* * *

...И щека прикоснется к щеке,

И рука встрепенется в руке.

Обнимать ее, так обнимать,

Словно будут ее отнимать.

Без нее невозможно душе.

Без нее и не жить-то уже.

Обнимать ее и повторять:

Я-то знаю, как счастье терять.

* * *

Щемит от мольбы и молчанья,

Уходишь с тоскою чужою,

И вскрикнуть нет сил на прощанье,

Не взмыть над твоею душою.

Уходишь... Как будто так надо...

Забудешь... в глуши окоема...

И нет в этом мире пощады,

И нет для спасенья проема.

Как тихо и бережно дышишь,

Как странно – ты рядом и... где-то.

Как страшно – меня ты не слышишь,

Как больно, что с нами всё это.

* * *

Я помню всё. Я помню кружева

Из детских снов, откуда гул невнятный,

И зимний день просторный и опрятный,

И дом, в котором бабушка жива.

Я помню всё – до бусинки, пылинки –

Все наши деревенские поминки,

И деда Сегу с хлебом и вином,

И бабу Агу... иву за окном.

Я помню всё...

* * *

А каково жить днем вчерашним,

С пустой надеждою в душе,

Смешным, поверженным, уставшим

И опустившимся уже...

Шутом, дворнягой из помойки,

Изгоем – с утром нараспыл...

И жизнь написана на «двойку» –

Списать с кого-то позабыл.

Приснится та еще отвага –

Когда светло и так легко.

И день – как Родина без флага,

И кроме ветра – ничего.

* * *

Вот чей-то телефон на спичечной коробке –

Привет-салют ее, дымок из кабака.

В кавычки брать любовь, а откровенье – в скобки,

Расчет на мой наив, почти на дурака.

И как же душу мне беречь от сквозняка?

Через мороз и ночь идет к строке строка.

Перемешались сны, грохочут поезда.

Вот чей-то телефон... И номер – в никуда...

* * *

Занавесить окно...

Повторяется снова и снова.

Закрываться стеной –

от весны, половодья, себя.

Головою об стену –

и ни вздоха, ни слова худого.

Многоточия точные...

Азбука, бука, судьба...

Поделом, поделом –

батогами тебя и кнутами.

Жил наотмашь – плати.

И терпи.

             Поделом, поделом.

Прошурши прошлогоднею совестью

                                         аки листами

И протри небеса

на веселую синь

                          рукавом.

* * *

А утро обещало нам свободу,

Но предложило продолжать игру.

Не зная броду, ты – в какую воду?

Придурком – на каком таком пиру?

Шутом, изгоем – на краю скамейки

У барина на привязи скулить.

Не сто друзей, а сто рублей имейте, –

Друзья почаще будут заходить.

Они растопчут, а потом утешат,

Нальют, почти как равному, вина.

...И черт – судья. И подсудимый – леший.

И балом правит тоже сатана.

* * *

...Искать улыбку, а найти усмешку,

О сломанные крылья спотыкаться...

И душно – мимо серых сонных зданий,

И тошно от отваги проходимца.

И горько – ходит подлость тихой сапой,

И сытый взгляд у продавщицы страшен,

И холодно в больничном коридоре,

И зябко так в гостях на этом свете...

* * *

Мы разве жили как хотели?

Мы говорили как велели...

И лишь вполголоса мы пели,

А в голос разве мы могли?

Судьбе угодно – чтобы в пешках?

Кому – орел, кому-то – решка.

И только бойкие не мешкали

И проходили в короли.

Черт знает как мы уцелели.

А кое-что ведь мы имели,

Но записали нас в Емели

Святые наши дураки.

Как жили мы? Да как умели.

А что сумели – то сумели.

А что мы ждали, в самом деле,

На берегу чужой реки?

* * *

Неосторожное молчанье,

Не в меру пауза длинна.

И слово – слово подаянье,

А после слова – тишина...

Жестока и темна свобода

Играть в немого короля –

Без слова как без кислорода

И как в трактире без рубля.

А каково идти на плаху

И рвать веселую рубаху?!

И душу – бедную – за что?!

Летит судьба уже без страха,

Без вздоха и лихого взмаха,

В чужое кутаясь пальто...

В чужое кутаясь пальто,

Плескаться словом на забаву

И находить не ту октаву,

И знать: не то, не то, не то...

* * *

Я устал от тьмы кромешной и разлада,

От людей, которых видеть нету сил.

Ничего мне, ничегошеньки не надо,

И врагов я, и друзей своих простил.

Так выходят из гостей и из притворства,

Как выходят на свободу подышать,

Где простая деревенская березка

И копеечная школьная тетрадь.

* * *

Мама моя! Моя Родина в родинках – мама!

Добрая, будто широкая русская печь, –

Так же нелепа, как в детстве, – пряма и упряма,

И узнаваема, словно мордовская речь.

Вся-то родная – с морщинками, песней неспетой,

Тихой усталостью, плюшками и каймаком.

В старый халат, словно в прошлое, мама одета,

Вся на ладони и вся – за каким-то холмом.

Это опять я, такой уж как есть, моя мама...

Я – как чужой, позабытый, с какой-то войны.

Что-то не то приключилось с моими словами:

Слово бодрится и прячется, как от вины.