* * *
Когда порой осеннею
Куда-нибудь спешишь,
По сторонам рассеянно,
Невидяще глядишь, –
Но мысль с неясным умыслом
Течет своим путем –
И вдруг: – О чем задумался? –
И впрямь: о чем? о чем?
Стоишь, молчишь растерянно,
Не зная, что сказать.
Потеряно! потеряно!..
Но что же? – не понять...
И подымается испуг:
Забыл! Забыл! Забыл!
В каких мирах блуждал твой дух,
Какой ты жизнью жил!
Куда тебя твой разум вел
Без факела в руках,
Какою бездной ты прошел,
Не замедляя шаг!..
* * *
Подкрашен небосклон,
Приклеен дым к трубе.
Как в легкий детский сон
Легко войти тебе!
Спят яблони в снегу,
В сугробах огород.
Как бы на берегу
Густых летейских вод
Ни горя, ни беды,
Все дремлет в тишине.
Уводят в дом следы
По снежной целине.
А в доме – печки жар,
И треск смолистых дров,
И елочный пожар,
И запах пирогов.
И вся семья вокруг,
И бьют часы, звеня...
О, радостный испуг
Бенгальского огня!
О, торопливый смех
Над времени рекой
Твоих любимых – всех,
Которых нет с тобой,
Где молодость твоя,
Встречая Новый год,
Из чаши бытия
Морозный воздух пьет!..
* * *
Бледные сумерки марта,
Черная сажа ворон.
Тихо качнулся плацкартный
Тесно набитый вагон.
Тихо вздохнула соседка,
Вынув из сумки роман.
Пристанционная ветка
Зябко укрылась в туман.
И потянулись во мраке,
Смутно чернея вдали,
Лесопосадки, овраги, –
Скудость весенней земли.
Скудость бесснежной равнины,
Мерзлые кучи песка,
Избы, сараи, овины,
Воля, и страх, и тоска.
Будка за насыпью белой,
Капли на мутном окне –
Все, что пока не стемнело,
Видеть отпущено мне...
Сальери
Мы живем в текуче-жестком мире:
Миг уходит в вечность, вечность – в миг.
Часовые медленные гири
Движут время. Время движет их.
Бедный мой, мой маленький Сальери,
Что поделать, каждому свое!
Чем мы ближе, кажется нам, к цели –
Тем, порою, дальше от нее.
Дальше, дальше... И все шире пропасть,
И дороги нет уже назад!
Но опять взыскующая совесть,
Торопясь, нащупывает яд.
Кабы знали, затевая сеять,
Что пожнем!.. Не зная ничего,
Разве можно следствием измерить
Цепь причин, что вызвали его?
Разве можно в рассужденье строгом,
Пробежав страницу бытия,
Однозначным исчерпать итогом
Сущность человеческого «я»?
Нет! Я не решаюсь! Да и кто я,
Чтоб судить, сподобившись тебе,
Страсти, пробегающие кровью,
Мысли, неподвластные судьбе!
* * *
Жизнью былою судьбы настоящей
Путь не изменишь – и пусть.
Ветер приносит из сумрачной чащи
Свет мне бессолнечный – грусть.
Зябкая птица, намокшие перья,
Клекот и свист в камыше.
Невосполнимая нежность потери,
А не обмана в душе.
Мятлика пух и овсяницы сухость,
Чьи-то следы на песке.
Дальняя старость и давняя юность
В смуглой, смолистой руке.
Счастье притихшее, тайна зеленая,
Дней нисходящий покой.
Жесткий бурьян и ромашка склоненная –
Вам не проститься со мной.
Никнут ракиты вдоль берега узкого,
Небо уснуло во ржи.
Дым золотой одиночества русского
Прячет полынь у межи.
Долго ль бродить? Да броди, пока бродится!
Дух наш! – кто смерил его?
Есть кому плакать и с кем перемолвиться,
Есть еще петь для кого!
Есть кому слушать мой голос нетающий,
Вольно плывущий вдали,
Спелые зерна, как колос, роняющий
В радость печали земли.
* * *
Вишня на склоне июньского дня,
Нежного клевера сонный трилистник.
Радуюсь я: они лучше меня!
Равенства требует только завистник.
Я ж не завидую ни соловью,
Ни золотому спокойствию сада.
Разве стесняет свободу мою
Сбитая мною из теса ограда?
Нет, не стесняет! Я к птицам в родство
Не набиваюсь. И так в этот вечер
Мне хорошо под густою листвой
Яблонь, вздымающих пышные плечи.
Всем нам даны и призванье и труд:
И соловью, и цветам, и деревьям;
Солнцу и звездам, что скоро взойдут
На небосводе и юном, и древнем.
Нет одиночества в мире живом,
Если несешь с ним единую ношу
Песней весенней, осенним плодом,
Лётом семян в ледяную порошу.
Новым побегом взойти ли в золе,
Стать ли золою, питающей корни:
Бог в небесах, государь на земле –
Мир и в домах, и в обителях горних.
Только один есть у каждого путь,
Все остальное – окольные тропы.
Да не дозволит на них мне свернуть
Доброго дела спасительный опыт.
Да уведет от пустой суеты,
Воли не дав непомерной гордыне.
О да вовеки минуй меня ты,
Ревность к отцу, недостойная в сыне.
Вот и закатное льется вино
В ночи узорной горящую чашу.
В каждом мгновении жизни дано
Нам охватить всю вселенную нашу.
Что тут прибавить и что тут отнять!
Без старшинства невозможно и братство.
Лишь полнота нищеты нам понять
И позволяет ущербность богатства.
Все есть у вишни и у соловья,
Все есть у ветра и дальней зарницы.
Лучше меня они: радуюсь я!
Есть мне пред кем в восхищенье склониться.
Есть и молчать, и сказать мне о ком
С тихой улыбкой любви неслучайной
Словом, на землю упавшим легко,
В небо растущей безмолвною тайной.
Ремонт
Желанье чистоты,
Побелка и обои.
Небесной высоты
Пространство голубое.
Распахнутая даль,
Сияющее лето.
Оконная эмаль
И желтый лак паркета.
Вот бытия оплот,
Мечтанье муз и граций.
Вся наша жизнь – ремонт
И смена декораций,
Где, как античный хор,
Нам вторят спозаранок
Ножовка и топор,
Стамеска и рубанок.
* * *
Только в зеркале вырвет из мрака
Сигарета неясный овал.
Только хрипло пролает собака
Непонятные людям слова.
И опять тишина без движенья,
И опять эта вязкая мгла.
Исчезает мое отраженье
В запылившейся толще стекла.
Ну и ладно, пускай исчезает!
Пусть собака скулит в конуре!
Слишком долго, увы, не светает
В октябре, в ноябре, в декабре.
Слишком скучно за фосфорной стрелкой
Наблюдать мне в январскую ночь.
Страстью куцею, мыслию мелкой -
Даже время нельзя истолочь.
Ладно бы сквозь сырые туманы
Этой едкой, как щелочь, ночи
Мне всплывали бы душные тайны,
Преступления и палачи.
Нет, какие-то дрязги бессилья,
Трусость явная, ложь на виду.
Отболев, умирает Россия,
Я ее хоронить не приду.
Ни слезы не осталось, ни вздоха,
Ну не выть же, как пес, на луну.
Нас без нас похоронит эпоха,
Матерясь и пуская слюну.
Мы простились до крайнего срока,
Пусть она вспоминается мной
Чернобровою, голубоокой,
С золотою за пояс косой.
Не склонявшей лицо перед вьюгой,
Знать не знавшей о скором конце,
А не этою нищей старухой
С медяками на мертвом лице.
