Дмитрий Бобылев

 

* * *

Отец проходит молча из сеней,

Отец плотнее двери закрывает,

Снимает кирзачи, кивает мне,

Зелёный рукомойник наливает.

 

На полотенце выцвели цветы,

Зато настой густой в побитой кружке.

Ещё он от работы не остыл,

И за футболку зацепилась стружка.

 

Он с улицы, но смотрит за окно.

Не стар ещё, а дом совсем уж рохля.

На ветке виден зяблик-свистунок,

А яблоня почти уже засохла.

 

Такой сюжет, обыденный вполне.

И тут как тут, в луче пылинки вьются.

А у отца комарик на спине.

Согнать бы, но до слёз боюсь проснуться.

 

 

Жизнь

Нашли Ивашку возле речки –

Замёрз, сердешный.

Он знал особое словечко,

Он был нездешний.

 

Растил Ивашка в огороде

Одни ромашки.

Грустил порою, что не всходят

Цветки с рубашки.

 

Прогнал жену свою Ивашка

За то, что злая.

На франтоватые фуражки

Глядел зевая.

 

Лепил детей себе из глины –

Эффект плацебо.

Он умер, поднимая ливни

Опять на небо.

 

 

Павловский парк

Горбатый мостик, сонная река.

Хорошая примета – возвращаться.

Мы живы, лишь когда встречаем счастье.

Тропинка замечательно узка.

 

Заросший парк – зелёный дикий зверь,

Прилёгший с краю суетного мира,

Он так же спал в присутствии порфиры,

Болел войной, оправился теперь.

 

...Мне снилось: мы сидели у реки.

Хорошая традиция – теряться,

Но – чтоб вдвоём, и чтоб – едва за двадцать

Обоим. Для касания руки

 

Достаточно и узости тропы.

Потом во сне, за сотни километров,

Какие ж это сказочные ветры

Мне приносили след её стопы?

Сбылось, и в отражённых небесах

Я слушаю стихи её про Бога.

Вдали мне нужно было очень много:

Весну и ветер в длинных волосах.

 

* * *

Пускай к земле всё ближе с каждым годом

Суставы деревянных крестовин,

Пускай окно фанерное над входом,

Зато – крыльцо в рябиновой крови.

 

Зато – трава из трещин штукатурки,

А на перилах – ножиком стихи,

С фронтонов осыпаются фигурки

И небом причащаются глухим.

 

Щербатых стен усталое величье

Подобно склонам многоцветным птичьим

Поросших лесом, сплошь обжитых гор.

 

Другое дело – новые кварталы:

Что айсберги, сверкают снегом талым,

Отбросив лес – разбившийся линкор.

 

 

Времена года

 

1.

Два рельса почернели по краям,

Повсюду снег, и шпал уже не видно.

Теперь – совсем отдельные. Обидно.

Сереет лес, похожий на бурьян.

 

Когда бы лето – сносней был пейзаж:

Деталей множество, и шелеста, и свиста,

Теперь – не так: на небе неказистом

Грейпфрутовый рассвет – как чья-то блажь.

 

Когда-то лето... Холод, как вода,

В которой мы – безропотные рыбы,

Висим и дремлем. Огибая глыбы,

Во льдах плывут косатки-поезда.

2.

Она сбежала с лекций просто так:

Сегодня слишком тесно в душном классе.

Пространство мягко, словно мягкий знак,

Лепи, что хочешь, из воздушной массы.

 

На тонких пальцах – жёлтая смола:

По шкурам тополей сочится влага.

Берёза дышит порами ствола,

Прорвавшись через тонкую бумагу.

 

Беречь обувку больше ни к чему:

Стою в прохладной луже, замечая,

Что к левому ботинку моему

Кораблик в клетку медленно причалил.

 

 

3.

На летней ветке – хочется не видеть –

Забыть, что неизбежно время выйдет –

Болтается заплатка – жёлтый лист.

«Столь нежные для колкостей земли,

 

Куда вы исчезаете, русалки?

С приходом холодов». Листочек жалкий

Летит в костёр. От жара муравьи

Бегут по сторонам. К её брови

 

Берёзовое семечко пристало.

Срывая лепестки, начнёт сначала.

От жёлтой серединки до меня –

Одна босая тонкая ступня.

 

 

4.

Простор горчит, сквозной и беспредельный,

Луна – до невозможности большая.

Деревья – чудаки – растут отдельно,

Но ветер листья всё-таки смешает.

 

На красное словцо – златая повесть,

И – зачастили вдруг, перебивая,

Когда, на всю округу слышный, поезд

Вспугнул блажную суетную стаю.

Недолги листопадные беседы.

Умолкли, недосказанностью маясь.

 

На пристани оставленные кеды

Стоят, холодным небом наполняясь.

 

 

Ростовское

Как монетка с Ростовом, сияет полдневное солнце,

Так светло, что становятся листья белей.

В сигаретном ларьке продавщица считает червонцы,

Незлобиво ворча на «повадившихся» голубей.

 

По дорожке – девчонка с большущим альбомом подмышкой,

На локте акварелью наплакала страстная кисть,

Шевелит ветерок креативную глупую стрижку,

И ростовские храмы с обложки с футболкой слились.

 

В этом месте, вспомнив о чём-то,

Продавщица сбилась со счёта.

У неё огород, телевизор, палатка-тюрьма.

Смотрит девочке вслед – расплылись колера поворота,

И монетку с Ростовом кладёт незаметно в карман.

 

 

* * *

Умирают по-птичьи, и навзничь лежат на брусчатке

Переставшие листья, прозрачные, будто насквозь

Не протоптаны, а – проросли: «на, прикладывай ватку,

И пройдёть, и не будеть уже ничегось».

 

По брусчатке звенит полосато-оранжевый мальчик,

Держит за руку деда в одеждах фламандских слепцов.

У мальчонки лицо в шоколаде. Похожий на мячик,

Он смеётся. У деда в морщинах лицо.

 

Добредёшь до воды – узкой речки с нелепым названьем,

Упорхнёт вдруг летучая мышка – поди удержи!

Подплывёт к тебе щука и спросит о главном желанье,

И заплачешь, и скажешь по-глупому:

– Жить.

У фонтана

Шелестящие струи растут из гранита.

Опадают и тянутся снова к сияющей сини.

Но вода – лишь вода, и на сини блестящие нити

Рассыпаются грязью, как слёзы по строгости линий

 

Синих клеток в тетради с извечно зелёной обложкой.

Ты опять не готова, и что им живое биенье

Пенных струй, драгоценного тёплого слова,

И запах растений! –

Не качайся на стуле! Погнутся казённые ножки.

 

День за днём осыпаются классные стены.

День за днём ты опять не готова по важным предметам.

Ты стоишь перед лесом из брызг и сверкающей пены,

Ты готова шагнуть. Начинается вечное лето.

 

Лишь того, кто летал вместе с птицами – сыро и зябко, –

Примет жизнь, расступившись, раздвинув холодные своды.

В сумке – синие корки. В траве догорают тетрадки.

Разуваться не нужно. Без сменки пускают в свободу.

 

 

* * *

Сидит старик и смотрит в пустоту.

Хотя наполнен – выше горизонта –

Залив,

И ветер тщится пересечь черту

Штормовки, пустоту сырую понта

Вселив

В рыбачью душу. Верная судьбе,

Крючок неся, вторгается рыбёшка

В обзор,

Пройдя через такой большой рубеж,

Что умереть без пляски – понарошку,

Позор.

Рыбёшка знает всё о пустоте,

Такой бесплотной после тучной массы

Воды,

Что от ловца до чайки на кнехте –

Как дым –

Всё расползается

в латунном блике глаза.

 

* * *

Не туда проснёшься, не зная брода,

Выдыхаешь воду – и мёртв, и жив,

Мимо окон ходит огромный кто-то,

Доставая верхние этажи.

 

На щеке дрожит золотая смолка,

В янтаре беспечно застыл жучок,

Работяга тычет в асфальт каёлкой,

Каждый раз промахиваясь в сапог.

 

«Работяга вечный, жилет сигнальный,

Почини мне воздух, долби скорей!»

Заливает хлорным потоком спальню,

На волнах – акулы, цари зверей.

 

Исполин посмотрит в твою бойницу.

Не успев отпрянуть, застыл в глазу,

Открываешь, что научился сниться,

Стиснув зубы так, что ломаешь зуб.

 

 

* * *

Лицо горит в ночном окне,

Сквозят стихи через рубашку,

Шов расползается: в обтяжку,

Как рама – звёздной вышине,

 

Как мне – кровать, так я – стихам,

Змеится шов температурный,

Ночной клошар пытает урну,

Что экспонат из диарам,

 

Зажатый окнами со всех

Сторон, путей и направлений.

Наружу, в сторону Вселенной,

Взлетает бабочка в росе.