Погожим майским утром я не спеша шел на работу обычной дорогой – вдоль уютной бухты. Мысли мои крутились вокруг одной технической задачи, которую мы с коллегами никак не могли решить. Пустынная дорога, тихое майское утро, сочная зелень разнотравья – все располагало к спокойному размышлению. Углубившись в свою проблему, я не заметил как из-за горки, навстречу мне, словно из небытия, появились две фигуры – человек и собака. Я бы, наверное, и не обратил внимания на эту пару, если бы не необычный вид собаки. Это был могучий, спортивного вида пес, с крупной мордой, украшенной импозантной бородой, усами и великолепной челкой. Он был грациозен и уверен в себе. Слегка наклонив голову и навострив уши, он умным взглядом своих аметистовых глаз внимательно смотрел на что-то объяснявшего ему хозяина. Я никогда раньше не видел подобной собаки и даже не знал, что эта за порода. Когда мы поравнялись, какой-то ключик вдруг щелкнул в потаенной дверце моей души и я, еще абсолютно не владея рассудком, подсознательно, понял – это моя собака. Это именно тот, кого так долго ждал. Тот, кто станет для меня самым близким другом.
Потом, спустя много лет, я снова и снова возвращался к этой встрече, пытаясь проанализировать и понять, что же нас свело в жизни, но так и не мог найти сколько-нибудь вразумительного ответа.
Я не был заядлым собачником. Правда, в детстве, когда жил на Урале, в тяжелые послевоенные годы, у меня была овчарка по кличке Малыш. Щенка подарила моей маме подруга. Из всей нашей совместной жизни в ту пору у меня накрепко остались в памяти, и долгие годы хранились, где-то в самых сокровенных уголках души три фрагмента.
Первый – это как Малыш жил в духовке русской печки. Дом у нас был деревянный, старый, обогревался русской печью, которая занимала большую часть кухни. Так вот Малыш, когда печь уже протопят, и жар спадет, любил спать в духовке, удобно свернувшись калачиком на старой бабушкиной шали. Пока он был маленький, он в духовке проводил большую часть времени.
Второй, это когда он уже вырос. Пес очень любил ходить со мной к моей тете в гости. Приходя к ней, забирался на стул у окна, усаживался «столбиком» и лаял. Это означало, что ему нужно завести патефон. Не помню сейчас, что это была за музыка, но отчетливо помню, как моя тетушка, добрейшей души человек, говорила ему: «Сейчас, Малыш, послушаем музычку». Она доставала из конверта пластинку, аккуратно протирала ее тряпочкой, открывала крышку красного патефона, ставила пластинку на диск, накручивала ручкой пружину, и плавно опускала блестящую головку с иглой на пластинку. За всеми ее манипуляциями очень внимательно и, по моему глубокому убеждению, вполне осознанно наблюдал Малыш. С первыми тактами музыки он замирал и так, в неподвижной позе, слегка подняв вверх морду и прикрыв глаза, слушал, не шевелясь, музыку. Так и запомнился он мне сидящим «столбиком» на стуле, полностью отрешенным от окружающего мира.
Третий момент, который остался в моей памяти, это расставание с Малышом. Жили, в общем-то, трудно в те послевоенные годы. Мама работала телефонисткой на городской телефонной станции. С нами еще жила старенькая бабушка Оля – мама моей мамы. Целыми днями она хлопотала по дому. Я же большую часть дня проводил в школе. В те годы после школы учителя много занимались со своими подопечными в различных кружках, проводили тематические вечера и диспуты, так что гулять особенно было некогда. Малыш рос, матерел, становился красавцем-псом. Как и всякий взрослеющий пес, он стал проявлять и свой норов. Бабушка все чаще жаловалась маме, что Малыш ее не слушается. И вот однажды, когда она вывела его из дома на крыльцо, пес рванулся за пробегавшим котом. Бабушка, пытаясь его удержать, крепко схватилась за поводок, и он в порыве своего собачьего азарта несколько метров протащил ее по земле. Когда азарт прошел, Малыш понял свою вину. Он бросился облизывать бабушку и потом с понурой головой неотступно, долго ходил за ней. Несколько дней после этого он был примерным и тихим. Но, к сожалению, подобные срывы начали повторяться, и мамины знакомые стали настойчиво советовать ей отдать Малыша на службу в питомник.
Малыш, наверное, чувствовал, что приближается разлука. Он старался быть со всеми обходительным и ласковым, но натура и азарт брали верх над разумом, и срывы повторялись.
Крепко запечатлелся в памяти снежный, серый уральский день, когда за Малышом пришел военный в дубленом полушубке. Не помню, о чем он говорил с мамой, но как сейчас слышу его фразу: «Ну что ж, брат, надо служить!» и взял его на поводок. Потом погладил его и сказал: «Пошли!» Малыш как-то весь напрягся и словно окаменел. Печальным взглядом внимательно посмотрел на каждого из нас, сел и впервые в своей собачьей жизни завыл. Вой был протяжным, глухим и очень грустным. Потом, как-то сразу обмякнув, опустил голову, встал и шатающейся походкой медленно сошел с крыльца.
В конце двора, прежде чем повернуть за угол, Малыш резко остановился, повернул морду в нашу сторону, сел и снова, но теперь уже как-то отрывисто, завыл, а затем, словно все для себя решив, не оглядываясь, пошел рядом с проводником.
Я больше никогда не видел Малыша. Мама несколько раз ездила в питомник и рассказывала, что Малыш там освоился. Его новый хозяин отзывался о нем тепло и говорил, что Малыш делает большие собачьи успехи...
Прошли годы. Я вырос. Судьба побросала меня по разным уголкам необъятной страны. Казалось, детство забыто навсегда.
...И вот эта встреча на пустынной дороге ранним майским утром, этот умный взгляд пса необычной породы. В мгновение ока все перевернулось во мне, и неукротимый поток воспоминаний из далекого детства нахлынул и в миг, до мельчайших подробностей, восстановил в памяти события тех дней.
После той памятной встречи я «заболел» ризеном. Еще не зная, каким он будет, я чувствовал его рядом и был абсолютно уверен, что мы с ним хорошо поладим. Однако, наученный жизненным опытом, долго проверял и перепроверял себя. Спорил и боролся с собой до исступления. Ведь я был уже не молод, опыта выращивания собак, а особенно таких, не имел. Из литературы узнал, что ризен это «крепкий орешек», но подкупало, что он – великий выдумщик и всегда «легок на подъем». Это, безусловно, было мое и здесь ни на секунду не сомневался, что мы будем «хорошей парой».
Однако при первых намеках в семье на возможность приобретения собаки я не почувствовал, мягко говоря, восторженного отклика.
Умом понимал, что вырастить здорового, активного пса будет ой как непросто и что с первых же минут, как он появится возле меня, должен буду стать для него и другом, и опорой, и врачом, и защитой. Понимал и что неприятие щенка в семье существенно осложнит мою жизнь. Понимал и что наша малогабаритная квартира – не лучшее место для такой активной собаки, и что перебои с продуктами, магазинные очереди за всем и невеликая моя зарплата – не лучшее время для приобретения щенка.
Я все-все прекрасно понимал... но ничего не мог поделать с собой. Где-то внутри меня, что-то раз и навсегда перевернулось, и я твердо знал, что ризен у меня будет.
Так вот, в борении с самим собой, пролетели лето и осень, и однажды, слякотным декабрьским вечером, ноги привели меня в клуб служебного собаководства. Открывая невзрачную дверь клуба, я волновался как первоклассник перед учителем.
В клубе было полно народу, и на мой приход никто не обратил внимания. Оглядевшись по сторонам, обратился к мужчине, сидящему за столом в дальнем углу комнаты. Из моего невразумительного повествования он наконец понял, что я хочу приобрести щенка ризеншнауцера.
Кивнув на обшарпанный стул, он начал рыться в бумагах и тетрадях. Наконец, найдя нужную, стал внимательно ее пролистывать. Я терпеливо ждал. Пролистав тетрадь, начальник клуба поднял на меня глаза и, как бы удивившись, что я еще до сих пор сижу перед ним, грустно улыбнувшись, сказал: «Ризенов у нас пока нет и раньше следующего года не будет».
На мой вопрос: «А как же мне быть?» – спокойно ответил: «Ждать, если хотите. Порода эта для нашего города новая, своих щенков у нас еще не было. Если будете брать, то мы пошлем запрос в клубы других городов, и когда появятся щенки, вам придется туда поехать». Сказав это, он как-то безнадежно посмотрел на меня. «Согласен!» – выпалил я, боясь, что вдруг навсегда потеряю что-то очень важное.
«Ну, хорошо, – согласился начальник, видимо, обескураженный моим ответом. – Оставьте свой адрес, оформите вступление в члены клуба и ждите, мы вас уведомим». Домой я вернулся с красной книжечкой члена клуба служебного собаководства и с абсолютно неясной перспективой относительно щенка.
Прошла зима. Весна уже была на середине, никто мне ничего не сообщал, а пойти узнать в клуб не решался.
И вот однажды, уже в конце мая, в почтовом ящике оказалось письмо со штампом клуба. В коротенькой записке сообщалось, что в Москве, в июне ожидается появление на свет трех пометов. Были указаны номера телефонов и имена заводчиков. Мне предлагалось на выбор, не теряя времени, созвониться с любым из них и договориться о щенке.
Из трех указанных телефонных номеров дозвонился по последнему. На другом конце провода, в далекой Москве, приятный женский голос сообщил, что щенки три дня назад родились, их шесть – два мальчика и четыре девочки, что пока я первый претендент и могу выбирать. Назвали цену. После моего согласия сообщили адрес и дату, когда можно забрать щенка.
В Москве у меня жили родственники, и я планировал к указанному сроку подъехать за щенком. Однако внезапная командировка перепутала все мои планы. Тогда позвонил в Москву и, зная, что племянница собирается ехать к нам в гости, попросил ее пойти выбрать щенка на ее вкус и привезти к нам.
Наконец пришла долгожданная телеграмма: «Встречай рейсом Москва–Симферополь». Приятель согласился отвезти меня в аэропорт.
В назначенный час жду выхода пассажиров нужного мне рейса. И вот вижу свою племянницу, с белым свертком в руках, из которого высунулась круглая черная голова с огромными, роскошными ушами, в крупных завитушках, с торчащей, густой щетиной усов, бровей и бороды. Среди всей этой черноты на меня любопытно уставились два озорных глазика-аметиста.
Улыбаясь моей растерянности, племянница торжественно произнесла: «Держи, дядька, свое сокровище». Мы обнялись с ним, как будто давно и страстно ждали этой встречи. Щенок всем своим крупным лохматым телом крепко прижался ко мне, уткнув свой черный, холодный нос подмышку, деловито хрюкнул и радостно завилял обрубочком хвоста.
Возле машины аккуратно сделал все свои собачьи дела, с аппетитом похлебал из миски свежего кефира, без возмущения дал вытереть мордочку, забрался на заднее сиденье машины, обнюхал расстеленное одеяло и, удовлетворенный осмотром, блаженно растянулся и заснул. Вздремнув, начал карабкаться по дивану и выглядывать в боковые окна машины. Мелькание окружающего пейзажа закружило ему голову, однако природное любопытство требовало непременно узнать, что же там за окном. Что-то покумекав, он решил, что самое лучшее – забраться на спинку сиденья, лечь на пузо и смотреть в заднее стекло на убегающую ленту дороги. Так он там вскоре опять заснул в позе льва. С первых минут нашего знакомства меня поражала его самостоятельность и деловитость.
...Когда мы вошли в дом, и я опустил щенка на пол, он твердо встал на крупные лапы, широко, как матрос на корабле, расставил их, сосредоточенно осмотрелся, утвердительно тявкнул и вразвалочку пошел в комнату. Там на середине ковра присел и сделал первую, аккуратную, большую лужу. Сам же, гордо осмотрев присутствующих, постояв в позе завоевателя минуту-другую, отправился открывать для себя другие помещения. На каждом объекте он оставлял аккуратные лужицы, а на кухне совершил самый тяжкий собачий грех.
Молча наблюдавшая за его похождениями хозяйка – чрезвычайный блюститель домашней чистоты, не выдержала такого надругательства и заявила: «Завтра же отнеси и отдай его в клуб!»
Все во мне взорвалось. Я схватил ставшего для меня родным щенка. От неожиданности тот взвизгнул и плотно прижался ко мне. Как можно спокойнее, но твердо ответил: «Ну уж нет. У нас с ним теперь одна судьба».
Как бы подтверждая мои слова, щенок вывернулся из моих рук, поскользнулся на мокром полу, быстро вскочил, встал в стойку моряка, повернул мордочку к хозяйке, пристально вперил в нее взгляд и неожиданно громко, как только мог, гавкнул.
Его раскатистое «Гав!» в момент разрядило обстановку.
«Ишь ты, какой защитник», – улыбнувшись, сказала хозяйка и пошла готовить ему еду, а я бросился с тряпкой замывать следы преступления.
ХАРАКТЕР
Отношения ризена с женой складывались непросто. Будучи по натуре человеком добрым и мягким, она не принимала всерьез мои советы быть построже с быстро растущим, смекалистым и достаточно упрямым псом, приучать его безусловно выполнять все команды и приказания.
Отдавая много сил и времени приготовлению для него чего-нибудь вкусненького, она практически не управляла им. И этот хитрый и сообразительный черный «очаровашка» быстро скумекал, что сам вполне может управлять своей хозяйкой. Он быстро рос. Энергия из него фонтанировала. Управляться с ним ей становилось все труднее.
Однажды, придя вечером домой с работы, я увидел ее с перевязанной рукой. Черный басурман, как ни в чем не бывало, с наглой мордой и широченной улыбкой, радостно встретил меня. Однако после первых же слов: «Что случилось?» – заторопился к чашке с водой, уткнул туда свою усатую морду и начал через силу запихивать в себя воду, громко чавкая, чтобы не слышать моих нравоучений.
Суть происшедшего состояла в следующем. Хозяйка в этот день была дома и решила заняться обычными житейскими делами – предпринять поход в магазин и на базар за продуктами. Однако наш сорванец рассудил иначе – раз у хозяйки выходной, значит, она должна непременно заниматься только им.
Он стал приносить ей свои игрушки и требовать игры. Поиграли вполне достаточно, так, во всяком случае, считала хозяйка и, видя, что пес вроде бы угомонился, стала собираться по своим делам.
Такой оборот пса вовсе не устраивал. Он молча прошел в коридор и с угрюмой мордой улегся поперек прихожей.
Готовая к походу хозяйка с сумками в руках стала ласково просить его уйти от двери. Реакции никакой. Попробовала повторить свою просьбу строгим голосом. В ответ глухое ворчание.
И тут она решила, как пишут в популярных изданиях о воспитании собак, призвать строптивца к ответу, шлепнув его сложенной газеткой. Реакция с его стороны была молниеносной. Он схватил ее за руку, в которой была газета. Схватил, по его понятиям, несильно, поскольку даже и вины-то за собой не почувствовал. Затем, в назидание, показав в полупрезрительной усмешке зубы, коротко рыкнул, и снова рухнул под дверь, подперев ее теперь уже основательно.
После этого случая хозяйка вовсе махнула рукой на его воспитание и, как сама однажды выразилась, решила с ним не связываться.
Он же это понял по-своему – отныне, когда ему потребуется, он будет руководить своей хозяйкой.
Такой хрупкий нейтралитет сохранялся между ними довольно долго. Но вот как-то я сильно простыл и свалился с высокой температурой. Пока было терпимо, вставал, тепло укутывался и выводил пса на улицу по его собачьим делам. Но в один из вечеров почувствовал себя совсем худо и попросил жену вывести нашего друга во двор. При этом предупредил, чтобы она ни в коем случае не наматывала поводок на руку и не пыталась его удержать, если эта хитрая бестия вдруг рванется. Вечер поздний, во дворе никого, никуда он не денется.
На все мои советы жена ответила: «Разберемся!» С тем они и ушли.
Буквально через несколько минут – звонок в дверь. Открываю. Наш сорвиголова влетает домой, шмыгает в ванную комнату, где ему всегда после прогулки протирают лапы, а хозяйка с разбитой рукой и поцарапанным лицом, злая на весь белый свет, заходит со словами:
– Твой пес абсолютно невоспитанный. Он просто дикарь и не слушается меня. Больше я с ним из дома ни шагу!
После того как остыли страсти, выяснилось, что как только дверь лифта открылась на первом этаже, пес рванул во двор, увлекая за собой и хозяйку. От счастья, что наконец-то он может показать ей, как хорошо гулять на улице, огромными прыжками пес стал мотать ее, прочно вцепившуюся в поводок, из стороны в сторону. Не выдержав такого галопа, жена споткнулась и упала, наконец-то выпустив из рук злосчастный поводок.
Радостно гавкнув обретенной свободе, пес отмотал несколько кругов по двору и, как ни в чем не бывало, подбежал и восторженно лизнул хозяйку в лицо.
...После этого случая я понял, что впредь появятся трудности, если мне придется на несколько дней отлучиться из дома. Вскоре эти опасения подтвердились. Меня пригласили принять участие в научном семинаре в другом городе. Предложение было заманчивым, но стоило мне сообщить дома о предстоящем отъезде, как жена категорически заявила, что с собакой, после случившегося, она дома не останется. Она просто боится выходить с ним на улицу. Я понял, что страх, подогретый воображением о возможных мыслимых и немыслимых ситуациях, в которые она непременно попадет с псом на улице, настолько велик и необорим, что ничего не остается, как отказаться от предстоящей поездки. Вот тогда у меня и возникла мысль о путешествиях с ризеном по городам и весям.
В ЭЛЕКТРИЧКЕ
Совместные путешествия начали с регулярных поездок в городских автобусах, троллейбусах, такси. Оказалось, что мой четвероногий спутник очень быстро адаптируется в незнакомых и быстро меняющихся ситуациях, и даже в переполненных автобусах, в часы пик, совершает длительные поездки с превеликим удовольствием. Теперь нам предстояло сделать следующий шаг – освоить электричку.
Однажды в пятницу вечером я объявил своему ризену, что завтра мы поедем с ним далеко в горы на электричке. Он внимательно выслушал меня, наклонив набок свою хитрую морду. Обмозговав сказанное, пес на секунду замер, потом засиял неповторимой ризенской улыбкой и, восторженно хрюкнув, залился оглушительным лаем. Затем понесся в гардероб и стал с остервенением стаскивать с вешалки наш походный рюкзак. Он был готов ехать сейчас, немедленно. Ведь это так интересно...
Большого труда стоило мне уговорить его подождать до утра. Ночь он спал неспокойно, что-то выкрикивал во сне, несколько раз просыпался, подходил к моей постели и тихонько толкал в плечо.
В шесть утра он уже был на ногах. Я слышал, как он слонялся по квартире, подходил к гардеробу и, наконец не выдержав, стал настойчиво теребить меня. Делать нечего, пришлось подниматься.
Быстро сбегав на улицу по своим делам, в одно мгновение проглотив завтрак, пес стал с усердием помогать мне в сборах. Усердие било через край. Он тащил все, что по его собачьему разумению, должно было пригодиться в неведомых горах.
Прежде всего, он притащил и стал засовывать в рюкзак свои любимые игрушки – теннисный мячик, плюшевых зайца и крокодила.
Мне стоило большого труда, терпения и времени убедить его в том, что эти вещи там совершенно не нужны. Он злился, гавкал, снова хватал игрушки и снова запихивал их в рюкзак.
Наконец, видимо поняв, что хозяина не переубедить, бросил все свое добро посреди комнаты, надулся, лег в углу и стал оттуда наблюдать за моими сборами. Но как только дело дошло до укладки в рюкзак его походной чашки, фляги с водой, бутербродов и целлофанового пакета с его любимыми яблоками и бубликами, грусть моментально исчезла и на морде моего ризена опять сияла широченная улыбка. Сигналом к началу движения явился намордник в моих руках.
До железнодорожной станции добрались без приключений. Купили билет и вошли в вагон электрички, которая практически сразу же отправилась в путь.
Электричка на пса произвела огромное впечатление, особенно двери, с шумом и свистом открывающиеся и закрывающиеся на каждой остановке. Поначалу с каждым шипяще-свистящим хлопаньем дверей он вскакивал и становился в стойку боксера перед решающим раундом. Постояв так секунду-две и видя, что это безобразие не повторяется, падал на пол, но тут же опять вскакивал, так как там, под полом, что-то начинало тарахтеть.
...И тут пошли туннели. Это поначалу было ужасно. Пес никак не мог понять, почему вдруг становится темно и кто-то начинает свистеть и выть, а потом вдруг так же неожиданно появляется свет и свист исчезает, но ненадолго.
При приближении очередного, самого длинного туннеля он вскочил и принял боевую стойку: лапы широко расставлены и напряжены до предела, в глазах ужас и борьба с самим собой. Свисающий из пасти язык от напряжения покраснел, с него на пол обильно капала слюна. Страх был велик, но рядом хозяин. Всем своим мускулистым телом он плотно прижался к моей ноге. Мерное поглаживание подействовало успокаивающе. Переборов себя, пес облегченно вздохнул, лег у моих ног и закрыл глаза. Он победил страх и с этого момента не обращал ни малейшего внимания ни на двери, ни на тряску и грохот под полом, ни на туннели. Он спал спокойным, но чутким собачьим сном. Не меньше, чем мой ризен, я был рад еще одной нашей победе и, расслабившись, тоже немного вздремнул.
ОСВОЕНИЕ МОРЯ
К воде мой ризен пристрастился рано. Жили мы возле моря, и летние месяцы были для него блаженством. Особенно он любил купаться в свежую погоду, когда пенные валы с шипением и грохотом накатывались на каменистый берег. В такую погоду при приближении к берегу, как только шум набегающих волн становился отчетливо слышим, пес стрелой срывался, едва я снимал с него ошейник и, не разбирая дороги, с каким-то первобытным, утробным кличем несся навстречу стихии. К тому моменту, когда я подходил к урезу воды, черная, улыбающаяся морда уже мелькала среди волн.
Верхом блаженства были мгновения, когда вспененный гребень волны надламывался, и изумрудно-белесая масса падающей воды накрывала его с головой. На какие-то мгновения он исчезал из виду, а затем стремительно выскакивал на поверхность воды. Передохнув, бросался навстречу очередному шипящему валу, не переставая призывно лаять, требуя, чтобы и я разделил с ним радость купания в штормящем море. Ничего не оставалось, как тоже бросаться в накатывающие волны, где меня ждала бурная встреча. Там, в обнимку, нас и накрывала очередная волна.
Из воды ризен вылезал лишь после того, как всю свою молодую энергию сполна отдавал морской стихии.
Отдыхающие, которых всегда полно в это время на берегу, с восхищением наблюдали за его морской эквилибристикой, а я в душе чрезвычайно гордился своим псом.
По вечерам, в тихую погоду, этот неутомимый выдумщик развлекался заплывами за брошенным с силой теннисным мячиком или погоней за чайками, отдыхающими на зеркальной глади воды.
Часто мы устраивали заплывы наперегонки. Сценарий был отработан до мелочей, но каждый раз воспринимался псом как открытие. Сначала плыли, не спеша, рядом, а затем, как бы неожиданно, я предлагал ему – давай, кто быстрее. Он хитро мне подмигивал, как будто только и ждал вызова, и начинал бешено молотить лапами, торпедой устремляясь вперед, и очень гордился тем, что всегда оказывался первым.
По окончании гонок я подплывал к нему, гладил по голове, приговаривая: «Молодец, ты победил! А теперь покатай меня!» Он, удовлетворенно хрюкнув, делал крутой разворот и подставлял мне свой массивный загривок. Я же, обхватив его за шею, расслабившись, «балдел», увлекаемый пыхтящим и сопящим черным локомотивом, мерно перемалывающим могучими лапами прозрачную массу воды.
...Любовь к морю и небоязнь штормовой погоды служили хорошим основанием для подготовки ризена к плаваниям под парусом.
Начали мы с обычной прогулочной лодки-двойки на ближайшей водной станции. Предварительно договорившись со служащими, я выбрал для начала обучения тихое раннее утро, когда на водной станции практически нет отдыхающих.
С одной стороны, мне крайне любопытно было посмотреть, как мой пес воспримет лодку, а с другой – это был весьма ответственный момент, от которого во многом зависело, воспримет ли он в последующем яхту.
На водной станции пес сразу же попытался рвануть в воду, но строгий ошейник охладил его пыл. Он удивленно посмотрел на меня, не понимая, почему это вдруг я не разрешаю ему поплескаться в его любимом море.
– Нет, брат, сегодня мы пойдем в море на лодке, – сказал я, отвечая на его вопросительный взгляд. Он вздернул уши в крайнем любопытстве. По узким деревянным мосткам подошли к лодке, кормой ошвартованной к причалу. Чтобы дать ему немного освоиться, я скомандовал: – Сидеть! – и убедившись, что команда выполнена, тихо подал команду: – Вперед!
Стремительным прыжком, точно рассчитав место своего приземления, он махнул в лодку. Воспринимая удар от прыжка, лодка заходила ходуном. Пес широко и прочно упёрся лапами в дно и, уверенно балансируя, призывным лаем стал звать меня к себе.
Как только мы отошли от причала и берег стал удаляться, мой ризен, потеряв самообладание, начал суетливо мотаться по лодке.
Особенно его раздражали вёсла, которые периодически то опускались, то поднимались после каждого моего гребка. Не понимая их предназначения, он начал с остервенением хватать зубами то одно, то другое весло. Наконец, очевидно поняв, что никакой беды от них не будет, он оставил это занятие, успокоился и начал изучать лодку.
Всё самым тщательным образом обнюхав и попробовав на зуб, он приступил к поиску удобного для себя места на этой качающейся посудине. Наконец выбрал кормовую банку, где и улегся на пузо, положил морду на транец и стал с любопытством наблюдать за окружающей обстановкой.
ПОД ПАРУСОМ В ШТОРМ
Как только пес освоил лодку, приступили к следующему этапу совместного познания морской стихии. В это лето я стал капитаном небольшой, но очень уютной и ходкой парусной крейсерской яхты. Подобрался отличный экипаж, совместимый по всем параметрам, и мы начали регулярно выходить в море.
Сначала освоили прибрежную зону, а когда навыки
управления яхтой, практически во всех погодных условиях закрепились, действия каждого члена экипажа при работе с парусами стали четкими и быстрыми, мы начали строить планы дальних многодневных походов.
Поддерживая своих ребят в стремлении к дальним походам, я-то знал, что для меня эти мечты могут стать реальностью лишь в том случае, если на борту яхты будет еще один член экипажа – мой ризен. Понимая сложность и, в какой-то мере, авантюрность такой идеи, я, тем не менее, однажды осторожно об этом намекнул своим ребятам. Они поняли ситуацию мгновенно, и решение было единодушным – пятому члену экипажа на яхте быть.
На следующий день после решения экипажа, я привел своего ризена в яхт-клуб. В яхт-клубе он освоился быстро. Деловито обежал все помещения, все тщательно обнюхал, познакомился с дежурной службой, с нашим рундуком – помещением, где хранится всевозможная яхтенная утварь и инструмент, повалялся на парусах, сложенных в углу для починки, а затем помчался на пирс.
Пирс представлял собой деревянный настил из дубовых брусьев, покоившихся на многочисленных сваях. Высота пирса над поверхностью воды была метра полтора. Быстренько обежав пирс, этот сорвиголова вдруг начал спускаться в воду по одному из трапов. Спустившись вниз на пару ступенек, он остановился, как-то заговорщицки, хитро посмотрел на нас, оттолкнулся лапами от трапа и плюхнулся в воду.
В фонтане брызг эта черная бестия на какой-то момент исчезла под водой, а затем, словно разжатая пружина, с громоподобным лаем появилась из-под воды и снова ушла под воду. Всплыв наконец окончательно, он отфыркался и начал мотаться между сваями пирса.
Наплававшись, подплыл к трапу и как заправский моряк легко и грациозно выскочил по ступенькам на пирс. Издав полное счастья свое знаменитое хрюканье, он стрелой метнулся к другому краю и теперь уже прямо с пирса сиганул в воду.
Наблюдавший вместе с нами за этими выкрутасами пса, видавший виды яхт-клубовский боцман в восторге сказал: «Ну, брат, он у тебя настоящий моряк!»
С этого момента для моего ризена купание с яхт-клубовского пирса стало ритуалом, не совершив который, он ни за какие коврижки не соглашался идти на яхту, а после возвращения яхты с моря – домой.
Яхта базировалась на бочке, в пятидесяти метрах от причала. Добирались мы до нее маленькой легкой шлюпкой, именуемой у моряков «тузиком», и мне прежде всего предстояло приучить пса пересадке из тузика на яхту и обратно в любую погоду. Эта задача казалась непростой, поскольку всегда есть волнение, и тузик, и яхта пляшут на воде. К моему удивлению, пес ее решил очень легко.
Как только тузик подошел к борту яхты и стал подниматься на волне, ризен встал на задние лапы и в тот момент, когда борта тузика и яхты сравнялись, подтянулся на передних лапах и на пузе проскользнул в яхту под леером – специальным тросовым ограждением вдоль борта.
Забравшись на яхту, первым делом все внимательно изучил и обнюхал, причем делал это крайне сосредоточенно, осторожно передвигаясь вдоль борта с кормы на нос.
Пока он занимался изучением яхты, я открыл каюту и носовой люк для проветривания, осмотрел внутренние помещения, прилег на диван и стал ждать, как будет вести себя мой пес дальше.
Через какое-то время в проеме входного люка появилась лохматая улыбающаяся морда. Я его позвал к себе.
Спуск в каюту был крутой. В пылу азарта он решительно перебросил через порог люка передние лапы, но, не почувствовав опоры, с лаем отпрянул назад. Пришлось подняться с дивана и, обхватив его за шею, решительно потянуть на себя вниз. Как только задние лапы потеряли опору, он недоуменно затих, плотно прижавшись ко мне, а затем соскользнул в каюту.
Встав твердо на палубу, он осмотрелся по сторонам, оттолкнул меня и осторожно пошел в носовую часть, где размещался просторный диван. Взгромоздившись на него, потыкался носом в боковые иллюминаторы, но ограниченное, замкнутое пространство каюты ему не понравилось. Он быстренько соскользнул с дивана и направился к выходному люку, встал на ступеньку и, проделав процедуру вползания на яхту, через мгновение оказался наверху, в кокпите – продольном углублении в кормовой части яхты, где обычно находится экипаж. Яхта, судя по его поведению, ему понравилась, однако в каюту он еще долго не хотел спускаться.
В ближайшее воскресенье мы взяли его с собой в море. Подняли паруса. Яхта, набрав ход, накренилась. Пес занервничал, начал суетиться и оглушительно гавкать. Однако, видя, что на его суету никто не обращает внимания, и каждый занят своим делом, угомонился, выбрал себе место на крыше рубки, где меньше всего качало, и блаженно растянулся, положив морду между лапами, и даже задремал.
С каждым выходом в море пес чувствовал себя увереннее и спокойнее, поэтому мы решили, что пора отправляться в двухдневный поход в Ласпи.
Вышли в субботу утром. Слабый попутный ветер наполнил паруса, и яхта, лениво переваливаясь на пологих волнах, взяла курс на Ласпи.
Постепенно ветер поменял направление и начал свежеть. В вантах появился характерный свист, а яхту довольно круто накренило. По палубе, при встрече с волной, стала журчать вода.
Пес со всеми членами экипажа находился в кокпите, сидел «столбиком», плотно прижавшись к переборке, стараясь никому не мешать работать с парусами. Я внимательно наблюдал за выражением его глаз, сверкавших из-под челки. В них не было страха, а отражалась какая-то внутренняя сосредоточенность и интенсивная работа ума. По его напряженной позе чувствовалось, что он пытается осмыслить необычную и быстро меняющуюся обстановку.
Его спокойное поведение как-то умиротворяюще подействовало на меня, и я, сбросив напряжение первых часов перехода, облегченно вздохнул, улыбнулся ему и предложил баранку.
Он с удовольствием ее смолотил, благодарно покрутил обрубочком хвоста и как-то по-особенному, тепло мне улыбнулся. Я передал руль одному из ребят, подсел к нему, обнял за шею и потрепал за ухом. Пес прижался ко мне и, скорчив умильную рожу, взглядом показал на пакет с яблоками, который лежал в каюте на диване и на который он не раз косо посматривал. Достал пакет и дал ему его любимое, зеленоватое, упругое, кисло-сладкое, сочное яблоко. Осторожно взяв яблоко из моих рук, он растянулся на палубе кокпита и начал смачно его уплетать. Смак был настолько заразительный, что все, как по команде, тоже принялись за яблоки.
На ходу при хорошем ветре время летит быстро. За работой с парусами не заметили, как подобрались сумерки, а с ними начал стихать ветер. Однако к Ласпинскому причалу мы успели ошвартоваться до наступления темноты.
Итак, первый этап морского путешествия длительностью более десяти часов мой ризен выдержал великолепно.
В незнакомой обстановке мой пес освоился быстро. С любопытством понаблюдал, как в вольерах плавали дельфины, с удовольствием поносился по крутым горным тропинкам среди зарослей пахучего можжевельника и фисташки и даже подурачился с местными мальчишками на небольшом, но уютном пляже.
Переночевав, на следующее утро мы стали собираться в обратный путь, так как всем в понедельник нужно было быть на работе.
Вышли из Ласпи часов в десять утра при свежем ветре с туго «выбитыми» парусами. Волнение было приличное. Ветер крепчал и к полудню поменял направление. Теперь он дул нам навстречу, а это означало, что идти придется в лавировку, постоянно меняя курс, что значительно увеличивало протяженность маршрута.
Волнение усиливалось. Сначала вдалеке, среди волн появились отдельные белые барашки, но вскоре шипящие пенные валы со всех сторон обступили яхту. Заметно начало качать и кренить. Уменьшили площадь парусов. Крен стал меньше, но волнение продолжало увеличиваться.
Плавание напоминало езду на американских горках. Яхта долго и плавно взбиралась вверх по пологому склону волны, а затем под большим углом стремительно неслась вниз к подошве впереди бегущей волны.
Через несколько часов ветер поменял направление. Теперь мы неслись уже по ветру и огромные пенящиеся валы зеленовато-мутной воды стали нависать над кормой яхты.
Маневрируя, мы убегали от этих водяных гор, но в какой-то момент море перехитрило нас, и один из валов нагнал-таки яхту. Пенящаяся громада воды обрушилась на нас. Грохот сотряс всю яхту. Потоки воды давили и прижимали к сидениям. Но никто не растерялся, каждый остался на своем месте и моментально среагировал на эту экстремальную ситуацию.
Как только начало крепко штормить, ребята освободили меня от вахты на руле, и я одной рукой работал со шкотом – снастью для управления парусом, а другой крепко, за ошейник, держал пса. Когда злосчастная волна зависла над нами, я отрывисто скомандовал ризену: «Лежать!» – и он, видимо, почувствовав опасность, в мгновение ока распластался на палубе кокпита, оказавшись на дне своеобразной пластмассовой ванны. Обрушившаяся масса воды накрыла его полностью и с силой придавила к настилу палубы. В этот критический момент пес показал прекрасную выдержку. Он так и остался лежать на дне, на какое-то время почти до краев заполненного морской водой, не издав ни единого звука.
Когда яхта выровнялась, пес вскочил, сел, плотно прижался к переборке, отфыркался и обезумевшими глазами вперился в меня.
– Молодец! Умница! – громко похвалил я его и протянул ему яблоко. Он с удовольствием сгрыз его в считанные секунды и попросил еще.
Вскоре он так увлекся яблоками, что совсем забыл о пережитом и перестал обращать внимание на волны, качку и потоки воды, которые нет-нет и прокатывались по палубе яхты.
Когда напряжение спало, мы принялись бурно обсуждать случившееся. В итоге пришли к выводу, что яхта у нас замечательная, а наш четвероногий член экипажа настоящий моряк.
Как часто бывает на Черном море в летние месяцы, шторм как-то внезапно «скис», ветер ослабел, а когда солнце скрылось за горизонтом, исчез совсем. Осталась зыбь, которая, как игрушку, валяла нашу яхту с борта на борт. Скорость хода упала практически до нуля.
Сумерки быстро перешли в ночь, а нам до своего яхт-клуба еще было далеко. Паруса безжизненно обвисли и только при каждом переваливании яхты с борта на борт оглушительно хлопали. Мотора у нас не было, поэтому ничего не оставалось, как ждать, когда начнет дуть ночной береговой бриз.
Пес мой, изрядно утомившись, вдруг неожиданно юркнул в каюту, пробрался в носовой отсек и забрался на диван. Было слышно, как он там устраивается на ночлег. Вскоре мы услышали из каюты богатырский храп моряка, с честью отстоявшего свою нелегкую вахту.
Ошвартовались к родной бочке около двух часов ночи. Нас ждали, поэтому тузик с дежурным подскочил к борту быстро. Ребята решили нас отправить на берег первым рейсом.
Как только шлюпка пришвартовалась к яхте, мой барбос отработанным приемом юркнул в нее. Я перешел в шлюпку вслед за ним и стал принимать для переправки различную поклажу.
Когда мы полностью загрузились и были готовы отойти от яхты, я обнаружил, что в шлюпке пса нет. Посветив вокруг аккумуляторным фонариком, увидел его плывущим к пирсу. Мы не стали его звать, а, медленно следуя за ним, решили понаблюдать, что же будет дальше. На берегу его тоже заметили и направили свет прожектора на пирс, поэтому всем хорошо были видны его передвижения.
Пес уверенно подплыл к трапу, стрелой взлетел по нему на пирс, постоял минуту-другую, счастливо гавкнул и бросился с пирса снова в воду, совершил традиционный заплыв между сваями пирса и только после этого, радостно отфыркиваясь, выбрался на берег.
И это все после шторма, изнурительной качки и нелегкого шестнадцатичасового перехода! Да, энергии в этой неукротимой черной бестии было саккумулировано природой
огромное количество!
ПОД КРЫЛОМ САМОЛЕТА
Жизнь сложилась так, что свою родину – Южный Урал – я оставил сразу же после окончания школы, наезжая туда сначала регулярно, а потом, после того как умерла мама, эпизодически. В родном городе остались лишь дальние родственники и видимых причин для поездок, казалось, не имелось совсем. Но странное дело, чем дальше уходили школьные годы, тем сильнее с каждой весной обострялось чувство дома.
Последний, более чем десятилетний, перерыв в посещении родных мест слишком затянулся. Шел девяносто второй год, и во мне подсознательно нарастала щемящая тревога и предчувствие каких-то нехороших перемен. Я понял, что тянуть дальше не стоит, и начал собираться на Урал.
Было совершенно ясно, что этот дальний путь мне предстоит совершить со своим четвероногим другом.
Написал письмо родственникам, кратко объяснив особенности моего предстоящего визита. Ответ пришел положительный, и это ободрило.
После недолгих раздумий, решил, что лучше всего на Урал нам лететь самолетом, поскольку трёхсуточное пребывание в поезде в летнюю духоту будет утомительным и для меня, и для собаки. Приобрёл билеты в оба конца. Без труда договорился с приятелем, страстным собачником, о том, чтобы он отвёз нас в аэропорт и встретил там, в день нашего возвращения.
Пёс мой быстро уловил, что предстоит какое-то необычное путешествие. За несколько дней до отъезда он начал заметно нервничать. Честно говоря, нервничал и я, и, скорее всего, это от меня ему передалось. Но, к чести нас обоих, мы старались тщательно скрыть друг от друга эту нервозность.
Больше всего меня беспокоило, как он воспримет аэропорт, переполненный в летние месяцы пассажирами, и многочасовое пребывание в самолете. Ведь с детства он привык к тишине уютной квартиры, зелени тенистого парка и, в общем-то, к нешумному ритму приморского города.
Ночь перед отъездом из дома мы оба спали неспокойно.
Утром, в назначенный час, за нами приехал мой приятель. Мы попрощались с заметно волновавшийся нашей хозяйкой, и подхватив свой нехитрый скарб, отправились в путь.
Прибыли в аэропорт. Толпы людей, скопище и мельтешение машин, гул самолетов. Пёс ведёт себя спокойно. Правда, он весь сосредоточен и несколько обескуражен. Постоянно оглядывается на меня и трётся о мою ногу. Я его ласково успокаиваю, хотя внутри меня тоже всё напряжено.
Вскоре объявили посадку на наш рейс. Перед входом в «накопитель» приветливая девушка-контролёр, улыбаясь, сказала: «Этого красавца необходимо взвесить и оформить на него багажную квитанцию». Не успела она рукой указать на весы, стоявшие рядом у входа, как этот умница уже балансировал на платформе весов.
В «накопителе» порядком набилось народа. Пёс мой прижался к ноге и тихонечко заскулил.
– Не грусти, брат! Скоро мы с тобой полетим далеко-далеко, – как можно ласковее обратился я к нему и потрепал за шею. Он затих, только ещё плотнее прижался ко мне. Так мы с ним и стояли, пока не объявили посадку в самолет.
Выйдя из автобуса, доставившего нас к самолёту, ризен растерялся от необозримой шири раскалённой солнцем бетонки и гула самолетов, совершающих взлёт, посадку и рулёжку недалеко от нас. Глаза его сделались огромными и необычно тёмными. От напряжения каждый мускул тела рельефно вырисовывался, а обрубочек хвоста замер в вертикальном положении. Я дружески похлопал его. Постепенно он успокоился.
Пассажиров на рейс было много. Почти у каждого масса всякой ручной клади, поэтому посадка шла довольно медленно. Нам спешить было некуда. Вся наша поклажа – рюкзак у меня за спиной и намордник на ризене.
Чтобы не жариться на солнце и не волновать пса, я отвёл его в тень, под крыло самолёта.
Обследовав стойку шасси и колёса, с любопытством понаблюдав за работой механика, проверявшего самолёт, мой спутник как-то глубоко и грустно вздохнул и улёгся на бетонку, свернувшись калачиком.
О чём он думал в эти минуты? Бог весть, но мне почему-то стало его очень жаль...
Чтобы представить пса родственникам во всей ризенской красе, я заранее его тщательно оттримминговал, поэтому он, как говорят собачники, был «хорошо одет» и выглядел весьма привлекательно.
Своей элегантностью друг мой покорил стюардесс, обслуживавших наш рейс, и мы летели с комфортом. Нам отвели в конце салона отменный уголок. Между моим креслом и бортом самолёта имелась продолговатая ниша, где пёс мог удобно разместиться. Место рядом, ближе к проходу, оказалось свободным, так что мы никому не создавали никаких неудобств.
Тщательно обнюхав отведенную для него нишу, пёс лёг, положил морду на передние лапы и закрыл глаза. Но как только самолет начал стремительный разбег по бетонке, он резко вскочил, сел столбиком и, дико озираясь, стал крутить башкой из стороны в сторону, пытаясь понять, что происходит.
От гула турбин, вибрации корпуса и характерной при разбеге самолёта тряски глаза его опять сделались огромными. Я погладил его мягко, но настойчиво, наклонил голову и прижал к себе. Он, почувствовав надёжную опору, как-то по-детски, доверчиво прильнул ко мне.
Оторвавшись от бетонки, самолёт круто начал набирать высоту. Тряска прекратилась, вибрация стала меньше, а гул турбин – монотонно-ровным. Но из-за резкого перепада давлений, псу заложило уши. Он затряс головой, раскрыл пасть, жадно сглотнул несколько раз слюну и уткнулся мордой ко мне в колени. Так и просидел до тех пор, пока не перестало давить на уши, а из вентиляционных рожков в салон не пошел прохладный воздух.
Успокоившись, ризен виновато посмотрел на меня.
– Молодец! Ты просто молодец! – подбодрил я его. В ответ он подтянулся и лизнул меня в щёку. Потом лёг в свою нишу, устроился там и заснул.
Весь перелёт он практически проспал. Но спал неспокойно. Часто просыпался, приподнимал голову и посматривал на меня, как бы желая убедиться, что я рядом, со мной всё в порядке и никакой опасности ниоткуда нет.
Не знаю от чего, но вдруг подумалось – всё ж таки странная штука наша жизнь. За прожитые годы я встречался со многими людьми, общался с ними в различных ситуациях. Некоторые впоследствии стали мне хорошими приятелями, единицы – друзьями, но ни с кем из них, никогда я не ощущал такого душевного комфорта, спокойствия и уверенности в себе, как с этим чёрным псом, который всё понимает и искренне воспринимает меня со всеми недостатками и сложностями моего характера.
Когда самолет начал снижаться и снова начало давить на уши, пёс проснулся. Вскочив, он удивлённо вперил в меня свои глаза. Видно было, что со сна он никак не мог понять, где он и что происходит вокруг.
– Ну, вот мы и прилетели, – весело сказал я ему и взъерошил чёлку. Он принял мой игривый тон – начал покусывать руку и тыкаться в меня мордой. Так он делал всегда, когда приглашал с ним поиграть...
После приземления самолёта, как обычно, ещё до подачи трапа, пассажиры начали суетиться. Он тоже занервничал. Но короткое «Сидеть!» – подействовало безотказно. Пес сел в своей нише, навострил уши и с напряжением начал следить за окружающей суетой.
Из самолёта мы выходили последними. Девчата-стюардессы, провожая нас, приветливо улыбались псу. Когда он проходил мимо них, потрепали за чёлку и пожелали счастливого пути, а мне сказали: «Великолепная и воспитанная у вас собака».
Еще дома я попытался представить, как поведет себя мой ризен в первые минуты на уральской земле. Ведь через несколько часов полета он окажется в совершенно незнакомом ему окружающем мире, встретится с чужими запахами. Но и тут он оказался на высоте.
Пес деловито, словно делал это сотни раз, сбежал по трапу. На секунду остановился. Внимательно огляделся по сторонам. Приметил вдали желанные кусты и решительно направился к ним. Тщательно и сосредоточенно обнюхал все вокруг, сделал свои собачьи дела и поднял на меня свою умную морду, как бы спрашивая: «Куда нам теперь?»
– Пойдем, путешественник! – весело сказал я, и мы направились к автобусной остановке.
Вскоре подошел нужный нам автобус, и мы заняли в нем свое привычное место на задней площадке.
Едва автобус отправился в путь, как пес встал на задние лапы, а передние положил на выступ заднего стекла салона и с любопытством стал наблюдать за незнакомыми пейзажами за окном.
Вдруг он насторожился и напряженно уставился в одну точку. Проследив за его взглядом, я увидел, как из леса, на обочину дороги выходит женщина с ризеншнауцером. Я страшно изумился – это же надо, первая собака, которую мы увидели на уральской земле – ризен! В руках у женщины была полная корзина грибов.
– Ну, брат! Ризен, да еще с полной корзиной грибов у хозяйки – это хорошая примета! – сказал я своему четвероногому спутнику. В ответ он удовлетворенно хрюкнул, опустил передние лапы на пол, сел столбиком и с интересом принялся рассматривать находящихся в автобусе людей. Так незаметно мы и доехали до нашей остановки.
Родственники нас уже ждали. Радостно встретили. Ризен мой вежливо со всеми поздоровался, дружески виляя обрубочком хвоста. Нам отвели небольшую, но уютную комнату, которая ему сразу же понравилась. После короткой вечерней прогулки, мытья лап и ужина он блаженно растянулся на подстилке возле моего дивана, сладко зевнул, закрыл глаза и безмятежно заснул. Глядя на него, мирно посапывающего, я в душе благодарил своего четвероного друга и неутомимого путешественника за его мужество и стойкость.
НА УРАЛЕ
На следующее после прилета утро встали рано. Воскресенье. Все вокруг ещё спали, а мы отправились на первую прогулку. После ночного дождя утро было свежим, солнечным и тихим. Начали вояж с обхода окрестностей дома. Друг мой подолгу и очень тщательно обнюхивал каждый метр маршрута, старательно расшифровывал хитроумные собачьи записи на кустах и штакетнике палисадника, периодически поднимал лапу и оставлял свои визитные карточки.
Закончив обход, отправились в близлежащий сквер, пустынный в эту раннюю пору. Пёс в незнакомой обстановке освоился быстро. Радостно хрюкнув, он сделал передо мной какой-то немыслимый акробатический трюк и начал носиться, залихватски перепрыгивая через ровно постриженные кусты декоративного обрамления аллей.
Выскочив на небольшую, уютную полянку, густо поросшую душистым клевером и ярко желтыми цветами одуванчика, он с размаху бросил себя на изумрудное покрывало лужайки, которое в солнечных лучах причудливо сверкало бисером дождевых капель.
Повалявшись вдоволь на непривычно мягкой, ароматной и прохладной траве, от счастья, переполнявшего его собачью душу, ризен разразился какими-то гортанными, певучими звуками, разрушая хрупкую утреннюю тишину сквера.
Домой мой путешественник пришел весь мокрый, но чрезвычайно довольный первой прогулкой. Передохнув и позавтракав, решили отправиться в центр города.
Центр миллионного, старинного уральского города для меня означал не просто некое географическое место.
Здесь прошли моё детство и лучшие юношеские годы.
Длительное отсутствие в родных местах, создавало волнующий настрой и обостряло восприятие всего окружающего.
Чтобы подготовить себя к встрече с родительским домом, вышли из трамвая за несколько остановок от него.
Моё волнение передалось и ризену. Он шел тихо, не отвлекаясь по сторонам и не натягивая поводка. Своими умными глазами изредка, понимающе посматривал на меня и, как бы подбадривая, нет-нет, да и дотрагивался носом до руки.
Родной город за эти долгие годы моего отсутствия сильно изменился, и я иногда с трудом узнавал знакомые с детства места.
Но самое неожиданное ждало после того, как, миновав мост, мы свернули за угол старинного дома бывшей телефонной станции и вышли на улицу, где я вырос.
Я с изумлением увидел, что дома-то моего нет, как нет на этой улице вообще, насколько проникал взор, никаких домов. Родных, милых сердцу, покосившихся и вросших в землю, деревянных домов, с почерневшими и растрескавшимися от времени бревнами, с деревянными ставнями и резными наличниками окон. Всего этого не было, как будто этого не было никогда. Я остолбенел. Я не мог поверить в это, но это было так.
Теперь здесь был необычный парк с извилистыми аллеями, в излучинах которых хитроумно разбросаны десятки каменных глыб. Это были граниты с вкраплениями гранатов, лазуриты, различные виды яшм, друзы горного хрусталя, полевые шпаты, сланцы, мрамор всех оттенков и много других поделочных камней, которыми так богат Урал.
В центре парка поблескивали искусственные водоёмы, по форме напоминавшие озера. Они соединялись между собой каналами с целым каскадом водопадов. Молодые рябинки, березки, черемухи и тополя, от легкого ветерка с реки, весело шелестели изумрудной, умытой дождем листвой.
Яркая желтизна дорожек, фантастический блеск миллионов кристаллов и кристалликов каменных глыб, ласкающая взор, зелень газонов, мелодичное журчание водопадов, воздушная стройность юных деревьев, создавали ощущение очень нежного и очень хрупкого миража. Казалось, стоит пошевелиться и всё это великолепие в миг исчезнет навсегда.
В растерянности я стал искать глазами место, где когда-то стоял родительский дом, но даже знакомых ориентиров не сохранилось, а упрятанная в гранитные берега и обнесенная ажурной чугунной решеткой, любимая с детства река только путала моё воображение.
Я присел на скамейку, вырубленную из ствола вековой ели. Отстегнул карабин поводка от ошейника своего четвероного спутника.
– Гуляй, дружище! – тихо сказал я ему, а сам погрузился в нахлынувшие на меня воспоминания.
Пёс повел себя необычно. Он не рванул, как это делал всегда, радуясь обретенной свободе, а деликатно, как бы ста-
раясь не мешать побыть мне наедине с собой, тихонечко отошел в сторонку и, опустив голову, сосредоточенно начал обследовать окружающие предметы. Однако меня он не выпу-
скал из виду и периодически, тепло и по-дружески поглядывал со стороны. Осмотрев ближайшие окрестности, ризен лёг, вытянув перед собой лапы, положил на них свою могучую морду и замер.
Из парка мы направились к центральной площади города. В дни моей юности, это было любимое место молодёжи. В субботние и воскресные вечера здесь всегда играли духовые оркестры, собиралось много народу потанцевать, пообщаться с друзьями.
Площадь была огромной. С трёх сторон её ограничивали монументальные дома с гранитными цоколями и зеркальными витринами магазинов. С четвёртой стороны примыкал сквер с величественным фонтаном
– Пойдем теперь в сквер, будем знакомиться с фонтаном, – сказал я своему спутнику. Пройдя тенистой аллеей, мы оказались перед чашей фонтана.
Впервые в жизни увидев, как под большим напором десятки упругих струй воды стремительно взлетали вверх и потом, разрушаясь там, далеко вверху, с нарастающим гулом, мириадами больших и малых брызг падали вниз, пёс был поражен. От удивления глаза его расширились, усы распушились, а на морде был неописуемый восторг.
Я не трогал его, давая осмыслить увиденное. Когда оцепенение прошло, природное любопытство стало подталкивать его вперед. Осторожно, мелкими шажками, приближался он к чаше фонтана. Подойдя вплотную к фонтану, ризен внимательно стал наблюдать за взлетающими и падающими струями воды. Затем осторожно занёс и поставил на бордюр сначала одну, потом вторую лапу. После секундного колебания запрыгнул на бордюр и, балансируя, двинулся по кругу. Завершив обход, вернулся на прежнее место, спустил задние лапы на землю и замер в нерешительности. Любопытство одолевало его. После недолгого колебания, навалился на бордюр грудью и начал тихонечко опускать передние лапы в чашу. Когда одна из них коснулась воды, он резко отдернул её, но затем решительно погрузил в воду сразу обе лапы. Почувствовав знакомую, приятную прохладу, пес совсем успокоился, устроился поудобнее и с опущенными в воду лапами замер надолго. По его напряженной позе и полной отрешенности от окружающего было видно, что фонтан произвел на него необычайно сильное впечатление.
Я сидел поодаль на садовой скамейке в тени цветущей липы, не мешая наслаждаться своему другу чарующей музыкой хрустальных струй, искренне понимая, что, может быть, это одно из самых ярких открытий в его собачьей жизни...
Ночью опять шел дождь, оттого, наверное, спалось нам крепко и безмятежно. Но первые же лучи солнца, пробившиеся через неплотно задернутые гардины, в миг вернули нам бодрость и острое ощущение ожидания очередного чуда.
Все эти дни мы оба пребывали в каком-то радостно-возбужденном состоянии. Я – потому что через многие годы осязаемо соприкоснулся со своим далеким детством, мой четвероногий спутник – потому что открывал для себя совершенно иной мир.
Родственники, понимая нас, были деликатными и не обижались на то, что мы с раннего утра уезжали в город и пропадали там целыми днями. Познакомив пса с основными достопримечательностями, я решил, что пора нам отправляться в ближайший сосновый бор.
Выбрали будний день, когда горожане, в основном, на работе и транспорт не особо загружен. Погода благоприятствовала поездке. День был солнечный, но не жаркий. Маршрут был длинный, и мы с интересом рассматривали всё, что мелькало за окнами.
Сразу же за конечной остановкой начинался центральный городской парк, который являлся частью природного соснового бора. Миновав парк с причудливыми, старыми каменоломнями, заполненными зеленоватой водой и поросшими кустарниками и камышом, мы углубились в лес.
Лес в эту пору был великолепен. Желто-коричневые, прямые как стрелы, стволы сосен от верхового ветра слегка покачивались, создавая иллюзию огромного театрального занавеса, который вот-вот должен подняться, чтобы представить взорам притихших зрителей волшебные декорации чарующей сказки.
Здесь, внизу, молодой ельник, березки, ольхи и осины были неподвижны и очень торжественны. Через зеленую кисею сосновых крон на землю падали тонкие солнечные лучи, необыкновенно красиво подсвечивая заросли папоротника. У самой земли то тут, то там отдельные лучики зажигали рубиновым светом ягоды костяники. Велюровый, серо-коричневый ковер из опавшей хвои делал шаги совершенно неслышными.
Ошеломленный величием лесного царства и необычной тишиной, пёс притих. Он сторожко следовал рядом, удивленно оглядываясь по сторонам.
Где-то вдалеке упала шишка. Ризен замер. Внимательно прислушиваясь, он принял выжидательную стойку. Потом вопросительно посмотрел на меня.
– Это же шишка, – весело сказал я ему. – Гуляй, брат, гуляй! Посмотри, как всё вокруг здорово!
Потянув носом напоённый сосновой смолой и травами, густой, ароматный воздух, ризен расплылся в широченной улыбке и во всю глубину своих могучих легких огласил лес заливистым лаем. Радуясь обретенной свободе, он нырнул в густые заросли и начал с наслаждением носиться между деревьями. О месте его нахождения я судил по колебаниям листьев папоротника да по вздрагиванию веточек молодой сосновой поросли.
Отмотав несколько кругов, неожиданно вынырнул из лесной чащи прямо передо мной. Весь он был в сухих иголках и паутине, широко раскрытые глаза искрились радостью, а наклоненная на бок морда светилась восторгом и беспредельным счастьем.
– Ну что, нравится? – улыбаясь, спросил я. – Гуляй! Гуляй! – и он опять надолго пропал в лесных зарослях.
Не спеша, без определенного маршрута, мы всё дальше и дальше углублялись в лес, пока не набрели на великолепную поляну. Окруженная со всех сторон лесом, она густо заросла травой, доходившей мне до пояса.
На фоне сочной зелени удивительно красивы были огромные лесные лилии, стройные розовые свечи стальника и улыбающиеся солнца адониса. В центре поляны я увидел пень, густо поросший мхом. Присел на него и с наслаждением подставил лицо мягким солнечным лучам, незримо ниспадавшим с небесной высоты.
Опьяненный лесным воздухом и обласканный нежарким солнцем, мой ризен тоже рухнул в густую траву, распластался на боку и надолго замер. В первозданной тишине было слышно, как он с наслаждением дышит ароматом доселе неведомых для него трав.
Глядя на своего счастливого друга, я, как бы ставя последнюю точку в споре с самим собой, совершенно отчетливо, обращаясь в никуда, сказал:
– Да! Ради этого стоило нам преодолевать тысячи километров! Стоило!
От моего неожиданного монолога ризен приподнял голову, внимательно и как-то по-особому тепло посмотрел на меня, отрывисто, утвердительно гавкнул и снова рухнул в траву.
Незаметно и стремительно пролетели дни нашего общения с Уралом. Многого мы, конечно, не успели увидеть, но и того, что увидели, по своей насыщенности и яркости впечатлений, хватало с избытком.
Я уговорил родственников не провожать нас в аэропорт. Во-первых, чтобы не травмировать пса, так как за это время он к ним очень привязался, а во-вторых, мне хотелось побыть одному, чтобы осмыслить всё увиденное и пережитое за эти дни...
И на этот раз в салон самолета мы вошли последние. Легко и грациозно взбежав по трапу, мой пес резко остановился и замер в напряженной стойке. Медленно поворачивая голову, он грустным взглядом осмотрел даль.
Там, в робких утренних лучах восходящего солнца, чернела зубчатая полоска, так полюбившегося ему уральского леса.
В этот момент, наверное, он всем своим собачьим нутром чувствовал, что эту красоту он больше не увидит никогда.
Я нежно погладил своего друга потрепал за ухо и тихо сказал: «Пошли!» Он поднял на меня печальную морду, глубоко и грустно вздохнул и, решительно повернувшись, юркнул в салон. Как только мы вошли, стюардесса захлопнула бортовую дверь, и трап медленно отъехал от самолета.
– Ну вот и всё, брат! – сказал я ему. – Летим домой!
РАЗЛУКА НАВСЕГДА
Беда свалилась неожиданно. Где-то в начале зимы я заметил, что мой ризен иногда начинает тянуть заднюю лапу. Отчетливо это проявлялось обычно после сна или беговой нагрузки. Начали лечить. Стало лучше. Рецидивы с лапой стали редкими. Он был резв и активен, как всегда. Хотя шел ему уже седьмой год, он не растерял своего азарта. Как и в юности, мог с увлечением мотаться по парку за всем, что движется и летает, а дома – до изнеможения играть со своими любимыми игрушками.
Внешне всё было хорошо. Только иногда, когда наши взгляды встречались, в его умных глазах я видел затаенную грустинку, и от этого мне становилось не по себе. Мы оба чувствовали, что надвигается какая-то большая беда, и инстинктивно тянулись друг к другу.
Часто я, откладывая все свои дела, подолгу возился с ним или просто сидел рядом, наблюдая, как он посапывает, развалясь на своей постели.
Если я работал за письменным столом, он подходил ко мне, клал голову на колени, глубоко, протяжно и грустно вздыхал и надолго замирал, прижавшись к моей ноге. Я медленно и нежно гладил его повторяя: «Ну что ты, брат, загрустил? Всё хорошо! Скоро лето и начнется твое любимое море!» Он, как бы соглашаясь со мной, тихонечко поскуливал и опять грустно вздыхал.
Признаки болезни вновь проявились в конце зимы. Анализы каждый раз становились всё хуже и хуже. Я видел, что порой ему бывает очень тяжело, но он мужественно борется с недугом.
Мы оба с ожесточением держались за тонкую нить, соединяющую наши родственные души. Нить, готовую оборваться в любой момент. Так мы встретили и проводили весну. Последнюю весну в его жизни.
Когда болезнь отступала, он с удовольствием бегал по оврагам и пригоркам, покрытым сочной, ещё не обожженной солнцем зеленью с ярко-красными островками крымских маков.
Всё чаще друг мой стал подводить меня к морю. Оно ещё не прогрелось, и вода была прохладной. Зная его азарт и опасаясь простуды, я брал его на поводок и уводил снова в парк. Он не сопротивлялся, только иногда вдруг резко останавливался, поворачивал морду в сторону набегающих волн, жадно втягивал носом прохладный морской воздух и тихонько поскуливал.
– Нельзя, друг, холодно ещё. Потерпи немного, – говорил я ему, и он, вздохнув, послушно следовал за мной.
В июне провели ещё одно обследование. Прогноз был неутешительным. Да и по поведению ризена я видел, что ему нелегко. Раньше он не особенно привечал врачей, сейчас же с необычайной готовностью собирался на очередную процедуру в клинику, даже поторапливал меня.
Пока мы шли, он несколько раз забегал вперед и с надеждой заглядывал мне в глаза, в которых ясно читался вопрос: «Они помогут мне?»
– Конечно, помогут! Обязательно помогут! Всё у нас с тобой будет хорошо! Ведь ты у меня такой умница! – как можно бодрее и ласковее говорил я ему, а у самого в горле застревал комок. Он понимающе и благодарно тёрся о мою ногу и, ускоряя шаг, бежал к врачам...
Вода в море прогрелась. Начался купальный сезон, и его неудержимо тянуло в море.
Однажды теплым, тихим вечером, когда отдыхающих на берегу практически не было, я привел его на пирс, тот самый пирс, на котором его когда-то сопливым щенком инструктор учила плавать. Снял ошейник, погладил и сказал: «Ну давай, иди купайся!» Он радостно взвизгнул, подпрыгнул, лизнул меня в щеку и, разбежавшись, плюхнулся в воду. Плавал он медленно и долго. На морде сияло блаженство. Он был в своей любимой стихии и наслаждался ею.
Но это купание оказалось последним. Он, наверное, чувствовал это, потому что долго не хотел выходить из воды. Наконец вышел, побродил по пляжу и снова медленно зашел в воду, постоял, о чем-то подумал, вернулся на берег и лег на ещё теплую от дневного зноя гальку.
Я не беспокоил его. Полежав некоторое время с закрытыми глазами, пес поднялся, медленно подошел ко мне, сел рядом, лизнул руку и затих.
Теперь всё больше времени друг мой проводил где-нибудь в прохладном уголке квартиры и дремал. Скорее всего, то была не дрёма. Скорее всего, закрыв глаза, он уходил в свой мир и думал о чём-то своём.
Когда становилось полегче, ризен вставал из своего укрытия, брал в зубы свою любимую игрушку, подходил ко мне и привычным жестом, тыча игрушкой в колени, приглашал с ним поиграть. Наигравшись, брал игрушку и, лизнув меня в руку, вновь уходил в своё укрытие.
Лето было на переломе. Жара изматывала его. Он всегда плохо переносил жару, а тут ещё болезнь. Как только солнце начинало клониться к закату и удлинившиеся тени от домов и деревьев давали хоть какую-то прохладу, мы не спеша уходили в дальний, заброшенный угол парка. Там, в лесопосадке, была у нас заветная сосна. Ее нижние ветви располагались горизонтально, образуя шатёр, а крона не пропускала солнечные лучи. Мягкая хвойная подстилка толстым слоем укрывала сухую, давно не видавшую дождя землю. Под этим шатром было тихо и уютно. Я усаживался на камень и прислонялся спиной к стволу, а мой четвероногий друг ложился на бок, сладко вытягивался и закрывал глаза. Так мы наслаждались вечерней прохладой, пока солнце не уходило за горизонт, а сумерки не становились густыми.
...Из жизни он ушел достойно.
В последние дни, чувствуя приближение разлуки, я был всё время с ним. Однажды, когда я сидел за письменным столом и с усилием пытался заставить себя заняться работой, он нетвёрдой походкой, медленно подошел ко мне, ткнулся носом в ногу.
– Что, мой хороший? – спросил я его. Он пристально посмотрел мне в глаза, приветливо вильнул обрубочком хвостика и направился к холодильнику. Я достал ему его любимые сосиски. Он утвердительно хрюкнул, не спеша съел все, вылизал, как обычно это делал, свою миску, попил воды, снова посмотрел на меня, вильнул обрубочком хвоста.
Я нежно погладил его, прижал голову к коленям. Он замер. Постояв так немного, вздохнул, лизнул мою руку, пошел на свою подстилку, улегся, повернувшись к стене...
...Похоронил я своего друга под раскидистой крымской фисташкой, росшей на невысоком холме. С этого холма хорошо видна долина, поросшая кустами можжевельника, молодыми елками, орехом и высокими травами. Здесь он так любил носиться, придумывая для себя самые невероятные развлечения.
Вдали, до самого горизонта, во весь охват окоема, простирается его любимое море. В свежую погоду здесь к шелесту листьев фисташки примешивается шум далеких волн, накатывающихся на каменистый берег...
...Глубокая осень. Яркий солнечный день. Невообразимая голубизна не затуманенного ни единым облачком неба. Природа отдыхает от буйства летней жары. С моря дует прохладный, упругий ветер. Там, вдали, от самого горизонта катятся и катятся на берег вспененные гривы зелено-голубых волн. Тех самых, шипящих, с обламывающимися гребнями волн, которые он так любил.
Я сижу на камне возле моего друга под фисташкой. Я часто прихожу сюда просто посидеть, помолчать. Мы многое успели повидать с ним за те недолгие годы, что отвела нам судьба. Он многому меня научил и многое во мне изменил...
Тихо читаю ему свои стихи:
Мой добрый друг
Мой черный, мудрый зверь!
Спасибо, что ты был
И подарил мне ласковые годы...
Комок подступает к горлу, слезы жгут глаза. Но я не стыжусь ни слёз, ни своей минутной слабости. Да и чего мне стыдиться. Ведь я пришел к другу...
ПАМЯТИ ЧЕТВЕРОНОГОГО ДРУГА
Мой верный друг,
Мой мудрый черный зверь!
Мне пусто без тебя и нелегко.
С тоской гляжу на запертую дверь,
Всё жду тебя, но ты там – далеко.
Ты – там, за далью окоема,
В земле, в траве, в росе, в цветах,
В полете бабочек, в мечтах,
Но только вне родного дома.
А я теперь совсем один.
Всё суета и всё пустое,
Лишь грусть и память что-то стоят...
Я втайне жду – вдруг скрипнет дверь.
И ты веселый, умный, шумный,
Влетишь, как молния, ко мне,
Но в затвердевшей тишине
Шепот Творца: «Очнись, безумный.
Он там, откуда нет возврата,
Откуда нет назад пути,
И не надейся, и не жди,
Смирись, хоть тяжела утрата!»
...Мой верный друг,
Мой черный, мудрый зверь,
Спасибо, что ты был
И подарил мне ласковые годы!
Ты в сердце, ты со мной,
И в радость, и в невзгоды,
Не разлучит нас запертая дверь...
