Повесть

  

I

Все началось, как водится, с небольших странностей.

«М-да-а, странный нынче народный герой у нас пошел. Ну, бандит – ладно. Модно, конечно, но кому-то нравится, кому-то нет. А ки-иллер... киллер нравится всем. В его взгляде столько мертвенной страсти – это для дам-с. Оружие всегда в полном порядке. За это любят офицеры и прапорщики. А банковские клерки надеются, что завтра придет черед их босса. Известного мерзавца. Ну и – ореол таинственности, конечно. Этакий романтический Зорро с винтовкой вместо плетки. Ах-х, нравится как! А все от чего? От недостатка адреналина, да от серости нашей будничной. Есть у тебя свой шесток, выше не моги, быстро укоротят. Где-то ТАМ (многозначительно) все уже поделили и на всех наплевали. Бунтовать-то у нас кишка тонка, вот и оттягиваемся, глядя в телевизор. Когда там очередной Зорро покрошит всех Плохих. Ты уж не подведи, родимый! Ты только стреляй, стреляй, стреляй!

Эх, господа-господа! Страшно далеки вы от жизни. И
от смерти, кстати сказать, тоже. За попаданием пули следует прекращение физиологических процессов. В жизни, не в кино. Там артист подрыгал ногами, и камера уехала. В жизни и на свинью страшно смотреть, когда забивают. Ноги тяжко раскорячены, железистый запах – с ног сшибает. А в глазах-то понимание... Бр-р-р!»

Сергей выключил телевизор и отложил «дистанционку». Встал с дивана. Потянулся и поймал себя на мысли, что вместо плодотворного поиска работы по «бегущей строке», опять час с лишним пялился на бессоновского «Леона». Остросюжетный, типа, фильм. В чем только остросюжетность? Сейчас уже в каждом фильме по пять-семь Плохих падает на одного Нашего. И остросюжетным это не считается. Хотя «Леон» ничего еще, какая-никакая смысловая линия есть.

Взглянул на листок с выписанными названиями фирм. Негусто. Конечно, искать филиал Микрософта в нашей глуши просто глупо. Путных фирм и на свете-то – раз-два и обчелся. Ладно, доверимся интуиции и переберем, что имеем. «Квинта-телеком», «Директ-плюс» – фу, какая пошлость. Да еще – «требуется программист без вредных привычек». Смешно просто. Fat-UMM – «работа квалифицированным программистам», просто и со вкусом. К тому же что-то мне подсказывает... Ну, конечно – фатум, судьба. Позвони, мол, судьба, типа! Если веришь...

В судьбу Сергей верил свято, несмотря на то, что получал от нее, в основном, пинки. Все просто – он был оптимистом. Только оптимист мог во времена рыночной экономики и повального маркетинга поступить не куда-нибудь, а на РТФ (радио-технический факультет). Который и закончил с красным дипломом. Чтобы потом уйти в риэлтеры – продавать квартиры, потом вернуться к «первой любви» – компьютерам, потом... В общем, безработный он теперь.

«Что имеем... Работа квалифицированным программистам – звучит заманчиво. Но сказано или очень много, или очень мало. Квалифицированный программист... под это определение и хакер подходит. А в хакеры нам не надо. Как-то... нечистоплотно все это. Да и слабость у нас есть – чтим мы УК РФ. Ладно, чего думать, звонить надо. Три-два-два... два-два-три...»

– СКТ Фат-ум, здравствуйте.

– Девушка, здравствуйте. Я по объявлению в «бегущей строке», по поводу работы...

– Да, мы набираем сотрудников в филиалы на местах. Ваши данные, пожалуйста.

– Хижняк Сергей Анатольевич,1977-й, высшее, Windows 98-ХР, 1С от ЧП до корпорации, И-нет...

– Достаточно. Завтра собеседование с десяти до двенадцати утра на Героев Гражданской, 16...

– Секундочку – запишу, десять утра, Героев Гражданской, 16, какой офис?

– Мы занимаем второй этаж. Пожалуйста, не опаздывайте.

– Да, конечно. До свиданья.

– Всего хорошего.

Ye-e-e. Надо верить, надо всегда верить – у фортуны есть не только спина. Интуиция, батенька, великая вещь. Итак, завтра. «Уи а зе чемпионс, май фре-енд...»

Завтра была среда.

Итак, вот и пришел он – этот день. И скоро придет этот час, стрелка на часах висит в районе девяти часов. Так, внешний вид. Пиджачок-то в пограничном возрасте, вот-вот из моды выйдет. Вот галстук, галстук – да. Всегда умел выбирать, не боясь странных сочетаний цветов. А может, напрасно это все – пиджак, галстук? Ну кому это надо, в самом-то деле?

Стоп. Тихо. И мысли даже такой не допускай. Ты – круче всех. Помни об этом, и – вперед. Еще доехать надо, время уже жмет.

Героев Гражданской,16.

«Ничего себе зданьице, наверное, приятно снимать здесь этаж. Ну куда, куда ты едешь, чучело?» Темно-синяя «шестерка» лихо задом подлетела к тротуару, едва не проехав Сергею по ногам.

– О, вот встреча! – из «шестерки» вдруг показалось очень знакомое лицо. «До боли, я бы сказал, знакомое». Андрей Голубев, однокурсник в прошлом. Если принять на веру теорию о том, что у каждого человека есть животное-прототип, то у Андрея это был пекинес. Такой же серьезный взгляд и готовность вот-вот вцепиться. Хотя, возможно, и вильнуть хвостом.

– Здравствуй, Андрей. Я тоже очень рад.

– Ну че, как сам-то? Да садись в машину...

– Андрей, я спешу... вообще – не представляешь как.

– Слушай, – это уже почти в спину. Сергей стремительно убегал к заветному зданию, – ты же в «компах» волокешь,
какую видео-карту взять, ну, чтобы нормальную... – а не виделись они года четыре. И вот он, оказывается, самый главный вопрос!

– Возьми дорогую. Все, пока, Андрей, опаздываю, извини. Давай, увидимся, – все-таки оторвавшись от озадаченного
однокашника, Сергей мельком взглянул на часы. Без четырех. «Правду говорят, точность – вежливость королей. А мне с моей и в министры не попасть. Ладно, пара минут есть».

«Ох уж этот мне Андрюха. Нет, нормальный парень вообще-то. Только не помню случая, чтобы он был кстати. Есть такие люди...» Даже мимолетного взгляда на часы хватило, чтобы понять – нехудо бы поторопиться. Однако, забегая вперед, скажем, что целая череда событий уже выстроилась в очередь, чтобы помешать нашему герою попасть в заветную фирму.

Событие первое. «Лех-ха».

И ведь вот оно, близко совсем, заветное крыльцо здания Героев Гражданской, 16, «фирма занимает весь второй этаж», вот оно уже...

– Лех-ха, – из павильона рядом вывалился какой-то препьяный субъект, протягивая Сергею руку. Обдавая запахом свежего коньячного перегара пополам с «орбитом». Без сахара, разумеется.

– Очень приятно, я спешу, извините...– не подавая руки в ответ, Сергей попытался обрулить субъекта справа. Но – скажем в скобках – субъект был раза в полтора больше нашего героя и одним полушагом снова перегородил ему дорогу.

– Представляешь, цветок не дала. Мне – серьезному человеку – и не дала. Да не за так, в долг. Я ей визитку даю, а она – ни в какую. Один, один какой-то занюханный цветок пожалела, – Лех-ха был безутешен.

– Извините, я в самом деле очень спешу... – и только старым баскетбольным финтом – показав рывок вправо, а уйдя влево – Сергею удалось вырваться от этого навязчивого любителя флоры.

Капля. Точнее, потек на рукаве пиджака. Издевательское карканье сверху.

– Ах ты ж... – юноша задрал голову и увидел самый конец схватки наглого ободранного кота и вороны, чье гнездо на высоком тополе тот лез разорять. Битва закончилась вничью. Кот успел дернуть из гнезда какой-то черный несуразный комок, но тут же был поражен несколькими ударами мощного клюва и перешел в оборону. Комок в процессе битвы попросту выпал у него из пасти. Еще какую-то секунду назад наш герой смотрел отстраненно на драку и брезгливо на кляксу на рукаве, а тут... Вороненок вдруг замедлился в полете. Если сначала он летел – ветка-вторая-третья, то теперь – ветка... вторая... третья... И стало даже видно, что падает он бестолково растопырив лапы-крылья. И совершенно еще не имеет понятия, что же это такое на самом деле – летать. Ветка... вторая... третья...Сергей спокойно выставил руку и поймал черный комок.

Вторая клякса – теперь уже в руке.

– Тьфу ты, пропасть... – не литературно, конечно, но так всегда ругалась бабуля, когда имела в виду что-то несуразно-противное. Вороненок в ответ пребольно клюнул Сергея в руку.

– Ах ты гад... – нет, ну, конечно, он любил животных. Абстрактно, как все мы. И совершенно не сталкивался с ними вблизи. Так что его можно понять. Довольно небрежно посадив гордую птицу на газон, он бросился скачками – через ступеньку, к цели этого утра. А может – и всей жизни.

Минута – тридцать две до звонка.

«В любом городе сразу можно понять – комфортно или нет живется его обитателям. – Ремарк. Все зависит от количества туалетов и... жриц любви, скажем так. А у нас? Где вот в этом долбаном здании М/Ж искать? Пардон, мадам... о, нон мадам, мадмуазель...» – влетев с разгона в коридор и озираясь в поисках туалета, Сергей буквально столкнулся с одной молодой особой. Одетой почти по-мужски.

«Вау, какой «прикид». Пиджачок, галстучек, прямо леди-джентльмен. Но как хитро все подогнано, приталено», – пропустив на повороте девушку вперед, наш герой шел теперь за ней сзади, ощущая свойственные молодым безработным программистам импульсы к особям противоположного пола. Девушка вдруг обернулась, видимо, импульсы были слишком уж явные.

«А вот взгляд-то у нас нехороший, да-а, нехороший. Тяжелый уж больно взгляд...» Незаметно для себя он, оказывается, поднялся на второй этаж, так и не найдя туалет. Да, в общем, и времени уже не было. Глянув на рукав – пятно он почти затер платком – Сергей с удивлением понял, что Особа шла туда же, куда и он. И, видимо, с той же целью. А второй этаж в это утро являл собой сборище самых разномастных кандидатов в программисты. Тоскливое предчувствие надвинулось мексиканским идолом, сурово улыбаясь каменными глазами без зрачков.

«Если это все кандидаты на мое место, то – кердык. Кто-то из нас не пройдет. Кто-то останется безработным. А с 1С у меня, между прочим, не очень. И эта лоховская вещь может ведь перевесить серьезные знания, нужные проггеру... А эти задохлики сплошь завернутые щас на экономике...» Кандидаты, действительно, за редким исключением были тощими и длинношеими, многие в очках. Так себе – новая поросль. Кроме той... Она, кстати, о чем-то тихо говорит с секретаршей. Тоже стильной штучкой. А когда двум стильным штучкам по дороге, они горы могут свернуть. Берегись тогда все остальные...»

На этом месте размышления Сергея прервал маленький, невзрачного вида человечек в очках. Очень похожий на ежа, ощетинившегося колючками. Одной ногой уже стоя в коридоре, он продолжал что-то раздраженно говорить сидящим в кабинете. Быстро закончив фразу, Еж прихлопнул за собой дверь и решительно направился к лестнице.

«Яблоко отобрали. Прямо с колючек сняли. С трудовой спины».

За ним из кабинета вышел средних лет господин – полная противоположность Ежу – высокий, чуть медлительный и с большим носом. В смешном галстуке, к тому же.

– Так, Лена, что у нас сегодня? – барственно вопросил он у секретарши.

– Сегодня двадцать семь, и вот еще молодой человек вошел последним, не представился. Тоже, видимо, сюда.

– Ясно. Нам нужно троих. Будьте любезны, вы... вы... и, пожалуй, вы, пройдите со мной.

Из всей массы претендентов, Босс выбрал одного «ботаника» с еврейскими чертами лица (только не подумайте чего, я не антисемит), судя по пушку на щеках – только что из школы. Юношу поплотнее с преданно-честным взглядом серых глаз. И наконец – Ту-самую-девицу. Выражение лица которой, правда, при виде Босса разительно изменилось. Из деловито-холодного оно стало романтически-влекущим. Плюс туманная улыбка.

Снова – не взяли.

Его не взяли, и что тут ранило больнее – трудно сказать. То ли, что пришлось тащиться на другой конец города, напялив ненавистный галстук. Да-да, в самом деле – имея вкус к галстукам, умея носить их – это тоже почти искусство, носить их Сергею было некуда. Отсюда – ненависть. Или то, что опять пришлось корчить из себя сметливого паренька, знающего где находится кнопка RESET, а остальное намеревающегося изучить в ближайшее время. А вернее всего то, что опять была растоптана надежда. На то, что где-то есть фирмы, которые ценят «мозги». Что «мозги» кому-то в этом долбаном бизнес-мире нужны. И каждая такая растоптанная надежда делает человека немножко неудачником. А когда их много, этих надежд? Такая мысль почему-то очень рассердила Сергея. К тому же терять здесь ему было совершенно нечего.

– И это всё?! – встав в позу римского трибуна, громко, на весь коридор, вопросил он. – И на это вот... – он потряс рукой, как бы не находя определения этому фарсу, – вот на это планировалось два часа с десяти до двенадцати?!

«Задохлики», как и он, не прошедшие отбор, нервно зашевелились. В их взглядах забрезжила надежда на отмщение. Большеносый, а он уже повернулся уйти в кабинет, удивленно оглянулся. Та-самая-девица посмотрела на Сергея, как на одушевленный предмет. А он продолжал громить...

– Это вот этим... – снова потряс рукой, оказывается, эффектный жест, – этим выявляются лучшие головы для работы в компьютерном бизнесе?! Вот этим, так называемым, тестом-собеседованием?! Да кастинг на порнофильмы и то дольше идет!

И это была точка. Жирная черная точка.

Кандидаты трепетали в волнении. Не роптали, конечно, ропот в наше время вызвать гораздо труднее, чем в октябре 1917-го. Но нервничали явно. Девица – она, оказывается, похожа на миледи из «Трех мушкетеров» – смотрела уже с явным интересом. Большеносый снисходительно улыбнулся и бросил:

– Вы тоже... приняты.

Так Сергей стал штатным программистом.

 

II

93-й день.

Для Кузьмина Александра Викторовича сегодня – 93-й день. Странно, будильник как звонил в первый день – противно и нудно, так и сейчас звонит. Нисколько не приятнее. Ну никак не прививается ему энтузиазм честного труженика. А может, все встающие по будильнику делают это с отвращением?

Иэ-эх, от судьбы не уйдешь, все одно – вставать. И как это раньше на «скорой» он подскакивал ванькой-встанькой в любое время суток? Пристегнуть «ногу», культя что-то отекла, много чаю, видно, вечером выпил. А что еще делать одинокому мужчине долгими осенними вечерами? То-то и есть, что чаи гонять.

Из зеркала в ванной на него глянуло лицо чеховского врача. Короткая седая бородка, не мешало бы немного подбрить. Чуть набрякшие веки, ох уж этот чай. Нос среднерусского типа, не «картошкой», а чуть поменьше. Глаза и нос не красные, что важно. Почти здоровый вид почти не ленивого врача. Бывшего врача. «Да-с, милостивый государь, 93-й день».

Поразительно неуютно по утрам на кухне. Как-то удручающе действуют светлые пятна на обоях, там, где был гарнитур. Хотя гарнитур – громко сказано, просто такие шкафчики. Клара забрала, уходя. Также забрала сына Витьку, стиральную машину и часть его, Кузьмина, жизни. Теперь то место в душе, где была эта часть, болела фантомной болью. Почти как отсутствующая нога. У любого брака ведь два конца – развод или смерть. И неизвестно, что еще хуже.

Чай и бутерброды. Тот же чай, те же бутерброды. Только раньше – с женой – они были гораздо вкуснее. Но... Важно во всем видеть систему. Можно ведь вполне обойтись и без этого ритуала по утрам. Перехватить чего-нибудь по дороге на работу, всухомятку. Только сейчас ему нужна система, его опора в этом мире. И пусть тот же чай в тысячный раз – противен и горек, в самой этой противности есть что-то сцепляющее с жизнью. Чувствуешь – гадость, ах, какая гадость, значит, жив.

– Здравствуйте, Анна Сергеевна! – дворничиха с утра сражается с опавшими листьями. С переменным, надо сказать, успехом.

– И вам доброго здоровья, – Анна Сергеевна охотно перестала мести, приготовившись поболтать о том, о сем. Видимо, последний собеседник проходил уже давно. – Вот ведь погода-то!

Но Кузьмин, не останавливаясь, ковылял мимо, впрочем, приветливо улыбаясь.

– Да, подбросило вам работы, – железный график – 17 минут до остановки. Отступать от него нельзя.

– Да это чего еще! Вот года четыре тому, от была осень – слякоть, дожди бесперечь, денег не платют. Ужас какой-то... – у всех людей есть любимая тема, на которую они могут говорить часами. У тети Ани таких тем было множество.

– Вы извините, меня пациенты ждут, – вот тут доктор Кузьмин врал. Уже больше трех месяцев его ждали не пациенты, а такие же бедолаги-пенсионеры, как Анна Сергеевна. Приходящие в аптечный киоск, где он сидел продавцом, за дешевыми каплями и, хоть небольшим, но все-таки человеческим вниманием.

– Да-да, конешно, работы вам сейчас, Лексан Викторыч, тоже невпроворот – осень. Все болячки у людей наружу прут. Ну, всего вам... – это она уже ему в спину. Суровая
65-летняя дворничиха являла собой уникальный случай в мировой медицинской практике. Работая в любую погоду с раннего утра метлой и лопатой, она никогда не спрашивала у Кузьмина советов – как что лечить, имела до сих пор все (!) свои зубы и, похоже, даже насморком никогда не страдала. Дай-то ей Бог!

Доктор Кузьмин шагал с размеренностью и четкостью метронома, это тоже было частью системы. Шагал, переваливаясь с протеза на здоровую ногу, и невольно любовался осенью. Как она трагически снова заламывала руки, полагая, что умирание и тлен – навсегда. Конечно, этим траве и листьям уже не увидеть лета. Как же спокойно и умиротворенно они уходят! Люди так не могут, людям смерть дика и страшна. А еще страшнее, что вот эти – другие люди, сидящие рядом, и стакан воды, стоящий на тумбочке, и засохший цветок в вазе – все это останется, а их не будет. Да, началось все с красот осени, а закончилось как всегда. «Никак не могу привыкнуть, что я уже не доктор. Осень-осень, «унылая пора – очей очарованье...» Когда по утрам не хочется на работу, а по вечерам – домой, начинаешь замечать то, что в промежутке. От работы к дому».

Вот и остановка. Непросто ковылять по грязи на одной-то ноге, ох, непросто. Тетка со знакомым лицом продает свежие сплетни, лежащие на скамье под полиэтиленом.

– Газету не забыли купить? – спросила сердито. «Взрослые ведь люди, а как дети, ей-богу. Не напомнишь – и забудут ведь, точно».

Купил, конечно. Как не купить, ведь и это тоже – часть системы. И чего только не навидаешься, путешествуя по российским городам и весям! Я, конечно же, не имею в виду архитектуру. Тут еще долго тов. Хрущева будут поминать добрым словом. Просто каждый Город, городок и поселок имеет свои какие-то небольшие особенности, характерные только для него. Особенностью нашего Города были и есть очереди к маршрутным такси. Причем, такси еще может и не быть, а очередь уже есть. Стоит такая людская змейка перпендикулярно дороге. Подошел, занял очередь. Окутанная запахом непереваренного бензина, подошла маршрутная «Газель». Ядовито-желтого цвета. Очередь слегка колыхнулась, и этого «слегка» хватило, чтобы очаровательно-предприимчивая студентка просочилась вперед Кузьмина. Ну просочилась и просочилась. Бывает. Подошла ее очередь. Оборачивается с милой улыбкой:

– Пропустите вон ту девушку. Я за нее заплатила.

Сзади прошмыгнула еще одна «сикалка» и заняла послед-
нее свободное место. Кузьмин быстро, не дожидаясь пока «Газель» уедет, отошел от очереди. Почувствовав колючий комок где-то над бронхами, а также жгучее желание, прямо потребность, обматерить обеих девиц. Спешащих за знаниями. Был у них санитар Витюня, матерился неподражаемо. Вот уж он-то нашел бы подходящие к случаю слова и обороты. Нормальному же человеку это совершенно не к лицу. Не-ет. Если он, конечно, на самом деле нормальный человек. Адекватно на все реагирующий. Умеющий владеть собой в любой ситуации.

Приехал, в итоге, пятнадцать минут одиннадцатого. К его ларьку уже выстроилась небольшая очередь. Видно, чтобы доказать себе, что настроение совсем не испортилось, Кузьмин решил пошутить.

– Можно, я только пластырь куплю, – обратился он к старухе, закрывавшей собой вход, делая характерное движение лезущего без очереди хама.

– Мне тоже только пластырь, – старуха, не глядя, парировала наглый выпад и придвинулась вплотную к двери.

– Ой, да пропусти, кто лекарствы-то отпускать будет! – это остальные пенсионерки. Кто-то из них, похоже, знал Кузьмина в лицо. Так ему удалось проникнуть на рабочее место. Ну, конечно, бабка наврала, не нужен ей был никакой пластырь. А нужны были таблетки от стенокардии, из недорогих, и покалякать о здоровье.

Ни одного. И с кого только киношники рисуют эти образы – седовласый(-ая), с хитринкой во взгляде, с благородной осанкой, старичок (старушка), говорящие сплошными афоризмами. Нет таких. Старость приходит, а где же, позвольте спросить, мудрость? Что-то запаздывает. Но тут, как всегда, проснулся внутренний голос: «Кхм-кхм, я извиняюсь, что вмешиваюсь, думаете вы в их годы лучше будете? Сомневаюсь. Более того, вам еще и невроз обеспечен. Подсознание только первую половину жизни – копит, потом отдает. Так что не особо тут...» Вот так. За весь день только... несколько, мало, в общем, молодых лиц. Молодым родителям – капли от живота ребенку. Какому-то нервному юноше в прыщах – презервативы. Молодой изнуренной женщине – витаминный комплекс. Остальной контингент – бабки/дедки. Наслушаются по радио рекламы и идут за «Чернегой» какой-нибудь. Один за одним. Потом в той же последовательности – обратно, не помогает. Кто бы сомневался. Да... 93-й день.

Вечером неожиданно для себя Кузьмин выбился из систе-
мы. Зашел в кафетерий недалеко от дома. Взял чай с пирожным «Муравьиная горка». Чай из пакетика – горький, «горка»
сухая. Три столика вдоль стены в ряд. Он сидел за вторым, за третьим примостился какой-то студент, скромно одетый, но с дорогим «мобильником». Пил студент кофе. Растворимый, из такого же, как у Кузьмина, коричневого одноразового стаканчика.

«Ты-то что здесь делаешь? Тебе бы с девчонкой какой-нибудь в кино сидеть. Или куда вы там сейчас ходите – в клубе. Веселился бы, пока молодой. Гуадеамус игитур... Тоже одинокий, на лице написано».

Он попытался отвлечься от студента и сосредоточиться на какой-то серьезной мысли. Не зря же он отпустил сегодня вожжи системы. Вот сейчас бы самое время понять, что с ним происходит. Все философы делали свои умозаключения в одиночестве. Все великие... Но мысли не приходили. Видимо, философы обладали еще какой-то степенью свободы. «А я? – подумал Кузьмин. – Ведь все признаки свободы налицо. Захочу, даже на работу завтра... просплю», – все-таки он не подумал «не пойду». Это было бы, все-таки, неправдой. Да и без этого он все равно – вот такой, предоставленный сам себе – не был свободен. Удивительным образом семья и куча обязанностей предполагали больше свободы, чем было у него сейчас.

Чай горький.

«Муравейник» сухой. Да и вообще это не муравейник, пародия какая-то.

Студент допил свой кофе, кому-то дописал SMS, получил «доставку» и ушел, грустно вздохнув. Мир вокруг Кузьмина сузился до размера двух пограничных столиков. Спереди и сзади.

93-й день. Завтра будет 94-й.

 

III

«Да-а-а...»

Сергей, теперь уже полноценный штатный программист, вяло перебирал случившиеся с ним за последнее время события. Взяли на работу – хорошо. Офис, как уже упоминалось, прохладный и чистый. Вставать надо ни свет ни заря – плохо. И мчаться на «маршрутке» через полгорода к месту работы. Питаться на обед, опять же, чем придется. Нередко пресловутой «китайчанкой». Да и сама работа серьезно отличалась от того, чем должен заниматься программер в его – Сергея – представлении. Вместо установки клиентам нового программного обеспечения или на худой конец починки старого, они целыми днями должны были висеть в Сети. Разглядывая сайты местных Пупковых-магнатов, записывая их плюсы-минусы. Пупковы же, в большинстве своем, не представляли, что значит в наше время грамотно сделанная страница. Предпочитая, по-старинке, вбухивать деньги в плакатную живопись гигантских размеров. Сайты их были однообразными и скучными, изюминки не было ни в одном.

А за окном... Еще каких-то пару недель назад здесь было лето. Лето – это «рваный монтаж».

Асфальт – горячий...

Ветер – горячий...

Воды, воды...

О, какие ноги!..

Ночь – прохлада...

Девушка...

Здесь пахнет алкоголем.

Пить, курить...

...брошу. Завтра.

Утомительное это дело – лето в большом городе. И вдруг все исчезло. Лето обрушилось за горизонт. Асфальт перестал быть обжигающим, бензин – таким вонючим, прохлада – несбыточной. Солнце стало усталым и тихим, а город – домашним и пыльным. М-да, осень...

За окном была осень. А места у окна-то Сергею, между прочим, не досталось. Первый день их Большеносый Босс, которого на самом деле звали Виталием Сергеевичем Соколовым, начал с расстановки персонала. Рассадки, если быть точным.

– Занимайте свои места, – гостеприимно распахивая дверь в кабинет, предложил он. Четыре абсолютно одинаковых машины на четырех абсолютно одинаковых столах. «Оперативно работают, собирались брать троих, а «компа» уже четыре», – подумал наш герой и бухнулся за стол прямо посереди-
не кабинета. Путь к окну все равно был отрезан Задохли-
ком. Последний, как и предсказывалось, осторожно сел у окна. Преданный, похоже, был в полной растерянности и явно предо-
ставлял право выбора даме. Наиболее странно повела себя, кстати, именно она. Взглянув на Сергея с явным неудовольствием, вопросила:

– Молодой человек, вы именно здесь хотите сидеть?

Скрыв недоумение («вот не думал, что кто-то еще позарится на такое дурацкое место»), наш юноша ответил:

– Да, только я собирался не сидеть здесь, а работать, – и все это с такой отечески-обольстительной интонацией... Но пуля, летевшая – минимум – в «девятку», по какой-то необъяснимой причине сорвалась с траектории и сгинула в «молоке». Хотя, почему необъяснимой? Этот взгляд отбивал и не такие пули.

«Кх-м, несгибаемая девушка...»

Уже какое-то время спустя новоиспеченные сотрудники узнали, что это был хитрый психологический тест, придуманный Ежом. Им на погибель. Ежа, кстати, звали Валерием Владимировичем. Так вот – тест. Задохлик, забегая вперед, скажем, что он носил гордое имя Данила, занявший самое выгодное в плане разгильдяйства место, был тут же разоблачен. «Попал» также и Преданный, звали его Сергеем, как и нашего героя. Открывающаяся дверь почти полностью закрывала его стол. А значит и Сергей-2, и Данила могли без потерь уйти с порносайта до опасного приближения ББ к их столу. Выгоднее всех – на всеобщем обозрении уселся наш герой. И, больше того, сознательный выбор такого места означал, что ему нечего скрывать. А это весьма похвально. Впрочем, наша Мисс Тяжелый Взгляд, оказавшаяся Натальей, тоже не прогадала. Входящий в кабинет мог сразу лицезреть ее романтический профиль и лишь потом видел вкалывающих под палящим солнцем негров. Шутка. Про негров.

«И потянулись серые будни». Какая замечательная фраза-клише! Редкий автор удержится от искушения воткнуть куда-нибудь такую прекрасную мысль. А между тем – будни были именно серыми. То ли осеннее настроение сказывалось, то ли беспредметность их работы. Хотя по работе-то как раз они должны были регулярно отчитываться.

Утро. Открывается дверь. На пороге – ББ в очередном аляповатом галстуке.

– Ну-с, господа и дамы, что мы наработали за истекшие сутки? – в его произношении «господа и дамы» звучало обвинительно, как у какого-нибудь красного комиссара. – Наташа...

– Да, Виталий Сергеевич, – романтически-интригующая улыбка. Кто бы мог подумать!

– Зайдите в мой кабинет.

Заметим в скобках, что чаще и охотнее всего ББ проверял наработки именно у Натальи. Что безусловно характеризовало его как вполне нормального человека. Все остальное в нем было от жуткого зануды. Просто – жуткого.

Еж, по паспорту Валерий Владимирович Ефремов, появлялся в конторе крайне редко, но до чрезвычайности метко.

Утро (и снова...). Открывается дверь. На пороге – Данила в образе загнанного марафонца. Буквально – на губах пена, ноги полусогнуты, во взгляде – легкое безумие пополам с волей к победе. Еж стоит у его стола, задумчиво «кликая» одним пальцем по клавиатуре. На часах восемь минут девятого.

– Валерий Владимирович, на Челюскина пробка, бежал четыре остановки...

– Пробка, – Еж, словно сомнамбула, задумчиво повторяет понравившееся слово.– Пробка...

Сергей незаметно от него подносит руку с вытянутым указательным и оттопыренным большими пальцами к виску. «Гуд бай, эврибади...»

– Так не надо было бежать. Шел бы спокойно. К обеду, глядишь, добрел бы, – в глазах Ежа сосуды наливаются красным.

– Валерий Владимирович, я...

– Никакие оправдания не принимаются!

(Трах-тарарах-тах-тах!!!)

– ...

– Мешают пробки на дорогах, езди в метро!

– Так не прорыли его еще, Вале...

– Да его еще, может, десять лет не пророют, – выделенной разрушительной энергии хватило бы на пять Ежей. – Работа фирмы не должна зависеть от того, что в городе не прорыто метро! Непрофессионал!

В кулуарах поговаривали, что дедушка Ежа, будучи в Советской России министром пороховой промышленности, засекал лошадь насмерть кнутом. Наследственность – упрямая вещь.

А что же наши ОМ? Для начала они, как это принято в туповатых американских фильмах, постарались украсить свои столы приятными личными мелочами. Данила поставил на стол фото Евгения Касперского в деревянной рамке. «Мой кумир», – говорил он, любовно протирая его рукавом. Под скептическими взглядами коллег. У Натальи тоже стояло на столе чье-то фото, но никто не знал, чье. Она не демонстрировала, а спрашивать в наше неспокойное время не принято. Сергей-2 рядом с черной китайской кружкой всегда ставил простую алюминиевую сахарницу, образца середины 70-х. «От бабушки осталась», – грустно поведал он. От бабушки так от бабушки. Круче всех опять оказался наш герой. На его столе на проволочной подставке красовалась модель штурмовика ИЛ-2. Грозная машина, известная своей феноменальной живучестью, была раскрашена в стиле «реалити»: пробоины в крыльях и фюзеляже, закопченный огнем хвост, звездочки по числу размолоченных фашистских колонн. Проволочная подставка была замечательна тем, что позволяла придавать ИЛу разные углы полета. Что Сергей и делал, в зависимости от настроения. Мрачными дождливыми днями штурмовик круто пикировал, в солнечные – с виражом уходил вверх.

Когда же это началось? Сейчас уже трудно сказать. Еще труднее вспомнить – с чего. Может быть... да нет. Вряд ли. Или... В общем, нашему герою зачем-то понадобился маркер-выделитель. А надо сказать, на столе его всегда царил художественный беспорядок. Или, попросту – бардак. Степлеры-ручки-карандаши-бумага представляли такую дикую мешанину, что... в общем, у ББ не было слов. Зато, как говорил Сергей: «Сам я всегда найду то, что нужно в данный момент». Так было во все дни, кроме понедельника. Итак, это началось в понедельник.

– О-о-о, я не верю в это! Ай кэнт били вит! Опя-ять! Света, ну зачем вы... Ну ведь так все у меня было тут... Как можно вообще вот так вот... запросто... Это же как в чужую жизнь влезть мимоходом...

– Нет, Сергей, и это вместо «спасибо»! Да у тебя же ужас что здесь творилось! Да я только немного навела здесь порядок, тут половину выбросить надо...

А все дело было в том, что в понедельник Света – техничка, мывшая пол, и неизвестно за что полюбившая нашего героя – наводила ему на столе образцовый порядок.

– ...Хоть денек за нормальным столом поработаешь!

И целый день Сергей, как рыба выброшенная на берег, беспомощно перебирал руками (в случае рыбы – это плавники), не находя ни-че-го из своих вещей. «Нужных в данный момент».

– Нет, ну я не могу так! Тут вот наработки мои были, сейчас ББ придет, что я ему скажу? «Извините, уважаемый Вoss, мне Света тут порядок навела. Приходите через недельку».

Тут наш герой, конечно, преувеличивал. Уже к вечеру понедельника ему удавалось вернуть стол в привычный вид. Радующего глаз бардака.

– Да к вечеру будет такой же беспорядок! И чтобы я хоть раз еще... Сколько раз я зарекалась, Сергей... Но теперь – все...

В этом месте Света обычно обижалась и до конца недели ничего не трогала. В следующий понедельник все повторялось сначала. Коллеги-очевидцы в таких случаях деликатно отмалчивались, зная по опыту, что на чьей бы стороне они не выступили, виноватыми все равно быть им.

Ну так вот. Что-то там где-то там на каком-то сайте оч-чень заинтересовало нашего юношу, и в своих заметках он решил это «что-то» выделить. Маркером. Хлоп рукой по столу, не глядя, а маркера нет. То есть – вообще нет, и где искать – неизвестно. Он даже заерзал на стуле от нетерпения, вскинул руку вверх, щелкая пальцами.

– Полцарства за маркер! – отчаянная попытка, что и говорить. Тем более, что полцарства у Сергея, конечно, не было... В следующую секунду он почувствовал чье-то присутствие рядом. Чье-то очень сильное биополе. И – оторвав глаза от монитора, едва не столкнулся лбом... Если читатель мужчина, если он достаточно молод или хотя бы таковым был, он поймет легкий столбняк, охвативший нашего героя. Серо-бежевые
глаза Натальи, совсем близко. «Опасная у вас манера общения, мада... мадмуа...»

– Маркер, – какими низкими бывают женские голоса!

– Спасибо. Забавные вещи тут нахожу...

Но она уже вернулась за свой стол, и видно было, что... Глубоко, в общем, фиолетово ей – кто там что находит.

В следующий раз, ближе к концу месяца, в коллективе ОМ зашел разговор на объединяющую тему.

– Эх, скорей бы денег дали. А то работаешь тут, работаешь... Интересно, сколько будет бонусная проплата? – все это Данила произнес, лениво растягивая слова.

– «Рублей» бы тридцать неплохо было бы... – мечтательно посмотрел в потолок Сергей-2.

– Тридцать «рублей» – примерно «штука» баксов. По европейским меркам – ниже средней зарплаты, – Данила любил щеголять познаниями в области экономики и финансов.

– Еще бы начальство было настроено на европейский лад, – Сергей-2 был сторонником осторожных прогнозов.

Скажем по секрету, на «штукарь» баксов не нарабатывали ни тот, ни другой. Судя по вороватым лицам, половину, а то и больше рабочего времени оба проводили, общаясь в «аське». Или же шлифуя навыки в раскладывании пасьянсов. Наш герой, конечно, не озвучивал свои наблюдения перед начальством, да того и не требовалось. После визитов к ББ оба возвращались красные, как вареные раки. Нет, вру, Сергей-2 красный, а Данила – зеленовато-бледный. Но так уж у нас в стране принято, наработал – не наработал, а получать – вынь да положь.

– «Тогда, милый Шура, нам с вами не по дороге. Мне для счастья нужно 500 тысяч. Причем, желательно сразу», – совершенно автоматически процитировал Сергей.

– «А может, все-таки, возьмете частями?» – Наталья до этого не участвовала в разговоре.

– «Я бы взял частями...», – расшалившись, наш герой глянул на нее и чуть не поперхнулся. Те же пепельно-серые глаза смотрели так... Гарпун, которым в стародавние времена били китов, весил наверняка меньше. – «...Но мне нужно сразу», – все таки нашел он силы продолжить. Уже в пустоту. И так было во всем. Если она к чему-то проявляла хоть малейший интерес, на любое встречное движение следовал удар. Словом ли, взглядом – удар. Люди для нее были, словно в другом измерении. В итоге младшие научные сотрудники вообще не рисковали обнаруживать свое присутствие. И лишь Сергей время от времени «подбрасывал соломинки под этот бульдозер». Определение Сергея-2, сделанное в отсутствии Натальи. В такие моменты – «подбрасывания соломинок» – ИЛ-2 всегда стоял на одном крыле.

Парадокс был в том, что все это мало-помалу раззадоривало нашего героя. И неизвестно, что бы еще он предпринял, если б однажды не увидел, как Наталью со стоянки перед их зданием забирает серебристый джип. Внушительных размеров.

«Понятно. И здесь – деньги. Большие деньги, они, как известно, не оставляют места чувствам. «Ай воз бо-он ту ло-ов ю. Вэн э-эврисин куд би оф май ха-ат...»

 

IV

107-й день.

Грязь.

С неба сеет мелкий серый дождик. Поливая эту землю, что, похоже, вообще никогда не бывает твердой. Всегда она представляет собой жидкое месиво.

Мерзко.

Кузьмин шел, а вернее сказать – брел по улице... не важно какой в середине рабочего дня. Из чего следовал неизбежный вывод, что с работы он ушел.

Ушел. 107-й день.

Над ним угрюмо нависали дома XIX-го века. Раньше он бы радовался их спокойной архитектуре, на которой глаз отдыхает от всех этих урбанистических шедевров, будь то балаганный шатер гипермаркета или многоэтажная «элитка» с вертолетной площадкой на крыше. Раньше... Сейчас и они не радовали, в общем. Подслеповато глядели окнами ему в спину, словно безнадежно больные старики, взгляд которых уже над временем. Да и вообще, надо всем.

Безнадежно.

Он отметил, что на улицах, несмотря на самое рабочее время, довольно много народа. Он совсем отвык от города днем. Даже еще раньше, чем стал «аптекарем», как иногда называл сам себя с грустным юмором. Из окна «скорой» город выглядит совсем иначе. И все люди – по ту сторону. А по эту – ты и какой-то еще неведомый человек, к которому ты едешь, иногда даже на «красный». Ехал. А если идти, оказывается, в городе очень много людей.

– Слушай, я тут качнул себе...

– Э-э, дура, это уже старое. Я уже три дня, как скинул...

– Да ладно, реальная вещь. Сбрось мне...

Стайка подростков, что-то весело гомонящая о скачанных рингтонах для мобил, прошла навстречу. Один из них, вроде бы посторонясь, но не до конца, довольно чувствительно задел Кузьмина.

«Не стоит обращать внимания. Они молоды, глупы, подвержены возрастным депрессиям. Депрессиям?! Ха-ха, вы сказали «депрессиям», коллега? Да эти изменения гормонального фона через пять минут дадут им эйфорию. «Депрессия»!  Да, в чем-то вы правы. В одном, если быть точным. Их де-
прессия не смертельна, ну может, только в одном случае из тысячи. А вот когда взрослый, трезвомыслящий вроде бы человек впадает в... не люблю, кстати, это слово... доходит до какого-то угла... Вот это опасно. Да еще эта осень. Время, когда принято стреляться и пить снотворное лошадиными дозами...»

107-й день. Закурить. Одна сигарета в час. По системе. Раньше было, конечно, чаще. Вообще, как попало было раньше. Как русский человек рассуждает: хорошо тебе – покури, плохо – с горя курни, делать нечего – нет способа лучше. Когда «старая гвардия потихоньку ушла со «скорой», а она почти вся курила, Санчес, как называл его санитар Витюня, стал вдруг одним из немногих курящих. И, соответственно, Александром Викторовичем. Теперь уже он был в глазах молодой поросли «старой гвардией». И только Витюня все так же называл его Санчесом. Да-да, Витюня, загадочная душа, несмотря на свою алкоголическую сущность, бредил когда-то Кубой и до сих пор еще мог запросто час петь революционные песни на испанском. Да... В комнате ожидания вызовов курил теперь один Кузьмин, настежь распахнув фрамугу. Так было и в тот день. Молодежь весело галдела на кухне. Кузьмин курил и наслаждался ничегонеделаньем. Хотя оно уже начинало тяготить. Уж лучше бы... так, где-то раз в час-полтора съездить... К какому-нибудь пенсионеру-страдальцу. Уж лучше бы съездить.

– Вторая бригада, на выход, – пробубнил из-под потолка динамик громкой связи. Ну вот, чего-то пришло. Да оно и хорошо. Сидеть – все равно всю смену не высидишь.

Что же это вспомнилось вдруг? А-а, все просто. Это же тот перекресток. Угол улицы им. Французского революционера и главного проспекта Города. Он еще удивленно посмотрел тогда на адрес в талоне. Угол улиц... Может, авария, еще подумал.

Но это была не авария. Полусгоревший «Лендкрузер-100» казался огромным. В мире, где отсутствуют полутона, вещь, еще недавно бывшая роскошной, но ставшая рухлядью, смотрится особенно уродливо. И запах... Коротко стриженные люди, с какой-то общей печатью на лице, поднесли к их бело-красному «Соболю» что-то. Через секунду это что-то истошно, страшно закричало, перекрывая шум машин, и стало кем-то. Вот надолго ли.

– Да, блин, повезло Михалычу, подрывник неопытный попался... Если бы под бак заложил...

«Значит, теперь это называется повезло...»

Сейчас очень трудно поверить, что когда-то этот... да, точно, вот этот уголок, вот еще кафе «Марина», это здесь – был островком небытия в кипучей жизни Города. Город обтекал его, не прекращая жить, двигаться, кипеть. Но это был островок. Сгоревший «Крузер», их «скорая» и метра три в радиусе.

Страх.

Они заставили его испытать СТРАХ. Причем, никаких угроз произнесено не было. Никакой ругани. Ничего. Только один подошел со стороны, в неизмазанном сажей костюме.

– Док. Он выживет.

Именно так. Утверждение, а не вопрос. Четыре лица со следами сажи, одно чистое. И Нечто, продолжающее издавать нечеловеческий вопль. Лица – и не лица. Он мог бы в три минуты рассказать им теорию ожогов кожных покровов, мышечной ткани, костей, наконец. Аргументировано доказать, что при поражении 70% тела ожогом второй-третьей степени уже не живут в принципе. Даже если сейчас, прямо сейчас – минуя дорогу – его положить в стерильную палату Ожогового центра, еще большой вопрос – вытащат ли там. А там умеют лечить ожоги, и техника у них есть... Все это было бы бес-смыс-лен-но. Это не лица, его окружали глаза бессмысленной злой Силы. Их Нечто все равно умрет, а те секунды, что остались ему в этом мире, это такая страшная пытка, что жизнью их не назовешь. Но они готовы требовать от доктора чуда ценой его, доктора, жизни. И не остановятся перед тем, чтобы отнять ее. Это он особенно остро понял в тот момент.

Машина. Все эти мысли, все это у него в голове как бы не успевало за происходящим на самом деле. Они, оказывается, уже вовсю неслись по главному проспекту города, пугая сиреной зазевавшихся пенсионеров.

– ...твою кобылу, ну хоть одну бы, хоть одну! – Витюня пытается найти у Нечто вену, чтобы поставить систему и везде натыкается на обгоревшее месиво. – Хоть одну бы вену, и как ты не преставился-то еще, ...тебе в печенку!

Кузьмин, оказывается, тупо сидит перед своим чемоданчиком, держа в руках приличных размеров шприц. В чемоданчике – сломанные ампулы морфия. Лучшее средство от отека легких. Единственное средство. Со времен, когда Булгаков был доктором, ничего не изменилось. Ему, Кузьмину, не нужна вена. Можно и внутримышечно. Он вгоняет свой морфий.

– Санчес, давай я ему под язык поставлю, все равно рот все время открыт. Нарки так делают, когда вены прячутся. А?

– Тихо. Сейчас... катетер в подключичную... и все нормально...

– Вот, ...твою бабушку конем, и чо я сам... – Витюня подсоединяет систему к катетеру и почти поет: – Сейча-ас, сейчас мы тебя...

«Тяни, тяни, хоть какой, но до приемного покоя дотяни. Они – в приемном – не видели этих лиц. Ты, главное, до них продержись...»

И до сих пор, стоит только Кузьмину вспомнить все это, во рту появляется мерзкий, приторно-железистый привкус. Вкус страха. Они с Витюней тогда совершили невозможное (высокопарная фраза, но здесь к месту) – сдали Нечто живым в приемный покой. И братки, а они все это время ехали сзади на «Глендвагене», исчезли из жизни Кузьмина. Но все равно вспоминать это ему было мерзко. До тошноты мерзко.

Главный городской проспект вдруг раздался вширь, обнажив памятник Великому полководцу и – за ним – главный городской храм. Предаваясь воспоминаниям, Кузьмин отмахал три четверти Проспекта и не заметил как. Памятник Великому полководцу выдавал в нем любителя комфорта и домашнего уюта. Несвойственных, вообще-то, воякам качеств. Вообще, вот Лев Толстой, к примеру, считал, что для военачальника Величие – обстоятельство места и времени. Попал куда надо, когда надо – вот и прославился.

Храм.

Кузьмин открыл огромные двери и оказался внутри. Изо-
гнутый подковой, храм и снаружи выглядел внушительно со своими колоннами темного мрамора и позолоченным фронтоном. Внутри же был настолько громаден, что казался продолжением улицы, только под крышей. От входа до алтаря идти целую вечность. Темный мрамор пола, темные с золотом колонны. Отделано с варварской роскошью. Неудачная цитата. Откуда у варваров роскошь?

Хор.

Он возник откуда-то сзади и взлетел к сводам, высоко... Высоко. В начале своей траектории полета звук как бы подхватил Кузьмина... Но – нет. К потолку поднять не смог. Слишком тяжелой стала душа доктора. А ведь когда-то... Когда-то ему было гораздо хуже. Он тогда, помнится, только-только учился ходить на протезе, и это было неудобно, страшно неудобно. Упрямый пластик не мог и на сотую долю заменить живую ногу. И временами Кузьмину хотелось рыдать, настолько тяжело было понимание. Понимание того, что он потерял. Он извел тогда всю семью нелепыми, справедливыми на первый взгляд, но все же нелепыми придирками. Под которыми прятал свое неприятие ТАКОЙ жизни. Тут все разом пришло: и то, что по работе не продвигался, считал главным свое умение определить, как и чем спасать вот именно этого больного. Который иногда и сам не знал, где и что болит и от чего его спасать. И впадал в кому. А ведь будь он даже просто участковым терапевтом, и для него бы ничего не кончилось. Ну и что, что нет ноги? Сиди себе на приеме, не вставая. Нужны-то в основном что глаза/уши, мозг, руки. Ноги почти никогда. А врач «скорой» не может без ног. Вот когда ему пригодилось умение пить медицинский спирт. Зачастую даже разведенный не в «золотой» пропорции. Той, что подарил миру Д.И.Менделеев.

Днем. Один.

Жена на работе, Витька в школе. Выпить грамм триста, чтобы притупилась боль внутри и снаружи. Потом бродить, почему-то один он не мог сидеть дома. Даже выпив. И отправлялся бродить, ценой саднящей и временами стертой в кровь культи. Отдыхая иногда в метро, иногда на лавочке в каком-нибудь парке. Остаток спирта брал с собой в мягком контейнере, что используется для переливания крови. Удобно, лежит этот контейнер себе, приняв форму кармана. Достал украдкой, отпил. И бродить.

Хор за спиной медленно растворился в полумраке. Исчез. Кузьмин подошел к большому столу, стоявшему при входе, купил у печальной женщины тоненькую свечку. Нужно поставить. Только вот кому? Святых он почти не знал. Знал только Николая, Ксению и еще пару. Где-то о ком-то вычитал: «Обычный человек, со своей слабенькой верой...» Вот и все мы так. Вроде верить хотим, а святых не знаем. Поставлю Богородице. Чтобы всем – здоровья. Витьке, жене...

То, что Клара уйдет, он понял почти сразу. Она была из того разряда людей, с которыми хорошо, когда все хорошо. Обвинять ее в том, что она такая, было бы просто глупо. Бывший доктор пил, наверное, еще и от этого. И, по-видимому, его красные глаза, и нетвердый хромой шаг по вечерам только укрепляли ее в решении уйти. То есть – замкнутый круг. Один из девяти, какой, интересно? И вот так вот, раскачиваясь, будто матрос после четырех месяцев в море, Кузьмин однажды выбрел на небольшой окраинный храм. Встал на паперти, не решаясь войти. Пьян к тому времени он был уже изрядно. Как говорил Витюня: «Плотно на кочерге». Нищие, собиравшие свой урожай, неприветливо косились на него, пытаясь распознать, кого принесла нелегкая – конкурента или просто рабочего забулдыгу. Судя по одежде, на конкурента не похож, а вот запах и походка... В храме шла какая-то праздничная служба. И, странное дело, слыша сквозь дверь только обрывки хора, чувствуя слабенький запах ладана, стоя среди этих алчных калек и убогих... Что изменилось, что могло вообще измениться в его жизни в эти секунды? Ничего. Жена одной ногой за порогом, сын шарахается от пьяного папы, работы нет, что еще? Все так же. Но почувствовал он вдруг вселенскую благодать! Тем более странную, что без причины. Все, все было в его жизни плохо, а ему было хорошо. Словно что-то где-то на генном уровне поднялось-проснулось... Сколько раз потом он пытался пробудить в себе это чувство. Всегда заходил в храм, если оказывался поблизости. И ничего. И жена ушла. И Витьку забрала. Ничего. Хотя... Сегодня ведь 107-й день. 107-й. Без спирта, без водки, портвейна, что там еще было. Без всего... этого. Значит, что-то осталось.

«Богородице Дева радуйся...» Его свечка неохотно разгорелась. Маленький желтый язычок огня. Ну и пусть. Не каждый же день... Эдак на всех никакой благодати не хватит. Пусть. Пусть все будут просто здоровы.

 

V

«...это что же такое? Где я, граждане? И что это вообще? Много как вопросов. Так еще бы. Как говорили в одной телепередаче: «Зовите санитаров. Несите препараты». Смешно, вроде, а смеяться не хочется...»

Сергей, одетый по-зимнему, но достаточно легко, сидел в странном месте в странной компании. Замкнутый объем, много металла, громкий шум «за кадром». Двигатель? И что это вообще: метро, вездеход, самолет? Да, о компании. Четыре человека. Толстый, Шнырь, Кощей и... ба, знакомые все лица... Наташа. Она сидела напротив-наискосок от него, между Шнырем и Кощеем. А четко напротив него сидел Толстый и жлобски разглядывал нашего героя. Бывает такой взгляд, иначе и не назовешь. Именно – жлобский. Наталья смотрела прямо перед собой, сквозь все предметы. Похоже, ничего вокруг не видела. Шнырь что-то жевал, ага, какой-то шоколадный батончик. До чего глаза неприятные... Кощей, очень высокий и очень худой, скучающе посматривал в круглое оконце в борту. Точно, самолет. Судя по грохоту, старый добрый «кукурузник» АН-2. Ну и куда летим?

«Странный какой подбор персонажей. Может, кто-нибудь что-нибудь скажет уже? Прояснит, так сказать, картину?»

Проще всего, конечно, было бы обратиться к Наталье с каким-нибудь невинным вопросом. «Какой поисковик победит, если подерутся, Яндекс или Рамблер?» Но почему-то Сергей знал, что обращаться к Наталье ему нельзя. Больше того, именно то, что она здесь ТАК сидит, грозит ему какими-то неприятностями. Пока неясными, но от этого не менее неприятными. Может, даже более. И если бы ее здесь не было... Что же это за бред, в конце-то концов? И кто эти приятные молодые люди?

Грохот усилился. Похоже, их летательный аппарат снижался. Прилетели, елки-палки. Толстый грузно склонился под лавку, на которой сидел, достал оттуда... его, Сергея, сноуборд. Кинул ему. Нет, не кинул, скорее толкнул.

– Надевай.

Час от часу не легче. Это чего, их в Саяны занесло или на Алтай куда? Ближе-то снега еще нет. Сергей наклонился, на ногах – ботинки для сноуборда. Поверил шнуровку, правый надо бы перешнуровать...

«Никакой это не самолет, граждане. Вертолет это. Пробежки не было, а уже приземлились, похоже. Да и двигатель шумит сверху, как выяснилось. А эти, значит, – добрые волшебники собрались здесь. Ранней осенью меня на доске покататься вывезли... куда-то. Совсем иначе я их себе представлял, если честно...»

– Быстрей.

Так. Стрэпы* застегнуть. Задние. Передние. Подогнать.

– Вован, открой дверь.

Шнырь как-то слишком разболтанно, пытаясь передвигаться рационально и мягко, но слишком разболтанно, подошел и отодвинул в сторону дверь. Со второй попытки.

– Ну, давай, – это уже Толстый Сергею.

Наш герой встал, пружинисто пропрыгал по резиновому полу к дверям, и...

...только усилием воли заставил себя не отшатнуться назад. Их вертолет стоял, не глуша двигатель, на самом краю почти отвесного обрыва. Редкие белые языки снега с серой рябью камней.

– Чо задумался? – Толстый был доволен произведенным эффектом. Очень доволен.– Ты же у нас, хе-хе, крутой сноубордист! Дак давай, съедь отсюдова!

Сергей повернулся, держась одной рукой за отодвинутую дверь. Толстый неожиданно рассвирепел.

– А ты че там сидишь, припухла? Кощей, веди ее сюда.

«Ага, и правда, Кощей, значит...»

Кощей взял Наталью за локоть, но она вырвала руку, встала и сама неловко подошла к двери. В момент, когда ее лица не могли видеть Толстый сотоварищи, на нем мелькнула беспомощность. Это было так неожиданно, Сергей мог бы поклясться, что никогда не видел у нее такого выражения лица.

– Ну че? Вот такой он тебе понравился, крутой горнолыжник, да? Так, что и мужа, блин, забыла, да? А че-то не может он съехать отсюда-то. Че-то, видимо, не совсем крутой!..

Толстый, произнося эту обвинительную речь, заводил постепенно сам себя, причем было видно, что это его отработанный прием. Даже злой румянец появился на лице.

– ...А горка-то, тьфу, какая. Я в детстве на портфеле с таких гонял...

– Прекрати! – лицо Натальи опять стало прежним. Лицом человека с сильным характером. И Толстый сразу успокоился. Только вот спокойствие у него было такое... э-э, странное. Сунул руку за спину, вынул.

Пистолет.

«Да, это в корне меняет дело. Что-то мне подсказывает, что призывы к уравновешенности и адекватности тут не помогут...»

Черный глаз ствола смотрел на него из другого мира. Большой калибр. Значит, не пневматик, ТТ-шник, что ли?

– Короче, поехал, – Толстый явно издевался. По такому склону альпинист не каждый спустится, какая уж там езда. Чего же ты добиваешься-то? Чтобы в ножки тебе упали? Унизить в ее глазах – самому подняться, это понятно, но ЧЕГО ты добиваешься? А, Толстый?

– Прекрати немедленно.

«И почему это девушки с сильным характером выходят замуж за подонков?»

– А вот не прекращу. Да ты стой, щас шоу будет. Только у нас, только сегодня на арене Мистер Камнепад-на-доске...

«Ну и гнида ты... А ведь не поверит, что зря это все. Вот хоть кол на голове теши. Да я уже и сам не верю, может, и правда у нас с ней что-то было? Но как бы я тогда совсем забыл?»

Тут кто-то снизу стукнул в дверь. Звук был настолько неожиданным... Сергей глянул вниз. Внизу стоял и ободряюще улыбался Колька. Вот – чего-то говорит, из-за шума винтов не слышно, но и так понятно.

– Давай. Не дрейфь. Покажи ему. Получится, точно.

Толстый, видимо, что-то почувствовал. Все-таки убийство в его планы не входило. Унизить – да, убить – это уже серьезно.

– Ну че ты, крутой, долго тормозить будешь? Или сомневаешься? А ты не сомневайся, – с этими словами Толстый выстрелил ему в правую ногу.

«Все-таки – пневматик. Ногу отсушило, а крови нет...»

Еще он успел услышать короткий Наташин вскрик и задним сальто выпал из дверей на ближайший снеговой «язык». Краем глаза успев заметить растерянное лицо Толстого...

«Ту мач лов вил кил ю...»

Голос переводчика Володарского «за кадром»: «Так много любви сразу убьет тебя, детка...»

 

Проснулся на вдохе.

Шесть утра. «Это сон. Это сон! Это сон!!! Какое, блин, счастье, ф-фу... Нет, ну надо такому присниться! И как по правде ведь все. Ну Кощей со Шнырем образы собирательные, подсознание шутит. А Толстого я точно никогда не видел. Такую мерзкую рожу я бы запомнил. Да-а...»

С последней мыслью Сергей решил встать со своего дивана, чтобы... И чуть не свалился на пол – правая нога онемела до полного бесчувствия.

«Оп-па, сон в руку. Отлежал, однако, ногу. Как, все-таки, мозг подгоняет сюжеты четко. И как это бы ты, интересно, спускался по этой стене без «передней» ноги? В «левой стойке»? А все гордыня человеческая, нет бы, упасть на пол и зарыдать: «Не виноватый я-а! Она сама пришла!» В том мире ты погиб, Вася. Сто баллов. Вот причем тут Колька?..»

Растирая онемевшую ногу, Сергей еще пару минут задумчиво смотрел в окно. Потом встал и пошел на кухню ставить чайник.

Служба встретила нашего героя как обычно – тихой прохладой и синтетическим светом люминесцентных ламп. Острота сна уже успела немного сгладиться, отчасти потому, что пришел новый день, отчасти... маршрутные такси очень хорошо возвращают к жизни, не замечали? Особенно по утрам.

«Тэк-с, все в сборе, или... ага, мистера Данилу забрали на расстрел. В Претории казнят по утрам, как известно, не дожидаясь начала рабочего дня. А что ж наша Железная леди? Сидит за монитором. Работает. Все как всегда. Такие же нахмуренные брови. Сосредоточенность, плавно переходящая в холодность. Но что-то не так. Что-то...» Теперь, когда Сергей знал, что она может быть беззащитной, помнил тот ее взгляд, все выглядело совсем иначе. И, самое интересное, он как будто всегда ожидал от нее чего-то подобного. Почему-то ее обособленность от мира СКТ Фат-УММ не обманывала его. «Мы ранимы. У нас большое доброе сердце. Из стихов мы любим Цветаеву, Есенина – лирику и... что-нибудь экзотическое. Хайяма, например. А колючесть наша – от жизни. Била, била нас жизнь, похоже...»

Тут Сергей-2, беспокойно возившийся все это время, не выдержал.

– Пойду покурю, – после выноса тела Данилы обычно забирали именно его.

– Варикоз, – ну как наш герой мог остаться безучастным?

– Чего?

– Я говорю, кроме всего прочего, курение ведет еще и к варикозному расширению вен. Узлы такие страшные на ногах, может быть, видели?

– Ну-у...

– А вы не «нукайте», юноша, не запрягли еще. И если еще учесть, что большую часть рабочего времени мы проводим сидя за столом, то наши ноги и не-скажу-что еще – прямые кандидаты. На варикоз.

Сергей-2 выслушал эту тираду, застенчиво улыбаясь. Но, конечно же, путь свой к дверям не изменил. С пачкой каких-то легких сигарет в руке.

– Варикозу больше женщины подвержены, когда вынашивают.

«Вот и мы вступили. И, как всегда, твердо, незыблемо правы. Но сегодня это почему-то не раздражает».

– Да, это правда, – наш юноша попытался поймать ее устремленный в монитор взгляд. Сейчас не видно цвета ее глаз, но он знает, что они – серо-бежевые. – Вообще не помню случая, чтобы ты была не права. А ведь это так здорово – временами быть неправым. Да еще и настаивать на своем, – всю эту чушь Сергей выпалил, лишь бы только отвлечь ее от компьютера. И ему удалось...

– Что же в этом хорошего?

– А что хорошего в том, чтобы ездить на джипе, когда в деревне Гадюкино тракторист Сидоров пропил последнюю гусеницу.

– В Африке есть районы, где люди целиком зависят от дождя. Если засуха – они голодают. Нельзя сделать всем сразу хорошо, – она ускользает! Сейчас снова уткнется в Сеть и поминай, как звали!

Ох уж эти мне беспредметные разговоры между особями противоположного пола! Разговоры, содержащие больше смысла в интонациях, чем в словах. Разговоры, кажущиеся такими значительными для самих говорящих. И полным бредом для всех остальных. И ведь есть у нас золотое правило любой беседы: «Не знаешь о чем говорить – молчи». Есть, но здесь оно не проходит.

– Тебя так увлекает задание ББ? – снова наш герой в атаке. Если Сергей-2 курит легкие быстротлеющие сигареты, то время уже на исходе. Надо бы ему сигару подарить.

– Кого? – сосредоточенное недоумение.

– Виталия Сергеевича, Валерия Владимировича, не суть. Босса. Тебе вообще нравится то, что мы делаем?

– Это работа, – ее лоб чуть разглаживается. – Выполняешь ее в рабочее время – тебе платят.

– Оператор гильотины тоже получает зарплату, – ну выходи, выходи из своего окопа. Вперед, вперед!

Она коротко рассмеялась низким смехом.

– Удачное сравнение. Бывает работа гораздо более бессмысленная. На самом деле...

– На самом деле здесь невозможен какой-то конечный результат. В принципе. Если мы занимаемся созданием сайтов, то должна быть «голова». Кто-то, кто умеет это делать, используя нашу черновую работу, – наш герой положил ИЛ-2 в крутой вираж.

– Может, это Виталий Сергеевич?

– Скажи еще Валерий Владимирович. Они лишь администраторы. Один получше, другой похуже.

– Может, соседние отделы? – ему все-таки удалось заинтересовать ее. Хоть лицо и сохраняет ироничное выражение, но...

– Зачем прятать конечный результат? Везде, кроме ЦРУ, игра командой подразумевает видимость цели. Это бодрит. «Мы строили-строили и, наконец, построили», – ИЛ-2 пошел в «мертвую петлю».

– Ты не доиграл, что ли, в детстве? – она улыбается.

– Наверное. Уходим от темы. При твоем аналитическом складе ума, скорее мужском, кстати, поразительное нежелание соединять причины и следствия! Я вот поставил эксперимент...

В этот момент в облаке никотиновых смол вернулся Сергей-2. Видно было, что от сигареты ему нисколько не полегчало.

– ...запустил один и тот же вопрос по Яндексу и Гуглу.

Облачко легкого недоумения на лице Натальи сменилось понимающей улыбкой. Конечно, мэнээсов не стоило посвящать в тайны дворцовых интриг.

– Ну и кто победил? – с деланным равнодушием в голосе осведомилась она.

– Да никто. Дружба. Яндекс, используя ключевые слова, выдал кучу глупостей. А Гугл решил посоветовать свой вариант. Который мне вообще – никуда, – Сергей выудил из кучи мусора перед собой два исписанных листка, добавил к ним чистый и написал на нем сверху: «Абсолютно одинаковые замечания по двум разным сайтам. Вплоть до запятой. Их никто не читает – Соколову понравились». – Да вот, сама посмотри.

И перекинул листки на Натальин стол.

Как раз в этот момент открылась дверь, и на пороге возник Данила. Именно – возник. С лицом нежно-зеленого цвета и, вроде не шел он даже, а летел по воздуху. «Аки дух бесплотный».

– Тебе сказал, – это Сергею-2, будто тот не знает, чья очередь... ну, вы понимаете куда идти. – Оставь сигарету.

Тяжело вздохнув, Сергей-2 взял со стола исписанный мелким почерком лист, сунул Даниле сигарету и пошел. Воплощением известной истины о судьбе и тех, кто пытается ее избежать. Следом за ним – в курилку – отправилась и тень Данилы, все так же, не касаясь земли.

Наш герой, не теряя времени, обошел свой и Натальин столы и склонился над ее плечом.

– Вот смотри. Это N-ая угольная компания. Вот: «... тра-ля-ля, плохая навигация, непонятно как переходить к поставкам-продажам, адреса-телефоны тоже надежно спрятаны, скучное оформление ets.», – Сергей взял второй листок. – Наш любимый Гигант Цветной Металлургии, по нему все работали. Переписываю все один в один, добавляю только «давно не обновлялся». И – пролезло. Так чем мы тут занимаемся?

Он вдруг, на пике своей гневной речи, увидел, что на фото в рамке – мальчик лет семи. С Натальиными сросшимися бровями и серо-бежевыми глазами.

– Ну, может быть, мы делаем наработки на будущее. Так бывает, начальство думает запускать новый отдел...

Ее лицо опять совсем близко. Слишком близко. И конечно, конечно, что-то должно случиться... У Сергея вдруг где-то внутри возникло ощущение полета. Легкое посасывание под ложечкой и отсутствие всякой опоры на ближайшие 3-5 км вниз.

– Ты открыла мне глаза, – с идиотичной серьезностью сообщил он.

И тут произошло странное. Этот адепт святой инквизиции, по ошибке помещенный в женское тело... Она вдруг коротко дунула в лицо нашему юноше и сразу отвернулась, пряча шаловливую улыбку.

В дверном проеме – двери, оказывается, были не закрыты – возник Данила. Немного порозовевший.

– Вот и пойми, что хуже – Яндекс или Гугл, – громко провозгласил Сергей, возвращаясь к своему столу.

И почти сразу вернулся Сергей-2. Бордово-красный, по обыкновению.

– Чего там? – спросил наш герой. Вопрос был, несмотря на кажущуюся простоту, очень многоплановый. Содержащий в себе подвопросы:

– в добром ли настроении ББ;

– нет ли там, паче чаяния, Валерия, мать его, Владимировича;

– и много чего еще.

– Ладно, пора и мне, – наш юноша пошел к дверям. – Если не вернусь, считайте хакером.

Сомнительная шутка. Вообще, вы не замечали, чем дальше от нас Отечественная война, тем больше люди шутят над вещами, которые тогда были вне. И если кто-то шел в атаку и писал: «Если погибну, считайте меня коммунистом», то раньше это было почти свято. Но, наверное, теперь другие времена, другие понятия о святости. А мы в своем детстве еще играли в войну. Великую Отечественную.

– Можно, Виталий Сергеевич?

– Заходите, Сергей, – ББ со всеми подчеркнуто на вы.

– Вот материал. Все, что удалось наработать за два дня.

– Угу. Хорошо. Давайте сюда, – как и положено Боссу, даже разбирая самые идиотские задания, ББ сохраняет серьезность.

Наш юноша с наглостью, присущей его возрасту, сел нога на ногу и принялся осмысливать последний жест Наташи. Значил ли он что-то? Или это была обычная дразнилка, слегка видоизмененная? От этой особы с равным успехом можно ожидать и того, и другого. Хотя – семья, ребенок. Нет, ни к чему это все...

– Так. Ясно, – ББ коротко пробежал глазами творчество нашего героя, посмотрел на него. Пристально так. – Один вопрос напрашивается. Чем отличается Пентиум от Целерона? – и все это без тени улыбки на лице. Спроси он, когда произошло восстание Спартака, Сергей, наверное, удивился бы меньше.

– Ну, Целерон – это, фигурально выражаясь, тот же Пень, только с малым «кэшем».И обработка данных – никуда вообще...

– То есть, говоря человеческим языком, это Пентиум с ограниченными возможностями. Делая ту же работу, напрягается в разы больше.

– Можно поинтересоваться, чем вызван, собственно, вопрос? Мы, вроде, «железа» в своих исследованиях не касаемся.

– Охотно отвечу. Проводя аналогию с людьми, есть индивидуумы с возможностями того и другого процессора. Вот вы, к примеру, Пентиум. Некоторые ваши товарищи и на Целерон не тянут. Но самое забавное – вы искусственно урезаете свои возможности. Становитесь Целероном. Или же сознательно вводите всех в заблуждение. Думаете, одинаковые фразы в каждом вашем отчете никто не читает? Вся эта «плохая навигация, трудно найти контакты со сбытом» и т.д. и т.п.? Ошибаетесь. Читают.

Сергей молча таращил глаза. «Что же теперь будет-то,
ё-моё?» – как бы говорил весь его образ.

– М-да. Но я-то знаю, что вы Пентиум. С того самого провокационного заявления. Кстати, вы в самом деле проходили кастинг на порнофильмы? Просто любопытно.

Сергей молча покачал головой.

– Угу. Тем более похвально. Быстро в критической ситуации найти яркий живой образ – это зачастую спасти все дело. А весь этот разговор у нас с вами к тому, что в вашем отделе назрела необходимость апгрейда*. Целероны выполнили свою миссию недорогой рабочей лошадки. Будем их обновлять. Так что настоятельно рекомендую – используйте свою кэш-память в полном объеме. Идите.

Коридор. Дверь Соколова. Спасение.

«Вот, значит, как все обстоит. Воистину сказано – хочешь рассмешить Всевышнего, расскажи ему о своих планах. Сидят там, думают о бонусах. Наивные. Быстро как все в этой компании меняется...» – с этой мыслью Сергей вошел в свой кабинет.

Пентиумы и Целероны. Целероны и Пентиумы. Как странно все-таки устроен человек. Еще вчера оба этих оболтуса раздражали, и даже сильно. И то, что висят в «аське» постоянно, и то, что самомнение – выше крыши, а способности – ниже нуля, все, в общем, раздражало. А сегодня все вызывает если не жалость, то сочувствие точно. Вот – Данила, совсем зеленый юнец, оказывается, пацан просто. Когда сосредоточивается, высовывает кончик языка. И курит, ясное дело, чтобы взрослее казаться. Двоечник. Сергей-2 вообще нормальный парень. Ну, в недалеком будущем – точно. И не врет особо. И какое-то уважение к окружающим есть. Пооботрет жизнь слегка и получится хоть куда парень. Да. Пооботрет...

– Ну че там? Не сильно дрюкали? – вопросил Данила с гадким выражением в глазах (чуть ранее отдрюканного) и хихикнул. Тоже противно.

– Да, хэ-хэ, чего? – не отрываясь от монитора, поддакнул Сергей-2.

«Мыши из «Кота Леопольда». Толстый и тощий».

– Да все в порядке. Спасибо зарядке. Увольняют вас,– нет, конечно, последние слова наш юноша только подумал. Хотя соблазн был велик. Настолько захотелось вдруг, чтобы эти паразиты на теле общества оторвали свои носы от «компов» и заморгали с дурацким видом. И поменяли цвет лица в разные стороны спектра. Один в зеленый, другой – фиолетовый. Тьфу ты, пропасть!

 

V(a)

Колька...

Сергей бродил по своей единственной комнате, разыскивая свежие, я извиняюсь, носки. Цитируя одного его бывшего однокашника, жившего в общаге: «Они где-то здесь, я знаю, они не могли далеко уйти». Запас времени, приброшенный до выхода на работу, медленно истекал. Носки не показывались.

Колька. Опять снился. Только теперь непонятно как и где. И даже не сам снился, просто ощущалось присутствие. Как у Булгакова в пьесе «Александр Пушкин». Парадоксальная, надо сказать, пьеса. Герой всегда за кадром. Или только уехал, или проходит в задних комнатах. Да, редко теперь. Уже редко.

А ведь когда-то... Колька любил «Queen». И привил свои вкусы Сереге, как любой старший брат. Мелкому тогда еще совсем, можно сказать, пионеру. Сергей просек эту музыку раз и навсегда. Тем более, что английский знал лучше брата, и в песнях Меркьюри схватывал не только мелодику, но и содержание. А оно было там, не в пример многим англоязычным группам. Было, было... Сейчас, по прошествии семи лет, Сергей снова обрел способность слушать «Queen». Трудно было, но – обрел. И даже, как в старое доброе время, опять начал втыкать цитаты из их песен в подходящих жизненных случаях. Либо вслух, либо мысленно.

Семь лет. Семь лет.

Он надел носки. Которые оказывается никуда и не уходили, а спокойно лежали себе на обычном месте под бата-
реей. Вышел на площадку. Оп! Сквозняк захлопнул дверь. Ох уж эти мне «английские» замки, когда-нибудь точно ключи оставишь. Вышел во двор, зябко поежился и пошел на остановку.

Да, уже семь лет. Многое теперь можно вспомнить. Раньше было больно. Сейчас – так, грустно. Сейчас на многие вещи опять можно взглянуть объективно. При всей своей серьезности, например, Колька был очевидный лентяй. И по жизни его могло заболтать только так. Но что-то такое было в нем... Однажды нелегкая унесла Кольку отмечать Новый год в гости. В семью одной девицы, строившей на него определенные планы. Напрасные, очевидно, потому что была она на редкость некрасивой. Но – человек замечательный. Мужикам же, мерзавцам, до человеческих качеств некрасивых женщин... И вот, наутро Колька, невыспавшийся и с похмелья, потащил младшего брата бегать по красивой горной дороге, до которой пешком еще пилить было около часа. В тот раз это было нечто. Потом они бегали там почти три года. Бегали в любую погоду, включая мороз около двадцати и проливной дождь. Кстати, дышится в дождь изумительно, когда привыкнешь. Колька давал Сереге фору, как молодому, до первого поворота, потом бежал вслед. Догонял, дыша словно безумный лось – он только недавно бросил курить – и перегонял. А потом еще долго оглядывался назад, проверяя, все ли в порядке с братаном...

Однажды, как раз в пору всеобщего развала, уже пробежав свою «четверку», они полчаса проторчали на остановке – разгоряченные и мокрые, – пока не поняли, что автобуса просто не будет. Да так просто. Потому что ходит он теперь час утром, час вечером. И все. Они перли пешком в сгущавшихся сумерках, и Сергей скулил, что понес их черт по холоду, что простыть теперь – не фиг делать... А Колька тащил его на пределе сил, как мог быстро, чтобы разогреться, и так остыли на остановке. И тыркал зло, чтобы не отставал, и говорил, что все они, молодняк, задохлики, только столкнутся с чем потруднее – и сопли развесят. А надо идти и бороться. Что сейчас, в общем, одно и то же. И не было тогда для Сергея человека противнее и злее, чем брат Колька...

Маршрутка №85. Его номер. Садимся. Да, последний год бега мир их, конечно, уже не брал. Сергей как раз вступил в ту фазу переходного возраста, когда авторитетов нет вообще. И среди близких в том числе. А Колька все пытался ему что-то втолковать. На что младший брат заносчиво отвечал: «Надоел ты со своими моралями». Наверное, они бы разошлись по жизни. Да, точно. Неизвестно насколько, может, потом опять пришли бы к детской дружбе, но в тот момент разошлись бы. Или чуть позже...

Некоторое время Сергей просто смотрел в окно. Маловыразительный городской пейзаж. Люди на остановках. Дома неброской архитектуры. Совсем неброской. Может, это осень? Осень действует так, что начинаешь вспоминать давно, казалось бы, забытые вещи. А какая-то часть души помнит.

Потом, семь лет назад, он сидел, запалённо дыша, на траве у обочины той самой дороги и... Он заставил, переломил себя и заставил пробежать ту самую «четверку» по той самой дороге, и вот теперь сидел и думал, что сходит с ума. Он точно знал, что за поворотом бежит Колька, что вот... нет, вот сейчас... через пару секунд он покажется вдалеке. И в то же время так же точно знал, что – не покажется. Никогда. И вот это раздвоен-
ное знание так ударило тогда... Он встал, толком не отдохнув, и побежал, покачиваясь, в сторону дома. Хотя обычно они шли домой не спеша, отдыхали, трепались о чем-то... Потом он забросил эту дорогу. Забросил.

Вот и Челюскинцев, его остановка. Все, прочь, прочь мысли эти. Впереди рабочий день и только от тебя зависит, каким он будет. «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла...»

«Уи вил, уи вил рок ю...» Сергей открыл дверь в кабинет и... впал в легкий столбняк. Дело в том, что у технички Светы была внучка Даша, создание очень подвижное и непосредственное. У дочери Светы – мамы Даши – были перманентные сложности с личной жизнью, работой и садиком для Даши. Поэтому она частенько подбрасывала девочку бабушке в самый неожиданный момент. Предполагалось, что Даша спокойно подождет, пока бабушка быстро помоет полы, и они вместе отправятся домой. Практически так не бывало никогда. Ребенок находил себе самые разные занятия. Начиная с умных вопросов тете Наташе. А почему она одна работает с дядями, а не с другими тетями (а действительно – почему)? И почему носит брюки, а не красивое теплое платье, как баба Света (и правда)? Еще Даша могла баюкать куклу Катю, распевая колыбельную так, что перекрикивала музыку в наушниках Сергея. И вот сейчас, пока нашего юношу песочило начальство, Даша уже почти совсем добралась до ИЛ-2... Она лезла к нему через весь стол, высунув язык от напряжения. Еще чуть-чуть и... Одного полета до пола самолету хватило бы, чтоб отлетаться навсегда...

– Даша, – как можно мягче, сжав все свои рвущиеся наружу эмоции в кулак, произнес Сергей, – разве мама не говорила тебе, что брать чужие вещи нехорошо?

– Ой, – Света, стоявшая со шваброй в другом конце кабинета, сразу подошла и сняла внучку со стола. – Вы извините, Сергей, я не поняла сразу, чего она притихла...

– Мама говорит, что чужое плохо брать, когда тебя кто-то видит, – сообщила между тем Даша, болтая ногами, пока бабушка пересаживала ее на стул.

– Кхгм-м, – ничего другого наш герой сказать на это не нашелся. Только переставил чудом спасенный аэроплан на середину стола.

Что делать! Дети – цветы жизни, истина общеизвестная. Как и то, что цветы бывают разные. Бывают нежные фиалки, бывают ромашки и одуванчики, а бывает и репей. Тоже цветок. И если первые две категории заставляют окружающих умиляться и говорить: «Ути-пути...» и подобный ласковый вздор, то репейник или, страшно сказать, чертополох вызывают, в лучшем случае, холодное недоумение. А ведь это тоже цветы! И притом гораздо более жизнеспособные, чем какие-то там фиалки. Цветы. Но любить их трудно.

Такие или примерно такие мысли на время отвлекли нашего юношу от разговора с Соколовым. Но вот – самолет спасен, ребенок удален на безопасное расстояние и все вернулось к настоящему моменту. Пентиумы и Целероны. Целероны и Пентиумы. Не будем кривить душой, нашему герою ни Сергей-2, ни Данила особо не нравились. И все равно, находиться рядом и знать, что их скоро выгонят, вот-вот причем, на днях, было... неприятно. Кстати, интуиция у парней отсутствует напрочь. Сидят себе в «аське» и в ус не дуют. В любое другое время это бы слегка раздражало, сейчас – нет. Общий враг, как известно, заставляет сплотиться. А ББ как раз был сейчас таким общим врагом. Хотя, сообщая свои планы Сергею... Вот зачем, зачем сообщал-то? Сделать ничего не сделаешь, только изведешься весь. В общем, сидеть и спокойно смотреть, как Целероны медленно, но верно движутся к своему «апгрейду», наш герой не мог.

– Пойду-ка куплю «китайчанки»,– ни к кому конкретно не обращаясь, возвестил он. Бредя по коридору такого знакомого здания – Героев Гражданской, 16, 2-й этаж – Сергей думал о чем-то, в общем, грустном. И хотя сам себя он пытался убедить, что все это как у графини Ростовой в эпилоге «Войны и мира», если кто еще помнит, просто от осенней хандры, которая сама подбирает себе пищу, а пища эта порождает новую хандру... Получалось слабо. Вот и выход.

«Унылая пора. Очей очарованье...» Что-то уже становится прохладно, даже днем. До остановки, где стоит ларек, торгующий контрафактной лапшой, два шага. Вы спросите, конечно: «Неужели бывает контрафактная лапша?! Неужели и здесь нас обманывает гидра масс-медиа?!» Еще как бывает. Узнать ее просто. Она, как любой контрафакт, гораздо вкуснее обычной.

– Ну купи-и-и-и! Ба-ба-а! Ну купи же! – чей это такой до боли знакомый визг? Оказывается, девочка Даша с бабушкой вышли на пол-минуты раньше нашего юноши и двигались теперь в том же направлении, что и он. Сергей даже замедлил шаг, бессознательно выискивая причины не подходить к остановке. Пока не подходить. Вот посмотрел на грязно желтеющие тополя. Вот в кармане порылся. На ощупь опре-
делил две «десятки» и «полтинник». Как раз на лапшу и пиво хватит. Шутка (про пиво).

– Ну ладно, Даша... Даша! Хватит кричать! Все! Куплю, куплю тебе твой «Киндер-пингви». Постой... ну-ка... спокойно можешь постоять? – Света спустила Дашу с рук, установив на обе опорные конечности, и полезла в сумку за кошельком.

«Вот так вот деточки-конфеточки могут вырвать у вас из горла... да что угодно. Всё, что ни попросят, дашь, лишь бы не орало дитятко», – нет, ну конечно, Сергей не испытывал открытой неприязни к Даше! Вы только не подумайте! Просто своих детей у него еще не было и поэтому все, что у обычных родителей вызывает понимающую улыбку, повергало его в ужас.

Даша тем временем нога за ногу, лениво так, отошла к самому концу козырька, что спасал остановку от дождя. А Света начала утомительный процесс обмена денег на товар. С придирчивым разглядыванием, с вопросами, типа: «А он для зубов как? А шоколад настоящий?» С долгими поисками мелочи в кошельке, чтобы получить более выгодную сдачу. Даша же, увидев ободранную бродячую кошку, отошла еще чуть дальше...

И вот здесь... Солнце продолжало, как будто бы, также умиротворенно светить... Только разве что... Ветерок. Довольно противный, но все же обычный осенний ветерок... Вдруг превратился в ядовитый. Как у Тютчева: «Дыхание малярии». Смертоносный его порыв вдруг обнял тополь, что стоял рядом с остановкой. Тот скукожился и уронил последние листья, которые веселым хороводом окружили нашего героя. Так бывает, большей частью, правда, летом, бродят по улицам такие маленькие смерчи... Но наш-то ветерок не простой... И хоровод тоже непростой. Сергей, ему вдруг стало как-то не по себе, пригляделся повнимательнее к листьям, что закруживали его... Каждый стебелек этих листьев был перекручен и имел в середине такой... как бы сустав. Будто он уже пытался в этом месте распуститься в лист, но не сумел. И дальше перекручивался, и... Наш герой аж зажмурился, чтобы прошло наваждение. Помогло. Когда открыл глаза, хоровода листьев-мутантов не было. Зато совсем рядом он услышал голос, который определенно раньше где-то слышал.

– Да ты... ты пойми, я солидный человек, мне ничего не стоит вот этот дом купить! Не веришь? Мне – ты не веришь?!

Ну конечно, это тот самый Лех-ха, что повстречался Сергею в его первый визит на будущую работу. В этот раз Лех-ха атаковал какого-то спешащего по своим делам мужичка, и, кстати, был он теперь не свеже пьяным, а с глубокого жуткого похмелья. Одет, впрочем, так же безукоризненно. «Живет он, что ли, где-то рядом?»

– Во, да вот он знает меня, – и как решающий аргумент для своего собеседника поневоле, которому, похоже, было совершенно все равно – солидный человек перед ним или нет, Лех-ха вдруг ткнул толстым пальцем в нашего героя, имевшего неосторожность остановится рядом. – Да ты же помнишь, – это он уже Сергею, – я цветок тогда покупал, ты еще на работу боялся опоздать... устроиться...

Напрягшись от слов «вот он» и «помнишь», наш юноша благоразумно решил отойти и, таким образом, последние слова Лех-хи прилетели ему уже в спину.

«Дает же Бог людям память. По роже видать, что каждый день калдырит, а все в таких подробностях помнит! Даже про работу...» В этот момент взгляд Сергея сфокусировался на чем-то необычном, и он сразу увидел Его.

Человек как человек. Одет в обычную кожаную куртку. Аккуратно стриженный, выбрит чисто. И лицо, в общем-то, как у всех людей. Густые сросшиеся брови, острый подбородок... Человек сидел в машине с открытой дверцей, высунув наружу ноги. На лице его была такая улыбка... одними губами. И он будто что-то говорил – губы шевелились. Если добавить сюда близоруко прищуренные глаза, то все вместе – улыбка-глаза-шевелящиеся губы – рисовало облик удава. В человечьей шкуре. И плевать бы нашему герою десять раз на него. Вот только обращался Удав и руку протягивал как раз к Даше, у которой папа, как случайно знал Сергей, «вернулся в свой чурбанистан долбанный». И вообще родственников мужчин НЕТ («в бабьем царстве девчонку растим»). А в руке Удава был тот самый «Киндер-пингви», будь он неладен.

Даша делает шаг, пока несмело.

Удав ставит ноги в машину – это «японка», руль справа – и заводит мотор, держа руку с шоколадкой протянутой к Даше.

Даша шагает второй раз... третий...

...«где звуки?»...

Сергей делает мощный спринтерский рывок и, не сбавляя скорости, со всей дури пинает по открытой дверце, защемляя руку Удава, из которой падает батончик. Удав очень плавно и медленно переводит взгляд со своей остановившейся улыбкой на Сергея, и... машина его резко срывается с места. Тут же исчезает в плотном потоке машин. Их всегда в это время много здесь.

Наш герой секунду обалдело стоит, переводя дух и пытаясь прогнать с глаз остановившуюся улыбку Удава. А мир остановился в том же положении, что был до его рывка. Света забирает сдачу из окошка ларька. Даша делает четвертый шаг и дергает Сергея за рукав.

– А почему дядя мне хотел шоколадку дать и уехал? Я же уже подошла, – она показала на лежащий на асфальте «Киндер».

– А? – наш герой тоже увидел батончик и с остервененим растоптал его каблуком. – Никогда... а-кгм-кхгм... – голос его пресекся,– никогда не подходи к незнакомым дядям и не бери у них НИЧЕГО ВООБЩЕ! Поняла меня?!

– Сергей? – подошла Света. – Что тут у вас?

– Да... нет. Ничего. Не отпускайте Дашку от себя далеко. Пока.

– Что случилось, Сергей? – в голосе Светы проявилась запоздалая тревога.

– Ничего. Ничего. До завтра, – он вдруг почувствовал сильное, огромное просто желание спрятаться где-нибудь в темной комнате и не разговаривать ни с кем. И не видеть, не видеть людей, и вообще никого...

Но людей видеть пришлось. Потому что до конца рабочего дня было еще так много времени. А придумать какой-то беспроигрышный вариант, чтобы отпроситься пораньше, он не смог... Служащие фирмы как-то странно посмотрели на него по возвращении, но ему было не до их взглядов. И ведь  никакой он не герой, нет. Совсем не в его стиле таким парящим Бэтменом вонзаться в толпу негодяев. Просто... да не было выбора у него просто. Это сейчас мозг запоздало пытается найти какое-то объяснение. Мозг ведь очень рационален. И будьте уверены, если вам случится когда-нибудь встретить привидение, ну там... в старом шотландском замке, к примеру, то мозг до последнего будет не верить глазам и талдычить: «Это игра света и тени, луна – сквозь слуховое окно...» и тому подобный вздор. Так и здесь. Ну кто это мог быть? Известный филантроп, что как в песне поется, раздает детям по пятьсот эскимо ежедневно? Или какой-нибудь разведенный отец, которому запретили встречаться с ребенком, и он таким способом лечит приступы сентиментальности? Или...

Нет. Удав это был. И ты прекрасно это знаешь. Вот только знать – не значит верить. Как в Бога. Кто-то знает, а кто-то верит.

– Ну как там на улице? Сильно похолодало? – Данила вдруг без особой причины обратился к нашему герою.

– На улице? – Сергей тяжело оторвался от своих мыслей и нехотя вернулся в реальность. В ту ее часть, что его сейчас окружала, прохладную и светлую. Где люди не улыбаются от уха до уха, готовясь проглотить жертву. Если это люди... – На улице? Да я как-то не понял. – Нет, он все еще слишком далеко отсюда.

– И лапши что-то не видно. Раскупили, что-ли, всю? – опять Данила. Иногда мэнээсы тоже позволяли себе пошутить. В разрешенных пределах, конечно.

– Да аппетит пропал что-то.

Говорят, через голос можно понять состояние человека. Все в кабинете недоуменно посмотрели на бесцельно перекладывающего бумаги Сергея. Даже Наталья перестала строчить на клавиатуре и посмотрела протяжно и серьезно.

Впрочем, расспрашивать его больше не стали, и кое-как наш герой дотянул до конца рабочего дня. Пережив и короткий яростный набег Валерия Владимировича, когда под его огонь попал весь персонал отдела, «бездарный по определению». И занудную пародию на совещание, устроенную уже в конце дня Виталием Сергеевичем. Все это, словно обшарпанная и сильно убыстренная кинохроника, пронеслось перед глазами нашего юноши. И только вечером, когда Сергей-2 и Данила под предлогом: «Мы покурить», – слиняли на десять минут раньше, он достал из верхнего ящика стола полоску медной фольги, пару раз тиранул ее об джинсы для придания блеска и клеящим карандашом приклеил ИЛу с правой стороны под мотор. Придал штурмовику неестественный угол.

– Какое-то новое украшение? – Наталья слегка улыбнулась. Вообще, при ее взгляде любая улыбка смотрелась немного коварно.

– Это не украшение, это огонь. Меня сбили, – встал и очень сосредоточенно пошел на выход. Дверь-коридор-лестница-крыльцо. Остановился, поднял воротник ветровки. Ощутил забытое желание затянуться какой-нибудь крепкой «народной» сигаретой без фильтра. Сто лет уже как бросил, а поди-ка, легкие все помнят.

– Сергей, – он удивленно обернулся, – ты забыл.

Наташа протягивала ему его мобильник:

– На столе оставил. Что-то случилось? – очень осторожно спросила она. Время у нас, к сожалению, такое, что не принято лезть в душу.

– Да нет, ничего. Ты не задумывалась... Впрочем, тебя ведь сейчас должны забрать?

– Кто?

– Большой серебристый джип. Я полагаю, муж.

– Бывший муж. Его сегодня не будет. Ты куда сейчас?

– На остановку.

– Я тоже. Пойдем?

И они пошли сквозь мутные сумерки осеннего вечера. С запахом холодной прелой листвы. Временами разгребая эту листву ногами.

– Тебе куда вообще ехать? – Сергей первым нарушил молчание. Спросил скорее автоматически, все еще пребывая в странном состоянии Человека-который-смотрит-кинохронику. Теперь на экране был сильно убыстренный листопад.

– На Краснофлотскую.

– Мне примерно туда же. Лучше на Челюскинцев идти. Там 85-й ходит.

– Да, наверное.

А до Челюскинцев нужно было пройти пару лишних кварталов. Зато маршрутка №85 привезет и нашего героя, и Наталью к холодному ужину гораздо быстрее. И дело именно в этом. Я хочу сказать, что Сергей совершенно не преследует никакой посторонней цели. Подольше побыть рядом с нашей героиней, например. Он, похоже, вообще не замечает, что рядом идет стройная девушка, чьи длинные светло-русые, чуть вьющиеся волосы треплет промозглый осенний ветерок. И несмотря на то, что от ее взгляда вянут недобитые заморозками цветы на газоне, а может – благодаря такому взгляду, она потрясающе красива. Он не видит. Он занят разрешением очередной загадки эволюции.

– Страшное, все-таки, какое страшное место...

– Что?

– Город вообще. Много, очень много людей в одном месте. Никто никого не знает.

– Ну... Мне кажется, трудно здесь всех знать. Да и ни к чему, наверное.

– Да... Конечно. Но вот только представь себе – навстречу... убийца какой-нибудь идет...

– Фу, не хочу. И так в жизни полно негатива.

– И убийцу этого никак не распознать. Это только в кино у него руки по-локоть в крови и глаза бегают. А в жизни... Представь, он в двух шагах пройдет, вот по этим же, – Сергей для убедительности постучал ботинком по брусчатке, – кубикам, а ты и знать не будешь!

– Так говоришь, как будто сам узнаешь?

– Да нет, конечно. Я же не экстрасенс какой-нибудь. Так вот и бродят они среди нас...

– Слушай, если обо всем этом думать, с ума можно сойти.

– Да, точно. Не думать надо, а пистолет покупать.

Она рассмеялась своим низким смехом.

– Неожиданный вывод. Только любое оружие... как бы сказать, оно притягивает к себе неприятности. Оно же сделано, чтобы стрелять. Вот и выстрелит, раз – и убил кого-то. А на этом «ком-то», сам говорил, не написано, что он убийца-маньяк. И посадили – тебя, и жизнь сломали.

Права, она, ах как права. На все сто, просто. Но что ж, блин, делать-то? Что? Сидеть и ждать? Сегодня Удав промахнулся. Завтра... А завтра его, Сергея, рядом просто не будет. И некому будет остановить пружинистый бросок рептилии. И сама она не остановится, потому как чтобы жить, ей нужно ГЛОТАТЬ!

– М-м-м,– он аж застонал сквозь зубы. Бессилие!

– Да что с тобой? – Наташа снова участливо поглядела на него.

– А? – словно сомнамбула, откликнулся тот. – А-а, ногу стер. Ботинки переодел вчера, всегда стираю.

– Надо заклеить...

Это... На что-то это сильно похоже. На что-то... Точно. Однажды, в глубоком детстве... В садике был сончас. Все нормальные дети, как и положено по режиму, спали. И только Сережа лежал под простыней съежившись, весь сжавшись в комок, и... Что-то шептал и складывал пальцы каким-то особым образом, и даже что-то похожее на судорогу крутило его. Так это увидела со стороны воспитательница, пришедшая на его шепот. Перепугалась, позвала нянечку, подняли мальчика. «Что с тобой? Что случилось? Сережа, отвечай». А Сережа переминался с ноги на ногу, стоя в трусах и майке перед двумя тетями, и мямлил: «Нет... Ничего... Не болит...» Не мог же он, в самом деле, рассказать тетям, что почувствовал странный осязаемый ком внутри себя. Ком сжатой энергии, как уже много позже, в сознательном возрасте он назвал это. И этот комочек, выросший в огромный ком, как-то умещался – такой большой – в маленьком Сереже. Но почему-то тот знал, что в любой момент ЭТО может вырваться из него. И тогда вот эти большие кубики, из которых дети их группы строили дома в свой рост и корабли, большие тяжелые деревяги, лежавшие рядом с его «раскладушкой», брызнут жалкими спичками. Стоит только ЭТОМУ вырваться... И он напрягался изо всех сил, и стискивал зубы, и складывал пальцы особым образом... Почему-то он был уверен, что ЭТО, вырвавшись изо рта, обязательно должно будет пройти сквозь пальцы... И шептал: «Не-е-е-ет... Не-е-е-ет...» Шептал и чувствовал, что сжатыми зубами ему ЭТО не удержать. Не у-дер-жать...

– Я вот всегда с собой ношу, летом особенно, лейкопластырь. Так, босоножками сотрешь, и ходить не можешь, – Наташа заканчивает мысль, начала которой Сергей не слышал.

– Пластырь? Зачем? – наверное, у нашего юноши был вид полного «дауна».

– Ну, ты говорил – ногу стер, – с недоумением. – И на той лестнице, как бы ты, интересно, меня поймал?

– На лестнице?

– Ну да. На той дурацкой лестнице из арматуры. Я иду, каблуки проваливаются, а ты говоришь: «Если ты упадешь, я тебя поймаю». Стоя внизу.

– А, да. Ну поймал бы. Наверное.

Наташа опять странно посмотрела на него. В который уже раз за вечер. Так и дошли они до остановки. И разъехались на разных маршрутках. И, кажется, еще что-то незначительное говорили друг другу. И еще кажется, она уже отстранилась, постаралась отодвинуть от себя и Сергея, и его прибабахи. Ну в самом деле, ведь мир огромен, и проблемы у всех в этом мире разные. Свои проблемы. И тараканы в голове у каждого свои. И стоит ли тащить на себя еще чужие, чужие проблемы? Определенно, не стоит. А что же наш герой? Думаю, стоит простить ему провалы во времени и пространстве. Не каждый день и не каждому открывается дверь на темную сторону жизни. Да, не каждый и не каждому.

 

VI

Утром 112-го дня Кузьмин, как обычно, поехал на работу. Новенькая маршрутка являла собой яркий образец городского типа автобусов. Это значит – стоячих мест много, сидячих – по пальцам перечесть. Какая-то отечная тетка встала рядом. В руках у нее – тяжеленная сумка, и вся она – воплощенный укор совести: «Сидишь, да? Здоровый мужик, э-эх!»

– Садитесь, – Кузьмин встал на очередном дорожном ухабе, маскируя свою одноногость. Чуть прошел по проходу, чтобы не нависать. Тетка тут же уселась с озабоченным видом. Благодарность? За что? Через остановку случайно встретилась взглядом с Кузьминым.

– О, я думала вы сходите, – так, между делом. А спасибо? Да нет, к чему эти условности. Он про себя усмехнулся. «Вот так вот думаешь – проявлю себя молодцом. Ан нет. Ну уступил место, и что? Орден тебе на грудь вешать? И все равно – молодец».

А в автобус, меж тем, проник новый персонаж. С целым шлейфом энергетических запахов, если можно так выразиться. Даже пассажиры на передней площадке недоуменно заозирались, настолько сильным был этот запах. Чего-то неопределенного, но... мерзкого такого. А всего-то вошел плюгавый юноша с двумя крайне некрасивыми девицами. И, вроде, поначалу ничего особенного он не делал, но от всего его вида – приплюснутый нос, жидкая белесая бороденка, глазки маленькие бесцветные – веяло таким самодовольством, а ко всем окружающим – таким презрением, что... Возникало непроизвольное желание не просто выбросить его прямо на ходу, но еще и придушить слегка. Бывает такое. Вдруг понимаешь, что рядом – грязь. Но все молчали. Не отходили, конечно, и Кузьмин не отошел, когда тот нес себя мимо, но и не выбрасывали. А уж тот куражился! И кондукторше-то деньги сунул, будто лично ее облагодетельствовал. И девкам-то своим гнусил, морща свой недоделанный нос, так чтобы все слышали: «Ну как на таком за...ном автобусе ехать?» И целлофан-то от мороженого, что как раз доела одна из девиц, засунул не просто между сидений, а в люк на крыше. На виду то есть. И вот уже... вот совсем уже у Кузьмина терпение лопалось, вот совсем он собрался уже достать этот целлофан и засунуть плюгавому за шиворот модной кофтенки, и только прикидывал – на сколько опоздает на работу, если свяжется с этой... Да вот вышел он, гадина, напоследок еще вякнув что-то. И, конечно, всем в салоне сразу стало легче. Несказанно просто! Вот только целлофан в люке торчал вызывающе посреди чистого салона. А бывший доктор всю дорогу не мог избавиться от ощущения гадливости. И хотя понимал прекрасно, что решиться выбросить это... существо непросто и тоже, в своем роде, поступок, но... Но поступок – это если ты решился и выбросил. А так напрашивается вопрос – была ли она? Решимость?

В общем, на работу он приехал хоть и заранее, но с испорченным настроением. Хотя какое кому дело до его настроения? «Приехал – работай», – как говорил хозяин этой и еще нескольких аптечных точек Александр Алексеевич Купченко. Вот и он, кстати, легок на помине. Приехал с Васей, монтером-сантехником-грузчиком, привез товар до начала рабочего дня. Чтобы потом не отнимать на приемку драгоценное торговое время.

– Заноси-заноси, аккуратнее, – Купченко довольно потирал руки, прямо-таки лучась всем своим хохляцким обликом. Сам Александр Алексеевич товар таскать не мог в силу почтенного возраста. Вася тоже мог не всегда, правда, в силу совсем других причин. Пил он безбожно, по-черному, чем и был выгоден. Когда очередной запой кончался, Васю страшно мучала совесть. Он мог и делал все, что угодно, благо знал и электричество, и сантехнику в совершенстве. Исправить мог ВСЕ, и свет отключить, и воду перекрыть, во всем ориентируясь на ходу. Когда не пил. Когда пил, все это хозяйство стояло и ждало своего часа. Потому что час этот был неизбежен, как Второе пришествие.

Итак, по лицу Купченко разливалась довольная улыбка хохла, сторговавшего олию по цене дегтя. И рассчитавшегося «старыми» рублями. «Не к добру», – еще подумалось Кузьмину.

– Давай-ка, Василий Иннокентьич, еще коробок пять – сюда, да дальше поедем, – в моменты доброго расположения Купченко всех называл по имени-отчеству. Вася, это был  период его повышенной трудоспособности после запоя, довольно быстро таскал от «Газели» коробки без опознавательных знаков.

Кузьмин, уже давно приготовивший журнал учета пришедшего товара, вопросительно смотрел на шефа. А тот будто и не замечал. Вася еще чуть подсуетился, и в углу их загородки образовалась приличная горка из коробок. Без опознавательных знаков. И только тогда Алексеич подвинул к столу вторую колченогую табуретку и, осторожно присев, доверительно зашептал:

– Видишь, Лексан Викторыч, нечаянное везение какое. Через... человека одного, не буду называть, ни к чему тебе, партию контрафактных лекарств получили. Они таможню не прошли. Ну, контрабанда, понимаешь, – его маленькие глазки задорно блестели. И в то же время опасливо косились на Васю. Не потому, что тот мог что-то подслушать и кому-то передать, а просто чтобы поддержать, так сказать, ощущение конфиденциальности. Вася же, теребя «беломорину», явно мучился в этом замкнутом пространстве. Да еще рядом с шефом, который помнит на память все его грехи.

– Только вот документов никаких нету на него. Их и не было. А что мы с тобой можем сделать? Ну выгодное дело-то! Так что, надо бы обработать это все, Лексан Викторыч, понимаешь? Главное – расписать, где чего сколько, а цену потом прикинем...

«Вот старый орангутанг, – думал Кузьмин, глядя на алчно бормочущего босса. – Никакой это не контрафакт. Коробки-то чистые. Если кто фирму не задекларировал или... конфисковали там, упаковка-то все равно фирменная должна быть. Дошли, значит, докатились, допрыгались...»

– Ну а что мы еще сделаем с тобой? Только так, я считаю.

– Что сделаем? Да есть выход. Просто не брать ВСЕ ЭТО. И не продавать, соответственно.

– Нет, ты, по-моему, не понимаешь! – переход от благодушного к агрессивному состоянию у Алексеича всегда был легким. И аргументы он при этом приводил самые неожиданные. – За ЭТО ВСЕ, как ты выражаешься, деньги плачены, и деньги немалые! И те люди, что продали нам товар, деньги эти уже не вернут. А их и нету уже, этих людей!

«То есть я должен посочувствовать тебе. Тебя, то есть, практически кинули на деньги. И один только У НАС С ТОБОЙ выход – продать этот прессованный тальк, да подороже...»

– То есть, если возникнут претензии по качеству этих препаратов, мы будем крайними. Дальше-то предъявлять некому, если этих людей нет? Так выходит?

– Да какие претензии? – Алексеич перешел на свистящий полушепот. – Какие, кто предъявит? Эти бабки-дедки, что ли? Да они привыкли уже, что их все и везде дурят, куда они пойдут жаловаться?

«Во как загнул. А ведь самому не так далеко до этих бабок-дедок по возрасту. И не приходит ведь в голову, что когда-нибудь сам купишь отраву в аптеке! «Контрафакт»... И даже нет, не отраву! Не надо травить! Просто не подействует при том же гипертоническом кризе. Остальное – дело ударного скачка давления. Так что прессованный тальк тоже может быть убийцей...»

– В общем, давай поспокойнее. Горячиться не будем, – Алексеич будто услышал мысли Кузьмина про давление. Настолько неожиданно успокоился. Такие перемены всегда поражали бывшего доктора, а ныне аптекаря по найму.

– А кто горячится? – пытаясь вернуть себе всегдашний флегматичный вид, Кузьмин отвернулся к витрине.

– Ну вот и хорошо, хорошо, – с некоторым еще подозрением в голосе отозвался Купченко. – Уф-ф, ладно, надо нам еще с Васей в пару мест бы... – и с неожиданным для его возраста проворством, как-то боком, он просто выскочил из их загородки, увлекая за собой Васю.

«Вот так. Короткая бессмысленная грызня. И никакого проку. Ни-ка-ко-го. Ушел, а вечером спросит – почему не оприходовал. По умолчанию выходит, что мы на этом сошлись», – Кузьмин поставил на окошко табличку «Техниче-
ский перерыв 15 минут» и отодвинулся от своего импровизированного прилавка вглубь.

«М-м-м... Ну почему нельзя просто работать! Ну почему надо постоянно изворачиваться, чего-то ловчить, чего-то кому-то лизать!..» Что верно, то верно. При том, что и по записям, и по деньгам у Кузьмина всегда был образцовый порядок, Купченко относился к нему с прохладцей. Видимо, такие, как Вася, нужнее. Они всегда «на крючке». А теперь еще и это...

Он сидел, бессмысленно сжимая-разжимая кулаки. И думал, что хорошо бы разрыдаться и опрокинуть к чертям собачьим все их стеклянные витрины с товаром, и уйти отсюда к тем же чертям. Ведь нельзя так, елки-палки, нельзя с людьми ТАК! Ведь это чья-то жизнь! В прежние времена ему случалось проигрывать. Но. Он всегда лучше или хуже, боролся. Пусть – профессиональный цинизм, пусть – закоснелость какая-то в своем деле. Боролся. И не его вина, что смерть временами была сильнее... А сейчас... Ухмылка – судьбы «вилка». Хочешь – оставайся и прими правила игры. Не хочешь – уйди и отраву будет продавать кто-то другой, не такой принципиальный.

И была ведь, была спасительная зацепка, такой пунктик в его системе. Настроение и эмоции не должны падать ниже определенного уровня. Этот уровень, конечно, не назовешь радостью, но это и не холодное отчаяние. Когда-то, уже худо-бедно адаптировавшись к потере ноги, он переоценивал ценности, и решил для себя, что плохих событий в жизни и так слишком много, а хороших – до обидного мало. Поэтому первые следует, по-возможности, амортизировать, а вторые – замечать чаще, даже в самых незначительных мелочах. Опять же – по-возможности. Но сейчас это не работало.

«М-м-м... Зарыдать бы», – он сидел и медленно раскачивался на своем стуле. Плакал доктор Кузьмин в сознательном возрасте только один раз. Его отец и мать развелись, когда Саше было 20 лет. Отец был уволенным из армии по сокращению военврачом, так что Кузьмин был доктором во втором поколении. Справедливости ради скажем, что на выбор профессии Кузьмин-старший повлиял лишь отчасти, в основной же и большей части это была заслуга великого Пирогова. Правила гражданской жизни отец так и не принял. Может, потому что привык постоянно кочевать и проще чувствовал себя во временном жилище. Которое – знаешь, что не твое, и не бережешь особо, и не привыкаешь сильно. Ведь через год-два переедешь еще куда-нибудь. Куда Родина пошлет. А Родина выплюнула его. Просто сократили часть. И как-то так вышло, что в прошлом остались настоящие друзья, настоящая работа и настоящая жизнь, а в настоящем – только спирт, благо здоровье у отца было богатырское. И выпить, соответственно, он мог немеряно. Практически не закусывая. После чего начинались поиски виноватых в его вселенском горе. В этой роли оказывалось, как правило, ближайшее окружение – семья. Постоянное балансирование на шаткой грани между пьяными выкриками и дракой изматывало так, что... В общем, это были страшные годы.

А потом он ушел. Попробовал создать новую семью, начать все с начала с той, кто, как он думал, его понимает. И Саша с матерью вздохнули с облегчением. С деньгами, правда, было не очень. Но это было такой мелочью, ерундой по сравнению с огромной всеобъемлющей свободой, что вдруг обрушилась на них. Свобода – это когда ты не слушаешь по ночам лифт, определяя по времени хода, что он идет на твой этаж. Папаша обладал странной особенностью – с любой пьянки, ночь-полночь, он как самонаводящаяся ракета всегда возвращался домой. Туда, где он уже давно не жил, а только всех мучил. Пытал. А теперь лифт ехал не к ним. И это было счастье! Отношения отца с Сашей потом проходили несколько стадий. Они были то лучше, то хуже, но никогда не улучшались дальше определенного предела. Слишком жива была память о лифте. В какой-то момент отец вспомнил, что является совладельцем их двухкомнатной квартиры, из которой когда-то на удивление легко ушел. А теперь потребовал свою долю. Разменять же «двушку» на сколько-нибудь пригодные для жилья «квадратные метры» можно было только с гигантской доплатой. Которой у отца, конечно, не было. Зато потом, если бы Саша организовал обмен, ему по наследству досталось бы две однокомнатные квартиры. В чем он, правда, сильно сомневался, учитывая теплые отношения отца со спиртом. Что с годами только улучшались. Ну, в общем, был скандал и полный разрыв.

Потом они не виделись до того самого дня. Отец сидел на лавочке, склонившись на бок, в холодных лучах осеннего заката. И лицо его было бледно той самой восковой бледностью, которой не бывает у живых. И Саша вдруг понял, сидя на корточках здесь же во дворе частного дома, дома отца и его жены, и прикуривая одну сигарету от другой, понял вдруг, что НИЧЕГО НЕ ЧУВСТВУЕТ. Все это время, пока милиция составляла протокол и осматривала пистолет, валявшийся черной игрушкой возле лавочки, и маленькую ранку на виске у отца, и задавала дежурные вопросы, хотя было ясно, что... В общем, все ясно и так было. НИЧЕГО. И дело не в том, что к тому времени Саша успел уже поработать и в «анатомичке», и с живыми пациентами, нет. Не в том было дело. Просто... Отец шел медленно и верно к разрыву со всем, что составляло его прошлую жизнь. Со всем и со всеми. Даже еще до этих двух лет молчания. И Саша пытался себя стыдить за то, что так вот вышло – два года они не виделись и не разговаривали. И, выходит, послед-
ними словами, которые он слышал от отца, была ругань. А в глазах его при последней их встрече колыхалось прозрачное безумие. И не возникло у младшего Кузьмина за эти два года никакого желания даже позвонить. И отцов брат с сыном, выходит, были сейчас ближе отцу, чем он. И сигареты – просто воздух, а ведь давно уже курить бросил. Очень давно. И даже когда он в морге подсовывал отцу под рубаху бумагу с написанными второпях данными, фамилия-имя-отчество-дата смерти, и почувствовал, что тело еще теплое... НИЧЕГО. Только сказал какие-то глупые чужие слова: «Как же это так, батя?» Для чего? Он и батей-то отца никогда не называл. НИЧЕГО.

А через три дня он опять сидел, только уже за сараем, чтобы никто не видел, и опять прикуривал сигарету от сигареты, и... плакал. Навзрыд. Безутешно и зло. Смахивая слезы рукавом. Трудно сказать, что тут повлияло. То ли бессонная ночь у гроба с чужими, в общем-то, людьми. Всеми, кроме отцова брата, его дядьки. Он всю эту ночь честно пытался вспомнить что-то хорошее, связанное с отцом. Ведь должно же остаться что-то хорошее! И не мог. Почему-то упорно лез в голову только один случай, настолько давний, что и воспоминание о нем почти стерлось. По времени оно относилось аж к начальной школе. Отец забирал его с каникул от бабушек. Поезда в конце лета всегда были переполнены и ехать им пришлось в общем вагоне. Маленький Саша съежился на голой верхней полке, отец сидел внизу. Спалось плохо, мешали свет и галдеж на каждой станции. И отец накрыл его своим плащом. И вот сейчас за сараем сидел и плакал тот самый маленький мальчик из общего вагона. Которому очень, очень нужен был отец! А отца не было. Практически – не было. Но, видно, так уж мы устроены, что где-то в самой глубокой глубине души в любые жуткие и тяжелые времена живет в нас надежда на чудо. Вот – всё изменится, и отец появится... Только смерть эту возможность чуда полностью исключает. И еще Саше страшно хотелось, чтобы кто-то большой и сильный погладил его по голове. А может, это раскаявшаяся душа отца бродила рядом и пыталась... погладить... Да как вот теперь! Как?

Стук.

Точнее, просто звук какой-то сначала. Со стороны окошка, через которое он общался с миром. Потом – стук.

– Уже все 20 минут прошли, – какая-то пожилая тетка постукивает согнутым пальцем по стеклу и вполголоса возмущается. Тихо, но так, чтобы Кузьмину было слышно. – Тоже, технический, витти ли, перерыв. И техники-то – касса одна...

Забавно, но нашего аптекаря даже обрадовала сварливая тетка, вернувшая его к действительности. Да, здесь большинство его покупателей невеселы. И самая любимая их тема – собственные болячки. Но и этот мир лучше... Лучше, чем когда вокруг – тени. За которые даже свечку в церкви нельзя поставить.

«Точно, придумал же кто-то – технический перерыв. Почему не физиологический, например? Бутерброд съесть или... еще чего. А так, и правда, смешно, если вдуматься».

В итоге он, так и не придя до вечера ни к какому решению, а если откровенно – просто боясь принять его – это решение, отправился бродить по городу.

«112-й день! Система! Да кому все это, к чертям собачьим, нужно! – думал он уже устало и обреченно. – Мертва моя теория, мертва. Что бы я ни делал, все брожу по кругу. И все зря. Боже, как я устал, уста-ал. И ни в чем мне нет опоры. Я устал. Я падаю...»

Но он не падал, а брел своей обычной прыгающей походкой, как бы проскакивая ногу с протезом. Брел, не замечая ничего вокруг. Ни храма, напоминавшего большой праздничный торт глазами сюрреалиста. Ни кованых решеток замысловатого орнамента, отбрасывающих в свете осенних фонарей причудливые тени. Ни темной воды за бетонным парапетом. Шел, а за его спиной из парадного в парадное метались те самые собачьи черти, что так некстати были помянуты в темное время суток. Прикидываясь октябрьским противным ветром, они что-то шептали и хихикали, хихикали и шептали... И, в общем-то, хорошо, что Кузьмин не видел ничего вокруг, и их в том числе. В общем-то, даже хорошо...

 

VII

Многогранная и неизученная вещь – человеческая память. Она использует время, как книгу. Не пряча целиком от нас событие, просто закрывает его другой страницей, потом двумя, тремя... И вот уже Сергею кажется, что Удав был в другой жизни, и не с ним, и вообще – был ли? Жизнь на фирме шла своим чередом. ББ ходил озабоченный, Еж-Ефремов нервно бегал взад и вперед, однако ни тот, ни другой ничего пока не предпринимали. В плане апгрейда Целеронов. Ну нет и нет, живи сегодня, а там видно будет.

Осень, тем временем, тихо и благостно подошла к своей границе, и была прекрасна той неустойчивой красотой, которая в любой момент может смениться первым снегом. И... зимой! А наш юноша ждал зиму, о-о, как он ее ждал. Долгое время он был ее лишен, без каких-то особых причин. Не по болезни, не еще из-за чего-то там, просто так сложилось. Это, как ни странно, даже не было особо заметно – город есть город. Здесь не надо каждый день колоть дрова, таскать воду с колонки, кормить-убирать скотину. Все это было в Сережином детстве. Пока жива была бабушка. И он любил это! Любил запах свежерасколотой на морозе чурки, пар от холодной колоночной воды, да само утро, зимнее утро, когда выскакиваешь из теплой избы «до ветру», оно пахнет так... В городе такого запаха просто нет. Тысячи бензиново-дизельно-угольных запахов – вот что такое город утром. И делать в нем зимой особо нечего. Ходить-бродить только.

Так было, пока друг не «подсадил» Сергея на «доску»*. Вернее, подсел тот сам, наслушавшись рассказов о том, как это замечательно и здорово – отрабатывать правый поворот «на спину». И как он не дается. И сколько раз приходится биться в падении спиной и тем, что ниже... От этих рассказов сладко кружилась голова и замирало сердце. И однажды наш юноша не выдержал.

– Ты это... только пойми меня правильно, – сказал он другу.– Я... не знаю, как это сказать... Это может тебя немного расстроить.

– ?.. – друг пребывал в недоумении.

– Ну, ты же себе вторую доску взял, настоящую, – а первая доска была самодельной. Как – это отдельная история. – Может, если только тебя это не расстроит, я бы как-нибудь пошел бы с тобой. Ну, попробовать – на «самопале»...

– Фу, я уж думал, что такое ужасное ты хочешь сказать. Да, конечно. Пойдем.

И они пошли. Друг с настоящей «доской», Сергей – с «самопалом». Последний носил гордое имя Inspire и выглядел со стороны «скользячки» очень внушительно. Не имея возможности термически срастить три слоя Inspir’а, друг склепал их между собой четырьмя десятками клепок. Со стороны это здорово смахивало на самолет и вызывало, мягко говоря, удивление других бордеров, катавшихся поблизости. «Самопал» был тихоходен и не держал изгиб, заданный ему изначально. Первое Сергею как всякому нормальному «чайнику» было только на руку, а второго он сам бы в жизни не заметил. Это друг увидел.

Ну, конечно же, все первые поездки Сергея кончались внепланово. Вообще, он освоил тогда 5 различных способов падения. Относительно безболезненного. Уже много времени спустя узнал, что катаясь без спецботинок, в обычных бутсах, рискуешь отъездиться навсегда, повредив голеностоп. Самое интересное, что охота не пропадала.

– Ну ты едешь! – подбадривал нашего юношу друг. Намекая, что предыдущие соискатели все-таки скорее летели кубарем вниз по склону, чем ехали. И не было в тот момент Сергею похвалы выше.

А потом, о-о, потом была покупка своей доски. Состоялась она летом, чтоб дешевле. И была сумасшедшая радость обладания настоящей ДОСКОЙ. А доска была... Мечта поэта. Серебристо-серая, с редкими вкраплениями оранжевого. Никакого граффити орнамента, никаких этих тинейджерских прибабахов. Все очень строго и рационально. И бредя по знойному и пыльному в это время года городу, и перекрикивая поток машин в телефон, потому что как он мог не позвонить другу, он все испытывал ее. Ту самую радость. Тем более сильную, что влупил в это чудо горнолыжной мысли весь свой наличный капитал, основной и оборотный. И еще с час рыскал по округе, пытаясь найти банкомат, чтобы добить до нужной суммы. И вот...

...и вот начался сезон. А снега не было и не было. Все заинтересованные лица собирали его пригоршнями и тщательно трамбовали в нужном месте. Сергей с тоской смотрел на гору, что была белой только посередине, в пологом месте. И это были считанные метры. Выше и ниже – там, где было круче – гора сохраняла издевательски бурый цвет. Правда, у подножья «беговушники» умудрились как-то набить себе трассу. Попробовать на ней, что ли? Ведь хочется... Ах, как хочется! Э-э, где наша не пропадала... Так наш юноша не падал ни до, ни после этого случая. И даже не в том дело, что настоящая «доска» отличалась от самопала примерно как... «порш» от «жигулей», например. Сергей и потом, уже мало-мальски овладев техникой езды, выписывал довольно затейливые пируэты. Просто настолько твердым покрытие на горных трассах не бывает. Исключение составляют только ледяные трассы для скоростного спуска... Уже дома в ванной он оценил повреждения. Синяк какого-то бурого цвета расползся во весь зад и напоминал очертаниями Южную Америку. И опять охота не пропала. Парадокс!

Теперь надвигался третий сезон. В конце первого сезона наш герой был почти уверен, что ездит. В конце второго – уже не так. Карвинг* ему явно не давался. Ну никак он не мог почувствовать кант. Хотя пытался, изо всех сил пытался. Но... получалось пока только нечто среднее. На ровных промежутках он давал более-менее острый след, во всех же поворотах греб безумным бульдозером. А надо было, кровь из носу. Освоить именно карвинг, и желательно на обе ноги – правую и левую, а уж потом переходить на трамплины. А не наоборот, как делают большинство тинейджеров. И вот – третий сезон. Скоро. Скоро...

– Ты отломишь его, – Наталья скептично глядит на нашего юношу, наматывая свой мелированный локон на карандаш. Мэнээсы уже давно слиняли.

– А? Нет, вряд ли, – оказывается, все это время Сергей по-задумчивости загибал ИЛ то так, то этак. И все в какие-то экстремальные виражи. – Броня крепка...

– Интересно, о чем ты сейчас думал? Явно не о задании Соколова.

– Врать не буду – нет. Совсем не о нем, – наш юноша постарался выдать самую интригующую из своего арсенала улыбок. Он, конечно, никому никогда не говорил о своем безумном увлечении.

– Ну... Так и не скажешь? – если не знать ее, можно принять этот взгляд за откровенно враждебный.

– Да кшна нет. Интрига должна быть какая-то? Мадмуазель домой собирается сегодня, кстати? – на последний во-
прос она не ответила, отвернувшись к монитору. Только беззвучно шевелились губы, произнося что-то совсем не литературное.

А между тем еще один день их офисной жизни подошел к концу. И хочешь не хочешь пора окунаться в густые холодные сумерки. «Как же неуютно в них...» И хотя еще, вроде, далеко до темноты, но осень в определенной поре – вся будто состоит из сумерек.

– На Челюскинцев? – хоть и с некоторой досадой, наша девушка идет рядом с Сергеем. Хотя – могла бы уехать и с другой остановки.

– Да. Маршрут наш предрешен, – он словно поддался настроению сумерек. Задумчив.

– Ты стихи не пишешь?

– Писал когда-то. Но это глупо все было и несерьезно.

– Да-а?

– Да. И подражательно. Когда я понял, что многие люди делали это лучше, а многие – и делают, я бросил.

– Ну все равно... А почитай?

– Думаешь, надо?

– Угу.

– Ну ладно. «У врат обители святой стоял просящий по-
даянья...»

– Ну!

– Ладно-ладно, пошутил. Я ж говорил, многие лучше писали. Так... Что же... Вот...

Кому мне лиру посвятить?

Народу? Он, увы, не властен

Любить меня иль не любить,

Он все привык вкушать отчасти.

Прочтет от силы три строфы

Мой благодарный современник,

Зевнет и громко скажет: «Фи!»,

А там уснет, сраженный ленью.

А может, гласом площадей

Мне стать? С любовью на досуге

Хулить и воспевать вождей,

Нести их светлый образ людям...

Они шли, и сумерки за их спиной разорвало по шву ядовито-красным закатом. Который определенно обещал на завтра дождь и ненастье. Но что им за дело до дождя, ненастья и... завтра? Он – читает, и как все доморощенные поэты упивается властью над рифмованной строкой. Она слушает, и как все, слушающие доморощенных поэтов, принимает стихи за посвящение лично ей. И только ей. Им некогда обозревать закаты.

...Но годы минут, не века,

И ляжет пыль на их мундиры.

И затеряется строка,

Служившая иллюзий миру...

А гаражи, между тем, сжимали вокруг них свои переулки, пахнущие горюче-смазочными материалами, копотью, железом... В общем, всем тем, чем пахнет жилье верного друга человека.

О лучезарный женский взор!

Ты – все, что мне воспеть осталось.

То – нежность, то – немой укор,

То – чувства блеск... Такая малость...

Вот и та самая роковая лестница из арматуры, восходящая круто вверх и также нисходящая. Ну что за сварщик, что за грубый мужлан варил ее! И думать ведь не думал, что когда-то по ней придется шагать дамам на каблучке-шпильке. Тут на обычной-то подошве шею свернуть – раз плюнуть!

...в сравненьи с миром катастроф.

Но лишь она одна достойна...

А, впрочем, что я! Строф число

Уж больше трех. Спите спокойно.

Конец пришелся как раз на пик лестничного подъема. «Вот дубина, здесь ведь, правда, можно ноги переломать...» – с этой мыслью наш юноша взял даму за локоть, крепко и близко. Она никак не отреагировала. И ничего, конечно, не почувствовала. Ну, галантный юноша, бывает, хоть и редко. Зато Сергей почувствовал...

Ее волосы совсем близко...

Налетевший порыв бензинового ветерка чуть отвел их назад и обнажил маленькое ухо, с колечком золотой серьги в верхней части. И нежную кожу шеи под ним... Сердце его взяло бешеный взлетный ритм, и он легонько коснулся этой нежной кожи своими шершавыми обветренными губами...

Вечность – две ступеньки...

– И повел, и повел, – грубоватый и даже какой-то вульгарный ее голос вернул его к действительности. Сердце еще два раза ухнуло и взяло нормальные обороты. Горизонт выровнялся, можно убрать шасси.

– Извини, – он отпустил ее локоть. – Не знаю, почему-то показалось, что тебе приятно. В общем, глупый порыв, извини.

– Сергей, – голос ее стал мягче. – Я знаю, что ты можешь быть настоящим другом. И на тебя можно положиться. Друг, на самом деле, это много значит. Очень много.

– Дружба между мужчиной и женщиной невозможна в принципе, – к нашему герою вернулась способность иронизировать.

– Там, где я раньше работала, у меня было много друзей-мужчин. Даже наш директор. Хотя никто и не верил, что между нами ничего не было...

– Правильно. Я тоже не верю.

– Он был мне просто друг. Друзья-мужчины лучше друзей-женщин.

– Ну эт безусловно...

За приятной беседой, как известно, путь короче вдвое.
Остановка – вот она. Пришли.

– Тебе 85-й? – в его голосе показное безразличие.

– Да. Как и тебе.

– Уп-с. Забыл совсем, к другу надо заехать, он просил «винду» переустановить. Вот как раз мой 21-й. Пока – увидимся, – и прыгнул в уже тронувшийся 21-й. И пусть набит он, как банка шпротами. И пусть – получасовой крюк, неважно. Лишь бы не ехать с ней еще и в маршрутке. Что ж...

И мы молодыми бывали.

И нас, и не раз, посылали...

 

А неприятно, все-таки, что бы там ни говорили, неприятно это. Когда посылают.

 

VIII

113-й день.

Счастье. Абстрактная категория. Немногие обладающие им никогда не могут определить словами – что это. Ну понятно – солнце светит, птички поют, жизнь прекрасна. Так же могло быть и было вокруг Освенцима весной 45-го. Теперь уже необходимо пояснение – Освенцим был немецким концентрационным лагерем, в котором физически уничтожались люди. Уточняю, не работа с последующим уничтожением обессилевшего материала, а именно уничтожение. В газовых камерах, затем утилизация в печах. А весной 45-го это было особенно страшно, потому что война немцами была проиграна, это понимали все, остались какие-то считанные дни – и это понятно, а конвейер уничтожения все работал. Птички... Ну так мы отклонились от темы. Счастье. Очевидно, нужно еще что-то, кроме чистого неба и яркого солнца над головой? Наверное. Не знаю. Зато могу, как и каждый, наверное, привести десятки примеров, когда счастье понималось постфактум. «Ах, как же мы (я) тогда были счастливы...» – знакомые слова, не правда ли? Да, были. Но не осознавали этого, вот что противно!

Доктор Кузьмин тоже был когда-то счастлив. Как? Очень просто. Он работал. Такое вот незатейливое счастье. Причем, он не был трудоголиком. На «скорой» это трудно, с суточными-то дежурствами. Он был тогда на взлете. И счастье его, конечно, тоже не было осознанным. Работал, падая к концу смены. И эти переломы, инфаркты, проникающие ножевые временами сливались в одну ленту, а временами шли по отдельности. Свое ощущение чужой боли он сделал очень ра-
циональным, если так можно сказать. Жалко кого-то – помоги. Не можешь помочь, или сделал все и все равно – плохо? Тогда не убивайся, ты не институтка, падающая в обморок при виде открытого перелома. Иногда ему казалось, что он видел и знает все. И тогда провидение больно щелкало по носу. И случаи становились нетипичными, или один влек за собой другой, или ему просто не хватало опыта, и он был только сторонним наблюдателем. А еще ранила смерть. Вещь, с которой любой доктор столкнется рано или поздно. Ликвидаторы, пожарные и другие борцы со стихией, конечно, тоже сталкиваются с опасными и страшными даже вещами, но никто из них никогда не сомневается в конечной победе. Пусть даже ты отступил, но – аварию в конце концов ликвидируют, наводнение схлынет, а пожар потушат. И только проигрыш врача «скорой» никто, даже вдесятеро более сильный и опытный, уже не исправит.

И вот – вызов под самое утро, в конце суточного дежурства. Когда, мало того, что организм спит, но и вымотан уже предыдущими вызовами до предела. Инфаркт. Некроз – омерт-
вение самой слабой из трех сердечных мышц – связующего миокарда. Потеря способности сокращаться, как следствие. И, видимо, сердечник был, сиднофарм лежал на тумбочке, кардикет еще, кажется. Потому и не забеспокоился сразу, и домашние «скорую» не вызвали. Сразу... Обычный инфаркт.

И вот они сидят с Витюней в пустой уже машине «скорой». Несколько минут назад между ними стояли носилки. Из-под простыни выглядывали ноги в темно-синих носках. Простыня короткая. На ноги не хватило.

– Сигарет надо купить. Кончились, – видно, что Витюня говорит это машинально. Хлопнул по карману – кончились – сказал.

– Пять бы минут. Пять-десять, – Кузьмин лезет в свой карман. Достает пачку, вытягивает зубами сигарету – себе и протягивает пачку Витюне.

– ...ты везде успеешь. Хоть, ..., на британский флаг порвись. ... жизнь, – санитар глубоко, так что огонек проползает добрую треть сигареты, затягивается.

– Ладно, – Кузьмин тоже затягивается, хочет сказать что-то еще, но... ничего не приходит в голову. – Ладно...

– Мы не так ее себе представляем, – Витюня весь окутывается выпущенным дымом.

– Кого?

– Ее, – санитар кивает на помост, где недавно стояли носилки. – Придумал кто-то скелет в балахоне с косой, а все и подхватили...

– Да? – Кузьмин все никак не мог ухватить его мысль.

– А на самом деле – это простая баба, роста среднего, возраста за сорок. В халате ситцевом, волосы в пучок собраны. Какие-то, – Витюня прервался на затяжку и сделал рукой неопределенный жест, – пегие такие, непонятного цвета...

Кузьмин понял, наконец, почему до него не доходит мысль. Они существовали по отдельности – Витюня, весь насквозь земной, и отвлеченная теория его о смерти.

– Приходит и спокойным голосом таким убеждает, что все будет хорошо. И уводит... Не куда-то там в небо или в тартарары, а просто – по улице...

– И чего? – доктор все никак не мог поверить, что Витюня серьезно, все ожидал подвоха.

– И ничего. Мать у меня так вот... увела она. По улице. Просто.

– А мать чего? Так вот – пошла за ней?

– Мать сказала, чтоб я поесть не забыл. Что суп в холодильнике... Любила меня. Ночью сон, а утром – явь, – Витюня посмотрел на доктора, и та самая готовность к розыгрышу, которую можно было принять за насмешку, погубила Кузьмина. – Дурак ты, Санчес, – разозлился Витюня, – учили тебя, учили, а только деньги казенные перевели зря, – он в сердцах отщелкнул «бычок» в открытую дверь «скорой».

– Витя, да ладно ты, я...

– Пошел ты, – и санитар ушел в здание станции. Ушел, чтобы переодеться, уйти домой, загулять на неделю, потом выйти на дежурство и почти месяц не разговаривать с Кузьминым. Месяц молча в одной бригаде – это много. Потом, конечно, все остывают. Да и работа, как ни крути, притрет друг к другу, но месяц – это все равно очень много.

А доктор решил прогуляться тогда. Домой не хотелось, был выходной и поспать, скорее всего, не удалось бы. Семья встала, какой уж тут сон. Он брел, глядя себе под ноги на растрескавшийся асфальт, кое-где пробивавшийся сквозь трещины вездесущий подорожник, осколки бутылочного стекла. Обычно ему нравилось обостренное восприятие мира после суточного дежурства. Потом и голова, и тело возьмут свое. Будут и раздражение, и плохая координация, и шум в ушах – все это будет, не сомневайтесь. Но это потом. Сначала же состояние похоже на воздействие легкого наркотика. Видишь каждый листик на далеком дереве. Тысячей обостренных рецепторов в носу ловишь запах травы в легком городском ветерке. Проходя по теневой стороне улицы и видя, что скоро выйдешь на солнце, кожей чувствуешь приближение этого момента. Это обычно.

Сейчас же он просто пытался отвлечься. От смерти, от обидчивого напарника. Погода скоро испортится, тяжелые облака ползут над самыми крышами. Немногочисленные прохожие, все идущие по делам – утро выходного – только подчеркивают пустоту улиц. Отвлечься не получалось. Какие пыльные все-таки улицы в городе! И асфальт весь растрескался. Кузьмин наступил на перевернутую пивную пробку, она с готовностью вонзилась в подошву.

– Тьфу ты, – он поскреб подошвой о поребрик. Конечно, пройди по этим улицам триста раз, и вверх уже смотреть не будешь, только под ноги. Мы не смотрим вверх, потому что мы здесь живем. Мы живем. Я живу...

– Я живу. Я живу-у! – шептал он нараспев. И вел рукой вверх по железному пруту парковой ограды, чувствуя за-
крашенные провалы в металле. И что-то такое понимал, чего не понимал раньше, глядя в страшные бессонные глаза Витюни. Что смерть в своей обыденной повседневной серости – это тоже часть жизни. Как ни крути. Правда, послед-
няя ее часть.

113-й день. Кузьмин сегодняшнего дня, мрачноватый мужчина с бородкой, на одной ноге, вышел на своей остановке. Отсюда, если ковылять обычной походкой, до работы – шесть минут с копейками. Если вприпрыжку и задыхаясь – четыре минуты ровно. На часах – без трех десять. Бежать? Не-ет, бежать он не будет. Это что же получается? О чем он думает? Да мог ли он тогда, работающий врач «скорой», понять себя сегодняшнего? Свои какие-то сомнения? О чем – сомневаться? Продавать или нет это дерьмо людям? Чтоб только свою... прикрыть и сидеть спокойно?

Было ощущение, что упал какой-то цветастый занавес, говорят так бывает. И все становится просто и ясно. Просто послать Купченко с его «контрафактом». А еще лучше – в торец зарядить на прощание. Знай наших! Кузьмин шел, сознательно не спеша, чувствуя прилив хорошей молодой злости. Можно как угодно плотно сжать себя системой, но если в какой-то момент не дать себе разозлиться, то можно стать просто... Много есть определений такому состоянию, но не для печати все они, вот незадача.

Его киоск. Десять-ноль семь. Теперь только ждать. Долго не придется. Ничего-о. Рано нас списывать в запас. Еще повоюем.

Купченко зашел где-то через полчаса – небывалый случай. Видимо, рассчитывал, что в это время будет наплыв покупателей. И что время работает на него, чем больше его пройдет, тем меньше у Кузьмина останется упорства. Вот тут он сильно ошибался. Злость бывшего доктора вошла в какую-то леденящую стадию. Стабильную и страшную.

Но. Надо отдать должное Алексеичу, одного взгляда ему хватило, чтобы целиком охватить ситуацию.

– Вася, – лицо его стало озабоченно-скорбным. Как, впрочем, всегда, когда он делал какую-нибудь гадость. – Забирай, повезем назад сдавать, – он указал на вчера только привезенные коробки. Те самые. – А то, неровен час, комиссия нагрянет, подавай им сертификаты, объясняй потом, – при этом он так поглядывал на Кузьмина, будто ни грамма не сомневался, что тот сочувствует и разделяет его взгляды. Человек, меньше знающий Алексеича, тут же проникся бы и тем, и другим. Но Кузьмин-то хорошо знал, что малейший намек на сочувствие с его стороны погубит все и разом. Поэтому он сидел с безразличным видом у своего окошка, отсчитывая копеечную сдачу редким, как ни странно в это время, бабусям. «Бубни-бубни, назад ты их сдашь, ага. По другим точкам раскидаешь, и делу конец».

– Да, Вася, вишь, как оно... Вчера сюда перли, нынче обратно, – Купченко был просто воплощением скорби от такой нерациональной работы. Вася же, давно привыкший к неожиданным ходам начальника, казалось, никак не реагировал на эти стенания и продолжал сосредоточенно таскать.

Хитрый хохол еще немного поерзал в углу, и, дождавшись, пока Вася перетаскает все коробки, оседлал свою любимую табуретку. На трех ножках. «Ну, сейчас начнется. Пое-ехали...»

– Уф, – он достал платок и промокнул лоб, будто сам перепер коробочную гору. – Времена счас, конечно... Так вот... сложно все. Того и гляди кто-нибудь, где-нибудь за что-нибудь...

«Пой-пой, тебе при любом режиме удавалось, по-моему, на своих двух стульях усидеть. Да еще и дольше всех».

– Да-а, ну с другой-то стороны оно как? В любое время что-то есть и хорошее. Вот как бы за государством наши заводы-фабрики работали счас? При этом-то вот строе-то? Ведь все же ведь разваливалось фактически! Ведь вот не передай все частнику, и кранты! У частника будет работать, потому что это – его, а не «наше», как раньше было!

Из вышесказанного видно, что везде Алексеич попадал не в строку. Куда бы и как далеко не уводил беседу в сторону, а все натыкался на холодное, а то и враждебное молчание Кузьмина. И это, в общем-то, со стороны последнего было правильно, потому что чуть чего – и Вася так же быстро, а может, и быстрее, перетаскал бы коробки в третий раз. Опять Кузьмину. А Купченко мысленно записал бы на свой счет... большой вкусный пирожок, скажем, как очевидный молодец. Не-ет, тут важна выдержка.

– И еще вот, хэ-хэ, вспомнил тут случай, – он по-отечески добро усмехнулся и тронул Кузьмина за руку. – Как-то раз по вызову вот тоже, ну, сто лет назад, конечно, попали мы в дом один, – Алексеич по-молодости был терапевтом и, бывало, ходил по вызовам. Что о-очень любил подчеркивать, зная первую специальность Кузьмина. Мол, знаем мы вашу работу, а вот вы нашу знаете ли? И случай этот, который он взялся рассказывать, приводился в пример неоднократно. Правда, каждый раз из него следовала новая мораль. Что, интересно, он в этот раз резюмирует? – Да, так и вот. Вызвали нас, ну, за неимением других, конечно, где-то нестыковка у них случилась, в Серый дом. Тут уж все вызова бросай и беги, сломя голову. И, надо ж случиться так, то ли диспетчер кабинет не записала, то ли еще как – не туда заходим. А и там совпадение – секретарь отлучился, по бумажкам каким-то побежал своим. В общем, вперлись мы безо всякого доклада к чину такому, к кому вот так запросто сто лет никто не заходил. А тут – мы! Он так сыграл лицом, потом строго так – кто да что? Ну, мы объяснили чего-как. Ага, входит секретарь его, капитан. И нас тут же – под белы рученьки и в каталажку! Да еще ладно – отпустили потом, а начальника-то моего полгода потом песочили, да на всех уровнях. Это просто потому, что мы своими лицами товарищу настроение испортили! Представляешь, – он опять тронул Кузьмина за руку. Ну просто день высочайшего благоволения сегодня. – И вот так вот. Будь ты хоть трижды прав, а пока там где-то разберутся, от тебя что уже останется? А то и будут ли еще разбираться? – закончил он неожиданно серьезно. Ох, неспроста байку рассказал.

– Ну, это не очень мешало вам в жизни потом. Стать парторгом отделения, к примеру, – злой и неблагодарный Вася, знавший Алексеича по прежней жизни, как-то обмолвился о яром пристрастии того коммунистическим идеалам. И об очень быстром с ними расставании в 91-ом году тоже упомянул. Вася вообще, похоже, помнил о своем шефе только плохое.

– Да. На моем отношении к власти это никак не сказалось, – Алексеич сменяет тон на такой, терпеливо объясняющий, что ли. И бросает на Кузьмина пытливый взгляд, вопрошающий о степени информированности.

«Знаешь?»

«Знаю-знаю».

– Это могло сказаться на отношении власти к вам, – ну ни на какой компромисс не идет сегодня этот упрямец! И ведь знает, что потом хуже будет, Купченко помнит все свои обиды по датам, как перекидной календарь. И может открывать их в любом порядке.

– Ну, тут всегда важна определенная гибкость...

– Это можно назвать иначе. Предательством.

– А что такое предательство? – Алексеич резко набирает обороты. – Нет, постой. Вот тебе нравилась одна музыка вчера. Так. Сегодня – другая, ту ты забросил. Это – предательство? Ну, по отношению к той, вчерашней? А ведь это даже хорошо, говорят, вкус развивается.

– Не надо путать две несопоставимые категории...

– Нет, Лексан Викторыч, – голос его аж зазвенел в праведном негодовании, – ты ответь! Это – предательство?!

– Предательство есть сознательное предпочтение блага для себя ценой лишения этого блага других. Своих соратников в прошлом, – Кузьмин отвечал твердо, вкладывая максимально возможный вес в каждое слово. И, вроде, ничего не-
обычного он не говорил, все истины-то вроде прописные. Но сам тон и наклон головы вызывали равную силу противодействия Купченко.

– А если соратники твои – убийцы и сволочи, а ты узнал сегодня? Тогда как быть? А? – он произвел хитрый эк-
вилибристический трюк – чуть подпрыгнул и вернулся на оставшуюся неподвижной трехногую (!) табуретку.

– ...все остальное есть демагогия.

Легко говорить это молодому, горячему (читай – глупому) юнцу. Ну, выгнали тебя на улицу, да плюнул и ушел, нашел место в сто раз лучше. Молодым, как известно, везде у нас дорога. А вот если ты старый, одноногий, бывший врач, и на эту работу тебя устроили не друзья даже, а друзья друзей...

Все это в скобках мелькнуло в голове Кузьмина уже после финальной точки. Очень быстро. И он задавил это, прямо физически ногой задавил, как давят страх перед рвущимся с поводка ротвейлером. Мимо которого надо пройти, не боясь.

– Нет, ты... А вообще, что тебе объяснять, – и Алексеич рывком оказался уже за дверью. – Вот только учит нас история, постоянно учит, что прав не тот, кто прав. Прав тот, кто цел остался. А остальных потом – когда еще – реабилитируют, посмертно. Так-то.

И он удалился, неся свою философию, как реющее знамя над головой.

 

IX

Утром следующего дня, придя на службу, Сергей понял, что пропустил что-то важное. Множество субъективных признаков просто-таки кричало об этом. Приподнятое настроение Данилы, одетого в какую-то немыслимо-кислотного цвета толстовку. Сергей-2, надувающий шарики у окна. Наконец, единственная девушка в офисе, одетая в ПЛАТЬЕ! Пусть и оказавшееся при ближайшем рассмотрении костюмом «блузка-юбка», но – факт остается фактом. Нет, тут определенно что-то не та-ак... Самое противное, что наш юноша не мог не то что вспомнить какой-то повод для веселья, но даже приблизительно определить, когда он что-то упустил. Нет, никак. А еще вчера до склероза было так далеко.

– А ты что-то как всегда, – Наталья взглянула на него теплее, чем обычно. Беззащитные, слабые создания! Тихо и ласково вгонят скальпель тебе в печень, а потом нежно погладят. Видимо, эти мысли красноречиво выразились во взгляде Сергея, потому что больше она ни о чем не спросила.

– Ну что, господа и дамы, – вошедший Соколов изо всех сил пытается скрыть улыбку, но она все равно пробивается сквозь напускную строгость. И галстук, кстати, на нем сегодня вполне нормальный, даже с претензией.

– По-здрав-ля-ем! – коллективу СКТ ФАТ-УММ позавидовало бы любое Суворовское училище. Репетировали, не иначе.

– Слушайте, ну месяц работы – дата круглая, конечно. Можно сказать – веха.

– Нет, Виталий Сергеевич, мы вас поздравляем! – голос Данилы, будто у пионера, объявляющего сбор дружины открытым, прервался от счастья. – Мы... кхгм-кхгм... хотим пожелать вам в день рождения процветания, успехов, так сказать, в вашем нелегком бизнесе, и... всего, всего самого, что только можно пожелать...

– Да... тронут, тронут. Спасибо. Откуда информация просочилась?

– «Сеть» знает все, – это Сергей, как всегда к месту и вовремя. Чтобы хоть как-то разбавить этот сплошной пафос. И все дружно рассмеялись.

А потом был трудовой день. Рабочим его, правда, назвать было нельзя. Безудержное веселье вспыхивало тут и там, по поводу и без, то и дело отрывая ОМ от работы. И даже наш юноша, в конце концов, поддался общему настроению. И Сергей-2 с Данилой вернулись от Соколова с лунатическими улыбками на лицах. Вместо обычной иллюстрации апоплексического удара из медицинского атласа. В довершение ко всему выяснилось, что Ефремов находится за тридевять земель в командировке и прийти сегодня ну просто физиче-
ски не сможет. Далеко очень. И... А что «и»? Настал вечер. И было хлопнуто шампанским в потолок. Конечно, эстеты могут поспорить о возможности вкушать благородный напиток из пластиковых стаканчиков, вызывающе плебейских. И закусывать крабовыми палочками, тоже не из краба. Пусть их! Молодость! Вот что ударяет в голову почище шампан-
ского натощак. И пусть потом все придет и будет. И более дорогое шампанское, и бокалы соответствующие, но... Не будет того бесшабашного веселья, той не имеющей, вроде, внутренней причины радости. Которой – дай только волю, и вознесет она тебя в такие выси... В общем, все уже будет по-другому. А пока...

Желание продолжить пришло, как всегда, будто бы в несколько голов одновременно.

– А... – начал Данила.

– Может... – почти одновременно с ним сказал Сергей-2, и оба замолкли.

– То есть юноши хотят сказать: «Требуем продолжения банкета!», но не решаются, – угадайте, кто это?

– Ну, пойдемте, – наша героиня что-то очень сговорчива сегодня. Даже подозрительно.

– Нет, ребята, я уже староват для таких гулянок, – ББ грустно усмехнулся. – Вам что, завтра проснетесь как ни в чем не бывало, вы молодые. А мне организм и так припомнит все грехи. И старые, и новые.

– Да ну что вы... – Данила приготовился изливать на Босса липкий мед комплиментов. И «да вы еще... нам бы в ваши годы», и «да без вас не та совсем компания», и... Много чего он мог бы еще сказать, но наш герой пихнул его под столом ногой, и слова остановились у того на полпути.

– Нет, нет и не уговаривайте. Приятно провести время, – это ББ пожелал, уже вставая и собираясь уходить. – И сильно там не шалите, – видимо, ему хотелось, все-таки, чтобы поуговаривали. Так, самую малость.

Небольшое кафе, даже, правильнее сказать, забегаловка «Алишер», названная так в честь великого Навои, конечно, встретила нашу компанию вполне гостеприимно. Здесь необходимо сказать два слова обо всем восточном. Согласитесь, много его сейчас даже в самых затерянных наших городах и городишках. И его носители, конечно, очень разные по всем пунктам. Есть строители-армяне, что могут работать и работают по 12 часов в сутки. Есть азербайджанцы, предпочитающие рыночную торговлю. Есть таджики, занимающиеся вообще непонятно чем. Их не любят. Изначально – всех. Может, дело в том, что здесь ущемлена свобода потенциального выбора (по Веллеру – я, может, и не буду там работать, но и ты не лезь) какого-то места под солнцем. Может, больше всего бросаются в глаза самые крикливые, бесцеремонные, а то и наглые особи. Но это – как в любом народе. Кого виднее всех в общей толпе? Как раз таких – крикливых и наглых. Но они – со временем – заставляют с собой считаться. Практически везде – и на стройке, и на рынке. Считаются, но продолжают не любить. И это при том, что слово их в большинстве случаев тверже, чем слово русских коллег по цеху. Это признают все.

В этот час в кафе «Алишер» из восточного была только негромкая музыка. Два-три посетителя, скорее, поздно обедающие, лица славянской национальности. Основной наплыв посетителей еще не пошел.

– Итак, господа и дамы, что мы будем пить? – Сергей удачно копирует интонации Соколова. Все улыбаются. – Предлагаю даме – вина, а господам, как водится, водки.

По лицам младших научных сотрудников пробежало облачко неуверенности, но отступать уже было некуда. Так-то, молодые люди, это вам не с боссом на брудершафт шампан-
ское потягивать. Это настоящая корпоративная пьянка.

– Решено. По фэн-шую надо занимать столик, равноудаленный от входа, туалета и центра, – наш герой в ударе.

– Приятно иметь дело с таким разносторонним человеком, – Наталья чуть улыбается.

И в другое время это обязательно бы сработало, и все повторилось бы как десять раз до этого... Но... Ладно, усадим героев за столик, пришлем им официанта, тоже представителя востока, а потом уже приоткроем завесу над небольшой тайной.

– Так, сухое «Пино», сомневаюсь, конечно, я, что Испания, ну да ладно. Это даме. И водки, ноль-пять, хорошей. Гулять так гулять. А, вот салат еще, какой салат будем, юноши?

– Ну, это...

– Да не жмитесь так, гусары, скоро жалованье! Короче, оливье нам, только чтобы в одно время с водкой, не позже.

– А дэвушк что кушать? – в прононсе официанта прозвучало «кюшать».

– В самом деле, что наша девушка будет кушать? – Сергей с интересом глянул на Наталью. Есть такие люди, по которым в жизни не догадаешься об их гастрономических предпочтениях. Наша героиня как раз из таких.

– Я сама закажу. Пожалуйста, вот это и это. И вино сухое я не пью.

– Ну, это дело вкуса, конечно. Ну, не угадал! – Сергея сегодня положительно ничем нельзя смутить.

Да, так вот о тайне. Вы заметили, я думаю, что наш юноша сегодня раскован сверх всякой меры. Подобно Новосельцеву, решившему потрясти Людмилу Прокофьевну во что бы то ни стало. Причины же... Так, официант принес водку, вино и какое-то экзотическое кушанье Наталье. Оливье, конечно, не принес.

– Ну что ж, – проводив его взглядом, Сергей разлил прозрачную жидкость из графина юношам и вино – даме, – придется дернуть первую «насухую». Оливье здесь готовят по старинному кавказскому рецепту, не меньше часа. Ваше здоровье.

Выпили. Сморщились. Сделали героические лица. Пойдет. Так вот, о причинах. Они просты. Когда мужчина понимает, что ему с этой девицей ничего не светит, и терять ему нечего, он позволяет себе такие выверты и коленца, которые никогда бы не позволил, имея хоть слабую надежду. И сияет, и блещет, соответственно, на полную паспортную мощность. И становится, таким образом, привлекателен своим истинным лицом. А не тем зажатым образом идеального ухажера, набитого стереотипами и комплексами. Выгода налицо!

– Эх, господа-господа! – и лирический настрой не заставил себя долго ждать.– Великим человеком был тот, кто придумал эти корпоративные... вечера! Ведь истинный дух компании рождается именно здесь. Да-да, не по утрам у Соколова, и не под прессом Ефремова. А вот так вот, запросто.

Надо сказать, молодежь в фирме оказалась морально неустойчивой и после первой же рюмки проявила некоторые признаки... осоловелости, что ли. Так что, и наш юноша это быстро понял, ораторские перлы здесь не будут оценены по достоинству. Слушателями. Хотя, есть ведь еще слушательница...

– Что ж вы, хлопцы, приуныли! Ну-ка, весело налили!

– За поэтический дар и его воплощение, – она чуть приподняла свой бокал.

– Прекр-расный тост! Ну, желаю, чтобы все! Гусары, вы со мной?

Вторая. Абсолютно те же действия. Надо сказать, что всецело занятый своим провалом, наш юноша как-то подзабыл, что Целероны обречены. А может, угроза не выполненная с течением времени, вызывает привыкание? Так или иначе, он уже не воспринимал мэнээсов как безнадежно больных, что имело место сразу после разговора с Соколовым.

– Мы пойдем покурим, – Данила и Сергей-2 синхронно поднялись со стульев и пошли на воздух, портить свое молодое здоровье еще одной дозой никотина.

Она задумчиво смотрит вокруг, ковыряя своих медлен-
но расползающихся улиток (а может, моллюсков?). И всем своим видом толкает нашего героя на что-то безрассудно-
идиотское. О чем, конечно, впоследствии придется жалеть. Нет, не вытерпеть.

– Ты заметила, что все судьбоносные события происходят, когда мэнээсы курят?

– Чего? – легкая задумчивость плюс музыка. Конечно, она не поняла его.

– Я говорю, может, потанцуем?

– Чтобы все на нас пялились?

– Во-первых, кто – все? Коллеги? Во-вторых, тебя разве это смущает? Меня нет. Короче... – он встал, не закончив фразы, и раскованной походкой танцора по-найму пошел к бармену. Что-то сказал, негромко и значительно, тот утвердительно кивнул. Вернулся к столику, изящно протянув руку, склонил голову в полупоклоне.

И вот здесь наступает самое интересное. В чем? В том, что мы имеем уникальную возможность – мы ведь всемогущи – отследить мысли той и другой стороны в этом медленном танце. Итак, первые аккорды.

Он.

– Хороший танец все-таки выбрал, стервец. Челентано вообще – наш парень. Вот при помощи его страстного тенора, баритона ли... Никто не зна-ает, как это важно – грамотно вести...

 

– А песня эта, скорее всего, о том, что старый больной человек втрескался в нимфетку.

 

– Какие у нас длинные тонкие пальцы. И талия замечательная.Чуть покачивая, надавим – поворот. Ах, как приятно...

 

 

– Смотри, смотри отвлеченно. Конечно, железные леди не могут чувствовать. Не позволяют себе такую роскошь. От чувств ведь недалеко и до зависимости...

 

 

– Она похожа на самку леопарда. Даже тип лица... Привлекательная, и в то же время опасная. Больше, конечно, опасная. Береги-ись, Василий.

Она.

– Плохая, конечно, идея. Сейчас припрутся эти, будут на нас пялиться. Потом болтать всякое... Служебный роман – это всегда плохо, даже и слухи о нем. И повел, и повел... О чем, интересно, песня?

 

– Наверное, о любви. «Со Конфесса, а море мио...» Неплохо ведет. И даже на ноги не наступает.

 

– Так. Вот руку не надо нам массировать. Или... не замечать? Пусть мальчик поиграет. О... а мы еще и с вариациями ведем... Почему ж такая грустная? Песня...

 

– Спокойнее. Спокойнее. Он ведь избалованный бабами плейбой, по всему видно. И рубашечка, и стрижечка, такой мальчик... А все-таки... что-то в этом есть...

 

 

– ...

– Слушай... Я знаю, почему она такая грустная, – нашего юношу вдруг осенило.

– Кто?

– Песня. Он старый, у него семья и распланированная на десять лет вперед жизнь. А из-за этой любви все полетело к чертям...

– Ну, тогда не надо было ему и начинать.

– Не надо было, да, – Сергей усмехнулся и блеснул холодком в глазах. – Но я думаю, он справится. Оно того не стоит.

Челентано, пропадая в своей запоздалой страсти, будто не в силах остановиться, исчез... растворился в эфире. Песня кончилась.

Она отобрала руку, довольно резко, и отстранилась. В глаза вернулось всегдашнее выражение.

– Хочешь пари? – он будто не заметил перемены. Положительно, наш юноша взрослеет на глазах.

– В азартные игры я не играю.

– Когда мы подойдем к столику, кто-нибудь из Целеронов скажет: «Как вы смотрелись вместе!»

– Не обольщайтесь, молодой человек... Как ты их назвал?

– Пари. Это не я. Соколов дал им прозвище – Целероны.

Они как раз подошли к столику, за которым довольно расслабленно восседали их коллеги. Кто-то один даже взял на себя смелость наполнить бокалы-рюмки. Оливье так еще и не приходил.

– Слушайте, а вы обалденно смотритесь вместе, – сообщил им Данила, сверкая глазами в полутьме. Свет уже убрали. Наш юноша поднял два растопыренных пальца – «виктория» – и выразительно посмотрел на Наталью. Та вынужденно улыбнулась.

– Однако, так у нас получится, как в «Судьбе человека». «После первой (равно, как и второй, и третьей) не закусываю...», – наш герой поднял рюмку приглашающим жестом. – А оливье понесем домой в карманах.

– А что это, «Судьба человека»? – опять Данила.

– Ох и балбесы вы, господа. Великих вещей о войне не знаете. Хоть помните, кто победил? – и в ответ на возмущенные лица нового поколения Сергей успокаивающе поднял руку. – Ладно-ладно. Михаил Шолохов написал. Повесть «Судьба человека». Раньше в школе проходили. Содержание рассказывать не буду, прочитать самим и доложить. Все, вздрогнули.

– Ага. Внеклассного чтения еще у нас не было, – ох уж этот Данила.

– Ни-ка-кие возражения не принимаются. Кто-то должен удалить пробелы в вашем образовании? Вы сегодня выпьете или что? – Сергей грозным жестом пресек все возражения. И не хочешь, а выпьешь.

Тут надо упомянуть одно важное обстоятельство. Так как столик у нашей компании круглый, получилось, что Наталья оказалась между двумя Сергеями, вторым и нашим. Общая тенденция среди юных леди – носить коротенькие блузки-кофточки – коснулась и нашей героини. Поэтому стоило ей чуть наклониться над столом – кофточка ушла вверх, и кожа спины призывно забелела в полумраке. Тут, как водится, сошлось вместе несколько... э-э... факторов. Сергей был после рабочего дня (довольно голоден, то есть), водка была без оливье (пора бы уже и жалобную книгу требовать, пожалуй) и – смотри выше – терять ему уже было абсолютно нечего, как пролетарию. «Кроме своих цепей», естественно. Так, чтобы не было видно со стороны, он опустил левую руку вниз и одними кончиками пальцев, даже скорее ногтями, сделал так...
знаете, когда кошку за ушками чешут... как раз там, где кончалась кофточка. Если бы его спросить в лоб – зачем он это сделал? – ответа, я думаю, не последовало бы. Но пощечины, равно как и скандала, не последовало тоже. Она просто удивленно обернулась на нашего юношу. Хотя теоретически это мог сделать и Сергей-2. А наш юноша в ответ на этот взгляд состряпал самую невинную мину из всех, какие только знал...

И неизвестно, чем бы все это дело закончилось, а закончиться оно могло, скажем в скобках, очень по-разному, потому что кто-то за это время Наталье успел позвонить, и она неосторожно сказала этому кому-то, что, может, он останется, а может быть, и нет, посмотрим... Но тут у нашего юноши тоже призывно запрыгал телефон на ремне. Номер незнакомый. Мало ли кто...

– Да, слушаю, – молчание на том конце. – Алло! – уже с некоторым раздраженим в голосе. Сергей страшно не любил такие звонки. Ну, ошибся ты, скажи: «Извините» и отключись. Ну чего молчать-то? Какой кайф? – Говорите. Я слушаю, – самое противное, что в трубке кто-то явственно
дышал. Кто-то будто проверял его терпение. Глядя из тени, сам оставаясь невидимым. Трубку наконец положили, пошли короткие гудки.

– От ч-черт, – непонятно почему, но этот пустой звонок подействовал не угнетающе даже, а... Хотя почему непонятно. Все очень даже понятно. Семь лет назад, когда еще и в помине не было никакой сотовой связи, кто-то доставал их звонками в дверь. Требовательными такими. Позвонят, откроешь, а там никого. Если бы шпана баловалась, слышно было б, как кто-то убегает по этажам. А тут – ничего. Только будто ветерок какой-то шуршит. Колька открывал несколько раз, чертыхаясь, возвращался. Потом перестал. Не нравилось ему что-то. Да кому понравится... Жутковатое ощущение.

Пустой звонок. Дурь какая. Брось. Ерунда. Какая-нибудь прыщавая старшеклассница ошиблась и сидела, млела. Или обкуренный какой-нибудь заморозок...

Пустой звонок.

Вселенская тоска ледяным ножом ударила его в спину. Все мы, блин, на время отпущенные погулять. А потом придет кто-то... или что-то. И позвонит. В дверь, по мобиле, неважно.

– Ладно, господа и дамы. Гуадеамус, как говорится, игитур. Что с латыни – веселитесь, пока молоды. А мне пора, и так засиделся что-то, – Сергей постарался вложить в реплику максимум непринужденности.

– Ну во-от. Только все началось... И оливье как раз принесли, – Сергей-2 заговорил едва ли не в первый раз за вечер. Действительно, грустный официант как раз принес что-то в большой вазе. По-логике, это мог быть только оливье.

– Ничего. Я верю в вас. Поделите мою долю между собой, – наш юноша положил под свою рюмку новенькую «сотку». – Должно хватить. Ну, бывайте.

Он пожал руки обоим мэнээсам, а Наталью – будто так и надо, все-таки водка успела подействовать – чмокнул в щеку.

И ушел. А вот если бы остался еще чуть-чуть... То мог бы увидеть, что наша девушка немного приуныла. Да чего там, откровенно загрустила и вскоре тоже ушла. Посмотрев мимолетно в зеркало при входе. Увидев привычный взгляд, обычно привлекающий мужчин. Когда она идет со Своим мужчиной, остальные особи муж. пола сгорают вожделением. Определенно, сгорают. Кроме этого. Чтоб его... В общем, легкую досаду ощущала она, уходя. Интересно, если бы ей вчера сказали, что сегодня так все будет, она бы поверила? И кто поймет женское сердце?

 

X

115-й день.

Доктор Кузьмин был алкоголиком. На определенном участке жизни. Хочется надеяться, что был. Хотя как медик он допускал вероятность, что и есть. Не зря же он считает дни. А их не так много – дней без алкоголя. Но за каждым из них что-то стоит. Первые, конечно, дались особенно тяжело. Система тогда была не доработана, как любое теоретическое изобретение – при столкновении с грубой действительностью за-
трещала по всем швам. Но это было, пока он чуть-чуть, на микрон, не сдвинулся с места... И все просчеты, в конечном итоге, тоже пошли на пользу. Система с их учетом окрепла и стала жизнеспособной. День так примерно на 42-й Кузьмин начал несмело надеяться, что пить все-таки бросит.

Начать было просто. Трудно найти конкретную отправную точку, словно сказать: «Вот тогда я и стал зависим». Потеря ноги была страшным ударом, но... Хоть и пил он тогда, конечно, изрядно, пил и бродил... Нерегулярно это было. Мог неделями не пить. И ничего. В смысле, пить не тянуло. А плохо-то было всегда. И вот это плохо стало искать себе базу. Опору, на которой было бы удобно стоять и упиваться. И еще. Сильно помогло начать то, что они с женой были два умных человека. Еще Грибоедов показал первых мучеников этого недуга. С его времен – увы! – ничего практически не изменилось. Всё так же умные люди знают всё наперед, и всё так же мало могут это изменить. А если не можешь изменить, какой смысл браться?

Кузьмин сидит на кухне. Трезвый, но раздраженный. Ему плохо. Он потерян в жизни. Жена молча готовит на завтра.

– Спроси меня что-нибудь, – ему просто нужно, чтобы кто-то рядом говорил.

– О чем? – жена даже не поворачивается.

– Спроси, как у меня дела.

– Я и так знаю. Фантомные боли и депрессия. Все вместе – посттравматический синдром. Реабилитация у Михайлова помогла ненадолго.

– Приятно, что ты в курсе. Тогда скажи, как у тебя дела?

– У меня – замечательно. Ты тоже в курсе, но тебя это только злит. Что, в общем, объяснимо.

Дела у жены, действительно, шли лучше некуда. Ее отделение в больнице, где – были времена – сидели без денег месяцами, вдруг стало востребованным и даже очень. И жена из номинального зава, у которого был только титул, стала настоя-
щим зав.отделением. К тому же в голодные времена она научилась изыскивать и грамотно осваивать средства, иначе было не выжить. И тут она была права, Кузьмину было от этого нисколько не легче. Временами, когда ему просто хотелось уткнуться кому-то в плечо, жене он уткнуться не мог. Уж лучше б дура была, но ласковая! Так иногда думал он, а вслух говорил:

– Тебе надо было идти в альпинисты. Замечательные люди, все у них рационально. Не можешь подыматься дальше, оставайся на этой отметке, команду вниз не тяни. Обратно пойдем, заберем тебя. И спустим, по частям...

Жена на секунду переставала крошить лук. Потом продолжала дальше. Молча. Уж лучше бы она закатила истерику! Но она молчала. И Витька – сын – молчал. И казалось Кузьмину, что жена и Витька уходят от него выше, покорять какой-то неведомый пик. А он остался на этой отметке. И безнадежно все.

Наркологи разбивают любую зависимость на несколько составляющих – психологическую, физиологическую... Еще какие-то, может. И предписывают побеждать их по очереди. Но все эти части объединяет под свое начало человеческий разум, вот беда. И превращает в единое целое. Это он разрешает на начальных стадиях «глушить» себя до полного отупения. Притупи ощущения, как следует притупи – и будет легче! А утром? Зачем тебе умирать, если спасут всего полстакана? Так вот они – прими и живи. И поначалу становится просто неинтересно, неуютно вне этого состояния. Особенно, если печень сильная, явного отторжения нет, а для борьбы с похмельем придумано тысяча способов. Ну, один-то самый радикальный. А потом алкоголь входит в обмен веществ. Но и тут твой разум за тебя – горой. Он с готовностью сообщает, что по жизни ты – здоровый мужик, можешь руками подковы разгибать, или вон, как Высоцкий, «крокодила» на одной руке сделать «на раз». И может быть, так оно и есть, но все это до поры. Либо здоровье уйдет, либо сердце вступит с тобой в конфликт. И откажется работать. Что у Высоцкого и случилось, кстати сказать. Вот так вот, достаточно просто договорившись с самим собой, доктор стал алкоголиком. Правда, в его случае все было не так, как с отцом. Он не придирался и не буйствовал. Он просто тупо молчал, говоря с женой только о самом необходимом, с сыном не говорил вообще. Его разум это вполне устраивало.

– Я ухожу, – как-то буднично объявила жена ему на кухне. – Мы уходим, – уточнила она.

– Куда? – глупый вопрос. Но надо же что-то спросить. Самое противное, что неожиданностью это не было.

– Это неважно.

– Зн-начит не только мужчины уходят «к кому-то», а не «из семьи»? – в этот вечер он был, как всегда, «на кочерге».

– Послушай, – жена села напротив за стол. – Мы оба медики, ну, были по крайней мере, – это она про него. – Мы знаем, что значит алкогольная, наркотическая, любая другая зависимость. Человек меняется. Поверь, сначала у меня были и жалость, и сопереживание, но... Сейчас ты очень далеко ушел от того человека, которого я знала и любила.

– А Витька? – второй глупый вопрос за вечер.

– А от него ты еще дальше. Твоя любовь к нему закончилась лет в пять. А он вырос. Он уже не игрушка, вроде щенка.

– И что теперь?

– Я все решила. Завтра будет машина, забрать вещи. Все, что тебе необходимо, я оставлю. Остальное заберу по частям. Часть завтра, часть потом. Суд по разводу через месяц. Заявление напишешь сейчас. На алименты я не подаю.

– Все просто и доходчиво.

– Да, просто, – как он потом надеялся, что это неправда! Ну неужели, прожив вместе пятнадцать лет, можно вот так – раз, и вычеркнуть часть жизни? А потом, поразмыслив, уже в другой фазе жизни, уже без алкоголя и при Системе понял – да, просто. Любые самые страстные чувства проходят, и остается только взаимное уважение. Силой обстоятельств и спирта он добился потери этого уважения к себе. И стал для жены, ну, просто посторонним человеком, о котором можно рассуждать абстрактно и объективно. А рассуждения эти были сильно не в его пользу. Незачем с таким жить, если он посторонний. Если родной человек – да, имеет смысл побороться. А если посторонний – нет...

Теперь, прогуливаясь по улицам, Кузьмин в сотый раз проматывал в памяти последний месяц семейной жизни. Как будто запоздало пытаясь понять – а можно ли что-то было изменить? Не именно в этот месяц, а вообще. Думай не думай, теперь это свершившийся факт. И исходить надо из этого, плясать от печки, как говорит Купченко. Только и осталось, что ходить по своему кварталу – это в выходной – и думать, думать.

Дома, дома. В центре одни, на окраинах – другие. В районе, где жил Кузьмин, это была эпоха сталинской застройки. «Сталинки». Большие дома, ярко освещенные широкие улицы. Пустые совершенно. Нет, конечно, люди есть, есть люди. Но в процентном соотношении к объему свободного пространства их ничтожно мало. Люди не слоняются по мокрым улицам без дела. Предпочитают пить в одиночестве за закрытыми дверьми.

Его двор. Чья-то очень знакомая фигура бредет навстречу, неся в целлофановом пакете что-то продолговатое и обмотанное бумагой.

– Здравствуйте, Николай Зиновьич.

– А-а, Александр, здравствуйте-здравствуйте, – Николай Зиновьич тепло улыбнулся. Что всегда поражало Кузьмина в лице этого пожилого уже человека, так это глаза. Приобретя все признаки своего возраста – и слегка пришаркивающую походку, и некоторую трудность в повороте головы – он как-то сохранил молодой озорной взгляд.

– Давненько вас не видать было, – и хитрая улыбка из-под кустистых бровей.

– Я на работу устроился. Друзья устроили.

– Ну и как работа? Хорошая?

– Да как вам сказать...

– Да уж скажи как ни на есть.

– Хм-хм, работа как работа. Не очень пыльная, но и не слишком денежная. В аптечном киоске.

– А-а, в киоске-то оно, конечно, хорошо. И тепло, как говорится, и светло...

Кузьмин понимал, на что намекает старый хрыч, как про себя он иногда называл Николая Зиновьича. И это ни в коем случае не было ругательством, скорее комплиментом. А намекал он на то, что доктору, как бы жизнь ни повернулась, все-таки грешно сидеть на месте бабы-недоучки или подрабатывающего студента.

– Так сложилось. Погода-то какая стоит нынче, промозглая да гадкая.

– Погода как погода. Обычная для этого времени. Значит, в киоске теперь пилюли пенсионерам продаете...

– А что это у вас в пакете такое? Никак, саженцы, судя по веткам?

– А в пакете у меня, юноша, специальный вид тополя. Обладая всей жизнестойкостью данного дерева, он не дает того, за что тополь так не любят: пуха.

– Да кто же саженцы в зиму берет?

– Э-э, молоды вы еще, Александр. А вот давайте-ка поднимемся ко мне. Этаж второй всего, так что вам труда не составит...

И вот Николай Зиновьич открывает дверь в свою скромную квартиру... Первой мыслью вошедшего Кузьмина было: «Галлюцинации». Настолько не вязался открывшийся перед глазами вид с личностью владельца квартиры. Добродушно-хитроватой личностью, какой он ее себе представлял. Все видимое пространство было утыкано палками ли, прутьями, не разберешь. Напоминало это все гигантского обороняющегося дикобраза. Кузьмин почувствовал себя неловко, будто застал человека, которого знал как вполне нормального и адекватного, за чем-то в высшей степени неприличным. Похожие чувства он испытывал, когда знакомые пристроили его на курс реабилитации после потери ноги. Вот когда он понял, что на самом деле его депрессия – это сущие пустяки. Что у людей бывают такие «тараканы в голове». У вполне, вроде бы, приличных людей.

– Что это?..

– Это деревья. Саженцы. Весной посажу. А пока вот здесь, – Николай Зиновьич строго смотрел в свой сад. И, по-видимому, почувствовав неловкость гостя, продолжил, крякнув. – Понимаю, Александр, думаете, что я на старости лет умом тронулся, – он невесело усмехнулся. – А вы не задумывались, что сын ваш увидит дуб только на картинке в учебнике? А у меня – вот он, – Николай Зиновьич ласково даже не погладил, просто провел рукой вдоль какого-то прутика. – Они тепло рук чувствуют, им надо, – объяснил свой жест.

– Да я вовсе и не думал ничего такого...

– Один писатель, в прошлом житель нашего города, написал когда-то: «Мой возраст теперь таков, что, покупая ботинки, я каждый раз думаю: «А не в этих ли штиблетах меня будут хоронить?» Я точно знаю, что в этих,– Николай Зиновьич показал на свои еще довольно крепкие ботинки. Без признаков модности или немодности. – И, следовательно, задаюсь вопросом – а что я могу оставить здесь? Подвиг не совершу, слова главные людям не скажу. Да и не слышат они сейчас... слов. Значит, должно быть что-то совсем простое, но чтобы наверняка. А в деревьях хорошо даже и то, что все равно абсолютно, кто их сажал. Все равно. Главное – что они есть.

– Ну, вы извините, Николай Зиновьич, устал я что-то сегодня. Пойду к своему телевизору...

– Не смею задерживать, как говорится. Всего хорошего.

Кузьмин брел домой и думал, какая все-таки сволочь – человек. Вот он, например. Бывший врач Кузьмин, всей душой ненавидевший Купченко за его готовность из-за копейки губить людей, сейчас ну никак не мог понять Николая Зиновьича. Вот хоть ты тресни. Нет, в книжном варианте все понятно. «Построй дом, роди сына, посади дерево». А вот в жизни... Отвыкаем мы, отвыкаем жутко с годами не то что от чистоты мыслей, порывов, но даже и от того, что – не мы – кто-то способен что-то сделать из этих самых чистых порывов души. И заедает это нас, чего греха таить, ох как заедает! Любой порок готовы мы навешать на такого ближнего, от юродивости до... не знаю чего. А ведь напрасно это все. Напрасно.

И эта встреча, и эта мысль показались ему совсем новыми. И может быть, и были началом чего-то совсем нового для него...

XI

Судьба – упрямая вещь, это каждый вам скажет. К тому же избегать ее бесполезно. Судьбой нашего героя в это утро было... как вы думаете, что? Правильно, ехать на работу. Офис. Слегка помятые лица ОМ. За исключением Натальи. Странно, но наш герой, только войдя в офис, почувствовал разлитую в воздухе тревогу. «Жизнь – на нижнем пике», – ни с того ни с сего подумалось ему. Мутно оглядывал он своих товарищей по работе. Больше всех страдает с похмелья Данила, оно и понятно – комплекция тщедушная, а пил «не по массе». Да и без закуски. Да и курит. Сергею-2 видать получше, но тоже не сладко. Ни разу еще курить не бегал. Балбес, взял бы да бросил, пока благоприятный момент. Наталья, как всегда, ничего человеческого, одно деловое. Ух и попрет девка по карьерной лестнице. Такие прут, люди-роботы. Их любое начальство ценит. Стоп-стоп-стоп. Че эт ты взъелся на девчонку? Она – такая, лучше было бы, если б рядом сидела балаболка тупая? Много, много желчи в тебе, товарищ. Надо как-то компенсировать ее. Водички разве испить минеральной?

Так. Вообще-то уже должен войти Соколов и вопросить...

На этом месте дверь отворилась, торжественно, как в английском замке, и в кабинет прошествовали Соколов и Ефремов. Оба. Что бы это значило?

– Ну-с, так, господа и дамы. В нашем – и вашем – отделе происходит реорганизация, – ага, настал значит «час Х». «Целероны» – прячтесь. – И результаты ее неутешительны. При слиянии нескольких отделов ваше штатное расписание меняется. Минус два. Это будут... – он помедлил, ну чего тянуть-то, не учитель ведь в школе, давай порадуй парней. – Сергей, вы, сожалею, конечно, – он показал рукой на Сергея-2, – и вы, Сергей, уж извините за каламбур...

Сказать, что наш герой был потрясен, это не сказать ничего. Будто рядом произошел взрыв. Соколов еще что-то говорит про две недели, положенные по закону на поиск места, Ефремов постукивает пальцами по ближайшему столу. Сергей-2 растерянно хлопает глазами, Данила – он в свою коронную расцветку – облегченно отдувается... Все будто летит мимо, не задевая ни слуха, ни сознания.

Ушли.

Начальство к себе, мэнээсы курить. По полпачки засадят, точно. Сергей, было, хотел достать коробку, собрать личные вещи и понял, что – нечего. Вот что, скажите на милость, прут с работы американские клерки при увольнении? Может, из мести боссу, пачки ксероксной бумаги?

– Отрабатывать будешь? – Наталья говорит так, будто сердится. За две недели можно что-то подыскать. И надо взять у Соколова рекомендательное письмо, лишним не будет. А если напишет гадость, всегда можно выбросить.

– Нет, – он отсутствует.

– Тогда тебе надо за расчетом к Лене.

– Надо.

– Слушай, не расстраивайся ты так. Ты же умный парень, найдешь себе легко место...

И тут произошло нечто мистическое, иначе не назовешь. Какой бы раньше неестественный угол Сергей ни придавал своему самолету, ИЛ всегда стоял устойчиво. Тяжелая подставка. То ли сквозняк резко дунул, то ли еще что, но штурмовик вдруг сорвался с края стола и устремился в свой первый и последний самостоятельный полет. Треск... Еще и подставкой прихлопнуло. Сергей обошел стол и присел возле павшего летуна. Одного взгляда хватило, чтобы понять – все. Крыло отломано, фонарь торчит зубчатыми осколками, винт с одной лопастью валяется в стороне... Сергей так же с отсутствующим видом достал из-под стола мусорное ведро.

– Прости, друг, – сгреб туда обломки. Встал у ведра. – Боевой был. Самолетик, – задвинул ведро ногой под стол и вышел.

– Ах, как скверно, как скверно, – дошел до Лены, взял у нее тоненькую пачку денег, расписался в ведомости. Пошел на выход.

– Ах, как скверно, – проходя по лестнице на первый этаж, вдруг вспомнил свой первый приход сюда. Ведь он не должен был тогда попасть в штат фирмы, ан нет, переломил судьбу. А лучше бы не переламывал.

– Ах, как скверно, как скверно все, – тут наш юноша врал. «Скверно» – это когда интеллигенту в толчее наступают на ногу. А Сергею было по-простонародному паскудно. Да, никуда не денешься, не дворяне мы. Все из разночинцев больше-с.

Вышел на крыльцо. На поясе затрепыхался телефон. Какой-то незнакомый номер опять. А ну вас всех!

– Возьми трубку, – сверху голос. Поднял глаза. В открытом окне второго этажа, не их окно, их на другую сторону, – Наталья с трубкой.

– Алло.

– Слушай, это мой номер. Запиши на всякий случай. Мало ли... Может, позвонишь как-нибудь.

– Как номер узнала?

– Ты телефон забыл как-то.

– И?

– Ну, я позвонила на свой. Определился. Извини. Сам бы ты не догадался попросить.

– А-а. Ну ясно.

– Ладно. Пока. Не стирай мой телефон!

Нажал отбой. Спокойно. Не буду стирать. Хоть и зря, думаю.

Вот и все. Самое бы время поставить веху. Такой-то год такой-то эры, опять безработный. Правда, денег дали... даже смотреть не буду – сколько. Э-эх... Бутылки еще тут эти понаставили! Сергей в сердцах пнул пустую пластиковую бутылку, мирно стоявшую сбоку от входа. В конце своей траектории бутылка настигла... Ежа-Ефремова, семенившего к пешеходному переходу. Ударила его в левую ногу, Ефремов сердито обернулся.

– Извините, Валерий Владимирович, – Сергей коротко оскалился подобием улыбки. «Хотя какой ты мне Валерий Владимирович. Стопудово твоя идея была Данилу на меня заменить. Еж ты, Ежом и останешься в памяти народной».

– ...(фр-фр-фр).

«Ах, какое деструктивное чувство – ненависть. Никакая радость не заставит столько создать, сколько, блин, в порыве ненависти можно разрушить... Спокойнее, спокойнее».

«Значит, товарищ Еж, вышли на пару минут раньше и собираетесь, как всякий эксцентричный миллионер, проехаться на маршрутке? И мне, значит, в свой последний путь переться за вами до остановки?»

Они перешли дорогу. Причем, как наш герой ни плел-
ся нога за ногу, все равно это было быстрее, чем перебирал ножками Еж. Когда они поравнялись с первым цветочным павильоном, что стеной стояли вдоль остановки, перед нашим юношей, словно Сивка-бурка из одноименной сказки, возник – кто бы вы думали? Ну конечно же, Лех-ха! В этот раз абсолютно, до противного трезвый. Сжимая в руке одинокий тюльпанчик, который в его кулачище выглядел и вовсе колокольчиком.

– Вот, представь, – как обычно перегородил он дорогу нашему юноше, – пить – все. К мадаме иду, цветок вот... купил. А внутри... Ну, неправильно это. Пил я, да, но человеком был. Душевным. А и ты нос зря повесил, – закончил он не-
ожиданно.

– Да, наверное, – Сергей, тоже как всегда, попытался его обойти. И что-то, как всегда, царапнуло сознание, но не остановило.

– Ага, не светило тебе там. Ни по работе, никак, – Лех-ха снова перегородил дорогу, но как-то ненастойчиво.

– Извините, я тороплюсь, – Сергей с легкостью проскочил между ним и киоском.

– Да, и на часы... не греши. Они в порядке, – выдал еще на прощание, уже в спину.

Ну до чего странный субъект. Точно, нельзя нашему человеку резко «завязывать». Один засыпать начинает в любом положении. Другой на все пьянки – непьющий уже – с камерой ходит.

Тут, дорогой читатель, я открою тебе большую-пребольшую тайну. Каюсь, тянул до последнего, не хотел ее тебе открывать. Ну, опять же, открой я ее раньше – и что было б? Да никакого внимания с твоей стороны к сюжету не дождался бы. Точно говорю, все предсказуемое – скушно-с. А мне в твоем внимании – прямая корысть. И ты тоже, в общем-то, хорош. Ну что, не возникало ни разу вопроса – чего это матерые программеры занимаются такой хренью? Не побоюсь этого слова. А занимались они ею по прихоти одного человека – злого Ефремова В.В., 1957 г.р., ранее не судимого. Этот человек, судыри мои, просто гений. Ну посудите сами – взять деньги под фирму, у серьезных людей и неплохие деньги, эту самую фирму создать из ничего. Штаты набраны и проплачены. Заключить какие-то с кем-то договора на поставку оргтехники и оборудования для интернет-провайдера, под эти договора опять взять деньги. И вот, наконец, финал – эффект-
ное исчезновение мага в облаке газа! Со всеми саккумулированными средствами. Но вот незадача, среди тех, кто дал деньги, оказались бандюки. А эти люди очень не любят, когда их «кидают на деньги». Это и вообще-то мало кто любит, но бандюки почему-то особенно. Представьте себе теперь, почему Еж так часто нервничал – будучи в шкуре Штирлица, каждый день ходившего над пропастью, он Штирлицем не был. И – он-то хорошо знал, у кого взял деньги. Однако гении, и злые в том числе, личности от реальной жизни абстрагированные. Они в своем мире живут. Где-то Еж допустил ошибку (Штирлиц, если помните, ее тоже допустил), и бандюки вычислили его. Финансовые потоки отследили, прибавили два к двум, вышло меньше единицы, и – все. Но вот практичные люди! Уже созданное ООО решили оставить в работе, в СВОЕЙ работе. Правда, вот Еж там был уже не нужен. Поэтому по дороге к остановке его ждал юноша с кухонным ножом за пазухой. Кумарило юношу с утра страшно, да и с вечера не отпускало. Что та микродоза, которую дали ему Добрые люди на «бэхе»! Зато пото-ом, на те деньги, что они заплатят ему, он купит много, много ширева. И не какой-то черняшки, а белого дерьма, от которого вены поют и чистый, чистый кайф! Только надо завалить того задохлика, что вчера показали ему Добрые люди. Скорее бы пришел уже, а то кумарит жестко сегодня, сил нет. Ну где же он, где, где, где-е!

Вот он, люди, смотрите! Это та икона, которую вы создали. Вам казалось, что киллер – это решение всех проблем? Вот он. Смотрите. В реальной жизни он выглядит так. Зачем тратить большие деньги, нанимать профи с «оптикой», если можно нанять отморозка за дозу? И поверьте на слово. За дозу. Он. Убьет. Конечно, Кеннеди он не достал бы, но Еж, к примеру, не президент. Ходит без охраны. И это вот этот человек, а он был рожден человеком, как вы и я, сейчас преступит главную заповедь из десяти. Это он – любимец публики и звезда бестселлеров? Это он подменяет собой Божий суд? Да вы с ума сошли.

Сергей, пройдя еще несколько павильонов с цветами, опять очутился в двух шагах от Ефремова. Машинально взглянул на часы – пятнадцать одиннадцатого – и в то же время , видя что-то необычное боковым зрением, что мозг еще не осмыслил в необычное, почувствовал, как в затылке что-то напряглось. Когда он поднял глаза от часов, первое, что поразило его – злое удивление, готовое перейти и уже переходящее в растерянность – на лице Ежа. Сергей даже усомнился. Настолько Еж стал похож на своего несуществующего брата-близнеца, очень похожего на него, но не-Ежа. Тот, кто так удивил его, стоял спиной. И ничего в нем – ни потрепанная матерчатая куртка, ни спортивные штаны с оборванными «молниями» на штанинах, ни волосы сосульками – ничего не могло вызвать такого удивления. Ничего, кроме правой руки. Его правая рука медленно, как при раскадровке видео, почти не размахиваясь, несла что-то, чего не видно было сзади, но что угадывалось по лицу Ежа, куда-то тому в область печени. Да он убивает Ежа! Именно так это будет – левая ухватит жерт-
ву за плечо, правая вместе с шагом навстречу донесет что-то до печени, и... все.

Так не будет.

Двумя большими шагами Сергей догнал Существо и за-
хватил его правое запястье. Запястье медленно, очень медленно напряглось ему навстречу. Еж стоял как парализованный, вылупив глаза, даже и не думая защищаться. «Куда девать эту руку, сейчас ведь дергаться начнет, скот», – с неожиданной злобой на это Существо подумал Сергей. Существо тем временем опять же медленно, очень медленно начало поворачивать голову к нашему юноше, показывая свое искаженное трусливой яростью лицо. И лицо это все решило. «Насилие негуманно», – с этой мыслью Сергей просто дернул Существо, помогая себе всем телом, за руку на железный косяк цветочного павильона. Куда тот и въехал низким лбом. И пока тот медленно, как земля после взрыва в глазах контуженного солдата, оседал на асфальт, лицо Ежа проделало обратную эволюцию – от вылупленных глаз к злому удивлению. Сергей увидел выпавший нож. «Нож», – подумал тупо. Еж моргнул, медленно повернулся и сделал шаг к остановке. Оглушительно просигналила маршрутка, взвизгнув тормозами, обрулила старую квадратную «Тойоту». Еж вдруг резко ускорился и пошел в нормальном темпе.

«Урод», – подумал Сергей, глядя вслед. Слово грубое, не спорю, но все события этого утра дают мало оснований для нежных чувств к Ефремову. Вы не находите? «Да еще и тормоз. Однако, уходить надо, пока юноша спит. Спи, мой бэби, сладко-сладко...» Пнув напоследок нож подальше за павильон, Сергей машинально взглянул на часы и быстро пошел, почти побежал через дорогу, во дворы жилых домов и сквозь эти дворы... «Пятнадцать одиннадцатого, остановились, что ли? Часы еще сломал, гад...»

Сергей шел, и шел, и не мог остановиться, будто чем дальше он уходил, тем дальше от него оставалось не только место несовершенного преступления, но и само это утро. Эти люди, которые оба не нравились ему. И между которыми он влез, так некстати для одного и очень кстати для другого. Героем, как ни странно, он себя абсолютно не чувствовал. Особого запоздалого страха тоже не было. Было ощущение, что залез в какую-то липкую смрадную грязь, которой покрыта оборотная, невидимая сторона жизни. Как при встрече с Удавом, но тогда он чуть коснулся, теперь же наступил уже плотнее. В той части жизни убийство является нормальной составной частью существования, после него можно спокойно есть, спать и испражняться. И если бы время пошло по второму кругу, и все события повторились бы до момента убийства, оно совершилось бы снова так же легко и естественно. Если бы не он...

«Хоум, свит хоум... Поразительно, как человек привыкает к стенам, хуже кошки... Не моя ведь квартира, а как дома. Уроды... что один, что другой... Денег, наверное, парню не хватило... на спирт... или на дозу... Средь бела дня... без башни, точно...»

Так думал Сергей, все глубже погружаясь в объятия Морфея, имеется в виду бог сна, а не одноименный химический препарат. Только одно желание овладело им по приходу домой, на съемную квартиру: спать, спать, спать. И сил хватило только на то, чтобы стащить пиджак. Сейчас он лежит наискосок на старом продавленном диване и – спит. Спит сном праведника и не знает, что благодаря цепочке случайностей может на все это плюнуть и забыть. Что Пацаны на «бэхе», наблюдавшие всю сцену с некоторой дистанции, попали под красный светофор и не успели развернуться, пока он вбегал во двор, что через дорогу. А въехав во двор, не увидели его, потому что он в горячке повернул из этого двора почти назад, в другой двор, непроезжий для машин. А когда Пацаны накружили по дворам и выехали на проспект, наш герой уже уехал на маршрутке. И они потеряли его. Потеряли, скорее всего, навсегда. Потому что лица не запомнили – слишком все быстро случилось, приходить на это место Сергею теперь незачем, ну и пиджак его, скорее всего, на какое-то время вернется в шкаф. Вот так.

И приснился Сергею странный сон. Снова во сне этом был Удав, только тащил он в свою машину не Дашку, а упиравшегося Ефремова. Тот смешно брыкался ножками, раздавив батончик «Киндер-пингви». А наш герой и не думал вмешиваться. Его больше волновали часы на руке. Секундная стрелка, словно чугунная, передвигалась как минутная – почти неуловимо глазом. Он и стучал по ним пальцем, и болтал – все без толку. Тут кто-то сзади положил ему руку на плечо. И голос Лех-хи произнес: «Я ж тебе говорю, не греши на часы. В порядке они». Финалом этой ужасно глупой сцены стал маленький вороненок, будто на нитках – так медленно – спущенный сверху Сергею прямо на руку, рядом с часами. Вороненок пронзительно каркнул, и часы пошли нормально. И странно – ни один из героев сцены, а они все взаимосвязаны, если приглядеться – не заставил нашего юношу хотя бы чуть-чуть задуматься о смысле происходящего, кроме вот этого последнего вороненка. И все встало на свои места.

Сергей легко открыл глаза. Будто и не спал, настолько голова ясная. В окно уже заглянул ранний осенний закат...