Докуменальная повесть[1]

(журнальный вариант)

 

 

Светлой памяти моих сыновей-офицеров —

Виктора и Алексея,

трагически погибших,

п о с в я щ а ю

 

 

Накануне

 

Лето 1941 года было в разгаре, и многие саранские мальчишки и девчонки разъехались по пионерским лагерям или к родственникам в сельскую местность, а те, кто остался в городе, воспользовавшись предоставленной им свободой, большую часть времени проводили на улице. Гоняли голубей, играли в футбол, купались в реке, загорали, или разделившись на группы, красных и белых, устраивали дружеские потасовки.

В субботу 21 июня, уложив в рюкзак необходимые для рыбной ловли принадлежности и вооружившись удочками, тринадцатилетний Сережа вместе с отцом отправились на речку и к вечеру были уже на полюбившемся им месте.

Здесь, на крутом повороте Инсара, посреди русла реки, омываемые неторопливым течением возвышались два небольших островка. Возле них росли камыш и кувшинки, в которых водились многочисленные стайки мелкой рыбешки. Выше по течению был омут, а за островками начинался перекат, излюбленное место юных рыболовов.

Расположившись на песчаной отмели напротив одного из островков, отец с сыном расставили удочки и занялись сбором сухих веток для костра.

Вечер был тих и спокоен. От прогретой солнцем земли веяло теплом и ароматом полевых цветов. В голубой выси плыли перистые облака. Солнце медленно клонилось к закату. Из-под крутого берега на смену уходящему дню осторожно выползали призрачные тени. Но вот солнце скрылось, и в наступивших сумерках где-то вдали послышался тревожный голос иволги. На мгновенье все стихло и притаилось. В догоравшем костре чуть слышно потрескивали ветки, в котелке булькала уха, в прибрежных камышах что-то шелестело и чавкало.

Сережа любил в такие ночи, когда они с отцом оставались одни, слушать увлекательные рассказы о былом. Отец в эти часы как бы преображался. Его обычно суровое лицо становилось приветливым, а сам он сентиментальным.

Детство Сергея проходило в доме его бабушки по отцу Елизаветы Михайловны Пчелинцевой, женщины умной и деловой, в молодости первой красавицы Саранска. Под стать ей был и дедушка Аполлон Алексеевич, высокий и бравый мужчина, по образованию инженер. Какое-то время он работал в Польше. Затем вернулся на родину в Пензенскую губернию и осел в Саранске. От брака Аполлона Алексеевича с Елизаветой Михайловной родились две дочери и три сына.

Долгое время семья жила под одной крышей. Первыми покинули родителей дочери — они вышли замуж. Один из сыновей трагически погиб. Двое других, пройдя через горнило гражданской войны, вернулись в Саранск, обзавелись семьями и со временем в старом доме вновь зазвучали детские голоса. Общими делами по хозяйству занималась Елизавета Михайловна. Ее слово было законом для всех, и потому в семье всегда царили мир и согласие. Ужинали обычно все вместе, пили много чаю и рассказывали последние новости. Когда в доме собирались гости, которых любили и привечали, дедушка Аполлон Алексеевич, не по возрасту моложавый и очень выдержанный по характеру человек, в минуты вдохновенья брал гитару и, аккомпанируя себе, пел какой-нибудь старинный романс. Голос у дедушки был приятный, и пел он с душой, что приносило ему неизменный успех. Если была хорошая погода, то гостей приглашали в сад. Там, среди яблонь и цветов, увитая со всех сорон лозами хмеля стояла старинная беседка, а рядом, между двух расросшихся лип, на толстой перекладине висели качели, на которых охотно катались и взрослые, и дети. Иногда эти встречи заканчивались прогулками по реке на лодках. Это было незабываемое время.

Незадолго до финской войны, дедушка умер, а вслед за ним — и бабушка. Согласно завещанию и дом, и сад были поделены на четверых наследников. Сестры, жившие в Москве, свою часть дома продали, а оставшуюся половину заняли братья. И стало в доме жить неуютно.

 

 

Июньские ночи коротки. Лишь забрезжил рассвет, Сережа с отцом были уже на ногах. Утро встретило их тишиной и прохладой. Над рекою клубился туман. Но вот солнце встало, туман рассеялся, и Сережа сквозь прозрачную воду увидел, как из ближайших зарослей выплыла стайка полосатых окуньков. Он занялся рыбалкой.

Перевалило за полдень, когда отец с сыном стали собираться домой. Сережа шел впереди, с гордостью держа в руке садок, до половины наполненный рыбой. Ему хотелось, чтобы его увидели товарищи. Но берега были безлюдны, и это показалось Сергею странным. Они удивились еще больше, когда, проходя по улице, увидели возле продовольственного магазина большую шумящую толпу.

На пороге дома их встретила мать. Она сильно взволнована, и первые ее слова, обращенные к отцу, прозвучали с упреком:

— Где вы ходите? Ведь война, война! Немцы напали на нас,— и мать заплакала.

В этот день кончилось Сережино детство.

 

 

На Белорусской земле

 

В столице  Белоруссии Минске в эти последние мирные дни 1941 года было оживленно. Наступила пора отпусков и школьных каникул. В Минском гороно то и дело раздавались телефонные звонки, толпился народ, шли последние приготовления по отправке детей в пионерские лагеря. В пятницу, 20 июня, уложив в чемоданчик необходимое дочке белье и поцеловав перед дорогой свою шестилетнюю Инночку, Любовь Исааковна Богданова попросила сына Валеру десяти лет, проводить сестренку в детский садик, где в то утро детей ждала увлекательная поездка на загородную дачу.

Местность в районе дач была лесистой, с еловыми и березовыми рощами, с полянками и многочисленными ручейками и озерами. Минчане любили приезжать сюда за лесной ягодой и грибами или просто отдохнуть на лоне природы от повседневных забот, а чаще навестить своих детей, отдыхающих в пионерских лагерях и так называемых летних дачах.

Свернув с центральной дороги, автобус углубился в лес и остановился возле невысокого забора, за которым на просторной поляне стояло одноэтажное здание дачи. И вскоре к птичьему гомону в лесу присоединились звонкие голоса веселых малышей.

Прошли день и ночь, наступила суббота. Ничто не предвещало надвигающейся беды. Город жил своими заботами. Как обычно работали магазины и кинотеатры. Влюбленные назначали свидания. Отпускники укладывали чемоданы. В сотой пехотной дивизии, стоявшей под Минском в местечке Уручье, готовились к открытию летнего стадиона.

Любовь Исааковна, как и многие родители, дети которых были на загородных дачах, порадовавшись, что в воскресенье увидится с Инночкой, еще с вечера, чтобы не терять времени утром, стала укладывать в сумку необходимую провизию. Не забыла положить и для дочки ее любимые сладости. За этим занятием ее и застал муж, Андрей Яковлевич Богданов — кадровый офицер сотой дивизии.

За ужином Андрей рассказал Любе, какие дела его ожидают в воскресенье в части и очень жалел, что не сможет из-за этого навестить дочку. А когда укладывались спать, он поделился своей тревогой: на границе было неслокойно.

На рассвете их разбудил грохот близких разрывов. Вскочив с постели, Андрей и Люба бросились к окну и увидели пламя пожара и черный дым. Над Минском носились вражеские самолеты, падали бомбы, рушились дома.

— Люба, это война! — крикнул Андрей. Мне срочно нужно в часть.

Он стал поспешно одеваться. В комнату вбежал Валера и бросился к отцу. Как ни торопился Андрей Яковлевич, он все-таки нашел время успокоить и приласкать сына.

— Береги маму и найдите Инночку, а пока прощайте. Даст Бог, свидимся.

Одевшись, он еще раз попытался дозвониться в часть, но телефон молчал.

— Люба, здесь оставаться опасно, идите в подвал и ждите там, пока не кончится налет. Я постараюсь прислать за вами машину.

Переждав бомбежку в подвале, куда спрятались и другие жильцы их дома, мать с сыном наконец вылезли из западни, где от проникшей туда гари становилось все труднее дышать. Но и во дворе они не почувствовали облегчения. Ветра  почти не было, и черный едкий дым, стлавшийся над землей, проникал в легкие, вызывал тошноту, разъедал глаза. Нужно было срочно отсюда уходить. Прихватив с собой самое необходимое, Люба оставила Андрею записку, где их искать, и они с Валерой пошли к месту ее работы.

С трудом выбравшись из горящего города на дорогу, ведущую в Уручье, Андрей остановил машину с военнослужащими и, уточнив у них маршрут следования, подсел к солдатам. Незаметно доехали до места расположения дивизии, но там кроме взвода охраны уже никого не было. И Андрей, не задерживаясь, отправился вслед за ушедшей дивизией. В десятом часу утра он наткнулся на патрульный наряд и вскоре предстал перед комдивом генерал-майором И. Н. Руссияновым.

 

 

Отказавшись эвакуироваться без Инночки, Люба продолжала настойво добиваться возвращения детей в город. Ей отвечали, что принято решение детей в город не везти, так как это опасно. Но быстрое продвижение немецких войск вглубь нашей страны вскоре заставило рукородство гороно пересмотреть это решение, и при очередном запросе Люба узнала, что для эвакуации детей во все детские сады, в том числе и находящиеся на даче, направлены ответственные лица. Для уточнения она немедленно отправилась в детсад № 27, на дверях которого висело объявление, подтверждающее достоверность этого заявления и, немного успокоившись, поспешила домой, чтобы собраться, и затем вернуться на работу. Но очередной налет вражеской авиации изменил ее планы, и она вместе с сыном спустилась в бомбоубежнще.

Здесь Люба встретила многих своих сослуживцев из Кагановичского райкома партии, а позднее сюда пришел и секретарь райкома с сообщением о решении обкома  партии  об эвакуации людей из города любым способом, кто как может. Это было во второй половине дня 24 июня, а в час ночи 25 июня они с Валерой, вместе с другими беженцами, покинули горящий Минск и направились пешком в сторону Могилева.

На рассвете появились фашистские самолеты. Они обстреляли толпу из пулеметов. Спасаясь от гибели, люди разбегались по сторонам, оставляя позади убитых и раненых.

В этот день их обстреляли еще несколько раз, но переждав очередной налет в лесу, они шли и шли дальше на Восток. Иногда их обгоняли автобусы, и тогда Люба с сыном бежали следом и кричали, нет ли среди пассажиров их Инночки, и так — пока не обессилели. Остаток дня провели в лесу. Незнакомые люди поделились с ними хлебом. Общее горе объединило всех. Двигаться дальше решили только по ночам.

В начале июля, измученные тяжелыми переходами и буквально валясь от усталости с ног, Люба с сыном наконец добрались до Могилева. Город был уже на осадном положении. К счастью, им удалось сесть на поезд, следовавший на Гомель. В пути эшелон неоднократно бомбили. В результате маневрирования состав был направлен на Брянск-Орел. Там, по просьбе Любы, их отправили в Днепропетровск, где у них жили родственники. Но и из этого города им пришлось эвакуироваться снова, на этот раз в Саратов.

 

 

За линией фронта

 

Весело и беззаботно отдыхали малыши на летней даче под Минском. В субботу 21 июня, готовясь к встрече с родителями, дети разучивали стихи, пели песни.

Укладываясь спать, Инночка положила рядом с собой любимую куклу. Ночью снилась мама. Рано утром заведующую разбудил сторож дядя Миша.

— Что тебе? — укоризненно глядя на старика, спросила Анна Матвеевна.

— Вставай, Анна, беда пришла.

— Какая беда? — а у самой уже похолодело сердце.

— А вон какая — послушай,— и сторож протянул руку  в направлении Минска.— Там бомбят.

Где-то вдалеке гремели взрывы. Анна поспешно оделась.

— Дядя Миша, может быть, ученья идут? Сходи на дорогу, спроси кого-нибудь.

— Эх, Аннушка, я уж спрашивал. Что будем делать-то?

Через полчаса нянечки, повара, воспитатели и медсестра были на ногах. Телефонной связи с дачей не было, но имелся репродуктор. На всякий случай включили его, но он молчал.

Посоветовавшись, решили сначала все выяснить. Может быть, и правда, идут ученья. Сомнения рассеялись, когда над ними прошла колонна самолетов с черными крестами на крыльях. Проезжающие солдаты подтвердили, что Минск бомбят и посоветовали туда не показываться.

В тягостном ожидании, что за ними кто-то приедет, прошло несколько дней. вдруг страшная новость — в Минске немцы. Захотелось бежать, но куда? Кругом лес. Договорились спрятаться подальше от дороги, переждать, пока Красная Армия не прогонит захватчиков.

Подсчитали запасы продовольствия. Недели на три должно хватить, а там, может быть, и война кончится. Все, что смогли унести, взяли с собой и пошли. Ночь провели в низинке около родника. Костров не разводили — боялись обнаружить себя. От ожидания худшего дети плакали.

Утром вместо обычного завтрака ели печенье с маслом. Запивали холодной водой. К обеду сварили суп и кашу. Потом стали сооружать шалаши. На следующее утро дядя Миша ушел в разведку, и больше его никто не видел. Экономя продукты, прожили в лесу почти месяц. Надо было на что-то решаться. Поплакали, погоревали и решили детей отвести в Минск.

Похудевшие, искусанные комарами, в болячках, дети шли по дороге в Минск в надежде увидеть там своих родителей. Иногда мимо проезжали немецкие солдаты и равнодушно посматривали на еле плетущихся ребятишек. Ночь провели в стогу старой соломы. На подходе к Минску их остановил военный патруль. Немец, коверкая русские слова, потребовал документы. Дрожа от страха, заведующая протянула солдату какие-то бумаги. Задерживать их не стали, и ребятишки вошли в город. Как здесь все изменилось! Кругом развалины, пепелища и ненавистные гитлеровцы. Вот уже и улица, где жила Инночка. Сердечко девочки затрепетало — она скоро увидит маму. Но что это? Там, где стоял их дом, были одни развалины…

К вечеру у кого-то отыскались родители, многих взяли родственники, остальных детей заведующая поместила в комнату беспризорных.

 

 

Студенты

 

Студенту Ленинградского политехнического института Григорию Финогину осталось сдать последний экзамен по теплотехнике, и тогда — до свиданья, Ленинград, до осени. Как соскучился он по родному дому в Краснослободске, по полноводной Мокше, по лесам, где вместе с ребятами любил собирать грибы и ягоды, а зимой с отцом — ходить на охоту.

22 июня 1941 года Григорий проснулся раньше обычного. За окном светило солнце, но почему-то в небе беспрерывно барражировали краснозвездые ястребки.

«К чему бы это?» — подумал Григорий и стал одеваться. Проснулись ребята и тоже, недоумевая, посматривали в окно, но потом решили, что у летчиков идут ученья.

После завтрака поехали в институт на Лесной проспект. Усевшись на скамеечку в сквере перед главным входом, Григорий уткнулся в конспект. Повернув голову, заметил, что люди на улице ведут себя как-то странно. И совсем удивился, когда увидел, что напротив его по тротуару бежал чуть ли не рысцой их уважаемый ректор, доктор технических наук, профессор Калантаров. Ранее за ним такого не наблюдалось, и Григорий почувствовал: что-то произошло, и поспешил вслед за ректором в институт. Там, в библиотеке, он вновь увидел Калантарова в окружении студентов. Лицо его было бледным. Подняв руку, призывая к вниманию, ректор прерывистым от волнения голосом сказал:

— Товарищи, началась война.

По залу прокатился гул. Переведя дыхание, он продолжил:

— Сегодня на рассвете немцы, без объявления войны, вторглись на нашу территорию. Они…— голос его зазвенел,— бомбят наши города. Они убивают наших детей, наших жен, наших отцов и братьев. Их самолеты могут в любое время появиться и здесь, над Ленинградом. Поэтому я призываю вас никуда не расходиться. Сейчас сдайте книги, возьмите у завхоза лопаты. Будем копать на территории нашего института щели.

Студенты загудели. Все менялось, все планы рухнули в один миг. Но была надежда, что все еще образуется. До вечера копали щели. Потом объявили, что завтра вместо экзаменов все студенты поедут на Карельский перешеек.

День ушел на сборы. Вечером добрались до Финского залива, а уже ночью доехали до станции Белоостров. Сначала шли строем в одном направлении, потом повернули и где-то в поле свернули снова. Кто-то попытался запеть песню — не получилось. Незаметно оказались в болотистой местности. Под ногами зачавкало, а потом и совсем шли по щиколотку в воде. Сопровождавший их солдат, в сапогах, вроде бы и не замечал этих неудобств. Миновали низкорослый лесок и остановились возле скалы. Было велено ждать новой команды. Григорий присел на край каменной глыбы, снял промокшие ботинки и отжал носки. Вдруг ему показалось, что внутри скалы, где-то внизу, раздаются голоса. Он поманил рукой товарища. Прислушались. Сомений не было, под скалой что-то было. Осторожно обогнув скалу с обратной стороны, обнаружили амбразуру. Скала оказалась хорошо замаскированным дотом.

Рано утром появились солдаты и военный чин с двумя кубиками на петлицах. Они отмерили участок земли, где нужно было копать противотанковый ров, и раздали студентам лопаты, ломы, кирки, мотыги. На глубине метра появилась сырость, и вырытая ямка быстро заполнялась водой. Потом приспособились, стали между участками оставлять перемычки — помогло.

Всех студентов разделили на две смены. Работали по двенадцать часов. Пятьдесят пять минут копали, пять минут перерыв. С непривычки было очень трудно, не хватало сил. В первый день выбросили грунта не более полкуба на одного человека. Особенно трудно было девчатам. В обед накормили солдатским пайком. Щи были наваристые, вкусные, но к сожалению, ни у кого не оказалось с собой ложки. Ели из общей миски, кто как мог, кто хлебной коркой, кто щепкой. На третий день догадались отправить одного студента в Ленинград за ложками. Вместе с ним отправили и студенток.

К концу месяца разработались и стали за смену вынимать по семь- восемь кубометров сырой глины. Траншею рыли глубиной до трех-четырех метров и шириной до восьми. Через месяц, когда ров вырыли, вся группа студентов была направлена в 22-тысячный отряд, формировавшийся в выборгском районе Ленинграда. В последних числах июля весь отряд переправили под город Лугу.

Почва, где намечалось выкопать ров, была каменистой. Дело двигалось очень медленно. К тому же стоявшая длительное время сухая погода сменилась дождливой и ночевать  в самодельных, насквозь проливаемых и продуваемых шалашах, стало неуютно. Одежда за ночь не успевала просыхать, и на теле появлялись болячки. Но люди по-прежнему сантиметр за сантиметром снимали скальный грунт и углубились уже на метр, когда обратили внимание, что на дороге появились беженцы. Шли в основном женщины с детьми и старики. А к вечеру, когда рассеялись тучи, над беженцами закружили «мессершмитты». Они бомбили и расстреливали из пулеметов мирных людей. Глядя на это, студенты от бессилия и ненависти к врагу сжимали кулаки. Но что могли сделать невооруженные люди? Этот драматический эпизод  вызвал в отряде беспокойство. Они еще не знали, что в эти дни гитлеровцы танковым клином отрезали всю прибалтийскую группировку наших войск и, развивая наступление, приблизились к району, где стоял их сводный отряд. Посоветовавшись, решили послать своих представителей к начальству, но тех и след простыл. От проезжавших раненых бойцов узнали, что немцы рядом, и с рассветом, наверняка, будут здесь. С наступлением темноты решили уходить всем отрядом. Снова полил дождь. Обратная дорога узнавалась с трудом. Всюду трупы, картина жуткая. Липкая грязь отнимала много сил, раскисла обувь. Колонна растянулась. Усталые люди стали отставать. Студенты из политехнического решили держаться вместе до конца. Помогая друг другу, они шли и шли вперед. Проходя по одному из сел, решили отдохнуть, но кто-то посоветовал сделать это на другом конце села, что и спасло их от гибели. Не успели студенты поравняться с крайним домом, как следом за ними в село въехали немецкие танки. Ребята побежали в поле, но потом, убедившись, что их никто не преследует, снова вышли на дорогу. В другом селе все повторилось. Немецкие танки ползли по пятам. Перспектива оказаться в руках у фашистов прибавила сил, и весь сорокапятикилометровый путь до ближайшей железнодорожной станции студенты одолели за шесть часов. Станция оказалась разбомбленной, а до ближайшей было еще пятнадцать километров. Прошли и это расстояние. Грязные, насквозь промокшие, голодные, получившие наглядное представление, что такое война, они, прижавшись друг к другу, сидели на перроне станции Волосово и терпеливо ждали поезда. Он подошел через час, переполненный беженцами. Сил приподняться на ступеньку вагона у многих уже не хватало. Но ребята, помогая друг другу, все же втиснулись в вагон. Ехали стоя до самого Леинграда, а через несколько дней все они получили повестки из райвоенкомата. Так, в середине августа 1941 года, Григорий Финогин стал курсантом Военной академии связи.

Началась военная подготовка, она длилась с шести часов утра до одиннадцати вечера. Учили штыковому бою, кидать бутылки по танкам, проходящим над окопами, ходить на огнеметы, форсированным маршем совершать поход, а потом с хода преодолевать штурмовую полосу, барьеры, заборы, канавы, ползали по-пластунски, штурмом брали дома.

В ночь с 16-го на 17-е сентября 1941 года кольцо блокады вокруг Ленинграда замкнулось. В эту ночь курсантам выдали боевое оружие, патроны, по две гранаты и разбили по взводам. В боевой готовности пробыли до утра. Однажды вечером, когда рота ушла на ужин в столовую, которая находилась в лесу, был очередной налет немецкой авиации. Когда вернулись, то увидели, что от казармы остались одни развалины. После того, как сгорели продовольственные склады, курсантам на день стали выдавать только по 100 граммов сухарей. Начал мучить голод. Как-то во время занятий по тактике в октябре бойцам пришлось ползти по полю, где до этого росла капуста и остались кочерыжки. Пришлось задержаться, чтобы хоть немного утолить голод. Начались холода, но шинелей и шапок не было. На постах, под падающим  снегом, приходилось стоять в одних гимнастерках. Правда, сменяли через каждые пятнадцать—двадцать минут. Ловили «сигнальщиков», которые сигнализировали немцам объекты. Дежурили на крышах, сбрасывали бомбы-зажигалки. Ночевали часто в открытых щелях. Седьмого ноября 1941 года приняли  присягу.

Наступившая зима оказалась суровой. К голодному пайку прибавился страшный холод. Не было дров, казармы не отапливались. Разогревались движением. Недостаток питания старались компенсировать чаем с солью. Многие стали опухать. Появилась сильная усталость. Даже простые движения давались нелегко. И все время хотелось спать. Во сне снилась пища и мирные дни.

В январе 1942 года часть, где служил Григорий, стали готовить к перебросу на Большую землю. Выдали долгожданные шинели, шапки, теплые портянки, обувь, рукавицы. Поздно вечером снялись с обжитых квартир и маршем направились на ближайший аэродром. Везли с собой на санках книги, приборы и продукты на дорогу. В эту же ночь через кольцо блокады были переправлены самолетами на противоположный берег Ладоги.

Здесь, на Большой земле, военная подготовка курсантов была продолжена. В 1943 году Григорий Сергеевич Финогин закончил Ленинградскую военную электротехническую академию связи имени С. М. Буденного и получил офицерское звание — лейтенант.

 

 

Рождение завода

 

Шла вторая половина июля 1941 года. Немецкие войска, не считаясь с потерями, ползли по нашей земле, сея смерть и разрушения. Рвались на юг, нацелились на Москву, вели наступательные бои под Ленинградом, город был объявлен на осадном положении. Началась массовая эвакуация промышленных предприятий на восток.

Ленинградцы шли в армию, в добровольческие формирования, на строительство оборонительных сооружений. В эти тревожные дни на заводе имени Коминтерна днем и ночью демонтировали оборудование, готовились к переезду в Новосибирск. Специально созданная комиссия определяла состав специалистов и рабочих, отъезжающих с предприятием.

Поздно ночью 22 июля в кабинете директора завода А. А. Форштера раздался телефонный звонок. Подняв трубку, он услышал глуховатый голос заместителя наркома электропромышленности СССР И. Г. Зубовича, сказавшего, что скоро подъедет.

«Что бы все это значило?» — подумал Форштер и, выключив свет, поднял штору, служившую для светомаскировки.

Над Ленинградом стояла белая ночь. Где-то вдали бушевало зарево пожара, слышались разрывы снарядов. Мысли директора невольно перенеслись на фронт, где, одерживая бешеный натиск рвущихся к городу фашистских дивизий, вместе с регулярными частями Красной Армии дрались ополченцы Ленинграда. Среди них были и вчерашние рабочие «Коминтерна». «Выстоят ли?» Из невеселых дум его вывел тихий скрип тормозов подкатившей к подъезду эмки, в которой он узнал машину замнаркома.

Закрыв окно и опустив штору, Форштер поспешил навстречу Зубовичу. А через полчаса эмка вновь мчалась по пустынным улицам Ленинграда. Попетляв немного по переулкам, машина остановилась у малоприметного дома. Было два часа ночи, когда настойчивый стук в дверь разбудил начальника лаборатории селеновых выпрямителей И. Л. Эристова. Узнав о причине неурочного вызова от посланца Форштера, И. Эристов, не мешкая, оделся и, успокоив жену, спустился к стоявшей у подъезда машине.

В кабинете директора он увидел  и. г. Зубовича и еще нескольких незнакомых людей. Поздоровавшись с Эристовым, Зубович без предисловий сказал:

— Нужно создать комплексный завод выпрямительных устройств. Немедленно бери людей и оборудование лабораторий для производства селеновых выпрямителей с «Коминтерна», купруксных выпрямителей — с завода Козицкого и ртутных выпрямителей — с завода «Буревестник». Вот приказ о создании завода. Вы назначены его директором. Будете пока числиться как филиал «Коминтерна», в Москве зарегистрируем. Ближайшая задача — не позднее первого августа перебазироваться в город Балашов Саратовской области и там развернуть производство.

и. г. Зубович передал И. Эристову только что подписанный им приказ № 156 от 23 июля 1941 года заместителя народного комиссара электропромышленности СССР.

В тот же день было сформировано руководящее ядро завода. На должность главного инженера был назначен Н. М. Левинсон. Заместителем директора — И. Ф. Комиссаров, главным механиком — Х. М. Эльтерман, главным конструктором — А. и. Стефановский, начальником производства — В. М. Федин. Парторгом коммунисты избрали к. Е. Смирнова. Необходимо было за несколько дней подобрать людей, определить оборудование, демонтировать его, упаковать, заказать и получить вагоны, погрузиться и проделать массу других работ.

Так, в начале Отечественной войны, 23 июля 1941 года, в Советском Союзе был создан комплексный завод выпрямительных устройств.

Четвертого августа эшелон из пятнадцати вагонов с оборудованием и сотней специалистов: рабочими, техниками и инженерами,— был подготовлен к отправке. Ленинградцы прощались с городом, с родными и близкими и не скрывали слез. Выехали поздним вечером.

Десятого августа достигли конечной станции назначения, города Балашова. На станции их никто не встретил и это показалось Эристову плохим признаком. Отдав необходимые распоряжения своему заместителю И. Ф. Комиссарову, Эристов вместе с парторгом К. Е. Смирновым и Наумом Марковичем Левинсеном, не теряя времени, отправились на розыски городских властей.

В тот день совместно с представителями горисполкома и горкома партии города Балашова ленинградцы в составе большой группы специалистов осмотрели старое здание давно заброшенной мельницы, где предполагалось разместить завод, но оно оказалось непригодным к эксплуатации, договориться с местными руководителями о предоставлении заводу в городе Балашове другого помещения Эристову не удалось, и он вынужден был обратиться в Саратовский обком партии. В силу ряда причин этот вопрос удалось решить только четырнадцатого августа. На следующий день эшелон отбыл на место нового назначения — станцию Карабулак, районного центра Базарный Карабулак.

Здесь заводу предоставили полусгоревшее здание дома культуры. Попутно выяснилось, что единственная в районе электростанция тоже пострадала от пожара и бездействует. Вторично обращаться в Саратовский обком партии по аналогичному вопросу было нецелесообразно.

Среди коллектива появились больные, особенно страдали дети. Им требовалось улучшенное питание и медицинская помощь. Местное население встретило ленинградцев хорошо. Всех разместили по домам, снабдили продовольствием, заболевших поместили в больницу. И это сразу сказалось на настроении людей.

О прибытии завода в Базарный Карабулак немедленно телеграфировали в Наркомат. Из ответной телеграммы за подписью начальника Главсветвакуумпрома С. В. Васильева узнали, что филиал № 2 завода № 208 выделен в самостоятельный завод, имеющий наименование «Выпрямитель», то есть переведен из литерных в обычный гражданский завод с непосредственным подчинением упомянутому ведомству.

Это сообщение внесло некоторое замешательство в работу руководства завода, так как в период Отечественной войны гражданские предприятия снабжались необходимыми материалами по остаточному принципу, не говоря уже о последствиях. Нужно было эту ошибку исправить.

Начались трудовые будни. Созданная Эристовым комиссия по определению материальных затрат на ремонтно-восстановительные работы помещения клуба вскоре предоставила ему соответствующие сведения. Ссылаясь на них, Эристов первого сентября 1941 года направил письмо на имя секретаря Саратовского областного комитета ВКП(б) по промышленности Игната Трофимовича Новикова, в котором был поставлен вопрос о выделении заводу необходимых материалов и транспортных средств. Письмо заканчивалось обещанием руководства в случае удовлетворения заявки обеспечить пуск завода первого октября с изготовлением в четвертом квартале 350 штук выпрямительных устройств. Это было невыполнимое обещание, так как в сложившихся крайне тяжелых условиях осени 1941 года рассчитывать на полное удовлетворение нужд завода не приходилось.

Второе письмо с аналогичной заявкой было направлено в адрес начальника Главсветвакуумпрома, С. В. Васильева пятого сентября 1941 года. В тот же день в Москву ушло еще одно письмо народному комиссару электропромышленности СССР товарищу Кабанову с просьбой причислить данный завод к группе оборонных заводов с присвоением соответствующего номера, что (особенно в условиях военного времени) дало бы ему возможность иметь преимущество как в отношении снабжения материалами, так и в других вопросах жизненно необходимых для быстрого запуска производства и дальнейшей работы.

Особое беспокойство у руководства вызывал нерешенный вопрос обеспечения завода электроэнергией. Это грозило непредвиденными последствиями. И Эристов после тщательного обследования электростанции комиссией из представителей бывших работников электростанции и специалистов завода принял решение взять ее в аренду.

Руководить восстановительными работами на электростанции было поручено молодому инженеру-радисту Касиму Рахматулину.

В ноябре 1941 года в самый разгар строительных и монтажных работ потерялась связь завода с Наркоматом. Завод остался без финансирования, без фондов, без программы. В этих условиях руководство заводом взял на себя Саратовский обком партии.

В конце 1941 года постановлением СНК СССР от восьмого декабря о восстановлении эвакуированных предприятий заводу был присвоен литерный № 618 и установлен срок ввода в эксплуатацию — март 1942 года. И еще одним важным событием ознаменовался для заводчан декабрь. Касим Рахматулин доложил Эристову о готовности электростанции к пуску. После коптилок непривычно ярко вспыхнули лампочки, ожили цеха, заработали станки. Коллектив завода приступил к выпуску продукции.

 

 

Люба приехала в Саратов в начале октября и сразу же пошла в ГК КПСС. Ее направили в Базарный Карабулак, где к тому времени обосновался эвакуированный из Ленинграда литерный завод. Не теряя надежды отыскать дочь, она, прежде чем выехать в Карабулак, отправилась в облоно, где ей сказали, что в области находится много эвакуированных детских садов из Белоруссии, и предложили посмотреть списки эвакуированных детей. Сердце ее сжалось, а буквы запрыгали перед глазами, когда она взяла в руки эти листы с детскими именами, среди которых многие ей были знакомы, но фамилии ее дочери в этих списках не было. С тяжелым сердцем покинула она город Саратов. Что ждет ее впереди?..

От станции до Базарного Карабулака Люба с Валерой шли пешком. Вечерело, когда они подошли к дощатому забору с небольшой будкой у ворот и робко постучали в маленькое оконце. Вскоре к ним вышел худощавый мужчина средних лет в накинутом на плечи пальто и в серенькой кепке. Это был парторг завода К. Е. Смирнов.

В тот же день Люба была принята на завод учеником токаря.

 

 

Саранск — осенью 1941 года

 

Довоенный Саранск с его тихими улочками и тенистыми садами, с голубятнями во дворах и скамеечками у калиток, в летние ночи с соловьиными трелями, а в зимнюю пору засенный снегом с непролазными сугробами и тропинками у подворья,— в недалеком прошлом был уездным городом Пензенской губернии и в начале ХХ века все еще сохранял облик былой старины. Но прокатившаяся после октябрьских событий 1917 года революционная волна по городам и селам России натворила немало бед и в Саранске. Многие святыни были осквернены и разрушены, а веками почитаемые обычаи преданы забвенью. Но после 22 июня 1941 года, когда над Родиной нависла смертельная опасность, вспомнили и о Боге, и о великих предках, и чувство патриотизма, присущее россиянам, вновь проявилось в народе с небывалой силой. Наступили дни тяжелых испытаний.

Седьмого августа в Республиканскую больницу, переименованную в эвакогоспиталь № 3050, поступила первая группа раненых. Их окружили вниманием и заботой. Затем раненые стали поступать регулярно. Больниц не хватало. Несколько школ и центральную гостиинцу переоборудовали под госпитали.

Ближе к осени, когда враг приблизился к Москве и над Саранском нависла реальная угроза нападения с воздуха, в городе была введена светомаскировка. В садах и огородах отрывали защитные щели. На улицах появились военные патрули. Военкоматом совместно с городскими властями, в помощь военным, была организована местная противовоздушная оборона Саранска. Штаб размещался в помещении горисполкома на первом этаже. Одну комнату заняли военные. В другой, оборудованной средствами оповещения населения, несли дежурство бойцы из спецотрядов МПВО. Третья комната предназначалась для занятий.

Спецотряды численностью до тридцати бойцов формировались в основном из девушек не моложе восемнадцатилетнего возраста и физически здоровых. Одним из таких отрядов командовал участник финской войны Юрий Зотов. Отряды находились на казарменном положении и согласно поставленной задаче несли службу на правительственных объектах.

Обязанности бойцов заключались в умении обезвреживать зажигательные бомбы, сбрасывать их с чердаков, крыш и из других помещений, куда они могли попасть во время налета вражеской авиации или гасить их на месте, не допуская возникновения пожаров. В этих целях с бойцами МПВО постоянно проводились учебные занятия, а после открытия в Москве спецшколы по подготовке инструкторов-пиротехников в нее из Саранска были командированы Екатерина Никифоровна Тузина работница пенькокомбината, Дмитрий Соболев из горфинотдела и Антонина Демина.

 По возвращении в Саранск вся эта группа «пиротехников» была привлечена к преподавательской деятельности.

Паспорядок работы отрядов был таков: в течение месяца, подменяя друг друга, дежурили на правительственных объектах вместе с военными, которые были вооружены средствами ПВО и в их задачу входило уничтожение вражеских самолетов. Между сменами бойцы отдыхали в специально оборудованном для них помещении в фойе кинотеатра «Комсомолец», где были установлены армейские кровати. По истечении месяца на дежурство заступал новый отряд, а сменившиеся бойцы возвращались на производство, на свои рабочие места. И так продолжалось до тех пор, пока не была снята угроза нападения на Саранск с воздуха. В дальнейшем многие девушки из этих отрядов были призваны на службу в армию.

С началом учебного года часть старшеклассников постановлением правительства СССР была направлена в ФЗУ. Другие, оставив школу, ушли на заводы.

Сергей был трудоустроен на оборонное предприятие, эвакуированное из Ленинграда «Электроприбор» (завод № 685), учеником слесаря-инструментальщика.

 

 

С. А. СВЕРБЕЕВ

 

Сергей Арсентьевич Свербеев, живя в Петербурге с 1906 года, никогда не думал, что придется когда-то уехать из родного города (переименованного к тому времени в Ленинград) и распрощаться с ним. Эта мысль была противоестественной — так же, как и возможность блокады фашистской ордой города имени великого Ленина, однако, все это было и свершилось на его глазах.

Детство Сергея прошло в длительных испытаниях на крепость. Начало этому положила война 1914 года с немцами, затем гражданская война. Но в дальнейшем в памяти сохранились хорошие товарищи по школе, а после окончания ее встреча с прекрасным сверстником Васей Соловьевымю в эти неповторимые юные годы Сережа увлекался музыкой. Он играл в оркестре народных инструментов на домре-приме в клубе табачной фабрики «Шапшал». Там он впервые услышал рождение прекрасных песен и музыкальных картинок своего талантливого сверстника, впоследнствии знаменитого композитора Соловьева-Седого. Любознательный юноша увлекался не только музыкой, но и радиоделом. В этом его всегда поощрял отец. Свое образование Свербеев продолжил в институте железнодорожного транспорта по электрификации производственных предприятий. Первоначально работал по специальности, а затем резко изменил выбранной профессии и перешел на завод «Буревестник» в качестве рядового инженера. Новая специальность целиком увлекла Свербеева, и к началу 1941 года Сергей Арсентьевич уже возглавил цех ртутно-выпрямительных устройств.

Весть о нападении на страну фашистской Германии застала его дома, когда он собирался провести воскресное время на лоне природы, и мгновенно перевернула все его планы. Вместо отдыха он поспешил на завод, где руководство уже принимало первые меры по охране предприятия. В тот же вечер заступил на ночное дежурство. События на фронте развивались быстро, и Ленинград с первых же дней был втянут в орбиту войны. Частично проведенная на «Буревестнике» эвакуация специалистов и технологического оборудования не коснулась Сергея Арсентьевича. Он разделил участь тысяч людей, оставшихся в блокадном Ленинграде. Город стал подвергаться усиленным бомбежкам с воздуха и обстрелу из дальнобойных орудий. Начались массовые пожары. Горели Бадаевские склады, где для многомиллионного города были сосредоточены огромные запасы продовольствия. Введенные карточки обеспечивали работающео члена семьи лишь двумястами граммами хлеба в день, но и его качество с каждым днем ухудшалось.

Над ленинградцами нависла угроза голодной смерти. Замер общественный транспорт. Всюду разрушенные дома, пожарища, трупы на дорогах, люди с ведрами, бредущие за водой на Неву. Картины смерти Сергей Арсентьевич видел и у себя на заводе. Одни умирали стоя у станков, другие — во время ночлега, просто не просыпались. Многие погибли от бомбежки или заживо сгорали, дежуря на постах ПВО. Голод подкосил и его железный организм до такой степени, что он мог передвигаься только держась за стенки. Потерявшего почти все силы Сергея Арсентьевича поместили в заводской стационар. Там регулярно кормили такими деликатесами, как стакан молока и кусочек масла утром, скромным обедом и ужином. За две недели, проведенные в стационаре, Сергей Арсентьевич настолько окреп, что мог рассчитывать добраться до дома пешком.

 

 

О тяжелом положении ленинградцев знала вся страна и стремилась облегчить их участь всем, чем могла.

В начале 1942 года по настоятельной просьбе руководства завода №618 наркоматом электропромышленности СССР было принято решение направить с ленинградских предприятий в Базарный Карабулак группу специалистов по производству ртутно-выпрямительных и купруксных устройств. Возглавить эту группу было поручено С. А. Свербееву.

Ранним апрельским утром 1942 года группа специалистов завода «Буревестник» в составе сорока семи человек выехала по льду Ладожского озера в направлении железнодорожной станции «Кабона». Ехать по весеннему льду было небезопасно, да и немецкое командование держало «дорогу жизни» под постоянным прицелом. Но над ними все время барражировали советские истребители, и это успокаивало людей. Начало пути прошло благополучно. В ожидающем их поезде им был выделен товарный вагон, остальной состав был полностью заполнен учениками ремесленных училищ Ленинграда.

Дорога оказалась нелегкой, ехали почти месяц. И хотя на всем пути следования железнодорожная администрация встречала эшелон горячей пищей, а хлеба выдавали по ленинградским меркам очень щедро, от истощения и голода люди продолжали умирать. Особенно много погибло молодежи. Не доехали до Карабулака и трое специалистов с «Буревестника».

Где-то на полпути к Саратову вагон отцепили от состава и далее до Базарного Карабулака они добирались то с одним, то с другим поездом.

Весть о предстоящем прибытии в Базарный Карабулак второй партии ленинградцев вызвала в поселке  и  в коллективе завода большое оживление.

К встрече готовились основательно. Определили дома для размещения вновь прибывших, пополнили запас воды в банях, заготовили дрова, позаботились о продуктах. Еще затемно запрягли лошадей в сани и, не дожидаясь рассвета, выехали на станцию. Ждать пришлось недолго. Подошел поезд, и заводчане увидели перед собой людей, переживших эту страшную зиму. Худые, многие с обмороженными и перебинтованными руками и лицами, с нездоровым блеском глаз, но такие родные. Они стояли возле вагона, прижавшись друг к другу, не в силах сделать и шага вперед и пристально всматривались в лица людей, бегущих им навстречу.

Люба Богданова была среди встречающих и первым, кого она обняла, был высокий молодой мужчина. Она ужаснулась, когда под серым с каракулевым воротником пальто ощутила его исхудавшее тело. Так Сергей Арсентьевич Свербеев, будущий главный инженер завода «Электровыпрямитель», а впоследствии директор Кабельного завода, встретил свою судьбу, свою любовь, с которой уже не расставался до последнего часа своей жизни. Но тогда, весной 1942 года, об этом они еще не знали.

Прошло немного времени, и вторая группа ленинградцев, оправившись от пережитого, приступила к работе на новом месте. С. А. Свербееву предложили возглавить заготовительный цех, а через месяц он был назначен начальником отдела технического контроля. Блокадный Ленинград, который ежедневно с немецкой пунктуальностью обстреливался из дальнобойных орудий, изможденные лица детей и взрослых,— все отошло в небытие.

О войне здесь напоминали лишь извещения о погибших, сообщения по радио о ходе военных действий и частые посещения развернутого в поселке военного госпиталя.

Работа в отделе технического контроля не представляла для Сергея Арсентьевича особого интереса, и он с большим удовлетворением принял предложение директора завода И. Эристова организовать производство медно-закисных (купруксных) выпрямителей. Это техническое новшество было разработано на Ленинградском заводе и внедрено в Карабулаке во многом благодаря инициативе Ивана Ивановича Миронова. Он в сутолоке событий лета 1941 года предусмотрительно вывез из Ленинграда вместо собственного багажа рулон красной меди, так пригодившейся впоследствии. Дорожа каждым граммом, Миронов сам рассчитал и руководил технологией раскроя медных листов. Благодаря этому выпуск красномедных шайб продолжался в течение нескольких месяцев, а затем был прекращен из-за отсутствия меди.

Освоение новой продукции заводом  —  купруксных выпрямителей вызвало в наркомате электропромышленности СССР (в дальнейшем «НКЭП») большой интерес. В итоге обсуждения этого вопроса в конце 1943 года было принято решение перевести персонал лаборатории, освоившей новую технологию, в Москву на завод № 495, а И. Л. Эристова назначить директором этого завода.

Временно исполняющим обязанности директора завода № 618 был назначен Н. М. Левинсон, а главным инженером С. А. Свербеев.

 

 

В 1944 году

 

В начале 1944 года страну облетела радостная весть. Начатое под Ленинградом наступление советских войск закончилось ликвидацией вражеской блокады.

Вечером на квартире у Н. М. Левинсона собрались руководители завода. Из каких-то неводомых запасников вынули две бутылки зубровки. На закуску принесли кто что мог. Первый тост подняли за освобождение Ленинграда от блокады. Затем разговор зашел о том, как снова вернуться в родной город. Стали вспоминать, у кого и где сохранились влиятельные связи и как действовать, чтобы уже в этом году перебраться в Ленинград.

Кампания за возврат коллектива завода в Ленинград началась с официального письма в наркомат электропромышленности СССР. В качестве аргумента за скорейшее решение этого вопроса выдвигалась проблема освоения заводом нового выпрямителя ВАР-9. Этот агрегат отличался от ранее освоенных ВАР-3 и ВАР-6 тем, что был более громоздким. Для его производства требовалось увеличение производственных площадей, что в условиях Карабулака с точки зрения руководства завода не представлялось целесообразным.

В ответ на это ходатайство заместитель председателя Совета по радиолокации при Государственном комитете обороны инженер-контрадмирал А. И. Берг в телеграмме на имя секретаря городского комитета ВКП(б) города Павлово-Посада товарища Лунина в феврале 1944 года писал: «Прошу вас помочь директору завода № 618 Н. М. Левинсону ознакомиться с производственным корпусом бывшей шелко-ткацкой Карповской фабрики с целью установления возможности перевода указанного завода в город Павлово-Посад». Это было компромиссное решение вопроса, но Левинсон, подбадриваемый своими единомышленниками, продолжал настойчиво добиваться возвращения завода в Ленинград.

Тем временем в Саранске на заводе «Электроприбор» (в дальнейшем «ЗИП») происходили почти аналогичные события.

В середине июня 1944 года на нем появилась группа незнакомых людей. Они ходили по цехам, беседовали с рабочими, осматривали оборудование, интересовались его состоянием.

Среди коллектива распространился слух, что завод хотят куда-то перевести. Сначала этому не поверили, но однажды на стыке двух смен рабочих пригласили на собрание.

Собрание открыл директор завода Н. Рогожин. Он ознакомил коллектив с приказом наркома электропромышленности СССР о перебазировании предприятия в город Краснодар. А от себя сказал, что решено половину рабочих и ИТР завода перевести на новое место, а оставшиеся в Саранске будут трудоустроены на другом продприятии. Зал загудел, Рогожин поднял руку, призывая рабочих к порядку. Когда немного успокоились, начальник отдела кадров стал перечислять фамилии людей, обязанных ехать с заводом.

Сначала были названы имена ленинградских рабочих и ИТР, а затем замелькали фамилии саранских ребят. Когда Сергей услышал свое имя, то испытал чувство радости. Затем слово было продоставлено директору Краснодарского завода «ЗИП».

Был он среднего роста, плотно сложенный, с приятным открытым лицом и производил хорошее впечатление. Говорил спокойно, не торопясь, взвешивая слова.

Знакомя рабочих с условиями жизни и работы на новом месте, он обещал семейным продоставить отдельные квартиры, холостякам и незамужним женщинам — места в общежитии и трехразовое питание в столовой. Потом было много вопросов. Словно зачарованный слушал Сергей рассказ директора о Краснодаре. В его воображении город предстал в окружении садов и виноградников. Где-то вдали, за рекой Кубанью, виднелись кавказские горы, за которыми плескалось ласковое Черное море и манило к себе.

Кто-то положил ему на плечо руку Сергей оглянулся. Это был его тонарищ Вася.

— Ну как, едем?

— Едем,— ответил он, и их ладони сомкнулись в крепком пожатии. Выходя из проходной, Сергей неожиданно увидел Полину. Эта обаятельная и веселая девушка работала на соседнем участке, и он иногда, проходя мимо, ловил на себе ее взгляды и чувствовал, как краснеет, а походка становится неестественной. Сколько раз мысленно он мечтал подойти к ней и познакомиться и каждый раз его что-то сдерживало. Сейчас Полина шла совсем рядом. Поравнявшись, она спросила:

— Сережа, ты едешь в Краснодар?

— Да! —ответил он.

— А ты?

— Я тоже, если мама отпустит.

Представив на миг, что на этом их знакомство может закончиться, Сергей сказал:

— Полина, приходи сегодня в парк, я буду ждать тебя.

— Хорошо, Сережа, я приду.

 

 

Решение нкэп перебазировать завод «Электроприбор» из Саранска в Краснодар без согласования с местными органами власти вызвало в обкоме партии МАССР бурную реакцию. В Москву немедленно выехал первый секретарь обкома В. П. Петушков. Он сделал отчаянную попытку добиться от наркомата отмены своего решения, но не сумел. Случайно его визит совпал по времени с настойчивым ходатайством руководства завода № 618 о возвращении продприятия в город Ленинград.

Узнав об этих планах, В. П. Петушков попросил Наркома электропромышленности СССР в порядке компенсации за причиненный республике ущерб направить в Саранск хотя бы этот завод, что и было сделано.

Началась подготовка к отъезду в Краснодар. Демонтировали и перевозили оборудование на железнодорожную станцию. Устанавливали его на платформы. Бригада плотников ремонтировала и благоустраивала вагоны для перевозки людей.

Наконец настал день, когда эшелон из нескольких десятков вагонов был подготовлен к отправке. И грустно, и радостно было на душе у Сергея. До свиданья, Саранск.

До Пензы доехали благополучно. Пели песни, играли в домино и шахматы, мечтали. В Пензе эшелон был задержан на целые сутки, но все были рады поразмяться. Кто-то предложил сходить на Суру. Молодежь приняла это с восторгом. Погода была хорошая, и вот уже веселая компания ребят и девушек вместе с начальником сборочного цеха В. Реутовым, двухметровым богатырем, шагала к реке.

Сергей шел вместе с Полиной. Их знакомство незаметно переросло в дружбу, а совместная поездка сблизила их.

Купание освежило ребят и обратно они возвращались в хорошем настроении. К Поворино подъехали на рассвете. Здесь «ЗИПовцы» впервые увидели следы бомбардировок. Сергею запомнился огромный элеватор, превращенный фашистами в груду развалин. По-видимому, Поворино было конечным пунктом в этом районе, куда долетали немецкие самолеты.

Именно отсюда потянулся кровавый след до самого Сталинграда. И справа, и слева вдоль железнодорожного полотна почти непрерывной цепочкой лежали перевернутые, искалеченные вагоны, виднелись многочисленные воронки и всюду — выжженная земля.

Под впечатлением увиденного умолкли песни, исчезли улыбки. Все разговоры сводились теперь к победе на Волге. Поминутно кто-нибудь из заводчан высовывал голову из вагона и смотрел, не покажется ли впереди Сталинград. Судя по многочисленным приметам, город был близко.

По приходу на станцию эшелон поставили в тупик. Комендант поезда отправился к дежурному диспетчеру выяснить обстановку. Все с нетерпением ждали его возвращения в надежде, что в этом героическом городе им хоть ненадолго придется задержаться. Ко всеобщей радости желание заводчан сбылось. Эшелон простоял здесь более суток. За это время успели помыться в бане, которая представляла собой обыкновенный санпропускник. Затем совершили экскурсию по городу. Многие улицы Сталинграда были уже расчищены от завалов. Другие только приводились в порядок. Восстанавливались отдельные здания. Во многих местах еще висели таблички «осторожно мины», но город уже жил и работал.

Из увиденного Сергею запомнился еще колхозный рынок, приютившийся на привокзальной площади, на котором шла бойкая торговля овощами и фруктами. Здесь же была и «барахолка», на которой можно было купить или выменять все, что угодно.

На следующий день, после полудня «ЗИПовцы» распрощались со Сталинградом, увозя в своих сердцах боль от увиденного и светлую память о его защитниках.

Погода стояла хорошая. Заводчане, особенно молодежь, все светлое время суток проводили у раскрытых дверей вагона. За Сталинградом началась степь — широкая и привольная. Эшелон двигался медленно, уступая дорогу встречным составам, часто останавливался на небольших разъездах. Иногда остановки длились часами. Когда коменданту удавалось заранее узнать время отправления эшелона, заводчане, облюбовав где-нибудь поблизости подходящее местечко, разводили костры и готовили пищу.

Шла уже вторая неделя, как эшелон был в дороге, и вот наконец настал долгожданный день, когда поезд достиг конечной станции — Краснодар-два, это произошло восьмого августа 1944 года.

Еще при подходе к перрону Сергей обратил внимание на стоявшую вдоль железнодорожного полотна толпу людей. Многие были с цветами.

«Кого же они встречают?» Но вот состав остановился и «ЗИПовцы» услышали, как грянул духовой оркестр. Не ожидавшие такой встречи заводчане растерялись, но замешательство длилось недолго. Все вдруг почувствовали такую теплоту, что у многих повлажнели глаза. Митинг, организованный руководством предприятия по случаю приеда коллектива Саранского завода в Краснодар прямо на привокзальной площади, прошел с большим подъемом.

 

 

Карабулак — Саранск

 

В Карабулаке на «ленинградском заводе» как уважительно называли его местные жители, шли последние приготовления к переезду в Саранск. Демонтировали оборудоние, убирали урожай, решали вопрос с кадрами.

Насмотревшись на заплаканные глаза и наслушавшись горьких слов, начальник отдела кадров Смирнов, занимавшийся этими делами, немало поволновался и пережил за эти дни. Лицо его осунулось, появился нездоровый румянец. По ночам стала мучить бессонница и, как следствие, обострилась давняя болезнь легких. Тщательно скрывая от людей свой недуг, он старался выглядеть бодрым и деловым, но это  не всегда ему удавалось.

Узнав о состоянии его здоровья, в райкоме партии Базарного Карабулака, где Смирнова знали и ценили, сначала посоветовали ему перед дорогой подлечиться в местной больнице, а затем первый секретарь райкома предложил Смирнову не испытывать судьбу и остаться у них на партийной работе. Но мог ли он изменить коллективу, с которым сроднила его судьба, и он, не раздумывая от этого предложения отказался.

Первый эшелон был сформирован из двадцати вагонов и загружен оборудованием, материалами, заготовками для сборки аппаратов, продуктами питания, домашними животными и птицей. В нескольких переоборудованных вагонах разместились семьи рабочих и ИТР.

В середине сентября эшелон отправился в путь. В конце месяца в Саранск начали поступать первые вагоны с заводским оборудованием, которое нужно было разгружать, перевозить и устанавливать на фундамент. Транспорта в распоряжении Эйзенбета кроме двух полуслепых лошадей, оставшихся от старых хозяев, не было. Не было и рабочих, которым можно было бы поручить эту ответственную и трудоемкую работу. Пришлось обратиться с этим вопросом к Левинсону, но тот помочь практически ничем не мог. Тут в дело вмешался начальник восьмого Главного Управления наркомата Б. Б. Юрьев.

Узнав, что на станции Саранска стоят неразгруженные вагоны с оборудованием, Б. Б. Юрьев приказал Эйзенбету организовать круглосуточную разгрузку вагонов и вывоз оборудования тракторами.

— Пусть работают ночью с зажженными фарами, мобилизуйте всех,— едва сдерживая гнев, говорил он в трубку. Эйзенбет попытался объяснить Б. Б. Юрьеву, как обстоят дела, но тот, не дослушав его, закричал:

— Я вас под суд отдам!

Эйзенбет тоже не сдержался, заявив  ему, что под суд они пойдут вместе. В это время телефон по какой-то причине разъединился, а потом оба, успокоившись, поговорили по существу. Юрьев посоветовал Эйзенбету обратиться за помощью к местным органам власти. К счастью, вскоре из Б. Карабулака стали подъезжать люди, и дело постепенно наладилось.

Второй эшелон удалось сформировать только через месяц. Он состоял из четырех вагонов. Три были загружены оборудованием, а в четвертом разместились заводчане. Комендантом этого эшелона была назначена начальник планового отдела завода А. И. Стефановская. С этим же поездом выехал и Смирнов.

До станции Ртищево ехали медленно, с частыми остановками. Для поддержания в вагоне тепла постоянно подтапливали буржуйку. Но на ходу от нее было мало толку. Чтобы согреться, пили чай или, закутавшись кто во что мог, коротали время за игрой в карты.

Особенно плохо переносил дорогу Смирнов. По прибытию поезда на станцию Ртищево у него была обнаружена температура. Сопровождавшая эшелон медсестра определила у Смирнова воспаление легких, но в ее аптечке ничего не было, что могло бы облегчить положение больного. На беду два вагона из четырех по ошибке прицепили к уходящему поезду. И Стефановская, первоначально намеревавшаяся поместить Смирнова в местный госпиталь, вынуждена была выяснять, куда их отправили, а потом уже не было времени.

В эту ночь состояние Смирнова резко ухудшилось. Временами он терял сознание, а когда оно возвращалось, он видел склонившиеся над ним лица и каждый раз тихо спрашивал:

— Скоро ли Саранск?

Он, кажется, понимал, что жизнь покидает его и беспокоился лишь о том, чтобы это не случилось в пути.

Утром на подходе к Пензе, придя в сознание, он как-то особенно ясно посмотрел на своих товарищей, что-то хотел сказать, но не успел...

Встал вопрос, где хоронить Смирнова. Все молчали. Ждали, что скажет Стефановская.

Первого парторга завода похоронили на городском кладбище Пензы.

Третий, и последний, эшелон из нескольких вагонов, груженный, в основном, продуктами с подсобного хозяйства, ушел со станции Карабулак вслед за вторым и, благополучно дойдя до Саранска, поздно ночью был поставлен в заводской тупик. Приехавшие с ним молодые девушки, остававшиеся в Карабулаке на уборке урожая, провели эту ночь в вагоне.

Утром за ними прислали лошадку с телегой. Они положили в нее свои пожитки и пошагали вслед за повозкой. День выдался пасмурный, моросил мелкий дождь. Кругом грязь, серо, неуютно.

В доме по улице Васенко № 1, куда их поселили, было холодно, дом не отапливался. Туалеты не работали. Не было ни воды, ни света. Наплакавшись досыта и вспомнив не раз свой чистенький и уютный Б. Карабулак, девушки в конце концов успокоились. Начиналась новая жизнь. Одна из этих девушек — Тая Бусалаева, была уроженкой села Рогаткино Золотовского района, входившего в то время в республику немцев Поволжья. Росла Тая в большой крестьянской семье, где кроме отца и матери было семеро детей. Весной 1933 года голодная смерть, гулявшая по Поволжью, унесла у Таи всех сестер, братьев и мать, пощадив лишь ее, семилетнюю, да отца.

В памяти о том времени остались еще школьные годы, когда они всем классом выезжали на колхозные поля собирать хлебные колоски или уничтожать грызунов. Шкурки сусликов сдавали в колхоз и получали за них по нескольку копеек.

С началом Отечественной войны село заметно опустело. Остались в основном женщины, подростки и мужчины немецкой национальности, которых почему-то в армию не призывали. Это стало понятным лишь в 1942 году, когда их стали выселять из села. При этом, если глава семьи был русский, то их не трогали, а если — немец, то жене предоставляли право выбора, ехать в ссылку или остаться в селе, но без мужа.

В том году у Таи умер отец, и в родном селе никого не осталось. Осенью, по инициативе председателя колхоза, Тая с двумя подругами уехала учиться в немецкое село Вязельмиллер Зельманского района в школу молочной промышленности. На подходе к селу девушки увидели двигающуюся навстречу большую колонну запряженных в телеги быков, лошадей, верблюдов. Это вывозили из села немецкие семьи. У покидавших родные места людей были хмурые лица и заплаканные глаза.

Первое время в обезлюдевшем селе было жутко. Кругом бродили потерявшие своих хозяев голодные и злые овчарки. Мычали недоенные коровы. Во дворах и по улице ходили косяки гусей и уток. Кудахтали куры. Жалобно мяукали осиротевшие кошки. Потом пришли военные и перестреляли собак. После этого всех приехавших на учебу девушек обязали доить коров и ухаживать за скотиной. Волей-неволей пришлось заглянуть и в опустевшие дома, где кроме людей и одежды, все было на месте. Дома были добротные. На чердаках в специальных отсеках хранились просо, рожь, пшеница, горох, а в погребах и амбарах — соленые овощи, картофель, моченые яблоки, банки с маслом и медом и много домашнего вина. Казалось, что люди вышли из дома ненадолго и скоро вернутся. А потом село заселили семьями эвакуированных людей.

После окончания молочной школы Таю направили на работу в Базарный Карабулак на молокозавод, где она трудилась по своей специальности, а затем перешла на завод № 618.

Этот районный центр, находящийся примерно в ста километрах от города Саратова и в семи километрах от ближайшей железнодорожной станции, первоначально застраивался на равнинной низинке, где со временем сосредоточились все учреждения районных властей, а затем, расширяясь, зашагал по пригоркам. Дома здесь были справные, многие — в два этажа. Почва песчаная, кругом чисто. В старину сюда из окрестных сел и деревень съезжалось много торгового люда. Устраивались ярмарки и базары, что и послужило поводом назвать Карабулак Базарным. Эта народная традиция сохранялась в Карабулаке и в годы Отечественной войны. Торговали в основном продуктами, скотом, птицей.

Кроме молочного завода, здесь был хороший кожевенный завод. Но особую гордость карабулаковцев вызывал промкомбинат, где вырабатывали лапшу, печенье, пряники, разные варенья, компоты, соки и тому подобное. Большинство жителей Карабулака вели свое хозяйство. Держали коров, свиней, овец, кур, гусей и имели приусадебные участки. К ленинградцам относились с большой симпатией.

Местное руководство, идя навстречу пожеланиям заводчан, выделило им для общественного подсобного хозяйства и личных огородов несколько хороших участков земли. Рядом с райцентром на пойме выращивали капусту, морковь, свеклу, редис. А на другом участке, километрах в пяти от первого, хорошо росли арбузы, дыни, помидоры. Под картофель и просо были отведены другие земли. Откармливали свиней. И все это шло на общественный стол, как дополнительное питание к карточной системе.

Первое время Тая работала в подсобном хозяйстве. В основном, здесь были пожилые местные женщины, но среди них находились и две ленинградки — Анна Панина и Дарья Савельева, к которым Тая вскоре прикипела всей душой и полюбила их. Работали побригадно, каждая на закрепленном участке. Был здесь и свой агроном — Зинаида Дмитриевна. Все выращенные продукты хранились на территории завода в большом, специально построенном для этого помещении.

В Саранске Таю определили ученицей в сборочный цех на монтажный участок. Начальником цеха в то время была ленинградка Людмила Васильевна Волошина, миловидная и полная женщина — мать двоих детей. Начальником ОТК работала Людмила Мартыновна Арно, мастером участка Антонина Филатова-Вексина. Наставником Таи стал Петр Иванович Корнеев.

В этом же цехе на намотке катушек работали и ее подруги по комнате Валентина Ивановна Макарова и Клавдия Жарова, третья подруга — Нина Яковлевна Миронова-Таланова, работала монтажницей. В дальнейшем начальником цеха стал Никита Борисович Кривский. Это был хороший организатор, требовательный и справедливый руководитель.

В последнюю декаду месяца работать, как правило, приходилось по две смены, а иногда и больше. Спали прямо в цехе по два-три часа. Сваливались кто на верстак, кто на стол, кто на стулья, кто куда успеет, и тут же засыпали.

«Были мы тогда совсем молоденькие и малосильные,— вспоминает о тех днях Тая Бусалаева,— часто полуголодные, но нормы выполняли наравне со взрослыми. Представьте себе большие паяльные клещи, к тому же нелегкие. Держать их надо было так, чтобы угли из них не вываливались (за счет которых они нагревались) и ими припаивать наконечники на силовые катушки к токопреобразователям. За эту работу рабочим выдавались дополнительные талоны на питание. А в те дни, когда приходилось работать по две смены, дополнительный ужин привозили прямо в цех. Это обычно была тушеная или жареная капуста, а иногда просто свежая.

В комнате нас жило четверо:

Нина Миронова, Валя Двинская, Алла Смирнова и я. Однажды, день был выходной, хлеб по карточкам, как обычно,— съеден, его мы съедали за два дня вперед. А есть-то хочется, а у нас ни картошки, ни денег и так на душе стало тоскливо, хоть плачь. И случилось это в одно время у всех. Сидим мы и плачем, а потом пошли к Любови Захаровне Бурштейн попросить у нее картошки в долг. Дала она нам картошки целое ведро, да еще и леща в придачу. Высыпали мы ее в чугун чуть не всю, сварили, наелись и запели песни. Этот случай я запомнила на всю жизнь.

Или вот еще один эпизод. Все было дорого. Ведро картошки стоило тридцать рублей, а ведь надо было и обувь иметь, и одежду, а зарплата была небольшая. Хотелось купить и молочка, и зелени. И вот мы иногда свой паек (шестьсот граммов хлеба) разрезали на кусочки — на три или четыре — и шли на базар продавать его по десять рублей за кусочек. Взамен на эти деньги покупали другие продукты. Вот однажды мы с Валей Двинской стоим на базаре и держим на вытянутых ладонях по кусочку хлеба. А я была симпатичная, таких мужчины любят. Подходит к нам молодой человек и говорит:

— Девушки, вот вам деньги за хлеб, а хлеб с собой заберите и уходите с базара, не позорьтесь».

 

 

Г. С. Финогин

 

После окончания академии Григорий Сергеевич Финогин летом 1943года в составе отдельного электробатальона был направлен на Западный фронт, где в то время на смоленском и брянско-гомелевском направлениях наши войска вели тяжелые наступательные бои против окопавшейся на дальних подступах от Москвы центральной группировки войск вермахта, и прямо с марша попал на передовую. После упорных и кровопролитных боев, не прекращающихся ни днем, ни ночью, в которых взвед саперов под командованием лейтенанта Г. С. Финогина участвовал в расчистке минных полей, утром, 25 сентября 1943 года, город Смоленск был освобожден от оккупантов. Потом был третий Украинский фронт. Затем Финогин освободцал Румынию, Болгарию, Венгрию и Австрию.

В первой половине апреля 1945 года воинская часть, в которой служил Г. С. Финогин, подошла к пригородам столицы Австрии — Вене. С левой стороны вдоль дунайской долины маневр наших войск ограничивали горы, справа до самой реки простиралось ровное поле, сплошь застроенное хуторками и мелкими городишками. Выбивать немцев приходилось из каждого дома, из каждого сарая и прочих построек. Все маленькие мостики и переходы через каналы были заминированы, а наиболее крупные заблаговременно взорваны. К тому же равнинная местность хорошо просматривалась и простреливалась, и наши наступающие войска несли ощутимые потери. По ходу разворачивающейся операции по разгрому немецкой группировки войск, удерживающей Вену, командиру роты Г. С. Финогину было дано задание разминировать оставшиеся целыми мосты и сообщить об этом командованию сигналом цветных ракет.

Первый железобетонный мост, который саперы должны были разминировать, был около шестидесяти метров в длину. Недалеко от него в усадьбе окопались немцы. Подобраться к мосту незаметно было трудно. Отобрав для выполнения задания восемь саперов, Г. финогин решил подойти к мосту по глубокому кювету, закрытому деревьями, растущими вдоль дороги. Немцы заметили приближающихся саперов и обстреляли их из автоматических орудий. После первых же разорвавщихся поблизости снарядов вся группа залегла в кювете, но немцы уже пристрелялись, и снаряды стали ложиться все ближе и ближе. Оценив обстановку, Г. Финогин принял решение отползти назад, сделать крюк в сторону и подойти к мосту по камышам в канале. Увлекшись пальбой, немцы не заметили маневра саперов и продолжали обстреливать кювет. Это было как нельзя кстати, и саперы, не мешкая, забрались в камыши и, соблюдая осторожность, стали приближаться к цели.

Апрельская вода была холодна и местами доходила до пояса и выше, а илистое дно вязким. Наконец, преодолев это препятствие, саперы подошли к мосту и, помогая друг другу, стали подниматься по фермам на высоту, где шли провода к зарядам и обрезали их. Потом дали ракетой сигнал, что мост свободен. После ракеты начался сущий ад. Немцы забросали саперов гранатами. Вода под мостом словно закипела, отовсюду летели брызги и осколки.

При попытке приблизиться к следующему мосту саперы были обстреляны немецкими снайперами. Но и этот мост был разминирован. А потом началась танковая атака.

Проскочив оба моста, наши танки ворвались вместе с пехотой в предместье Вены. 13 апреля 1945 года столица Австрии была освобождена. Второго мая войска узнали о падении Берлина, а в ночь с 8-го на 9-ое — о безоговорочной капитуляции фашистской Германии.

Вена встречала своих освободителей цветами и дружескими приветствиями. В городе открывались магазины, рестораны, концертные залы. Во дворце императора Франца Иосифа разместился дом офицеров. Солдаты ждали демобилизации. Но на огромных просторах ранее оккупированной территории СССР и освобожденной Европы, притаившись до времени, еще лежали в земле миллионы мин и снарядов. Война для саперов еще не кончилась.

Электробатальон получил приказ Главкома разминировать Вену и демонтировать военные заводы. Ответственным исполнителем был назначен командир роты саперов, старший лейтенант Г. С. Финогин.

Суровы были лица солдат, настроенных на мирную жизнь, когда их знакомили с этим приказом. Радостное настроение, навеянное мыслями о скорой демобилизации, мгновенно сменилось, уступив место жестокой действительности. Г. Финогин, только что сам переживший подобную минуту, хорошо понимал чувства людей.

Разминирование заводов и демонтаж оборудования прошли без приключений. После этого вся группа саперов была переброшена на разминирование центрального телеграфа, а потом — кварталов города. Когда улицу, квартал освобождали от мин, то на каждом углу помечали: «Разминирование проводила группа старшего лейтенанта Г. финогина, мин нет». Каково же было удивление Григория Сергеевича, когда почти через сорок лет после окончания Отечественной войны, смотря передачу по центральному телевидению, где показывали город Вену, он увидел на одном из домов свою пометку и имя. Оказывается, жители Вены сохранили эту надпись в знак благодарности советским воинам-саперам за их самоотверженный и героический труд по очистке города от смертоносного груза.

Однажды, когда группа Г. Финогина разминировала очередной квартал, к ним приехал командир батальона подполковник Гулезов и приказал Финогину срочно прибыть в гостиницу «Империал» со своими саперами. Это была центральная гостиница Вены, которую надо было проверить, не оставили ли немцы в ней каких-либо сюрпризов в виде взрывных устройств или еще чего-то.

Ставя Финогину задачу, подполковник пояснил, что в гостинице будет размещена союзная контрольная комиссия стран-участниц антигитлеровского блока.

— От СССР ожидается приезд К. Е. Ворошилова и других высокопоставленных членов правительства, так что сам понимаешь, какая это ответственность,— добавил Гулезов. Как заметил Г. финогин, подполковник приехал с молодой, довольно интересной женщиной, которую представил как переводчицу. Она должна была помогать финогину в его контактах с администрацией гостиницы. Это была Анна Мостовая — женщина довольно интересной судьбы.

Училась Анна перед войной в Московском университете на филологическом факультете и прекрасно владела немецким языком. Будучи летом 1941 года во время каникул на Украине, она оказалась вскоре на оккупированной территории и каким-то образом попала в Берлин, а потом в Вену. У нее был абсолютно правильный венский выговор, и австрийцы принимали ее за свою. С ее помощью Финогину удалось быстро установить контакты с месными властями и оперативно решать многие вопросы.

Гостиница «Империал» была довольно внушительным четырехажным зданием. В подземной части тоже было четыре этажа. В ней уже разместились наши генералы. При попытке осмотреть их комнаты генералы гнали саперов, что называется в шею. Пришлось сообщить об этом подполковнику. Часа через два Финогин получил документ за подписью начальника инженерных войск третьего Украинского фронта генерал-полковника Котляра на право осмотра и проверки любых помещений и об оказании группе финогина помощи.

Начали с того, что подняли в комнатах ковры. Затем прослушали стены на предмет работы часовых взрывателей, освещали стекла красным, оранжевым и синим светом с целью обнаружения новых доделок в стеклах. Потом опустились в нижние этажи гостиницы, предварительно отключив ее от городской алектросети. Работали с переносками от передвижной электростанции. Но ничего не нашли. Затем опустились на самый нижний этаж и взломали там одну стену — она показалась саперам подозрительной. Вдоль нее проникли в глухую комнату размером 3×4 метра. Осмотрели пол и потолок. Ничего нет. Проверить работу саперов приехал командир бригады полковник Василий Иванович Бабурин, который спросил Финогина:

— С гарантией сделано?

Финогин ответил ему, что ручается головой. Потом вместе полазили по этажам. Еще раз перелроверили подозрительные места. Убедившись, что все в порядке, полковник дал добро на окончание поисковых работ.

На следующий день командир батальона подполковник Гулезов выдал Финогину новое задание. Нужно было ехать в Ной-Штадт, километрах в тридцати от Вены. Там был подземный авиационный завод, на котором разведка обнаружила реактивные турбины, которыми очень интересовались наши авиаконструкторы.

Завод немцы, уходя, взорвали, но как видно, что-то уцелело. Группе саперов предстояло обследовать цеха этого хорошо замаскированного предприятия и при обнаружении там взрывных устройств произвести разминирование. Задание было сопряжено с большим риском для саперов. По опыту Финогин знал, что, отступая, немцы минируют подобные объекты с особым коварством, и это стоило многим нашим солдатам жизни. Но то была война, а сейчас, когда ты уже мысленно дома и обнимаешь родных, когда ты молод и полон сил и у тебя все впереди...

И Финогин принял решение взять с собой только четырех саперов, самых смелых и талантливых. Когда группа была сформирована, подполковник Гулезов включил в ее состав замполита батальона — майора Волкова, по-видимому, для поднятия ребятам духа.

В тот день над Веной было много солнца, а на улицах гуляющих. Всюду улыбки и смех, нарядные парни и девушки, для которых война уже кончилась, навевали проезжающим мимо них саперам невеселые мысли, что ждет их впереди.

Незаметно подъехали к намеченному объекту. Снаружи он оказался большим холмом, склоны которого были засажены яблонями и виноградом. На одном из склонов стояла маленькая, чистенькая избушка с двумя окошечками.

— Вот тут, говорят, вход на завод,— сказал замполит,— будьте осторожны, ребята.

Сначала проверили домик, потом проход, ведущий внутрь завода, и не обнаружив ничего подозрительного, оставив майора наверху (у него в России было восемь детей), стали спускаться вниз по части уцелевшей лестницы. Слева, вдоль стены, тянулось множество кабелей в свинцовой оболочке, часть в хлорвиниловой, а среди них пара тонких желтеньких проводочков. Финогин подумал, вот по этим желтеньким, очевидно, и взорвали завод.

Снизу тянуло толом, сыростью и еще какой-то вонью. Зачистив желтенькие провода, саперы проверили, нет ли в них напряжения и отрезали от сети. Отключили и остальные провода и кабели. Спустились до первого верхнего этажа, дальше чернел провал — лестница была обрушена до самого низа. Своды скалы, в которой были вырублены цеха завода, были черные, закопченные.

Придерживаясь направления желтых проводов, саперы стали на веревках спускаться вниз. Наконец ноги коснулись воды, там что-то плавало. Пахло машинным маслом и нечистотами. Опустились до дна, вода доходила до подбородка. В тусклом свете электрофонарей разглядели, что второй этаж был взорван полностью. Третий, самый нижний, был цел. Держась за желтую проводку, на ощупь стали продвигаться вперед. Вдруг провода пошли вниз и нырнули в воду. Когда пригляделись, увидели, что на поверхности плавают трупы людей. Зрелище было жуткое.

Приказав солдатам оставаться на месте, Финогин решил дальше обследовать сам. Зажав нос пальцами и опустившись по проводам под воду, он обнаружил авиабомбу весом в полтонны с торчащим запалом и проводами, и стал осторожно вытаскивать запал. Но вскоре пришлось вынырнуть на поверхность, чтобы глотнугь воздуха. Переведя дух, Финогин сообщил солдатам о находке и снова погрузился под воду.

Наконец, вынув взрыватель из авиабомбы, он вынырнул и с облегчением вздохнул:

— Слава Богу, что все обошлось без сюрприза.

В тот день группа Финогина обезвредила на этом объекте восемнадцать авиабомб. Потом саперы проникли в сборочный цех и обнаружили там две реактивных турбины, но, к сожалению, техническую документацию к ним не нашли. Попутно разведали, что железнодорожный въезд на завод взорван.

Когда все помещения были обследованы, поднялись на поверхность. Здесь их уже поджидали группа военных и штатских лиц во главе с двумя генералами, которые, завидев идущих саперов, двинулись им навстречу, но запах, исходивший от одежды солдат, остановил генералов, и Финогину пришлось докладывать о выполнении задания на расстоянии. Особенно генералов заинтересовало сообщение о найденных реактивных турбинах.

Потом группа Финогина занималась демонтажом тепловой электростанции в пригороде Вены, а в июле выехала в Румынию для разминирования и демонтажа оборудования на военных предприятиях. Сотни различных взрывных устройств и мин обезвредил Финогин лично, и каждая могла быть последней. Но судьба щадила его от пуль, а от ошибок уберег тонкий ум аналитика.

Командование высоко оценило заслуги Г. С. Финогина перед Родиной, его ратный труд был увенчан семнадцатью боевыми медалями и орденами. В мирные дни к ним прибавились еще пять наград. И среди них самая дорогая — медаль «За оборону Ленинграда». Первым орденом Красной Звезды Г. С. Финогин был награжден в 1944 году за успешное выполнение правительственного задания по разминированию Днепрогэса имени В. И. Ленина.

Демобилизовался Григорий Сергеевич летом 1948 года. Приехал на постоянное место жительства в Саранск вместе с семьей. В августе того же года поступил на завод № 618 мастером сборочного цеха.

Пытливый ум, хорошие теоретические знания в области современной электротехники, полученные Г. Финогиным в академии, в сочетании с практическим опытом, накопленным на войне, где постоянно приходилось иметь дело с различными устройствами на базе электросхем и опыт работы в цехе вскоре позволили молодому мастеру внести в конструкцию ртутных выпрямителей ряд технических усовершенствований. Это были относительно простые изделия. Основу их составляли сваренные из стальных уголков каркасы, внутрь которых на четырех растянутых в противоположные стороны пружинах монтировалась стеклянная колба с ртутью, силовой трансформатор и другие комплектующие электрической схемы. Снаружи вся эта конструкция закрывалась стальными листами. Вид у аппарата был довольно неприглядный, соответствовал тогдашнему уровню производства. Новаторство молодого мастера было замечено. В декабре 1948 года начальник технического отдела Виктор Александрович Шейнин пригласил Финогина на работу в отдел технологом. А через год Финогин был назначен начальником электролаборатории.

 

Продолжение следует