Владимир ЛАПТУН
М.М.БАХТИН В 1960-е – 1970-е ГОДЫ:
САРАНСК – МОСКВА*
(По воспоминаниям его друзей и коллег)

         В ноябре 1960 года Михаил Михайлович Бахтин неожиданно получил письмо от молодых московских литературоведов, подписанное В.В.Кожиновым, С.Г.Бочаровым, Г.Д.Гачевым, П.В.Палиевским и В.Д.Сквозниковым. Инициатором письма был Вадим Валерианович Кожинов.

Вспоминает В.В.Кожинов:
«Да, так вот, я прочитал во второй половине 50-х годов книгу М.М.Бахтина о Достоевском, изданную в 1929 году. Кстати, за год до моего рождения. Я воспринял ее, главным образом, не как книгу о Достоевском, а как воплощение высочайшего духовного творчества. И, кстати, начал везде узнавать: «Где Бахтин? Что Бахтин?» Представьте себе, очень многие люди его поколения говорили мне, что он давно умер, он был репрессирован и давно его нет в живых. Наконец один человек мне сказал: «Ничего подобного, он живет в Саранске и преподает в Саранском педагогическом институте». Или, кажется, тогда он был (я сейчас точно не помню) уже университетом. Я написал ему...»

Вот фрагмент этого письма: «...Простите, что незнакомые люди осмеливаются Вас беспокоить. Впрочем, мы воспринимаем создателя «Проблем творчества Достоевского» как хорошо знакомого и близкого человека. Ваша прекрасная книга не только представляет собой наиболее истинное и ценное исследование о творчестве Достоевского, но, помимо того (или, точнее, именно потому), имеет первостепенное теоретическое значение.
Я обращаюсь к Вам от имени связанной совместной работой и дружбой группы молодых литературоведов, которые родились в год появления Вашей книги или одним-двумя годами позднее. Практически мы почти ничего еще не сделали. Но мы стремимся продолжить в своей работе дело Вашего поколения русской науки в литературе. Мы ясно сознаем, какое
поистине всемирное культурное значение имеет научная мысль этого поколения...»*(Из переписки М.М. Бахтина с В.В. Кожиновым (1960 - 1966 гг.)//Диалог.Карнавал.Хронотоп (ДКХ). - М., 2000. - №3-4. - С.114 - 115.)
Следует признать, что Михаил Михайлович был очень удивлен, растроган и одновременно воодушевлен полученным письмом. Практически сразу же он написал ответ:
«...Конечно, нечего и говорить о том, как обрадовало меня Ваше прекрасное письмо. Оно укрепило мои надежды на молодое поколение наших литературоведов, т.е. на Ваше поколение, и подтвердило сделанные мною ранее наблюдения. Со всеми Вами, написавшими мне письмо, я давно знаком по опубликованным Вами работам; они привлекли меня своим стилем мысли, который резко выделяется на общем фоне нашего литературоведения...»**(Там же. - С.118)
Так завязалась переписка, а спустя некоторое время состоялась и первая встреча.

Вспоминает В.В.Кожинов:
«Я начал переписываться с Михаилом Михайловичем. Потом получил письмо от его супруги, написанное 16 июня 1961 года. Оно у меня сохранилось...
«Дорогой, Вадим Валерианович! Нам необходимо встретиться как можно скорее. У нас в квартире настоящий ад, особенно теперь, после моей болезни». – Она в это время очень тяжело болела. – «Однако, мне кажется, что день-два можно просуществовать в любых условиях. Я зову Вас не в гости, это зов моей души. Так нужно, причем скорее...» Ну и дальше: «телеграфируйте о своем приезде» и т.д. «Е.Бахтина».
Через несколько дней я уже был в Саранске... Причем я вам признаюсь честно, что я как-то не решился ехать один. Пишут, что такое тяжелое положение. Причем я считал, что Михаил Михайлович после стольких лет забвения... Вы же знаете, что эти тридцать лет он вообще не появлялся в печати и т.д. И вообще, в сущности, жил как своего рода ссыльный, которому нельзя даже приезжать в столичные города. Да, я вам честно скажу, я опасался того, что не смогу утешить, успокоить. Поэтому я взял своих близких друзей – Сергея Бочарова и Георгия Гачева, которые согласились поехать, и мы приехали в Саранск...»

С.Г.Бочаров и Г.Д.Гачев вспоминают о первой встрече с М.М.Бахтиным:
С.Г.Бочаров: «...Это было в 20-х числах июня. Я помню, через Рузаевку мы ехали... Потом автобус, в Саранск приехали первый раз. Значит, адрес мы знали, но решили все-таки – раз пригласили одного Кожинова, все-таки пойдет он один по адресу. А мы с Геной (Г.Д.Гачев. – В.Л.) пойдем пока погуляем по городу. И Вадим пошел, действительно, на квартиру (Советская ул. 31, кв. 30, если не ошибаюсь). Да, вот прямо в самом центре. А мы пошли гулять. И гуляя по городу, мы пришли к университету. Тут мы видим, что на тротуаре стоит какой-то человек. Довольно тучный, старый, как нам показалось тогда, человек. Хотя сейчас мы старше его уже. Он был тогда моложе, чем мы сейчас. Ему тогда шестьдесят пять было. Это был июнь. Стоит, значит, такой старый, тучный человек на костылях, на одной ноге и куда-то смотрит, чего-то явно ждет. Мы сразу поняли, что это он. Мы знали, что он без ноги, мы поняли, что это он, но подходить не стали. Он ждал машину, и, действительно, подошла машина, и Михаил Михайлович довольно долго туда (ему помогал кто-то, кто вышел из машины) помещался...
И вот так мы увидели его раньше, чем Вадим...»
Г.Д.Гачев: «Вы знаете, я хорошо помню начало беседы. Сначала Михаил Михайлович стоял. Мы тоже стояли сначала, потом уселись... И он сел на кресло. Вначале, стоя, он как бы нам представлялся, сказал – кто он. Он начал с самого главного, он сказал: «Вы знаете, я не литературовед, я – философ». И тут же прибавил, чтобы мы как будто бы знали, с кем имеем дело. Заранее предупредил сразу: «Но вы знаете, я не марксист». Он прямо с этого начал. Это как будто была встреча эпох. Он был человек из другой эпохи, из другого культурного слоя. И вот он сообщил нам о том, что он – философ, а не филолог, но он не марксист...
Ну вот... Что еще я помню из этой беседы?.. Мы стали спрашивать, разумеется, Михаила Михайловича, но это потом, в ходе беседы, что читать? Он называл какие-то имена... И первое, самое первое имя, которое он назвал, ну, об этом многие теперь вспоминают... «Читайте Розанова», – он сказал. Это вот имя. Я, например, имя это знал, конечно, но читать ничего тогда еще не читал, в 1961 году. Это было очень выразительно – «Читайте Розанова». Вот что я еще помню из этой первой беседы... Это понятие – «хронотоп». Для меня это было совершенно новым. Это было его собственное теоретическое понятие, хотя оно и в теории относительности встречается. Но он первым перенес его в филологию, в литературоведение.
И вот – хронотоп как образ мира, то есть это не просто действительность, как в реализме. Вот такая земная действительность и всё. Это некий мир в космических координатах, мир с открытым небом и с разверзшейся землей, то есть мир, в котором есть небеса и есть преисподняя. Я помню, он говорил об этом... И это слово... Я помню, это было довольно длинное рассуждение. И я помню, само это понятие... поразило очень...»

Вскоре после отъезда московских литературоведов из Саранска М.М.Бахтин серьезно заболел. Об этом он сообщил в одном из своих писем В.В.Кожинову. Михаил Михайлович писал:
«...Простите, что так долго не отвечал на Ваше письмо. Но вскоре после Вашего отъезда я заболел (острая невралгия культи) и проболел три недели, глотая всякую дрянь (заглушающую боль), и находился в состоянии мрачного и тупого бездействия. Сейчас всё в порядке, и я начинаю работать.
Мы, конечно, всё время вспоминаем и вспоминаем Ваше посещение. Это – одно из отраднейших событий за долгие годы моей жизни здесь...»*(Там же. - С.153)
Вероятно, обострившаяся болезнь во многом способствовала тому, что 24 июля 1961 года Михаил Михайлович Бахтин написал на имя ректора Мордовского госуниверситета заявление:
«Вследствие моего выхода на пенсию по возрасту, прошу Вас освободить меня от работы в университете с 1-го августа 1961 г.
Зав. кафедрой литературы М.Бахтин»*.(Личное дело М.М. Бахтина // Архив Мордовского госуниверситета им.Н.П.Огарева. Ф.2, оп.1, д.54, л.16)
В тот же день заявление было подписано в приказ. Теперь у Бахтина появилось время вплотную заняться переработкой книги «Проблемы творчества Достоевского». Второе издание этой книги вышло ровно через два года, в августе – сентябре 1963 года, в издательстве «Советский писатель». Редактором второго издания книги был С.Г.Бочаров.

Вспоминает С.Г.Бочаров:
«И я помню, что мы – я с женой и Вадим с Леной, своей женой – второй раз приехали в Саранск, в феврале 1963 года. Я приезжал уже в качестве редактора второго издания книги о Достоев-
ском. Я был издательским редактором, и мы приехали работать над рукописью, чтобы готовить ее к печати. Собственно, всё было практически готово, оставался один вопрос. У издательства были претензии к рукописи, а именно – к ее языку, терминам, потому что это были, как считалось, устаревшие термины.
Как отмечалось в одной рецензии: книга была написана на языке философских журналов начала 20-го века. Сейчас-то это высшая похвала, а тогда... Поэтому у издательства была единственная претензия изменить кое-что в терминологии книги, и, особенно, там был такой термин «интенция», «интенциональность» как малопонятный, значит, устаревший термин. Это термин филологической философской школы. Начала века, 20-х годов.
Мне пришлось как редактору написать Михаилу Михайловичу, что есть единственное, серьезное, категорическое требование издательства. Вероятно, придется этим термином пожертвовать. Мне было очень тяжело писать ему об этом... Чего там от Бахтина требовать, представляете себе, требовать... Я был всего лишь издательский редактор. И когда мы приехали, Михаил Михайлович охотно, это была с его стороны, конечно, жертва, но он охотно согласился... Короче, когда мы приехали, то у него всё уже было готово. Он раскрыл рукопись, и все места, а это более семидесяти мест в тексте, где термины «интенция», «интенциональность», вот этот устаревший термин, всё у него уже было заменено...
И вот тогда, во второй приезд, в 1963-м, в феврале, мы с Вадимом, я помню, спросили у него: «Ну, а что у Вас есть неопубликованного?» Все-таки много предполагали неопубликованных работ. И он, замахав руками, сказал, что ничего оконченного нет, но дал нам статью «Слово в романе». Мы ушли в гостиницу. В гостинице эту статью читали, в машинописи. Вернувшись в Москву, мы как-то подготовили первую часть этой статьи. Она появилась в 1965 году уже в журнале «Во-
просы литературы», а вторая, под названием «Из предыстории романного слова», появилась в Саранске в «Ученых записках» немного позже. Книга о Рабле потом вышла, а вот из более мелких работ – эта статья «Слово в романе». Впервые, значит, как новое сочинение Бахтина...»
После выхода на пенсию Михаил Михайлович не порвал связь с университетом и кафедрой. На первых порах он читал небольшой спецкурс, а позже занялся подготовкой научных кадров для Мордовского университета. Бахтин являлся официальным руководителем пяти аспирантов. В числе первых из них была Алевтина Владимировна Диалектова.

Вспоминает А.В.Диалектова:
«Михаил Михайлович Бахтин прошел, можно сказать, через всю мою жизнь. В 1949 году я впервые услышала М.М.Бахтина, когда стала студенткой 1 курса филологического факультета педагогического института имени Полежаева... На лекциях Михаил Михайлович старался зримо показать студентам эпоху, в которую жил писатель, его взгляды и, конечно, на фоне этого произведения самого писателя... Потом был перерыв в нашем общении. Я стала аспиранткой Михаила Михайловича спустя 10 лет после окончания пединститута. Это был 1963 год...
С этого времени начались встречи в его квартире, потому что он уже в университете не работал. Назначено было время для встреч по четвергам, в 8 часов вечера. Я могла в любое время прийти к Михаилу Михайловичу за консультацией. Встречи проходили под сугубо непосредственным его руководством, то есть он назначал определенные периоды в этой работе. Первым долгом он мне как аспирантке сказал: «Диссертация – это наука, а наука это не три года, что дается аспирантам для защиты диссертации. Диссертация – это 10 лет, как минимум». Ну, и в общем-то его слова были настолько верны, что действительно через 10 лет, в 1973 году я диссертацию защитила.
Наверное, было бы интересно услышать об этапах работы М.М.Бахтина с аспирантом.
Во-первых, его манера, как я поняла, была такая. Тему он не называл, он называл область, из которой была взята тема. Мне он сказал: «Это будет немецкий просветитель Х.-М.Виланд, малоизученный писатель немецкого просвещения». Для начала Михаил Михайлович определил мне срок полного овладения немецким языком, чтобы читать без словаря произведения Виланда. Он мне дал свою книгу, подписанную авторами, исследователями <...> «Дух гетовского времени». Большая книга, первая часть, и сказал: «Вот переведите эту книгу, тогда будем разговаривать по теме диссертации». И, конечно, как говорила Елена Александровна, я ушла в подполье, с этой книгой. Я не появлялась к Михаилу Михайловичу более двух месяцев, переводила. Наконец перевод был готов, и Михаил Михайлович жестко проревизировал, как я перевела эту книгу. Он
остался доволен.
После этого наступил следующий этап работы, нужно было ехать в Москву искать и переводить романное творчество Виланда, пять романов Виланда. Я их нашла в Москве, в библиотеке редкой книги, потому что это издание XVIII века. Это мелкий готический шрифт. Но тут моя работа была долгой над этими книгами, переводом их...
«Мишенька, пришла наша пропавшая грамота!» И вот «пропавшая грамота» отчитывалась о проделанной работе. И только после этого Михаил Михайлович более точно сформулировал мою тему – «Воспитательный роман Виланда». После этого открывался новый горизонт, для новых исследований. Михаил Михайлович считал, что нужно узнать всё, что касается теории воспитательного романа. Для этого пришлось поехать и в Германию. К счастью, мне удалось использовать момент, когда группа наших преподавателей немецкого языка была командирована в Германию. Я оказалась в их числе. Михаил Михайлович указал, в каких городах, в каких библиотеках посмотреть. Я работала в библиотеках Веймара, в Берлинской библиотеке и в библиотеке Лейпцига. Там я нашла много дополнительной литературы и с этим багажом приехала к Михаилу Михайловичу. Он остался доволен работой, которую я проделала. И только после этого я приступила к написанию самой работы...»

Как известно, в 1959 году Бахтины переехали в новую квартиру, расположенную в доме №31 по улице Советской. Тогда же их соседкой стала Антонина Максимовна Шепелева.
Вспоминает А.М.Шепелева:
«Я приехала сюда в 1959 году, в эту квартиру, и мы сразу подружились. Мы были не просто соседями, мы были хорошими друзьями. Я очень хорошо знала Елену Александровну, очень милую, симпатичную женщину – «пчелку», потому что в доме летала буквально, ухаживая за Михаилом Михайловичем.
Михаил Михайлович был человек очень интересный в том отношении, что он работал: во-первых, много и, во-вторых, мог при этом пошутить. Иногда в его глазах была грусть какая-то, иногда смешинка... Он был человек общительный, в разговоре интересный. Разговаривал он спокойно, не растягивая слов, не накручивая всяких новшеств, умных, новых слов, размеренно и толково.
Они жили очень скромно, никаких излишеств в доме не было... И что интересно, они как-то не помнили зла. Они видели в людях людей. Они не помнили неприятностей. Было время, когда он приходил с работы, проходил вот по этой лестнице, на клюшках, на одной ноге. Сам мощный, уставший, но он никогда не жаловался ни на кого и на жизнь не жаловался. Он воспринимал это как должное. Елена Александровна очень заботилась о нем. У них был определенный распорядок дня: утром они завтракали; позже полдник был; потом обед; и с двух до четырех он отдыхал. В это время к нему никто никогда не приходил.
Потом он вставал, что-то такое перекусывал и тогда уже ждал посетителей. К нему приходили многие. Приходили люди, которые работали над своими диссертациями, советовались с ним. И он помогал им. Мой зять, например, Басихин Юрий Федосеевич, писал под его руководством свою диссертацию о Тургеневе...»
В конце 1960-х годов здоровье Михаила Михайловича резко ухудшилось. Елена Александровна также была тяжело больна и уже не могла самостоятельно вести домашнее хозяйство. Необходимо было срочное, квалифицированное лечение. Стараниями московских друзей удалось получить место в Кремлевской больнице в Кунцево. Поэтому осенью 1969 года Бахтины уезжают из Саранска для прохождения курса лечения в Кунцевской больнице...
Вспоминает Н.Г.Куканова:
«Время шло, а здоровье Бахтиных не улучшалось, скорее, наоборот. Елена Александровна стала резко сдавать, особенно ноги. Еще сварить суп она могла, а уж принести суп... Я ездила с Васенко на Советскую, чтобы принести суп из кухни в комнату Михаилу Михайловичу... Без больницы они уже, совершенно очевидно, не могли обходиться. И каждый раз возникала проблема: как устроить их в больницу. Долгое время выручал тогдашний ректор Г.Я.Меркушкин. Надо было что-то предпринять. Приехал Бочаров, стали думать. А тут подвернулся случай: можно было обменять квартиру Бахтиных на равноценную квартиру в нашем подъезде, этажом ниже. Михаил Михайлович очень обрадовался этой идее и сразу же дал согласие, ведь в этом доме он бывал. Но Елена Александровна, когда узнала, решительно отказалась: ее не устраивал наш промышленный район – рядом ТЭЦ, вокзал, медпрепараты и другие заводы. Убеждать было бесполезно...
В конце лета приехали к Бахтиным Мелихова и Турбин с предложением перевести Бахтиных в Кремлевскую больницу. (Они находились тогда в первой больнице.) Турбин по этому поводу договорился через студентку университета, свою ученицу, дочь Андропова. Надеялись, что там им помогут... Как-никак номенклатурная больница. Однако Бахтины не торопились дать согласие. Но потом предложили Турбину поговорить с нами: если, мол, мы согласимся, они, возможно, и поедут. Турбин с Мелиховой приехали к нам и стали нас убеждать в необходимости переезда, на время, подчеркиваю, в московскую больницу. Уровень другой, естественно, вдруг помогут. Думали, гадали, и все-таки решились согласиться на эту поездку...
Скажу о проводах Бахтиных. На вокзал пришло очень много людей. Все были как-то озадачены, многие даже предполагали, что они больше не вернутся. Мы проехали до Рузаевки, сидели в вагоне молча. Было тревожно, но и были какие-то надежды...»

Однако в Саранск Бахтины больше не вернулись. Так распорядилась судьба. После прохождения курса лечения в Кунцевской больнице они некоторое время провели в пансионате для престарелых в Климовске, близ Подольска. Здесь в ночь с 13 на 14 декабря 1971 года умирает Елена Александровна...
Вспоминает С.Г.Бочаров:
«Я был при ее смерти. Как раз в последний вечер, 13 декабря 1971 года, я приехал туда. Я, собственно говоря, при самой смерти ее не был, потому что это ночью случилось. Но весь вечер мы с Михаилом Михайловичем вот так вот сидели за столом. Пытались разговаривать на какие-то темы. Вышел только что том литературного наследия «Неизданный Достоевский». И вот мы как будто бы пытались об этом разговаривать, а Елена Александровна тут рядом просто умирала. Я к ней подходил, и она мне на ухо шептала: «Берегите Мишеньку, берегите Мишеньку!» А Михаил Михайлович так вот посматривал в ее сторону, и вообще он всегда был очень сдержанный и такой мягкий, но тут в один момент взорвался и вышел из себя, когда сестры прибежали сделать укол. Они не могли никуда попасть, потому что все вены были уже исколоты, места живого не было. И он рассердился и стал на них кричать: «Вы ничего не умеете!..» Был такой эпизод... А ночью я все-таки уехал, Михаил Михайлович меня выставил, и я уехал. И ночью она умерла... В ночь с 13-го на 14-е...»

После смерти Елены Александровны Михаил Михайлович находит временное пристанище в Доме творчества писателей в Переделкино. А в это время В.Кожинов, С.Бочаров, В.Турбин и другие хлопочут о прописке и отдельной квартире для Бахтина в Москве. Наконец в сентябре 1972 года Михаил Михайлович переезжает в кооперативную квартиру в писательском доме по адресу: Красноармейская ул., дом 21, кв. 42, где и провел последние годы своей жизни. Седьмого марта 1975 года Михаила Михайловича Бахтина не стало...

Вспоминают С.Г. Бочаров и Г.Д. Гачев:
С.Г.Бочаров: «Я еще хотел высказать такую мысль о Саранске, его роли в жизни Бахтина и о том, что он скрылся там в самые жуткие 30-е – 40-е годы, и то, что перестал быть известен... Представьте себе, если бы он активно печатался в 30-е годы. Он был бы на виду и был бы так же подсечен... но «судьба Евгения хранила». Он же, главное, мудрый человек, он понимал, что он гениальный теоретик и философ, он народный, жизненно практический человек. Очень чувствовал жизнь и кругом обстановку, не был наивен... И он прожил эти годы как бы по древнему латинскому правилу мудрецов – «Кто хорошо скрылся, хорошо прожил», или «Скрывайся живущий». Так он сумел и поэтому дожил до воскрешения, до второй жизни».
Г.Д.Гачев: «Саранск был как бы такой капсулой. Божественно его сохранившей для будущего... Где он мог хорошо скрыться... Потом хочу добавить, что вокруг Бахтина создалась живая церковь духа и культуры, потому что была потребность в авторитете... Вот мы, молодые, хочется прислониться, иметь какого-то старца, авторитет, как центр, полюс, к которому магнит нести. И мы вокруг него сами собой, ведь он никаких усилий не делал... Вот он сидел, а к нему приходили люди со своими идеями, и он слушал. Вообще был гениальный слушатель. Хотя это тоже неизвестно, может, он думал о чем-то своем. Но когда мы приходили и излагали ему что-то самое дорогое, идеи, он всегда как-то одобрял, понимал... и после этого, так сказать, получал дополнительный импульс энергии на работу...»
Вспоминает В.В.Кожинов:
«...Я думаю, каждый из жителей Саранска может гордиться тем, что человек такого уровня провел долгие годы в вашем городе. <....> Есть люди, которые считают, что жизнь его была тягостна, не интересна в Саранске и т.д. Я так не думаю. Конечно же, я не буду отрицать, что при его уровне, может быть, правильней было бы, плодотворней для него, если бы он жил в столицах <...>
У Михаила Михайловича действительно были друзья, которые всё, что они могли, для него делали. Ну, допустим, они не могли много делать, у них не было таких широких возможностей... Я вот сразу вспоминаю супругов Кукановых – Александра Михайловича и Нину Григорьевну. Нина Григорьевна записку от Елены Александровны мне лично привезла в Москву. Она как-то не хотела доверять почте... Да, она, ее муж Александр Михайлович, потом видные деятели мордовской культуры, очень известный тогда поэт Серафим Вечканов, специалист, причем серьезный, по мордовскому фольклору Кирилл Самородов, далее, люди, занимавшие высокое официальное положение в Саранске, такие как: И.Д.Воронин или Г.Я.Меркушкин – ректор университета. Я неоднократно сталкивался с тем, что они всячески стремились помочь Михаилу Михайловичу, окружая его вниманием, заботой, и главное – относились к нему с глубоким уважением. Я не исключаю, что они не всё понимали в творчестве Михаила Михайловича, но они чувствовали, что перед ними человек высокого уровня. Это, конечно, очень облегчало жизнь Михаилу Михайловичу...
Вот видите, прошло много лет. Я давно уже, конечно, не был в Саранске, но я много лет помню этих людей. Я даже не знаю, живы ли те, кого я назвал. Думаю, что многие уже ушли в лучший мир, просто по возрасту. Тем не менее, я их помню и призываю всех граждан Саранска, чтобы они помнили этих людей потому, что в тогдашних условиях их помощь Михаилу Михайловичу была абсолютно бескорыстной. И это как-то очень хорошо характеризует, скажем так, саранскую интеллигенцию...»
P.S. Во время производства телефильма о М.М.Бахтине 25 января 2001 года В.В.Кожинов скоропостижно скончался. Можно предположить, что интервью, которое Вадим Валерианович дал ГТРК «Мордовия» осенью 2000 года, стало последним в его жизни.