Петровна

Петровна – огромная баба... ой, извините, женщина-повар в столовой нашего училища. В одной руке Петровны обломок весла, а в другой черпак – ведро на палке. Веслом она размешивает борщ, а черпаком разливает его в подставляемые бачки. Лето, жара. В варочном цеху – как в сауне: даже мухи потеют. Петровна утомилась:

– Ох... что-то замудохалась я!

Бросив черпак и весло на стол, она начинает обмахиваться разделочной доской, как веером. Сиськи, каждая с мешок картошки, ходят ходуном. Могучее зрелище. Впечатляет, как Фудзияма папуаса.

– Ну что вылупился, болезный? Поразливай пока.

Тщедушный первокурсник закрывает рот и хватает черпак обеими руками. Наполненный горячущим борщом, тот перевешивает, и мальчик зависает над кипящим котлом. Вот-вот упадет.

– Куды лезешь, дурень? У нас сегодня постный борщ! – Петровна берет будущего офицера за штаны и относит в сторону вместе с черпаком. – О Господи! Наберут детей на флот!.. Подавай бачки!

Черпак в ее руке летает, как чайная ложечка. На пол – ни капельки! Вдруг в котле среди капусты мелькает кусок мяса. Первокурсник вытягивает шею:

– Петровна! А говорила: «Постный борщ»!

Петровна пошевелила веслом, наклонилась:

– Ух ты! И правда – мосёл! Закатился, наверно... Ну что, сынок, жрать хочешь? – мальчик активно трясет головой. – Ну держи!

Красная ручища ныряет в кипяток и вытягивает шикарную мозговую кость с солидным куском мяса.

– Иди, пожуй! Только мигом – работать надо!

Ее последние слова бьются уже в спину первокурсника, на вытянутых руках уносящего драгоценность в раздевалку. Тяжелые ботинки, будто копыта красноармейского мерина, гремят по кафелю и затихают в глубине коридора. В цех забегает начальник столовой – молодой мичман с чистыми глазами прохиндея.

– Поторопитесь, девочки! Обед через двадцать минут!

«Девочки»-поварихи даже ухом не ведут, они и так работают как автоматы. Отвлеклась только Петровна:

– Женя, а ну-ка подь сюда!

Мичман насторожился, как пес на болоте:

– Зачем это?

– Выдай мне новый халат! – она поворачивается спиной, там здоровая дыра по шву. – Я тебе что, секс-бомба, с голой задницей ходить?

– Хи-хи! Худеть надо, Петровна! Я тебе лучше пододеяльник выдам, как раз впору будет!

– Ты мне тут не выпендривайся! Давай халат, а то прямо так к Мухаеву пойду!

Мичман Женя сообразителен не по годам и поэтому быстро смикитил, что она не шутит – точно пойдет к полковнику Мухаеву, злющему тыловику-татарину, соседу Петровны по даче. Умный Женя себе не враг:

– Сейчас! – и через полминуты: – На, держи, самый лучший!

Петровна уходит, переодевается и снова становится у котла.

– Во! Другое дело! А то правда – срамота одна! – поддерживают ее товарки-поварихи. – С Женькой так и надо!

– А где же сынок? – Петровна вспомнила про помощника. – Сынок! Сыно-ок!

Голосина у нее, что рев стаи бешеных слонов, даже голубей с подоконника сдуло.

– Сыно-о-ок!!!

В ответ, однако, тишина, «...а Германа все нет».

– Обожрался, поди, – решает Петровна и, не переставая разливать, кричит еще громче: – Женя! Же-еня!!!

– Чего орешь? – мичман Женя тут как тут.

– Помощник пропал! Бачки кончаются!

Через минуту первокурсник с непрожеванным куском во рту доставлен к месту. Петровна угрожающе поднимает весло, тот жмурится.

– Вот тебе, а не мясо! – мальчик внимательно изучает огромную фигу. – Бачки неси, олух!.. О Господи, наберут детей на флот!

Первокурсник, гремя копытами, убегает за бачками. Петровна смотрит ему вслед, облокотившись на весло. Котел шумит, за окном чирикает воробей.

– Сережка-то пишет? – спрашивает ее одна из поварих.

– Да рази дождешься от них?.. Звонит раз в месяц... Да и какие там письма, с Сахалина-то?..

– Наверно, уж майор?

– Представление послали, скоро дадут... А все не женится, оболтус... Эх, наберут детей на флот...

Жара

По горячему асфальту крымской дороги катится маленький, мест на двадцать, автобус. За рулем – лопоухий водила в шортах и майке. Его кресло прямо в салоне, за спиной – страдающие от жары и палящего солнца пассажиры.

На заднем сиденье – дама внушительных габаритов с пухлым ребенком на коленях. Вытирая платком пот с лица и шеи, она громко стонет:

– Какой кошмар! Когда же кончится эта жара?! Саша, не ёрзай! Я и так вся прилипла!

На прямом участке автобус разгоняется, и в открытый люк начинает ощутимо задувать.

– Это же ужас! Какой сильный сквозняк! Саша, тебе не холодно? Ты не замерзнешь? Тебя не продует? Водитель! Закройте люк!

Лопоухий оглядывается, удивленно смотрит на даму, на ребенка, потом неожиданно для всех встает, одергивает шорты и со словами: «Нет проблем!» – выходит из-за руля. Придерживаясь за спинки кресел, не торопясь подходит к люку и дергает его за ручку. Раздается деловитый щелчок.

В автобусе – гробовая тишина. Он несется по дороге сам, «на автопилоте». На лице застывшей, словно колода, дамы – только глаза и огромный перекошенный рот. В салоне шевелятся лишь занавески и Саша на коленях.

Лопоухий водила без суеты возвращается на место, садится за руль и снова оглядывается:

– На следующей выходят?

– ДА! – хором отвечают пассажиры.

После остановки в салоне появились свободные места... Все.

Северное сияние

Холодный зимний вечер. Замороженные фонари светят вверх. На небе бледная рваная дымка. Облака, что ли? Да нет – мороз, значит северное сияние. Ярким и разноцветным оно бывает редко, а обычно – как сегодня – сизые перышки. Чем красивей сияние, тем больше матерятся связисты – помехи.

У Вовкиной жены – минус три на оба глаза, но очки не носит, говорит: «Они меня портят!» Господи, чего волноваться? Все равно уже замужем. Вовка и так привыкнет, а другие?.. А другие будут меньше пялиться. Хотя, откровенно говоря, там есть на что посмотреть. Вовкина Элька в самом деле симпатичная девка, и очки ей действительно не идут. Однако в магазине без очков она выглядит полной дурой, когда щурится и растягивает веко, разглядывая ценники, а при этом она еще и язык прикусывает от усердия... Так что лучше бы носила очки.

Когда Вова привез Элю на север, она стала донимать его просьбой – показать ей северное сияние. Тот терпеливо объяснял, что еще рано, что еще осень, что вот наступит зима и тогда начнется, а ей не терпелось.

И вот наступила зима. Как-то в конце декабря они гуляли в сторону овощного за капустой. А наши, сто пятьдесят раз краснознаменные, кавалеры орденов «сутулого и бесполезного», гарнизонные тыловики натянули между домом и магазином кривую гирлянду из раскрашенных лампочек накаливания. Это они такое украшение придумали. Смотрелось, правда, как роза на корове – смело и неожиданно, но светило ярко.

Вовина Эля разглядела что-то разноцветное и как заорет на всю улицу:

– Вова! Вова! Северное сияние! Красота-то какая!

На обратном пути Вова подводил супругу к каждому столбу и, тыкая пальцем вверх, говорил:

– Смотри, дорогая, это тоже северное сияние!

После пятого столба Элька психанула, обозвала Вову придурком и лишила его сексуального довольствия на целые сутки.

Потом Вова по жуткому блату купил двухкамерный холодильник «ЗиЛ», и Эля простила его окончательно.

А потом она родила троих мальчиков. Двое умерли сразу, а третий – через неделю. Рожала она у родителей и назад уже не вернулась.

Вова запил. Угрюмо и отрешенно. Мы с ним пытались общаться, но получалось как-то нехорошо, тяжело и натянуто. Не по уму как-то...

Начальники же с ним долго не чикались – взяли да уволили...

Теперь Вова с Элей живут в совсем разных местах: он у своих родителей, а она за границей.

Вова воспитывает сына от второго брака – судьба снова сделала финт ушами и подсунула ему новую жену – пьяницу. Поняв, что падает в пропасть, он развелся и отсудил ребенка.

Мы как-то встретили Элю. У нее новая семья, дети, очки в красивой оправе.

– Как там мой? – спросила она в конце разговора.

– Не знаем, – ответили мы. – Давно не видели.

– Ну, если встретите, привет передайте, что ли... Хозяину северного сияния...

– Передадим...

А Вовка Элькину фотографию в бумажнике носит. Он ее, наверно, до сих пор любит...