Отцу Георгию и матушке Ларисе посвящается
Предисловие
Когда мы начинали эту работу, вряд ли могли предположить, какой многогранной, многоцветной, богатой и благодарной она окажется. По какой линии ни пойди – всё захочется о чем-то сказать, что-то изучить, понять, окунуться: по вехам ли праздников-воскресений, самих церковных служб, имен святых и подвижников благочестия, связанных с ними. Будешь ли двигаться по пути личных впечатлений, духовных переживаний, возьмешься ли наблюдать жизнь современного городского прихода, – всё несет в себе открытия. Так, замысел этого лирического дневника обернулся радостью, которую дает поистине неисчерпаемая тема. А с другой стороны, мы неизбежно столкнулись с явлением, когда религиозное сознание становится объектом творческого исследования. И нельзя было не понять, что тетрадь эта – препона на поприще поста. А поэтические образы настойчиво проникают и в соборную, и в домашнюю молитву. К тому же нельзя безнаказанно написать: «Христе, моя отрада», сочиняя просто «благостные» стишки, иначе впадешь в худшую из лжей – фарисейскую.
И всё же вопрос: «писать или не писать?» был немыслим и невозможен. Прозаические заметки и рифмованные строки, иногда звеня и настоящим аккордом, уже писались. Сами собой. И вот то, что написалось, что «сделалось» – это и есть.
Хотя, вероятно, дело это будет во времени протяженным. А пока – с неофитской смелостью вскрыт довольно поверхностный первый слой. А, может быть, продолженья не последует, ибо, исповедуя веру, сокровенное надо оставлять при себе...
Прости мне, Господи, что дерзаю
черпать из ларца, дарованного Тобой,
сокровища...
что дерзаю
бахвалиться яшмою, яхонтами, бирюзой...
Раздаю на славу и для восхищенья,
а затем прошу на коленях прощенья...
На подступах
8.03.
Старый храм – живая память,
связь времен, на ветках завязь
нежного цветка.
Весь – порыв земного к небу.
Пятна тающего снега.
Сверху – облака.
В стороне – жилые башни,
серые, как день вчерашний,
праздничен лишь храм.
Всё погибнет неизбежно,
только будет храм, как прежде,
расцветет цветком нездешним, –
опьянит несчастных, грешных,
дивный фимиам –
их молитв преображённых,
перед Богом совершённых...
9.03. Вселенская родительская (мясопустная) суббота
Пироги и пряники –
всех накормим нищих.
«На-ка тебе, маленький,
получше, почище».
По ступеням храмовым –
люди потоком.
Нынче в церкви рано
бродит тихий шепот:
«Иоанн, Василий,
Марфа, Афанасий...»
Всех, кого любили,
вспомним в одночасье.
Слышите, сердешные,
по ту сторону света,
от нас, от здешних,
весточку привета.
На каноне – свечи.
«Идеже несть болезней...» –
возглашают певчие.
Нету там печали,
нету воздыханий...
Ждут они в молчаньи
наших поминаний.
Служат Литургию.
Боже, помоги им!
Приведи сегодня
к Трапезе Господней.
«Православным воинам –
память. И младенцам!»
Боже, упокой их,
утешь наше сердце.
Солнце светит в окна
под высоким сводом.
Близким и далеким
память в род и роды!
10.03. Неделя мясопустная, о Страшном Суде
Ад
Тошнота. Вагонная тряска.
И некуда, не к кому приехать...
10.03.
Творим поклоны и поем Ефрема Сирина молитву,
и ангелов с духами тьмы яснее ощущаем битву.
А воздух весь вокруг земли пропитан смрадом,
и смерть – пока еще вдали – пугает адом.
Сам душезлобной злобы князь,
на человеков обратясь,
готовит бесов легион
теснить и жечь со всех сторон.
О, этот адский кавардак,
зубовный скрежет, стон и мрак!
Мои дела мне суд творят,
вразброд все мысли говорят.
Как моя совесть нечиста!..
И ужас мне сковал уста.
Пусть даже в горней вышине
раскрыты двери рая мне.
Как мир духов преодолеть?
Для пира где наряд одеть?
Стою в грязи – при свете дня
Божественного. Для меня
всё кончено...
Но в «Троицу» рублевскую вглядись.
О Царь Царей, Ты обещаешь жизнь!
Ты вечнуешь, хоть князем здесь другой.
Спаситель мой, спаси меня Собой.
Омой и паче снега убелюсь,
и в ризах праздничных перед Тобой явлюсь,
на званый пир ведомый Милосердьем –
сквозь царство смерти!..
Московские впечатления
13.03.
Первый день в Москве. Приехал на Сыропустной неделе после годового перерыва. Откладывал поездку до последнего – тяжел на подъем стал, дальше тянуть было уже нельзя – начинается Великий пост. Однажды я уже съездил во время Великого поста, чуть ли не на Страстной седмице, в командировку и испытал всю прелесть расплаты за собственную глупость: что ни делал, всё выходило с какой-то кривизной, превращалось в испытания – опаздывал на важные встречи, шел не в ту сторону, садился не на те автобусы, забывал знакомые места, ко всему прочему в новых туфлях провалился каблук... Мне такая невезуха не свойственна. В общем, повторного вразумления не потребовалось. Итак, обо всем по порядку.
Устроился в гостинице и первым делом отправился в часовню у Исторического музея приложиться к иконе Иверской Божьей Матери. За несколько дней до поездки как раз состоялся праздник в честь этой иконы, покровительницы Москвы, и нам, приезжим, не грех заручиться ее поддержкой. Да что скрывать, выложу все как есть: когда-то знающий человек посоветовал с этого начинать всякий визит в Москву и уже не впервые я поднялся по чугунным ступеням. Как будто вчера был здесь. Бесконечные молебны и поминания, небольшой хор из нескольких молодых женщин и мужчины, батюшка с тяжеловатым финским лицом, свечи горят, народ толпится, иконы на стенах и впереди, в нише, она, Иверская... Недавно читал я в одной из книг, как на Афоне обрели Иверскую и как пожелала Владычица Сама охранять храм, пребывая на его вратах... Хорошо дышится в часовне, как будто душа отдыхает. Но – спешу выбраться из тесноты, чтобы другим страждущим не мешать.
Столп огненный на море явлен был,
шел по водам достойный Гавриил,
дабы Владычицу принять.
На берегу – взволнованная братия,
и образ с пеньем провожают в монастырь.
Но утром на вратах его обрящут.
И повторяя день вчерашний,
уносят снова, а на завтра – то же.
Ведь Богородица – сама им Поводырь,
быть охраняемой не может.
Желает их хранить Сама –
печать Господня на воротах.
Духовной силой сердца и ума
Афонские несет Она заботы...
О, Иверская, сколько раз в мечтах
на тех горах, у синих вод стоял я,
и в прелести, а может быть, спроста
я видел, скольким Ты ворота открывала.
Где Ты – там рай. Но есть нам путь ещё.
Через Россию – к Иверской часовне,
и он ведет, брусчаткою мощен,
в огонь любви, палящей совесть...
Напротив крыльца иностранцы останавливаются, наблюдают за тем, как русские шапки ломают, в пояс кланяются. Смотрят, переговариваются, фотоаппаратами щелкают. Сбоку, в арке на Красную площадь, нищие трутся, пристают к прохожим. По глазам видно – профессионалы. Хотя кому тут и быть-то, место хлебное. Две здоровенных краснолицых тетки, занявших дислокацию в пределах видимости – одна возле часовни, другая у Казанской церкви, похожи друг на друга как сестры-близнецы и одежда на них почти одинаковая. Пока я разглядывал «сестер», подошла ко мне молодая черноглазая девица в монашеской одежде, с ящиком на груди. Просит на монастырь. «Документы покажите», – спрашиваю. Она в сторону: «Нас уже проверяли, всё у нас в порядке». «А документы?» «Не взяла с собой», – и улыбается. «Тогда – извините». «Бог простит», – примерно такой у нас с ней диалог получился. Иду – мучаюсь: может быть, нужно было без всяких вопросов просто дать денег? В конце концов – Бог всё видит, даже если деньги не на монастырь...
В подземном переходе возле гостиницы трясется старушенция, укутанная в темный платок по самые брови. Сунул ей несколько рублей и то ли грязная, то ли смуглая рука быстро схватила деньги и спрятала их куда-то в складки одежды. На следующий день на том же месте знакомая фигура. При моем приближении затряслась, съежилась, но не успела личико скрыть. Ба! Цыганка! Глянула на меня жгуче-черными глазами и как будто узнала, заплясали в глубине их веселые чертенята. Н-да. Наверно, зря заботят меня столь мелкие житейские вопросы, – тому ли подал милостыню и т.д. Однако своей мелкой благотворительностью предпочитаю заниматься адресно. По моему мнению, и алкоголику надо помогать, и малолетнему попрошайке, несмотря на то, что неправедно добытые (не заработанные) рубли развращают, и несчастной полоумной старухе, может быть, сбрендившей от жадности, и калеке, и некоторым другим, – из тех, кто не может себя обеспечить собственными силами. Но цыганам-то, молдаванам с какой стати?!. Не-ет! Получается, что я на них работаю, пусть косвенно, опосредованно, я и такие же, как я, – работаем на них!.. Закавыка в том, что они имеют возможность трудиться, трудом обеспечивать себя, но не хотят. Зачем им утруждаться, когда лохов вокруг столько, а для лохов поумней можно рабсилу нанять, инвалидов тех же, малолеток... Странный народ: либо поет, либо обманывает. Будулаи. Коттеджи строят на наркотиках, на загубленных жизнях. Скажешь об этом прямо – фашист, расист. Так и вертится на языке крепкое словцо. Вот так-то. Далеко мне до смирения. Хотя давно все понятно: мир во зле лежит. О себе бы подумал. Но – не могу не судить, не могу быть правильным. Одно оправдание – Великий пост еще не наступил. Придет, постараюсь по крайней мере никого не осуждать. Даже... Эх!
14.03.
В Москве много святынь, но тяжело в ней спасаться. Слишком давит напряженный ритм окружающей жизни, чувствуешь себя, как на дискотеке во время зажигательного танца – затягивает. Много возможностей, много соблазнов, много света, шума, мельтешения. Того и гляди голова закружится. Впрочем, в Третьем Риме все откровенней кружит головы фимиам из капища «золотого тельца». Знакомый еще со студенческих лет москвич сказал: «Раньше собаку выведешь погулять во двор, с другими собачниками о чем только не наговоришься, какие темы не затронешь, а теперь все разговоры сводятся к деньгам...» Чему, собственно, удивляться, когда все вокруг строится на деньгах – искусство на потребу богатым, красивая жизнь, политика, а вместо высоких чувств – чувственные развлечения. Мир, построенный на деньгах, такой же фальшивый, как доллар. Наверно, только совсем дремучие люди еще не знают, что доллар – не обеспеченная адекватным материальным залогом бумажка. Фикция, иллюзия... Вот и человек, поддавшись фальшивым ценностям, в одночасье может стать таким же фальшивым... Ведь Бог не для того мир сотворил, чтобы человек, оснащая себя всяческими развлекательными прибамбасами, превратился в примитивное существо, как дикарь отдал золотой слиток своей души за зеркальце и стеклянные бусы. Увы, внешний блеск и лоск красивой жизни – всего лишь фантом.
У метро, в переходах, роятся массы молодых людей с пивными банками и бутылками в руках. Они уже не стесняются сказать при тебе: «пошли ширнемся» или «пошли потрахаемся». Нас, в свое время, обвиняли в зажатости, но современная раскованность куда хуже. Страшно смотреть на пятнадцатилетних обыкновенных девчонок с отсутствующим выражением на лицах (стертым сознанием) – они под кайфом, им все равно куда идти, все равно с кем... Я не сгущаю красок, я их только что встретил, лица этих дурех стоят у меня перед глазами... Конечно, молодости много чего простится и много чего спишется – поколение за поколением молодежь, как бабочки в ночи, летит на свет развлечений. И мы это прошли, многие выправились, стали нормальными, достойными людьми. А кто-то, заигравшийся в молодости, – стал никем. Фальшивкой. Так вот, сейчас накал лампы куда сильней и крылья горят куда быстрее... Страшно смотреть на вонючих бомжей, доживающих век на празднике жизни... Люди ли это? Совсем недавно был такой же, как все, и вдруг... чаще всего по собственной воле – выпал и гибнет, не может, а подчас – не желает вернуться к нормальной жизни... А эти оценивающие взгляды на вечернем бульваре... Путаны, гомики, бандиты... Красиво жить не запретишь. На самом же деле – их жизнь проходит, и ни радости от нее, ни удовлетворения... «Они все больные, – говорил мне приятель-опер, – помутненные... Они не могут отличить добра от зла...»
Сегодня в тесной толпе у станции «Петровская–Разумовская» на моих глазах упал на колени высокий, интеллигентного вида старик (похожий на Сергея Михалкова), то ли из носа, то ли изо рта у него хлынула кровь, он пытался ее остановить платком, но у ног быстро образовалась лужица... Хотел было броситься ему на помощь, но первой к нему успела дородная старуха с клюшкой, тут же остановилась и стала помогать женщина рабоче-крестьянского вида... Остановился еще кто-то... Лицо старика выражало не то ужас, не то муку...
Это происшествие меня так поразило, что я стал всматриваться в электричке в людей. Сначала в стариков, затем во всех подряд. Судя по облику – большинство всё еще составляют русские – обыкновенные, простые работяги и ИТР, учителя и научные работники. По многим видно, что они честно проработали всю жизнь. Даже если их касались различные искушения и пороки, даже если они порой соблазнялись бесовскими играми огромного мегаполиса – все равно большинство из них жизнь не сломала, не раздавила, и я видел лица усталые, несчастные, болезненные или, зачастую, подчеркнуто отстраненные, и все же хорошие, человеческие. Человеческие – потому что живые, как бы говорящие о том, что человек еще не потерял шанса спастись. Попадались мне и лица... хотел написать – мертвые, но воздержусь, лучше так – застывшие, кукольные какие-то. Вероятно, нечто подобное было всегда и везде. Недаром Блок писал о «живых мертвецах». Но одно дело читать об этом в литературе, другое – видеть воочию, и не разгоряченным творческим зудом вдохновения, а вот так, когда подтолкнет случайное событие. Меняются времена, меняется, наверное, соотношение добра и зла в мире, а путь человеческой души к итогу жизни, точнее – к ее результату, по сути, остается тем же.
15.03.
Поначалу списывал свои мрачные впечатления от Москвы на хмурую слякотную погоду, самый неприятный момент весны, когда снег сходит и вся грязь, вся гадость оказывается на виду. Кроме того, Пасха в этом году поздняя, тяготы предстоящего поста, возможно, неосознанно, вносили свою ноту в мое настроение. Давно замечено, что в Великий пост всякий чувствующий человек, включая атеистов, ощущает внутреннее беспокойство, только по-разному объясняет это. Впрочем, я отвлекаюсь от конкретных московских впечатлений. Собственно какая, выбравшаяся из-под снега грязь в центре Москвы, где я жил? Да почти никакой. Мощеные гранитной плиткой тротуары, великолепье реклам и витрин, дорогие иномарки... Какая грязь? Разве что инфернальная. Атмо-
сфера, одним словом, и природная, и человеческая, отравлена. Так иди в храм! Наверное, сильные духом люди и в Москве вполне адаптировались, столица для них – не Диснейленд, возможность весело поразвлечься, а такое же, как в любом другом месте земного пространства – поле духовной брани. Возможно, здесь особо горячее место битвы, слишком важен рубеж, ключевая крепость, и со стороны врага брошены в бой отборные силы. Зато те, кто выстоял – по-настоящему закаленные бойцы. Честь им и хвала. Да не послужат мои слова соблазном для них, не обольстятся, не возгордятся, тем паче, что в нашем стане, как мне показалось, не всё благополучно.
Уезжал из Москвы с радостью.
15.03.
Уже грядущего Поста душа взыскует
и принимает в дар себе всю церковь,
строго-золотую.
Свет, разрастаясь на дрожжах,
в пространстве бродит.
И, сокровенный, ты стоишь –
при всем народе.
Весь праздничный, но изнутри.
А так – обычный.
И в перекрестии лучей – рука Владычня...
Свет солнечный и свет свечей –
земной с небесным.
Как страшно думать о Посте,
но если честно,
то покаяние в душе и радость – вместе...
16.03.
Ходила в церковь – проведать Бога,
и душу тоже свою проведать...
Стоит в стороночке – убогая
и тихо плачет о своих бедах.
Душа! Ты в храме побудь прилежно,
пока отдельно твоя одежда
и в магазины, и на работу,
пока избудет свою заботу.
Там – благолепно, там – Литургия,
а мне всё страсти, дела другие.
Душа! Ты видишь, как ноги сбиты?
Подай же телу, душа, молитвы.
Молись соборно, молись келейно,
проси усердно покров лилейный,
прикрыть чтоб струпы и эти язвы,
и не явиться чтоб – в безобразьи.
Так плачь же больше и стой упрямо,
питаясь силой живою храма.
16.03. Вечер
На магазинном пятачке,
на тусклой улочке саранской
я вспоминаю с постоянством
о бомжеватом старичке.
Как он стоял, как он просил,
с хмельной улыбкой окаянства,
схватив монету, как вопил:
«Моя княгиня марсианская!..»
И этот странный титул мне
пришелся впору в день пустынный.
Мы с ним стояли на луне
два марсианина простые.
И винно-водочный отдел –
его похмелья пункт конечный –
куда-то в космос отлетел,
закрывшись покрывалом млечным.
С самим собой он шутковал,
юродивый, как на театре,
и подаянье собирал –
в своей космической тиаре.
Но не шуткарь зануда-бес!
Крутясь вокруг в пространствах злачных,
не даст достичь ни звезд коньячных,
ни звезд небес.
Располовинясь, раздвоясь,
живет в бреду, на обе жизни,
земной юдоли соотчизник,
мой марсианский бедный князь.
17.03. Прощеное воскресенье
Сказано просто и ясно:
простите врагов нынче.
Оставьте всякий напрасный,
вредный душе обычай.
Сердечно простите любимых,
словом вашим томимых,
близких, случайных, попутных,
встреченных на минуту.
Только на миг столкнувшись
в вечности, станем лучше!
Всё претыкаясь да пятясь,
топчем пути кривые.
Нынче же, виноватясь,
я вам скажу, дорогие:
только живите рядом!
в Боге одном спасемся,
выведенные из ада
Самим сияющим Солнцем.
Всё вам простить желаю
и ваше принять прощенье.
Без этого не бывает
Прощеного воскресенья!
ПОПРИЩЕ
18.03. Первая седмица
Наутро просыпаюсь: пост, начало, –
как будто лодку оттолкнули от причала,
и растворяется вдали обыденности берег зыбкий,
и ты качаешься, паришь, как в детской зыбке....
18.03.
В первые дни много разговоров вокруг поста. Ну, все постятся. Только и слышишь: то нельзя, это нельзя, масло нельзя растительное, только овощи сырые. Строгость блюдется неимоверная. Молчу. Знаю, что постепенно всё стихнет. Многие из тех, кто горячо брался соблюдать, сначала вроде стыдливо про пост забудут. А пока – хорошо. Чинно.
Молодой священник забежал на минутку в редакцию. Мы над книгой его лирики работаем.
– Батюшка, выпейте чайку или кофе.
– Спасибо, не буду. В честь поста ничего сегодня не стану есть, – и убежал, торопится, службы долгие.
Хорошо. И хорошо еще, что так откровенно открылся, сказал доверительно о своем делании, просто знает – сочувствуем, одобряем, радуемся. Расположение его к нам увиделось, и это как-то душевно подбадривает.
Идет обычный рабочий день. И всё же не просто день, не просто время проводим – на поприще поста взошли. Укрепляться остается.
Статная, красивая, сорокалетняя дама, бухгалтер наш, любительница изысканно покушать, бормочет:
– Хорошо, халву можно. Я халву люблю с чаем. Утром встану... – задумывается. – Я с этой халвы, за пост-то...
Ну вот он и начался: с халвой или без, с маслом или без масла, с рыбой или без рыбы, – вот он уже с нами. Самый долгий, самый трудный, самый спасительный, одно слово: Великий....
18.03. Вечер
Мне сильно поражает разум,
когда коленопреклонённый,
наш настоятель седовласый
стоит лицом к нам, как икона.
Всё никнет долу – чувства, мысли
в какой-то муке покаянной.
«Очисти, Господи, очисти!»
Душа разверстая, как рана...
Всё похоронное такое.
Покровы черные одеты.
Как страшный сон – пережитое
стоит в очах и силы нету.
Лишь слабо теплятся лампады,
да свечи воском истекают.
«Христе, души моей отрадо!» –
за настоятелем вздыхаем.
«Подай на пост благословенья.
Подай нам сил. Подай терпенья.
Слезу исторгни из сердец,
Господь и Бог наш, наш Отец!»
И образ дорогой на фоне
алтарных врат, закрытых плотно,
как бы ожившая икона,
для нас одевшаяся плотью.
19.03.
Откуда возрыдаю о себе?
Из глубины какой достану слезы?
Жемчужину, зарытую в судьбе,
как извлеку на этот смрадный воздух?
О, Господи! Сам извлеки её.
«Помилуй, Боже!» Критский архипастырь
принес уж покаяние своё.
Не дай ему мне вторить понапрасну.
Среди трудов уныл мой скорбный дух,
не добреду усталыми ногами...
Сказал Христос: «Довольно трех иль двух...»
И, значит, здесь Он, в храме.
А там, где Он – не страшно ничего!
Своею смертью смерть Он превозмог.
И мы стоим в сиянии Его,
для нас открыто славы торжество:
«С нами Бог!»
21.03.
Сегодня приходил в редакцию ученый муж. Беседовали с ним как заправские книжники и фарисеи. Говорили и толковали, громоздя слова, а душа пела внутри о своем: вечером – в храм. Станет угасать день. Батюшка дочитает канон Критского Архипастыря. Пучки свеч – ярче в сгущающемся сумраке. Хор пропоет победное: «С нами Бог!», а после – смиренное: «Заступника в скорбех не имамы, Господи Сил, с нами буди!» Сотворим земные поклоны, приложимся к образам. Выходя на широкое крыльцо из храма – выйдем прямо в закатное небо. Как хорошо! Трудно только из вечности вышагивать в поток времени, опять погружаться в суету, в праздномыслие и многоглаголанье. Потому из храма уходить не хочется. У кого-то из святых сказано, что пропущенная служба – твоя потеря.
То-то бы удивился мой сегодняшний профессор, узнав, что после рабочего дня я тороплюсь в церковь. «Бог – внутри!» Внутри, конечно. Если впустим. А кто впустить научит, если не церковь?
Многие, скажем, живут вовсе не читая книг. И прекрасно, по их мнению, живут. Но мы-то, читающие, знаем, чего они лишены. Так и с церковными службами. Зачем же себя такого блаженства лишать? А что касается труда предстояния и молитвы, то ведь и для того, чтобы читать – азбуку учить приходится.
Просит, просит душа преображения из фарисея в мытаря, просит соборной молитвы, жаждет того, сокровенного, изобильно даваемого церковью: «Господи Боже, помилуй мя!»
23.03.
Видимо, в Москве простыл. И немудрено: перепады температуры были от – 5 до + 9, это дома можно приспособиться, переодеться, а в командировке нет. Однако болеть некогда, на работе дела накопились, и делал их через силу, а на церковь уже силенок не хватало. Народ наш мудрый давно для таких как я – мирских, слабосильных – правило облегчил: в Великий пост первую и последнюю недели соблюдать как следует, а на остальных неделях можно себе послабление сделать. Нет, поститься-то я решил как положено, вечернее и утреннее правило полностью вычитывать, а в церковь ходить по возможности. Вот и не ходил до среды. Жена ходила, а я нет. На среду у меня важная встреча была намечена. Она состоялась, а то, ради чего всё затевалось – передать папку с документами по новому проекту – осталось не сделанным, папку забыл на работе. Зашел в магазин, купил несколько фотопленок и еще какую-то мелочь, дома обнаружил, что все свои приобретения оставил в магазине. Скрипя зубами, вернулся в центр, за шоколадку вызволил свои покупки. Вновь поехал домой. Неподалеку от остановки – церковь, там служба в самом разгаре, канон Андрея Критского читают. И ноги как-то сами собой понесли меня к храму, в другую сторону от дома.
В полусумраке люди на колени становились, я к ним присоединился, и как-то у меня на душе полегчало, тело простуда отпустила, голова тяжелая прояснилась, тупая боль в ней поутихла. Кланяюсь. Настоятель впереди, перед вратами в алтарь, на коленях, другие священники, старушки, еле душа в теле, кланяются по много-много раз, женщины, мужчины, дети... Все вместе на коленях предстоят и по отдельности как будто друг от друга, торжественно, печально... И я со всеми... Откуда только силы взялись, как головная боль, только что мучившая, отступила?.. Хотя что я о себе-то вспомнил, у бабок-то у некоторых болячек небось куда больше, а тоже, болезные, пришли... А канон-то какой красивый, какой пронзительный!.. «Душе моя, душе моя! Восстани! Что спиши?..»
На следующий день мне стало получше. Показалось – выздоровел. Дела на работе ладились. Вечером собирался в церковь и не пошел, поленился, отлежаться решил денек-другой, до выходных, а там – на Литургию... Не тут-то было, в пятницу слег по-настоящему, читать даже не мог. Тяжело болел, нудно. Лежал и думал: во всю прошедшую неделю хорошо мне было только в церкви, сходил бы на все службы, наверное, и не разболелся вовсе, ведь явно меня Бог вразумлял – приди, помолись, а не пошел...
Сколько раз убеждался, что противится плоть, «просвещенный» ум, делать так, как следует, как правильно с православной точки зрения. Появляются препятствия и разные обстоятельства, лишь бы отложить, не делать, заняться чем-то другим... К тому же лень-матушка, всякие завлекалочки детские – мечты и желания разные манкие... Зато, если преодолеешь себя, чувствуешь ответное движение навстречу.
23.03. Вечер
Встанешь на молитву – мысли убегают,
то в воспоминаньях тонешь, то в мечтах,
то придет идея, – между берегами
мысль положит мостик, легкий, словно взмах.
Сколько мыслей важных, свежих и искристых.
Право, трудно разум ясным удержать,
чтоб припасть к молитве, к этим смыслам чистым,
чтоб могла насытить жажду благодать...
24.03. Неделя 1 Великого поста. Торжество Православия
Прежняя запись (прозаическая) осталась недосказанной, так как, если честно, не всегда твои «правильные» усилия увенчиваются успехом, – не всегда небо становится ближе в ответ на твой призыв. Особенно теперь я это почувствовал, не в данный конкретный миг, а год или даже два года назад. Раньше, когда делал первые шаги своего воцерковления (перед самим рубежом всё противилось этому), я почти сразу получал явный ответ на призыв. И сейчас получаю, но это стало сложней. Впрочем, появилось другое, но об этом как-нибудь в следующий раз... Почему возникает ощущение – будто отступила от тебя благодать, объяснил мне один пожилой священник, и я открыл для себя и осмыслил еще одну азбучную истину: пока ты духовный младенец, Господь, как любой родитель малыша, учащегося ходить, поддерживает за ручку. Но рано или поздно ты должен научиться ходить самостоятельно, ибо иначе не будет дальнейшего твоего развития. Следует научиться не только самостоятельно «ходить», но и отличать «пищу» духовно пригодную в употребление от непригодной, недоброкачественной и многое другое. Трудно, бесспорно трудно обходиться без «помочей», идти самостоятельно, в чем-то даже и невозможно, наверное, и Господь все равно приходит к нам на помощь, если мы просим Его об этом, но при условии, если движешься самостоятельно, а не продолжаешь ползать на четвереньках... Возможно, дается не одна попытка подняться на ноги, Господь милостив... Тем не менее, по духовному пути нужно идти, двигаться, потому что далеко не уползешь... Так я понял объяснения священника.
Существует также важный для меня нюанс, о котором стоит поразмыслить: сказано в Евангелии «Будьте как дети», то есть именно «как дети», а не как младенцы. Ребенок (дитя) уже осмысливает мир, пусть ему хочется играть, шалить, но он уже способен воспринимать советы взрослого, способен понять что хорошо, что плохо. Он самостоятелен. Выстроим небольшую логическую цепочку: «ребенок» – потенциальный «взрослый», освящающийся, очищающийся, идущий в посмертие узким путем человек, а младенец – неразвившийся «ребенок», не пожелавший или не сумевший подняться на крепкие ножки, не нашедший и не прошедший нужный путь, и он останется, мягко говоря, несостоявшимся человеком. В духовном, конечно, смысле...
Сложная проблема. Только кажется, что пришел в церковь и уже «приобщился» к Богу. Одолеешь с Божьей помощью одного беса, а на его место семеро готовятся... «Стучите, и откроется вам». Ну, допустим, достучишься, дверца откроется, а сможешь ли перешагнуть порог – еще вопрос.
Как хорошо, когда тебя кормят с ложечки и держат за ручку, кто-то за тебя отвечает и решает, и как, порой, тяжело идти самостоятельно...
27.03.
Из бокового входа Чаша
плывет в руках у иерея.
И ангел скрыт от взоров наших,
написанный на створке двери.
Он отлетел – в сияньи Славы,
золотокудрый и невинный.
«Господь грядет!» Склонили главы,
стоим смиренно и повинно.
Врата алтарные закрыли,
и возвратился легкокрылый,
сияет, полный благодатью,
на рубеже небесной братии.
Ты – самый младший из невидимых,
прости – всё, чем тебя обидел я.
Золотокудрый ангел Божий!
Не дай быть путником, прохожим,
сосудом быть пустопорожним,
в то Царство Горнее – не вхожим.
30.03. Суббота. Поминовение усопших
Ветхий помянник, желтые страницы.
Имена чужих людей, незнакомых мне.
Какие-то монахи, дети, девицы
выплывают чередой в туманной стороне.
Ветхие какие, древние страницы, –
в прах почти рассыпались, а уж люди те...
Помяни, Господи, их простые лица,
хоть они и умерли, но живы – во Христе.
В помянник записаны почерком корявым,
пусть изъело тленье отжившую плоть.
Вот и познакомились, Акулина, Марья,
потому что в Церкви свел нас Господь.
31.03. Неделя 2 Великого поста, свт. Григория Паламы, архиепископа Солунского
В удивительной семье на свет явился святой Григорий.
Неприложимы к ним уже понятья «счастья» или «горя».
Все мысли к высшему – горе.
И в монастырь уходят вместе:
и мать, и братья, и сестра,
чтоб стать Христовою невестой,
Григорий – воином небесным.
Духовно друг для друга жить,
питаясь вместе благодатью,
и есть ли радостней, скажи,
когда тебе вся Церковь – братья.
Когда родство в твоей крови
есть след Божественной любви.
О, удивительные люди!
Семья, единая, как вздох.
Единомыслие – как чудо.
В едином сердце – Бог.
О веры свет! О свет фаворский!
Без фарисейского притворства
скажу пред Господом Самим:
о, как бы нам усыновиться им,
Твоим подвижникам святым!..
31.03.
Свет нетварный, а пост светотворный.
И сегодня доносит, до срока,
ветр весенний, летящий с востока,
свет, пронзающий время, с Фавора.
Объяснил нам Григорий Палама,
почему этот свет надприроден, –
и пока не окончена драма,
он на Пасху огнем к нам нисходит!..
5.04.
К исповеди
Грехов-то – точно в грязной луже.
Как ни считай, а их не счесть.
Да неужели ж я всех хуже?
Да именно, что так и есть.
А как же к Чаше? Ждет Спаситель.
Да как я на Него взгляну?
А вдруг, обрезав жизни нити,
в толпе сожжет меня одну?
Сказал: «Приди!» Иду, надеясь.
Вся наизнанку, не дыша.
Творить спасительное дело
так жадно требует душа.
И вот – смотри! В исповедальне
икона на стене беленой,
расслабленный где – исцеленным –
к Христу выходит из купальни.
6.04.
Какое счастье Евхаристию принять, –
как будто солнце пронизало день весенний, –
и не вместить, пожалуй, не объять,
и не сгустить, пожалуй, не рассеять,
не объяснить словами, не сказать,
всё сказанное – лепет малыша,
когда касается крылами благодать
и распрямляется душа...
6.04. Вечер
Долог пост-то Великий! Длинен!
Но уж скоро преполовиним!
7.04. Неделя 3 Великого поста, Крестопоклонная
Благовещение Пресвятой Богородицы
1
О эти ризы голубые!
О эти свечи восковые!
О неба веянье в окне!
О Благовещенье! И мне...
О «Днесь Спасения Главизна...»
О ты, Небесная Отчизна!
Тобой посланный Гавриил
глаголы Божьи говорил.
Внимала Та – превыше вышних.
О кротость кроткая сама!
Земля, безгласна и нема,
обетование услышала.
Но вечность длится и сегодня,
свет солнечный лия в окно.
И в алтаре повторено
святое: «Се раба Господня!..»
2
В черном две монашенки впереди.
Сердце покаянное – в груди,
пред очами грозного Судии.
А на сводах в праздничной вышине
Божья Матерь молится и обо мне.
Вкруг Нее на облацех – сонм святых
в нимбах к Ней склоненных, золотых.
Таково-то радостно у Неё,
что уже не помнится о своем.
Тихо там и чисто, молодо и ново
под Ее пунцовым, под Ее покровом.
Молятся монашенки, молятся старухи:
«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа...»
Едиными устами, смиренным словом,
чтобы всем спастись под Ее покровом.
«Кресту Твоему...»
Спасительному Распятию,
Агнцу – «грехи мира вземляй» –
в единомыслии, братия,
кланяемся в землю.
Вольной жертве Господней
хвалу воспеваем – и скорби.
Ему поклоняясь, страждем,
что муки Его и жажды –
увы! – не облегчили вовсе.
Себе милосердия просим,
а гвозди грехов готовим –
нам мало невинной крови!..
О нет! Не вмени нам, Правый,
безумья и отступленья,
и вспомни нас в Своей славе,
и даруй нам – воскресенье!..
8.04.
Молитва
Помилуй мя, Боже!
Господи, прости!
Дай по силам ношу,
укажи пути,
научи молитве,
не лиши любви,
отвори калитку
в сады Твои...
9.04.
Готовили в журнале искусствоведческий материал. Рассматривали фотографии с картин местного художника. Несколько – просто чудесные. Такая, например: всё смазано слегка, церквушка вдалеке, у стены – пышные зеленые кусты. К церкви – пыльная улочка. Две фигурки в темном. Туча грозовая, тяжелая, движется в небесах, наползая, но всё – исподволь солнечно, отрадно. Просто ХIХ век! И такой покой, такой уют, такое умиротворение, что невольно воскликнулось:
– Хочу так жить!
Спустя несколько дней иду в храм к воскресной обедне. Мимо серого бетонного забора выхожу к домишкам частным. В одном из них собачонка живет забавная – воет, лает, заливается под колокольный звон. Вот и сейчас: ударят и она вступит. Лужи под ногами. Кое-где травка лезет. Церковь приветная впереди, ворота распахнутые. Березки тонкие треплет ветер. А утро такое весеннее, полное обещания, надежды, свежести. И вдруг та картина вспомнилась. Вроде – всё другое и пейзаж не похож. Но какое-то главное ощущение: зовущей церкви и сокрытой, сокровенной солнечности было абсолютно одинаковым. Даже остановилась я на мгновение: «А ведь я так и живу. Так, как на той картине. Так, как душа просит». Исчезло вечное раздвоение. Совпали желание и реальность. Пусть ненадолго, но какой драгоценный подарок.
10.04.
Одуряюще благоухает
снегом, талою водой.
Тень в проталину бросает
ствол березы молодой.
Всяким встречным-поперечным
поперек стези шагнуть,
с юной удалью беспечной
перечеркивая путь –
так отчаянно-прекрасно,
ясно, молодо, свежо.
Не от мира это счастье,
в радость Божию шажок.
13.04. Суббота. Поминовение усопших
Стадо нищих
у церковного крыльца.
Не отыщешь
здесь спокойного лица.
Открывают свои язвы и с мольбой
приступают неотступною такой:
«Дай, подай, не проходи, не исчезай!»
Дети, вдовы и калеки. Через край
желчь и уксус наливают на Руси.
Горек хлеб тому, кто так его просил.
Ох и нищая, безумная братва!
Сыты воздухом, а хлебушком – едва...
Сквозь толпу, стоящую на паперти,
в Божий храм взойду, к благодати.
Все мы – нищие, такие же, как те,
погибаем в суете да в маяте.
То зевота одолеет, то перхота,
не ко времени привяжется икота,
корча схватит и во всех костях ломота,
то завшивеем, то грязью зарастем,
то гугнивые стенанья заведем.
В руки черные всё святости хотим,
просим дьякона: «Поближе покади!»
Да к иконочке приложимся святой.
Как уста не опалило нам с тобой?
Всё теснимся-то – бессмысленней скотов.
И таким нам милосердствовать готов?
Бредим, стонем, претыкаемся – живем.
Бога нашего – Спасителя – зовем.
Чем и живы? Только Богом в нашей тьме.
Его именем – и в сердце, и в уме.
14.04. Неделя 4 Великого поста, прп. Иоанна Лествичника
Проем оконный. Свет лучей.
И сердце бьется горячей.
Ведь вот она – дорожка
к небесному порожку.
Из света солнечного мост
Господь построил и вознес,
прозрачно-дымный, золотой,
сияет весь, зовет с собой,
стоит, как склон пологий
в небесные чертоги.
И мы стоим, и мы глядим,
и в Небо Божие хотим,
но слабы телом и душой
и не имеем мочи.
О, Лествичник! Ведь ты взошел,
так помогай нам, отче!
От света к свету – легкий весь –
ты в солнечном потоке здесь,
подвижник послушания,
смиренного молчания.
Войдешь в лучи – как бы в ручей
и устремишься к небу.
О радость горняя очей!
Духовная потреба!
Пролился свет и затвердел,
и этот свет – ступени,
которые ведут в удел
блаженств и песнопений.
Свет из окошка в алтаре,
частицы пыли – в янтаре,
как будто лествица – горе.
15.04.
Написал статью для газеты, как казалось, ради благого дела (рушится старая, еще довоенная школа, давшая ряд крупных ученых, военачальников, деятелей культуры – теряются традиции). Среди причин указал и просчеты руководителей, не называя фамилий. После выхода статьи к одному из бывших директоров вызвали «скорую». В редакцию пришла его дочь, пригласили меня, и она со слезами на глазах упрекала – как же вы не учли, что ему скоро восемьдесят... Надо признаться, именно этого директора я не любил, не буду копаться в причинах, но это так. И все же характеристику дал ему щадящую, как и другим, все изложил корректно, убери те немногие темные краски из статьи и получилась бы совсем иная картина, лучезарная, гимн школе, – почему только вот здание разваливается и родители детей в нее не отдают, осталось бы за кадром, то бишь, за полотном. Но на меня смотрели заплаканные глаза миловидной женщины, и я задумался: прав был или не прав? С одной стороны: не судите, да не судимы будете; каким судом судите, таким и вас судить будут. Невольно поежишься. А с другой: если не выявлять причины и ответственных за деградацию, то безнаказанность еще больше усугубит процесс падения. Более того, раз человек расстроился, значит, и сам чувствует грех за собой, глядишь – польза ему будет. Опять же: кто без греха? Судить – не судить? Вот ведь дилемма. Лучше, конечно, не судить, но тогда всякая писательская деятельность порочна, потому что подразумевает оценку. Вот, Толстой начал обо всем судить по своим меркам, даже Евангелие переделывать взялся – не такое, замахнулся на собственный вариант, его и отлучили от церкви. Федора Достоевского не отлучили, наоборот, многие признают светочем Православия, апологетом, а ведь он не только нигилистов обличал, о внутрицерковных делах брался судить, священникам и монахам давал оценки не всегда лицеприятные. Известно к тому же, что у большинства его героев существовали прототипы. Кто-то, наверно, осуждал его за это. Кому-то, наверно, он делал больно...
Конечно, разные весовые категории у моих героев и героев Достоевского (так же, как и у авторов). Говоря откровенно, в отличие от Достоевского, я выступил не в защиту Христа и христианства, и не против Бога боролся мой герой, а попросту не справился со своим делом или оказался не на своем месте, что с советских времен – частое явление. Иная здесь подоплека, скорее гоголевская проблема – «маленького человека». Дело в том, что живет новый «маленький человек» земным и для него важно не то, как он трудился на своем поприще и как он будет выглядеть перед Богом, а что о нем скажут другие, такие же, как он – «заземленные». Беда именно здесь подстерегает, мнение общества уже ведь совсем не то, что в прежние времена, когда было: глас народа – глас Божий. Теперь судят по иным меркам, не христианским. Или я ошибаюсь? Сестра моей бабушки говаривала: раньше в нашей деревне радовались, если кто в люди выбивался, нынче – нет, наоборот – обижаются, а радуются, когда у кого горе случится. Надо, конечно, знать мою кроткую родственницу. Зря не скажет. Сама она была глубоко верующей и радовалась за других до конца жизни. Таких, как она, в нашем обществе сейчас ничтожное меньшинство, их можно, пожалуй, отнести к героям Достоевского, к тому русскому народу, который он узнал на каторге и полюбил. Не стоит, безусловно, верующего человека видеть образцово-правильным, в нем тоже страсти кипят, бесы вокруг кружат, борются за его душу. Нельзя сказать, что и все другие, нынешние – плохие, пропащие. Нет, конечно. Пока живы, есть шанс у каждого вернуться и в лоно Церкви, и в лоно родного народа. Вот и мой незадачливый герой тоже разволновался обличающему слову, значит, совесть у него жива. И как здорово, здраво, что дочь пришла заступиться за отца, опять же: раз она его любит и уважает, значит, есть за что.
А относительно того – судить или не судить других, пришел я к такому вот выводу, хотите – принимайте, хотите – нет: не надо торопиться судить о человеке – плохой он или хороший, а вот о делах его, пожалуй, судить можно, ибо «по плодам узнаете их».
16.04.
1
Два старца в келии своей
весь век прожили не поссорясь.
«Давай и мы, как у людей,
познаем брани и укоры», –
сказал один. Другой в ответ:
«А как же ссорятся обычно?
Нам это дело непривычно».
«Скажу я: да! Ты скажешь: нет! –
ответил старец духоносный. –
Сосуд поставим меж собой,
в котором воду мы приносим.
Скажу: он – мой! Ты скажешь: мой!
И выйдет ссора». Совершили так.
И без лукавствия простак
сказал: кувшин, де, мой!
Ответствует сосед: «Он – мой!»
А первый вновь: «Он – мой!»
«Возьми скорей! Он – твой!» –
седую голову склонив,
так старец отвечал.
Другой, о споре позабыв,
в молитве пребывал.
Вот так, делившие сосуд,
не зная ссоры отродясь,
в духовной притче поселясь,
в согласии живут.
2
О, нравственность высокая, ответь –
а если б предмет ссоры не был так пустяшен?
Спроси рубаху с плеч, вина и брашен –
отдам легко. Не захочу иметь
обузу тяжкую. Но если Родину отдать
потребует полночный тать?
Землю мою, где церковь на холме,
где око насыщает даль?..
Пока в своем стою уме –
я не отдам!
О, нравственность высокая, скажи –
нам за какие рубежи
уйти позволено,
на разграбление отдав любовь и жизнь?
Да разве татя мало было молено,
чтобы ушел добром?
Стоит с усмешечкой, покуда полыхает дом.
Терпеть или стрелять? Что хорошо? Что плохо?
Ни пяди не отдам! Ни крохи!
«Моя!» – «Твоя! Возьми!» Отдать?
Ведь это как Христа продать
и как продать родную мать.
В аду мне лучше полыхать,
чем в этой муке пребывать!
Не вынесу. Изыди, сатана, отсель!
Я только Богу возвращу
всю полноту моих земель.
Обоим предстоит нам смерть
и Суд. Но я тебя, лукавый смерд,
вовеки не прощу!
Убивающий Родину – недостоин милости.
Восстаю на него и воинствую!
17.04.
Здравствуйте, батюшка! Отец настоятель!
Утешительный и строгий протоиерей,
из тьмы египетской спасатель,
вожатый в море скорбей.
Безмерно высший.
А каковы ж святые?
Мы в их сиянье серее мыши.
Кто не имеет – у тех отымут.
Избыток верным даруют свыше.
Литургисает. А ты достоин
стоять поблизости врат алтарных?
Холоп убогий, безвестный нищий.
А он-то – воин,
и здесь – недаром.
Но это вчуже. О том ли мыслить?
О самом важном прошу заранее:
батюшка ласковый, после жизни
мое свидетельствуйте покаяние.
18.04.
Соборование
Нас елеем и вином
точно ангельским крылом
помазает иерей
легкою рукой своей.
«Господи, помилуй!
И Своею силой
в елеосвящении
даждь нам исцеление!»
Семь свечей, семь помазаний,
семь евангельских сказаний,
и бессчетно – воздыханий,
и скорбей, и упований.
«Господи, помилуй!
И Своею силой
в елеосвящении
даждь нам исцеление!»
Крылья распахнула птица –
это Библии страницы,
это Божия Десница
на главу мою ложится.
«Господи, помилуй!
И Своею силой
в елеосвящении
даждь нам исцеление!»
А еще – терпения,
сердца умиления
да поминовения
в Царстве Воскресения!
Господи, помилуй!
21.04. Неделя 5 Великого поста, прп. Марии Египетской
В своей пустыне – без песка,
без диких львов, жары и жажды
вдруг очутилась я однажды...
А что до этого? Тоска!
Общаться? Пепел на губах
от разговоров, смрад дыханья,
вкус горечи и боль в висках
от повседневного метанья.
Не жаждет чрево пировать,
не хочет тело отдыхать,
нежиться, покоиться –
ничем не беспокоиться.
Как будто серости налет,
как будто ничего не ждет
среди пустого мира,
где нужно есть и покупать,
душой частично торговать,
да своего не упускать,
не слыть чтоб простодырым.
На рынок – шаг и весь увяз.
Там погибают смерд и князь,
и добровольно оба –
повапленные гробы.
Пустыня, пустынь, пустошь, тишь...
Свои богатства ты хранишь
и для меня, должно быть:
краюхи черствый ломоть,
глоток воды и звездный блеск...
И ветра-суховея плеск,
как из печного зева,
и опаляет, и хранит постом-сорокадневом.
Как горячо, как трудно здесь.
Но слава Богу, что ты есть –
поста пустыня.
И сокровенно, наяву
в твоем оазисе живу
и оживаю ныне.
22.04.
Спасибо, Господи, за подушку и одеяло,
за вечер, баюкающий меня,
за эту звезду, что в небесах просияла,
в дальние дали маня,
за этот синий, густеющий сумрак,
за шелест воды в трубе,
за робко сквозь стены пробившийся зуммер,
за родинку на губе...
Спасибо, Господи, за всё, что дал мне,
что дал сегодня, что дал вчера, –
за эти призрачные дали,
за эти сладостные вечера...
23.04.
Почти шутка
Хватит ли в пост капусты,
чтоб нас привести в чувство?
Хватит ли всем картохи,
чтоб вспомнить: без Бога – плохо.
Моркови и свеклы, и репы?..
Блудно живем, нелепо,
пьяно живем, убого...
В кране воды много –
хватит залить чтоб пламень
горьких воспоминаний.
Хвостик зеленый скушай –
так-то оно лучше!
Меньше язык полощем,
меньше на Бога ропщем.
Овощи да водица.
Будем не есть – молиться!
28.04. Неделя ваий (цветоносная, Вербное воскресенье)
«С чем же в церковь мы пойдем – мне ответьте.
Отцвели уже вербные ветви!»
Иерей отвечает мне: «Чадо!
Суетиться нисколько не надо.
Хорошо всё в церкви у Бога,
и обряд соблюдается строго.
Вместо вербы возьмите тюльпаны
и нарциссы, расцветшие рано,
чтоб дорогу цветочным покровом
устелить Воплощенному Слову...»
А когда я в календарь поглядела,
там стояло: «цветоносная неделя».
Страстная седмица
29.04. Великий Понедельник
Томишься и тайно, и явно,
и это томление тяжко...
И ходишь – объятый бранью,
и весь отчего-то страждешь.
Пусть легкие носишь вериги,
они не бряцают под платьем.
Лишь крохотные обиды
терпеть берешься по-братски.
Твоим ли усилием малым
сдвинуть такие камни?
Тебе ли стронуть скалы,
унылому и окаянному?
И все-таки, весь в боренье,
отыщешь свою кольчугу
и меч, и, оставшись верным,
тем оправдаешь муку,
взятый, больной и скверный,
Церковью – на поруки.
2.05.
В ночь с Чистого Четверга на Страстную Пятницу
устанавливается тишина необычайная.
Тяжелая, непроницаемая тишина...
И чувствуется, как ножницы времени
находят вместо привычной материи –
железо
и скрежещут, визжат от напряжения,
но слышат это только те, кому дано.
3.05. От Страстной Пятницы – к Великой Субботе
1
Мне сказала матушка: «Приходи!
Постоишь у гроба как Никодим».
И пришел я в Пятницу, в страшный день,
чуть не затерялся – в толпе.
Встал, куда поставили, учеником,
как те двое верных, что пришли тайком,
Никодим с Иосифом –
во гробе полагать нашего Господа.
Я стоял недвижимо, с места не сходил,
в образе как будто твоем, Никодим,
примеряя облик, что пред Богом чист,
о ком, пусть единожды, сказал евангелист.
Отчего-то трудно мне сделалось дышать.
Он мог лишь надеяться – не мог точно знать.
В Воскресенье веруя, я стою у гроба,
а Мессию схоронив, попробуй!
О несчастный Никодим! О счастливый!
Положивший Человека в могилу.
Перед Богом смерть ничтоже не значит,
но сегодня я с тобою заплачу.
К Плащанице приклонюсь на коленях,
как и ты – почти не веря в Воскресенье.
2
Лукавим с фарисеем,
злодействуем с злодеем...
У гроба – с Никодимом.
С учеником любимым
на вечери последней.
Кем были мы намедни?
С тобой кем завтра будем?
Изменчивые люди!
Нет крепости, нет веры,
и в деле – полумеры,
и в мыслях – компромиссы.
Да как же нам спастись,
двум господам служившим,
так тепло-хладно жившим?..
3
От Пятницы – к Субботе
какой тяжелый путь!
Так гроб тяжел Господень.
Влачимся как-нибудь.
Но свод гробницы тесной
уж полнится надеждой.
И в белые одежды
оделось духовенство.
Еще не Бог, но Лазарь
явился из гробницы.
Животворящий Праздник
осиявает лица!..
4.05. Великая Суббота
Господь во гробе, а я пью кофе...
Еду готовлю – на Пасху чтобы...
От кулича отщипнула кроху,
а я ведь знаю – Господь во гробе.
На час единый себя забывши,
собой не мерить событья чтобы,
с толпою верных соединившись,
стенать и плакать: Господь во гробе.
Господь во гробе. А здесь – ванилью
так сладко пахнет и пряным кофе.
И нету верных, и нету сильных,
и не отпавших – в Твоей Голгофе...
5.05. Светлое Христово Воскресение
Пасха
Алтарные распахнуты врата,
всё та же паства, но уже – не та...
Вся церковь – в красном, в праздничном сиянье.
Невестою оделось мирозданье.
Шумит, гудит, ликует, кровь кипит.
«Христос воскресе!» – сердце говорит.
Всё в толчее, в свечах. «Грядет! Грядет!»
О встреча встреч, когда нас Бог найдет.
Протянет руки с язвами гвоздиными
и скажет: «Чада! Жданные! Любимые!»
Прошел сквозь смерть, и вот Он здесь – Христос.
Как страшно к нам идти Ему пришлось.
Ликуй теперь! Спаситель наш живой!
Как речку вброд, мы смерть пройдем с тобой.
О Пасха Пасх! Не плачем о грехах,
светильники поправив второпях,
бежим вприпрыжку. Радость – через край.
Ад уничтожился. Стоит отверзтый рай.
Христос воскресе! Он прекрасней рая,
Сама Любовь и Истина Живая!
6.05. Понедельник Светлой седмицы
В день престольного праздника
Свято-Георгиевского храма
и по случаю тезоименитства настоятеля отца Георгия Саковича
Седовласый, взором ясный –
пастырь добрый, пастырь строгий,
чада вымолит у Бога
протоиерей Георгий.
В белой церковке печальной,
возвещая сердцу тайну,
упасает от отчаянья.
В белой церковке веселой
милосердья ждут Христова.
В белой церковке скорбящей
служит пастырь настоящий,
пастырь добрый, пастырь строгий,
протоиерей Георгий.
А над входом на иконе
с копием здесь Воин конный,
мученик победоносный,
Церкви светоч живоносный –
сам Георгий.
Сердце полнится живою
вестью о воскресшем Боге.
Нас храни, небесный Воин,
и веди нас, пастырь строгий,
протоиерей Георгий.
В белой церковке печальной
отпевают и венчают.
В белой церковке веселой
льются радости глаголы.
В белой церковке чудесной
пастырь добрый, пастырь честный
детский сад открыл небесный,
чтоб стоял храм придорожный
у небесного подножья.
И от лета и до лета
восклицаем мы в молитве:
«Преуспей в духовной битве,
пастырь добрый, пастырь строгий,
протоиерей Георгий!»
Многая лета!
8.05.
Рукоположение
Вывели и поставили – в серебряном подризнике,
и плат возложили на голову – дабы принять Истину.
И сам архипастырь в мантии – ризою окрылатил
и крест повесил служения,
и как бы в духовном боренье
твердо воскликнул: «Достоин!»
Обрелся здесь новый воин,
такой молодой, русый,
мальчишка совсем, безусый.
За угол воздух держащий –
как Ангел стоит сослужащий
на первой своей Литургии.
Господи, помоги ему!
Новый священник к пастве
вышел после причастья,
полный весь благодатью,
и не умея скрывать ее,
среди старух богомольных
всё улыбался невольно...
10.05.
...К концу Пасхальной недели выбрался на утреню в наш маленький храм на окраине. И все было бы почти обычно (за исключением того, что после мрачной страстной недели все сверкало, сияло, голосило), но перед самым крестным ходом подошел ко мне пожилой настоятель и спросил – не соглашусь ли я нести крест? Рабочий день, мужчин в церкви мало... «Конечно, конечно!..» Мальчику вручили фонарь. Женщинам – иконы. Высоченные хоругви подхватили два парня, а мне вынесли деревянный крест, оказавшийся довольно тяжелым. Не столь многочисленная сегодня паства высыпала на улицу, и мы во главе прихожан двинулись вокруг храма.
Небо хмурилось. Несмотря на проблески солнца, накрапывал дождь. Порывы ветра, как и в пасхальную ночь, норовили затушить свечи и у паствы, и у священника... Настоятель помахивал кадилом... Кто-то рядом нес святую воду в специальной чаше... Мальчик с фонарем робел и не знал – правильно ли он идет, не слишком ли торопится? – вопросительно оглядывался на меня... Я и сам робел, стараясь покрепче и попрямее держать крест, и мне в холодный денек было жарковато... Наконец остановились. Встали в нужном порядке – один из хоругвеносцев впереди, другой как бы замкнул наше скромное посольство к Царю Небесному...
Священник возгласил:
– Христос воскресе из мертвых...
Святая вода на наших лицах и одеждах смешалась с каплями дождя... И мы двинулись дальше, к закругленному торцу, где за стеной, в алтаре, находится престол. Снова впереди мальчик с фонарем, затем я, далее женщины с иконами, хоругвеносцы, священники и дьяконы, клирос и все, все, все, кто был здесь и с нами.
Когда мы вновь остановились, выстроились-выровнялись, настоятель (а в первый раз это делал молодой батюшка) возгласил праздник и начал читать молитвы, запел немногочисленный хор, – я уже был спокоен, вслушивался в слова, стараясь сосредоточиться на таинстве службы, ощущая, что в меня что-то проникает, какая-то тихая радость, тихий свет...
– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав! Христос воскресе!..
Холодная струя с помаха брызнула в лицо:
– Христос воскресе! – воскликнул священник.
– Воистину воскресе!.. – ответила паства.
– Христос воскресе!.. – Вода, рассыпаясь веером, полетела в лица людей...
– Воистину воскресе!..
Я стоял как зачарованный: люди, вернее – их лица!.. Их было не узнать! Открытые, светлые, – все преобразились!.. Молодые и старые, нежные и грубоватые, старушечьи и девичьи, мужские... Толпа ликующих детей, которая доверчиво глядит, как из рукава фокусника вылетают разноцветные птицы. Знаю, что сравнение мое неуместно, но я намеренно снижаю накал пережитого мной впечатления – боюсь до конца открывать, боюсь прикасаться... Но не могу не вспомнить слова из Евангелия: «Если не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное!»
При следующем стоянии я жадно смотрел на людей, вглядывался в них, словно пытая: сознательно или бессознательно ты преображаешься, на самом деле ты такой... такой высший, светлый, ясный, – или это всего лишь какой-то гипнотический подъем, нечто близкое экстазу... И ловил себя на мысли, что я хуже многих из них, потому что они не задумываются о своих чувствах здесь и сейчас. Потому что это именно то время, когда задумываться не стоит. И седовласый настоятель вовсе не медиум, а пастырь. По крайней мере, в этой маленькой церкви. Он служит искренне и честно. Строго и любя. Теперь я понял смысл слов, которые он иногда говорит с амвона после проповеди своим прихожанам (наконец-то и мне): «Спасибо вам за сегодняшнюю службу, за единомыслие...» Наверное, он видит прояснившиеся лица... Лица детей в Отчем доме.
– Христос воскресе из мертвых!..
– Воистину воскресе!..
