Василий Вашков

 

Зачетный урок

Во вторник в школу Серёга, конечно же, опоздал. Не так чтобы уж очень сильно, но когда он заскочил в парадные двери, звонок на урок уже дозванивал свои последние нотки. Пока сбросил одежду в раздевалке, пока взлетел на третий этаж, дверь в кабинет истории была уже закрыта, а въедливый голос Александры Семеновны что-то бубнил за покрытыми коричневым облупившимся пластиком створками.

«Может, совсем не ходить? – подумал он. – Будет сейчас грузить!»

Но появившаяся в дальнем конце коридора фигура завуча Анны Георгиевны пресекла возможность отступления. Эта не отвяжется, начнет выяснять: «Куда? Откуда? Почему опоздал?» Лучше уж на историю. Вежливо стукнув в дверь, Серега толкнул створку и нарисовался на пороге класса.

– Извините, Александра Семеновна, можно войти?

– Ой! Кто к нам пришел! – фальшиво-радостно всплеснула руками учительница. Крупная, пышная, с явно обозначенными над верхней губою черными волосками усиков, она смотрела на него с наигранной нежной радостью матери, дождавшейся возвращения единственного сыночка домой после тяжкого трудового дня.

Класс радостно оживился, предвкушая развлечение.

– Ну, наконец-то! Мы уж ждали, ждали, всякую надежду терять начали! Ну, как? Выспались? Или случилось что? Пожар? Потоп? Цунами? Землетрясение? Что же вы молчите?

– Ну, это... Я проспал. Я больше не буду.

– Надо же! – Александра Семеновна, приготовившаяся, видимо, еще иронизировать по поводу надуманных оправданий опоздавшего, была будто бы слегка разочарована. – Проспал! Почему я ни разу не проспала?

Серега молчал. «Ну, чё привязалась? – думал он. – Сказал же, извинился, ну, чё еще надо?»

– Мне, между прочим, в школу добираться гораздо дольше, а я не опаздываю. А вы считаете возможным приходить тогда, когда вам удобно, отрывать время от урока, и при этом...

«Погнала, – думал Серега, перестав слышать, что ему говорят. – Завелась».

Но учительница закруглила нотацию неожиданно быстро.

– Ладно, садись, – перешла она с ироничного «вы» на привычное «ты». – Садись, говорю!

Серега оглядел класс. Два с лишним десятка пар девичьих глаз глядели на него с привычным сочувствием. Витальки не было. Он прошел к последней парте и уселся в гордом одиночестве. Сидеть с девчонками он не любил, а парней в классе было всего двое, он да Виталик.

«И зачем я только пошел в педагогический класс?» – подумал он в который раз, достав тетрадь и привычно делая вид, что внимательно слушает слова учительницы.

Девятый класс он закончил неплохо, всего с одной тройкой по геометрии, поэтому в десятый его брали без вопросов. Десятых набирали три: физико-математический, педагогический и общеобразовательный. Ни физика, ни математика Серегу не привлекали, учил он их так, по привычке, в общеобразовательный отправляли тех, у кого в аттестате были сплошные тройки, туда не пустили родители, вот и подал он заявление в педагогический. Когда в конце августа зашел в школу узнать расписание и увидал списки классов, чуть не обалдел. Все нормальные пацаны оказались в общеобразовательном и физико-математическом, а в педагогическом остались он да Виталька вместе с двадцатью пятью девчонками. Да и девчонки-то... Директорша, к которой он рванул в надежде перевестись в другой класс, сначала что-то долго ему впаривала про особое доверие, про помощников учителей, про педагогику и психологию. Говорила про облегченное поступление в педагогический институт, куда Серега вовсе не собирался, а потом просто спустила собак, заявив, что если он не хочет учиться, то может забирать документы и валить на все четыре стороны. В общем, первого сентября они с Виталькой оказались, как хихикали приятели, в «малиннике».

Впрочем, всё оказалось не так страшно.

Ужиться с девчонками оказалось несложно, особо они не донимали, но относились как-то странно, вроде и за парней не считали: могли и юбку задрать, чтобы поправить колготки, про тампоны и прокладки говорили без смущения; но и заботились: на контрольных всегда помогали, домашку списать давали без проблем, когда с уроков сбегал, всегда отмазывали. Вот только поговорить, пообщаться, кроме Витальки, было не с кем.

Учебой грузили не сильно, педагогика, которая была раз в неделю, оказалась каким-то занудством, но потерпеть было можно, а психология, та понравилась. Прикольная оказалась штука. Вела ее Оксана Петровна, школьный психолог, молодая, с хорошим чувством юмора, она казалась порою не учительницей, изрекающей истину в последней инстанции, а старшей сестрой, которая хоть и смотрит с превосходством, но мозги разными словами не пудрит, нотаций не читает, а если что и советует, то с таким видом, будто говорит: «Как лучше поступить – я тебе сказала, а уж как ты поступишь – дело твое». С ней было не только интересно разбираться в закономерно-
стях мышления и поведения, но и поговорить можно было по-человечески. Серега даже стал подумывать, а не пойти ли ему на психолога.

Была у них и педагогическая практика. Весь десятый класс возились с малышами. То на экскурсию с ними ездили, то ёлку им устраивали, даже уроки проводили, когда учительница болела. Ну, конечно, не совсем как бы уроки. Шли в класс вдвоем, а то и втроем, девчонки пытались что-то объяснять, а Серега ходил надсмотрщиком, пресекая попытки малышни побаловаться. Летом, в июне, целый месяц работали в школьном лагере вожатыми. Серега и в футбол с ними играл, и в лес ходил, и кормил в столовой, и спать после обеда укладывал, и сказки читал. А когда к нему подбежала на прогулке девчушка из его отряда и, прижавшись своими тонкими, совсем воробьиными косточками, сквозь отчаянные рыдания прошептала, что она описалась и не знает, что теперь делать, ему захотелось и засмеяться, и заплакать одновременно.

У родителей и двух бабушек он был один. Когда сам был маленьким, всё просил родителей купить ему в магазине сестренку или братишку, потом, когда подрос, перестал, было даже приятно быть единственным объектом любви и внимания. А тут вдруг снова стало обидно, что нет у него вот такой сестренки, которую можно было бы опекать, защищать и воспитывать.

Два оставшиеся месяца лета прошли, конечно, клёво, но не так прикольно. Июль тусовался на даче у бабушки, а в августе с родаками поехал в Турцию. Жили в отеле, на самом берегу моря. С утра до обеда был пляж, купался, загорал, после обеда заваливался спать, чтобы после ужина двинуть на дискотеку, где беситься уже до самого рассвета. Родаки не доставали, только из отеля никуда не уходи, отец поглядывал даже с какой-то легкой завистью и одобрением. Мать, когда он приходил под утро, обязательно просыпалась, целовала и, как ей казалось, незаметно его обнюхивала. Но тут Серега был спокоен: курить он не курил, разве изредка, за компанию, да и спиртное его не прикалывало, если только бутылочку пива в начале дискотеки.

Однажды, спасаясь в прохладе номера от послеобеденной жары, пока мать ушла на массаж, они с отцом ели арбуз и тот заговорил о Серегином будущем, о том, куда ему пойти после окончания школы.

– Ну, что, Зайка, – отец любил называть его этим детским прозвищем, произошедшим когда-то от имени: «Сережа – Серый – Серенький – Зайка Серенький», – ты что-нибудь решил? В какой институт готовиться будем? Может, в автодорожный, как я? – отец был главным инженером автобусного парка. – Или в экономисты, как мама?

Вообще-то они и раньше разговаривали на эту тему, но Сергей всё никак не мог определиться, чего же ему хочется. Ни один из школьных предметов у него особого восторга не вызывал, так, учил всё понемножку, потому что надо. О будущей профессии думалось смутно. Хотелось, в первую очередь, много зарабатывать, но и чтобы интересно было. Автомобили, конечно, штука интересная, хорошо, когда есть навороченная тачка, не то, что отцовская «Лада», чтобы девчонки тащились, но копаться в ее внутренностях – это совсем не катит. Уходить, как отец, на работу в половине седьмого утра, возвращаться к ночи – нет, Серегу это не прельщало. Но и тягомотиной, как мать, которая, хотя и приходила домой раньше, но приносила какие-то бумаги, а потом сидела с ними допоздна, заниматься было неохота.

– Я в педагогический пойду, – неожиданно для самого себя бухнул Сергей. – Мне понравилось.

Отец аж арбузом подавился:

– Куда?

– Ну, в педагогический. У нас и поступить туда можно, и парней, говорят, всегда берут.

– М-да, – отец прокашлялся. – А ты хоть знаешь, что это за работа такая, учителем быть?

– Ну, в общем... – Серегу вдруг действительно увлекла мысль о профессии учителя. – У нас педагогическая практика была, мне понравилось.

– Практика? Понравилось? – отец вообще-то довольно смутно представлял, что происходит у Сереги в школе, года два назад он даже путался, в каком классе учится его сын. – И что же тебе понравилось?

– С детьми понравилось.

– С детьми-и-и? – протянул отец, чуть иронично дернув бровью и покосившись на сына, но от комментариев по поводу «детей» отказался. – С детьми – это, конечно, да. С детьми, конечно, интересно. И что же ты будешь с ними делать, с детьми?

– Учить буду.

– И какому же предмету?

– Ну, не знаю. Мне компьютер нравится, информатику преподавать буду.

– М-да... Слушай, а здесь тебе нравится?

– Где здесь?

– На курорте, в отеле, на пляже, на дискотеке?

– Ничего, прикольно.

– Прикольно? Хм. Никак к вашему сленгу не привыкну. Прикольно – это значит нравится или так себе?

– Нравится.

– И ты бы хотел так проводить свой отпуск потом, когда будешь взрослым, в смысле – самостоятельным?

– Конечно. Хотя, говорят, в Италии круче.

– Да, наверное, круче. А ты хотя бы представляешь, сколько эта поездка стоит?

– Ну, Турция – вроде бы недорогой курорт.

– Недорогой. Но путевки на троих – больше двух тысяч долларов, и с собой еще... Словом, четыре тысячи баксов, как с куста. А какая зарплата у учителя, ты знаешь?

– Кажется, небольшая. Но ведь и вы с мамой всё время говорите, что у вас зарплата маленькая.

– Да, конечно, относительно маленькая, но мы все-таки можем себе такую поездку позволить, если разумно деньги тратить. А у учителя сейчас средняя зарплата – шесть тысяч рублей. Это двести баксов. Значит, если не есть, не пить, не покупать одежду и не платить за квартиру, годовой зарплаты на такую поездку одному как раз хватит.

Серега задумался. Раньше ему как-то не приходило в голову соотнести размер зарплаты с теми благами, которые можно на нее купить. Но и сдаваться он не собирался.

– Но ведь... У нас в школе, я слышал, и Анна Георгиевна в Египет отдыхать ездила, и Татьяна, англичанка, про Турцию что-то говорила.

– Это всё женщины, сынок. И ездили они, наверняка, потому что мужья достаточно зарабатывают. А ты мужчин-учителей много видел? У вас в школе их много?

– Ну, это, физрук, трудовик был, математик, еще, кажется...

– Вот-вот. А почему? Да потому что мужчина, если он мужчина, должен семью обеспечивать. Он – добытчик. На нем семья держится.

– Но ведь и работа интересная должна быть. По душе.

– Вот именно! А что интересного в работе учителя? Одно и то же долби из года в год, как попугай. Для этого много ума не нужно. Знаешь, как говорят: «Если что-то умеешь – иди работать, если ничего не умеешь – иди других учить». Сам же говорил, что вы, десятиклассники, учителей заменяли. Что это за работа – указкой размахивать да болтать! Это каждый дурак может. Работа у мужика должна быть интересной, трудной, от души. Чтобы рубаха к спине от пота прилипала. Тогда ты себя мужиком чувствуешь.

Серега тогда ничего не ответил, не возразил, но и не согласился. Когда вернулись домой, разговор возник снова, уже в присутствии матери. Наконец отец сказал решительно:

– Знаешь, сын, давай решать. Тянуть дальше некуда, до первого сентября неделя осталась. Если сейчас определиться, то за год подготовиться успеешь, а если дальше тянуть...

О педагогическом институте Серега заговаривать больше не стал, уж очень тот разговор в Турции запомнился. Остановились на институте связи, там и компьютеры, и специальность инженерная. Пришлось за математику всерьез браться, на курсы ездить, к весне и репетитор появился, доцент из того самого института. Остальные предметы стали казаться ненужными, а уж педагогика, которая у них бывала раз в неделю, вообще вызывала тоску. И не у него одного. Большинство одноклассниц, как выяснилось, в учителя и не собирались, в крайнем случае – в психологи. А что? Модно! Впрочем, и к выбору института они относились как-то иначе.

Серега как-то пристал к одной из них, готовившейся поступать на юридический факультет, со своими расспросами:

– Слышь, Тань, а почему ты на юридический решила? Ты в милиции хочешь работать?

– Ты что, сериалов насмотрелся? Я псих, по-твоему? На фиг мне это нужно – за гроши корячиться, с гадами разными возиться?! Еще и убить могут или покалечить.

– А где, в прокуратуре?

– Да отвали ты, Сереж, там видно будет. Ну, может быть, адвокатом.

– Как это «может быть»? Ты же специальность себе на всю жизнь выбираешь!

– Ой, я не могу! Ты, Сереж, ребенок прямо. Был бы диплом, а там видно будет. И вообще, ты знаешь, как расшифровывается «вуз»?

– Ну.

– Что, ну?

– Высшее учебное заведение.

– А вот и нет! Мне его мама так расшифровала: Выйти Удачно Замуж! Понял?

Серега вроде и понял, а вроде и не совсем, просто еще раз убедился, что у женщин мозги как-то иначе устроены, не то что у мужчин.

К апрелю вдруг выяснилось, что для получения годовой отметки по педагогике нужно обязательно дать зачетный урок в каком-нибудь классе по любому предмету. Вот тут, неожиданно для себя, Серега заволновался. Одно дело заменять заболевшего учителя, когда главная задача – чтобы дети сидели более-менее тихо, не мешали другим классам, а вот дать урок, да еще в присутствии учителей, завуча... Он выбрал биологию в шестом классе. И предмет вроде бы несложный – ботаника. Чего там особенного? Пестики-тычинки да вершки-корешки. Да и шестой класс – мелкие еще, с ними справиться проще.

Биологичка, Марина Петровна, пышная, старая, конечно, лет сорока, по общему мнению глуповатая, его выбору не обрадовалась, но и отговаривать не стала. Посмотрели с ней журнал, какое-то планирование, оказалось, что через две недели тема урока будет «Корень».

– А чего так долго, Марина Петровна? – заныл Серега, ему очень хотелось поскорее отделаться от этой докуки. – Давайте я послезавтра? А?

– Нет, Сергей, вы, – Марина Петровна вдруг перешла на «вы», – вы не успеете, вам нужно конспект урока написать, я его посмотреть должна, боюсь, что-то подправить придется.

– А вы мне не поможете?

– Знаете, я вам образец дам, методическое пособие, вы за неделю напишите сами, а потом посмотрим. Успеете раньше – несите. Возьмите, кстати, учебник.

«Фигня, – думал Серега. – Чего там неделю, я сегодня вечером всё сделаю.

Вечером он сел за составление конспекта и – увял. Параграф в учебнике был небольшой, его и читать-то минут десять, а если пересказывать, то и того меньше. Что целый урок делать? Ну, в тетрадь запишут, ну, нарисуют корень этот. Минут двадцать от силы. Потом, вчитавшись в методичку, понял, что надо всё объяснять по отдельным вопросам, потом еще закреплять, потом проверить, что поняли, а что нет. Нужно придумать вопросы, задания. В общем, через три дня конспект вроде был готов. В субботу утром усадил вяло сопротивляющегося отца и выдал ему урок.

– Ну? – Серега смотрел на отца с надеждою. – Понятно?

– В общем понятно, – отец отвечал как-то не очень уверенно. – Только я насчет корневого давления не понял.

– Что не понял? – Серега занервничал, полагая, что отец, как это не раз бывало, его просто подкалывает.

– Нет, Сереж, – отец говорил без всякой иронии. – Я действительно не понял, что такое корневое давление. Шестиклассники, наверное, не спросят, а мне просто любопытно. Ты вот сказал: «Вода и минеральные соли поднимаются по корню вверх за счет корневого давления». Я ведь технарь, то, что давление из ничего не возникнет, твердо знаю, значит, тут какая-то сила действует. А какая? Причем деревья-то высокие, до ста метров и больше бывают, значит, и сила порядочная. Чтобы воду, скажем, на двадцатый этаж поднять, такой насос нужен, что ого! А тут на высоту тридцати-сорока этажей – и без всякого насоса... Интересно.

– Не знаю...

Серега действительно растерялся. В физике, как ему казалось, он разбирался, и то, что воду вверх качает насос, конечно, знал.

– Наверное, это особое какое-то давление, корневое...

– Нет, Зайка, давление, оно и в Африке давление, чтобы оно возникло, сила должна быть, энергия.

– А остальное понятно?

– Вроде понятно. – Уверенности в словах отца всё же не чувствовалось. – Ты учительнице покажи, она подскажет. А я...

В понедельник он принес откуда-то толстенный том «Физиология растений» и зашел в комнату к сыну.

– Вот, вроде бы понять можно, но я химию подзабыл, конечно, – отец говорил как-то смущенно.

Серега посмотрел на страницы убористого текста, испещренные физическими и химическими формулами, и удивленно поднял глаза на отца.

– Да. Ты учительницу спроси. Хотя, может, и она не знает.

Книгу Серега читать даже не пытался.

На следующий день он принес конспект Марине Петровне.

После того, как она исчеркала весь его конспект поправками и пометками, он, слегка обиженный, решил ее поддеть.

– Марина Петровна, я вот только не понял, корневое давление, оно за счет чего возникает? Оно же большое должно быть, раз воду на стометровую высоту подает?

– Это хорошо, что у вас такие вопросы возникают, значит, думать способны.

«Она меня что, за идиота принимает? – подумал Серега. – Да я физику не хуже ее знаю! Сама-то она знает?»

– В школе мы это, конечно, не объясняем, но если вам интересно... Понимаешь, – она привычно перешла на «ты», – дело в том, что за счет движения молекул воды по градиенту концентрации через полупроницаемую плазматическую мембрану клеток корневых волосков создается так называемое осмотическое давление...

После первых десяти слов Серега просто вырубился, воспринимая остальные фразы лишь как колебание воздуха.

– Ну, вот, если в упрощенном виде... Тебе понятно? Впрочем, это, конечно, не школьный материал.

– А вы откуда это всё знаете? – ляпнул не задумываясь Серега и тут же смутился.

– Я? – Марина Петровна, чуть улыбнувшись, взглянула на него. – Вообще-то я биофак университета заканчивала. Кстати, я вам в прошлом году кое-что про осмос объясняла, когда клетку проходили.

Серега окончательно смутился. На биологии он слушал даже не вполуха, а в одну десятую. Может, потому, что Марина Петровна строгостью не отличалась, всерьез ее как-то не воспринимали, на уроках и побеситься любили, особенно в классе седьмом-восьмом.

– Ну, а как конспект? – поспешил он уйти от опасной темы. – Урок-то мне можно давать?

– Да, конечно, в следующий вторник на пятом уроке. Не опаздывайте, придите заранее, чтобы было время собраться, подготовиться, а пока, я вам советую, учите конспект. Если будете вести урок, уткнув нос в тетрадь, вряд ли что хорошее получится. Конспект перепишите, принесите мне, я вам его подпишу.

– А кто еще на уроке будет?

– Не знаю, может быть, Анна Георгиевна, а может, и никого.

– Хорошо бы никого.

– Не нервничайте, – когда речь шла об уроке, Марина Петровна упрямо называла его на «вы», – всё будет нормально, только подготовьтесь как следует.

Конспект Серега, конечно, отложил на потом, ему казалось, что он и так всё помнит, хватился только в понедельник к вечеру. Засиделся допоздна, поэтому во вторник утром и в школу опоздал.

Историю и две математики он еще кое-как отсидел, хотя конспект урока держал на парте, открывая его время от времени. Математичка ему даже чуть «пару» не вкатила за то, что он на ее вопрос ответить не смог. А он и не слышал ее вопроса, ему вдруг показалось, что он ничего не помнит, и он судорожно начал перелистывать тетрадь с конспектом. На химии вообще думать ни о чем, кроме приближающегося пятого урока, не мог. Наконец химия кончилась, и Серёга рванул в кабинет биологии.

– Ну, ну, не волнуйтесь так, – Марина Петровна была серьезна, – Анна Георгиевна сейчас придет, мы вот тут, на последней парте сидеть будем, если что, поможем. Таблицы я вам подобрала, вон они лежат стопочкой, по мере надобности вывешивайте на доску. Главное – спокойствие, и, по мере возможности, не откланяйтесь от конспекта, а то совсем запутаетесь.

Пришла Анна Георгиевна, устроилась сзади, на галерке, стали заходить шестиклашки, показавшиеся Сергею вдруг необычайно взрослыми, прозвенел звонок на урок, и Марина Петровна, дождавшись тишины перед вставшим классом, объявила:

– Ребята, сегодняшний урок проводить у вас буду не я, а Сергей Александрович, а мы с Анной Георгиевной посидим и посмотрим, как вы себя вести умеете. Пожалуйста, Сергей Александрович!

«Какой Сергей Александрович? – отстраненно подумал Серега. – Ах да, это же я!»

Повинуясь приглашающему жесту Марины Петровны, он шагнул к учительскому столу и замер, будто пришпиленная иглой букашка, под перекрестьем тридцати пар чего-то ждущих от него глаз. «Чего они вылупились? Чего стоят? – судорожно думал Серега. – Что делать-то?»

– Здравствуйте, садитесь, – вдруг, неожиданно для себя самого, громко произнес он. – Тема нашего сегодняшнего урока...

Написанный конспект всплывал в голове как бы сам собою, без усилий воли. Минуты через три он уже совсем освоился и даже успокоился. Кого-то спрашивал, ему что-то отвечали, на ответы он или одобрительно кивал, или отрицательно покачивал головою. Он даже осмелился минут через пять нахально отойти от учительского стола и продефилировал по классу, как вдруг, где-то возле третьей парты, с ужасом понял, что забыл, что делать дальше. Вот только-только помнил и, вдруг – забыл, словно корова языком слизнула.

– Ну, а теперь... – быстро двигаясь к раскрытому на учительском столе конспекту, тянул он, – ну, а теперь давайте вспомним... – до конспекта было еще далеко, а потом, пока найдешь нужное место... – Давайте вспомним, какие еще органы есть у растения?

Пока класс усиленно размахивал поднятыми руками, он успел добраться до спасительной тетради и нашел глазами нужное место. «Почти попал», – подумал он.

– И какие функции эти органы выполняют? И какие же функции у корня? – связал он свой вопрос с нужной частью конспекта.

Урок покатился дальше. Минут через пятнадцать он даже начал различать отдельные лица, а когда ученики взялись зарисовывать в тетрадь строение корня, снова рискнул пройтись по рядам.

«Ну и ну! – думал он, глядя в раскрытые тетради на корявые рисунки и кривые записи. – Неужели это я им такую фигню надиктовал?» Он обернулся, увидел собственные записи на доске, поразился их неразборчивости и даже заметил пару грамматических ошибок. «Провалил, – подумал он. – Провалил урок, точняк!»

Делать вроде бы было уже нечего, но до звонка оставалось еще несколько минут.

– Ну? – потянул он время. – Какие у вас будут вопросы?

– Сергей Александрович, – хитроносый парнишка с язвительной, как Сереге показалось, улыбочкой тянул руку, – вот вы говорили, что корень поглощает только воду и минеральные соли, а зачем тогда навоз в почву вносят?

«Ну, это я знаю, – облегченно подумал Серега, – там в учебнике дальше про это есть. Этот гад, наверное, учебник вперед читает».

– Дело в том, – начал он особым «учительским» голосом, – что органические вещества под действием бактерий медленно разлагаются и выделяют необходимые растению минеральные соли. Хотя об этом вы узнаете на следующих уроках.

– А еще можно, Сергей Александрович? – парнишка не унимался.

– Давай, – ободренный первым успехом, уже увереннее ответил Серега.

– Вот вы говорили, что корень вниз растет? Да?

«Что же тебе надо? – думал Серега. – Ну, погоди, я тебя на перемене поймаю...»

– Ну да, вниз.

– А откуда он знает, где верх, а где низ? Он что, думать умеет?

«А правда, откуда?»

– Или вот подсолнух, он всё время к солнцу поворачивается, он что, его видит? – парнишка пытал его с настойчивостью инквизитора.

«Поймаю – убью! – спокойно, как о решенном, подумал Серега. – Вот тебе и ботаника, тычинки-пестики. Как же я мало знаю, оказывается!»

– Я бы мог ответить, – Серега постарался сказать это уверенно. – Но на это нужно много времени, да вы и не поймете. В старших классах вы всё это будете изучать на уроках биологии. А сейчас – урок окончен, запишите домашнее задание.

Пока класс уходил, Серега обессиленно рухнул на учительский стул, чувствуя, как мокрая от пота рубашка под тонким джемпером липнет к телу, приятно холодя кожу. Ученики, уходя, подходили к нему, о чем-то спрашивали, он что-то говорил в ответ. Наконец все ушли. С задней парты поднялись Анна Георгиевна и Марина Петровна, о присутствии которых Серега почти что забыл, и направились к нему. Он хотел встать, но завуч замахала рукою, мол, сиди, чего уж там.

– Ну, что же, Сергей, урок нормальный, я бы даже сказала, хороший. Для одиннадцатиклассника, конечно. Мы тебе решили «пятерку» поставить. Молодец. Ты в педагогический поступаешь?

– Нет, в институт связи, – Серега отчего-то почувствовал себя виноватым.

– Да? Жалко, из тебя толк бы вышел. Есть у тебя что-то врожденное. Впрочем, конечно. Ну, ладно, удач тебе.

Завуч ушла, а Марина Петровна взялась складывать раскиданные Серегой таблицы.

– Марина Петровна, – Серега бросился ей помогать, – а у вас больше уроков сегодня нет?

– Нет, сегодня всё. Надо к завтрашним подготовиться.

– А вы что, тоже к урокам готовитесь? И конспекты пишите?

– А как же? – Марина Петровна улыбнулась. – Без этого урок не проведешь. Ты же это почувствовал, когда от конспекта оторвался?

– А сколько же у вас уроков каждый день?

– Пять-шесть. Но, я, конечно, меньше тебя готовлюсь.

Серега понимал, что в общем-то всё, нужно уходить, но то возбуждение, которое он ощутил на уроке, будило в нем неуемное желание поговорить о пережитом.

– А вам правда понравилось?

– Правда.

– А мне показалось, что я всё завалил.

– Это всегда так вначале кажется. Нет, всё было нормально. И детям понравилось. Они вообще молодых любят, мужчин в особенности. Ты заметил, как тебе девчонки глазки строили?

– Кто? Шестиклашки?!

– Да, да, не удивляйся. Ты знаешь, в школе катастрофически не хватает мужчин. Хотя само слово «учитель» мужского рода. Да и работа это мужская, выдержки мужской требует, силы, спокойствия. Вот и ты в педагогический не пойдешь?

– Нет, не пойду.

– Правильно, конечно, что для мужчины за зарплата, хотя и жалко. Ну, всё, беги домой, отдыхай. С боевым тебя крещением!

На крыльце школы стоял Витька – приятель, с которым они учились вместе до десятого класса. Теперь он был в общеобразовательном.

– А, Серый! Ты что посреди урока? Выгнали? С какого урока?

– Нет. У меня просто зачетный урок был по педагогике. Нас всегда после них домой отпускают. А ты чего?

– А меня историчка с урока выгнала.

– Александра? За что?

– А довел я ее. Думал, не выгонит, а она выгнала.

– Ну и козел!

– Кто?

– Ты!

Серега отвернулся и зашагал по ступенькам вниз, слыша за спиной пораженные выкрики Витька: «Ты что, Серый? Ты что? Сам ты козел!»

Наталья Моловцева

 

Ночь без режиссера

 

Когда они выходили из дома, в их кошельке было два червонца. «Двадцатничек», – сказала Эля с легким презрением, но и уважением одновременно (потому что не совсем ведь ничего, а – двадцатничек!), на что муж оптимистически заметил: «Зато уже к полуночи мы станем богатыми людьми». «Относительно богатыми», – поправила его Эля, нимало, впрочем, не беспокоясь по поводу этого «относительно», потому что деньги – тьфу, деньги – туфта: есть – хорошо, значит, надо скорее их на что-то потратить, нет – значит, зубки на полку и – до лучших времен.

Впрочем, сегодняшний случай был особый: в первое утро нового года дети могли остаться без подарков. Проснувшись, они потянутся первым делом к елке, а там – пусто... Ну уж нет, этого они не допустят! Голые макароны или котлеты из перловой каши на ужин – это можно перетерпеть, но чтобы новогоднее утро без подарков – это уж ни в какие ворота! Тут они наизнанку вывернутся!

Собственно, выворачиваться особо и не придется – придется просто поработать. Люди будут есть-пить, а они их – веселить и радовать. На то они и артисты...

Шабашка им подвернулась просто классная – новогодний вечер в ресторане «Фламинго». Ресторан богатенький, точнее – для богатеньких, и за одну ночь им обещали отвалить тысячу рублей – три их зарплаты. Точнее – каждого из них. То есть получается, шесть месячных зарплат одновременно. Фантастика, а не шабашка...

– Слушай, не опоздать бы, – торопила она мужа. – Велено в девять, а уже без четверти.

Торопиться Владька патологически не умел (он же не просто идет – он на ходу сочиняет, творит стихотворную строку, ее начиненный всяческими талантами супруг, и потому совсем не лишне будет ухватить его за рукав и придать его поступи ускорение).

Но вот, слава Богу, и ресторан, сияющий огнями новогодней иллюминации. Торопливо вошли в вестибюль, торопливо разделись и вдруг обнаружили, что другой одежды на вешалках пока нет (а она, между прочим, надеялась, что ее шубка легко и сразу затеряется среди других одежд – ну никак нельзя выставлять ее в первые ряды). Вышедший к ним администратор (а осанка, а вид! Да ему хоть сейчас на роль почтенного слуги в пьесу английского автора) выразительно посмотрел на часы.

– Что, опоздали? – вконец испугалась Эля.

– Отнюдь. Проходите в зал. Маленький столик у эстрады – ваш.

Ждать – этого патологически не умела Элеонора. Выучить за ночь роль, пусть даже главную – это пожалуйста; совершить за два часа генеральную уборку квартиры – это запросто (задача облегчается тем, что квартира – двухкомнатная малогабаритка); оттарабанить утром репетицию (оттарабанить – это, конечно, для куража, потому что сил и нервов иная репетиция отнимает столько, что их хватило бы на месяц жизни всякого нормального человека), а после репетиции сходить на родительское собрание в школу, а потом самой провести урок этики в колледже, а вечером как ни в чем не бывало выйти на сцену в роли воздушно порхающей по сцене молодой вдовушки Глафиры – все это ей тоже пока удается. А вот ждать... Хорошо хоть Владька невозмутим, как всегда. И предлагает дело:

– Давай прикинем пока, как и что. Опыт детских утренников здесь вряд ли пригодится.

– Да уж. Публика совершенно не та. Как хоть к ним обращаться? Товарищи?

– Товарищи... Окстись! Дамы и господа, леди энд джентльмены!

– А что ты будешь читать? Любимого Бродского?

– Бродского? – Владька повел глазами по столам, обильно заставленным посудой с красной и черной икрой, белой осетриной и нежно-розовой ветчиной... – Ты думаешь, Бродский здесь будет уместен?

Элеонора задумчиво, со значением стряхнула пепел с сигареты:

– Не заносись, дорогой... Слушай, а если Бернса?

Пробираясь до калитки

Полем вдоль межи,

Дженни вымокла до нитки

Вечером во ржи.

– Прелесть какая! Правда ведь – прелесть?

– Конечно. На свой лад... Не можем же мы гнать для них откровенную лажу.

– Слушай, уже почти десять! Они что – собираются появиться здесь прямо к курантам? Пойду спрошу у администратора.

– Валяй.

Объяснение оказалось простым, как мычание:

– Они же деловые люди. У них время...

– Ясно-ясно – деньги... Кстати, а оркестра не будет?

– У нас хорошее караоке.

– Тоже ясно. Экономия средств...

Вернувшись на место, Эля обнаружила, что хочет есть. Кстати, почему их столик так девственно пуст?

– Слушай, Влад. А ведь у нас двадцатничек. Сходи посмотри, что там у них в буфете.

Через пару минут Владька поставил на столик две чашечки кофе.

– И это – все?! Что – по червонцу каждая?

Муж выразительно развел руки в стороны.

У заслуженного артиста России Владислава Березина каждый жест выразителен. Да и может ли быть иначе после того, как переиграешь в театре все возможные роли?! Свои стихи он сочиняет, кажется, еще и потому (кроме, конечно, главной причины – предрасположенности к еще одному виду творчества), чтобы вносить в собственное существование элемент новизны – качества жизни, для актера совершенно необходимого.

Необходимого, между прочим, и для нее, Элеоноры! И она тоже, как всякий профессиональный актер, обязана заботиться о смене впечатлений и занятий, вот только как-то так получается, что впечатления и занятия у нее более прозаического толка. Школьная жизнь детей... Преподавание в колледже... Стирки-уборки, ради того же разнообразия, начинаемые то с начала (вытирания пыли с мебели), то с конца (а ну-ка, выбью сначала половичок...).

Но, между прочим, она тоже заслуженная артистка! Только, в отличие от мужа, получила это звание совсем недавно. Радовалась, как дитя... Забежав в магазин за колбасой, не удержалась, похвасталась Вале Макеевой (продавщица – ее школьная подруга):

– Поздравь, Валюх!

– Зарплату намного прибавили? – поспешила с вопросом прагматичная Валя.

Прочитав ответ на Элином лице, поспешила исправить промах:

– Прости. Не в деньгах же счастье.

Вот именно – не в деньгах! Когда-то у нее, Эли, была другая профессия (театральное – ее второе образование; первое было «серьезным» – техническим), так вот, другая ее профессия позволяла получать приличную зарплату, и они с мамой не ели голых макарон. Но ее, Элю, на корню съедала скука. От скуки она снова, как в студенческие годы, пошла играть в самодеятельный университетский театр, которым, между прочим, руководил профессиональный режиссер, и однажды он ей сказал: «Слушай, а ты не хочешь свое увлечение сделать профессией?» В то время она во всем советовалась с мамой. Мама сказала: «Знаешь, я свою жизнь прожила, будто постоянно ела суп без соли. С голоду не умрешь, а удовольствия – никакого». Эля знала, о чем идет речь: мама в молодости мечтала быть артисткой, но муж, то есть ее, Элин, отец, сказал: «Или сцена, или я». Мама выбрала мужа...

Эля в те времена была одинокой женщиной, никто не ставил перед ней вопроса ребром, и она легко, как с обрыва в реку, нырнула в институт искусств. Дух, конечно, от такого прыжка захватило, зато когда поплыла, стало ясно: это – ее родная стихия, только в ней она и способна нормально жить...

Владьку она встретила уже в театре, куда пришла работать. У Эли тогда самым натуральным образом поехала крыша...

Как-то очень быстро они сблизились, и вскоре Владька перебрался в ее двухкомнатную малогабаритку, захватив с собою из прежнего жилья только зубную щетку да... сына, чему его супруга – случай уникальный, но тем не менее имевший место – не очень-то и сопротивлялась. А потом у них родилась дочка. Мама успела ее вынянчить до школьного возраста.

...Наконец-то! Наконец в зале появилась первая пара. Дама сверкает украшениями, как новогодняя елка. Супруг, как и подобает посетителю такого ресторана, в меру упитан, одет с иголочки, в движениях легок и уверен. А вот и еще одна пара. А вот женщина, пришедшая, кажется, сама по себе...

В половине двенадцатого они решили взять бразды правления начинающимся весельем в свои руки: вышли на эстраду, представились, произнесли приличествующие слова по случаю уходящего старого года и предложили за него тост. Тут, кстати, оказалось, что им тоже будет что выпить и что закусить – на их столике появилась бутылка шампанского и несколько непустых тарелок.

И все пошло своим чередом. Эля чувствовала, что выглядит великолепно – медно-рыжие волосы вздымаются над головой пышным облаком, глаза сияют, и мужчины охотно включаются в предлагаемые ею игры и забавы. Неистощимый по части тостов и стихов, муж тоже – само обаяние. Обаяние, очаровывающее всех вместе и каждого по отдельности. Что, она не замечает разве, какие взгляды бросает на него женщина, пришедшая сама по себе?

Впрочем, на нее, кажется, тоже бросают взгляды. И еще какой интересный мужчина! Боже, да он, кажется, направляется к их столику...

– Вы разрешите пригласить вашу даму?

– Если дама не возражает.

А почему она должна возражать? Разве сегодня не самый лучший на свете праздник? Разве она не только артистка, но и женщина, которой хочется танцевать?

Ее партнер был в меру упитан, одет с иголочки, в движениях легок и уверен.

И не только в движениях...

– Вы заметили, что я на вас смотрю?

– Да, признаться...

– Выходите за меня замуж.

– Что, так сразу?

Реакция ее была молниеносной скорее в силу инерции, в силу профессиональной привычки мгновенно реагировать на непредвиденную (на сцене случается всякое) ситуацию, но в то же время где-то глубоко внутри она, как всякая нормальная женщина, была смущена и – чего уж там скрывать – польщена тоже.

– Вам не кажется, что мы уже не в таком возрасте, когда все можно отложить на потом?

А вот о возрасте он зря... Впрочем, довольно корректно и... разве не сущая правда то, что этот человек сказал?! Хотя вполне серьезно ко всем этим речам относиться не стоит. Скорее всего, ему просто хочется развлечься, и ей следует поддержать затеянную им игру.

– С вашими замечаниями по поводу возраста я – увы! – вынуждена согласиться. Но, как вы, наверное, заметили, я – артистка.

– Ну и что?

– Как что? Я, например, не всегда смогу содержать вашу квартиру в порядке и чистоте. Тем более что она у вас, наверно, не маленькая.

– У меня нет квартиры. У меня дом. Два этажа, две ванны, два... Но все это убирает приходящая женщина.

– А еще я не всегда смогу вовремя приготовить обед. Даже если (она предвосхитила ответ) в вашем холодильнике всегда есть то, из чего его можно приготовить.

– А зачем его готовить вообще? Зачем так нерационально расходовать свое время? Я питаюсь в основном в ресторанах. Вы ничего не имеете против ресторанной кухни?

У Эли закружилась голова. («Что, с одного бокала шампанского? Такого со мной еще не бывало...»)

– Подождите, но тогда зачем... зачем вам нужна жена?

Собеседник помолчал. Выдержал паузу. И только потом неторопливо, явно желая, чтобы она получше все поняла, произнес:

– В моем доме мне не хватает красоты. И не просто красоты, а красоты, облагороженной духом.

Она остановилась посреди зала, забыв про танец. И про то, что договорилась сама с собой воспринимать все происходящее как игру, не всерьез...

– Вы что же, считаете, что я...

– Не просто считаю – я в этом уверен.

Выражение глаз собеседника не оставляло сомнений в его искренности...

Эля машинально оглянулась на столик у эстрады. За ним не было никого. Она обежала глазами зал. Так и есть: Владька танцует с женщиной, которая пришла сама по себе.

А ее партнер между тем продолжал:

– Поверьте, я не из тех, кто бросает слова на ветер. Такое предложение я делаю впервые... Знаете что, расскажите мне о себе. Кто тот человек, с которым вы ведете сегодняшний вечер – просто коллега, или...

– Вы могли бы выполнить одну мою просьбу?

– Любую!

– Пожалуйста, оставьте меня сейчас одну.

Усевшись за столик (кавалер галантно проводил ее на место), Элеонора тут же потянулась к пачке с сигаретами. Ну и вечерок... Кажется, уже начинается рождественская сказка. Кажется, у нее появилась возможность получить не просто тысячу рублей, а – повернуть свою жизнь коренным, что называется, образом...

Если признаться честно, признаться самой себе – она устала. Иногда ей стала приходить в голову мысль, что супругу следовало бы – вдобавок к основному – освоить еще одно, не слишком романтическое занятие, приносящее не только моральное и эстетическое удовлетворение, но и... деньги. Разу-
меется, счастье не в них, но что делать, если у дочкиных сапог неожиданно отвалилась подошва, а сыну (в ее сознании и сердце они оба – ее дети) срочно понадобился спортивный костюм – старый не пожелал дотянуть до весны. А ее шуба? Заслуженная артистка в шубе из кролика, который во многих местах протерся до неприличия, до голизны.

Кстати, не слишком ли увлекся дорогой супруг своей партнершей?..

Чья-то рука осторожно легла на ее плечо. Конечно – он, коварный ее искуситель...

– Вы разрешите присесть за ваш столик?.. Я наблюдал за вами, пока вы здесь размышляли. И знаете, мне показалось, что у вас не только красивое тело, но и умненькая головка. Так что же мешает нам...

– Послушайте, а вы дадите мне возможность работать?

Эля сама не поняла, как вырвался у нее этот вопрос – на полном серьезе, как будто все у них уже решено.

– Работать? Зачем? Разве нам не будет хватать моих денег? Скажите, какая у вас зарплата?

– Если я скажу, вы будете долго смеяться!

Собеседник наморщил лоб:

– Тогда зачем же вы выходите на сцену? Ради чего?

– Не знаю. Просто существует такая потребность. Понимаете (мы же всерьез говорим?) – я без этого не могу. И кроме того...

– Что – кроме?

– Кроме того, мне кажется, что я должна нести людям утешение. Подавать им слабый такой лучик надежды... Знаете, однажды с одним из наших зрителей (хорошо, что это произошло в антракте, хотя – что же тут хорошего?) случился голодный обморок. Вот ведь какая история: мог купить кусок колбасы, а пришел в театр.

Она увлеклась и не заметила, как выражение глаз собеседника стало меняться. Кажется, он намеревался сказать ей что-то важное и, может быть, не совсем приятное, но опасался, что она не поймет. Сказать – не сказать? – колебался. Наконец решился:

– Наверно, нам не следует играть в прятки. Нам важно скорее и лучше узнать друг друга – ведь так? Так вот... Я должен вам сказать, что... что зрительный зал для меня, те, кто там сидит, так называемый народ, это – источник, из которого я черпаю свои доходы. И – не более того.

Гремела музыка. Люди пили и ели, смеялись и танцевали... На Элином лице не дрогнул ни один мускул. Не зря, ох не зря дали ей заслуженную артистку! Кричать, топать ногами, давать пощечины – дурной тон как в жизни, так и в искусстве. Она – по-другому. Она позволит себе улыбнуться (только краешком губ!), непринужденно стряхнет пепел с сигареты. И скажет:

– Мне было приятно с вами познакомиться.

Вот и все! Конец рождественской сказке. Сказке о том, как пожила она в доме из двух этажей с двумя ванными комнатами, которые убирала бы совсем не она...

Идиотка... На что она тратит время, когда муж... Когда дама, пришедшая сама по себе, уже обвила его плечи своими пухлыми ручками...

Торопливо, не глядя по сторонам, Эльвира прошла среди танцующих пар, вышла в вестибюль, держа номерок на ладони. Швейцар подал шубу, не скрывая своего к ней пренебрежения.

Ну и пусть! Лысая шуба – это даже оригинально. Это тоже признак вкуса, только не хорошего, а отличного!

Отличного от других...

На улице шел редкий снежок, и было светло от праздничной иллюминации. Светло и холодно. Эля шла, не совсем соображая куда, и бормотала:

 

Очень холодно девчонке,

Бьет девчонку дрожь...

Сзади послышались шаги. Она упрямо докончила:

 

Замочила все юбчонки,

Идя через рожь.

 

– Эля, постой! Ты куда? Вечер же еще не закончился!

– Для меня закончился!

– А как же подарки для детей?

– Не хочу! Не хочу туда возвращаться! Чтобы смотреть, как ты лапаешь эту декольтированную даму?

– А сама? Этот жгучий брюнет...

– Это не брюнет, а сволочь, подлец, мразь!

Владька резко, до боли, дернул ее за руку.

– Остановись же наконец! Послушай, Аленький...

А вот это был уже запрещенный прием. Когда он называл ее Аленьким (она тут же вспоминала его глупую строчку: «Эля – Аля – Аленький цветочек»), с нее тут же слетала вся ярость, какой бы сильной она ни была, слетала и уплывала прочь...

– Послушай, Аленький... Мы же будем выворачиваться наизнанку совсем не для них.

– А для кого?

– Для детей, которые ждут подарков. И стихи будем читать не для них.

– Для кого же?!

– Лично я – для тебя. Хотя, признаться честно, пару стихов я ей все-таки прочитал.

– Кому?

– Декольтированной, как ты выразилась, даме. И она – не поверишь – разрыдалась мне в плечо.

– Ах, ах... И ты, конечно, рассиропился?

– Я стал ей рассказывать о тебе! И тогда она заявила, что богатые не они, а мы. Мы с тобой, представляешь?

Владька мягко, будто не он только что до боли сжимал руку, привлек ее к себе, и, отдаваясь его воле, на волнах мгновенно подступившей к горлу нежности она поплыла из зимы в наколдованное Владькиными губами лето:

 

И какая нам забота,

Если у межи

Целовался с кем-то кто-то

Вечером во ржи...

 

Сергей Аксентьев

 

Преодоление

 

Интуитивное чувство грани, за которой лежит иная, не похожая на прежнюю жизнь, рано или поздно приходит к каждому из нас. Эта эфемерная грань сродни знаменитой «тройной точке» в термодинамике, когда пребывание в старом состоянии еще возможно, но крайне неустойчиво. Стоит окружающей среде чуть изменить параметры, как вся система немедленно переходит в новое качество. Вот только в какое? В этот критический момент требуются жесткие и бескомпромиссные решения. Но на это способен далеко не каждый.

...Примерно через час после старта на ночной этап безостановочной гонки Севастополь–Евпатория–Севастополь цветастую яхтенную кавалькаду догнал быстроходный судейский катер. Из мощного динамика троекратно прокричали: «Внимание капитанам яхт! В районе Евпатории объявлено штормовое предупреждение. Ночью дождь, гроза, шквалистый ветер. Море до 4-5 баллов. Быть предельно внимательными. Финиш – входной светящийся буй. Его огибать правым бортом. Возле буя будет катер. Желаем успехов».

На яхте их было четверо. Андрей Платонов – капитан. Его помощник мичман Вадим Трунов и два курсанта-второкурсника: долговязый холерик Денис и коренастый флегматик Зиновий. Курсанты «прибились» к яхте несколько месяцев назад и пока что умели только драить, красить и мыть.

До этого дня Андрей пару навигаций походил матросом на парусно-моторной яхте «Вьюга» под командой опытного шкипера Игоря Тверского. Потом наступил перерыв в четыре года. Вадим был ас – «шлюпарь», член сборной флота по морскому многоборью, но в яхтенном деле не намного превосходил Андрея.

Еще неделю назад никто из них и не предполагал, какую проверку на прочность подготовил им морской владыка Нептун. А началось все с вечернего звонка Игоря Тверского:

– Видел тебя на яхте в море. Классная четвертушечка (небольшая крейсерская парусная яхта Таллинской постройки класса четвертьтонник). Рад, что ты вернулся. Через неделю Чемпионат. Я включил тебя в состав участников. Послезавтра в двенадцать совещание капитанов. При себе иметь документы на яхту, список экипажа с отметкой медиков и заявку на участие в регате.

От такого напора Андрей растерялся.

Заминку Платонова Игорь принял как согласие:

– Значит, договорились. Жду в яхт-клубе в четверг в 12.00. Не опаздывай.

И повесил трубку.

На следующий день Платонова вызвал замначальника училища. Оказалось, что Тверской и ему сообщил о регате. Как потом выяснилось, они были в приятельских отношениях со времен совместной службы в бригаде надводных кораблей.

– Андрей Семенович, надо участвовать, – сходу объявил зам. – Я уже дал команду физкультурникам. Они подготовят все необходимые бумаги. Приказ об освобождении вас от служебных обязанностей и курсантов от нарядов и вахт сегодня будет подписан. С вашим начальником кафедры вопрос согласован. Продовольственники выделят сухопай на все дни.

– Но, – попытался было возразить Платонов, – у нас нет опыта гонок и экипаж еще не освоил даже основных навыков управления парусами.

– Вот и осваивайте, – отрубил зам, – для этого у вас впереди целая неделя...

Первую гонку они проиграли вчистую. Вечером Тверской устроил разнос по телефону: «Ты что, первый раз на яхте и никогда не выходил в море? Поменяй срочно стаксель (передний косой парус), учитывай волну и внимательно следи за отходами ветра. Да парусами пусть твои орлы работают без фанатизма. Это же па-ру-са, а не белье на веревке. Поворотные буи обходи, не уваливаясь. Их нужно облизывать, а ты шарахаешься от них будто они чугунные кнехты. Лодка ходкая. На ней грех проигрывать. Удачи...»

Потом были три победы подряд, и они вышли в лидеры. Оставались две гонки на внешнем рейде и самая трудная стомильная безостановочная ночная гонка в Евпаторию.

«Надо отказываться, – терзался Андрей. – В Евпатории никто из нас не был. Район незнакомый. По лоции подходы там сложные. А ночью вообще в море самостоятельно не приходилось выходить...»

Чувствовалось, что примерно так же рассуждали и остальные, но вслух никто не высказывался. Каждый успокаивал себя тем, что впереди еще две гонки. А там видно будет.

Им везло. Как, бывает, везет неопытному картежнику, случайно оказавшемуся в компании отъявленных преферанси-
стов. И последние гонки они выиграли, правда, не без помощи случая: одну яхту дисквалифицировали за нарушение правил, у другой возникли проблемы с такелажем, и она сошла с дистанции, а у третьей отыграли всего лишь пару очков.

Теперь азарт звал вперед, но разум сопротивлялся. Накануне вечером решили так: утро покажет – будет нормальная погода, пойдем. Начнет задувать – откажемся.

На совещании капитанов Андрей нервничал. Нужно было принимать решение. Главный судья, понимая его состояние, пошел на компромисс:

– Если решитесь идти, то выходи прямо на старт. Мы вас на катере внесем в список участников.

И вот когда уже вся толпа рвущихся в бой яхт крутилась возле стартового знака, какая-то пружина разжалась внутри Платонова, распахнула в душе потаенную дверцу, и стало легко дышать:

– Поднимаем паруса! Идем!

Не успел он договорить, как паруса забрали ветер, и яхта помчалась в неизведанное.

– Молодцы! – услышали они одобрительные возгласы с судейского катера, когда с легким креном пролетали сквозь стартовые ворота.

 

...Едва стих звук мотора судейского катера и прошло оцепенение от услышанной новости, курсанты занервничали:

– Они что там, перегрелись? – распалялся Денис с носового релинга, где уютно устроившись, пытался пяткой погладить плавник мотавшегося возле борта дельфина. – Море как зеркало, ветер еле паруса держит, а бухтят про шквалы и грозу.

– Да, это им прошлогоднюю сводку погоды подсунули, – язвил из каюты Зиновий, вальяжно раскинувшийся на диване.

– Вот что, философы, – вмешался Вадим, – хватит бить балду. Пока совсем не стемнело – готовьте ужин.

– Ужин – это святое! – радостно откликнулись «зейманы» (See man – морской человек. Курсантская кличка, придуманная еще гардемаринами эпохи парусных судов) и с энтузиазмом принялись за дело.

– После ужина, – неуверенно начал Платонов, – давай-ка поменяем паруса.

Вадим с удивлением посмотрел на него.

– Чего ты смотришь на меня, как на психа? – недовольно пробурчал Андрей, – поставим маленький стаксель и возьмем один риф на гроте. Скорость, конечно, убавится, но так будет надежнее. Как говорится, береженого Бог бережет. Кстати, – Платонов повел рукой, – я что-то не вижу поблизости ни одной яхты.

– Да, наверное, разбежались, кто куда, – отозвался Трунов. – А потом, вы же знаете, что в ночных гонках, чтобы не «светиться» для соперников, опытные капитаны не зажигают ходовые огни. Непорядок, конечно, но своего рода тактика.

...Едва спустили грот, как налетел шквал. Яхту резко положило на борт. Максима с носового релинга едва не выкинуло в море. Благо, тот не растерялся, и рывком выскочил на рубку с уходящей под воду палубы.

– В кокпит! – заорал Платонов.

Отдышавшись, приказал:

– Всем надеть непромоканцы и страховочные пояса. Грот примайнать к гику. Идем под одним стакселем.

...А погода взбесилась. Небо заволокло тучами. Волны метались, образуя толчею. В довершение всего разразилась гроза. Ливень был такой плотный, что носового релинга стало не видать. По палубе неслись потоки воды. Непромоканцы не спасали и через несколько минут все были мокрые до нитки. Но на это уже никто не обращал внимания. Плотно прижавшись друг к другу в маленьком кокпите, они сосредоточенно вглядывались в окружающий мир. А он, исполосованный магниевыми вспышками молний, стонал и сотрясался от раскатов грома, уханья шквалов и лобовых ударов взбунтовавшейся воды о корпус белоснежной яхточки...

Но вот отгрохотав, гроза удалилась в сторону берега. Ливень перешел в устойчивый обложной дождь. Шквалы сменились усиливающимся северо-западным ветром. Чехарду взбесившейся воды успокоили мощные накаты штормовых волн. Их гребни, зловеще закручиваясь, пенились. Ветер срывал с волн пену и длинными космами разбрасывал по черной воде. От этого море казалось седым. Заметно похолодало.

Яхта, точно на американских горках, то медленно взбиралась по отлогой спине волны, то со свистом летела с рассыпающейся вершины в черную преисподнюю, а достигнув дна, начинала новое восхождение на полированную водяную гору.

Платонов спустился в каюту. Там царил хаос. Посуда, продукты, инструмент, книги, одеяла, вещи шарахались от переборки к переборке. Под паёлами плескалась вода. Протиснувшись к штурманскому столику, Андрей достал карту и лоцию. Расклинившись между столиком и переборкой так, чтобы меньше болтало, начал прикидывать, где они могут сейчас находиться. Получалось, что вот-вот должен открыться Евпаторийский маяк. Включил приемник, подстроился на частоту маяка.

Сквозь треск и вой пробились знакомые с курсантской поры позывные: точка, пауза, точка-тире, точка-тире. Андрей воскликнул:

– «ЕЯ»! Вот ведь когда понадобилась «штурмания», которой нас третировали «кораблеводы». Вадим! – прокричал он в люк, – минут через тридцать по курсу должен открыться Евпаторийский маяк. Пойдем пока на него, а потом увалимся на юго-восток.

Хотел включить радиостанцию. Послушать, что творится в эфире, но на штатном месте ее не было.

– Засранец Зиновий, – выругался Платонов. – Это он игрался с ней на диване, слушал переговоры капитанов проходящих судов, а потом видно оставил на столе. Теперь в этом бардаке попробуй ее отыскать!

– Эй, «станишники»! – прикрикнул Андрей на скукожившихся курсантов. – А ну-ка марш вниз. Наведите порядок в каюте. Разложите по местам вещи и все закрепите по «штормовому». Да сварганьте всем по бутерброду. А мы с Вадимом пока решим – куда дальше плыть.

...Шел второй час ночи. Короткими галсами яхта пробиралась вдоль невидимого, но явно ощущаемого берега. Было слышно, как разъяренные волны бьют о каменный парапет. Огонь маяка теперь светил по корме.

Неожиданно серое покрывало туч треснуло, и в образовавшийся разрыв брызнул лунный свет.

– Сваи!!! – заорал высунувшийся из носового люка Денис. – Прямо по курсу сваи!!! – снова прокричал он.

Теперь и Платонов увидел, что яхта летит прямо на торчавшие из воды сваи. Их было много. Целое поле.

– Поворот!!! – выпалил он и переложил руль круто от себя.

Вадим на фалах сработал как автомат. Перейдя линию ветра, парус, оглушительно хлопнув, перебросился на другой борт. Нос яхты медленно-медленно начал отворачивать от неминуемой катастрофы. Наконец, парус забрал ветер. Вадим втугую выбрал фал, настроил бакштаг, и они, облегченно вздохнув, понеслись прочь от предательского берега.

– Надо срочно менять парус, – вытерев ладонью лицо, сказал Трунов, – Эта махина давит нас, и лодка почти не управляется. Надо ставить меньший парус, – настойчиво повторил он.

Андрей согласно кивнул и крикнул в проем люка:

– Зиновий, готовьте к постановке второй номер. Ты будешь работать на баке, а Дэн через носовой люк будет менять паруса. Не забудь пристегнуться к мачте страховочным концом. Всё делать по моей команде. Никакой самодеятельности!

...Соскользнув с очередной водяной горы, они оказались на дне глубокой чаши дымчатого стекла. Свист ветра оборвался, и парус безжизненно обвис. Над головой, почти касаясь гребней волн, стремительно неслись клочья разорванных облаков. Водяная чаша, заполненная отраженным от воды лунным пульсирующим светом, глухо дышала, постоянно меняя свою конфигурацию. Курсанты сработали четко. Андрей осторожно начал выводить яхту наверх из этого фантастического ада.

...Небо снова плотно затянуло тучами. Пошел крупный косой дождь. Капли, подхваченные штормовым ветром, секли лицо. Под напором мощных воздушных струй, насыщенных влагой, было трудно дышать. Справа по борту что-то ярко мелькнуло. Но вспышка была так коротка и так неожиданна, что никто не ухватил ее направления. Второй проблеск света заметил Трунов:

– Кажется, справа тридцать буй! – дернул он за рукав Платонова.

– Смотрите! Впереди мачты яхт! – закричал Зиновий, указывая в сторону берега. Едва он это прокричал, как в метрах десяти от борта вынырнул светящийся шар. Сомнений не оставалось – это буй. Вглядевшись, куда указывал Зиновий, Платонов действительно увидел вдалеке несколько мачт, а левее буя силуэт катера.

– Огибаем буй. Идем к катеру и узнаем, где можно пришвартоваться до утра, – объявил он экипажу.

Катер казался безжизненным. Ни сигнальных огней, ни света в каюте. Платонов посветил фарой. У борта была пришвартована «Вега». Мачты на ней не было. Пошарил лучом по иллюминаторам. Внутри зажегся свет, и на палубе появилась фигура в длинном плаще с капюшоном. Фигура засветила свой фонарь и, скользнув лучом по борту платоновской яхты, прокричала в мегафон:

– Финиш принят. Отправляйтесь в обратный путь.

– Он что – пьяный, что ли? – взвился Трунов. – Какой обратный путь в такую погоду?

– Эй, на катере! – заорал Платонов. – Где можно укрыться от шторма?

Фигура, наполовину скрывшаяся в люке катера, остановилась. Снова полосонула по яхте лучом фонаря и выматерившись, заорала:

– Марш в Севастополь! Сопляки!

Погасила фонарь и скрылась в утробе катера. Через минуту в каюте выключили свет.

– Не, он точно псих или вдрабадан пьяный! – возмущался Вадим.

Курсанты, умотанные качкой, безучастно взирали на все происходящее.

– Делать нечего, – заключил Платонов, – идем домой. Лезть в незнакомую гавань в такую погоду безумие.

Трунов молчал.

– Садись за руль, – сказал Платонов, – я спущусь в каюту, посмотрю по карте, как лучше идти.

Определившись с картой, Платонов выкладывал своему помощнику:

– Пойдем вдоль каламитского берега. Глубины там нормальные, никаких подводных банок и рифов нет. Ветер нам будет попутный, и даже если отойдет к западу, все равно можно будет идти длинными галсами. Я так думаю, что шторм скоро выдохнется. Дождь слабеет. Волны вроде тоже стали положе и длиннее. Да и шквалы не такие озверелые.

Вадим с его резонами согласился и предложил:

– Давай, Андрей Семенович, определимся с вахтами. Надо всем вздремнуть хоть по паре часиков. Утром, я чувствую, нам придется жарко. Вся толпа ведь тоже где-то рядом рыщет. Как бы не сошлись все вместе у входа в Севастопольскую бухту. Вот там-то и начнется заруба.

Решили так: еще полчаса идут всем экипажем. Если за это время не случится никакой чрезвычайщины, Андрей с Зиновием идут отдыхать и через три часа сменят Трунова с Денисом.

...Андрей проснулся в половине шестого. На соседней койке, зарывшись в парус, спал Денис. Платонов выглянул в каюту и увидел торчащие башмаки Зиновия. Осторожно, чтобы не разбудить курсантов, пробрался к входному люку. На востоке пунцово разгоралась заря, смывая серую муть с очищенного от туч неба. Вот-вот должно было появиться солнце. Уходящий ночной мрак и занимающаяся заря окрасили утесы Лукулла в густо-фиолетовый цвет. Ветер дул ровно. Море успокоилось. Только длинная зыбь напоминала о недавнем буйстве стихии. Андрей глянул на мачту. Яхта шла под полными парусами.

На руле, укутавшись в одеяло, сидел Трунов. Он в бинокль что-то разглядывал на обрывистом берегу.

– Что ты там высматриваешь? – спросил Платонов. Вадим от неожиданности вздрогнул.

– Да вот смотрю и дивлюсь, – ответил он, – в гроте под скалами костерок. И как только люди ухитряются пробираться в такие места? Откос почти вертикальный, пляжа поблизости нет, кругом камни и скалы.

– Они туда на надувных матрацах приплывают,– ответил Андрей.– У меня приятель – любитель подобной экзотики. Они с женой свихнутые на этом деле еще с курсантской поры. Как только море прогревается, берут отпуска и на всю катушку по прибрежным шхерам шастают. Весь западный берег от Тарханкута до Поповки облазили, а Лукулл для них вообще дом родной. А ты чего один рулишь? Денис дрыхнет, а ты и за себя и за того парня получается?

– О, Семеныч, – протянул Трунов, – с Денисом у нас случилась история.

– Постой,– прервал его Платонов, – я соображу кофейку.

Уютно устроившись с кружкой горячего кофе, Вадим начал рассказ:

– Как только вы с Зиновием ушли отдыхать, смотрю, мой Денис сделался какой-то хмурной. Что ни спрошу – в ответ «да», «нет» и как-то всё норовит скрючиться. Потом догадался – укачало. Говорю, ты не держи в себе. За борт и освободи душу. Пугаться не надо. Это нормальное дело. Почти все в первый шторм блюют. А тут такую катавасию выдержать. Едва я успел это сказать, как его понесло. Выворачивало долго. До изнеможения. Парень стал бледный, как мертвяк. Губы синие, пот крупный льет ручьями, глаза горят, руки трусятся. Я, честно говоря, даже струхнул. Как бы сердечко не прихватило. Всунул ему в руки руль. Говорю, держи прямо, а сам в аптечку. Нашел нашатырь и валидол. Смочил ватку, сунул под нос, потом дал таблетку валидола. Приказал сидеть на руле. Думаю, пусть отвлечется от своего страха. Потихоньку отошел. Мы даже подняли грот, а через какое-то время его снова начало мутить. Покачивало-то еще прилично. Правда, не так, как под Евпаторией, но балла три было. И тут с ним случился нервный припадок. Дэн вцепился мертвой хваткой в релинг, и понес: «В гробу я видал эти яхты! Нормальные люди спят дома в постелях, а мы, как идиоты, до жопы мокрые болтаемся посреди моря ради цветастых бумажек. Все давным-давно в Евпатории, в яхт-клубе стоят. Только мы придурки, очконули идти к причалу и полезли в шторм».

Ну, и так далее... Я прикрыл входной люк, чтоб он своими воплями не разбудил вас и начал его успокаивать. «Ну, что ты психуешь, как баба? – говорю миролюбиво. – Попал в первый шторм и уже полные штаны! Держись. Будь мужиком. Все страхи уже позади. Море успокаивается. Скоро рассветет и всё забудется. Возьми себя в руки».

Какое там! Несет всякую чушь. Не выдержал я и прикрикнул: «Марш в каюту. Спать, иначе позову Платонова. Он тебя быстро приведет в норму». Вроде поутих. Посидел, нахохлившись еще с полчасика, и полез вниз. Расстроился я до чертиков: с гнильцой наш Денис. Помяни меня, Семеныч, не приживется он на яхте...

– Ладно, – примирительно сказал Платонов, – иди, отдыхай, а я порулю. После разберемся...

...Они выиграли эту гонку и стали чемпионами в своем классе. Вечером на официальном закрытии их чествовали как отважных моряков, преодолевших страх и не испугавшихся шторма. А он, оказалось, был нешуточным: ветер на порывах достигал 25 метров в секунду, море 4-5 баллов. Эту гонку выдержали немногие. Пять яхт повернули в Севастополь. У двух сломало мачты. Одна сбилась с курса и возвратилась в яхт-клуб только под вечер перед самым закрытием чемпионата.

Но гораздо важнее победных литавр и чемпионских атрибутов, было обретенное в борьбе чувство уважения к себе. Каждый из них после этой гонки стал другим человеком и с гордостью мог сказать: «Я это выдержал...»