Я посетил Иорданию в ее цветущую пору с одной кабардинской поэтессой, она приходилась родней адыгам, чеченам, балкарцам, абхазам по крови и обычаям – пришлым народам, которые там прижились. Под опекой моей спутницы я чувствовал себя как в братском доме.

– Я сведу вас с пашой. Это по-нашему князь. По происхождению – черкес. Когда-то был могущественным лицом в Иордании – начальником королевской гвардии. Потом тайнодействовал с личной охраной короля. Она сплошь набиралась из черкесов – верных и незапятнанных. Сейчас он на покое. Скорбь удручает его: муж дочери, младший сын бывшего иракского короля, отважный летчик, разбился при полете. И вдовствует его красавица-супруга, и сиротствуют двое маленьких принцев.

– Ты мне раскручиваешь, как сказку, – сказал я своей спутнице.

– Нет, – серьезно покачала головой она, – это не сказка...

Паша был учтив и вежлив с утонченным изяществом Востока. Меня поразили в гостиной его дома три портрета в дорогих золоченых рамах: генерал Франко, Чан-Кай-Ши и... мой сосед по даче в Переделкино, писатель-кабардинец Алим Кешоков.

– Мои друзья, – кратко пояснил паша, а я вспомнил, что еще несколько дней назад мы с Алимом Кешоковым обсуждали вопрос, какие семена огурцов высадить на грядки.

Мы пили ароматный чай. Паша привечал во мне сына того народа, который, как он считал, так много сделал для его родного Кавказа.

– Кавказ, – сказал он, – одна из самых болевых точек Земли. Там каждый народ мнит себя громовержцем, и даже дети рождаются с кинжалами. Судьба России в том, чтобы она стягивала как железными обручами ту кавказскую бочку, дабы не треснула она, выплескивая пожары и смерчи. Знаете, какая самая заветная мечта должна быть у России – дружить по-кунакски с кавказцами. Ибо она внутренне разумеет, что когда мир царит на этом горном просторе, она, Россия, может углубляться во что хочет, не отвлекая свои ресурсы на беспокойные народы.

Но иные кавказцы этого не схватывают, они жаждут своего крошечного владычества над грудой скал и пятачками лугов...

Это я молвлю как правоверный мусульманин, соблюдающий все намазы... Но и... отдающий благородную дань почтения христианству, поскольку мы так переплелись в своей истории – легче крепить канат, чем его сучить на тонкие вервия.

Есть кавказцы, жаждущие бунтовать, льнуть к Турции, которая презирает их, что выявило бегство чеченцев после первой мировой войны в Турцию, где они мыкались изгоями.

Но беда России в другом: она слишком высокомерна, чтобы пропитаться горскими образами, пойти им навстречу, как сильный к более слабому, но внешне не рисуясь своей силой, не обижая чье-то достоинство.

И если кипит сейчас война, она вспыхнула от тупости русских чиновников и самопетушиной самовлюбленности горцев. А Запад подзуживает пустыми посулами горячие головы.

Повторяю: без уважения друг к другу – мы ничто. Мы – игрушки в руках разнополюсных систем мира, глубоко чуждых и нашей, и вашей религии.

Пока дамы пьют чай, обсуждают свои дела, мы переместимся в мой кабинет, и я поведаю вам о том, что вы с детства, почти воочию, воображаете, как христианин.

Паша приблизился к широкому окну и отдернул плотную штору. Перед нами расстилалось море. Со свинцово-сизым оттенком. И высокие горы, а точнее – скалы, громоздились вдоль него. Под ним – то здесь, то там – сбегали струи водопада, чистейшего, сияющего в блеске солнца. Берег был устлан расколотыми камнями – от глыб, сорвавшихся со скал.

– Это Мертвое море, – торжественно произнес паша, – по коему в незапамятные времена шел Христос, не окропив влагою своих сандалий.

Это случилось осенью, ближе к зиме, потому что море к той поре оживает и бурлит, гоня волны под сильным ветром.

Христос, как всякий человек, от нервного напряжения исцелительных чудес, забот, как накормить хлебами народ, утомился. Чудеса, которые Он вершил, требовали от него огромного сосредоточия духовных сил.

Народ разошелся.

Христос поднялся в одиночестве на гору.

Пока Он молился на вершине, духом очищая плоть, ученикам было велено переправиться на Геннисаретскую землю, ибо позже и там Христос собирался творить чудеса и исцелять.

Ученики же, опытные прибрежные рыбаки, в глубь моря не пускались и потому испытывали неуверенность перед осенней морской стихией. Но Христос настоял, чтобы они тронулись. Точнее Он «ПОНУДИЛ» – как вещает Писание – их подавить страх и отчалить. Они, засучив штаны, упираясь в мокрый песок, столкнули в воду лодку.

Христос весь вечер на горе, пахнущей разогретыми за день цветами и травами, молился. Никто не знает – о чем? Но можно додумать, что о тех несчастных голодных, которые припадали к Нему; о тех чудесах, которые Ему предстояло сотворить во спасение человека.

Лодку же швыряло по волнам, и ученики, вцепившись в весла, молили Его о спасении. Лодка выгреблась уже на середину моря, как ударил «ПРОТИВНЫЙ» ветер, то есть встречный, разрезаемый о нос лодки и обтекающий по корме.

Минуло немало времени. Раздались окрики «ночной стражи», и ученики настолько упали духом, что каждый водный гребень им мерещился какой-то надвигающейся грозой, несущей им гибель.

– Это призрак движется на нас! Мы пропали! – закричал Петр, различив среди брызг облик идущего по волнам человека.

И услышали в ответ знакомый, спокойный, чуть глуховатый голос Христа:

– Это я. Не бойся. Иди ко мне по воде.

И Петр, подчиняясь четкой воле Христа, перегнулся через корму и воистину зашагал, не проваливаясь в пучину, по волнам к Христу. Но ветер усилился, забрызгивая Петра, и испуг пересилил его волю, и он начал затягиваться в водоворот.

Христос просто, как будто Петр споткнулся о камень, простер руку, поддержал его и спросил:

– Маловерный... Зачем ты усомнился?

Они вошли в лодку и благополучно доплыли до Геннисаретской земли...

Паша замолк, стоя у окна. Потом медленно произнес:

– Я часто гляжу на море в этом месте, воображая всю картину, и убеждаюсь, что если это правда – все пагубное на земле идет от маловерия. Этому меня научил Христос, хотя я правоверный мусульманин.

Почему в охране короля у меня были только неуязвимые воины? Потому что я прожег своим оком один лишь намек на маловерие и укрепил в них веру в Аллаха и короля. И они были достойны любого подвига.

Ученики Христа промышляли обычным рыболовством, и чувство маловерия не смущало их простые души. Они могли нарушить слово, отказаться от брата, предать Христа и разбежаться от Него, когда его надо было защитить.

Но позже они стали апостолами веры, утвердителями истины, проповедниками Христа, и эту веру в них исподволь пестовал Христос. А потом они растеклись по ближним странам, славя Христа, и безбожники спускали на них разъ-
яренных львов. Но они уже никогда бы не отреклись от Христа, не просочился бы в их головы страшный грех маловерия.

...Мы подъехали к белоснежному дворцу из мраморных плит дочери паши и его внуков. Дворецкие распахивали врата, и вот в глубине зала возникла рослая рыжая дочь-красавица, похожая на отца своей статью. Двое мальчиков теснились около нее.

Слуги накрыли чайный столик. Хозяйка пригласила к дымящимся чашкам чая.

Мальчики, эти маленькие принцы, были бойки и совсем без этикета вмешивались в разговор взрослых. Царила восточная простота, но очерченная неким традиционным запретом.

Я спросил старшего принца:

– Кем вы думаете стать?

– Летчиком. Как мой отец. Он погиб не из-за маловерия, испугавшись чего-то. У него отказал мотор. Я продолжу его небесный путь до победы.

Я вздрогнул: ясно, что мысли о «пагубном маловерии» были внушены дедом. Так он воспитывал внуков.

– Еще неизвестно, – сурово молвил старший, – как долго продержится Хусейн, этот насильник, и, может быть, вновь наша династия придет к власти...

– Не заглядывай так далеко, – охолодил дед.

– Да, конечно, но наш народ должен знать, что мы не маловеры, способные убояться чего-то и перед чем-то отступить.

Мать молчала, но по ее взгляду чувствовалось, что она целиком разделяет убежденность сына.

Я раздумчиво сказал:

– Ты сказал мне очень многое. Раньше как-то не вникал в понятие о «маловерах». А теперь буду постоянно думать о нем.

– Думайте. Это важно.

– Да, – серьезно добавил дед, – если даже земля покажется рыхлой – иди по ней, она выведет на твердую опору.

Вскоре мы покинули дворец. Я обратил внимание, что среди кустов роз мраморно белели древнеримские захоронения, ничуть не тронутые временем.

– Какая старина! – благоговейно склонился я перед фигурой воина, возлежащего с копьем в руках.

– Я выбрал эту местность, еще запущенную, чтобы построить дворец дочери и внукам в окружении могил легионеров.

Я уехал домой. И, может быть, главное, что я усвоил от паши, была мысль о маловерии, сводящая все к несчастьям, то есть мысль не паши, а мысль, рожденная в устах Христа когда-то.

...И я осознал: от маловерия померкла и растерзана Россия; от маловерия люди презирают друг друга; от маловерия люди становятся пустыми инородцами нации; от маловерия пишутся плохие книги, тусклые и вымороченные...

Во мне прорезалось сознание, странное, всеобъемлющее, мерцающе-поднебесное; мне как бы примнилось в охватившем меня глубоко-дремотном состоянии, что я повторяю глаголы вслед за невидимым людям и миру Христом, но над нашей русской бездной, – как и 2000 лет назад, когда Он молвил над бурлящим МЕРТВЫМ МОРЕМ:

– Сделай еще один шаг... И я протяну тебе руку... И только не испугайся ничего...

И я почувствовал, что, как Петр, готов был этот шаг сделать...

«Страннику» 

По траве или же по стланику,

Сквозь рассвет, полночную тьму

Раз в году отправляюсь к «Страннику», –

Свою прозу несу ему;

Буераком за полем – странником

Неизбывно идти и идти...

Редки встречи мои со «Странником»,

Зато светлы думы в пути.