В.З.

Галя Полоцкая сегодня пришла из школы расстроенная: ей поставили за диктант «четыре». Но что самое обидное: она не сделала в диктанте ни единой ошибки! Просто она так пишет букву «о», соединяя ее крючочком снизу, а не сверху или посередине. И вот учительница решила, что Галина «о» с крючочком – не «о», а буква «а» и без крючочка. Ну не могла Галя написать слово «коряга» через «а», не могла, да любому троечнику ясно, что это слово пишется через «о». И как она ни пыталась доказать это учительнице, та даже слушать ее не захотела. И вот ей, круглой отличнице, ставят за полугодие четверку по русскому языку – это ж форменное безобразие, величайшая несправедливость и вообще...

Мама выслушала ее жалобы в этот раз как-то рассеянно, вполуха, только развела руками: «Ох, дочка, ты на своем веку еще столько несправедливости встретишь... Ну, четверка, и что?.. Что она будет значить для тебя лет эдак через двадцать?»

Год назад, когда она схватила случайную четверку за контрольную по алгебре, папка подтрунил: «Галоша, ты теперь, как дядя Коля из седьмой квартиры, «четверки» домой приносишь». Но это год назад, сейчас в доме тишина. И папка не кричит ей: «Галоша из школы пришла, мне коньяк принесла! (Мол, пятерки.) Панна Полоцка, а ну покажите ваш дневник, дайте погордиться!»

Отец, сколько она помнит, почти всегда звал ее Галошей из-за того, что в раннем детстве на вопрос: «Как тебя зовут?» –  Галина отвечала: «Галоша» – это она так произносила слово «Галюша».

Еще отец любил называть ее «панной Полоцкой» – дело в том, что у них были польские корни, предок по отцовской линии был сослан в наши русские края после знаменитого польского восстания 1863 года. Здесь встретил свою любовь и остался, дети и внуки его полностью обрусели, а польская фамилия осталась в наследство.

Папка вообще был у нее замечательный. Он с самого ее детства относился к Гале как к барышне. Однажды на Восьмое марта подарил ей семь белых хризантем – по числу лет. И каждый год прибавлял по хризантеме. Последний раз он преподнес ей чертову дюжину – тринадцать белых хризантем. Мама даже немного обиделась: «Ты мне не даришь столько...» Отец отшучивался: «Да я разорюсь на хризантемах, помилосердствуйте, сударыня!»

У него всегда было хорошее настроение, даже выговоры он дочери делал шуточные, она колготки натянет едва, что трусики видно, а он ей: «Панна Полоцка, чего это вы вырядились так, из-под пятницы субботу видать?»

А больше всего на свете он любил Новый год. Это был его любимый праздник. Причем предновогодье начиналось где-то за неделю, а заканчивалось к Старому новому году. Каждый год он развешивал по дому гирлянды: одну самодельную – из разноцветных (самолично выкрашенных), маленьких, с мизинец грудничка, лампочек – протягивал в зале по потолку, закрепляя между люстрой и гардинами. Другую – уже покупную, из лампочек-снежинок, которые не просто горели, а мигали – растягивал в комнате Гали. Делал это ночью, почти тайком. И когда Галя утром вставала, ей в лицо «смеялись» новогодние гирлянды. Но гирлянды были только прелюдией праздника, их он развешивал накануне польского Рождества (так отец называл католическое Рождество, в семье свято сохраняли польские традиции, которые, впрочем, вполне мирно уживались с традициями русскими и советскими) – 24 декабря. А снимались гирлянды после Старого нового года или вообще на Крещение, если Галоша очень просила денек-два подождать. Гирлянды создавали атмосферу праздника, а праздника хотелось каждый день.

Апофеозом Нового года была Ёлка. Не какая-нибудь искусственная, а настоящая свежая из леса – сосна. Отец так и шутил-пел: «В лесу родилась сосенка, в лесу она росла...» Как бы отец себя ни чувствовал, в какую бы командировку ни уезжал, но в последний день школьных занятий перед новогодними каникулами он всегда приносил домой елку-сосенку.

Украшение Ёлки превращалось в своеобразный церемониал: сначала на елку вешались гирлянды по тому же принципу, что и «потолочные»: одна немигающая гирлянда, другая «подмигивающая». Ими оплетал елку отец. После этого они с Галей менялись местами. Он стоял у коробки с новогодними игрушками и подавал. Причем не абы как. Сначала вешались большие шары, потом «сосульки» и всякие фигурные игрушки в виде людей или животных, далее шли шары маленькие, а венчали эту традицию любимые игрушки Гали: большая звезда с цветной мигающей лампочкой внутри на самой вершинке, небольшие стеклянные часы, показывавшие всегда без пяти двенадцать, и деревянный снеговик. Причем года три назад Галя нечаянно расколотила часы, правда, не вдребезги, у них откололся только угол. Но всё равно от этого игрушка не перестала быть любимой: она по-прежнему самой последней цеплялась на елочную ветку. После этого приходила мама и по своему вкусу «закидывала» елку мишурой, «снегами» и конфетти. Отец стрелял из хлопушек и получалась замечательная елка, которой завидовали все соседские дети. А в самый канун Нового года, за полчаса, семья откупоривала бутылку шампанского и провожала старый год: «Помянем старика добрым словом...» А потом отец и дядя Сережа (сосед, который вместе со своей женой приходил к ним «новогодиться») «стреляли» из хлопушек в главу государства, который из телевизора поздравлял «народ» с Новым годом. Выходили на балкон, зажигали бенгальские огни и запускали их с балкона в сугробы, благо этаж был второй, а балкон не со стороны парадного подъезда. Если было настроение, всей семьей ходили на официальную елку, по дороге сворачивали на горку и катались с нее до посинения. Частью история повторялась на русское Рождество, но уже более скромно. В сочельник отец подводил Галю к зеркалу, свет выключался, но вместо свечей зажигался скоротечный бенгальский огонь, и вот пока огонь искрился, Галя должна была разглядеть своего суженого-ряженого, но за всё время никого, кроме отца, в зеркале не видела. На русское Рождество всегда покупался любимый торт отца – Пражский или Киевский – и начиналось чаепитие. Отец добавлял в чай по чайной ложечке коньяку (и маленькая Галя гордилась – ей тоже капали каплю-две), и они поднимали чайные чашки и чокались, будто там было вино или водка. Правда, когда это случилось в первый раз, Галя сразу же после этого «вырубилась» – ее потянуло в сон и она едва не свалилась за праздничным столом. Елка убиралась или в последний день каникул, или вместе с гирляндами стояла до Старого нового года. В Старый новый год опять накрывался стол, и отец шутил: «Пьем за Новый год, чтоб Старый не вернулся!»

Но в этом году всё было как-то не так, не как прежде. Мама с отцом о чем-то шептались, тайком от нее, только стоило Гале зайти в комнату, где они были, их шепот прерывался на полуслове. Как-то Галя застала маму плачущей, и тогда Галя решила, что родители расходятся, просто скрывают от нее. У них в классе так уже случалось: если родители тайком от ребенка шепчутся и мама плачет или ругается – значит, развод. Галя маме чуть сцену не устроила, мол, если разводитесь, то зачем скрываете от меня это, честно, мол, скажите, чего выкручиваетесь и врете. Галя не любила и не умела врать, ну не хочешь сказать правду – промолчи, но врать – никогда! Это отцовский характер.

Но в этот год впервые к польскому Рождеству отец не нарядил гирлянды, произошло гораздо худшее, чем развод – отец тяжело заболел, он слег, да так, что почти не вставал с постели, он лежал у себя в комнате, а мама подавала ему лекарства и ухаживала за ним. Сегодня 28 декабря, а новогодней сосенки у них до сих пор нет. У папы последняя стадия рака, и ему осталось жить от силы неделю.

Отец отказался от госпитализации: «А смысл, всё равно он неоперабелен, мой краб четвертой стадии. Хочу, чтобы в последнюю минуту рядом со мной были мои любимые женщины, а не эти хароны в белых халатах».

Последние дни Галя боялась заглядывать в комнату отца, но всё-таки перебарывала себя: отец лежал бледный, исхудавший, как мумия. В этот раз она неосторожно скрипнула дверью, отец обернулся на звук:

– А, Галоша, ты уж, дочка, извини, что я тебе такой Новый год устраиваю. Уж больно сильно краб меня клешнями прижал.

Она вылетела из комнаты, захлебнувшись слезами. Послед-
нюю неделю она возвращалась домой и останавливалась перед дверью в собственную квартиру, она боялась открытой двери: это значило, что случилось непоправимое. И всегда, прежде чем открыть ее ключом, она толкала ее и облегченно вздыхала: закрытая, значит, всё в порядке, отец живой.

Смерть за ним пришла около полуночи. Нет, она не была с косой наперевес, с выглядывающим из-под белого балахона оскаленным черепом. Нет, во-первых, это был он – ангел смерти. А во-вторых, хотя он в белом, но назвать его одеяние балахоном нельзя было даже при всём желании. Это был просто светящийся абрис, который подошел к кровати умирающего, взял его за руку и тихо сказал:

– Пошли, подошел твой срок, человече...

Отец уже хотел встать и идти, сопротивляться этой силе не было никакой возможности, более того, отца как магнитом тянуло к этому белому ангелу. И уже перед тем как встать, он встрепенулся, из-за болезни он перестал вести счет календарю, и им овладело простое любопытство: а в какой день он умрет?

– 29 декабря, уже десять минут...

– Подожди, подожди, если я сейчас умру, то похороны будут 31 декабря или 1 января, а девять дней придется аккурат на русское Рождество. Хороший же подарок я Галоше сделаю. Нет, я не пойду!

– Да я просто возьму тебя за шкирку, и всё! Вы все смертные боитесь умереть, тело для вас важнее души, и не понимаете, что смерти нет, что вы будете жить, только в другом месте, дорожите своим ветхим неудобным телом и не понимаете, что для вас приготовлено гораздо более удобное тело, хотя ты же поди неверующий, – в словах ангела сквозило легкое пренебрежение к людям и даже некоторое высокомерие, какое бывает по отношению к тому, кто заведомо слабее тебя. Эти слова были дежурными для ангела смерти, и произносил он их если не каждый раз, то через раз или два – точно. Уговаривать человека ангел был не намерен и уже занес свою руку, чтобы взять душу из тела, но умирающий умоляюще попросил:

– Подожди, я не боюсь умирать, я умру, обязательно умру, но только не сейчас, если я умру сейчас, то я сделаю очень нехороший подарок на Новый год дочке. А Новый год должен быть хорошим, светлым, добрым. Понимаешь, без слез, с радостью? Галя не должна получить в подарок на Новый год гроб.

– Твой срок подошел, в книге судеб написано сегодняшнее число, – ангел говорил уже не так уверенно. Но, тем не менее, сделал еще один шаг.

– Если ты ангел Божий, ты должен понять меня. Я же не за себя прошу. Ну хочешь, я тебе расписку напишу, хочешь, поклянусь, скажи, чем тебе поклясться? Какой же ты бессердечный бюрократ, канцелярская чинуша, черствая душа, ну подчисти там свою книгу судеб, пусть я умру 29 февраля, а не 29 декабря, – отец перешел в наступление, кстати, учитывая, что високосный год уже прошел, идея насчет 29 февраля была удачной.

– Я должен взять твою душу! – отмел все доводы ангел и повторно занес руку, но отец отчаянно крикнул:

– У тебя совесть есть? Учти, если я сейчас умру, я этого дела не оставлю, я пойду к Богу, я там такой тарарам устрою, мало не покажется, я...

– Не надо к Богу, – вдруг виновато улыбнулся ангел. – Ладно, живи, все цепляются за жизнь ради себя, а ты ради дочери, это стоит отсрочки.

– Вот и хорошо. – Отец, положа руку на сердце, не ожидал, что ангела можно уговорить. Он кричал скорее от отчаяния, однако же – помогло. – Дай мне только сил!

– Каких еще сил? – не понял ангел.

– Скоро Новый год, а у Гали нет елки, и гирлянды я не повесил. Ты должен дать мне сил! Слушай, тебе не надоело быть ангелом смерти, из сотни в сотню лет заниматься одним и тем же – отнимать у людей дыхание и жизнь. Побудь хоть раз Дедом Морозом! Вместо того чтобы отнимать – подари.

– Я дарю людям дорогу в иное.

– Ты разлучаешь родные души.

– Я их возвращаю в родные места.

– Без сил я ничто не смогу, я не прошу много, я прошу только чуть-чуть...

– Но это не моя компетенция...

– Я к Богу пойду!

– Ну, хорошо, хорошо, вот ведь, никогда не думал, что мне придется быть Дедом Морозом, – ангел немного смутился, дотронулся до лба умирающего и уже хотел было уходить, но отец, моментально приободрившись, его остановил:

– Подожди, дай слово, что выполнишь мою просьбу.

– Какое еще слово?

Отец что-то зашептал ангелу на ухо. Ангел поежился:

– Это не в моей власти... Я не могу, законы природы едины для всех...

– Закон природы, что дышло. Я Богу скажу...

– Ну, хорошо. Я выполню твою просьбу. Даю Слово Ангела Смерти, что так и будет...

Утром Галя проснулась от неожиданного яркого света, бившего ей прямо в лицо. Она открыла глаза и увидела наряженные гирлянды, которые подмигивали ей разноцветными лампочками.

– А где отец? – спросила Галя.

– Ушел за елкой, поднялся ни свет ни заря, собрал гирлянды и пошел за елкой. Сказал, что у Галоши должен быть Новый год, – ответила мама. Для нее такое бодрое самочувствие мужа тоже стало приятным сюрпризом.

Отец пришел через час, и его голос был слышен на весь дом:

– Галоша, я новогоднюю сосенку принес, наряжать будем...

И они стали наряжать новогоднюю сосенку: по заведенному обычаю – сначала большие шары, потом «сосульки» и фигурные игрушки, далее шары маленькие. Звезду Галя в этот раз на вершину водрузила сама, и даже разбитые часы повесила рядом с деревянным снеговиком. Мама выстрелила на елку хлопушками с конфетти. В этот раз они никого не приглашали в гости. Втроем по старой привычке за полчаса до боя курантов проводили старый год. Главу государства решили пощадить, без соседа целиться в него было неинтересно. Они втроем (прихватив и маму) выходили на балкон и запускали в сугробы зажженные бенгальские огни. Потом включили магнитофон, и женщины, сменяя друг друга, приглашали своего любимого мужчину на белый танец: сначала дочь, потом мама.

– Ах, панна Полоцка, вы ослепительно красивы, вы будете кружить мужчинам головы, – шутил отец.

Потом они ходили на официальную елку... Возвращаясь, долго гуляли по новогоднему городу. Пошел снег, и они любовались на снегопад.

– Добрые слова падают, – произнес отец.

– Почему?

– А есть легенда, что когда-то на заре времен было на земле тепло и ласково, но потом напала на людей злая колдунья Злоба, она завладела душами людей, и любое сказанное злое слово уничтожало листья на деревьях. И вот однажды листьев на деревьях не оказалось вовсе, не осталось у людей друг для друга доброго слова. И наступил великий холод. И тогда пожалел Создатель людей, и послал семь ангелов, чтобы те научили людей добрым словам. Но злая колдунья была начеку, она наложила заклятье, и любое доброе слово стало замерзать на ходу, не долетая до людей. Но, замерзая, доброе слово превращалось в красивую снежинку, собираясь вместе, снежинки писали добрые слова и даже фразы на окнах. Увидев их, люди стали восхищаться и души их стали теплеть, согревая добрыми словами и природу. И однажды добрых слов-снежинок накопилось так много, что злая колдунья Злоба не выдержала и отступила далеко на север. И с тех пор каждый год она пытается заморозить мир, но каждый год добрые слова гонят ее прочь. Семь ангелов – семь видов снежинок. Говорите добрые слова, панна Полоцка, и вы никогда не замерзнете, у вас всегда на душе будет тепло.

Отец на полном серьезе обращался к своей тринадцатилетней дочери на «вы».

А на русское Рождество отец купил целых два торта: Киевский и Пражский. И это были самые вкусные торты, которые Галя пробовала когда-либо.

Отец умер 28 февраля – не от «краба», от инфаркта миокарда. Умер легко, во сне. У гроба мама сказала Гале:

– Знаешь, что отец сказал вчера вечером?

– Что?

– Я, говорит, договорился с ангелами, наша Галоша будет жить счастливо и долго, ее никто в жизни никогда не обидит.

Когда утром 8 Марта Галя проснулась, то не поверила своим глазам: на ее письменном столе стоял букет из четырнадцати белых хризантем. Мама клялась, что не покупала цветы. Прошло время, Галоша выросла, но до сих пор не знает, откуда тогда в доме появились белые хризантемы...