимаете! Как же мы не будем вместе, образование и Церковь, сейчас? Я отдаю себе полный отчет в том, что многие люди, работающие в сфере образования, не являются православными христианами. Чаще всего это агностики, есть какая-то прослойка атеистов, хотя сознательных атеистов немного. В данном случае вопрос мировоззрения вторичен, если у нас общие целевые установки, если у нас общая система ценностей, если мы живем в общей оксеологической системе. А я думаю, что сегодня в единой такой системе живут наука, образование, Церковь. Поэтому и наваливаться на эту проблему нужно всем вместе.

Когда мне говорят, что вот в школу священника не пускают, я думаю: «Боже мой! Что мы делаем! Опять мы «оцеживаем комара» в тот момент, когда общество и народ погибают».

Молодое поколение находится под страшным тлетворным влиянием телевидения и других средств массовой информации, и в этот момент – кто же у школы, у университета союзник, кроме Церкви. Раньше воспитывали ребенка в школе, затем он включал телевизор, затем он читал книжки – все в том же направлении. Школа, семья, комсомол, профсоюз, партия – хорошо или плохо, но все они были союзниками. А сегодня в школе учитель учит ребенка одному, дома он видит совсем другое, по телевизору – третье, пошел на улицу – другой мир. И он живет в сознании раздвоенности, в состоянии некой духовной шизофрении. Одно он слышит – дома, перед телевизором, на улице, а другое – несчастный учитель толкует об идеалах. Смотрит ребенок на этого несчастного учителя, который еще и зарплату не получает, и думает: да, простите, зачем мне все это нужно? Быть таким же неудачником, как он?

Сегодня школа и Церковь, образование и Церковь являются союзниками не тактическими, не потому что «модно стало». Да какая там мода? Вопрос стоит о выживании народа, о выживании общества, и в этом смысле мы все вместе должны бороться за нашего человека и в первую очередь – за детей. Хочу припомнить опять тех деревенских женщин, которые «естеством законное творят», не зная законов, живут по совести. А сегодня наши грамотные люди знают законы. Мне приходится бывать в исправительных учреждениях – там целая академия наук, там такой высокий интеллект, вы себе представить не можете. Кого только нету! Доктора наук, кандидаты, а уж какие изобретательные управленцы – в музей их можно в качестве экспонатов, а вместе с тем – преступники и особо опасные преступники, знающие законы.

Одно только знание, и одна только квалификация, и одни только деньги, – без того, чтобы все это было помещено в систему нравственных ценностей, возвышающих человеческую личность, чтобы все это работало для человека, а не для того, чтобы человек стал животным, – все это не является эффективным, всего этого мало! Главный тезис, который хотелось бы ясно сформулировать в этом замечательном разговоре с вами, таков: мы должны преодолеть кризис духа, кризис личности. А в кризис мы попали в результате сложнейшего, конечно, общественного развития, которое имело место в ХХ веке в России. И не только наше внутреннее общественное развитие. Мы в XIX веке находились под сильным влиянием Запада и других стран, что привело в конце концов к такому некритическому усвоению западных идей нашим обществом и в конце развалило страну. И второй раз все это повторилось в точности, один к одному.

Меня, помню, невероятно поразило выступление одной женщины, радикальной демократки, которая активно участвовала в развале Советского Союза (не буду называть фамилию – вы все знаете). Ну вот, пригласили нас в Страсбург, в Совет Европы, на семинар или симпозиум, который назывался «К новой архитектуре Европы». А только-только, знаете, это брожение у нас началось, но уже опасно стало развиваться. Ну, я там о чем-то своем говорил, а потом выступает эта дама и начинает говорить примерно следующее: для того, чтобы мы хорошо жили в Советском Союзе, нам нужно разделить эту гигантскую страну. Какой, дескать, можно навести порядок в стране, где шесть часовых поясов, где нету никакой инфраструктуры, где один не знает, что делает другой, и вот идеально, чтоб на этом пространстве образовалось примерно сорок семь государств… И в качестве поразительного аргумента, который должен был всех положить на лопатки, эта дама говорит: посмотрите, как живут в Люксембурге. Маленький Люксембург – рай на земле, а у нас что? И мне было, простите за грубое слово, плевать, что подумают эти, из Совета Европы, об этих бреднях, но ведь присутствовала большая советская делегация. И я смотрю: разинув рот, слушают. Потом перерыв был, к ней подходят: вы знаете, вы, наверно, правы, нам нужно сначала разделиться, а потом будем объединяться, – вот в таком примерно духе. Я слушал-слушал, нет, думаю, это королевство кривых зеркал, это сюрреализм. Несмотря на то – удобно ли это было делать, я поднялся на трибуну и задаю ей вопрос: «Скажите, я слышал у вас в Ленинграде квартира. А сколько комнат?» Она потупилась: «Четыре». «Я рекомендую вам продать эту квартиру и вселиться в однокомнатную. В однокомнатной квартире куда как легче наводить порядок!» Вот, понимаете, проблема – размеры страны сократить! И ведь были люди, которые принимали эту логику. Весь наш сепаратизм, в частности, этими бредовыми идеями и руководствовался. Люди с простодушием воспринимали эту безумную логику разрушения, не понимая простой вещи: если нету порядка в мозгах – то ни в однокомнатной квартире не будет порядка, ни в четырехкомнатной. Поместите нас всех в Японию на парочку лет, а японцев – сюда, и посмотрите, что через пару лет с Японией будет?..

К чему весь этот разговор? Главное – в голове и в сердце, а над головой и сердцем работают наука, образование, Церковь. И больше сегодня никто, с точки зрения созидания. Все остальные разрушают. Главная цель заключается в следующем: осознать первичность, основополагающее значение этой проблемы, мы все вместе должны наваливаться на ее разрешение и не думать, что какие-то политики за нас все это решат. Вот еще один наш национальный грех. Даже вчера какая-то пожилая женщина говорит: «Ой, Владыко, скорей бы президента сменили». Я говорю: «А что такое?» «Да как нам жить тяжело…» Я думаю: конечно, то, что делает президент как-то отражается на том, как ей жить, но, наверное, в какой-то тысячной степени, потому что такая колоссальная прослойка между нею и президентом, что даже если оттуда будут самые негативные импульсы, живя на земле, их можно очень сильно притушить. Мы воспринимаем так, что, если кто-то  что-то сказал или сделал, то мы прямо так и должны двигаться. Опять кто-то за нас должен сделать, опять кто-то должен решить. А я думаю, что на местах – на районном, на областном, на республиканском уровне, помимо того, что происходит в радиусе Садового кольца в Москве, можно многое сделать для того, чтобы спасти Россию.

Я глубоко убежден, что обновление нашей великой страны начнется именно из провинции, где люди еще сохранили нравственное чувство, где есть еще солидарность между людьми и где очень важно сегодня построить систему отпора всем тем разрушительным силам и тенденциям, которые существуют в нашем обществе. И я думаю, что на первой линии этой борьбы должны быть наука, образование, Церковь. Вот с этими словами я хотел, дорогие мои, к вам обратиться, а поскольку есть, может быть, вопросы, то я полностью к вашим услугам.

Вопрос из зала:

– Как много, по-вашему, морально-нравственных людей по своему внутреннему убеждению и как много таких, кого можно заставить поступать нравственно только силой, и кого больше?

– Как же мы с вами эту арифметику вычислим?.. Но я глубоко уверен, что тех, кто делает добро – больше. Позвольте мне, используя ваш вопрос, развить одну мысль. Я глубоко убежден в том, что зло как онтологическое начало связано с небытием. Если дать возможность злу развиваться, то зло развивается до своего апогея, которым является смерть, небытие. Дальше уже зла нет. Если допустить развитие зла в местном, региональном или глобальном масштабе и никак его не ограничивать, то концом будет небытие.

Что такое конец мира, человеческой цивилизации, апокалипсис? Это тотальное господство зла. Это пауки в банке. Если дать злу максимально развиваться на нашей планете и никак его не сдерживать, никак с ним не бороться, то все закончится апокалипсисом. Когда все взорвется – это и будет апогей зла и конец. И мы к этому идем семимильными шагами. Но мы же пока сегодня не взрываемся, значит, добра больше, значит, добро сдерживает зло. Я говорю о добре как о совокупности добра вообще, вне зависимости от национальности, вероисповедания, отношения к религии, – общая совокупность добра в человеческом обществе сегодня еще превышаем зло. Но зло делает все, чтобы расширить сферу своего влияния и победить добро. Самое ужасное, что сегодня происходит – это мимикрия, проникновение зла в сознание человека под личиной добра. Изобрели якобы замечательные идеи: свобода, либеральная идея, плюрализм… Раньше говорили, что это просто безнравственно или против человеческого естества, а теперь – свобода сексуального выбора и вроде все встает на свои места. Это происходит в любой сфере человеческого бытия, не только в сфере межличностных отношений. Везде есть возможность альтернативного действия в пользу зла на законных основаниях. Трагедия ХХ века – легализация выбора в пользу зла на законных основаниях. То, что раньше отторгалось обществом, семьей, Церковью, государством и даже пресекалось при помощи правоохранительной системы, сегодня становится возможным, легальным и связывается как бы со свободой самоопределения человеческой личности.

Самое ужасное, что приобрело человечество, – это либеральная идея. Либеральная идея в принципе разрушает человеческую личность. Я недавно опубликовал большую статью в «Независимой газете» – «Либерализм, традиционализм и моральные ценности объединяющейся Европы», где я примерно рассуждаю на эту тему.

Суть вопроса заключается в следующем: те ценности, по которым сегодня живет Европа, сформулированы в Декларации прав человека, а первоначально – в Декларации человека и гражданина французской революции. Эти ценности, основывающиеся на либеральной идее, были сформулированы без всякого участия Востока, без нашего с вами участия. Три источника участвовали в формировании либеральных ценностей: это христианство через католичество и протестантизм, это язычество и языческая антропоцентрическая картина мира через ренессанс, через Возрождение западно-европейское, и это иудейская богословская мысль после эмиграции, выхода евреев из Испании в Голландию, сопредельные страны, – очень сильное было это присутствие в западных университетах. Вот эти три источника сформировали либеральную идею, в основе которой абсолютная ценность человека, человек как высочайшая ценность, человек в центре мира. И кажется – как привлекательно! Что может быть выше человека? Но какой человек в центре? Падший, греховный человек. Значит, удовлетворение стремлений падшего, греховного человека не только становится оправданным, но становится единственной ценностью. И все дальнейшее развитие эгоцентризма Западной цивилизации связано с этой фундаментальной проблемой свободы и права личности.

Наша советская дипломатия участвовала во всем этом, я бы сказал, преступно. Потому что никто в то время не верил, чтобы у нас шла речь о каких-то правах человека, был железный занавес и участие в этом процессе – просто блеф дипломатический: мы, простите, будем разыгрывать феньку, будем помогать формировать эти идеи, а вы нас не трогайте, примерно так.

Вот так Запад и жил, пока были два блока, а теперь все рухнуло и теперь объединяющаяся Европа, и теперь нам говорят: вы должны все свое законодательство привести в соответствие с этими принципами.

Вы помните этот крик, эту истерику вокруг нового закона о свободе совести и религиозных организациях? Ни один закон, принимаемый Россией, не вызвал такой ожесточенной реакции Запада. Клинтон звонит Ельцину, Коль звонит Ельцину, папа римский пишет Ельцину, конгрессмены говорят, что прекратят экономическое сотрудничество с Россией, если будет принят этот закон. В чем дело? я несколько дней назад давал большое интервью Би-би-си. Корреспондент прямо с этого и начал: как вы можете жить в таких условиях?.. Стоп, стоп. Давайте разберемся. Почему же был так воспринят этот закон? Потому что он отходит от либеральных стандартов прав человека, сформулированных и сформированных в контексте только западно-европейской цивилизации. И мы сегодня говорим: пока объединенная Европа была Западной Европой – это ваш цивилизационный выбор, это ваше внутреннее дело, живите на основании этого стандарта, если хотите, но сейчас-то все открывается, сейчас более двухсот миллионов людей, выросших на культурной традиции православия, входят в этот мир. Мы имеем полное право спросить: а почему мы должны жить на основании стандартов, в формировании которых мы не принимали никакого участия? Советская дипломатия не представляла тогда нашей традиции, было дипломатическое приспособленчество, а сейчас-то – всерьез. И перед тем, как нас одергивать и говорить, какие мы должны законы принимать, давайте мы лучше подумаем, как мы должны скорректировать эти стандарты. А если вы хотите, чтобы эти стандарты были положены в основу не только европейской интеграции, а мировой (а речь ведь идет именно об этом, что весь мир должен основываться на либеральных ценностях. Почему Югославию бомбят, почему Ирак бомбят? Отход от этих ценностей…), если вы хотите сформировать принципы, на которых может покоиться какой-то мировой юридический порядок, то уж давайте привлечем к этому и ислам, и буддистскую культуру, и индуистскую культуру, и давайте вместе подумаем, если это нужно. Но, по крайней мере для Европы, архиважно чтобы Восток, чтобы мы с вами присутствовали в этом интеллектуальном процессе. Я недавно встречался с нынешним председателем ОБСЕ, это министр иностранных дел Норвегии, и мы с ним именно об этом говорили. Ибо никакой общей Европы мы не построим, пока не вернемся к фундаментальному вопросу о том, на каких стандартах должна основываться европейская интеграция. Если же не будет наша православная традиция представлена, то я не уверен, что наше общество, наш народ сможет интегрироваться в эту европейскую схему.

Говоря обо всем этом, я и отвечаю на ваш очень сложный вопрос – чего больше в мире: добра или зла? Мы должны ясно понимать, что когда Бог с дьяволом борются, по словам Достоевского, речь идет не только о сердце того человека, где происходит эта эсхатологическая брань, но речь идет о судьбе человеческого рода.

Вопросы выживания теснейшим образом связаны с вопросами духовными, и в частности – борьбы добра со злом. Вопросы выживания всей человеческой цивилизации и выживания каждой человеческой личности. Вот Церковь призывает к целомудрию. Что такое «целомудрие»? Какое-то странное слово. А если чисто этимологически подумать: мудрость, направленная на сохранение целостности личности. Бог вводит эти нравственные законы и говорит: нельзя жить по-скотски. Почему нельзя? Себя погубишь. Просто разрушишь себя. У нас люди имеют сейчас среднюю продолжительность жизни 55-56 лет. Что это такое как не саморазрушение? Это значит жизнь – вопреки всем законам. Человек предназначен к тому, чтобы жить долго, потенциал его колоссален. Иногда я беседую с людьми, хорошо сведущими в медицине, биологии, физиологии. Мне недавно сказали: человек мог бы жить лет 120–130. Он к этому предназначен. Но мы-то живем какой-то отроческий промежуток времени, а рабочее время из него еще меньше, это миг какой-то. Мы себя просто физически и духовно разрушаем, ведь это все связано. Что такое алкоголизм – физическое заболевание или духовное? Поэтому тема борьбы добра со злом – это не только тема пастырско-богословская, это вопрос, связанный с судьбой человеческой цивилизации.

Вопрос из зала:

– Каковы взаимоотношения Церкви и современной власти? Средства массовой информации дают определенную картину, соответствует ли она действительности?

– Средства массовой информации показывают в основном протокольные мероприятия. На протокольных мероприятиях не принято мордобоем заниматься. Там, где встречаются официальные представители церкви и власти, там – рукопожатия или мы даже целуемся по русской традиции, но это ж обычное дело. А народ-то видит только эту картинку.

Я глубоко убежден, что задача Церкви заключается в том, чтобы говорить правду. Церковь должна быть голосом совести своего народа. Это идеально. Власть же всегда делала все, чтобы этого не было. Любая власть. Начиная от государя-императора, который был главой церкви и у которого Церковь была карманным инструментом; включая советскую власть, которая решила это дело физически аннулировать, а потом в гетто загнать Церковь, где мы с лишним семьдесят лет и сидели; включая и сегодняшнюю власть, которая очень не заинтересована в том, чтобы Церковь была независимым выразителем какого-то мнения.

Почему начался сепаратизм церковной власти после распада Советского Союза? Потому что каждый из президентов захотел иметь своего карманного патриарха. Потому что Кучме неловко иметь патриарха в Москве, он же им управлять не может, а свой – здесь. Это чрезвычайно сложная тема. Я не могу сказать, что все здесь легко и просто. Но именно сейчас мы пытаемся отстроить модель взаимоотношений Церкви и государства, какой никогда не было в России, потому что только сейчас созрели объективные условия для формирования этой модели. Как мы видим эту модель? Во-первых, мы считаем, что между Церковью и государством должно быть пространство. Церковь не должна становиться частью системы, политической или государственной. Вот почему мы не участвуем в выборах, вот почему мы не создаем своих партий. Нам говорят: создайте свою партию, мы за вами пойдем. Мы отвечаем: да, вы пойдете, а кто-то не пойдет и, значит, мы своей политической деятельностью отсекаем от дела спасения какую-то часть людей, пусть даже небольшую, – но это же живые люди. Если мы поддержим коммунистов, то как будут себя чувствовать люди, не разделяющие коммунистических убеждений, подходя к храму? Если мы поддержим демократов, как будут себя чувствовать люди  других убеждений, подходя к храму? Церковь ни в коем случае не может себя включить в эти политические подразделения, потому что тогда у нее оказываются политические враги. В этих условиях священник не может быть пастырем для всех. Церковь – это место, пространство, если хотите, где должны встречаться все.

А вот теперь что касается этой модели отношений. Не входя в политическую борьбу, не отождествляя себя ни с одной политической партией, мы считаем, что между Церковью и государством должна быть установлена система партнерства для – в первую очередь – совместного решения наиболее важных стратегических задач. Мы сегодня говорили с вами о нравственном кризисе, но ведь для того, чтобы попытаться в общенациональном масштабе организовать какую-то стратегию, нужен же диалог с властью. Мы настаиваем на необходимости такого диалога на всех уровнях: президента, правительства, парламента, республик, областей. И мы такой диалог сегодня осуществляем, это первое. Второе. Поскольку Церковь не включена в политическую борьбу и поскольку она не стремится к власти, у нее появляется моральное право критиковать власть. Говорить власти в глаза то, что, может быть, другая сила может сказать только в плане политической борьбы. Логика политической борьбы: он – дурак, я – хороший. Каждая политическая партия, находящаяся в оппозиции или у власти, преследует только одну логику политической борьбы: голосуйте за меня, а они – плохие, и дайте мне власть, и я покажу, как хорошо.

Церковь не стремится к власти, поэтому, когда мы критикуем власть, то власть не может сказать: они критикуют, чтобы сесть в наше кресло. Нет. Даже если нам подставишь это кресло, мы скажем – нет, это не наше дело. и вот это дает нам моральное право говорить власти правду. Но с другой стороны это дает и власти моральную силу это спокойно выслушивать. Но с этим компонентом у нас не так все просто. И власть, пока еще спокойно слышать публичную критику, даже исходящую от Церкви, неспособна. По инерции она воспринимает ее как критику политического противника. И поэтому мы сегодня, именно из-за этих обстоятельств, публично власть не критикуем. На митингах и собраниях мы не будем говорить: такой-сякой… и т.д. Но мы пытаемся в диалоге с властью максимально приблизить эту власть к пониманию реальных нужд жизни нашего народа и от чего-то остановить.

Я вспоминаю свои разговоры с господином Гайдаром и господином Козыревым. Часами мне приходилось беседовать с Козыревым, убеждая его, что МИД России не может идти в русле госсекретаря США. И когда что-то изменилось в нашей политике в отношении Югославии, в связи с конфликтом в Боснии, я не могу сказать, что это целиком заслуга Русской Церкви, но совершенно очевидно, что без нашего влияния не изменился бы курс МИД. Но ведь тогда никто об этом не знал. И, выступая на телевидении, я же не сказал, что вчера у меня дома был Козырев, мы шесть часов беседовали и в результате этого поменялась позиция в отношении Боснии. А если бы сказал, то грош цена была бы моей работе с этим Козыревым. Потому что это заявление уже носило бы декларативный характер, рассчитанный, может быть, на произведение какого-то впечатления на публику. То же самое в отношении многих других.

Вот – пытаемся, насколько это эффективно, пока не знаю, но думаю, что если бы этого не было, то, может быть, было бы еще хуже. Но время публичной критики власти со стороны Церкви еще не пришло. Ни общество, ни власть к этой критике еще не подготовлены. Результатом критики будет немедленное столкновение Церкви с властью и разрушение диалога и партнерства, чего допустить нельзя.

Вопрос из зала:

– Что вы включаете в понятие «Церковь», и отождествляете ли вы религию и веру?

– Церковь – это народ Божий. Это все крещеные люди. В нашем государстве, в России, восемьдесят процентов населения принадлежит к Русской Православной Церкви через крещение. К сожалению, из этих восьмидесяти процентов значительная часть людей себя с Церковью не отождествляет. Просто были крещены по традиции, и все. Это, так сказать, плохие православные. Но формально  они принадлежат к Церкви. Значит, Церковь – это мы все вместе. Мы образуем Церковь, когда мы вместе с епископом или со священником совершаем таинство Евхаристии, когда мы совершаем Литургию. В этот момент из коллектива единомышленников люди становятся Церковью. Эта община веры – Церковь – осуществляет свою деятельность по спасению людей, потому что именно в ней действует благодать Святаго Духа, соединяющего Бога с человеком. Но эта же община может действовать и в категориях социальных.

Выразителями мнения этой общины являются ее предстоятели – епископы. Но епископ не может выражать точку зрения, отличную от точки зрения Церкви. Он не может мудрствовать от лукаваго, иначе его просто уберут гораздо быстрее, чем любого губернатора. Епископ обязан выражать точку зрения Церкви. А вот для того, чтобы он имел возможность слышать голос народа Божия, важно, чтобы внутри Церкви было развито то, что мы называем соборным началом. Мы не используем ложного слова «демократия», очень скомпрометированного слова, а говорим о соборности – системе консультаций и взаимного оповещения, о системе распределения и передачи информации, и выработки совместных решений, – вот что такое соборность.

Так вот, Церковь – в первую очередь, община веры, место спасения, и во-вторых, социальная группа, обладающая определенной силой. А в размерах России – это огромная группа, огромная сила. Сегодня согласно статистике – шестьдесят процентов населения доверяют Церкви. А это значит – будучи крещеными, отождествляют себя с Церковью. Вот если бы мы были поактивней как Церковь, если бы Церковь в сознании народа не отождествлялась с людьми в этих вот одеждах, то у нас была бы совсем другая страна.

Что касается религии и веры… Вера – это феномен, который принадлежит человеческой природе. Вера есть доверие. Убежденность в невидимом как бы в видимом, а в желаемом и ожидаемом как бы в настоящем, – так красиво сказал один богослов в XIX веке. Эта «убежденность в невидимом как бы в видимом» присуща не только религиозной сфере. Мы же с вами многого не видим. Мы не видим доброты нашего друга, чистоты его сердца, как и не видим подлости, но мы можем верить, что человек – добрый, чувствовать эту доброту. И на основании этого доверия связать с ним даже свою жизнь, не имея никаких доказательств. Это же феномен веры. Когда вспахивает землю крестьянин и бросает семя, то он верит, что оно взойдет. Он не видит всех происходящих биохимических процессов, и он не знает, какая будет погода: заморозки или засуха, но он верит, что зерно взойдет… И без этой веры он бы шага шагнуть не мог.

Вера присутствует почти в каждой сфере общественной и личной жизни человека: у пилота, у хирурга, у ученого – везде огромный элемент веры. Таким образом, вера как феномен – это одно, а религиозная вера – это другое. Это убеждение в существовании Бога, абсолютного начала, Творца. Как говорил замечательный богослов XIX века митрополит Филарет (Дроздов): «Вера начинается в уме, хотя принадлежит сердцу». Вера всегда начинается с какой-то логики. Кстати, атеизм тоже есть вера: невозможно доказать ни того, что есть Бог, ни того, что нет Бога. В то и другое человек верит. Один верит, что существует Бог как разумное начало всего развития Космоса, а другой верит, что это начало самопроизвольно. Один верит, что есть разумное присутствие в развитии материи, а другой верит, что сама материя обладает невероятной силой и способностью развиваться от мертвого к живому, от простого к сложному, от неразумного к разумному и т. д. Вот я, лично, в это не могу поверить. Мне кажется, что это бессмыслица. Я верю, что в начале всего был разумный Акт. Как дальше все развивалось, как эволюционировало – тайна Божия, и потом это – предмет науки. Иногда спрашивают: как вы относитесь к теории эволюции, к учению Дарвина. Отношусь – как к научной теории, это не вопрос веры. На эти вопросы должна наука отвечать, а не вера. Но элемент веры присутствует и в атеистическом мировоззрении. В основе всего – акт веры, а дальше пусть наука отвечает на свои вопросы.

Вопрос из зала:

– Что представляют собой масонские организации, и как они влияют на управленческие структуры мира?

– Масонские организации – это секретные, тайные организации и, наверное, для того, чтобы знать, чем они занимаются, нужно быть членом этой организации. Очень много всего говорится и пишется на эту тему. Есть как бы две точки зрения: одна предполагает, что масонство является всемирной сетью, обеспечивающей тайную власть и полный контроль над всем человеческим родом, и что это есть единственная сила, которая стратегически управляет человечеством. Другая точка зрения – что это филантропические организации, созданные для обеспечения некой системы солидарности. То есть когда возникли средневековые цеха, то люди поняли: чтоб победить конкурентов и защитить свои интересы, нужно объединиться. И вначале они объединились в цеха, поэтому у масонов такая символика – мастерки строителей, циркули и т.д.

Я не могу сказать: права одна точка зрения или другая. Но факт, что масоны присутствуют в мире и что многие выдающиеся правители принадлежат к ним, – убеждает в том, что это серьезное явление современности.

Вопрос из зала:

– Ваше мнение о возрождении монархического движения в России и о личности Николая II в плане канонизации.

– Давайте просто скажем о принципе монархии. Монархия – один из способов управления государством, имеющий и плюсы, и минусы. Лично мне нравятся идеи монархии, скорее конституционной, чем абсолютной, но я никому не навязываю своей точки зрения. По крайней мере, каждые четыре года не нужно избирать президента, не нужно менять все время администрацию, конечно, воровство и коррупция резко сокращаются. Политическая борьба ослабевает, интриги снижаются. Есть царь – вот пусть он и правит. Но, конечно, должна быть система сдержек и противовесов. Не может один человек безраздельно управлять государством, такого, кстати, в России никогда и не было. Даже во времена абсолютизма царь никогда бесконтрольно не правил страной, была система вокруг него, которая балансировала. Конечно, в настоящий момент такая система должна быть очень развитой и хорошо продуманной, и в таком случае монархия могла бы быть очень положительным явлением для России. Но для того, чтобы это произошло, общество должно быть к этому подготовлено, а мы еще пока не очень подготовлены.

Что же касается канонизации Николая II. Работала у нас синодальная комиссия по канонизации. Вывод такой: Николая II нельзя канонизировать как царя (его деятельность в качестве руководителя Российского государства не несет в себе никаких аргументов в пользу канонизации). Его нельзя канонизировать как человека (его личная жизнь, пока он был на престоле, не содержала в себе ничего того, что могло бы послужить обоснованием канонизации). Но вот его последние дни и особенно его смерть, о которой хорошо известно, являют собой пример совершенно убедительного, христианского отношения к кончине жизни.

А ведь перед лицом смерти нельзя лукавить и паясничать. Перед лицом смерти каждый являет собой то, что он есть. Именно перед лицом смерти Николай II явился действительно Христианином с большой буквы. Он принял смерть по-христиански, что свидетельствует о том, что несмотря на его ошибки как царя и, может быть, слабости и греховности как человека, он жил на основании христианских ценностей и идеалов и принял смерть как христианин.

Поэтому синодальная комиссия рекомендует, чтобы Николай II был канонизирован именно как страстотерпец. Есть такое понятие «страстотерпец» – то есть тот человек, который достойно принял смерть. Первые русские святые Борис и Глеб были страстотерпцами, ведь они были убиты не потому, что защищали Родину или защищали христианские идеалы. Они были убиты в борьбе за трон, убиты несправедливо и в этой несправедливой драме они себя вели как христиане. Народ, исполненный величайшего поклонения и благоговения перед их подвигом, вот так к ним и отнесся, канонизировав их как страстотерпцев.

Будет ли это сделано в отношении Николая II – решит Собор нашей Церкви, который собирается на будущий год.