– А вы знаете, что в вашем городе живет человек, который воевал вместе с Виктором Астафьевым? И с которого списан Зарубин – герой романа «Прокляты и убиты»?

Вопросы прозвучали в редакции журнала «Странник», за сотни километров от Новохоперска – небольшого города в Воронежской области, в котором я теперь живу. Я попросила назвать фамилию. Сотрудники журнала сказали: Митрофан Иванович Воробьёв. Cказали и о том, откуда им стало известно о Воробьёве – из книги «Нет мне ответа», изданной уже после смерти Астафьева и представляющей собой эпистолярный дневник писателя. Вот там-то, в одном из писем, и говорит Виктор Петрович о своем боевом командире, а в довоенное и послевоенное время жителе г.Новохоперска Митрофане Ивановиче Воробьёве.

Митрофан Иванович Воробьёв... Увы – этот человек в нашем городе уже не живет. Уже – жил... Наша районная газета не раз о нем писала. О нем и его жене – Капитолине Ивановне Воробьёвой. Оба были участниками войны, оба были награждены боевыми орденами и медалями, и накануне Дня защитника Отечества, накануне Дня Победы – про кого же, как не про них?

А вот что касается переписки с известным писателем... Нет, об этом в нашей «районке» никогда не было ни слова. Значит, упущение надо исправлять?!

Поскольку Астафьев всегда был одним из моих любимых писателей, книгу «Нет мне ответа» я раздобыла («раздобыла» – потому что не так-то легко ее купить: издана, как это обыкновенно бывает сейчас, маленьким тиражом и продается только в Сибири, на родине писателя, да в Москве). Книга оказалась увесистой и объемной – в 720 страниц. Читала я ее долго и неторопливо – во-первых, потому, что иначе читать не умею, во-вторых, потому, что было интересно, а в-третьих... хотелось растянуть удовольствие беседы на подольше. А когда она все-таки закончилась – эту беседу захотелось продлить. Тут я и вспомнила о письмах, написанных писателем М.И.Воробьёву. Познакомиться с их перепиской – это ли не способ продолжить беседу?..

К тому времени я уже знала: письма эти хранит дочь Митрофана Ивановича – Надежда Митрофановна Пасечник, проживающая ныне в областном центре. Значит, надо ехать в Воронеж...

В предисловии к книге «Нет мне ответа» ее издатель Геннадий Сапронов, знавший Астафьева много лет и тесно с ним общавшийся, говорит: «Казалось, жизнь делала всё, чтобы не было у нас такого писателя – изувечила его детство, кинула в мясорубку войны, добивала вернувшегося с фронта солдата послевоенной нищетой и голодухой, мучила сознание идеологическими догмами, кромсала безжалостным цензурным скальпелем лучшие строки. Он выстоял!..» Выстоял – и стал всемирно известным писателем, чьи книги читают сейчас на всех континентах земли. «Звездопад», «Пастух и пастушка», «Последний поклон»... У каждой из этих повестей была своя нелегкая судьба. Причина? «Читая послевоенные книги, смотря некоторые кинофильмы, я не раз и не два ловил себя на том, что был на какой-то другой войне», – заметил писатель в одной из своих публицистических статей. Всю жизнь он готовился написать свою  г л а в н у ю  книгу о войне. И написал – роман «Прокляты и убиты». Роман, разделивший его читателей на два непримиримых лагеря: в одном пребывали те, кто называл и называет писателя «наш свет, наша совесть», в другом – те, кто, с той же уверенностью, называет его «клеветником и очернителем» нашего недавнего прошлого, в первую очередь – войны.

Прольет ли наша беседа с Надеждой Митрофановной какой-то свет на этот вопрос? – задавалась я вопросом по дороге в Воронеж.

И еще. Про книгу «Нет мне ответа» тот же Геннадий Сапронов, собравший под одной обложкой сотни писем, написанных Астафьевым самым разным людям, сказал: «Его письма не просто искренни, они во многом исповедальны». Кто читал – знает, что это поистине так. Кто читал – помнит, какие горькие истины, к которым мы, может быть, еще не готовы, говорит писатель о войне, какие нелицеприятные характеристики «выдает» некоторым из наших военачальников. И вот после хлестких выражений, от которых иной раз – мороз по коже, вдруг звучит нежная нотка: «Нашелся наш дорогой командир»... Это – как раз о Митрофане Ивановиче Воробьёве...

Теперь несколько слов о дочери Митрофана Ивановича: Надежда Митрофановна родилась и выросла в Новохоперске; после окончания средней школы (с золотой медалью!) поступила в Воронежский политехнический институт, который успешно закончила и, выйдя замуж за однокурсника, студента того же института, осталась жить в областном центре. Вся трудовая жизнь супругов Пасечник оказалась связана с Воронежским научно-исследовательским институтом полупроводникового машиностроения.

...С волнением нажимаю звонок в нужную мне квартиру. Дверь открывает симпатичная интеллигентная женщина. Вхожу и вижу диван, на котором стопки фотографий, бумаг, документов... Мы садимся рядом со всем этим богатством, и...

– Надежда Митрофановна, а давайте начнем не с войны, а с мира? Вы родились уже после войны, следовательно, помните родителей с послевоенного времени. Какие они были тогда? Как относились друг к другу?

– Как относились? Папа маму боготворил! С войны он вернулся инвалидом, дела по душе не нашел (или оно его не нашло?..). Работал на складе, в собесе, заведующим столовой... И ни одно из этих занятий бывшего боевого офицера не увлекло всерьез. А мама всегда занималась любимым делом: на войне она была военным хирургом, а после войны переквалифицировалась на офтальмолога и по-прежнему лечила людей. И была не просто хорошим глазным врачом, но врачом оперирующим! Больным людям не надо было ехать ни в Воронеж, ни в Борисоглебск – многие их проблемы мама решала на месте. И папа, как бы поняв, что на «главные позиции» в мирное время вышла она, взял на себя значительную часть домашних забот. Аккуратистка мама наводила в доме порядок и чистоту, а папа, нимало этим не тяготясь, готовил еду, занимался огородом. Впрочем, иногда к плите становилась и мама. Помню из детства: она выходит на крыльцо и кричит:

– Митрош, а сколько свеклы в борщ класть?

Дело, наверное, было не только в распределении обязанностей, но и в мамином характере: ну, не любила она готовить! Не любила ходить по магазинам. Зато очень любила читать. Помню тоже из детства:

– Капа, ты масло купила?

– Нет.

– Почему?

– Денег не было.

– Но ты же утром брала.

– Митрош, я книжку на них купила...

Таким вот образом в нашем доме однажды появился четырехтомник Астафьева. Никто, конечно, – ни папа, ни мама – не догадался поначалу, что его автор – их однополчанин.

– А как же произошло узнавание? Пожалуйста, расскажите...

– Всё началось со статьи Виктора Астафьева «Там, в окопах», опубликованной в 1985 году в газете «Правда». Надо сказать, что и эту, и несколько других газет в нашей семье всегда выписывали и читали, но номер за 25 ноября отец с мамой просмотрели невнимательно. Открытие сделал сын наших соседей – Юрий Константинович Гаврилов, работавший в то время директором винодельческого завода в Молдавии. Папа со всеми и всегда жил дружно, все в городе его знали и любили, а уж соседи и их дети – тем более. Так вот, приносит однажды почтальон в наш дом письмо, а там – вырезка из газеты «Правда» с припиской: «Митрофан Иванович, а ведь речь здесь идет о Вас. Смотрите, всё сходится: имя, фамилия, отчество; место, где вы воевали и были ранены – помните, Вы рассказывали?»

Мы прерываем нашу беседу для того, чтобы рассмотреть вырезку из старого номера «Правды», которую Надежда Митрофановна хранит до сих пор: страничка пожелтела, потерлась на сгибах, однако текст читается хорошо. «О войне? А что о ней я знаю? Всё и ничего. Я был рядовым бойцом на войне, и наша солдатская правда была названа одним бойким писателем – «окопной», высказывания наши – «кочкой зрения». Теперь слова «окопная правда» воспринимаются только в единственном, высоком, их смысле».

И далее: «Воевал я в 17-й артиллерийской орденов Ленина, Суворова, Красного Знамени дивизии прорыва, входившей в состав 7-го артиллерийского корпуса – основной ударной силы 1-го Украинского фронта. Корпус был резервом Главного Командования... Первый прорыв наш корпус делал на Брянском фронте, во фланг Курско-Орловской дуге»...

Моя собеседница кладет передо мной пакет с фотография-
ми. Вынимаю первую: в чистом поле, прямо на мягкой траве-мураве сидят двое: мужчина и женщина, оба в военной форме. Лицо мужчины сосредоточенно, а женщина улыбается беспечной, совсем мирной улыбкой...

– Это и есть мои родители, – говорит Надежда Митрофановна. – Снимок сделан как раз на Курско-Орловской дуге, перед боями.

Какие это будут бои – теперь уже известно, а Виктор Астафьев скажет об этом так: «...Закачалась земля под ногами, не стало видно неба и заволокло противоположный берег Оки дымом...»

Идет в статье речь и о других сражениях. А вот и строки о Воробьёве: рассказывая о боях в районе Каменец-Подольского, Черткова и Скалы-Подольской (шла уже весна 1944 года), автор статьи говорит о том, что бои это были страшные, и в одном из них получил тяжелое ранение командир 3-го дивизиона Митрофан Иванович Воробьёв. «Утром донесли: фашисты тянутся и тянутся к Оринину, сосредотачиваются для атаки. Мы оставили раненого майора Митрофана Ивановича, командира нашего, в школе, где временно размещался госпиталь, дали ему две гранаты-лимонки, две обоймы для пистолета, и он сказал нам, виновато потупившимся у дверей: «Идите... Идите... Там, на передовой, вы нужнее...»

– В этом был весь папа, – тихо роняет дочь фронтового командира. А я вспоминаю строки из книги «Нет мне ответа»: «Последним, уже после моих заметок в «Правде», нашелся командир нашего 3-го дивизиона – Митрофан Иванович Воробьёв. Живет в Новохоперске Воронежской области вместе с женой своей Капитолиной Ивановной, которая была с ним вместе на фронте. Он был ранен в 1944 году под Каменец-Подольском... На моем боевом пути это был самый путний командир, который никогда не лаялся, не объедал нас, не похабничал, в беде не бросал (и мы его в беде не бросили), словом, такой командир, каких тучи бродят по нашим книгам и по экрану, а вот в жизни моей встретился всего один».

– Человек, о котором строгий в своих оценках писатель сказал столь проникновенные слова, заслуживает того, чтобы читатели узнали о нем больше. Надежда Митрофановна, в какой семье родился ваш отец? Кем был до войны?

– Про прадеда, Гаврилу Гурьевича Воробьёва, знаю, что он служил форейтором у помещицы Раевской. Дедушка, Иван Гаврилович, служил почтальоном (тогда говорили – письмоносцем) в Новохоперске. Бабушка была домохозяйкой, поскольку в семье было много детей. Папа родился 27 ноября 1912 года. У каждого из выросших детей была своя интересная судьба... Что касается папы – он закончил в Новохоперске семилетнюю школу имени Горького (я потом училась там же), учился в Борисоглебском автодорожном техникуме. А в феврале 1933 года пошел добровольцем в РККА. Время было тревожное, в Европе поднимал голову фашизм, и папа не мог не откликнуться на призыв партии к молодежи. Через полгода его направили на Украину, в Сумскую артиллерийскую школу, которую он окончил в 1936 году. И местом его службы стала Дальневосточная армия. Там, в Дальневосточной армии, папа прошел путь от командира взвода до начальника штаба артиллерийского полка. Там встретил известие о начале Великой Отечественной войны и... свою будущую жену. В августе 1942 года, после окончания медицинского института в Хабаровске, мама получила назначение в качестве военного врача 2-го ранга и в должности начальника пункта первой медицинской помощи в папину часть. В марте сорок третьего они поженились, а 5 апреля того же года артиллерийский полк получил приказ отправляться на Брянский фронт. После Брянского были Воронежский и Степной фронты, Курская дуга... Бригада, где служили родители, была переформирована в 17-ю артиллерийскую дивизию прорыва: отец был назначен командиром отдельного артиллерийского дивизиона, а мама по-прежнему осталась начальником пункта первой медицинской помощи. После сражения на Курской дуге дивизия вышла к Днепру, потом была Польша... Обо всем этом и пишет Виктор Астафьев в статье «Там, в окопах».

– Вырезку статьи, как вы уже сказали, Митрофану Ивановичу прислал сын ваших соседей. Вот ваш отец прочитал ее... Скажите, он сразу припомнил своего однополчанина Виктора Астафьева?

– Нет, конечно. И в этом нет ничего удивительного: папа был командиром дивизиона, в его подчинении было около пятисот человек. К тому же этот состав часто менялся: кто-то выбывал из строя, кого-то присылали вновь... Однажды в часть пришло новое пополнение – группа рядовых солдат-сибиряков, почти мальчишек, среди которых был и Виктор Астафьев. Один из них вскоре был пойман на... краже сухарей. Виновника доставили в штаб с вопросом: что делать? Какие меры наказания принимать? Выяснение ситуации командир дивизиона начал с вопроса солдатику:

– Ты голодный?

– Да...

– Накормить, – последовал приказ.

В этом, опять же, был весь папа: как командир, он видел одну из главных своих задач в том, чтобы заботиться о жизни и здоровье своих подчиненных. Я думаю, здесь стоит вспомнить о том, что еще во время службы в Дальневосточной армии он постоянно делал вот что: договаривался с директорами местных совхозов и предприятий, председателями колхозов, чтобы они брали солдат на работу, за которую расплачивались бы харчами. Приезжали проверочные комиссии, погромыхивали вопросом: «Это что за самодеятельность?» Папу спасало то, что показатели боевой и политической подготовки солдат вверенной ему части всегда были на высоте...

– Теперь мне понятно, почему именно эта особенность, эта черта характера вашего отца – заботиться о подчиненных, как о самом себе – больше всего пришлась по душе бывшему детдомовцу и будущему писателю Виктору Астафьеву... Однако вернемся к переписке Митрофана Ивановича со своим, к тому времени уже известным, однополчанином.

– После статьи в «Правде» мои родители написали Астафьеву письмо. И вскоре получили ответ, в котором автор подтвердил, что хорошо помнит их и очень хочет с ними встретиться. Увы – встреча эта так и не состоялась: и родители, и Виктор Петрович были уже не молоды, были обременены заботами о своих семьях.

Встреча однополчан не состоялась. Зато состоялась переписка...

Наверное, не надо рассказывать о том, с каким трепетом взяла я в руки листочки, напечатанные на машинке верной спутницей писателя – женой Марией Семеновной, или написанные его собственной рукой, характерным астафьевским почерком.

Письма Астафьева – удивительный образец не только писательского дара и редкой, как верно заметил их издатель, человеческой искренности. Они еще и пример феномена, который принято обозначать словами «фронтовое братство». Читаешь их – и понимаешь, что война была не только суровым испытанием для ее участников, но и местом, где проявлялась, как лакмусовая бумага, человеческая душа, где люди, несмотря на адские условия существования (или как раз благодаря им?), р о д н и л и с ь. Да-да, напечатанные или исписанные рукой листочки, получаемые в Ново-
хоперске, напоминают письма близкого родственника.

В первом письме бывший рядовой солдат-связист рассказывает своему фронтовому командиру о том, как сложилась его жизнь после войны (письмо датировано 12 марта 1986 года): «Я Вас, Митрофан Иванович, и Вас, Капитолина Ивановна, очень хорошо помню и часто вспоминаю, чему добрый свидетель жена моя, Марья Семеновна. Она у меня тоже участница войны. После еще одного ранения, полученного в Польше, и долгого пребывания в госпитале я встретил М.С. в нестроевой части, мы поженились в 1945 году и уехали жить на ее родину в г.Чусовой, на Урал, где вырастили дочь и сына, и одну дочку от бездомовности и нужды послевоенной потеряли...» И далее – о работе, которую он сам называл «проклятой и прекрасной»: «Литературой я занимаюсь с 1951 года, а до того был рабочим, учился в школе рабочей молодежи, ныне уж похвалюсь Вам, как бывшему моему командиру и очень родному человеку – я дважды лауреат Гос. Премий; выходило у меня собрание сочинений в 4-х томах. Считаю, что жизнь прожил не напрасно, хотя не во всем и не так, как бы хотелось... Родственно, по-сыновьи кланяюсь низко и целую вас. Ваш В.Астафьев».

Это письмо – в полном его виде – вошло в книгу «Нет мне ответа». «Конечно, не все письма Виктора Петровича удалось собрать, – посетовал издатель. – Я знаю, тысячи их частичками его души развеяно на просторах Родины»... Несколько таких частичек и хранится в домашнем архиве Н.М.Пасечник. О чем они?

Письмо от 2 июня 1987 года также, как и предыдущее, пришло из Сибири, из родной астафьевской деревни Овсянка, но не напечатано на машинке, а написано рукой. Автор называет причину: «Продолжает болеть моя жена-солдатка. Я уже стал бояться за нее, а значит, и за себя. Очень много значила и значит она в моей жизни, она больше, чем моя «половина». Так много она брала на себя (это я знал, но почувствовал по-настоящему только сейчас)». В письме Виктор Петрович делится радостью со своим боевым командиром: «Была у меня лет пять назад написана книга «Зрячий посох». Никто ее печатать не хотел. Боялись. А и есть в ней всего лишь письма моего покойного друга-критика и мои размышления о современной жизни, литературе и культуре. Поскольку я еще в сиротском детстве привык драться честно – рыло в рыло... то и в литературе стараюсь «соблюдать себя», не показывать фигушки в кармане, вот и лежала пять лет рукопись в столе, но вроде бы всё сдвинулось с места и в №1 журнала «Москва» собираются эту вещь печатать».

Как в первом, так и во втором письмах вспоминаются фронтовые друзья-товарищи: эти уже ушли в мир иной, эти пока живы...

Заканчивается письмо словами: «Желаю Вам доброго здоровья и всё же надеюсь на встречу. Обоих Вас обнимаю, как самых близких родных. Ваш – Виктор Астафьев».

28 августа 1992 года не станет и Митрофана Ивановича, и письма в Новохоперск будут приходить на имя Капитолины Ивановны. Письмо от 25 марта 1993 года заслуживает того, чтобы быть опубликованным полностью: может быть, оно, одно-единственное – стоит целого романа о войне.

«Дорогая Капитолина Ивановна!

Два печальных известия подряд.

Первого февраля 1993 года в городе Темиртау умер наш однополчанин и друг, Шадринов Вячеслав Федорович. Он перешел фронт в районе Великого Букрина, на Днепровском плацдарме, вместе со своим другом. Были они, бедолаги, из десанта, бездарно сброшенного на Днепр и погубленного поголовно. Видимо, наше доблестное командование так привыкло сорить людьми и целыми соединениями, что десантников никто не искал, и эти двое бедолаг пристали к нам и до конца войны работали и воевали во взводе управления 3-го дивизиона.

На плацдарме мы сидели вместе с Митрофаном Ивановичем на уступе оврага, чуть вкопавшись в глиняный откос и застелив нишу полынью. Я с телефоном сидел. Рядом, в более просторной нише, с планшетом крючились Ваня Гергель и Корнилаев – вычислители. Далее на уступах же лепилась остальная братва. Немцы всё время кидали в нас гранаты, но уступы мы срубили лопатами накосо и гранаты по уступу скатывались на низ, на дно оврага и там рвались. Было голодно, холодно, чувствовали мы себя покинутыми, забытыми и на всё уже махнули рукой. Ребята, шарясь по плацдарму в поисках еды и курева, часто погибали. Вылавливали глушенную рыбу из Днепра и ели сырую. Иногда прибивало к берегу тыквы, вилки и листья капусты. Как-то весь берег забелел от сахарной свеклы. Где-то разбили баржу. Дрались из-за этой свеклы насмерть, потом ели всё сырое, потому что немцы били по любому дымку. Началась дизентерия, навалились вши. У Митрофана Ивановича был желтенький фланелевый шарфик, он им обматывал шею – и через час-другой шарфик становился от вшей серым. Митрофан Иванович выбивал его ребром ладони, как-то уронил, и я сказал ему: «Уползет шарфик-то, товарищ майор!» Он покачал головой и грустно улыбнулся.

Слава Шадринов, когда меня ранило последний раз, в Польше, помогал мне, раненому, выбраться из полуокружения, всегда вспоминал, что я очень горько плакал, не только от боли, больше от обиды, что вот ухожу, отрываюсь от друзей, может, и навсегда, а я же один на свете. Так оно и вышло – более на передовую я был не годен, попал в нестроевую часть...

Обо всем этом я пишу роман. Вторая книга романа и называется «Плацдарм». Будь Митрофан Иванович жив, узнал бы он все наши беды и горе на плацдарме, и себя, быть может, узнал бы. Благодарный и благородный он был человек и достойный офицер, не повстречайся он мне, совсем в моей жизни и книге было бы темно, ибо в армии нашей на одного благородного, с достоинством носившего и носящего имя русского офицера приходится столько сволочей, как вшей на том памятном шарфике, и каждая вошь грызет живое тело страны, пьет кровь из солдата, да и друг друга – тоже».

Давайте переведем дух, читатель. Да и спросим себя заодно: перегибает палку писатель? Сгущает краски? Так же, как и в романе «Прокляты и убиты»?

И я, и моя собеседница родились после войны, своими глазами ее не видели, и отвечать на эти вопросы, кажется, не имеем права. Поэтому я спрашиваю так:

– Надежда Митрофановна, а с отцом вам об этом приходилось говорить? Если да, то что он говорил по этому поводу?

Моя собеседница надолго задумывается. Потом выбирает из множества фотографий отца одну и рассказывает ее историю. Оказывается, однополчане прислали ее уже после войны – снимок был найден в планшетке раненого командира, и на нем отчетливо виден след снаряда, – не будь в планшетке металлических линеек, с помощью которых артиллеристы вычисляли траекторию полета снарядов – Митрофана Ивановича не стало бы уже в сорок четвертом...

Надежда Митрофановна говорит, тщательно подбирая слова:

– На войне папа пережил не только чужие смерти, но и со своей не раз сталкивался лицом к лицу. И все-таки войну он воспринимал более оптимистично, что ли, чем Виктор Петрович Астафьев. Может быть, потому, что был молодой, а в молодости всё проще, всё легче (хотя Виктор Петрович был еще моложе его)... Возможно, сказалось и то, что воевал он вместе с любимым человеком.

Моя собеседница опять задумывается и вдруг произносит фразу, которая вертится и в моей собственной голове:

– А может, всё дело в том, что Астафьев, как будущий писатель, воспринимал всё обостреннее? Вот, например, однажды я спросила отца о форсировании Днепра: «Пап, страшно было?» И в ответ услышала: «А чего было бояться? Впереди – немцы, сзади – заградотряд. Там выбора не было. А когда выбирать не надо – всегда легче». Папе было легче, наверное, и в том плане, что он отвечал только за себя и свое боевое подразделение. А у писателя ответственность другого масштаба. Дело ведь еще и в том, что «большое видится на расстоянье». Многое о войне стало известным уже после войны, когда были открыты некоторые из засекреченных архивов, что дало повод написать Астафьеву в одном из писем маме: «Воевали мы и не знали, что творится вокруг, а вот вплотную занялся я материалами о войне и выть мне захотелось... Вот передо мной только что изданная книга «Скрытая правда войны: 1941 год» – хорошо, что Митрофан Иванович уже не видит и не увидит ее и многое не узнает, хотя, я думаю, и знал, и читал он много, и страдал много». Наверное, так. Потому что когда однажды я прямо спросила папу о том, что в своих книгах Астафьев «насочинял», он ответил: «Там всё правда».

К этому следует добавить вот что: оказывается, на протяжении всего времени, пока он был на фронте (а это апрель 1943 и до конца войны) М.И.Воробьёв вел фронтовой дневник. Ни своих мыслей, ни оценок происходящего он в него не заносил, зато скрупулезно записывал даты боев, отмечал места дислоцирования наших и вражеских частей, фиксировал сведения об имеющемся в их распоряжении оружии. По словам дочери, читая военные статьи, повести, роман В.Астафьева и сверяя имеющиеся в них данные со своими записями, Митрофан Иванович всегда поражался: «Ну надо же, как точно все помнит!» Это – для тех, кто и поныне сомневается в фактической достоверности астафьевских текстов. Что же касается их художественной, а более всего – идейной составляющей, и прежде всего романа «Прокляты и убиты» – беседа с дочерью боевого командира укрепила меня в мысли: напрасно опасаться, что книга имеет целью опорочить нашу Победу. Цель у нее другая – вызвать отвращение к войне как способу решения стоящих перед человечеством проблем. А еще – предостеречь от войны новой. Не случайно эпиграфом к роману автор взял слова Святого апостола Павла: «Берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом».

Но, может быть, читателю будет интересно продолжение нашей беседы? Если так – читайте дальше...

– Надежда Митрофановна, а вы узнали в Зарубине – герое романа «Прокляты и убиты» – черты характера вашего отца? Виктор Астафьев сам говорил о том, что Зарубин списан с майора Воробьёва.

– Конечно! Не матерится, заботится о подчиненных как о себе – таким папа и был. А еще он был человеком неподкупной честности. Знаете, после войны они с мамой некоторое время жили на ее родине – во Владимире, и как раз там он работал заведующим кондитерским складом. Так вот, однажды, после отгрузки товара, папа обнаружил на территории склада кем-то забытую «Ромашку» (примерно с машину) – эти конфеты и сейчас продаются, а уж после войны они были едва ли не самыми любимыми у наголодавшегося народа. По-всякому можно было поступить в этой ситуации... Папа отдал распоряжение конфеты не трогать. И вот однажды в конторе раздается звонок: «Митрофан Иванович, у меня не хватает машины «Ромашки». Под суд отдают». Ответ был: «Приезжай, забери свою «Ромашку», да впредь будь внимательней»...

– Ваш отец в годы войны вступил в Коммунистическую партию. И всю жизнь считал себя коммунистом. И не просто считал, а жил как самый преданный своей Родине человек. Как он воспринял перестройку – как подрыв «существующих устоев»?

– Папа понимал, что перемены в нашей жизни необходимы. «Технику и технологии надо совершенствовать, но еще больше – наше человеческое общежитие, наш общественный строй», – говаривал он в те времена. У папы был для этого очень серьезный повод. Я уже говорила, что в его семье было много детей; так вот, одна их них была сестра Маруся. Еще до войны ее муж, директор областной конторы «Союзпушнина», был арестован и расстрелян. Арестована и отправлена в ссылку была и она сама – как член семьи изменника Родины, а сын был определен в детприемник, да не куда-нибудь, а подальше от родных мест, в хорошо теперь известный город Буденновск. Долгие годы Маруся писала письма на имя Сталина и Берии, других высокопоставленных чиновников, умоляя их вернуть ей сына. Закончилось всё... извещением о его смерти, точнее даже, убийстве. Мог ли ее брат, а мой отец, человек умный и честный, не задумываться обо всем этом?! И тем не менее – за Родину он воевал... вы уже знаете, как. Видимо, люди его поколения понимали, что, если идет война, цель может быть только одна: победить! И если к словам Астафьева о моем отце что-то и надо добавить, то только перечислить награды, с которыми папа вернулся с войны: это орден Боевого Красного Знамени, два ордена Отечественной войны 1-й степени, медали «За боевые заслуги» и «Победу над Германией».

Из письма Виктора Астафьева Капитолине Ивановне: «Царство ему небесное! Пухом земля! Я дорожу его воспоминанием о том, что помогал его, раненого, тащить, помогали и мне, и ничего в этом героического не было, а была товарищеская любовь, желание выручить друг друга, и этого у нас никто не сможет ни вытравить, ни отнять. Память наша вечно с нами. И спасибо времени и судьбе за, может быть, единственную награду в жизни – фронтовых друзей и вечную их дружбу, негасимую память. Положите от меня на могилу Митрофана Ивановича цветочек и поклонитесь земле, его принявшей. Храни Господь Вас и Ваших близких! Пишите мне»...

Некому уже написать письмо писателю. И некому его получить: В.П.Астафьев ушел из жизни 29 октября 2001 года.

...А ко мне недавно пришел во сне еще один участник войны – мой папка. Снилось: осень, трава и деревья во дворе нашего дома (дома, где я родилась и выросла) пожелтели, подсохли; папка устало идет по двору, направляясь к калитке. И я понимаю, что уходит он навсегда. Я спрашиваю:

– Папк, ты куда? Вечер на дворе. Скоро будет холодно и темно.

Он смотрит на меня понимающе, но продолжает идти. Я делаю последнюю попытку его остановить:

– Папк, а может – не надо?

Он на минуту останавливается – и в сердце моем вскидывается надежда.

Но папка говорит:

– Надо, Наташ. Надо. Пора.

И открывает калитку...

Они уходят и уходят от нас, последние ветераны последней большой войны – их забирает к себе Вечность. Что для нее 65 лет, прошедших со дня Великой Победы? И какое ей дело до цены, которую они за нее заплатили?

Но как много они оставили нам: любимую нашу Родину – Россию, березки во дворах нашего детства, надежды на лучшую жизнь. И каждый из них подписался бы под словами писателя-фронтовика, разделившего их судьбу: «Благодарю Вас за то, что жил среди Вас и с Вами и многих любил. Эту любовь и уношу с собою, а Вам оставляю свою любовь».

Ей, этой любовью, и будем живы...

P.S. В автобиографии, написанной собственноручно М.И.Воробьёвым в 1948 году, есть строки: «Осенью 1930 года поступил работать радиомастером в Мордовский отдел связи, где работал до сентября 1931 года». Дочери об этом периоде жизни отца ничего не известно. Может быть, кто-то из читателей «Странника» прольет свет на этот вопрос?..