Наталья ЗАМУЛКО

Наша бывшая соотечественница Наталья Замулко ныне живет во Франции. Так сложилась судьба у этой яркой и внешне, и внутренне женщины, писательницы, общественной деятельницы, матери троих детей. Но даже пересаженное дерево болеет и приживается трудно на новом месте, человек же — тем более... Особенно, если человек этот ЛИЧНОСТЬ и есть у него СВОЕ, чем он дорожит. Материалы нашего постоянного автора Натальи Замулко «Билет на французский корабль», «Муж через брачное агентство», «Искренне о ностальгии» вызвали широкий читательский резонанс. Всегда — с юмором, публицистически остро Наталья ставит проблему взаимообщения двух разных культур и менталитетов (латинского и славянского), а следовательно и двух, порой диаметрально противоположных взглядов на мир.

В последнее время мы все чаще сталкиваемся с откровенной нищетой на улицах наших городов и поселков. Все чаще приходится иметь дело с людским равнодушием к чужим скорбям. Наталья Замулко предлагает ряд выразительных картинок бедности «забугорной».

«Пять франков»

Возле булочной сидел нищий. На улице был декабрь, как обычно в этих краях, без снега, с дождем и ветром. Сидящему было от силы тридцать лет. Яркие, блестящие глаза его говорили о происпанском происхождении, как и его черные кудри, давно не видевшие щетку для волос. Он сидел на асфальте в своих дырявых бермудах и в шлеланцах на босу ногу. В руках держал табличку, где было написано: «Дайте пять франков!» Причем об этих, нужных ему пяти франках, он часто выкрикивал в лицо всем проходящим мимо.

Я, в своем белом кашемировом пальто с капюшоном, показалась ему, видимо, самой булочницей, возле магазина которой он сидел. Перед этим я сама туда зашла, полюбовалась всевозможными пирожными. Свет яркий, тепло и запахи магазина напомнили о доме далеком и потерянном навсегда. Пересчитав свои сантимы, решила хлеб в булочной не покупать, а взять его в супермаркете, это дешевле наполовину. Раз так, могу дать нищему все зелено-желтые сантимы, оставлю себе два с половиной франка на худенький французский багет длиной в полметра. Весит он двести пятьдесят граммов, значит, мне и дочери хватит на целый день.

Подавать нищим мне всегда стыдно и больно. Стыдно, что они уже дошли до состояния просить, а ты еще нет. Больно, ибо в коротком взгляде, брошенном на них, избегаешь смотреть им в глаза. Ведь это чей-то ребенок, и где-то и когда-то его родила мать. Каково ей, если жива, знать, что сын просит подаяние.

Быстро положила в протянутую ладонь все сантимы и, вобрав голову в плечи, быстро уходила. Вроде убегала от этой бедности, хотя с мыслей о ней всегда начинался мой день, в тревоге за дочь, как выжить в чужой стране. Гнала эти мысли от себя малыми и большими заботами, чтобы не думать, не съехать в депрессию.

Вдруг кто-то задышал в затылок, потянул за капюшон. Нищий догнал и положил в него мои сантимы со словами: «Я же просил пять франков».

Ушла и только дома уже, пересчитав сантимы, вынутые из капюшона, нашла, что было их на два франка. Если найти дома еще пятьдесят сантимов, хватит на хлеб завтра.

«Корнишончики»

В самом дешевом продуктовом магазине людей было мало. Пустовали места на трех кассах, одна продавец-кассир справлялась возле ползущей серой ленты, по которой ехали к ней покупки.

Между секциями, где был выставлен товар, ходил негр с печальным лицом, худой, но одетый очень чисто.

Редкие покупатели неслись быстро со своими тележками, набирали необходимое заученно, знали свой магазин.

А негр все ходил и ходил, останавливаясь подолгу перед полками, смотрел на цены и шел дальше. По его печальному лицу не проплывало больше никаких эмоций. Порой он пристально вглядывался в лица людей, ища в них человеческое сочувствие, интерес, понимание. Все было безответно. И он дальше продолжал ходить по небольшому магазину. За его грустью виделись африканские степи с палящим солнцем, его соплеменники, полуобнаженные, босые. Глаза их были веселыми, они находились среди таких же собратьев. Родная земля грела голые ступни, а солнце жгло плечи и их головы с курчавыми волосами. Запах близкой пустыни, ее душное дыхание не пугали их. Наоборот, резкие крики животных, птиц ободряли, они не одни, вокруг них жизнь, которую они хорошо знали. Негр стоял перед полкой с солениями и смотрел на крошечные огурчики, законсервированные в уксусе...

Через несколько дней я снова попала в этот магазин. Печального негра не было. Подойдя к полке с печеньем, вдруг заметила за уложенными пачками открытую баночку с огурчиками. Не хватало в ней нескольких корнишончиков. Крышка, отвинчивающаяся, лежала аккуратно рядом...

«Макдональдс»

Дети любят «Макдональдс» из-за того, что это ресторан для них. Там царит теплая, светлая атмосфера детства, праздника. Обслуживание быстрое, уважительное отношение ко всем клиентам всех возрастов. Их любимая жареная картошка с теплой пушистой булочкой, в которую этажами наложено все, что любят дети. Плоский ломтик мяса, сыр, листик салата, майонез и кетчуп. Не долго думали учредители «Макдональдса» в Америке. Все гениальное очень просто. Стоит только заглянуть в любой холодильник: все ингридиенты под рукой, сведи их в систему, это и есть «Макдональдс».

Своей дочери я периодически устраиваю выход в «Макдональдс» в обмен на успехи в учебе или по поводу окончания учебного года. Отказа никогда не бывает, наоборот, вижу улыбку, сияющие глаза — Праздник. Ну и цены там по карману любой семье.

Мы сидели вдвоем за столиком, толкотни в «Макдональдсе» нет из-за молниеносного обслуживания. Дочь смаковала каждый ломтик хрустящей картошки, вытягивая ее из бумажной коробочки. Разевала широко рот на саму булочку и в блаженстве закрывала глаза, откусывая. Я радовалась, глядя на ее радость.

На мою лавочку рядом подсел мужчина лет тридцати пяти, с красивыми чертами лица. Ему принесли только одно мороженое, микроскопический стаканчик в 50 граммов, и он ложечкой аккуратно брал оттуда содержимое. Разговаривал он сам с собой и со всеми находящимися в ресторане вместе. «Как я обожаю мороженое!» — сказал он вслух. Пришлось мне, рядом, согласно кивнуть головой, что да, мороженое вещь хорошая, на десерт. Туфли его, казалось, вобрали всю пыль не только с дорог Франции, но и всей планеты. «Скажите, пожалуйста, который час?» — вежливо обратился ко мне сосед. Я посмотрела на часы у себя на руке, бросила взгляд на огромные круглые часы, висящие рядом, на стене: «12 часов дня» — ответила ему. «Ах, Боже мой, как я глуп, не увидел рядом на стене полуметровые в диаметре часы, беспокою вас». «Ничего, вы меня не беспокоите» — снова ответила я.

«Мама,— сказала мне дочь по-русски, чтобы нас не поняли,— это же нищий, да еще и полусумасшедший, ты что не видишь?»

«Вижу, ему хочется поговорить с людьми, разве можно человеку отказать в общении?» — отпарировала я.

Нищий, своим возбужденным сознанием, не отреагировал на странные звуки нашей родной речи. Он продолжал счастливо крутить головой во все стороны, улыбаться. Его ярко-синие глаза, огромная редкость в черноглазой Франции, были такими чистыми и нормальными! Они излучали любовь и преданность, какую мы видим только у собак.

«Еще неизвестно, кто сумасшедший в этом мире,— продолжала я по-русски дочери.— Люди добрые и бедные или богатые и злые. Послушай, какая у него речь красивая и сколько в его отношении к людям тепла, радости, воспитанности. Кто его сделал сумасшедшим и бедным, или сначала бедным, а потом уже сумасшедшим? У него, наверняка, забрали право на труд в первую очередь, а все остальное накрутилось потом».

Я стала перебирать в своей сумочке бумаги, вроде нечаянно выложила пятьдесят франков на лавочку рядом, нищий затих. «Извините, месье, нам пора уходить»,— обратилась я к нему. «Да, пожалуйста»,— встал он, пропуская меня к выходу. «Хорошего вам дня»,— пожелала я, уходя с дочерью. «Хотя бы заметил эти пятьдесят франков,— подумалось,— хватило бы ему на два обеда в «Макдональдсе».

«Подать милостыню тоже надо уметь,— сказала я притихшей дочери уже на улице.— Главное, не унижать человека больше, чем его унизило общество».

«Била пани»

Мне довелось стать студенткой тогда, когда молодые уже заканчивали ими быть. К этому времени я имела шестилетнюю дочь и четырехлетнего сына. Жажда познавать что-то, идти вперед, каждое 1 сентября (день, когда идут в школу дети, начинают работу высшие учебные заведения) выжимала слезы на глазах. Но когда человек очень сильно чего-то хочет, он сможет реализовать свою мечту. Конечно, надо идти, а не ждать реализации ее в четырех стенах. Я стала студенткой в свои двадцать семь лет.

На курсе нас было с Украины двести человек. Сессии проходили и весело, и с нервами одновременно. Вечерами, в общежитии, мы постепенно знакомились друг с другом.

Однажды, в нашу комнату пришла девушка из Львова. Я с удовольствием кинулась с ней говорить на западно-украинском диалекте. Языки — это была моя давняя любовь, девушка не ожидала такого быстрого контакта. По натуре она была из молчаливых, верующих людей. Это было видно в ее кротком взгляде на людей, манере мягко отвечать. Она долго и завороженно смотрела на меня каким-то глубоким взглядом души, а потом неожиданно произнесла с придыханием: «Била пани...»

— Что? — переспросила я, хотя прекрасно поняла эти два слова. В этом мире так меня не называли и это слово «пани» уже давно было не в обиходе, начиная с 1917 года.

— Почему «Била пани»? — задала я второй вопрос.

— Мне трудно вам ответить, это надо чувствовать. Есть много людей маленьких и больших, светловолосых и черноглазых, но вы — Била Пани, не забывайте об этом никогда.

Перевернем страницы жизни, длиною в двадцать лет. Мы ведь находимся не в романе, а всего-навсего только в рассказе.

Снова я, теперь уже на бульваре небольшого французского города. Подхожу к магазину, где должна делать свои покупки. Возле него, по обыкновению, стоит нищий, сорока пяти лет. Рядом пожилой француз, готовый дать монету, но читающий мораль по этому поводу. Услышала отрывок фразы: «я готов дать деньги, но не на пропой...»

Выйдя из магазина, я положила в протянутую ладонь монету без слов и условий.

— Мадам,— услышала вслед.

— Вы не француженка?

— Нет, я славянка,— ответила ему.

— Это видно,— сказал нищий,— у вас взгляд другой.

— Какой же он, этот взгляд?

Он ответил, что в кругу нищих, в вечерних беседах в каком-нибудь пустующем доме, они называют меня Белой дамой.

Так «Била пани» догнала меня через много лет на чужбине.