Давно традиционными стали ежегодные семинары для начинающих авторов, которые проводит Союз писателей Мордовии. В ноябре истекшего 2005 года состоялось такое плодотворное творческое общение. В редакции нашего журнала собрались прозаики, пишущие по-русски.
Два дня читались и обсуждались рукописи. И, пожалуй, можно сделать несколько важных выводов: первое – литература жива и будет жить, ибо в реку впадают новые ручейки; второе – молодые авторы предпочитают реальности мир виртуальный, а среди любимых жанров первенство прочно удерживает фэнтези. В ходе обсуждения даже возникали дискуссии по поводу некоторых тонкостей бытия оборотней и вампиров, причем присутствующие оказались незаурядными специалистами в этих насущных вопросах. Однако старая истина гласит: для тех, кто настойчиво ищет себя и свой особенный путь в творчестве, любые временные зигзаги преодолимы. У тех же, кто увязнет посреди чудищ и страхолюдин, есть шанс сделаться настоящими писателями-фэнтезийщиками.
И все же другие жанры присутствовали тоже: и мелодрама, и художественная публицистика, и сказки. Большинство авторов-семинаристов уже публиковались на страницах нашего «Странника» в рубрике «Новые имена». Теперь ярко видно, как они выросли и чему научились. Главное же, что роднит тексты и что всегда привлекательно в молодой прозе, это ощущение юной свежести и острота восприятия трагизма и радости мира.
Сегодня мы представляем читателям два рассказа о любви. В следующем номере журнала – новые встречи с молодыми писателями.
Елизавета Рузанкина
Сказка о любви
Я не верю в сказки о любви,
И гаданья глупые пророчества.
Есть звериный зов в твоей крови
И мой страх остаться в одиночестве...
Никогда не читайте романов, не гуляйте по вечерам и затыкайте уши при слове «любовь». Любовь в наше время – отжившее понятие, что-то вроде турнюров и корсетов, которые навсегда остались в прошлом. Скажите кому-нибудь, что в личной жизни вы ищите именно ее, и непременно встретите сочувствующий взгляд. А потом все пойдет приблизительно так.
– Вы знаете, у такой-то немного... не все дома. Да-да, представьте себе. Нет, не сумасшедшая, а так. Помните того парня? Как уж его там звали? Дима (Коля, Вова, Сережа), точно Дима (Коля, Вова, Сережа). Тот, который занимается тяжелой атлетикой (Или тот, у которого есть собственная квартира или небольшой бизнес). Она не стала с ним встречаться. Сказала, что не любит. Такого и любить-то не обязательно! Странная, странная девушка...
С этого момента в глазах общества вы конченый человек. Вам простят легкомыслие и многочисленные романы, засосы на шее и фингалы под глазами, скандал на лестничной площадке в третьем часу ночи и дебош пьяных гостей на свадьбе. Но если вам девятнадцать, и вы, в отличие от младшей сестры, не можете похвастаться собственным шкафом с антресолями, готовым всю жизнь носить вас на руках, или же, подобно соседке снизу, со скромной гордостью продемонстрировать кособокую, но очень состоятельную тумбочку, нет вам прощения!
Так случилось со мной. Младшая сестра своим успехом наградила меня званием старой девы, соседка – неудачницы. Первой я должна была завидовать, вторую – ненавидеть. Я же не испытывала по этому поводу никаких особых чувств. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, что у шкафа на удивление пустые и пыльные антресоли, где если что и завалялось, то пара гантелей и номер «Playboy», а тумбочка груба и аляписта, и от ее денег плохо пахнет. Нет уж, спасибо.
В общем-то, против сложившегося положения я ничего не имела. Жизнь моя меня устраивала вполне, а гипотетический ухажер представлялся источником новых, абсолютно ненужных проблем. Свободного времени и без того не хватало, а тут еще так бездарно его переводить... Загвоздка была в том, что это не устраивало всех вокруг. Моей личной жизнью интересовались все, начиная от мамы и бабушки и заканчивая внучатым козликом теткиной курицы!!!
Началось это, пожалуй, в день моего пятнадцатилетия, когда пришедший в гости дед после долгих и теплых поздравлений вдруг заявил:
– Я тут прочитал, что раньше замуж выдавали в пятнадцать лет.
Я неловко улыбнулась, не зная, что ему ответить. Впрочем, через полчаса дед уже забыл обо всем. Я тоже. Я и подумать не могла, что это только начало.
– У тебя так и нет кавалера? – озабоченно спросила бабушка на мой восемнадцатый день рождения.
За три года такие вопросы стали привычными. Ответ на них всегда был однозначный. Ответ на ответ тоже – долгие лекции о вреде излишней щепетильности, запугивания одиноким и безрадостным будущим и, конечно, многочисленные советы.
Бабушка после моего кивка горестно вздохнула и начала рассказывать о своем соседе, который учится на третьем курсе юридического факультета и очень любит собак.
В результате упорного сопротивления вмешательству в мою личную жизнь, на меня в конце концов махнули рукой. Почти все родственники и знакомые предрекли мне блестящую карьеру, роль няньки будущих племянников и оставили в покое. Только самые упорные из них продолжали свои попытки свести меня с кем-нибудь. Потуги их были героичны, и они сами ощущали их безнадежность. И было мне тогда те самые девятнадцать, когда давно пора реально смотреть на мир вокруг и перестать читать романы.
* * *
– Кто это был? – спросила мама с абсолютно безразличным видом, но в глубине ее глаз загорелись искорки любопытства.
Мы сидели на кухне и пили чай.
– Кто? – переспросила я, все еще надеясь уйти от ответа.
– Тот молодой человек, с которым ты так мило беседовала по дороге домой.
– Никто, – буркнула я.
Мама промолчала. В какой-нибудь другой семье это означало бы то, что тема закрыта. Но не в нашей. И не такая интересная на мамин взгляд тема. Я пила чай, бросая на маму осторожные взгляды. Сейчас начнутся пытки партизан. Или подкуп. Или все вместе. Ну почему я не могу просто пройтись по улице с человеком без всяких вопросов?
Мама пододвинула ко мне вазочку с вареньем и тяжело вздохнула.
– Ну ладно тебе! Мне же интересно. Я тебе за это лишний час в Интернете разрешу посидеть.
Соблазнительно, но не очень. Можно было поторговаться. Особенно учитывая то, что искомый парень был моим одногруппником и почти женатым человеком. Я прикинула, что еще можно вытянуть из мамы. Учитывая ее любопытство, многое. Заодно представила ее лицо, когда она услышит ответ. С особым удовольствием – тот момент, когда я скажу, что через неделю в ЗАГСе он обязуется всю жизнь делить радости и горести, болезнь и здравие, любить вечно и верно. Не меня. Я в общем-то человек не очень вредный и маму свою люблю, но иногда ее уверенность в том, что она должна знать о нас с сестрой все на свете, просто выводит из себя.
– Ну зачем мне лишний час? Вот если бы ты... Хотя нет, мне ничего не нужно. Зачем тебе про Костю знать...
Я замолчала и искоса взглянула на маму.
– Костю? Он с тобой учится?
– Ну что ты выпытываешь, все равно не скажу!
– Нет уж, говори!!!
Наживка заглочена. Пора подсекать.
– Два часа в Интернете и освобождаюсь на неделю от дежурства по кухне.
– Хорошо-хорошо. Ну?
– Честное слово?
– Да честное!
Я торжествующе выпрямилась.
– Это Костя. Мой одногруппник. Я как-то про него тебе рассказывала. Хороший парень. Умный. Мы с ним здорово общаемся.
Мамины глаза загорелись еще ярче. В них просто мелькал подол белого платья и детские пеленки.
– Помнишь, я тебе еще про Марину рассказывала? Тоже одногруппница. Ну та, которая чуть экзамен по уголовному праву не завалила.
– Да. А при чем тут она?
– А они женятся на следующей неделе. Они с первого курса встречаются. На свадьбу меня позвали. Но ты помни: два часа и неделя дежурства.
– Коза, – печально вздохнула мама.
– Будущий юрист, – улыбнулась я.
Я допила остатки чая и взглянула на осевшие на дне стакана чаинки. На чае не гадают, но у меня есть дурная привычка во всем пытаться разглядеть предзнаменования. Это что-то вроде спортивного интереса. То есть, когда прогноз получается благоприятным, то я в него верю, а если будущее сулит какие-нибудь неприятности, то я все равно за уши притяну предсказание к хорошему. Чаинки легли в том особом беспорядке, который позволяет усмотреть различные фигуры. На этот раз была кошка. Кошка – это хорошо. Люблю кошек.
Я поставила стакан в мойку и взяла с полки книгу.
– Опять весь вечер читать будешь?
– Да. Ну и что?
Мама нахмурилась:
– Сходи на улицу, проветрись, скоро заплесневеешь дома.
Если у меня и мелькала мысль, что неплохо было бы прогуляться по начинающимся сумеркам, то она тут же исчезла. Из духа противоречия.
– Не пойду. Что я там не видела?
– Ты так в жизни никого себе не найдешь!
– Ну, не найду. Уйду в монастырь и буду грехи ваши замаливать, – я рассмеялась.
Мама не удержалась и тоже засмеялась, затем покачала головой и сказала:
– Ну что с тобой делать?
– Убить, чтобы не мучилась, – радостно предложила я.
* * *
И все-таки читать я долго не смогла. Глаза скользили по буквам, но смысл прочитанного тут же стирался из памяти. Приходилось по нескольку раз возвращаться к началу одной и той же строки, потому что дойдя до ее конца, я забывала, о чем читала. Промучившись полчаса и осилив едва ли страницу, я закрыла книгу и вытянулась на диване.
Разговор за чаем затронул что-то глубоко во мне, и мысли все время возвращались к нему. Если подумать серьезно, зачем мне парень? Только, чтобы оставили в покое? Причина, конечно, веская, но не настолько, чтобы так обременять себя. Ведь по-другому и не скажешь – именно обременять. Предположим, что он у меня есть. Ведь надо будет с ним видеться, общаться. О чем с ним говорить? Куда ходить? Что вообще с ним делать? Ведь это же совсем другое, чем просто болтать о том, о сем или ходить куда-то с друзьями. Придется в значительной мере ограничить свою свободу. Придется переживать ссоры, не спать по ночам... Можно, конечно, было бы выдвинуть довод, что в таком «почтенном» возрасте, как мой, пора заводить отношения хотя бы в силу естественного природного зова. Но мое тело молчало. Оно не требовало и не вынуждало. Так что, мне все это надо? Нет.
И вдруг на меня нашло.
Все неправда! Все! Все, что говорю другим, все, что говорю самой себе! Я просто боюсь. Я, которая привыкла считать себя сильным человеком, боюсь признаться даже себе, что МНЕ ЭТО НАДО!
На глаза набежали слезы. Я больно прикусила губу, резко вскочила с дивана и подбежала к окну. Распахнув тяжелую створку, я с горячечной радостью подставила свое лицо ветру и шуму вечернего города.
...Я стою у окна. Там, снаружи, уже подкрадывается ночь, и единственное, что мешает ей проникнуть ко мне – это неяркий свет настольной лампы. Город внизу суетится, не замечая тьмы. Его подслеповатым глазам все равно. Тусклые огни фонарей с успехом заменяют солнце.
Ночью город похож на море. Крыши домов становятся застывшими гребнями волн, а небоскребы – одинокими скалами, выступающими из глубин. И небо отражается в этом море, небо с его звездами, когда город зажигает сотни своих огней.
Золотистое с черным, бежевое с темно-синим, и серое, серое всех тонов и оттенков...
Я люблю смотреть на ночной город, из которого тьма высосала все яркие краски, словно вампир кровь из остывающего тела. Ночной город пахнет опасностью и тайной с легким привкусом мистики. И любовью. Он пахнет любовью.
Ничто не притягивает меня так, как ночь. Я хотела бы погрузиться в нее однажды, уйти туда, навстречу... Чему? Кому? И я не делаю этого. Сотни причин удерживают меня по эту сторону стекла. Сотни безнадежно правильных и разумных причин, словно цепь на шее. И все, что мне остается, – это всматриваться в ночное окно, в город за ним и в смутную фигуру, на миг отразившуюся в оконном стекле.
А потом я ухожу, меня оттаскивают за шиворот мои благоразумие и осторожность. И лишь одна-единственная мысль предлагает мне совершить безумное. Одна-единственная против сотен вещей и причин, говорящих – не стоит. Они столь верны днем при свете солнца. Но под ущербной луной, с ее голубыми тенями на блеклом лице, их значимость и важность тускнеют. А мысль, словно зверь в клетке, буйствует и рвется на свободу. Я хорошо кормлю этого зверя – с каждой ночью он набирается сил.
Я ХОЧУ ЛЮБИТЬ!..
Я слезла с подоконника, натянула теплый свитер и бросила в карман мобильный телефон. Уже обувшись, я заглянула в комнату к родителям:
– Я ушла, буду часа через полтора.
– Ты куда? – спросила мама.
– Не знаю. Прогуляюсь.
Я закрыла за собой дверь и бегом спустилась по лестнице. Выйдя на улицу, с удовольствием вдохнула дикую смесь сирени и бензина. Весна в городе.
* * *
Я бродила бесцельно и бездумно, избегая тех мест, где была возможность встретить знакомые лица. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать и уж тем более делить этот вечер и этот город. Иногда я машинально тянулась к кустам и срывала веточку-другую, мяла ее в руках, превращая в кашицу. Пальцы позеленели и резко запахли горечью.
Тоска прошла. Мне уже казался смешным собственный порыв. Какая же я иногда дура бываю! Так хорошо сейчас... И это счастье, это дикое чувство свободы променять на глупую романтику? На обязанность поддерживать пустой разговор, когда хочется молчать? Я рассмеялась. Наверное, это выглядит очень странно, когда кто-то вдруг ни с того, ни с сего начинает смеяться, особенно, одинокая девушка. Но на такие мелочи я в жизни не обращала внимания.
– Девушка, можно с вами познакомиться?
Я сфокусировала взгляд и обнаружила, что рядом со мной идет невысокий парень. От него ощутимо пахло алкоголем и табаком, но пьян он не был. Теоретически вполне ничего парень. В меру страшный – красавчики меня всегда раздражали, голос приятный, одет неплохо. Но знакомиться не хотелось.
– Нет.
Парень явно собрался протестовать. Мне стало снова смешно. Почему все всегда начинают протестовать и спорить? Словно они лучше меня знают, можно со мной знакомиться или нет. Парень уже открыл рот и тут наткнулся на мой взгляд, за-
крыл рот, пробормотал что-то вроде «извините» и отошел. Я не знаю, что появляется в моих глазах в такие моменты, но подобное происходит не первый раз. Я даже как-то провела минут двадцать перед зеркалом, но ничего особенного не увидела. Глаза как глаза, не особо красивые, но уж никак не страшные. Впрочем, я ничего против не имела. Прекрасное средство отшивать нежелательных ухажеров, и грубить не приходится.
Я гуляла часа два. Дважды со мной еще пытались знакомиться, один раз позвонила мама и спросила, где я и все ли со мной в порядке. В маленьком сквере я столкнулась с сестрой, она стояла в обнимку со своим парнем в компании друзей. Я кивнула им головой и прошла мимо. Сумерки уступили место прозрачной темноте. Вывески празднично играли разноцветными огнями, люди вдруг перестали спешить, перейдя на прогулочный шаг. Парочки, небольшие компании, опять парочки... На остановках, на скамейках, на улицах... Гулять надоело, ноги налились усталостью. Пора домой. Приду, налью самую большую чашку крепкого чая и буду смотреть «Шрека».
Я завернула за угол и увидела котенка. Он сидел в подвальном окошке обыкновенного дома. Маленький, не больше двух месяцев, он посмотрел на меня доверчиво и ласково. Значит, не боялся. Не успел еще привыкнуть шарахаться от каждого встречного человека. Я подошла поближе и остановилась. Очень люблю котят, но никогда не ласкаю уличных беспризорников. Не потому, что боюсь блох или лишаев, в этом отношении я абсолютно, может, даже излишне беспечна. Но это так нечестно – приласкать, пригреть и уйти. Как у Сент-Экзюпери, мы в ответе за тех, кого приручили. Я не смогу взять его домой. Лучше уж не давать надежды. Но не остановиться рядом я была не в силах. Он был такой хороший, пушистый, так напоминал мне всех тех котят, что прошли через мои руки – у меня дома жила очень плодовитая кошка. А еще он был необычного цвета, какого-то удивительного серо-голубого оттенка, больше даже голубого, с огромными черными глазами.
– Интересно, тебя покрасили или ты такой родился? – спросила я у котенка.
– Девушка, скажите, как вас зовут?
Я вздрогнула и обернулась. В метре от меня плясал в чьих-то руках огненный глазок сигареты. Курящий стоял против света фонаря, и я видела только его силуэт.
– Зачем вам?
Он помедлил с ответом, как будто задумавшись над вопросом. Огонек метнулся вверх и снова опустился. Я вдруг поняла, что если сейчас на меня попадет хоть клочок выдохнутого дыма, то я развернусь и уйду. Но воздух был чист и неподвижен, только чуть отдавал хорошими сигаретами. Так пахнет мужская туалетная вода с ароматом табака. Я не уходила. Сама не знаю, почему.
– Просто мне кажется, что у девушки, которая ночью разговаривает с уличным котенком, должно быть необычное имя.
Я пожала плечами, в глубине души испытав разочарование. Сейчас он начнет нести чушь о прекрасной одинокой незнакомке, о жгучем желании сводить меня в какую-нибудь забегаловку, шагнет вперед и тут же перестанет быть загадочным силуэтом, оказавшись очередным «кавалером». Он молчал и не сделал даже попытки приблизиться.
– А надо ли отвечать? Вдруг у меня самое обычное, за-
урядное имя? Зачем разрушать иллюзии?
Он хмыкнул.
– Вы верите в сказки?
Я тупо помотала головой. Затем незаметно ущипнула себя. Слишком уж все это походило на одну из тех историй, который сами по себе приходили мне в голову, когда я ночами плавала между сном и явью.
– Смотря в какие. Но терять туфельку или голову я не собираюсь.
– Неужели так рано в жизни разочаровались? Странно, но вряд ли человек, который не верит в хорошее, остановится из жалости рядом с уличным котенком.
– Откуда вам знать, из-за чего я остановилась? Может, я его съесть хочу?
Я уперла руки в бока и воинственно посмотрела на незнакомца. Терпеть не могу, когда люди считают, что видят меня насквозь. Силуэт снова молчал и ждал. И вдруг я начала говорить:
– Да нет. Я вообще-то оптимистка. Можно, сказать неисправимая оптимистка, просто...
Я рефлекторно зажала себе рот ладонью, потом покосилась на незнакомца и раздраженно заметила:
– Я не люблю, когда мной манипулируют.
Он засмеялся, легко, заразительно. Я улыбнулась в ответ. Мне вдруг стало жалко, что я не могу разглядеть его. Он был выше меня, но не намного. Не широкие и не узкие плечи. Спина чуть сутулилась, но это от расслабленности позы. И все. Но жалко было совсем чуть-чуть, потому что я боялась и была уверена, что что-нибудь в его внешности, покажись она в лучах жидкого света, обязательно меня разочарует.
– У Вас красивая улыбка, но и злость Вас красит.
– Угу, красной краской в зеленую точку...
– Не умеете принимать комплиментов?
– Нет.
Я сама поразилась ответу, но сказанного не вернешь. Котенок мяукнул, спрыгнул на землю и подошел ко мне. Громко урча, он начал тереться головой о мои ноги. Я поняла, что пора уходить. Я аккуратно подхватила теплое тельце и водворила его назад в подвальное окошко.
Он понял, бросил на землю окурок и позволил ему тихо догорать едва тлеющей искрой.
Я уже повернулась, чтобы уйти прочь, и вдруг меня накрыло. Как сказала бы моя сестра, снесло крышу. Я шагнула к нему, прикрыв глаза, чтобы не видеть его, не разглядеть, не протрезветь от своей отчаянной храбрости. Руками ощутила легкую ткань его рубашки. Гораздо ярче стал будоражащий аромат сигарет.
– Меня зовут Клятва Богу.
И поцеловала его.
На долю мгновенья он окаменел, и где-то в глубине моего сознания родилась мысль, заставившая внутренне чуть улыбнуться, – я удивила его. Потом руки его взметнулись вверх, бережно обнимая. Но было уже поздно, я выскальзывала из его объятий. Он попытался удержать меня, прижать к себе, я отрицательно покачала головой и прошептала:
– Не надо. Пусть будет сказка.
Он медленно отпустил меня и дал раствориться в ночи.
* * *
Дома я долго не могла заснуть, рассматривала светлые пятна, бегущие по потолку, отсвет фар проезжавших машин. Я вспоминала эту необычную встречу, силуэт мужчины, дыхание ночи вокруг, голубого котенка, а еще ту кошку, которую разглядела в чаинках. Нагадала же! Потом к воспоминаниям начали добавляться все новые и новые детали, рожденные подступающим сном, и на утро я уже не могла сказать с определенностью, не приснилось ли мне все это.
И все-таки на душе отчего-то было необыкновенно радужно, хотелось петь и танцевать. И я пела, отмывая окна, и танцевала в обнимку с пылесосом.
Было воскресенье, и еще день назад я планировала провести его дома, занимаясь компьютером и курсовой. Но вечером меня неудержимо потянуло на улицу. Я с особой тщательностью подбирала одежду и даже слегка накрасилась, хотя косметикой пользуюсь очень редко, отчасти из лени, отчасти от отсутствия необходимости. Сердце в груди замирало, когда я проходила мимо того подвального окошка. Но в тот вечер я не встретила ни загадочного незнакомца, ни голубого котенка.
Когда я вернулась домой, сердце билось мерно и равнодушно. Глупо было даже надеяться на продолжение. И все-таки еще целых полторы недели я везде искала глазами знакомый силуэт. Потом, случайно оказавшись рядом, я обнаружила, что подвальное окошко забили досками. Что-то во мне в тот момент оборвалось окончательно, лопнула послед-
няя безумная надежда. Как уж там?
Я не верю в сказки о любви,
И гаданья глупые пророчества.
Есть звериный зов в твоей крови
И мой страх остаться в одиночестве...
Никогда не читайте романов, не гуляйте по вечерам и затыкайте уши при слове «любовь»...
* * *
Все шло по-старому. Я не разочаровалась ни в себе, ни в мире вокруг. Когда я говорила незнакомцу, что я неисправимая оптимистка, я не лгала. Не могу иначе. Цитируя моего хорошего друга: «Все плохо. Жизнь прекрасна!».
Случайную встречу я вспоминала с удовольствием и благодарностью. Ведь далеко не всем удается попасть хоть на один вечер в собственную сказку, воплотившуюся сумеречную грезу! А у меня было. И за это я была благодарна и продолжала жить по-прежнему. Да и смешно это было бы, в корне менять все привычки из-за четырех-пяти фраз, которыми обменялась с незнакомым человеком! И все-таки...
И все-таки что-то во мне изменилось, словно я повзрослела, доросла, дозрела до чего-то очень важного. И когда старый знакомый пригласил меня сходить в кино на премьеру фильма, я согласилась. Хотя и знала, что сильно нравлюсь этому человеку, и до этого всегда держала его на расстоянии вытянутой руки. Хороший, надежный человек, если бы это было в моих силах, я бы полюбила его. Но это было выше меня. И мне не хотелось давать ему ложной надежды, как тому котенку.
Дима встретил меня с цветами. И глядя в его доверчивые глаза, я снова вспомнила котенка. Я вдруг поняла, зачем согласилась пойти с ним в кино и зачем перед выходом вдруг вылила на себя полфлакона средненьких духов. Сегодня я буду мерзкой и злой, я буду самой последней стервой. Скорее всего, он больше никогда не захочет меня видеть, а может, даже при одном моем имени будет плеваться и сыпать проклятьями. Но зато сегодня он меня разлюбит. Я дам ему эту свободу.
Я взяла из его рук букет чайных роз, брезгливо оглядела и скривила губы:
– Ненавижу розы, особенно чайные.
Дима покраснел и промолчал. Он предложил мне руку, я повисла на ней всей тяжестью, прилипнув к нему так, чтобы он почувствовал одуряющую вонь дешевых духов. Я шла, опустив руку с букетом, подметая нежными венчиками пыльный асфальт. Я старательно не глядела ему в глаза, зато не пропускала ни одного симпатичного парня, идущего мимо. Я шла, на всю улицу рассуждая, как я ненавижу весь род мужской, какие они все двурогие парнокопытные существа без мозгов и чувств. В кино я заставила его купить себе самую большую порцию попкорна, съела ее всю неаккуратно и жадно и выпила бутылку пива. Дима чувствовал себя не в своей тарелке. До этого мы общались не часто и всегда в компании, и теперь он явно жалел о том, что решил завести более близкие отношения. Пытаясь как-то скрыть собственное смущение, он с преувеличенным вниманием смотрел на экран.
Фильм был интересный, но мне все время приходилось напоминать себе о своей роли. Я постоянно дергала Диму за рукав, что-то спрашивала громким шепотом, начала ругаться с соседом сзади, когда тот попросил меня вести себя потише.
После кино я потащила было несчастного парня на дискотеку, но он уперся как баран. В конце концов вытащил мобильник и симулировал деловой разговор. Мне даже стало интересно, решил ли он, что я так тупа или что я уже настолько пьяна, что не заметила погашенный экран телефона.
– Ну так ты поведешь меня на танцы? – я капризно надула губы, как только он закончил «разговор».
– Извини, но мне... э-э-э... только что звонили с работы. Оказывается, к завтрашнему дню надо обязательно сделать одну вещь. В общем, мне срочно надо домой. Тебя проводить?
– Вот еще! Чего я дома забыла?! Я на танцы пойду. Давай, катись домой, я себе другого парня найду.
Он воспринял отказ с явным облегчением и не стал настаивать. Наверное, он сейчас судорожно соображал, как ему вообще в голову могло прийти, что он меня любит?
Естественно, ни на какие танцы я не пошла. Выпитое залпом пиво настойчиво давало о себе знать, а от слишком большого количества попкорна тошнило. И все-таки я была очень довольна собой, хотя этой своей победой мне хвалиться не придется, потому что в ответ прозвучать может только одно: «Дура!». Отвадить от себя такого приличного парня, симпатичного, с большими перспективами по работе! И это в том возрасте, когда пора серьезно задумываться о будущем замужестве! А, к черту все это! Ну дура, ну и пусть. Зато он завтра может встретить девушку, которая полюбит его всем сердцем, и между ними не встанет призрак дуры. Потому что одно я знала точно, я не та девушка и никогда ей не стану.
Я остановилась недалеко от кинотеатра, стараясь отдышаться и успокоить бунтующий желудок.
– Красиво вы сыграли.
И второй раз я вздрогнула, обернувшись. На этот раз я смогла разглядеть его. Самое обычное лицо, чуть крупноватый нос, внимательные прищуренные глаза, жесткие волосы. Руки крупные, красивые. Одет в джинсы и рубашку. Внешность не разочаровала и не вдохновила. Было странное ощущение узнавания, хотя я твердо знала, что вижу его первый, вернее, второй раз. А еще не было никакого удивления, что он снова стоит передо мной.
– Вы что за мной следите?
– Да.
– Давно?
– Весь вечер. Знаете, что-то в кино неожиданно потянуло сегодня, увидел вас и не удержался, чтобы не пошпионить немного.
Он достал сигарету и спички, прикурил. Затянулся неглубоко.
– Вам не предлагаю, вы не курите.
– Вам-то откуда знать?
– Вы в прошлый раз с таким отвращением на сигаретный дым смотрели.
Я сорвала цветок с ближайшей клумбы и начала обрывать лепестки. Я уже забыла, что только что рвалась домой. Мы стояли и молчали безо всякой неловкости, словно каждый думал о чем-то своем и в тоже время общем.
– Но я бы все равно на такую игру не купился.
Я поверила. Да, действительно, будь он на месте Димы, ни на миг бы не поверил моему фарсу.
– А расчет был не на вас.
Он докурил сигарету, задумчиво посмотрел на меня, взял мою руку и осторожно раскрыл ладонь. Там горсткой лежали смятые лепестки, все, что осталось от цветка. Я стряхнула цветочные останки на землю.
– Не хотел бы я быть на его месте.
– И много Вы сегодня услышали, пока шпионили?
– Ну... – он усмехнулся. – Вас и подслушивать было не надо, вы же на весь зал говорили, а вот вашего... друга я в основном понимал по мимике.
Я улыбнулась, представив какую картинку мы там вдвоем представляли. Наверняка, мало кто вспомнит, о чем сегодня шел фильм.
– Как по-вашему, я ему разонравлюсь теперь?
– Да он к вам на пушечный выстрел не подойдет ближайшие девять жизней!
– Вот ведь!.. – я наигранно вздохнула. – Никто и не узнает, что я сегодня доброе дело совершила.
– Хотите прогуляться?
– Да.
И я пошла. Впервые в жизни нарушив собственное строжайшее правило безопасности, не отличавшееся, впрочем, особенной оригинальностью, – не ходить гулять с незнакомцами. Я ведь так и не удосужилась спросить его имени, как и назвать своего.
Он повел меня едва освещенными узкими улочками. Фонари здесь встречались редко, в качестве приятного исключения. Из небольших двориков высовывались кусты сирени и жасмина, пора цветения их уже почти миновала, но эти последние, еще не опавшие грозди расточали невероятно сильный аромат, словно стараясь отдать все в последние дни и часы своей жизни. Окна первых этажей располагались очень низко, шторы везде были задернуты, но почти все они светились уютным желтым светом. На подоконниках стояли горшки с цветами и вазочки, а на одном обнаружилось целое стадо маленьких вязаных овечек. Один раз на меня из окна уставились два светящихся глаза. Я отпрянула и только мгновеньем позже поняла, что это кошка. Она сидела в открытой форточке и раздраженно помахивала красивым полосатым хвостом.
Я никогда не бывала раньше в этих местах. Но страха, что меня могут куда-то завести, ограбить, изнасиловать, убить, не было. Мы шли рядом, взявшись за руки, как дети. Это получилось как-то само собой. Словно не было ничего правильней и естественней, чем идти вот так вот вдвоем, молча, по ночным улицам.
А потом у него зазвонил мобильный, и реальность ворвалась в этот маленький мир, где мы гуляли, оказывается, полночи. Он не ответил на звонок, но через две минуты мы уже вышли на центральную улицу. Я остановилась, не дойдя до своего дома метров сто.
– Не надо меня провожать дальше. Я дойду. Спасибо за этот вечер.
– Пожалуйста. Спокойной ночи, Лиза.
– Но... откуда? – я даже задохнулась от неожиданности.
– Ты же сама сказала – Клятва Богу, Елизавета, – он незаметно перешел на ты. – Считай, что я сегодня услышал, как тебя называл твой друг. Ты же все равно не поверишь, что я специально достал справочник по именам и рылся в нем. И все-таки я был прав, у тебя необычное имя.
И я почему-то поверила, что именно так все и было, вечер со справочником.
– Я Игорь, – ответил он на мой невысказанный вопрос.
– Спокойной ночи, Игорь.
И он снова отпустил меня, отпустил, не спросив ни номера телефона, ни адреса. Я шла, и мне жутко хотелось обернуться, но я не оборачивалась. Не умею я этого делать.
* * *
– Интересно, что с тобой стало? С улицы домой калачом не заманишь, – мама покачала головой.
Я улыбалась и отговаривалась весенней игрой крови. Иногда я просила подругу прогуляться со мной, но гораздо чаще я бродила одна. А летом я начала встречаться с парнем. Мы гуляли по парку, ходили в кино и кафе, целовались. И как только я почувствовала, что он начал влюбляться в меня окончательно и безнадежно, я ушла от него.
Это было не то. И прогулки эти, и поцелуи. Можно заставить себя встречаться, чтобы заглушить глупую мечту о сказке, но нельзя заставить не слышать вздохов и причмокивания при поцелуях. Меня едва хватало на то, чтобы не рассмеяться от этих звуков
Опыт оказался неудачным, я еще была благодарна, что расстаться с парнем мне удалось безболезненно для обоих. Поэтому осенью я вновь засела за компьютер, с головой окунувшись в новую компьютерную игру.
* * *
Я раздраженно стукнула по столу папкой с курсовой работой. В студенческий совет своего факультета я не заглядывала уже года полтора. И еще столько бы не заглянула без всякого сожаления, но нелегкая понесла меня на перемене между парами на кафедру с курсовой работой, в коридоре меня перехватили и затащили на собрание всех старост факультета. Я уже слышала, что начальство у нас сменилось, и что новая председатель студсовета рвется утвердить свою власть. Флаг в руки и ветер в спину, но не за наш счет. Речь шла о дежурствах. Дело было темное и запутанное. Из студсовета я вышла злая и готовая на ком-нибудь сорваться. Руководитель моей курсовой ушел четыре минуты назад. На пару я опоздала минут на десять, идти туда сейчас и выслушивать ехидные замечания преподавателя о том, что звонок дается для студентов, что спать до полудня вредно для здоровья, а уж тем более объяснять ему, из-за чего я опоздала, мне не хотелось. Я вышла из университета, села в сквере напротив на лавочку и начала еще раз вычитывать курсовую работу. С тем же успехом я могла бы читать вавилонскую клинопись. Злость застилала глаза.
– А тебе не положено быть на парах?
Если мне чего-то и не хватало, чтобы чаша моего терпения переполнилась и жгучая ярость захлестнула сердце, то именно этого голоса, этого прищуренного взгляда, этого человека, которого я искала все лето и не могла найти.
– Где мне положено быть, я сама прекрасно знаю. А вот какого дьявола ты здесь делаешь?
– Наблюдаю за тобой.
– Да ну! И что видишь?
– Злишься. Тебя кто-то обидел?
Он задумчиво поставил одну ногу на скамейку и наклонился надо мной. Я побледнела от бешенства, подхватила сумку, папку и пошла прочь. Он схватил меня сзади за локоть:
– Лиза, что ты?
Я развернулась к нему лицом и почти закричала:
– Ну что, что тебе от меня нужно? Я забыла тебя, понимаешь, почти забыла! Не хочу... А ты, ты меня забыл с легкостью, ведь так?
Игорь отвел глаза и промолчал.
Я всхлипнула самым постыдным образом и вырвалась из его рук.
– Я не желаю, слышишь, я не желаю, чтобы ты еще хоть раз попался мне на пути! Не порти мне крови!
Я отвернулась и не поворачивалась, пока не услышала его удаляющиеся шаги.
* * *
И все началось заново. Я металась по дому, часами простаивала на балконе, заглатывала книги одну за другой, а потом не могла вспомнить, о чем читала. Мама меня не трогала. Она просто-напросто однажды вечером вытянула из меня всю историю. Однажды в гости пришла бабушка и заикнулась о парне. Я взглянула на нее такими бешеными глазами, что она замолчала и больше на эту тему не заговаривала.
Через неделю я решила, что дальше так нельзя, пора брать себя в руки. Перво-наперво я подошла к зеркалу, долго вглядывалась в собственное отражение. Под глазами залегли легкие тени, но в остальном я еще более-менее прилично выглядела, благо бледнеть и зеленеть от тоски я не могу, потому что от природы очень светлокожа. Минут пять просидев перед зеркалом, я вслух констатировала:
– Дура.
Стало легче.
Следующим шагом было признание самой себе, что я влюбилась и уже давно. Судя по всему, я читала слишком много романов и слишком часто гуляла вечерами одна. Я умудрилась влюбиться в человека, которого видела три раза в жизни. Он мог вообще быть женатым. С этим необходимо было смириться и научиться жить. Как неисправимая оптимистка я утешала себя, что лучше уж любить так, чем вообще никогда никого не любить.
Что ж, если надо учиться жить, значит, будем.
И все-таки...
В дверь позвонили. Я подождала, поняла, что никто не спешит открывать дверь и, вздохнув, пошла сама. Игорь стоял, прислонившись спиной к стене, на руках у него сидел упитанный кот странного серо-голубого оттенка.
– Вот, живет со мной с тех пор. – Игорь неловко кивнул на кота.
Я почувствовала слабость в ногах и плечом оперлась о дверной косяк.
– Я не смог, понимаешь, я не смог тебя забыть...
Ольга САВЛОВА
Художник
Они любили друг друга. Молча, не признаваясь, пряча свое чувство под покрывало гордости, нелепой и смешной, пустой и невыносимой, причиняющей боль гордости.
Он писал картины, живые, дышащие душным воздухом маленькой комнатки, но все же живые и улыбающиеся трем солнцам. Вначале солнц было два: прозрачное, согревающее теплотой густые краски, приходившее через оконные стекла – солнце природы и другое: животворящее, необузданное, разрушающее границы невозможного солнце их творца – светловолосого, худощавого мужчины с бесконечно серыми глазами. А однажды появилось третье солнце. Открыло дверь комнаты и запорхнуло в мир, наполненный вдохновением художника. Она была не из тех, что прятались на страницах книг, пылившихся в ужасном беспорядке на круглом столе. «Хороша», – шептались краски. «Хороша», – шептались книги, с завистью и горечью думая, что никогда ей не быть на их глянцевых страницах, и не потому, что ОНИ, а потому, что ОНА.... Об этом же думал хозяин комнатки. Он привык к бесцветным женщинам, окружавшим его в этой жизни. Эта девушка была другая...
В детстве у художника была мама, мягкая, добрая, любящая, родная мама. Когда выдавалась свободная минута, она сажала его на колени и пела тихие, грустные песни. Еще была девочка из булочной, поразившая его своими темно-рыжими, рябинными глазами, подарившая ему счастье первой любви. Она была его женой. Потом две дорогие женщины ушли. Неожиданно для него, а может быть и для себя. Мама умерла, рано, «не прожив и не пережив всего» – потом ему так всегда казалось. А Люда, жена, ушла к сорокалетнему вдовцу с двумя детьми. И теперь стирает белье, борется с надоевшей пылью, стоит у плиты долгими осенними вечерами, и, может быть, вспоминает его, не захотевшего когда-то, чтобы у них родился малыш, их малыш, его... Такого семейного счастья он не понимал. Да и как было разместиться с ребенком в тесной комнатушке в десять квадратов, снимаемой им и на без того смешной заработок грузчика? Она должна была понять и... подождать. И она подождала, с болью, которую ей никогда не забыть. Болело тело, болела душа. Она повсюду видела кровь: на стаканах, ложках, дверных ручках, простынях, на своих руках. Врачи уверяли, что все скоро пройдет. Так и было. Но рябиновые искорки навсегда потухли в ее глазах, и открылась всепоглощающая бездна – черный, густой, липкий мрак, затянувший сердце, пережившее убийство своего дитя.
Выйдя из больницы, она направилась домой. Не в ненавистную, пугающую комнату, где была женой того недомужа, недочеловека. Залечивать свою боль она решила у мамы. В прежний дом ей не было дороги. ОН же принял ее уход как измену. А Люда нашла свое счастье с мужчиной на двадцать лет старше ее, нашла искупление своему греху в воспитании его детей. Может, потому что знала: своих у нее никогда уже не будет.
Смерть матери, развод с женой – все это было до. А после его жизнь наполнили другие женщины. Их было много: красивые и не очень. Он тонул в их ласках, заполняя свою пустоту.
У новой знакомой девушки, ставшей третьим солнцем в его мире, не было ничего из того, что было в жизни художника. Всего лишь двадцать лет. Не обремененная ничем, кроме мечты о Свете, чистом и величественном, добром и прекрасном. Она порхала среди его картин, забиралась на высокий подоконник и пила кофе со сливками, наполняя душный мир комнаты чудесным ароматом. Набеленные холсты расправляли чуть согнувшиеся тела, а мольберт важно подбоченившись взирал на свое изящное великолепие, девушка же ловила последние лучи солнца, ленточками путавшиеся в ее волосах.
– У тебя волосы цвета хлеба, спелого пшеничного хлеба, – он подходил и целовал ее в нос.
Она улыбалась и думала, как прекрасны вечер и кофе, и его отеческая нежность, и то, что она здесь, среди разноцветных пятен картин, заполнявших почти все пространство.
Он видел в ней воскресшее, позолоченное, радостное, но отнятое у него временем детство. Она в нем – удивительную силу мысли и чувства, когда-нибудь откроющуюся в ней. Это было время «блаженства»: познавания для нее и узнавания для него. Они говорили о Пикассо и Дали, Кандинском и Шагале, Рубенсе и Эль Греко и множестве безумно интересных вещей, о которых одни предпочитают молчать, а другие вовсе не знают. И как ей нравилось то единство духа – ОНИ. Когда он говорил ей МЫ, сердце замирало, съеживалось на мгновенье до маленького комочка и расправлялось, превращаясь в огромное море счастья и любви.
Однажды она подарила ему ангела, фарфорового, белоснежного, с блестящими крыльями, замершего на звездном облаке. Взгляд его выражал вселенскую скорбь и безграничную преданность Единому Творцу. Увенчанный золотым нимбом ангел казался ей самым чистым, что она может преподнести любимому человеку... Недолго произносил он безгласные молитвы за весь мир! Одна из картин упала на беззащитное ангельское тело, и как не бывало блестящего крыла. А она подумала, что на самом деле это ее крыло.
Вскоре художник сказал, что уезжает в столицу. Там можно утвердиться, крепко встать на ноги. Его ждут, ему помогут, а значит именно там его будущее.
Он говорил ей об этом, а она не представляла без него жизни. Не увидеть его сутки... да что там сутки! Это, пожалуй, навсегда. Если б она могла сказать, что любит! Нет, напрашиваться она не намерена. Может быть, он не хочет провести с ней всю свою жизнь?
О чем думал он в тот момент, неизвестно. Только легкое перышко, перламутровое солнце, ангел о разбитом крыле, девушка-пастушка закрыла за собой дверь и очутилась в сыром неуютном тумане наступающего вечера.
Казалось, он не звонил целую вечность. Она сидела у телефонного аппарата и ждала когда хрипловато-дребезжащий голос его раздвинет пространство из собравшихся мыслей и глупых слез, капающих на руки и стол с завидным постоянством. Наутро пространство приоткрылось, пропуская долгожданные звуки.
– Ты можешь поехать со мной, – сказала трубка.
– Я не вижу в этом смысла, – ответила заплаканная и не выспавшаяся тень.
Художник подумал о том, что смысл, конечно, есть, но стоит ли сейчас обо всем говорить? Да, он любил. И, наверно, это было глупо «в его возрасте». Как это: «сказать чувство», которое так давно не приходило. К тому же был страх перед тем, что любовь – иллюзия, мираж, который растает, как только утолишь жажду. Нет, быть слабым мальчиком он не намерен. К тому же, может она и не хочет посвятить всю свою жизнь ему.
– Подумай, позвонишь, если захочешь. Пока, – сказал чуть разочарованный очаровательно-бархатный голос.
Они любили друг друга. Молча, не признаваясь, пряча свое чувство под покрывало гордости, нелепой и смешной, невыносимой пустотой сдавливающей сердце. Прошли послед-
ние сроки, но ни встречи, ни звонка, ничего. Только боль, обида и как следствие – страдание. Город оставлял родное и светлое для него, поезд увозил дорогое и бесценное для неё.
Скоро комната с яркими пятнам картин, разбитым ангелом и человеком судьбы, единственным для сердца каждого, закроется на замок и затянется пылью вечности, чтобы открыться в День неосознанного и сознаваемого, в День нераскаянья и прощения, День потерянности и обреченности, в тот самый День, когда души их встретятся, чтобы всё узнать, увидеть и почувствовать главное.
