Валерий Юрченков

Сегодня невозможно представить ни один серьезный журнал без исторических материалов. Историческое прошлое привлекало и привлекает внимание как массового, так и элитарного читателя.

Это понятно, ведь в конечном счете История – это одно из свойств нашей психики, функция мышления, игра ума. История – это коллективная память. События жизни растворяются бесследно в той минуте, когда они случились. Но если о ничтожнейшем из них очевидец оповестит других, другие расскажут третьим, третьи – четвертым и т.д., – словом, если факт сохранится не в частной, а в общей памяти, он станет достоянием истории, чтобы, соединившись с другими фактами, образовать представление об эпохе.

Великому французскому историку Фернану Броделю принадлежит фраза: «Предмет истории – сумма всех историй, всех подвохов и точек зрения: прошлых, настоящих и будущих». При создании рубрики «Историческая кухня» эта мысль явилась, пожалуй, основополагающей. Мы пытались не только дать представление о многообразном прошлом, но и показать различные варианты его интерпретаций. Отсюда и идея мозаики, в каждом камешке которой отражен исторический факт, а вместе они позволяют увидеть картину в целом. С этих позиций писались очерки Виктора Шитова и Сергея Летуновского, Сергея Бахмустова и Тимофея Надькина. Эта же идея легла в основу «Тысячи мелочей».

Жизнь идет. Проходит время. Приходят новые поколения. Этими метафорами ходьбы принято обозначать смысл жизни: все живое движется. Откуда и куда? – метафоры не знают. Каждое новое поколение отвечает на сей вопрос заново. Между тем факты истории остаются неподвижно прикреплены к своим давно прошедшим минутам. Новые поколения начинают оживлять их согласно своим понятиям о смысле движения жизни. Новые поколения выбирают из дошедших до них исторических фактов отнюдь не все – все не упомнить, да все и не нужно. Нужны только такие, которые определяют смысл движения. Со временем на смену идее исторической мозаики пришел приоритет новой интерпретации старых фактов. Николай Васильев и Сергей Бахмустов пишут о Струйских и рузаевской старине, Людмила Баркина по-новому оценивает события в Ладе в тревожном 1918 году.

Со времен появления «Апологии истории» Марка Блока считается, что историк либо судит прошлое, либо понимает его. И хотя в наши дни историк уже не претендует на то, чтобы олицетворять собой суд потомства в последней инстанции, исследователи продолжают выносить обвинительные и оправдательные приговоры. За стремлением понять прошлое по-прежнему скрывается желание осудить или оправдать. Пушкинский Пимен «Спокойно зрит на правых и виновных, / Добру и злу внимая равнодушно, / Не ведая ни жалости, ни гнева». Это – справедливый судья. Примером судьи пристрастного может служить Н.И.Греч – автор «Опыта краткой истории русской литературы» (1822). В одной анонимной эпиграмме об этой книге было сказано так: «И он историю словесности слепил / Из списков послужных, пристрастия и лести». Авторы «Исторической кухни» отказались от судейской мантии. Они изначально заявили о своем намерении вести диалог с прошлым, они взяли на себя роль вопрошающего собеседника, нередко умышленно провоцирующего былое на то, чтобы оно проговорилось. К ним вполне применимо высказывание известного российского историка» Владимира Ивановича Герье: «Только многосторонняя и чуткая ко всем благородным потребностям человечества натура способна понять историю с ее разнообразными целями, и только глубоко нравственная и художественно развитая личность достойна истолковать и объяснить величественные образы прошедшего».

Николай Васильевич Гоголь дал в свое время ставшее классическим определение всеобщей истории: «Она должна собрать все народы мира, разрозненные временем, случаем, горами, морями, и соединить их в одно стройное целое; из них составить одну величественную поэму».

Частная история – история одной эпохи и отдельной жизни – делает примерно то же самое: собирает, соединяет и составляет все разрозненное в одно целое – только в меньших форматах. В очерках авторов «Исторической кухни» предпринималась попытка представить читателям общее в частных формах, будь то расшифровка археологических находок у Виктора Шитова или история образования у Владимира Лаптуна.

История начинается с завтрашней газеты – наша сегодняшняя жизнь будет переписана там по особым законам, представ вереницей одинаковых причин и следствий, симптомов и исходов. Однако невидимый поток жизни, вопреки газетам, льется тихо и незаметно, подтачивая краеугольные камни истории. Посему – что ни эпоха, что ни поколение, что ни народ – каждый раз получается не совсем так, как было. Мордовия лежит на стыке трех восточноевропейских цивилизационных пластов – славянского, финно-угорского и тюркского миров. Это в самом широком смысле пограничье: границы Запада и Востока, Великого Леса и Великой степи. Издревле и по настоящее время здесь идет чрезвычайно интенсивное взаимодействие многочисленных культур самого разного исторического происхождения. Некоторые из них и их носители уже канули в Лету, другие настолько эволюционировали, что с трудом можно отыскать их генетический исток, третьи, несмотря на все коллизии и перипетии, – сохранили свое имя, язык, комплекс самобытной материальной и духовной культуры. Совершенно очевидно, что это было возможно лишь стойко перенося все тяготы и невзгоды, чутко реагируя – приспосабливаясь к быстро меняющейся исторической и этнокультурной ситуации, исповедуя и проповедуя философию и практику толерантного бытия. Первые скотоводы на мордовской земле, первые землепашцы, первые ремесленники, первые рыболовы и многое-многое другое. И как своеобразное завершение рассуждений – тезис: «Мордва – народ имперский», вызвавший много споров, одобрение одних, неприятие других.

Ученые, занимавшиеся установлением фактов прошлого, всегда решали проблему выбора адекватной формы исторического повествования. Каждый раз, когда историк не только устанавливал факты, но и давал яркое, живое изображение минувших событий, его сочинение превращалось в историческую прозу. Многие публикации «Исторической кухни» стоят на грани научно-популярной и художественной литературы. А это позволило им органично вписаться в пространство «Странника». Они как бы дополнили, развили, а в ряде случаев наиболее остро поставили проблемы, поднимаемые журналом.

История имеет свои зоны риска, но это не мешает историкам оставаться оптимистами. Они следуют завету вольтеровского Кандида и в меру сил и способностей возделывают свой сад.