Некоторое время тому назад в одном из номеров «Странника» была опубликована статья об уроженце села Старое Акшино, замечательном русском писателе-юмористе 1880-1900-х гг. Иване Ильиче Барышеве, писавшем под псевдонимом Мясницкий. Неизменными героями рассказов писателя были московские купцы. Иван Ильич хорошо знал своих персонажей – вся его жизнь прошла среди московского купечества. Он ежедневно сталкивался с колоритными персонажами, будучи управляющим делами своего отца, знаменитого русского предпринимателя и мецената К.Т.Солдатенкова, вел с ними дела, заключал сделки, производил расчеты и т.д. Он был не только «своим» и свободно существовал в этой особой среде, но, в отличие от большинства своих визави, был человеком образованным. Его жизнь не ограничивалась амбарными книгами, счетами, векселями и т.д. Он увлекался журналистикой и литературой, был завзятым театралом. Оставаясь «внутри» купеческого сообщества, он, тем не менее, мог сохранять и известную дистанцию, вглядываясь «со стороны», подмечая характерные, выразительные его черты, детали, нюансы. Взгляд его был неизменно ироничен, повсюду он замечал смешное, несуразное, достойное порицания и даже едкой издевки. Он отчетливо видел ограниченность, косность, даже дикость, но замечал и уникальность этого мира. Давний знакомец Мясницкого, коллега по литературному цеху, знаменитый В.Гиляровский совершенно справедливо указывал: «Иван Ильич не пересмешник, а честный изобразитель видимого и знаемого». Писатель понимал, что этот мир уходит, исчезает, и в своих комических рассказах стремился запечатлеть «уходящую натуру» московского купечества.

В наши дни книги Барышева (Мясницкого), в свое время исключительно популярные, издававшиеся огромными тиражами, стали библиографической редкостью, их невозможно найти в провинциальных библиотеках, их автор незаслуженно забыт. «Странник» считает своим долгом исправить эту несправедливость и познакомить читателей с рассказами этого замечательного русского писателя и нашего земляка.

Иван Мясницкий 

Как Сидор Лукич в ад попал

...Сидор Лукич Одышкин человек был с весом... Прошлым летом прикинул себя как-то на весах, так девять пудов без самой, можно сказать, ничтожности вытянул. Ростом он не взял, так что его соседи в шутку купцом Коротышкиным звали, но зато вширь расползся до необъятности. Зимой, если встретишь его, идущего по улице, ни под каким видом не подумаешь, что это Сидор Лукич идет... просто куль с овсом на кучерских ногах из купеческого дома в кабак бежит!.. Грузен Сидор Лукич, страх как грузен: ежели его обмерить как следует, так и рулетки, пожалуй, не хватит, наставлять придется. И грузен, и пропорции в членах нету. Шея, например... И место, кажется, для нее есть, а ее, голубушки, нету... Просто воткнута голова в плечи – только и всего!.. Сидор Лукич сам не раз на это жаловался: «Обидели, говорит, меня родители шеей, Бог с ними!..» Хороший человек Сидор Лукич Одышкин: и как купец, и как человек... Другой бы на его месте раз пять кафтан выворотил, а он всего только два раза: первый раз шесть гривен в три года заплатил, а во второй – сорок копеек – и сейчас получай деньги! Бери, дескать, – мне твоего не нужно! А все отчего? Совесть хороша!.. Совсем даже не купецкая совесть, ежели по справедливости-то говорить! И живо это у него так... раз, два и сделка готова! И кредиторы сыты, и капитал у Сидора Лукича цел! Служащим своим не хозяин, а отец родной был! Каждого нужды знает и каждому слезы утирает! Приказчики, – а их у Сидора Лукича человек шесть было, – не знали даже, сколько и кто из них жалованья получает. «Каждому по делам его!» – отвечал обыкновенно он на за-
просы любопытных: «По заслугам воздаю, понял? А ты старайся! Для тебя же, дурака, неведение лучше: деньги целее!» С более же настойчивыми он не церемонился: «Сказано, не обижу, ну, и пошел вон! А не хочешь жить – убирайся; которые же деньги ты вперед забрал – прощаю!» Плюнет настойчивый и рукой махнет: авось на мое не польстится!.. Чудесный был человек Сидор Лукич, только вот грузен очень... и сам он своею грузностью тяготился... чего уж хуже: в земь поклониться нельзя... как поклонится, так и будьте здоровы... «без панкрашки» не встанет... И с докторами совет держал, да ведь доктора какая публика... самая безалаберная, можно сказать: «не ешь и не пей!..» Чудно!.. Купцу и вдруг не поесть, как следовает... ведь это что? Смерть!.. Ну, и отклонил!.. «Врозь, – говорит, – буду лезть, а голодом себя морить не намерен». А пуще всего насчет питья его осте­регали. «Брось, – говорят, – Сидор Лукич, а то долго ли до греха... шеи у тебя даже звания нету, живым манером «кондрашка» прихлопнет!» И этим советом он пренебрег: «До пятидесяти лет, говорит, я дожил без удару, так авось уж до смерти без оного дотяну!..» И стал тянуть... нын­че коньячку, завтра портвейнцу... а тут и масленица подошла... блины... Блины-то еще туда-сюда, главный яд в чем? В подмазке!.. Нынче подмазал, завтра перемазал, ан и того... в плечо отдает!.. В пятницу Сидор Лукич на троих блинах был и до того на ноги разбился, что на­силу до постели дополз... Как лег, так и заснул как убитый... Слышит он толь­ко утром, что его жена тормошит, тормошит и причитает: «Лукич, голубчик, проснись ты, Христа ради!»

Слышит он женины слова, а пошевель­нуть даже и пальцем не может. А что всего чуднее, самого себя на постели видит: лежит в полной недвижимости, а жена эту недвижимость то за руки возьмет, то за бо­роду потянет.

– Батюшки! Похолодел весь!.. Отцы мои, да ведь он умер!.. Головушка моя горькая! Что теперича со мной станется! Лукич! Родимый! Проснись, голубчик, скажи мне хуть словечушко!..

Слышит это все Лукич, видит и себя, и жену, и все спальные принадлежности, и удивляется!.. Каким это, например, манером?.. Чувствует ведь, что как будто он по комнате на манер птицы парит, понимает все, а сказать ничего не может... Посмотрел он на себя и еще больше диву дался: и руки есть, и ноги, но только все это на манер тумана, али тени: за бороду ли себя схватит, за ногу ли тронет – один только воздух ловит!..

– Батюшки мои, да ведь я и в самом деле помер! – ужаснулся он. – Правду говорили доктора-то, что «кондрашка» дернет, – дернул, будь ему неладно!.. Шабаш, значит!.. Вот она, история-то... А баба-то, баба-то как убивается!...

Подлетел Сидор Лукич к жене, обнял ее, стал целовать, приговаривая: «Прокловна! Дура! Я вот он! Не плачь!»

А Прокловна, знай себе воет, да причитает: «И на кого ты меня, друг мой, по-ки-и-нул... закатились твои ясные оченьки... притомились твои резвы ноженьки...»

– Шабаш! – решил Сидор Лукич, взле­тая на гардероб. – Уж ежели баба меня не чувствует, стало быть до смерти помер!.. Хлопнул «кондрашка» и капут!.. Не Сидор я Лукич теперича, а дух! Все вижу, все чувствую, а говорить не могу!.. Вот оно, как люди-то помирают!.. А я все соображал: как, да как?.. И что мне теперича на свете будет – беда!.. Нет, баба-то моя как разрывается... страсть... Уж очинно любила она меня, а я не ценил!.. Вот оно что зна­чит помереть-то: всякие чувствы станешь чув­ствовать!..

Выла, выла его супружница и перестала... взошла маленько в разум, смолкла... отерла рукавом белого пеньюара слезы и в дверь из спальни высунулась.

– Пашутка, – кричит, – позови ко мне сюды Василь Тихоныча!..

«Старшего приказчика зовет! – соображает Сидор Лукич на гардеробе. – О смер­ти моей объявлять!.. Взвоет тоже бедняга, потому с мальчиков у меня и при том любил как отца родного!..»

И не успел еще разок вздохнуть Сидор Лукич, как вошел в его спальню Василий Тихонов и дверь за собой притворил...

– Вася! Голубчик! – бросилась к нему вдова горемычная. – Несчастье у нас большое... умер ведь, сам-то... до смерти голубчик помер!..

– Ужли помер? – удивился тот, подходя к кровати. – Умер и есть!.. Как тоже его предупреждали: «Сидор Лукич, не пейте сверх меры – хватит!..» Через свое самодур­ство, можно сказать, помер!..

– Вася! Мила-ай! Что ж нам теперь делать-то?

– Что-с. Известно, полиции объявить надо!.. И дернуло это его на гулянках! Возись теперь с ним!

– Ах, каналья этакая! – возмущался на гардеробе дух Сидора Лукича. – Это заместо горестных слез-то? Хорош!..

– Вася! родной!.. Весь я ум от такого случаю растеряла! Не знаю, за что и ухва­титься! – молила вдова приказчика. – Научи ты меня... налетят тотчас племянники его и вчистую меня ограбить могут... седьмая часть ведь мне по закону-то всего!

– Законы даже знает! Ай да Прокловна! – изумлялся дух Сидора Лукича.

– Духовная-то у него сделана ли, хозяюш­ка? – спрашивал приказчик.

– Сулил сделать... на меня все подписать обещал... да где ему!.. Ежели б сделал, так показал бы из расположения...

– Довольно глупая с вашей стороны не­осмотрительность!.. Ужли улестить его не мог­ли? Такой глупый человек был, и вдруг никакого завещания!..

– Улещала, Васенька, сколько разов уле­щала, а он все меня за нос водит: ныне, да завтра, да погоди, да успеешь... что я, умираю, говорит, что ли?.. Самый беспутный человек был!.. Уж на что хуже: род­ную жену ограбил!..

– Ай да жена! Эх, кабы ожить на часок, какую бы я ей выволочку задал! Ни­какой бы духовной не захотела!.. – размышлял Сидор Лукич.

– Самодур был, от этого! – докладывал в то же время приказчик хозяйке. – Надо теперича нам меры свои принять... во-первых, наличные все припрятать, во-вторых, товар в благонадежное место укрыть...

– Голубчик, делай как знаешь!.. Не ограбь только ты меня, вдову разнесчастную...

– Помилуйте, да ведь я в вашем же интересе... пошарьте у покойничка ключик от кассы и... покамест что, мы живо его упущения исправим...

«Чисто! – горевал дух Сидора Лукича. – Меня же лают!.. Ну, дела!.. И дурачье же те мужья, которые своим женам верят!.. Кассу мою грабить пошли!»

Увидал он же­ну, уходившую с приказчиком в его кабинет, а интересно посмотреть, что дальше будет!..

Слетел с гардероба Сидор Лукич и остановился в дверях как вкопанный... Стоит перед ним франт высоченного рос­та, с рожками и худенькими ножками на копытцах... вместо рук крылья на манер летучей мыши...

– Купцу, – говорит, – почтение и уважение!

Растерялся Сидор Лукич и тоже ножкой шаркает...

– Как ваше здоровье? – у франта спрашивает.

– Да теперь, – говорит, – ваше степенство, ничего... а намедни такую от хозяина трепку получил, на одном месте волчком вертелся...

– У вас тоже рази хозяин есть? – сам не зная для чего спрашивает с испугу Си­дор Лукич.

– А Вельзевул-то... Хуже иного купца, сейчас вот провалиться!..

– Ужли дерется?

– Страсть! – мотнул франт рожками. – И все больше за пустяки!.. Намедни из-за спиритов досталось!.. Они людей морочат, а мы им помогаем... Назначил один из них сеанс, Вельзевул меня и послал ему в подмогу... и дернула меня нелегкая на Лы­сую гору к куме залететь... тары да бары, а спирита в это время за неудачный сеанс вздули... ну и попало на орехи!..

– И должность же у вас! – пожалел франта Сидор Лукич.

– Самая каторжная, ваше степенство! И перевернешься – бьют, и не довернешься – бьют, просто хоть из ада беги!.. Однако, купец, заболтался я с тобою, того гляди, опять хозяин выволочку задаст!.. Пожалте, ваше степенство, ко мне под крылышки!..

– Куда?! – метнулся было Сидор Лукич.

– Да уж известно, к нам в гости, куда ж вас больше девать-то!..

– Голубчик, отпусти! Не привыкну я к вашим порядкам!..

– Вона!.. Еще как привыкнешь-то, за первый сорт!.. У нас в аду хорошо...

– Чертушка! Миленький! – взмолился Сидор Лукич. – И без меня у вас там на­роду много... ну, что тебе я? Тьфу, и больше ничего!.. Одним купцом больше, одним меньше – разницы никакой!

– Чудак ты, купец, погляжу я на тебя!.. Да что мне, радость что ли, с вашим братом возжаться-то? Не грешил бы, – и разго­вору у меня с тобой никакого бы не было!

– Да ужли ж я такой грешник? Рассуди ты по-справедливому!..

– А уж это, брат, не мое дело, про то начальство знает!.. Послали за тобой, я и прилетел... да ты не бойся: у нас живо разберут!..

– Да ведь как разберут, голубчик ты мой чернорожий!.. Захотел тоже в аду правды искать!

– Вона! А адвокаты-то на что? У нас ими хоть пруд пруди!..

– Бес ты, а дурак, извини, пожалуйста!.. Знаю я ихнюю нацию!.. Засудят!.. Один меня тут как-то по лету защищал, да на месяц в тюрьму и упрятал!.. Вот тебе и защита!..

– Трех возьми, ежели на одного не надеешься!.. Пожалуйте, ваше степенство!..

– Голубчик! Милый! Красавец ненагляд­ный! Обожди хоть денька три, оченно мне хочется досмотреть домашнюю историю... Как тут без меня моя баба устроится...

– Чудак ты, право! Сейчас видно, что ума у тебя большого нету!.. Да я тебе вперед скажу, пожалуй... самая это, можно ска­зать, простая история... Поплачет сначала, поносит по тебе шесть недель траур, а там к полгоду гляди, и замуж выйдет...

– За Ваську?..

– Да не все ль тебе равно: за Ваську али за Петьку?

– Пойми ты, обидно!..

– Вперед бы глядел, а теперь обижать­ся поздно! Пожалуйте, а то опоздаем, и тебе не хуже моего затрещина влетит!..

Обвил франт Сидора Лукича крылышком и поднялся на воздух... Сидор Лукич и глаза от страху зажмурил... Чувствует он, что летит, что ветер бьет ему по носу, а открыть глаза боится... страшно!..

– Голубчик! Не знаю, как тебя по име­ни, по отчеству величать! Скоро ли мы прилетим? Душа в пятки уходит!

– Ну, вот видишь, купец, то не хотел к нам, а то уж и заскучал... Все вы, как я погляжу, на одну колодку! Сейчас и прилетим!.. Готово!.. Пожалуйте, ваше сте­пенство! Доставил! На чаек бы с вашей милости!..

– Мелких нет, милый! Не прогневайся! – Раскрыл глаза Сидор Лукич и ахнул: кругом мрачные скалы, едва освещаемые светом, проникавшим сквозь тре­щины сводов... «Думал ли я сюда попасть, отцы мои! – подумал Сидор Лукич. – Не думал, и во сне даже не снилось, а вот попал на веки вечные!..»

– Господин бес! Позвольте у вас узнать: это самое ваше местоположение и есть?

– Нет, это только вход... ад гораздо просторнее!

Смотрит Сидор Лукич и видит: разо­стлалась перед ним долина, которой и конца не видно, а по бокам этой долины каменные скалы стеной возвышаются... и по всей этой долине взад и вперед грешная публика движется... кто камни несет, кто дрова везет, кто бочки со смолой... грешники работают, а бесенята их хлыстами подстегивают...

– Батюшки мои! Да ведь от такой лоша­диной работы околеть можно? – струхнул Сидор Лукич.

– А плети-то на что, – успокаивает его спутник, – живо воскресят!..

– Постой на минутку! Знакомые! – обра­довался купец, завидев приятелей: – Батюшки мои! Степан Пантелеич! Григорий Вавилыч! Все тут... Алексей Иваныч даже!.. Кум! Ты ли?

– Лукич! – остановился грузный купец, кативший камень, отирая пот с лица, – давно ли к нам?

– Только сейчас из вагона... то бишь, тьфу! Из-под его крылышка! Ну, как дела?

– Да как видишь, брат! Работы про­пасть!.. Отдохнуть некогда!.. Семена Петрова не видал еще?

– Да разве он здесь?

– Здесь! Он теперича на хорошей дол­жности!.. У самого в истопниках состоит!..

– Вот уж никак не ожидал! Такой благочестивой жизни был и вдруг в теп­ленькое местечко влопался!..

– Благочестие его показное было!.. А тут оказалось, что он сирот после брата ограбил!.. Увидимся еще... а то вон, ви­дишь, ко мне смотритель с хлыстом под­бирается. До свидания!

– До приятного!.. Господин, какое же мне определение выйдет, скажи, пожалуйста?..

– А вот сейчас спросим!.. Ваше мракобесие, – подскочил провожатый Сидора Лу­кича к невзрачному бесу с перешиблен­ными рогами, – честь имею донести, что в силу данного мне приказа я был в городе Москве, откуда и привел купца второй гильдии Сидора Одышкина.

– Опять московский купец! – проворчал тот, оглядывая новичка. – Что ни день, то купец... Просто весь ад заполонили...

– Куда его прикажете пристроить?

– А он за какие дела сюда попал? – спросил бес, подстегнув везшего мимо воду грешника, отчего тот перекувыркнулся раз десять.

– За пьянство, ваше мракобесие! От выпивки даже с телом расстался!..

– Голубчик! Право слово, от блинов...

– Грешник, молчать!..

– Не замолчу, миленькие, потому непра­вильно... Суда прошу!..

– Эк ты хватился, да уж тебя давно отсудили!..

– Да какой же это суд! У нас мировой, и тот заглазно не судит...

– У нас, купец, свои порядки... Ты еще только умирать собирался, а мы уж тебя осудили... Молчать! Всыпь ему за противоречие горячих!..

– Да что же это такое, голубчики? Совсем Шемякин суд!.. Шут с вами, делайте со мной, что хотите, только я как подыщу хорошего адвоката, на апелляцию подам.

— Молчать!.. Пришел в чужое место, да еще разговаривает! Так от выпивки он кранкен задал?

– От коньяку, ваше мракобесие!.. Да и мадерой тоже не брезговал!..

– Лить в него воду триста лет без отдыху! – решило начальство и полетело к кучке отдыхавших грешников.

Откуда ни возьмись, бесы, схватили протестующего Сидора Лукича, повалили его на острые камни и направили ему в рот по­жарную кишку...

– Братцы!.. Пустите! Не хочу! Голубчики! Никогда в рот даже вина не возьму!... Караул!.. – Захлебнулся и, собрав последние все силы, вскочил на ноги.

* * *

– Лукич! Голубчик! Что с тобой? Очнись ты, сделай милость!.. – тормошила жена сидевшего на кровати и оравшего «караул» купца.

– Не буду! В рот никогда не возьму! – Вопил тот, отбиваясь от жены. – Пусти!..

– Лукич! Взойди в себя!.. Ведь вот до чего налижется человек: во сне «караул» орет.

Сидор Лукич поглядел бессмысленными глазами на жену, на комод... кровать... и разинул рот.

– Жена! Ты? – пробормотал он. – Ты как в ад попала?..

– Тьфу! С нами крестная сила! Что ты такое городишь?

– А Васька где? Подай мне Ваську!

– Совсем ошалел!.. Сам же Василия гулять с утра отпустил, а теперь взыскался.

– Так я жив? А? Прокловна? Ф-ф-ф-у! Так это мне во сне все... О, Господи!.. И напугали же меня бесы! Водой вздумали, скажи, пожалуйста!.. Ну, чтобы коньяком лучше? Мать, зови Палашку... потому как из ада вырвался! Палашка!.. Палашка!.. Коньяку-у-у!..

Супруга Сидора Лукича только плюнула.

На водопой!

– Так уж вы, пожалуйста, барыня, все мои предписания исполняйте в точности! – говорил молодой доктор в темно-синих очках, выходя из детской купца Тихона Федотыча Полувалова, – А иначе-с ваши детишки и серьезно расхвораться могут.

За доктором шла мать этих детишек, жена Полувалова, женщина средних лет, с самой обыденной физиономией, одетая в засаленный ситцевый капот, или, как она сама его называла, – «утренний бенуар».

– Будьте покойны, батюшка, кажется, все ваши наставления хорошо запомнила! – говори­ла она, кивая головой с редкой, тщательно прилизанной шевелюрой.

– И отлично... Значит, до свидания! – говорил доктор, протягивая купчихе руку.

– До приятного, доктор!.. Что, бишь, это я хотела спросить вас? Да!.. А можно им моченой брусники, ежели аппетит такой будет?

– Да я же вам десять минут тому назад говорил, что ничего нельзя ни кислого, ни сырого...

– Да я так это... вдруг запросят, а я и не знаю давать, али нет?

– Ни под каким видом нельзя...

– Слушаю, батюшка... так и скажу: док­тор, мол, не велел...

– Так и скажите!.. Ну-с, больше ни­чего сказать не имеете?

– Кажется, все уж переговорила... вот только у Сашеньки жар очень велик, так может ей моченого яблочка пользительно... Кислота-то, говорят, жар прекрасно вынимает...

– И моченые яблоки давать вашим детям запрещаю... кроме чашки бульона и куриной котлетки, буквально ничего...

– Так, батюшка, так... и насчет питья тоже, – отварную водицу...

– И сельтерскую с молоком...

– С молоком, батюшка, это верно... не забыть бы за сельтерской-то послать... Малашка-а! Малашка-а-а!..

– Так до свидания, – шаркнул ножкой доктор.

– До приятного, батюшка, до приятного!.. Будем так ожидать, что или завтрева к вечеру пожалуете, или в среду утречком завернете... А это ничего, ежели я им заместо сельтерской-то черносмородиновой дам?.. От именин, признаться, бутылки с четы­ре осталось, и при том много слаще...

– Да позвольте-с! – пожал тот плечами. – По-вашему, в черносмородиновой воде есть кислота или нет?

– Настоящей кислоты я в ней не вижу, батюшка...

– А я вижу, матушка, и поэтому о всех фруктовых и ягодных водах оставьте по­печенье!.. Поняли?..

– Поняла... и фруктовую даже нельзя... Как не понять! Ребенок и тот поймет: чего нельзя, того и нельзя, а что можно – кушай на здоровье, сколько влезет!..

– Прощайте!.. Тьфу ты, бестолочь какая! – бормотал доктор, отправляя в боковой карман визитную кредитку. –
Говоришь, гово­ришь и опять начинай сначала!.. Тебе что, голубушка? – повернулся он к окликнувшей его черномазой девице в передничке сом­нительной белизны.

– Вас хозяин просит зайти, господин доктор! – ответила она, перебирая передник красными руками.

– А у вас разве и хозяин есть?

– Известно есть-с! – фыркнула та. – Как же можно хозяйке без хозяина быть-с!..

– А я почему-то предположил, что она вдова! – говорил доктор, шествуя за черно­мазой девицей.

– Нет-с, они мужнины-с!.. Сейчас налево пожалте... вот сюды-с...

Доктор вошел в небольшую комнату, носившую название «конторы»... Контора эта была оклеена лет двадцать тому назад не­дурными обоями, но теперь эти обои приня­ли грязновато-серый оттенок, во многих местах отстали от стены и висели лоску­тами. В комнате пахло сыростью и какой-то особенной затхлостью, присущей купеческим домам средней руки... На окнах висели ситцевые драпировки, в углу, в клетке, кричал попугай, на полу возился, ловя себя за хвост, щенок. Мебели было мало: три-че­тыре кожаных стула, протертых до мочала, ладьеобразный диван с пружинами, испу­стившими свой «упругий дух» под тяжестью купеческих туш, ясеневый шкаф, круглое зеркало и большой письменный стол красного дерева, за которым и сидел в данный момент сам хозяин Тихон Федотыч – крупный мужчина лет за пятьдесят, с приятным лицом слегка пунцового оттенка и брюшком внушительных размеров...

Хозяин сидел в засаленном халате, подпоясанном, за потерею пояса, толстой бечевкой, и записывал что-то в большую кожаную книгу... Доктор вошел в «контору», окинул ее любопытным взглядом и остановился...

– Шестью шесть – тридцать шесть! – бор­мотал хозяин, царапая пером. – Семью де­вять, – это выйдет сколько? – поднял он глаза на доктора.

– Вы мне? – улыбнулся тот. – Шестьдесят три!

– Верно... только это я не тебе, а про себя!.. Садись, я сейчас... цифры три-четыре в книгу загоню и шабаш!..

– Не беспокойтесь, пожалуйста! – остановил его жестом доктор, положив на подоконник шляпу и проваливаясь в диван.

«Гм! Однако нельзя сказать, чтоб этот диван был удобен для сиденья, – подумал он, выбираясь из углубленья и усаживаясь с краю, – лодка, а не диван!»

– Шабаш! – произнес хозяин, закрывая с треском книгу, на переплете которой можно было прочесть «городская касса».

– Господин доктор? Оченно приятно! – встал с кресла хозяин и протянул руку, в которой на минуту утонула рука доктора. – Да ты сиди, сиди! – сказал он, придвигая к доктору кресло, на котором сидел. – Очки-то эти от пыли носишь?

– От пыли...

– И я носил, да намедни разбил... Положил, понимаешь, их в боковой карман, да и прилег опосля обеда для Морфея; ну и раздавил... собираюсь сходить для по­чинки... нынче да завтра, так и не собе­решься... а пылища глаза портит... Москва, ничего не поделаешь! И удивительная вещь, я тебе скажу: улицы, кажись, поливают, а от пылищи не продохнешь!.. Почему это так?

– Не знаю! – рассмеялся доктор. – Вы бы из любопытства у думских подрядчиков спросили?

– Спрашивал!.. По ихним разговорам – химия тому причиной...

– Какая химия?

– Ужели химию-то не знаешь? Докторская наука – и вдруг тебе неизвестно...

– Положим, что химию я знаю, да причем же она тут, скажите, пожалуйста?

– Вот тебе и причем!.. По ихним словам, в москворецкой воде химии уж очень много напущено, ты поливаешь, а она тотчас же и сохнет... ты полил, ду­маешь, мокро, ан сухое место... одно слово, эфир... Понял?

– Ничего не понял!

– И я тоже ничего!.. Известно, врут! Химики-черти! Осматривал мою мразь-то?

– Какую мразь?

– Потомство-то мое?

– Ах, детишек-то... как же, как же, осматривал...

– Опасности нету?

– Бог даст, обойдется благополучно... но я все-таки должен предупредить вас, что если не будут приняты меры предосто­рожности, то могут и серьезно расхвораться...

– Бабе-то моей насчет осторожностёв пропел рацею-то?

– Говорил, как же...

– И чудесно, пущай с ими на гулянках возится... да уж очень чудно: сразу свалились... вижу, дело не форштейн... по­сылай, говорю, за доктором!.. Оно, конечно, бабы любят это, чтобы самим мазать разной дрянью... бывает так, что
из-за пустяков не стоит вашего брата и беспокоить... Всему делу гривенник цена, а вы тотчас в испуг всех вгонять зачнете... Но только ви­жу я, как бы чего хуже не вышло, и тотчас за тобой...

– И хорошо сделали...

– Да уж для тебя на что лучше, это верно!.. Приехал, позвонил языком, ан синюха и в кармане! Наука!.. Чем они заболели-то... сурьезным чем, али так – ветреностью какой?

– Теперь простое у них расстройство, но ежели, повторяю, не будут вами прини­маться меры, то весьма возможно, что прихватят и дизентерию... ведь они у вас Бог знает что едят.

– Поросята, что ты с ими поделаешь!.. Жуют все, что только под руку попадет!

– Вот это-то и скверно...

– Да ведь глупы, чудак ты, ей-Богу!.. Сейчас в саду щавель пошел, ну, как ты за ими усмотришь? А они его за обе скулы лупят!.. Глупы!.. Возьми ты сейчас щенка... видишь, щепку грызет? Мы бы с тобой и внимания не обратили на такую дрянь, а он грызет! А отчего?.. Глуп... молод еще!.. Понял?

– В таком случае необходим серьез­ный присмотр...

– Видно, что ты не женатый... вот женись попробуй, заведи детей, да и смотри за ими...

– Неужели нельзя найти хорошую при­слугу? Не верится что-то...

– Найди, я тебе за комиссию заплачу!.. Дизинерия, скажи пожалуйста!.. У меня, помню, годов с десять тому эта пакость завелась, так я тебе доложу – жизни был не рад!.. Как бывало утро, так и пойдет в башке треск... да ведь какой – уму помраченье...

– Это у вас мигрень, вероятно, была...

– А уж и не знаю хорошенько что: ми­грень ли, дизинерия!.. главное, боль очин­но сурьезная... Так нет для потомства опас­ности-то? Чудесно! А я ведь тебя зачем собственно просить велел... определи ты меня, сделай милость, на водопой...

– Разве вы нездоровы?

– Чахотка!.. Да ты что смеешься-то? По­лагаешь, что я грузен, так у меня и ча­хотки нет? Этого ты знать не можешь... у меня кум вдвое меня грузнее был, а помер...

– От чахотки?

– Зачем от чахотки! От удару!.. Пришел такой час – и стукнуло!.. Нет, я тебе в самделе всерьез говорю, сгони ты с меня жир пожалуйста... видишь, чревобесие-то какое? Барабан!

– Извольте, с удовольствием!..

– Известно, тебе человека уморить ничего не стоит!.. Прописал ему что ни на есть по-латыни, глядишь, он и ножки задрал!.. Народ вы тоже вот какой: губы не развешивай!..

– Надо мне посмотреть вас...

– И смотреть нечего... жир один! Вот ты мне его и спусти водицей... Я в прошлом июне тоже пил воды...

– Какие именно?

– А уж этого, брат, не помню... вот этакая бутылка и вся кругом разными ярлы­ками исписана...

– Ну, и что ж, принесли они вам пользу?

– Агромадную... во-первых, такое облегчение в корпусе вышло, что портной всю одежду перешивал... За что ни ухватишься – все широко... и ругал же я доктора в ту пору – страсть... портному рублей пятьдесят от того водопоя переплатил...

– Когда вы кончили пить воды в прошлом году, изжоги у вас продолжались?

– Вот уж этого, хоть убей, не могу сказать... потому как только кончил воды, тотчас же в ярмарку укатил... и с таким, я тебе скажу, апектитом всю ярмарку пил, сам даже удивлялся...

– Пили-то, может быть и с аппетитом, а ели-то как?

– И ел тоже... Где ж это видано, чтоб выпивка без закуски была...

– Вообще-то вы много пьете и кушаете?

– Как придется... день на день не при­ходит... то уж очень сытно, а то средненько, а бывает и так, что и сверх греческих границ хватишь... в Турцию стало быть заедешь... но это совсем редкость...

– А как, например?

– Да как тебе сказать, что б ни тебя, ни себя не обидеть? В году разов десять, а может и двадцать... ежели бы считал, ну, так, а то ведь где тут за собой следить... Намедни на фокуснике Германе в «Эрми­таже» были, и до того, я тебе скажу, наку­шались, что ежели бы распорядитель не появился, бо-ольшой бы фокус с посудой показали... ей, цвей, дрей и готово, из двух тарелок восемьдесят махоньких сделал... хотел продолжать, но остановили... Так уж ты мне посурьезнее воды-то дай... Такие пропиши, чтоб забвения во время оных не вышло...

– Вы знаете, что при водах необходима строгая диета?

– Знаю! Ты мне все это на бумажке на­пиши и строго-настрого накажи, чего не есть и чего не пить.

– Хорошо. Завтра я к вашим деткам зайду и привезу вам инструкцию.

– Это верно будет: и для меня хорошо, и для тебя спокойнее... я прошлое лето док­торскую бумажку так с собой в кармане и носил... придешь ли к кому, али заедешь куда, тотчас и видишь по бумажке, что можно и чего нельзя... Без наставления ничего не выйдет... Моему шурину доктор как-то тоже воды прописал... прописать-то он их прописал, а насчет питья ни­какого запрету не положил... ну, тот и дует по порядку: сперва воды, потом вод­ку... так вот как его разнесло, доктор лечить даже отказался... впервой, говорит, вижу такого пациента, который, например, от воды врозь лезет!.. Вам, говорит, для спасения прямо в заграницу надо! А чего тут заграница!.. Просто Смирновская слеза немецкую пользительность задушила!.. Ты построже это все на бумажке-то начерти!.. Отнюдь чтобы, мол, того-то и того-то не делать! А ежели сделаешь, – кранки!

– Хорошо, хорошо! – улыбнулся доктор. – Вы когда думаете воды-то начать?

– Да я так полагаю, что после Духова дня... и прямо натощак для головного облегчения... все-таки на зельтерской экономия...

– Прекрасно!.. Так я вам сейчас на­пишу, каких вод взять в аптеке и затем начните с Богом... сперва по полстакана...

– А уж это ты мне все на бумажке, перепутаю!.. У меня в голове-то и без твоей воды делов целая бездна, а ты мне на память хочешь... все пиши на бумажке! Мне, главное, себя чтоб к ярмарке приго­товить... Понял? Так уж ты бумаги-то не жалей, поподробнее все изобрази... огурчиков, например, не есть, ягод, мол, не касаться, водки, акромя двух рюмок перед обедом, не трогать... и все вот в этаком направлении.

– Хорошо, хорошо! Только вы уж о водке-то совсем позабудьте! – смеялся док­тор.

– Ужли никакого послабления? Одна-две рюмки – тьфу! И больше ничего!..

– Лучше уж ничего, вы этак-то и за­пишите!..

– Вот ведь, вы какая публика каторжная! Никакого сожаления к человеческим немощам! Сгоняй уж, сгоняй жир-то... Бог с тобой!

Доктор поднялся с дивана и стал про­щаться.

– Прощай, прощай, доктор! – говорил купец, тряся докторскую руку так, будто он ее оторвать хотел. – До завтрева, стало быть?.. И купоросный же вы народ, ей-Богу! Все на одну колодку!.. Так и норовите, как бы человека уморить, никакой доброты в вас нету... Прощай!.. Да, стойко-сь! Сей­час у меня на березовых почках настоена...

– Забудьте о березовых почках... Красного вина я вам позволю...

– Да что мне твой брандахлыст-то... так уж ты в бумажке-то и о березовых почках упомяни, чтоб я в искушение не входил...

– Да ведь у вас может быть, еще какая-нибудь настойка есть? Вообще никаких нельзя...

– Ужли и полыновки не нюхать? Полынь от лихорадки – первое средство...

– И о полыни отложите попечение!..

– Тьфу!.. Ступай уж... с тобой от одного разговора помереть можно! Водопой в полной форме!.. Прощай! Не забудь завтрева бумажку-то привезти... да построже только, смотри! Понял? Адью с почтением.

Доктор вышел. Полувалов прошелся по конторе и опустился в кресло.

– Хорошо, что я про горькую англицкую промолчал, а то бы и ее отнял!.. – пробормотал он, раскрывая книгу. – Ужасть, какая каторжная публика эти доктора! Ей-Богу, каторжная! Одно слово – ненавистники роду человеческого!.. Ежели их не надуть, живо ноги протянешь!.. Тьфу! – Полувалов плюнул и заскрипел пером по книге.

Вступительное слово и публикация

А.Б.Танасейчука