Георгий Котов

 

Роман[1]

 

28

 

Когда я подходил к подъезду Макса, из подвала, переоборудованного в спортзал, выскочило с полдесятка пацанов – его молодые. Все в коротких кожаных куртках и черных вязаных шапочках. В спортзале они иногда тренируются, но чаще курят анашу. Иной раз Макс наводит здесь дисциплину: гоняет молодых по залу, отвешивая пинки и отрабатывая боксерские удары. У двоих в руках были бейсбольные биты.

Увидев меня, пацаны успокоились. Я поздоровался с ними так, как восемь лет назад здоровались мы, конторщики, и как сейчас здороваются пацаны – пожимая правую руку, одновременно притрагиваешься к ней левой. Своего рода знак уважения. Молодым такие вещи очень нравятся, им льстит, что к ним проявляют уважением. Еще им очень нравится, когда их часто называют пацанами.

Молодым лет по пятнадцать – шестнадцать, но одному из них, Токарю, уже девятнадцать. Он у них за старшего и слегка заикается.

– Чего кипишнулись-то, пацаны? – спросил я.

– В-вчера здесь стре-еляли,– сообщил Токарь.– Вечером Ма-акс только подъеха-ал, и мы то-оже здесь стояли. Ва-о-он из-за того гаража кто-то выско-очил, шма-альнул и убежал. Мы за-а ним, но не догнали…

– Попал в кого-нибудь?

– Не-ет, только вот у Вла-адяна шапку испортил. Покажь…

У Владяна на голове была черная спортивная шапочка, но из кармана он вытащил и показал мне другую шапочку, точно такую же, но с дырой в верхней части.

– Как удачно,– пояснил Токарь.– Чуть пониже, и такая же ды-ыра была бы у него в башке…

Все засмеялись, и громче всех смеялся сам Владян; вид до этого он сохранял очень важный. Он ничуть не был напуган и, наверное, не осознавал, что вчера чуть не лишился жизни. Он был горд тем обстоятельством, что пуля чуть было не пробила голову именно ему.

– Макс дома?

– Нет, Альберт, уехал ку-уда-то. Подождешь? Может, прие-едет…

Подошли еще двое молодых. Уже молодые молодых Макса, каждому лет по десять – одиннадцать. С очень серьезными лицами и смешно вытягивая руки, они тоже поздоровались со всеми по-пацански.

Молодые… Пушечное мясо… Рассказ под таким названием я написал два месяца назад, и рассказывалось в нем о нелегкой доле молодых группировщиков. Их доле не позавидуешь, взять хотя бы, для примера, случай с Владяном. Ни за что чуть не убили. Да и от своих старших им тоже достается. Проявляя к ним видимое уважение и говоря красивые слова, их запросто могут обмануть и подставить. Все они, если говорить честно, выполняют роль шестерок. На большее они и непригодны. Нахлебавшись лицемерной блатной романтики, многие из них потом берутся за ум и становятся инженерами, часто следователями и даже помощниками прокуроров, но никогда из них не выходит настоящего лидера или авторитета. Пушечное мясо… Все они зависимы и, как солдаты, живут приказами.

Помню, как три года назад Макс проводил испытание для Токаря. Все было очень просто, и потом Макс сам об этом мне рассказывал: привез Токаря в какой-то двор и указал на парня, сидевшего с приятелями у подъезда. «Видишь, Ток, это враг. Живет где-то здесь. Проследи, в каком доме и какой квартире. Нужно сделать так, чтобы уже на следующей неделе его не было, понимаешь?» Токарь кивнул, а Макс добавил: «Возьми нож поострее, и старайся со спины попасть в сердце…»

Токарь выдержал испытание. На следующий день он, выследив, пырнул парня, и через пару дней, из газеты, они узнали, что тот в больнице умер. Погибший – студент-второкурсник. Убийцу, естественно, не нашли. Автор заметки недоумевал, кому помешал тихий студент, отличник, не имеющий врагов. А он никому и не мешал, просто так было нужно, чтобы из обыкновенной шестерки сделать настоящего раба.

Такое среди пацанов практикуется часто. Когда во время «экзамена» нет подходящего врага, убивают буквально первого попавшегося человека.

Этим испытанием Макс «убил» сразу двух зайцев. Во-первых, он выяснил, что молодой – человек надежный, и лишить жизни ближнего для него – плевое дело. А во-вторых, он этим «экзаменом» посадил молодого на такой крючок, с какого тому уже не сорваться. Теперь у него и мысли не возникает, чтобы дать обратный ход. «Ты теперь в коллективе, ты доказал, что настоящий пацан»,– чепуху в подобном духе наговорил ему Макс, но Токарь, наверно, уже сам смекнул, что влип надежно. Это серьезное испытание, и устраивают его не для каждого. Но тот, кто прошел его, тому уже нет дороги в инженеры, следователи и помощники прокурора. Руки у него в крови, и теперь он будет делать все, что ему прикажут. Такова участь молодых. Когда я и Макс были в их возрасте, мы ни у кого не были молодыми. Сами ходили на «стрелки» с тогдашними авторитетами, сами решали все свои проблемы. Василий, я, Макс и Олег засовывали под куртки туристские топорики, эластичными бинтами привязывали к левой ноге по огромному ножу, и на равных разговаривали с любым авторитетом. Нам хотелось независимости, и мы были независимы.

– Принесли? – спросил Токарь у подошедших молодых.

Один из них кивнул и показал спичечный коробок с «пластилином».

– Идите пока в зал – приказал им Токарь – забейте парочку «беломорин», а мы-ы придем сейчас. Только кро-опалите как следует, хотя у-учить вас не фиг, са-ами все знаете. Шмаль – ку-урите, наверно, с перво-ого класса.

– Я со второго,– обиженно поправил Токаря тот, у кого был коробок с «пластилином».– И кропалю я всегда нормально. Еще никто не жаловался.

– Ладно-ладно, и-идите, двоечники. Наверно, мозги все давно выку-урили.

«Двоечники» ушли в подвал кропалить, а Токарь спросил у меня:

– Пы-ыхнешь с нами, Альберт?

Я отказался и отвел его в сторону.

– Слышь, Ток, а что за «четверка» у вас появилась?

– А-а… Макс кого-то отобрал, и на-аши молодые на ней сейчас ездят, Шурик и Валерка. Он уже да-авно ее взял, но только не го-оворил никому. Она у Кри-итика в гараже стояла. Он туда, блин, крупнока-алиберный пулемет воткнул, то ли с танка, то ли с самолета. С задне-его сиденья можно лупить. На дня-ах ездили за город, по грязи еле прое-ехали к дачам, блин, никого кругом нет, и ка-ак дали по одному домику, только щепки здоровенные по-олетели в разные стороны, и дыры появились размером чуть ли не с го-олову. Если б патроны не бере-егли, разнесли б весь. А «четверка» вся ходуном ходила. Сзади стекла темной пленко-ой заклеены, и пу-улемет не видно, а чтобы-ы стрелять заднее окошко Критик на петлях сделал рояльных. Открываешь его, оно вни-из откидывается, и начинаешь шма-алять, как немец, блин. Любую машину разнесет в кло-очья! Ты, Альберт, уви-идишь, обалдеешь. Та-анк, а не машина!.. С на-ами-то пойдешь расслабиться?

Я еще раз отказался, и они ушли в свой спортзал расслабляться. А я поехал домой.

 

29

 

Для меня не было неожиданностью, что вчера хотели убить Макса. Этого следовало ожидать. Было ясно, что застрелить хотели именно его, а не кого-то из молодых. Если кого-то из них бывает и пристрелят, то чаще всего это или по ошибке, или за чьи-то чужие грехи. Как бы ни гордился Владян своей простреленной шапочкой, пуля предназначалась явно не ему. Обычно пушечное мясо никого не интересует.

Полтора месяца назад Макс позвонил мне домой и попросил срочно приехать. Я в это время печатал, и мне пришлось бросить все свои дела и спрятать в шифоньер свою пишущую машинку. Очень часто меня отрывают от работы. Скоро я звонил в его дверь.

– Кто? – спросил Макс, открыв первую дверь.

Я ответил, и через секунду он открыл вторую железную дверь. В руках у него было помповое ружье, поверх джинсовой рубашки был надет бронежилет.

– Проходи, Альберт,– пригласил он.– Я один.

Я вошел, и он сам закрыл обе двери, берясь за желтые дверные ручки.

– Раздевайся,– сказал он.– Проходи на кухню.

Я снял в прихожей ботинки и «аляску» и прошел на кухню, где не было ничего особенного: старенький холодильник «Орск», старенькая двухконфорочная газовая плита и старенький стол. Я сел за стол, и Макс разлил по чашкам чай. Он сел рядом со мной и даже не снял свой бронежилет. Ружье прислонил к батарее.

– Чего вырядился? – спросил я, отхлебнув из чашки.– На карнавал собрался?

– Да,– криво ухмыльнувшись, ответил Макс.– Вместо клоуна народ буду веселить.

Даже когда Макс улыбается, лицо у него все равно остается злым и серьезным. Глаза у него узкие, а рот обычно плотно сжат. Еще он постоянно шмыгает носом из-за хронического гайморита и раз двадцать в день закапывает в распухший, вечно красный нос капли «нафтизин».

Макс взял в руки «помповик» и, направив его в холодильник, громко прищелкнул языком, подражая звуку выстрела.

– Если в лоб дать, это будет настоящее веселье.

На этот «помповик» у него есть разрешение, но, кроме того, у него еще есть «ПМ» – пистолет Макарова.

– Есть подходящая мишень? – спросил я.

– Да, есть. Я и сам вроде мишени. Мне сказали, если хочешь пулю, иди домой и жди. Я пришел и жду.

– Кто тебе так сказал?

– Это неважно, Альберт. Важно другое.

– И что же?

– А то, что у кого новенький БМВ, а у кого-то «лада», в которой Критик ковыряется по два раза на дню. Понимаешь? Кто-то себе особняк достраивает, а кто и ремонт приличный не может себе позволить. Вот это важно. Понимаешь меня, Альберт?

– Не совсем,– сказал я.– Тебя что, жаба задавила?

Он как-то странно посмотрел на меня и снова криво усмехнулся. Потом стал рассказывать, в своем духе, туманно и не договаривая. Он никогда не умел быть откровенным.

Из этого рассказа я понял, что у него произошел серьезный конфликт с кем-то из своих же, из северо-западских. С кем, он не сказал, и не сказал, из-за чего. Все это неважно, сообщил он. Важно теперь другое – кто кого. Он Макса или Макс его.

Я многого не понял и не понял, для чего он позвал меня и затеял весь этот разговор. Я ничего не стал ему советовать, потому что сам уже не маленький и не дурак. Должен понимать, что к чему. Война – дело серьезное и хлопотное. И особенно хлопотно воевать с тем, у кого новенький БМВ, недостроенный особняк, а значит, и деньги. И особенно тому, у кого, кроме пацановских понятий, до сих пор ничего нет. Кто до сих пор промышляет угоном машин, и в чьей «ладе» по два раза на дню ковыряется Критик. Да для чего нужна война? Если это обычный конфликт, его всегда можно уладить. Но причем тогда новенький чей-то БМВ и недостроенный особняк? Только ли в зависти все дело?.. Было много непонятного, но, возможно, Максу просто хотелось излить душу, и он, выбрав меня, чего-то не договаривал.

Честно говоря, тогда я не очень-то верил, что все так серьезно, и есть необходимость расхаживать по дому в бронежилете с «помповиком» в руках. Обычно тот, кто действительно хочет убить, не говорит об этом прямо.

Теперь же стало ясно, что военных действий все-таки не избежать. И Макс, видимо, тоже готовился к этому основательно, раз Критик по его заказу установил в обыкновенную «четверку» крупнокалиберный пулемет.

 

30

 

Когда группировщики воюют друг с другом, их лексикон пополняется настоящими военными терминами: взять в плен, пойти в разведку, стать предателем, одержать победу и т.п. Если кто-то одерживает победу, значит, бывают и побежденные, и первыми на кладбище обычно отправляются молодые – пушечное мясо.

Война возникает по разным причинам, бывает даже по пустяку, и по-разному заканчивается. Бывает, настрелявшись, пацаны устраивают переговоры, приходят к какому-то компромиссу и заключают мир, но бывает и так, когда идет война буквально до последнего солдата.

В 1994 году в нашем и без того бандитском городе возомнил себя сверхкрутым один девятнадцатилетний паренек, у которого также как и у моего «приятеля», была кличка «Крыса». Естественно, что все его «гвардейцы» стали называться «крысами». Эти «крысы» жили за городом в лесу, в землянках, тренировались, имели технику и оружие, был даже пулемет времен Великой Отечественной войны, установленный на мотоциклетную коляску. Никто раньше про этого Крысу и не слыхивал, никто не знал, кто он и откуда взялся. Он сколотил команду из двух десятков пацанов и был у них за вожака. В его подчинении были парняги и старше его лет на десять. Ходили слухи о невероятно жесткой дисциплине – провинившихся Крыса собственноручно пристреливал. Не знаю, насколько это было правдой, но потом, из газет, выяснилось, что недалеко от этих землянок оперативники нашли четыре зарытых в землю трупа с огнестрельными ранениями. Все они были из команды Крысы, и все были убиты характерными выстрелами в грудь.

Но это выяснилось уже потом, а до этого Крыса успел развязать войну с одним из «северо-западских». Китенком. Не знаю, чего на самом деле добивался Крыса, но, судя по жертвам, очевидно, в его планы входили истребить наиболее авторитетных «северо-западских» и прибрать к рукам все, что им принадлежало – фирмы, магазины и т.п. Только за одну неделю Крыса и его лесные братья застрелили младшего брата Китенка и еще четверых «северо-западских» авторитетом. Газеты писали о разъезжающих по городу «немцах» на мотоцикле с коляской. Сидящий в коляске, строчил из установленного на ней же пулемета по «восьмеркам» и джипам «северо-западских», а потом мотоциклисты лихо уходили от любой погони.

Тогда Китенок на время объединился с «дормашевскими», и сообща они принялись уничтожать этих «крыс». Была настоящая война, и за день люди Китенка отстреливали по две – три «крысы». Бросив свои землянки, они перебрались в город, но и там их находили и безжалостно убивали. За неделю истребили почти двадцать человек. Последним стал сам Крыса. Он уже не мечтал о чужих фирмах и магазинах и скрывался с подругой в частном доме на окраине города. Хотя он никуда не выходил, его нашли и там. Ночью трое в масках выбили дверь и изрешетили его вместе с подругой из автомата. Он пытался бежать, но пули настигли его, когда он уже выпрыгнул из окна. Наверное, он хотел стать настоящим крестным отцом, и было ему всего девятнадцать лет. Говорят, наружность у него была совсем не бандитская: очень маленького роста, худенький и с наивными, как у ребенка, глазами.

Сюжеты этой войны я положил в основу нескольких своих рассказов. В нашем бандитском городе всегда можно найти полно тем и сюжетов для бандитских сочинений. Криминальных рассказов и повестей. Один из рассказов «Ночь», особенно мне нравился, я находил его удачным, и, как и на «кровожадный» «Железный век», возлагал на него большие надежды. Сперва, думал я, его напечатают, а затем по его мотивам снимут художественный фильм, и все это принесет мне, конечно же, большие деньги. Я даже представлял, как все это будет происходить на экране: неторопливо ползущее действие завершается коротким, как выстрел, финалом. Естественно, картину снимает известный режиссер, например, Говорухин или Бодров-старший, и мое скромное присутствие на съемках с уместными советами обязательно.

Иду в своих фантазиях дальше. Меня замечают уже не просто как писателя, а как талантливого автора сценариев, и все киностудии, как наши, так и «Голливудские» наперебой и за огромные деньги умоляют написать для них хороший сценарий. Я с удовольствием это делаю и диктую свои немыслимые условия, которые все тут же спешат исполнить. Гонорар в две-три сотни тысяч долларов становится для меня привычным явлением…

Наивная душа. Этот рассказ не напечатали, как и другие, а я даже не помню, в какой журнал я его посылал.

 

31

 

Перед тем, как зайти домой, я тщательно обследовал почтовый ящик и даже постучал по нему. Из него ничего не вывалилось, потому что внутри было пусто. Может, теперь другая ситуация, и вместо того, чтобы отправлять ответ почтой, господа издатели заявляются к авторам домой самолично, с толстой пачкой банкнот и на шикарной машине?..

Шикарной машины у подъезда тоже не наблюдалось, и я, оставив несчастный ящик в покое, отпер дверь свои ключом. Соседки не было, а мать с бабкой еще не спали. Бабка смотрела телевизор, мать сидела в кресле и вязала для меня шерстяные носки. Я никогда в жизни не носил шерстяных носков, меня, честно говоря, начинает мутить от одного их лохматого вида; в шифоньере целых две полки забиты этими носками, но мать, не останавливаясь на достигнутом, все увеличивает и увеличивает количество пар. Носков полно как белых, так и черных. Не могу понять, для чего мать их вяжет, так как прекрасно знает, что я ненавижу эти чертовы шерстяные носки…

– Пришел? – сказала мне мать. – Вот, сынок, померь, не малы?

Скрывая раздражение, я пошел в ванную. Было бы гораздо лучше, если бы она встречала меня словами: «Проголодался, сынок? Сейчас я тебя накормлю…» И накормила бы. Например, вкуснейшим борщом и жареной картошкой. Не обязательны какие-то экзотические блюда, мясо в белом вине или нафаршированный кашей гусь. Я был бы рад обыкновенному, вкусно приготовленному борщу и жареной картошке. Но мать никогда так не говорит. Она не любит и не умеет готовить. Пожарив иной раз картошку, она обязательно ее сожжет и пересолит. Единственное, на что она способна, это приготовить кастрюлю своего невкусного мутного супа.

Бабка со мной солидарна. Сама она уже ничего не готовит, но матери иногда выговаривает, что та могла бы сварить суп повкуснее и  погуще. Мать огрызается всегда одинаково: «Любите вы послаще. Где на вас денег взять?» «Для чего деньги? – удивляется бабка.– Суп-то все равно варишь, так свари как положено. Моркошку обжарь с луком, помидорку положи». «Отстань, ну тебя,– отмахивалась мать.– Ишь, сластники. Чего есть, то и ешьте…»

Приходится есть, хоть и невкусно. Наверное, мы с бабкой действительно сластники. А кто не сластник? У нашей соседки-пьяницы, бабкиной подруги, есть кот, так он, кроме жареной пикши, облитой майонезом и посыпанной лучком с петрушкой, больше ничего не жрет. Вот это, я понимаю, гурман. Что уж тут говорить о человеке…

Когда я вышел из ванной, мать опять пристала со своим носком.

Я послушно и молча сел в кресло и натянул этот вонючий носок. От него действительно очень неприятно воняло. Еще он был жесткий и очень колючий.

Мать пощупала мне ногу в носке и сказала:

– Как раз.

Я стянул носок и заперся у себя в комнате. Я услышал, как бабка подошла к двери и сказала, чтобы я пошел погрел и поел суп, а мать не сказала больше ничего.

Первым делом я включил камин. Затем достал машинку, папку с «Железным веком», и только разложил все это, как во входную дверь громко постучали.

Мать, бормоча: «Осподи, осподи, осподи…», бросилась открывать. А я бросился прятать все обратно.

Не знаю, как мать относится к моему занятию, потому что никогда не говорил с ней об этом. Но, если я печатаю на машинке, а ко мне кто-то приходит, она никогда не догадается оставить его за дверью или в прихожей и позвать меня. Даже если она впервые видит человека, обязательно впустит его и проводит до моей комнаты, где я тем временем запихиваю в шифоньер свои папки и накрываю футляром пишущую машинку. Когда я прошу ее никому не открывать или сказать, что меня нет дома, она делает все наоборот: открывает дверь всем, и тех, кто пришел ко мне, провожает до моей комнаты. Может быть, она делает это специально?.. В таких невыносимых условиях мне приходится сочинять.

Хлопнула дверь, и я прислушался. Мать разговаривала с кем-то в прихожей. Еще не успев напечатать и слова, я уже устал и разнервничался. К моей двери никто не подходил, и значит, пришли не ко мне. Минут через десять дверь опять хлопнула. Выглянув из комнаты, я убедился, что в прихожей никого нет. Мать уже сидела в кресле и, как ни в чем не бывало, колдовала над своим вонючим носком.

Я достал свою папку снова, снова снял с машинки черный футляр, но печатать мне уже не хотелось.

Тогда я снял с полки «Похождения бравого солдата Швейка». Потрепанный том в желтой обложке побывал у меня в руках, наверное, тысячу раз, но все равно каждый раз я беру его с удовольствием. Книга вышла в 1979 году в московском издательстве «Правда» тиражом пятьсот тысяч экземпляров. Сдана в набор 15.02.79 г., подписана к печати 29.05.79 г. Всего-то набиралась три месяца.

Эту книгу я давал почитать Эдику, и угол каждой тридцатой страницы загнут, и все они в жирных пятнах. Еще в ней лежит закладка – клочок бумаги, на котором я подсчитывал истории, рассказанные Швейком. Всего их, как уже говорил, двести две. На этом же клочке записано, что сто тридцать шестая история про паровоз № 4268; в сто сорок третьей пьяный Швейк приводит случаи поразительного сходства людей; сто семьдесят четвертая – про пердуна Енома; в сто семьдесят шестой Швейк рассказывает свой сон про дырявое корыто; в двухсотой Швейк рассказывает историю о шведском короле, который пал во время великой битвы вместе со своим конем, и из их обоих трупов набили чучела, которые теперь стоят в Стокгольмском музее; и наконец последняя двести вторая история, рассказанная Швейком, об обер-лейтенанте Закрейсе, любителе вертеться около офицерской кухни.

Не знаю, занимался ли хоть один из исследователей творчества Гашека подсчетом рассказанных Швейком историй, анекдотов и прибауток, но лично я производил этот подсчет потому, что мне было интересно это делать.

Еще в этой книге интересно читать предисловие. Год издания, 1979, говорит сам за себя – времена застоя и веры в недалекое светлое будущее. Если читать это предисловие сейчас, понимаешь, какую дурь сочинил тогда некий Д. Заславский.

Например, он пишет, что Швейк начинает выступать как подлинный революционный агитатор, прячущий свое лицо под маской преувеличенной покорности. Еще Д. Заславский утверждает, что мог бы предугадать дальнейший путь Швейка в плену, в составе чехословацких легионов, в борьбе против буржуазной контрреволюции, и все это после того, как Швейк и вольноопределяющийся Марек, подготовив солдат к сдаче в плен, переходят на сторону России. Из Швейка он постарался сделать такого пламенного революционера, что весь его образ «современного мещанина, плута, торговца собаками, идиота и усердного солдата» тускнел и уходил на задний план. Оставался Швейк – «подлинный революционный агитатор». Хорошо, что фантазия Д. Заславского не пошла дальше, а то, вполне возможно, довелось бы увидеть Швейка, вступающего в партию большевиков или строчащего из пулемета за «правое» дело и распевающего во все горло «Интернационал», или ведущего подпольную борьбу против царского режима совместно с В. И. Лениным. Читая это отпугивающее предисловие, можно было смело ставить Швейка в один ряд с Павлом Корчагиным и Кларой Цеткин.

Конечно, жаль, что Гашеку не удалось дописать этот роман, и теперь никогда не узнать дальнейших похождений бравого солдата Швейка. Не думаю, что из него мог бы получиться настоящий пламенный революционер, как это «предугадал» Д. Заславский. Куда бы ни намеревался отправить своего героя Гашек в дальнейшем, предугадать это, увы, невозможно, но сам плутовской образ Швейка скорее всего так и сохранился бы до последней страницы.

Есть у меня и еще одни «Похождения бравого солдата Швейка» – шикарный двухтомник, в желтых глянцевых суперобложках, с толстыми белыми листами и верно-белыми иллюстрациями Йозефа Лада. Этот двухтомник издан аж в самой Праге, в издательстве «Лидове накладательстви» в 1985 году. Тираж почему-то не указан.

Здесь тоже есть предисловие и написал его Олег Малевич. Оно написано также в духе того времени, но, по крайней мере, Швейк не показан отъявленным бунтарем. В этом предисловии сказано, что дальнейший путь Швейка, «предугаданный» Д. Заславским, это путь самого Гашека в составе девяносто первого пехотного полка во время первой мировой войны. И хотя этот роман и называют в какой-то степени автобиографическим, и многие эпизоды для него взяты Гашеком из собственной жизни, все же не обязательно было Швейку пройти весь путь Гашека: сдаться в плен, вступить в партию большевиков и стать на время пламенным революционером.

 В предисловии много рассказывается о жизни Гашека, и читать об этом не менее интересно, чем сам роман. Например, о том, как он умер. 29 декабря Гашек в последний раз диктовал «Швейка». В четыре часа утра 3 января 1923 года он подписал свое завещание, сказав: «Швейк тяжко умирает»,– и отвернулся к стене. Через несколько часов его не стало. Последние годы жизни Гашека связаны с местечком Липнице в юго-восточной Чехии, и, наверное, там же он и похоронен. Хотелось бы побывать на его могиле, посмотреть, что за надгробие ее украшает,– наверное, это не зеленый памятник, как у поэта Александра Терехина.

Еще мне хочется побывать на могилах Сомерсета Моэма, Марка Твена, Хэмингуэя, Джека Лондона, О’Генри и Булгакова. Если сохранилась могила Георгия Шилина, автора «Прокаженных», интересно было бы побывать и на ней. Так же интересно посмотреть на могилы создателей «Фантомаса» и «Золотого теленка». Не знаю, жив ли еще автор «Заводного апельсина»,– если нет, хотелось бы знать, где похоронен он и посмотреть на его могилу.

А что, пожалуй, это неплохая мысль. Когда стану богатым, я объеду весь мир и побываю на могилах любимых и уважаемых мною писателей. Их не так уж и много, но и не мало. Взять, к примеру, Николая Носова, которого очень люблю и уважаю с детства. Где похоронен он? В Москве или где-то еще?.. Непременно хочу постоять на том месте, где зарыт прах автора «Незнайки».

А вот с могилой Юлиана Семенова вышла бы загвоздка. Даже если бы я любил его и захотел побывать на кладбище, где он похоронен, при всем моем желании сделать это было бы просто невозможно. Автор «Семнадцати мгновений весны» завещал себя после смерти кремировать, а прах развеять над Черным морем. Это и было сделано, когда он умер…

Этот шикарный двухтомник я не даю читать никому, и не читаю сам. Снимаю его с полки только тогда, когда хочу подержать в руках, словно драгоценность, настоящую хорошую книгу. Двухтомнику одиннадцать лет, но выглядит он как новенький, вдобавок нет ни одной загнутой или заляпанной жиром страницы.

Для чтения у меня есть «дежурный» потрепанный том. Его-то и взял в руки и, раскрыв наугад, принялся читать. «Похождения» я прочел от корки до корки восемь раз, но еще несчетное количество раз открывал эту книгу на первой попавшейся странице и… наслаждался. Открой этот роман на любой странице, и все равно его интересно будет читать.

Мне попалось место, где Швейк и сапер Водичка сидели в арестантском бараке при дивизионном суде, и один дезертир рассказывал, как пятнадцать лет назад укокошил свою тетку.

– А на кой ты, товарищ, укокошил свою тетеньку? – спросил Швейк.

– На кой люди убивают,– ответил тот,– каждому ясно: из-за денег…

Я читал часов до двенадцати, мать и бабка уже легли спать, и за все это время в дверь не постучался ни один гад. Но стоило мне отложить книгу и достать свою машинку, как в прихожей раздался громкий стук.

Я накрыл машинку футляром и пошел открывать…

 

32

 

Все же, несмотря на все эти звонки и стуки, я перепечатал «Железный век» быстро – за пять дней. Эти пять дней я почти не выходил на улицу, и, когда матери не было дома, дверь никому не открывал и бабку просил тоже к ней не подходить. Она не спрашивала, для чего это мне, но к двери не подходила, сидела тихо и смотрела свой телевизор.

В день я успевал напечатать около пятидесяти страниц. Не знаю, много это или мало для того, кто владеет навыками профессиональной машинистки, но для меня это было рекордом. Особенно, если учесть, что все время я печатал одним-единственным пальцем. Раньше я никогда столько не печатал, но сейчас торопился. Сколько еще можно было откладывать покупку джипа, да и вообще все свои планы?..

Помеченные Надеждой Ивановной места я совсем не переделывал и не думал сокращать. Повесть перепечатал почти слово в слово, и она осталась такой же, какой мне ее вернули в издательстве. К концу пятого дня подушечка моего указательного пальца правой руки побелела и невыносимо болела.

Я спрятал все листы в новую папку, положил в нее все рецензии и утром восьмого апреля снова поперся в наше н-е книжное издательство. На улицах вовсю подсыхал асфальт, светило солнце, но было еще прохладно – пришлось натянуть свою «аляску». Папку я обернул газетами и положил в полиэтиленовый пакет – на случай, если попадется Сова или еще какой-нибудь дотошный «приятель».

У подъезда мне никто не встретился, и я благополучно добрался до остановки. Дождался автобус маршрута № 6 и вышел у «Главпочтамта».

Асфальт здоров подсыхал, и мне нужно было хромать, словно калеке, выбирая островки посуше и стараясь ставить левую ногу на пятку, а правую наоборот – на носок. У левого ботинка треснула подошва еще в прошлом году, а недавно у правого отклеилась пятка.

Я дошел до ресторана «Центральный», повернул направо, прошел мимо кинотеатра «Н-к», а еще через несколько шагов оказался у входа. Таблички на стене поясняли, что здесь находится н-е книжное издательство, а также редакции местных журналов. Две невысокие ступеньки вели к обшитой рейками двери, к огромной ручке, и я снова волновался.

Я отворил тяжелую дверь, полюбовался в огромном настенном зеркале собственным жалким отражением и поднялся на третий этаж.

По пустынному, полутемному коридору я дошел до двери с табличкой «Редакция художественной литературы» и постучал в нее. Мне никто не ответил. Я постучал еще раз и толкнул дверь.

В комнатушке за письменным столом сидела одна Лидия Семеновна.

– Здравствуйте! – сказал я, но Лидия Семеновна почему-то ничего мне не ответила. Она внимательно разглядывала чью0то рукопись.

– Мне бы Надежду Ивановну,– сказал я.

– Она сейчас подойдет,– равнодушно сказала Лидия Семеновна, не предложив мне ни войти, ни выйти и подождать за дверью.

Я подумал, что будет лучше, если я выйду. Я прикрыл дверь и минут десять слонялся возле нее, пока не увидел, что ко мне идет какая-то женщина. Она подошла ближе, и я увидел, что это Надежда Ивановна.

Она была опять в очках и, наверное, со зрением у нее действительно не очень хорошо, потому что она не сразу заметила, как я подошел к ней в этом полутемном коридоре, и здорово испугалась.

– Здравствуйте! – сказал я.

Надежда Ивановна шарахнулась в сторону, схватилась за сердце, а мне почему-то стало смешно. Неужели я похож на грабителя или маньяка?

Надежда Ивановна открыла дверь, света в коридоре прибавилось, и она наконец-то разглядела, что это я.

– Как вы меня напугали! – сердито сообщила она, хотя у меня и в мыслях не было напугать ее.

Она села за свой стол и так же сердито сказала:

– Проходите…– Весь ее сердитый, полусонно-испуганный вид не предвещал ничего хорошего.– Садитесь.

Я сел напротив нее, молча освободил от пакета и газет папку, положил ее на стол.

Надежда Ивановна раскрыла папку, посмотрела на меня, потом на первый лист и сказала:

– Забыла, как вас зовут, молодой человек?..

– Альберт,– ответил я.

– Ах. Да, Альберт… Сиротин?

– Да.

– Сиротин Альберт. Но почему тогда здесь указан другой автор?

– Это не другой автор,– сказал я.– Это псевдоним.

– Псевдоним? – удивилась Надежда Ивановна. – Но для чего?

Лидия Семеновна внимательно прислушалась.

– Просто,– сказал я.– Так сказать, для того, чтобы сохранить инкогнито.

– Не понимаю, для чего все это нужно. Когда я училась в университете, нам присваивали псевдонимы, но никто ими не пользовался. Для чего нужно скрывать свое настоящее имя?

Надежда Ивановна не понимала, для чего нужно скрывать настоящее имя, а я не очень-то понимал, для чего весь этот разговор. Уж с этим-то, казалось мне, не будет никаких проблем – выбирай любое имя и печатайся под ним. Ан нет, опять геморрой.

Не менее внимательно на меня уставилась Надежда Ивановна. она словно ожидала от меня какого-то грязного признания.

Этого не последовало. Я сказал:

– Многие так делают и делали. Например, Марк Твен и Джеймс Хедли Чейз – это псевдонимы. Гашек тоже пользовался псевдонимами, и только установленных у него свыше восьмидесяти. Представьте, сколько их было на самом деле.

– Вы опять сравниваете себя с мастерами,– сухо произнесла Надежда Ивановна.– Не забывайте, кто они и кто вы.

– Я не забываю и не сравниваю себя с ними,– ответил я.– Просто я привел пример, что даже известные писатели пользовались псевдонимами, но родились-то они неизвестными. Почему бы это не сделать и мне?

– Стать известным или воспользоваться псевдонимом? – вдруг спросила Лидия Семеновна, но Надежда Ивановна перебила ее, сказав еще более сухо.

– Это-то и непонятно… Вы сами все это написали, всю повесть?.. Может, вы чего-то боитесь? Для чего вам псевдоним?

Прежде чем ответить, я немного подумал, а затем сказал:

– Все мои знакомые – это люди, далекие от литературы, и, думаю, они этого не поймут. Никто из них не знает, что я занимаюсь сочинительством. Не хочу, чтобы они узнали. По крайней мере, сейчас. Наверно, в этом вся причина.

– В этом нет ничего постыдного,– возразила Надежда Ивановна.

– Не сомневаюсь,– сказал я.

– Раз вы выбрали тяжелое ремесло литератора, не должны стесняться или стыдиться его. Вы должны испытывать гордость, когда ваша фамилия будет украшать обложку вашей книги… Разве не так? Но, лично мне кажется, здесь может быть только одна причина…

Надежда Ивановна смотрела выжидающе, очень пристально из-под своих очков, и я понял, что она имеет в виду.

– Вы хотите сказать, я прикрываюсь псевдонимом потому, что боюсь обвинений в плагиате?

Надежда Ивановна утвердительно хлопнула глазами:

– Это очень серьезно… Если что-нибудь такое, то лучше сказать сразу.

– Мне нечего скрывать,– сказал я.– Я сам написал эту повесть. Все придумал сам: и сюжет, и имена своих героев. И все их похождения.

– Но свое имя почему-то хотите скрыть.

– Имя – это совсем другое. И я сказал, почему хочу так сделать. Повесть же… Она вся моя, до последней строчки… Хотя…

– Что? – из-под очков зловеще блеснули глаза Надежды Ивановны.

– Когда «Железный век» был уже написан, в одном криминальном романе мне встретился эпизод, в точности повторяющий тот, что был у меня, и тогда я убрал его. Еще у одного из героев там была кличка «Пескарь». У моего героя была такая же.

– И что же?

– Пришлось заменить ее на другую. Я переделал ее на «Пекаря».

– Однако,– разочарованно выдохнула Надежда Ивановна.

– Если честно,– сказал я,– то не понимаю, какая может быть разница. Даже если, допустим, все это – плагиат, неужели псевдоним сможет уберечь меня от всех связанных с этим неприятностей?

– Не знаю, не знаю,– покачивая головой, сказала надежда Ивановна.– Вы очень быстро принесли рукопись обратно.

– Я торопился.

– Вы учли все замечания?

– В общем, да,– соврал я.

– Мне нужно посоветоваться с главным редактором. Посидите пока здесь…

Она взяла мою папку и вышла.

Лидия Семеновна опять погрузилась в чтение рукописи, но потом, вдруг оторвавшись, очень симпатично улыбнулась, покосилась на дверь и тихо произнесла:

– В прошлый раз Надежда Ивановна здорово на вас разобиделась. Еще ни один из авторов не выводил ее из себя так, как удалось вам…

Казалось, Лидия Семеновна не только немного злорадствовала, но и завидовала мне.

Скоро Надежда Ивановна вернулась.

– В общем,– запыхавшись, сообщила она,– хочу вас огорчить. Рукопись мы решили отклонить, того же мнения и директор издательства. Я с ним тоже разговаривала.

Такого поворота, честно говоря, я никак не ожидал.

Не задавая ненужных вопросов, я засунул папку в свой пакет, сказал: «До свидания» и вышел в коридор.

– Приходите еще,– в спину сказала мне Надежда Ивановна. видно, с чувством юмора у нее был полный порядок.

 

33

 

Внизу, в холле, я еще раз полюбовался на свое отражение: черная десятилетняя «Аляска», из-под нее выглядывают спортивные брюки, дырявые столетние ботинки, в руках полиэтиленовый, разрисованный спортивными автомобилями пакет с каким-то дерьмом. Мне показалось, вид у меня сделался еще более жалким, чем был час назад, когда я сюда заявился.

Я вышел на улицу, не зная, что и думать. Меня мучил вопрос: почему рукопись отклонили? Повесть была интересной, и мою уверенность подтверждали почти все предыдущие рецензии… Неужели нужно было мозги пудрить почти три года, чтобы в один прекрасный день сообщить: «Рукопись нам не подходит, мы ее отклонили». И все, больше никаких объяснений. Почему нельзя было сказать это сразу? Тогда я попытался бы показать ее в других издательствах, и, глядишь, в каком-нибудь ею заинтересовались… Время шло, я ждал, и вот – дождался. Три года коту под хвост!

Хотя и был повод, злости я не испытывал – лишь одно непонимание. В том, что повесть отклонили, можно было увидеть несколько причин. Это могла быть и обида Надежды Ивановны, и никудышность повести. Причиной могло быть и то, что меня заподозрили в литературном воровстве – плагиате. И эта, последняя причина была мне по душе: выходит, повесть настолько хороша и профессионально написана, что в издательстве даже усомнились, действительно ли я ее написал. Я чувствовал что-то вроде гордости. Я сам ее написал.

Я прошел мимо кинотеатра «Н-к», потом мимо ресторана «Центральный» и прошагал еще два квартала. Я шел просто так, без всякой цели.

Возле городской бани № 4 была платная автостоянка, и каждый день, в одиннадцать часов, на ней собирались «дормашевские» – сейчас как раз было время. У самого входа было небрежно наставлено с два десятка автомобилей – джипы, БМВ, «девяносто девятые», «восьмерки», «мерсы»,– сами пацаны кучковались рядом с будкой охраны – человек тридцать – сорок, не меньше, и так каждый день в одиннадцать утра. Стояли пацаны группами по несколько человек.

Со стороны могло показаться, что все эти парняги, одетые по-бандитски и с бандитскими физиономиями, решают какие-то важные проблемы, но на самом деле это была обыкновенная каждодневная «стрелка» для своих. Поболтавшись с час по стоянке, поговорив с одним, поприкалывавшись с другим, пыхнув с третьим и четвертым, поиграв в будке охраны в нарды с пятым, пацаны разъезжаются и расходятся. Когда же случается что-нибудь важное, они собираются не на автостоянке, у всех на виду, а где-нибудь в лесу или на пустыре.

Я был хорошо знаком со многими «дормашевскими», поэтому запросто зашел на стоянку – многие прохожие, едва завидев эту толпу, спешили стоянку побыстрее обойти. Минут тридцать у меня ушло только на то, чтобы поздороваться. С некоторыми пацанами я перебрасывался парой фраз, узнавал, как дела, и отвечал, как свои, с кем-то здоровался молча и все, отходил к другой кучке. Здоровался я со всеми по-пацановски.

Когда дошла очередь до одного из лидеров «дормашевских» Сергея Фомина, он, как всегда, поздоровался по-особенному. Ответив на пацановское приветствие, он вдобавок приветливо улыбнулся и как-то интересно прогнул спину, скорее даже не прогнул, а низко наклонился, как бы говоря: «Мое нижайшее почтение, уважение и еще черт знает что…» Он так всегда здоровался, с любым молодым. К каждому он проявлял уважение, и ему платили тем же.

– Как дела, Альберт? – спросил он, прервав разговор с двумя пацанами.– Сто лет тебя не видел.

– Нормально,– ответил я, хотя дела были как раз наоборот. Рукопись в пакете болталась у меня на руке, ударяла по коленке и мешала здороваться.– Как сам?

– Тоже ничего. Сын вот такой вымахал. В школу осенью пойдет. Купили ему ранец, а он заранее взял и спрятал его куда-то, чтобы, значит, в школу не идти.

– Не хочет учиться?

– Не хочет ни в какую.

– И не нашли ранец?

– Нет,– засмеялся Сергей,– не нашли. Куда спрятал – не говорит. Может, выбросил. Придется новый купить.

– Молодец пацан,– сказал я.

– Ну так,– гордо ответил Сергей.– Есть в кого.

Вот так, и у него сын, и тоже скоро пойдет в школу, как сын Эдика. Когда они говорят о своих хулиганистых чадах, в их голосе слышится гордость. Сам Фомин – мой ровесник. Последний раз мы с ним виделись не сто лет назад, а всего лишь год с небольшим. Я хорошо помню тот день. Была середина лета, жара невыносимая. Столкнулись мы с ним у «комка» на обочине остановки – я шел домой, а он вылез из своего «шестисотого», чтобы купить сигарет. Из толпы он выделялся, как и я. Все одеты очень легко, в майках и тонких рубашках, и только мы вдвоем были в спортивных костюмах. Мне нечего было больше надеть, а ему, наверное, в машине было прохладно. Черные поднятые стекла «Мерседеса-600» говорили о том, что внутри вовсю работает кондиционер. Кроме этого «Мерса», у Фомина есть еще два джипа – «Рейнж ровер» и угловатый «Ниссан-патрол».

Эти машины появились у него не сразу. Я помню и те времена, когда он был таким же, как и я, босяком, а в наличии у его пацанов имелись всего две подержанные «шестерки» и новенькая «девятка».

Дела у Фомина пошли в гору полтора года назад, после того, как в районе «Дормаш», где, кстати, проживает сам Фомин и большинство «дормашевских», неизвестные злоумышленники обокрали завод полупроводников, вскрыв автогеном сейф и утащив 24 килограмма платиновой проволоки. Злодеев, конечно же, не нашли, но интересно, что через две недели после этого преступления по нашему провинциальному городу несколько дней раскатывал длиннющий лимузин – белый «Линкольн», на которых так любят разъезжать знаменитости и миллионеры. У лимузина были московские номера и черные тонированные стекла. Внутри, на кожаных сиденьях, попивали шампанское Фомин, два его близких друга и две длинноногие путаны, которых они привезли из столицы на арендованном в ней же «Линкольне». Словом, дешевого понта они тогда нагнали больше, чем положено.

Потом у него появился годовалый «шестисотый», появились джипы. Стали приносить доход автостоянка, ночная дискотека, магазины и еще черт знает что. Пополнился автопарк и у пацанов. Сейчас «дормашевская» группировка – одна из самых сильных в нашем городе.

Поздоровавшись с Фоминым, я подошел к следующей группе пацанов, и один из них, кивнув на будку охраны, предложил мне:

– Может, Альберт, в нарды?

Лицо этого парня было мне не знакомо, но я вежливо отказался, не обратив на это внимания. На вид ему было лет девятнадцать – двадцать.

– Тогда, может, приколемся? – снова сказал он.– Там по телеку «Маски-шоу» показывают.

– Выдохлись «Маски» – заметил парень с угрюмым лицом.– Нечего смотреть. Если только пыхнуть перед этим, чтоб смешно стало…

Я снова отказался. Пыхнуть не было желания, а на «Масок» я был вроде как в обиде.

В отличие от «Городка» и «Джентльмен-шоу», «Маски» выдохлись, и я был согласен с угрюмым парнем. Но главное было в том, что я-то, идиот, пытался это положение исправить и думал, что у меня может получиться.

Ни для кого не секрет, что первые выпуски «Масок» были интересными, смотрелись с удовольствием, но потом, вместо того, чтобы совершенствоваться и делать свое шоу еще интереснее, они стали топтаться на месте. Весь их стандартный набор щелбанов-пинков-подзатыльников уже не смешил, а только раздражал. Я решил, что смогу вдохновить их на что-то новое, необычное и грандиозное.

Я написал несколько сценариев и отправил их по адресу творческого объединения «Масок» в Одессе, но ответа так и не дождался.

Один из сценариев назывался «Маски на Поле чудес» и являлся пародией на популярную передачу и ее ведущего. Во втором сценарии «Маски» участвовали в авторалли. Третий назывался «Безумные Маски», и тоже являлся пародией на такие фильмы, как «Безумный Макс», «Вожди-3000», «Неоновый город», «Водный мир» и другие, подобные им. Этот последний сценарий нравился мне больше остальных, можно сказать, я вложил в него душу, и все написанное на бумаге я видел отчетливо, словно на экране, в своем воображении.

Будущее… Разрушенные города, заселенные монстрами… Пустыни… И одичавшие кровожадные «Маски» на авто- и мотомонстрах, безумные и готовые перерезать друг другу глотку за литр бензина. И все это в пародийном духе. Образы действующих лиц были проработаны до мелочей и наделены характерными чертами. Было подробное описание техники, экипировки, вооружения. Подробно и, как мне казалось, красочно я описал каждый эпизод безумства «Масок». Главный герой, как и положено, был положительный, но в духе своего времени коварный и кровожадный. Еще немножко туповатый.

Его машина – настоящее чудо. Вездеход, с мощным двигателем, умеющий плавать под водой, начиненный пулеметами, гарпунами, огнеметом и разными другими приспособлениями и хитроумными штучками, не раз помогает своему хозяину избежать верной смерти, когда тот в одиночку путешествует по всему этому пародийно-безумному миру будущего.

Я не писал до этого сценариев, не знаю, как это делается, поэтому-то старался как можно подробнее описать каждую мелочь, то и дело вставляя свои советы, как и что, по моему мнению, лучше снимать, из какого положения, на каком фоне…

Воплотить этот замысел в жизнь так, как хотел я, было бы делом дорогостоящим и требующим серьезного творческого подхода, но я почему-то был уверен, что заинтересую «Масок», и вскоре получу из  Одессы восторженное письмо с приглашением, чтобы давать во время съемок свои уместные советы. Еще я мечтал получить приличный гонорар. Наивный дурак.

Не знаю, в чем была причина, но ответа из Одессы я не дождался, и, думаю, не дождусь никогда. Наверное, такие дорогостоящие проекты, как «Безумные Маски»,– дело хлопотное и невыгодное. Гораздо проще слепить что-нибудь примитивное, и затем раз в неделю на втором канале пытаться рассмешить телезрителей щелбанами-пинками-подзатыльниками. Жалкое зрелище.

Был еще один сценарий, и назывался он «Крутые маски». Разъезжающие на «шестисотых» и джипах «Маски» должны были изображать крутых парней. «Стрелки», стрельба и трупы присутствовали.

 

34

 

Послонявшись по стоянке, я сел на троллейбус и поехал домой. Молодой паренек, предлагавший посмотреть «Маски-шоу», хотел довезти меня, но я наотрез отказался. У него была белая «девятка», а я так и не узнал, откуда он меня знает. Возле подъезда меня ждал Мишка. В руках у него была толстая книжка в яркой глянцевой обложке. Конечно же, боевик. Конечно же, очередные похождения Бешеного.

Покосившись на пустой почтовый ящик, я отпер дверь своим ключом. Мы вошли, и уже в комнате я спросил Мишку:

– Знаешь, что нравилось Юрию Ковалю в черных лебедях?

– Кто такой Юрий Коваль? – задал мне Мишка встречный вопрос. Честно говоря, я сперва даже растерялся.

– Ты не знаешь, кто такой Юрий Коваль? – спросил я.

– Нет.

– Нужно заняться, Михаил, твоим образованием. Мультфильм смотрел про Васю Куролесова?

– Мультфильм смотрел, и что с того?

– Ну вот, собираешься в писатели, а не знаешь, что Юрий Коваль как раз и придумал этого Васю Куролесова. Он написал про него книгу.

– Он – писатель? – заинтересовался Мишка.– Богач?

– Богач или бедняк – не знаю. Но знаю, что он пишет очень интересные книжки, вернее, писал. В 95 году он умер.

– Боевики он тоже сочинял? – спросил Мишка.

– Нет,– сказал я.– Он сочинял нормальные и очень интересные рассказы и повести.

После этих слов Мишкин интерес к Юрию Ковалю исчез.

– Что же ему нравилось в черных лебедях? – скучным голосом спросил он.

– Их красный нос,– сказал я.

– И что из этого? При чем здесь красный нос?

– Нос ни при чем. Просто я хотел сказать вот что: знаешь, что мне нравится в наших отечественных боевиках и детективах?

– Что?

Я постучал пальцем по Мишкиной книге и сказал:

– Их яркая обложка.

– Значит, они тебе не нравятся?

– Нет, не нравятся.

– А почему? – спросил Мишка.

– Потому что почти в каждой книге широкий масштаб и куча наглого вранья.

– Что ты хочешь этим сказать, Альберт? Попадаются и хорошие боевики.

– Например, этот?

– Не знаю,– сказал Мишка.– Я уже читал про Бешеного, и, мне, как кажется, интересно. Эту книгу еще не читал. А что, в ней много вранья?

– Про эту ничего не скажу, потому что тоже не читал, и, честно говоря, нет особого желания. Но в других встречал. Например, в одной книге вычитал про то, как на зоне один авторитет оторвал кусок газеты, скрутил в трубочку и стал дуть, поднося конец к пламени обыкновенной спички. И что бы ты думал? Он, как автогеном, перерезал этой дрянью металлический прут!

– А такого не может быть? – спросил Мишка.

– А как ты думаешь?

– Не знаю. Не очень верится.

– Вот и я засомневался. Спрашивал у трех уркаганов, каждый из которых отсидел на зоне лет по двадцать и кому тюрьма – дом родной, но никто из них о такой штуке и не слыхивал. Только плечами пожимали.

– Может, они тебе воровской секрет не выдали? – предположил Мишка.

– Может быть – ответил я. – Идем дальше. Встречался мне еще такой эпизод. Приходит на зону вор в законе, купивший на воле себе корону, и прямо с ходу начинает плеваться в «хате», словом, вести себя очень некультурно, за что его быстренько делают опущенным. Я лично в это не верю. Почему? Да потому. Возьми в нашем городе любого семнадцатилетнего бандита, и он про то, как идти на зону, как там себя вести, знает чуть ли не с пеленок. И это я говорю о молодых. Там же вор в законе – какой-то индюк!

– Но ты же сам, Альберт, сказал, что он купил себе корону.

– Ну и что с того? Раз купил, значит, должен знать многое из уркаганской жизни, тем более, он – вор. Не простой урка. Бестолковому парню корону вора не продадут, и скорее всего, он сам не станет ее покупать. Вот так. И масштаб в этих книгах везде широкий. Убить – так президента, взорвать – так весь земной шар к чертовой бабушке.

Мишка внимательно слушал, не перебивая.

– И еще,– продолжал я,– часто встречается одно распространенное, но неправильное мнение, что раз главарь мафии – значит, обязательно это старый жирный коммерсант, бухающий и обжирающийся где-нибудь у себя на вилле, и отдающий по телефону приказы, кого и чем убить. Дурь страшная. И неинтересная. А в одной книге я наткнулся на такую фразу: «Подъехала машина, и он услужливо распахнул перед шефом заднюю дверцу…»

– И что тут такого? – спросил Мишка.

– Ничего, если бы речь шла о какой-нибудь другой машине, но не о «восьмерке», у которой, как известно, нет задних дверей. У нее всего их две, третья дверь – багажника,– и, может быть, в него залез жирный шеф?..

– А каким может быть главарь? – снова спросил Мишка.

– Может быть разным,– ответил я,– но почему-то обычно его изображают таким, как я сказал,– старым жирным пердуном. Все дело в том, что бывают (в нашем городе это чаще всего) главари, которым нет еще и двадцати. Они уже авторитеты, умные, хитрые, безжалостные. У них есть и деньги, и «солдаты». Они сами управляют своими джипами и «шестисотыми», а не водители возят их на каких-нибудь «Волгах» или «Опелях». Они не отдают приказы по телефону, сидя у себя на вилле, а сами идут и стрелять, и делать всю черную работу, всю грязь… Например, был такой «северо-западский» Мухин, так у него джип появился, когда ему еще шестнадцать не исполнилось и когда права еще не выдают. Так, без прав он, не боясь гаишников, на нем и разъезжал. Другой «северо-западский», Планкин, любил по сотовому телефону не приказы отдавать, а поздравлять с Новым годом свою братву, отмечая этот праздник то во Франции, то на каком-нибудь острове. Ему было девятнадцать лет. Теперь ни его, ни Мухина нет – первого застрелили в этом году, сразу после Нового года по приезде домой, а второго убили в прошлом…

Еще я рассказал Мишке про Крысу, и потом в голове у меня что-то замкнуло, и я чуть было не ляпнул: «Вот о таких-то бандитах я и пишу…» Вовремя спохватился.

Мишка спросил:

– Мой боевик перепечатал?

– Перепечатал. Давно уже.– Я вручил Мишке его аккуратно перепечатанное сочинение.– Больше ничего не сочинил? – Больше ничего не сочинил?

Мишка свернул листы трубочкой, засунул за пояс брюк, заметив, что прочтет дома, потом ответил:

– Нет. Пока только чужие читаю. Учусь. Уже прочитал «Время убивать» братьев Ивановых, «Я – вор в законе» Сухова и одну книжку про сыщика Гурова. Еще про Бешеного читал. Теперь вот эту начну. Пока только учусь,– повторил Мишка.– Нужно же вникнуть в то, как бестселлеры сочиняются.

– Ты говорил, что знаешь, как это делать.

– Ну да,– не очень-то уверенно возразил Мишка.– Знаю. Но полезно и другие почитать.

– Знаешь,– сказал я,– тебе полезно будет почитать не только боевики и бестселлеры. Есть книги, которые обязательно нужно прочесть каждому.

– Для чего это?

– Ну, хотя бы для того, что они… учат жизни. И делают человека умнее.

– Диктуй,– весело сказал Мишка.– Если я дурак, то хочу быть умным.

Я вручил Мишке чистый лист бумаги, авторучку и стал диктовать:

– Ярослав Гашек «Похождения бравого солдата Швейка». Это в первую очередь. Потом, пиши: Джером Д. Сэлинджер «Над пропастью во ржи», «Булгаков «Мастер и Маргарита». Записал?

– Записал.

– Пиши дальше. Фицджеральд «Великий Гэтсби» и «Последний магнат». Энтони Берджесс «Заводной апельсин». Марк Твен «Приключения Тома Сойера и Гекльбери Финна». Так, еще «Странники» Шишкова и Носов «Приключения Незнайки». Записал?

– Записал,– ответил Мишка.– Только «Тома Сойера» и «Незнайку» я уже читал.

– И как?

– Здоровские книжки!

– Тогда запиши: Николай Чуковский «Водители фрегатов». Еще запиши Юрия Коваля «Самая легкая лодка в мире». Хотя, кроме этой повести, можешь читать его любые повести и рассказы – они все одинаково интересные. Еще почитай книги Юрия Трифонова. И читай побольше классиков – Гоголя, Сомерсета Моэма, Хэмингуэя, Джека Лондона, О’Генри, Стивенсона, Пушкина. Чем убивать время на дешевые боевики, читай настоящих мастеров детектива – Агату Кристи, Конан Дойля, Сименона, того же Чейза. Пока все.

Мишка старательно записывал, потом спросил:

– Ты сам-то, Альберт, читал все эти книги и всех этих писателей?

– А как же. Иначе бы не советовал. Я вырос, можно сказать, на этих книгах и на этих писателях, и дураком себя не считаю. И тебе тоже нужно почитать нормальные книги. Не век забивать голову Бешеными парнями.

– Мне по фигу, каким парнями забивать голову,– возразил Мишка,– лишь бы это был бестселлер. А Пушкина и гоголя сам читай – что, мне их в школе не хватает?..

Возразить ему мне было нечего. Потом Мишка многозначительно посмотрел на письменный стол, где накрытая черным футляром стояла пишущая машинка.

– Пока не подарю,– сказал я.– Другу еще нужно будет попечатать. На днях он заберет ее, а когда отдаст, посмотрим.

 Мишка ничего не ответил и засобирался домой. Уже на пороге он ошарашил меня фразой:

– Что же у тебя, Альберт, до сих пор денег нет, раз ты такой умный?

И ушел.

 

35

 

Проводив Мишку, я позвонил Максу, но никто не брал трубку. За эти дни, что я перепечатывал свой «Железный век», я почти никуда не выходил, и сам он почему-то не приезжал. Это было странно, потому что иной раз за день он заглядывал ко мне по два-три раза.

Потом я набрал номер Ирины.

– Алло! – сказал ее голос.

Я повесил трубку. Мне очень хотелось с ней увидеться, но что я мог ей предложить? У меня не было денег даже на то, чтобы прокатить ее в троллейбусе…

Потом телефон зазвонил. Я снова взял трубку, и долго не мог сообразить, кто звонит. Наконец понял. Кузьма Петрович.

– Алло, Альберт, слышишь меня?! – кричал он.

– Да, слышу,– ответил я.

– Нормально слышишь, а то тут что-то шумит?!

– Нормально,– сказал я, хотя слышно его было не очень хорошо. Наверно, он звонил из автомата. И, кажется, свой телефон я ему не оставлял.

– Я вот что хочу сказать! – продолжал кричать Пчелкин.– Завтра в ДК «Строитель» состоится семинар молодых литераторов. Если интересно, можешь прийти. Начало в десять! Придешь?!

– Да, приду.

– Что?! Я говорю, в десять!

– Я сказал, приду!

– Хорошо! Не забудь, начало в десять! Буду ждать тебя у входа! Все!

Кузьма Петрович повесил трубку.

 

36

 

Я пришел рано, и мне самому пришлось ждать Кузьму Петровича у входа в ДК «Строитель», прохаживаясь в одиночестве взад-вперед по сухому асфальту. Дул легкий ветерок, но было очень тепло. Я расстегнул свою «Аляску», и она развевалась на ветру, как настоящий черный плащ у мультипликационного героя.

Пришел Пчелкин не один, с каким-то плохо одетым бородачом, представил его мне, а меня ему. Сам Кузьма Петрович был в своем клоунском наряде – допотопном плаще и столетних штиблетах с вызывающе яркими шнурками.

Фамилия бородача была мне знакома – писатель в нашем городе известный. Кроме того, когда я еще учился в школе, он выступал перед нашим классом, рассказывая о своих книгах.

Мы вошли в здание. Дверь открыл Кузьма Петрович и пропустил меня вперед, затем бородача и зашел последним сам, так что мне не пришлось дотрагиваться до огромной медной ручки. Наверно, ее недавно начистили, и она ярко горела на солнце.

Они разделись и отдали свои дешевые плащи гардеробщице. Она дала им взамен номерки, а у меня строго спросила:

– Вам чего, молодой человек?

Вот так. Моя босяцко-бандитская внешность не походила ни на писательскую, ни на любую другую творческую. Я был здесь лишним. Мне сразу дали это понять, да и сам я это чувствовал.

Гардеробщица смотрела строго, а я молчал.

Кашлянув, вмешался Кузьма Петрович:

– Он с нами, на семинар…

По-моему, она не поверила, но хорошо хоть, что не стала требовать мою «аляску». Раздеваться мне не хотелось.

Было что-то вроде праздничной атмосферы. Огромные зажженные люстры отражались в огромных зеркалах, а свои дырявые ботинки было даже неловко ставить на повсюду расстеленные красные ковровые дорожки.

Кузьма Петрович и бородач подошли к зеркалам и стали прихорашиваться. Я остался стоять в стороне.

Потом бородач поднялся на второй этаж, а Кузьма Петрович сказал мне:

– Забыл, Альберт, вчера тебе сказать, чтобы ты прихватил что-нибудь из своих сочинений, а сам, наверное, не догадался.

– Для чего это? – спросил я.

– На то он и семинар. Все молодые авторы будут читать свои произведения, и ты мог бы это сделать. Потом опытные писатели дадут разностороннюю оценку и выскажут свое мнение. Это может пойти начинающему на пользу, так как будут присутствовать товарищи из нашего издательства. Над повестью-то работаешь?

Я кивнул – дескать, работаю. Не стал говорить, что успел не только закончить работу над повестью, но и ее уже успели отклонить в издательстве. И все это за каких-то пять дней. А насчет того, чтобы принести сюда и читать кому-то свои рассказы и отрывки из повести, у меня не возникло и мысли. Даже если бы Пчелкин и предупредил меня, все равно не стал бы этого делать. С удовольствием и интересом послушаю других, но сам ни за что не стану, делая умное лицо и с выражением, как в школе, читать кому-то свои вещи, стоя у всех на виду в столетней «аляске», спортивном костюме и дырявых ботинках. Да и не в «аляске» и ботинках дело. Мне всегда хотелось стать писателем, сочинителем бестселлеров, но никак не артистом.

Потом мы тоже поднялись на второй этаж.

– Семинар будет проходить раздельно для прозаиков и для поэтов,– сказал Кузьма Петрович.– Поэты, а их большинство, соберутся в малом зале, и там, в основном, будет рассматриваться творчество нашего известного поэта Александра Терехина, недавно почившего. Потом будут читать свои стихи молодые поэты… Кстати, очень неплохой был поэт. Слышал, Альберт, о таком?

– Да,– сказал я, не став добавлять, что я видел к тому же и его убогую клоунскую могилу.

– Очень, очень неплохой был поэт,– повторил Кузьма Петрович.– Много сделал для молодых, очень помогал им и сам написал очень много. Умер, увы, нищим… Ушел поэт – имя светлое России… Мы с ним были в приятельских отношениях, частенько он бывал у меня, выпивали. Кстати, Надежду Ивановну, ну, редактора из издательства, он почему-то очень не любил, органически не переваривал.

«И есть за что»,– подумал я.

Мы прошли по коридору, и Кузьма Петрович открыл одну из дверей. Я увидел еще один коридорчик; вдоль стены на стульях сидели люди – начинающие писатели.

– Здесь, в 101-й комнате, соберутся прозаики,– пояснил Пчелкин.– Видишь, сколько молодых?.. Пока посиди здесь, я подойду чуть позже. Мне кое-кого нужно найти.

Кузьма Петрович, прихрамывая и опираясь на свою клюшку, ушел.

Я сел на крайний стул. Напротив меня и справа, вдоль стен на стульях, сидели молодые прозаики и ждали, когда начнется этот семинар.

Было их не очень много. Около десятка парней (все какой-то беззащитно-наивной наружности) и всего две девушки. У некоторых в руках были папки или обыкновенные ученические тетради. Одна девушка была очень полная, она потела и то и дело подносила к лицу платок, наверное, волновалась. Все эти будущие Моэмы, Флоберы и две Агаты Кристи сидели молча, и только два парня, сидевшие рядом, вполголоса переговаривались и показывали друг другу свои раскрытые папки.

Один из парней держал свою папку очень бережно, как грудного младенца, и я подумал: интересно, что он сочинил? Повесть, рассказ? Тоже о бандитской молодежи или о каких-нибудь птичках? Наверное, он тоже мечтает стать известным писателем, сочинять бестселлеры и загребать за свои произведения кучи денег. Да и все они, скорее всего, как и я, хотели этого – писательской славы и денег. Иначе для чего писать?

Подошли двое прозаиков постарше – мужчины лет под пятьдесят, в костюмах, при галстуках, и остались важно стоять рядом с дверью в 101-ю комнату.

Я сидел минут пятнадцать и разглядывал начинающих и зрелых, все подходивших прозаиков, но начала так и не дождался. Когда в коридорчике появилась и прошла мимо меня Надежда Ивановна, я поднялся, застегнул свою «Аляску» и ушел прочь с этого семинара.

Надежда Ивановна сделала вид, что не узнала меня; я сделал точно такой же вид. В руках у нее была тонкая ученическая тетрадь.

Вечером я сел на наш фирменный поезд, идущий до Москвы. Деньги на билет туда и обратно одолжил опять у Эдика. Весь мой багаж состоял из единственного пакета, в котором была папка с «Железным веком» и несколькими рассказами.

 

37

 

Я купил самый дешевый билет, в плацкартный вагон, и место вдобавок попалось боковое, рядом с туалетом. В метре от меня торчала большая блеклая ручка, и всю ночь мне пришлось слушать, как не в такт перестукиванию колес хлопают двери тамбура и туалета. Мимо меня то и дело шмыгали пассажиры, толстая крикливая проводница,– задевали мои ноги и хватались за эту блеклую ручку. Кто-то ехал в столицу по барыжно-коммерческим делам, кто-то – к родственникам, а я спешил отыскать издательство, которое возьмется в считанные месяцы опубликовать мой «бестселлер». Всю ночь я не мог заснуть.

Поезд прибыл в столицу очень рано, не было еще шести. Не успел он остановиться у перрона, а все уже, толкаясь, спешили к выходу. Я подождал, кода все выйдут, и покинул вагон последним. Как капитан тонущее судно.

На Казанском вокзале – шум, гам, беготня. У каждого второго в руках или тележка, или барыжная клетчатая сумка-торба. Раз пятнадцать меня задели этими сумками, несколько раз проехались по ногам, как по бульвару, тележками – чуть с ног не сбили.

Через каждые полшага обступали черномазые ребятишки, плохо одетые, с хитрыми глазами, протягивали грязные ладони и таблички с надписью: «Памагай! Мама в больнице! Хачу кушать!»

Сперва я раздавал им мелочь, но потом, когда она кончилась, а приставания приобрели настойчивый характер, я начал отгонять их, приговаривая:

– Все, кореша, лафа кончилась! Чешите отсюда, пока я себе такую же табличку не нарисовал и не составил вам конкуренцию

В моем городе черномазая ребятня, обитающая на рынках и вокзале, такая же настойчивая.

Какой-то толстяк с портфелем отобрал у одного пацаненка табличку, внимательно изучил и усмехнулся:

– Что за грамотей тебе ее написал? Или специально на жалость неграмотностью давил? Тогда уж еще надо было добавить: «Папа в турьме!» и «Мелкими не принимаем!» Наглецы вы, черножопые! Дам я вам сейчас и на хлеб, и на икру красную! Пустили вас сюда, тварей! У-у, выродки! Поубивать бы вас всех!..

Пацаненок сперва внимательно слушал толстяка, но при последних словах и угрожающем жесте шустро отбежал, показав толстяку оттопыренный средний палец – фак ю! Его обступили радостные товарищи, которым, видать, до смерти надоело клянчить деньги и хотелось поразвлечься, и наперебой стали показывать толстяку оттопыренные пальцы, плевать в его сторону и посылать его как на русском, так и на своем родном языке.

Толстяк, наверное, и сам пожалел, что связался с этой бандой, и бросив табличку, нырнул в толпу.

Было очень рано. Я спустился в метро, нашел кольцевую линию и сел в самый пустой вагон. Я закрыл глаза и, под монотонное «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция…», уснул.

Мне приснилось, что я сижу за своей пишущей машинкой, печатаю, и через определенный промежуток времени чей-то голос предупреждает: «Осторожно, двери закрываются!» И тогда я убираю с клавиш пальцы, и на машинку падает огромный сверкающий нож гильотины. Потом он поднимается, и я начинаю печатать снова. Затем опять раздается голос: «Осторожно, двери закрываются!..» – и я опять убираю пальцы. Кто-то хватает меня за шею и хочет подставить под нож мою голову. «Ты прокаженный, прокаженный!» – слышу я, как кто-то кричит мне в ухо.– «Голову долой, долой, долой!..»

Я проснулся и обнаружил, что голова у меня на месте. А вот папки не было.

«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция…» Я вскочил, как ужаленный, и бросился к выходу. Двери закрылись перед моим носом, и хорошо, что я не успел спросонья выскочить. Рукопись была здесь, в вагоне.

Какой-то бомж, что сидел напротив меня (а в вагоне всего было несколько человек), читал мою повесть, разложив листы по всему сиденью. Тут же лежали пакет и папка. Стопка листов лежала и у него на коленях.

Я собрал листы, те, что были разложены по сиденью, и сел рядом с этим типом. Наверное, ему было лет под шестьдесят. Грязный, небритый, в каких-то обносках, он невозмутимо продолжал читать мою рукопись. Я молча смотрел на этого неизвестно откуда взявшегося «рецензента» и ждал, когда он начитается.

Он читал очень быстро, и прочитанные листы складывал на сиденье; я собирал их в стопку и прятал в папку. Когда он отложил последний лист, я завязал тесемки на папке и запихал ее в пакет. Я ждал от этого бомжа критики, но ее не последовало. Он молчал.

– Понравилось? – спросил я.

Бомж не ответил мне. Он продолжал отрешенно смотреть прямо перед собой. И тут я заметил, что за спиной у него стоит сумка, а из нее выглядывают желтые, плохо отпечатанные листы – претолстенная пачка.

«Вот,– подумал я,– еще один писатель. Так сказать, собрат по перу».

– Начинающий? – грубо спросил я.– Или уже зрелый? Что там у тебя, проза, поэзия?

Он и ухом не повел, хотя было видно, что он не глухой и все прекрасно слышит.

– Где оставил свою машинку? – продолжал я задавать свои идиотские вопросы.– На помойке или в канализационном колодце? У тебя погоняло не Венечка Ерофеев?

И снова он ничего не ответил. Когда же я встал и пошел на выход, этот ненормальный вдруг заговорил. Голос у него был тихий и очень быстрый.

– Твори во имя Бога красоты, сынок – услышал я. – Если тебе это не под силу, брось все и займись делом.

Я обернулся и увидел, что бомж пристально смотрит на меня. Мы встретились взглядами,– и секунды было достаточно, чтобы сообразить – перед тобой не обыкновенный опустившийся пьяница. У тех не бывает таких выразительных, умных глаз. Больше он мне напомнил моэмовского Стрикленда.

Я вышел из вагона. Потом вернулся на Казанский вокзал, но все равно было еще рано, и я, выйдя на улицу, сел на заборчик напротив здания вокзала и принялся разглядывать проносившиеся джипы, БМВ и «Мерседесы». «Интересно,– подумал я.– Вот едут шикарные машины. Сидит ли за рулем хоть одной из них писатель, сочинитель бестселлеров, или, как в моем городе, в каждой едет или бандит, или коммерсант?..» Я, словно те шлюхи из троллейбуса, выворачивал голову, провожая взглядом каждую понравившуюся иномарку…

Нет, внутри меня точно находится какой-нибудь магнит, притягивающий людей. И я лишний раз в этом убедился.

Когда я проводил взглядом черный «блейзер», он вдруг остановился и задом подъехал ко мне. Отворилась дверца, и молодой парень бандитской наружности, коротко подстриженный, с сигаретой в зубах, дружелюбно спросил:

– Слышь, паренек, тебе куда? Подбросить?

В вырезе кожаной куртки виднелась здоровенная золотая цепь. Сразу было видно, что он не калымщик и не «тимуровец». Причина была в другом. Давал о себе знать магнит.

– Да нет, зем,– сказал я.– Спасибо.

– Мне не трудно? – спросил он сам себя.– Нет, не трудно! Куда тебе?

– Честно говоря, пока никуда не собирался. Но все равно – спасибо.

– Ну, как знаешь.

Он протянул большую ладонь, и мне пришлось пожать ее.

– Леха,– представился он.

– Альберт,– сказал я.

– Местный?

– Нет, приезжий.

– Из пацанов?

– Вроде того.

– Ну, удачи.

– Счастливо,– пожелал я ему, и он уехал.

Около девяти часов я решил, что пора, и, покинув заборчик, отправился искать телефонную будку. Звонить с вокзала мне не хотелось. Кругом толпится народ, все галдят, но это было бы еще полбеды. Главное заключалось в другом. Я не желал, чтобы рядом со мной кто-то стоял и слушал все, что я буду говорить, дожидаясь своей очереди.

Я прошел мимо московского универмага, шел минут десять вдоль дороги, потом перешел ее и блуждал еще минут двадцать, пока не попал в тихий пустынный двор.

Сбоку одного дома я увидел телефонную будку, приготовил заранее купленные на вокзале жетоны и вошел в нее. У подъезда соседнего дома, прямо напротив будки, стояла зеленая спортивная машина какого-то немыслимо-хищного дизайна. Очень низкая, на огромных колесах, с мощным передним бампером с широкими прорезями воздухосборников и вдобавок «наглухо» затонированная, она выглядела очень агрессивно. На машине стояли московские номера, но вот значка-символа, указывающего на принадлежность к той или иной марке, не было. Такую машину я видел впервые.

Из кармана я достал список с телефонами семнадцати столичных издательств. Этот список я приготовил еще дома, выписывая телефоны из «Книжного обозрения» (моей любимой газеты) и некоторых книг. Все эти издательства кроме всего прочего выпускали боевики и детективы отечественных актеров. В рекламе одного из них меня заинтриговали слова: «Приглашаем к сотрудничеству молодых авторов».

Я считал себя молодым автором, и первым делом набрал номер именно этого издательства. Сейчас, думал я, узнаю точно, принимают ли они рукописи молодых авторов, а затем, спросив адрес редакции, отвезу туда свою папку. Наконец-то отделаюсь от нее. Потом я уеду домой, а месяца через два максимум получу письмо, которое восторженно сообщит, что от рукописи в восторге все рецензенты и она сверх всяких планов уже сдана в набор. Естественно, будет и упоминание о приличной сумме гонорара и просьба прислать что-нибудь еще из своих сочинений…

И вот с этого-то самого момента начнется мое стремительное восхождение к вершинам литературной славы. Не успеет «Железный век» выйти, как я, окрыленный успехом, за пару месяцев напишу еще одну книгу, потом еще и еще… Десятки подходящих названий и сюжетов у меня наготове, материала хоть отбавляй, просто нужно будет сесть и написать. Сделать это будет очень легко, зная, что есть издательство, заинтересованное твою книгу опубликовать, а тебе заплатить приличный гонорар. Первая, а за ней вторая и третья книги становятся бестселлерами,– и пусть сперва я буду получать хоть три тысячи «зеленых», но потом-то, с каждым разом, сумма станет расти. Тридцать тысяч за книгу, триста тысяч, пара миллионов. Естественно, долларов. И тогда я заживу так, как я давно хочу, и у меня будет все, и джипы, и яхты, и поездки за границу, и все-все-все… У меня будет совсем другая жизнь…

Сперва слышались длинные гудки, затем сзади хлопнула дверца и чей-то голос произнес:

– Кому чуть свет названиваешь?

Я повесил трубку и обернулся.

На меня смотрел совершенно незнакомый тип, лет двадцати пяти, черноволосый, с нахальной улыбочкой, и скуластый, как Лайма Вайкуле. Одет он был в длиннющий кожаный плащ.

– Кому, говорю, названиваешь? – повторил этот тип, нахально глядя на меня.

Я хотел ответить, что это не его собачье дело, кому я чуть свет названиваю, как вдруг он, заулыбавшись еще нахальнее, заявил:

– Не узнаешь, что ли, Альберт?

– Нет,– сказал я, потому что я действительно видел этого парня впервые.– Не имел чести.

– Имел,– возразил парень,– еще как имел. Да и сейчас вряд ли не имеешь. А я тебя по твоей «аляске» узнал и сразу подумал, черт возьми, в мире есть только две постоянные вещи: египетские пирамиды и твоя «аляска». Все остальное меняется каждую секунду. Сколько ей, лет десять? – спросил он, как о ребенке.

– Около того.

– Ну, можно сказать, совсем новая. Сколько тебя помню, ты все время в ней, в «аляске», наверно, и умрешь.

– Точно,– сказал я.– В ней меня и похоронят. На поминки приходи, приглашаю. Но только позвонить-то мне разрешишь?

– Звони, пожалуйста! Хочешь, позвони из моей машины, по сотовому,– наверное, он имел в виду хищный спортивный автомобиль.

– Нет, благодарю,– сказал я, с презрением глядя на эти скулы.

– Да ты не узнал, что ли? Вспомни! Это же я, Фидель!

И хотя парня я все еще не узнавал, имя я вспомнил сразу. Как же, как же… Был раньше в нашем городе такой Фидель, из «северо-западских». Более того, он стал прототипом одного из героев моего «Железного века». И было за что – личность колоритная. Когда ему было 20 лет, он порезал кого-то на дискотеке, а потом убежал прямо из здания РОВДЖ, выпрыгнув со второго этажа. Его объявили в розыск, а еще через два года он появился на другой ночной дискотеке, где, обкурившись, устроил пальбу из ТТ, ранив двух «кумановских» пацанов – одного тяжело, второго в ягодицу. И снова подался в бега. Потом его все-таки поймали в Самаре, и тоже на какой-то ночной дискотеке, но когда его везли в родной город поездом, прикованного к нижней полке наручников, он умудрился и оттуда сбежать. И все, с тех пор о нем не было ни духу, ни слуху. А вот сегодня этот неуловимый любитель ночных дискотек объявился. Правда, в другом облике. Раньше у него были светлые волосы и пухлые щеки. Теперь – темные волосы, выступающие скулы, да и вообще вся физиономия переделана до неузнаваемости. Пластическая операция. Говорили, в столице у него есть брат, то ли двоюродный, то ли троюродный,– «солнцевский» авторитет.

– Теперь узнал,– сказал я.– Ты тоже не изменился. Все те же пухлые щечки.

Фидель засмеялся, полез ко мне в будку обниматься. Надо ведь, старый друг нашелся, давно не виделись. Мне никогда он не нравился.

– Ты чего здесь, Альберт, в столице?

– Да так, по одному делу приехал. Ничего особенного.

– А я теперь здесь живу, коренной москвич. Испытываю что-то вроде гордости. Паспорт показать?

– Верю и так,– сказал я,– без паспорта.

Мы еще поговорили с ним некоторое время, вернее, он что-то рассказывал, что-то спрашивал, я слушал и отвечал, а потом он пожал мне руку и распрощался:

– Ну, пока, Альберт, надо ехать. Тебя никуда не подбросить?

– Нет, мне позвонить еще нужно.

– Заодно и позвонишь из машины.

– Мне здесь удобнее и… я не один,– соврал я.– Недалеко меня ждут.

– Когда домой?

– Наверное, сегодня.

– Жаль. Если что, вдруг не уедешь, звони,– фидель написал на клочке бумаги номер телефона и вручил его мне.– Спросишь Михаила. То есть меня. Так повеселимся, Альберт, всю жизнь помнить будешь. Это обещаю.

«Уж не на ночную ли дискотеку пойдем веселиться»,– подумал я, а вслух сказал:

– Вряд ли получится. Но все равно спасибо,– звонить ему я не стал бы, даже если бы пришлось здесь остаться на месяц, а домой я действительно хотел уехать сегодня. Звали раньше Фиделя Виктором.

Он уже пошел, и тут черт меня дернул задать ему дурацкий вопрос:

– Чем хоть занимаешься-то?

И знаете, что он ответил? Я меньше всего этого ожидал.

– Книжки пишу,– улыбаясь, сказал он.– Бестселлеры…

Он сел в свою хищную зеленую машину и, посигналив на прощанье, уехал. Другой Фидель, тот, что был у меня в папке, остался со мной.

 

38

 

Насчет того, что он пишет бестселлеры, Фидель скорее всего пошутил. Но мне было непонятно, для чего ему нужно было устраивать себе такое «палево». Мы с ним не виделись много лет, он теперь «коренной москвич», с другой внешностью, другим именем; и вместо того, чтобы не обратить на себя внимания, хотя бы потому, что особыми друзьями мы никогда не были, он лезет обниматься, хочет показать свой новый паспорт и вдобавок оставляет телефон. Разве это не глупость? Наверное, он до сих пор в розыске. А может, дело не в глупости. Может, опять давал о себе знать проклятый магнит?..

Я снова набрал телефон издательства, «приглашающего к сотрудничеству молодых авторов».

Сперва слушались длинные гудки, затем кто-то снял трубку, уронил, поднял и мужской голос рявкнул:

– Да!

– Алло! – сказал я.

– Да! – ответили мне.

– Это издательство?

– Да!

– Вы принимаете рукописи?

– Да!

– Начинающих авторов?

– Да!

– Можно подъехать?

– Да!

– Как лучше до вас добраться, подскажите?

– Да!

Я приготовил ручку, чтобы записать адрес издательства и как лучше до него доехать, но вдруг в дакающей трубке раздался второй голос, женский.

– Отдай трубку, идиот! – сказал он.– Прекратишь баловаться?

– Да! – рявкнул мужской голос.

– Дай сюда трубку! – повторил женский голос и добавил: – Алло!

– Здравствуйте! – сказал я.

– Здравствуйте! – ответил женский голос.

– Это вас беспокоит молодой автор, насчет рукописи.

– Как ваша фамилия? Давно рукопись у нас?

– Да нет, пока еще она у меня. Я только хотел вам ее предложить.

– Повесть, роман?

– Повесть.

– О чем она?

– О молодежи, группировках. Очень интересная.

– Вы – местный, из Москвы?

– Нет, я приезжий. Еще есть несколько рассказов, тоже криминальной темы.

– Знаете, у нас очень плотный план. Редакция буквально завалена рукописями. Так что, если ваша повесть и увидит свет, в лучшем случае произойдет это к концу года. Вас это устраивает?

Пришел мой черед гаркнуть:

– Да! – Это меня устраивало, и еще как. Восемь – девять месяцев, и «Железный век» опубликуют. В н-ом книжном издательстве несколько лет ушло только на то, чтобы с рукописью ознакомились, прежде чем отклонить ее. Данное предложение меня очень устраивало.

– Вы раньше где печатались?

Вопрос, честно говоря, меня смутил. Глупость какая. Где я мог раньше печататься, если я молодой автор? Конечно же, нигде.

Пришлось так и ответить:

– Нигде. К сожалению.

Женский голос на секунду замешкался, кашлянул, потом сказал:

– Хм… Должна вас огорчить. Мы готовы сотрудничать с молодым автором, но при условии, что он уже печатался. Книга, рассказ в журнале – неважно. Но условие для всех одно. Извините…

Послышались длинные гудки, и я тоже повесил трубку. Даже немного расстроился. Потом набрал номер другого издательства, и там не понравился объем «Железного века» – маленький. В третьем предложили выпустить книгу в самые короткие сроки, но… за счет автора. Денег на это, как и на все остальное, у меня не было, и я набрал телефон четвертого в списке издательства; мне сообщили, что буквально на днях оно перешло на выпуск школьных учебников. Пятое издательство, как выяснилось, всю жизнь занималось технической литературой, хотя из «Книжного обозрения» я точно знал, что в этом издательстве регулярно выходят книги детективного жанра. Шестое издательство работало исключительно с постоянными авторами, и рукописи начинающих писателей там не рассматривали… И так было в каждом из семнадцати издательств: находилась причина, чтобы дать мне от ворот поворот. Это было для меня новостью. Везде рукопись отклонили, даже не взглянув на нее.

Вечером я сел в поезд, а утром следующего дня был дома. В столице мне больше нечего делать. Я выяснил, что и там мой «бестселлер» никому не нужен.

 

39

 

Домой я заявился рано, еще семи не было, мать была на кухне, собиралась на работу. Она не знала, что я только что вернулся из Москвы. Уезжая, я не предупредил ее, и сейчас ничего не сказал. Пусть лучше думает, что я опять где-нибудь шлялся. Меня ждала еще одна новость.

– Сопляки какие-то приходили,– сообщила она.– Второй день замучили, и сейчас с утра уже звонили. Велели передать, чтоб к Максиму приехал. Убили, что ли, его…

Все было произнесено равнодушным тоном, и никаких вопросов не последовало. Наверное, как и те бабули возле хлебного, она Гн испытывала к убитому ни грамма жалости. Мать хорошо знала Макса, но сейчас ей почему-то было на него наплевать. Ей на всех и на все наплевать.

Я снова надел свои дырявые ботинки, носки, правда, сменил, и поехал к Максу домой. После последней встречи с ним, я был уверен, что его убьют, но не думал, что произойдет это так скоро…

 

40

 

Дома у него был один отец, старый человек, пьяница, у которого вечно слезились глаза, а сейчас были особенно красными и водянистыми. Он был уже «под мухой», и когда я, поздоровавшись с ним за руку, спросил, где Макс, он плаксиво скривил рот и ответил: «В морге…»

– Давно?

– Сегодня третий день. Нужно ехать забирать. И ребятишки его туда приедут, знаешь ты их… Они ушли автобус заказывать… Поедешь со мной?

– Да,– сказал я.

Наверное, часа полтора он искал, что бы ему надеть, не забывая пропустить во время поисков «граммульку», а потом мы поехали с ним в центральный морг, где находилось бюро судмедэкспертизы и куда привозят всех тех, кто отошел в мир иной не своей смертью. Всепацаны, расстрелянные, зарезанные, обколовшиеся и разбившиеся на машинах, все они, перед тем, как отправиться на кладбище, сперва побывали здесь, прошли через руки судмедэкспертов.

Оставив отца Макса в маленьком помещении при входе, я прошел мимо «разделочной», постучал в кабинет № 8 и открыл дверь.

Как обычно, несколько человек в белых халатах, служащие морга, сидели вокруг стола, выпивали и закусывали. Я несколько раз бывал здесь, и все время заставал подобную картину. Буквально за стеной лежат трупы, а им хоть бы что: пьют, жрут, веселятся, иногда под вечер включают магнитофон и танцуют под него. И сейчас, несмотря на такую рань, веселье было в самом разгаре. Стол заставлен бутылками, работал магнитофон, тесно прижавшись друг к другу, танцевала медленный танец смешная парочка – худой длинный судмедэксперт Жора и очень маленькая, толстая санитарка-уборщица Соня. Скорее всего, это было продолжение вчерашнего вечера.

Да и с чего бы им не пить? Все услуги неофициально платные. Если хочешь и у тебя хватит храбрости, можешь помыть и одеть своего родственника или друга сам, но за два литра водки это быстро и, главное, профессионально сделает толстая санитарка-уборщица Соня. Так же и за другие услуги – принести мертвеца, положить его в гроб – здесь принято расплачиваться исключительно водкой. Отсюда закономерность: каждый день трупы – каждый день родственники – каждый день водка – каждый день гулянка. Работа в морге считается блатной, устроиться сюда не так просто.

Жору я хорошо и давно знал. Кроме высокого роста, он обладал еще пышной рыжей шевелюрой и огромным крючкообразным носом. Ему было лет тридцать пять или около того.

Поздоровавшись со всеми, я вызвал Жору в коридор. Бесцеремонно бросив свою толстую партнершу, он вышел за мной.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Да,– ответил я.– Друг у меня здесь.

– Как фамилия?

Я назвал фамилию Макса.

– Точно, есть такой. Я его разделывал. Четыре выстрела оставляли ему мало шансов. Две пули угодили в грудь, одна в ногу и еще одна в голову… Сразу умер, не мучился.

– Где он?

– Внизу. Одет, все как надо. Пацаны вчера молодые приходили, одежду принесли. Соня одела его, все аккуратно, водку, Альберт, можете не отдавать… Пацанята эти хотели сегодня к обеду его забрать. Хочешь посмотреть?

– Да,– сказал я.

– Подожди немного здесь. Из уголовки чуть свет приезжали, все шатались здесь, вынюхивали что-то – поздно ночью еще одного парня привезли, тоже застрелили. Фамилия Кривцов. Может, слышал?

– Нет,– сказал я. Фамилия была мне незнакома.

– Нашли его возле бара «Весна». Пуля из ТТ насквозь пробила легкий бронежилет и сердце… Подожди здесь, я сейчас посмотрю. Если ушли, спустимся посмотрим…

Жора ушел, а я открыл дверь в «разделочную», заглянул.

У самой стены лежал труп пожилого мужичка, весь в синяках и наколках, а в ногах лежали его вещи – грязные брюки, рубашка, прожженный во многих местах плащ. Скорее всего, бомж. От паха до самого горла его стягивал шов, напоминающий замок «молнию».

Дальше, на следующем столе, лежала женщина, у которой не было видна лица – снятая с головы вместе с длинными волосами кожа, лежала как раз на нем. Соседний «разделочный» стол занимал молодой парень, может, лет двадцати. Наверное, его привезли ночью от бара «Весна». Он был очень белый, а под левым соском чернело маленькое пятнышко…

 – Пойдем,– сказал вернувшийся Жора.– Не видать ищеек. Наверное, ушли.

Мы спустились в подвальное помещение, где находился огромный, до потолка, холодильник с выдвижными ячейками для трупов. Почему-то этим холодильником никогда не пользовались раньше. Не пользовались и теперь,– Жора ключом открыл дверь рядом с холодильником, включил свет.

Небольшая холодная комната. На полу в ряд лежали шесть жестяных ящиков для трупов. Между ящиками лежал еще один труп, завернутый в цветастое покрывало.

– Полно трупешников,– пояснил Жора.– Ложить некуда.

– А что с этим холодильником? Не работает?

– А черт его знает! – засмеялся он.– Может, и работает. Как его сюда привезли, так с тех пор никто и не включал. Стоит он уже лет десять без дела…

Жора снял крышку с одного из ящиков, положил ее прямо на завернутый в цветастое покрывало труп.

– Он?

– Да, он,– ответил я.

Макс, нарядный, в костюме, белой рубашке, блестящих ботинках, при галстуке, лежал в этом ящике рядышком с пузатой голой женщиной.

– Все забито трупешниками,– как бы оправдываясь, сказал Жора.– Вот и пришлось положить вместе. Одна беда: в годах уже, с молодой ему поохотнее было бы…

Чтобы они уместились в тесном ящике вдвоем, положили Макса как-то боком, и на левом виске у него был виден большой кусок пластыря.

– Здесь пуля вышла,– сказал Жора, ткнув пальцем в пластырь.– Здоровенный кусок вырвала. Вот и пришлось пластырем заклеить. Если бы сшивать стал, то кожу здорово нужно было натягивать, и получилось бы еще хуже – рот стянулся бы с одной стороны, как у Гуинплена. Менты вдобавок кожу вокруг раны срезали, с собой унесли. Пуля-то вошла в правый висок, и то место я зашил аккуратненько – под волосами и не заметно… А эту бабенку вчера привезли, муж ей за измену топором все лицо изуродовал. А она, видишь, все не успокоится – опять с другим обнимается.

У бабенки лицо было накрыто полотенцем, живот стянут нитками. Связанные бинтом, руки Макса упирались в огромный, разросшийся лобок женщины, а голова склонилась к ее большой груди.

– Вроде того заигрывает,– снова сказал Жора.– Видишь, куда руки тянутся? Говорили, она очень симпатичная была…– Он положил крышку на место.– Что, пошли?

– Пошли.

Напоследок Жора предупредил мертвецов:

– Не безобразничать! Никакого вина, секса и разврата! Вести себя прилично. Потом приду проверю.

«Степана бы сюда,– подумал я.– Вдвоем с Жорой они развили бы эту тему…»

Еще мне вспомнилось, что из этого же ящика, второго от левой стены, лет семь назад вместе с Максом и Олегом я забирал Василия. Правда, тогда он лежал в ящике один, без дамы. Теперь пришла очередь Макса, и когда-нибудь придет моя. Все мы должны пройти через эти ящики и холодильники, через все это дерьмо.

Потом я вернулся к отцу Макса. Вдвоем мы сидели молча и ждали, когда приедут молодые. Часа через два появился Токарь, с ним еще трое молодых. В катафалке – обыкновенном «пазике» – стоял гроб, обитый красной материей.

Кроме Токаря, спуститься со мной в подвал никто из молодых пацанов не согласился. И без того у них был испуганно-растерянный вид.

 На этот раз нас сопровождала толстая санитарка-уборщица Соня. Она несла носилки и неодобрительно на меня посматривала пьяными глазами, наверное, ей не очень понравилось, что я во время танца забрал ее кавалера.

Соня, открыв дверь, командовала:

– Так, носилки заносите, ставьте на пол… Или нет, лучше на этого…

Я взял у нее один конец носилок, занес вперед и положил вдоль ящика и прямо на труп в цветастом покрывале.

Соня убрала крышку не с того ящика. Внутри лежал седой мужчина, тоже в костюме и при галстуке.

– Так, берите.

Токарь переводил удивленный взгляд с мужчины на Соню и наоборот.

– Это не он,– сказал я.

– А он где же? – спросила у меня санитарка-уборщица.

– Вот в этом ящике.

Соня убрала крышку с ящика, на который я указал.

– Ага, да он не один! – радостно воскликнула она.– Он с невестой. Ишь ты, обнимаются! Может, двоих и заберете?

– П-помолчи, дура! – тихо сказал ей Ток. Лицо у него было очень серьезное, злое, и можно было подумать, сейчас он ее ударит. Делать этого он, однако, не стал, лишь добавил: – Г-говоришь много.

– Ну, как хотите,– нисколько не обидевшись, ответила она.– Забирайте одного. Так, я беру за ноги, ты,– это мне,– бери за голову, а ты,– Токарю,– прямо за пиджак. Не бойся, не порвется, бери за середину. Раз, два!..

Мы по команде подняли труп Макса и положили его на носилки. Изуродованная мужем бабенка, осталась в ящике одна.

– Не переживай,– сказала ей Соня, закрывая ящик крышкой,– без кавалера не останешься. Скоро другого бандюгу притащим, будете обниматься…

Вдвоем с Токарем мы подняли носилки, поднялись с ними по лестнице, пронесли их по коридору до того места, где уже был приготовлен гроб без крышки. Гроб стоял прямо на полу, а около него толпились молодые и отец Макса, который молча плакал, то и дело вытирая рукавом лицо.

Мы поставили носилки рядом с гробом и снова по команде Сони втроем ухватились за труп, переложив его на этот раз в гроб. Потом она поправила ему пиджак, поудобнее устроила на подушке голову, накрыла всего белой простыней и сказала:

– Как живой… Все, забирайте…– и пошла в кабинет № 8 дотанцовывать с длинным судмедэкспертом свой медленный танец. О водке она не заикнулась.– Жора, наверное, ее предупредил.

Токарь смотрел ей в спину с ненавистью.

Отец Макса продолжал молча стоять у гроба, утирая глаза рукавом. Когда семь лет назад я забирал отсюда вот так же Василия, на глазах у меня тоже наворачивались слезы, а теперь я смотрел на своего старого мертвого друга почему-то равнодушно – как на обыкновенную деревяшку. Что хотел, то он и получил. Мне совсем не было его жаль.

 

41

 

Похороны и поминки состоялись в тот же день. Народу было очень мало – родственники, соседи и просто любопытные. Молодежи, кроме молодых Макса и меня, почти не было. Ни одной шикарной машины, как на похоронах Тихона, у подъезда не наблюдалось. Не было и «северо-западских» корешей, с которыми последнее время он все крутился. Правда, один все-таки зашел. Жлобин, из «северо-западских». Ни с кем не поздоровавшись, подошел к гробу, презрительно взглянул на Макса, как бы убедившись, что он действительно мертв, и тут же молча ушел. У Жлобина был новенький БМВ 5-й серии, и где-то за городом он отстраивал себе трехэтажный особняк…

В положенное время гроб вынесли на улицу, поставили возле подъезда, а минут через десять сразу засунули в катафалк и повезли на кладбище. Нести его на руках практически было некому. Похоронили Макса на том же кладбище, что и Тихона, но только в самом его конце, у грязной дороги. Крест был деревянный, а потолок над гробом не поставили. Все как положено.

 

42

 

Поминки справляли дома у Макса. Пил я совсем немного и задерживаться не стал. Ушел сразу, как только можно стало встать из-за стола. Даже не стал расспрашивать Токаря, как все произошло. Мне это было неинтересно, а дома нужно было сделать одно очень важное дело…

Дверь я открыл своим ключом и никого не застал. Мать еще не пришла с работы, а бабка, наверно, сидела у соседки.

Я разделся, прошел к себе в комнату. Поставил на голый табурет пишущую машинку, снял с нее черный футляр… Потом пошел в кладовую и отыскал там среди всякого хлама тяжелый молоток на длинной ручке. Вернувшись в комнату, я размахнулся, что было силы, и ударил этим молотком по клавишам машинки, потом еще раз, еще и еще… В разные стороны полетели кусочки пластмассы, пружинки, шрифт, какие-то винтики, словом, все то дерьмо, из чего пишущая машинка и состоит.

Я остервенело колошматил до тех пор, пока от нее ничего не осталось – весь пол был усыпан обломками. На самом краю табуретки стоял изуродованный каркас моей пишущей машинки. Я долбанул еще раз, и она упала на пол…

Потом я взял папку с рукописью и пошел в ванную комнату. Высыпав в ванну все листы, я поджег их и, по мере сгорания, переворачивал. На кухне я открыл форточку, чтобы выходил дым, и принес из комнаты все свои папки, тетради, первые варианты «Железного века» и тоже стал бросать их в огонь…

Горела бумага красиво – синее пламя смешивалось с голубым, переходило в ярко-оранжевое, бледнело, а затем снова вспыхивало строгим синим цветом. Горела не просто бумага, сгорали мечты: джипы, яхты, персональный компьютер, квартира, презентации, шикарные заграничные отели, баснословные гонорары. Сгорало все…

Все-таки, при всем моем уважении к классику, булгаковский Воланд был не прав, утверждая, что рукописи не горят. Горят, еще как горят. Дотла… И я видел это собственными глазами.

Потом я включил горячую воду и смыл весь пепел в канализацию. После этого я пошел в свою комнату и лег спать прямо в спортивном костюме.

 

43

 

Невероятно, но в этот же день я увидел еще одного старого друга. На этот раз – живого.

Не успел я заснуть, как раздались негромкие удары в дверь. Я открыл и увидел Олега.

– Проходи,– сказал я.

Он вошел, и мы обнялись. Все-таки не виделись много лет.

– Давно пришел? – спросил я.

– Две недели назад, по УДО. Хотя мне и так оставалось немного.

Мы пошли на кухню, и я поставил чайник. В комнате на полу все валялась разбитая пишущая машинка и вести туда Олега мне не хотелось.

– Дымом пахнет,– сказал он.– Что-то горело?

– Да. Мать что-то варила и сожгла…

– Как она?

– Нормально.

– А бабка? Жива?

– Жива. У соседки сидит. Мать с работы еще не пришла.

– Не женился?

– Нет пока.

Олег сел за стол, я сел напротив и стал его разглядывать. Он разглядывал меня.

– Ты, Альберт, нисколько не изменился,– сказал он наконец.– Все так же молодо выглядишь.

– Да, я вечно молодой… Да и ты не постарел. И тоже мало изменился.

Действительно, Олег мало изменился. То же спокойное выражение, та же уверенность в себе, все те же умные, проницательные глаза, та же модная стрижка… Он никогда не любил коротко стричься, и не любил спортивные костюмы. И сейчас он был в темном пиджаке, белой рубашке и при галстуке. Глядя на его солидный прикол, трудно было представить, что еще две недели назад он был обыкновенным зэком. Свой серый плащ он оставил в прихожей.

Словно угадав мои мысли, Олег улыбнулся и сказал:

– И жизнь в нашем городе нисколько не изменилась. Кругом все те же босяки, все те же лицемерные понятия… Я вроде никуда и не отлучался. Вокруг наглые рожи, кожаные куртки, спортивные костюмы… Да и ты, Альберт, смотрю, опять в новом костюме.

– Это не новый костюм,– ответил я.– Это все тот же. И «аляска» у меня все та же. В прихожей висит.

Прибедняться я и не думал, просто сказал так, как есть.

Олег помолчал, а его взгляд выражал удивление. Наверное, он подумал: «Вот идиот, не мог за семь лет заработать себе на новый костюм».

– Утром я приехал из Москвы,– сообщил он. Надо ведь, и я тоже только что из столицы.– Там совсем другая жизнь, от нашей, н-ой, здорово отличается. Пацаны так же ездят и на джипах, и на «шестисотых», есть машины и покруче, но одеться, например, стараются культурно – пиджак, галстук. Никто не стремится подчеркнуть, что вот, дескать, я такой крутой, бандюга, и смотрите все на мою цепь. Наоборот, стараются походить на респектабельных коммерсантов и бизнесменов. Мне там даже понравилось. Слово «коммерсант» не считается там оскорбительным, как у нас… А ты с кем, Альберт, живешь? Как и Макс, с «северо-западскими»?

– Нет, я сам по себе. Ни с кем не живу, и никто мне не нужен. Да и я в чужом коллективе вряд ли кому спонадобился. Макс, вон, искал красивую жизнь не там, где нужно. Завидовал, а что нашел? Могилу! Сегодня его и похоронили.

– Знаю,– сказал Олег.– Слышал. Но на похороны прийти никак не мог – была очень важная встреча.

– У тебя-то все как, нормально?

– Нормально,– усмехнулся Олег.– Никого из старых единомышленников не осталось. Кто на кладбище, кто сидит, один в Москве миллиардами ворочает, другой – депутат, в правительстве… У них теперь своя жизнь, у меня своя. Я совсем один. Сейчас у меня ничего нет, я нищий, но…– Олег замолчал и несколько минут очень пристально разглядывал меня, так и пронзил насквозь, затем скользнул по спортивному костюму,– он словно размышлял, говорить мне что-то или нет. Наконец решился: – Но, Альберт, есть большие планы. Чтобы воплотить их, завтра нужно будет сделать одно дело. Мне нужен напарник. За этим-то я к тебе и зашел…

И тут я понял, что он врет. Он зашел ко мне просто повидаться, а мысль взять меня в напарники возникла у него, скорее всего, несколько секунд назад. Может, даже в тот момент, когда его взгляд скользил по моему старинному спортивному костюму. А может быть, все дело было в магните?..

– Дело, Альберт, серьезное, «мокрое». Если сомневаешься, сразу откажись, я не обижусь. Но и деньги серьезные. Полтора миллиона. Долларов. Хватит и на новую «аляску», и на новый спортивный костюм.

– Долларов? – удивился я.– Полтора миллиона? За обыкновенную «мокруху»? С какого это дня человеческая жизнь так подскочила в цене?

– Ты что, держишь меня за дворового киллера? – улыбнулся Олег.

– Я ни за кого тебя не держу,– ответил я.– Я просто спросил, потому что впервые слышу, чтобы за обыкновенную «мокруху» столько давали.

– Это, Альберт, не обыкновенная «мокруха» и это не заказное убийство, за которое платят три-четыре тысячи «баксов». И нам не заплатят, это – моя доля, отрабатывал ее почти семь лет.

Пока я ничего не понимал.

Олег продолжал:

– Моей доли меня никто не собирается лишать. Деньги осталось взять, но возникло небольшое препятствие. Мешает один человек, и его-то нужно убрать. Вникаешь?

– Не очень,– сказал я.

– В общем, если не вдаваться в подробности, дело обстоит так. Один человек, который у меня в большом долгу, сейчас занимает в нашем н-ом правительстве высокий пост, от него все и исходит. На днях принимают бюджет. Кроме всего прочего, сумма в три миллиона долларов будет выделена в поддержку малого бизнеса. Есть человек, директор одной далекой от процветания фирмы, на чей счет эти деньги и должны перечислиться. Он, получив их, сразу обналичит, отдаст нам половину и исчезнет. Куда – нас не касается совершенно. Все было бы хорошо, но другой человек в правительстве, зам. председателя по бюджету, вдруг выступает против того, чтобы дать все деньги какой-то зачуханной, не известной никому фирме. Он объявляет объявить конкурс и распределить деньги между фирмами, которые предоставят наиболее интересные бизнес-проекты. По идее он прав, но, кроме того, это никого больше не интересует – поимеем не мы одни. Деньги в масштабе нашей республики незначительные, но и немалые для таких босяков, как мы. Этого-то зама и нужно убрать.

Можно, конечно, за пару тысяч послать каких-нибудь молодых пацанят, но, я думаю, серьезное дело никому не следует доверять. Мы сделаем все сами, и примитивным способом, потому что, если застрелить – это будет явное заказное убийство. Гораздо проще его зарезать или лучше всего проломить башку. Фунтами или молотками – неважно, главное, чтобы он не выжил… К тому же у этого человека нездоровые наклонности, ну, в сексуальном плане, и это нам на руку. Могут решить, что это кто-то из его старых голубых дружков постарался. В правительстве этот педик тоже мешает многим, и в поисках убийцы особого усердия не должно быть… По крайней мере, мне так сказали… Ну, что Альберт, ты со мной?

– Да,– сказал я.– Мне давно нужна новая «аляска».

– Где живет, как выглядит – мне все известно. Нужно будет лишь пойти и сделать это. Именно завтра. Его адрес – Гагарина, 40, квартира 8,– дом, где проживают «слуги» народа. В каждом подъезде охранник, и туда лучше не соваться. В шесть утра он выходит прогуливать своего спаниеля, идет с ним в лесопарк, позади дома. Гуляет он около часа, и только к половине восьмого к подъезду подъезжает служебная «Волга» с водителем-охранником. Тот ждет его, не выходя из машины. В лесопарке он не просто уязвим, он – беззащитен, и там мы его сделаем. Сразу за домом начинается тропа здоровья, и по ней-то он будет идти. Шагов через сорок слева от тропы стоит пустая трансформаторная будка. В ней я тебя и буду завтра ждать. В пять утра. Успеешь?

– Успею.

– Одень что-нибудь легкое, спортивный костюм и «аляска» подойдут, на ноги тоже что-нибудь легкое. Перчатки возьми. И не забудь молоток… Если что не ясно, спроси. Есть вопросы?

Вопросов у меня не было, и Олег сразу же ушел. Даже чай не стал пить.

 

44

 

Я не стал ждать, когда наступит утро. Добраться в такую рань до центра на общественном транспорте было бы просто нереально, а воспользоваться услугами «частника» мне не хотелось. К тому же денег у меня совсем не осталось – те жалкие несколько тысяч, что сохранились в кармане «аляски» от поездки в Москву, все до последней копейки отдал отцу Макса. Хотя знал наверняка: все до копейки он пропьет.

В одиннадцать часов вечера я натянул свою «аляску», положил в карман тонкие хлопчатобумажные перчатки, засунул за пазуху молоток, которым несколько часов назад разбил пишущую машинку, и решительно вышел из дома. На ногах у меня были старенькие кеды, сильно разношенные, и из-за этого я их надел на толстые шерстяные носки – вонючие и колючие. Терпеть не могу шерстяные носки. Свои ботинки обувать не стал потому, что в лесу местами еще лежал снег, и дырявые подошвы могли оставить на нем четкие отпечатки. Подошва у кед была гладкой, как поверхность резинового мячика, никакого намека на протектор.

На троллейбусе, где денег за проезд у меня не стали спрашивать, я доехал до центра и вышел, не доезжая четыре остановки до улицы Гагарина. Дом № 40 был хорошо знаком мне тем, что прямо позади него, как раз там, где начиналась тропа здоровья, несколько лет назад застрелили «юго-западского» авторитета Белика, и сейчас на месте убийства стоит небольшая мраморная плита.

Не торопясь, я прошагал эти четыре остановки и дошел до дома № 40. Потом завернул за него, чуть не упал, споткнувшись о плиту из мрамора, и по тропе здоровья, которую не освещал ни один фонарь, прошел до трансформаторной будки – она стояла метрах в трех от тропы. Я взялся за железную холодную ручку и спокойненько открыл дверь. Войдя в будку, закрыл ее за собой. Я чувствовал какой-то подъем, прилив сил, и меня совсем не пугала перспектива провести в этом темном, очень холодном помещении несколько часов.

Я присел напротив двери на корточки, натянул на руки перчатки, закрыл глаза и скоро уснул. Мне снился однообразный сон, будто я методично заколачиваю гвозди на крышках гробов… В какой-то момент я проснулся и мне захотелось убежать отсюда. Встать и уйти, наплевать на этого зама по бюджету и на всю ту кучу денег, что я должен получить после его смерти… Хоть он и педик, и все такое, но все равно кому-то этот человек дорог, и этим людям я должен принести горе и слезы. Я, именно я… Еще не убив человека, я уже чувствовал что-то вроде покаяния…

«Хорошо, сейчас я уйду,– думал я,– и что ждет меня завтра? Что ждет через год?.. Что? Что? Что? Я снова буду жить в этом дерьме, что жил двадцать шесть лет, и, возможно, такого шанса у меня уже не будет никогда. Мне снова нужно будет купить дешевую пишущую машинку, которую я буду прятать в шифоньер при каждом стуке в дверь; мой гардероб останется прежним, а покупку «Тойоты» придется отложить на неизвестно какой срок; дома я буду есть невкусный суп и смотреть на дохлых тараканов на обеденном столе; я буду писать свои повести и рассказы, заклеивать их в конверты, отсылать, а потом стучать по почтовому ящику, из которого за все эти восемь лет так ничего и не вывалилось… Нет никакой надежды на то, что бесчеловечная редакторская машина снова не будет работать безотказно…»

Хочется мне всего этого? Нет, уж лучше я буду богатым наследником своего голубого дядюшки. Быть писателем мне расхотелось…

Меня разбудил Олег. Я даже не услышал, как он вошел.

– Ты уже здесь, Альберт? – удивился он.

– Да,– ответил я,– со вчерашнего вечера.

Олег ничего больше не встал спрашивать, а я встал и принялся разминать затекшие ноги. Холода я не чувствовал.

Олег молча присел на корточки напротив входа. Походив по будке, я присел рядом с ним. Мы молчали, а дверь трансформаторной будки распахнули настежь, чтобы была видна тропа…

Еще не рассвело, когда на ней появился человек…

 

45

 

С того дня, как я получил от Олега деньги, прошло восемь месяцев. В тот же день Олег уехал, и больше я его не видел. Не видел я и Ненормального Пашку. Крыса мне тоже не встречался, и я не знаю, прибавилось ли у него в записной книжке еще несколько имен или нет. Мне это и неинтересно. Не встречал и Эдика.

А вот мраморные доски на улицах нашего бандитского города все прибавляются – пацаны продолжают резать, стрелять, взрывать друг друга. Четыре месяца назад в ресторане «Центральный» зарезали моих «приятелей» – Степана и Лерыча. Обкурившись, они завалили в зал и стали вести себя вызывающе и очень некультурно – приставали к девушкам, оскорбляли персонал и руками пытались выловить из большого аквариума золотых рыбок. В зале сидели тоже пацаны с понятиями, и они восприняли все это, как личное оскорбление. Они даже разговаривать не стали. Истыкав друзей столовыми ножами, они выбросили их и убежали… Оба мертвы. Руслан продал джип, привез откуда-то черные лакированные гробы и устроил им шикарные похороны. Потом он уехал из нашего города. Его я тоже больше не видел.

Мишка бросил сочинять свои боевики и мечтает стать бандитом…

Дотошный Сова оказался дотошным не только на язык, но и на дело. У него шикарный офис в центре города и большие планы. Да и за это время он сделал немало. Он открыл несколько оптовых магазинов, два бара, «Сексшоп», магазин по продаже аудиовидеоаппаратуры, агентство по перевозке грузов, три бензозаправки, автостоянку. В городе появилось такси, вытеснив «частников». Я являюсь соучредителем, учредителем, а то и просто владельцем всего этого добра. Скоро откроется цех по производству плодово-ягодных вин, но уже и сейчас я могу себе на свой ежемесячный доход купить новенький джип или БМВ.

У меня три машины. Одна из них «Тойота 4 раннер» и купил ее буквально на днях, в Москве. Номера получал здесь, и мне пришлась по душе цифра «202».  Ровно столько историй успел рассказать Швейк за время своих похождений.

Вместо ПКПМ. Он лежит в письменном столе, а когда я выхожу на улицу, засовываю его в кобуру под пиджак. Это необходимость. Один раз на меня уже покушались. Не буду вдаваться в подробности, но, к счастью, все обошлось.

Бывшие молодые Макса теперь мои молодые. Пушечное мясо. Из них никогда не получится настоящего лидера. Перестав быть «северо-западскими», они стали «сиротинскими» – так их зовут. У них четыре новенькие «девятки», и пейджер на каждые две хари. Каждый день в час дня на собственной автостоянке у них «стрелка», где мое присутствие не является обязательным. Токарь у них за старшего, у него двухлетний «мерс». «Четверка» с крупнокалиберным пулеметом стоит в гараже у Критика, а сам он открыл чистенький, оборудованный по последнему слову техники автосервис. При сервисе магазин автозапчастей, и в числе соучредителей есть и моя фамилия. Критик и пить бросил – каждый день как стеклышко.

Около восьми месяцев я не видел мать и бабку, не очень-то и тянет. Пусть живут так, как хотят. А я буду жить так, как хочу.

У нас с Ириной двухкомнатная, роскошно обставленная квартира – я предложил ей жить вместе, и она сразу согласилась. Про деньги и мои богатства она тогда ничего не знала… Она хорошая хозяйка и вкусно готовит. В квартире тепло и не надо включать в сеть хитроумный приборчик, чтобы скручивал киловатты. Еще мне не надо вздрагивать от каждого стука или звонка и прятать в шифоньер пишущую машинку. Я совсем не пишу, а машинки у меня нет уже целых восемь месяцев.

За городом строится трехэтажный особняк с бассейном.

К нам в гости заходят Кузьма Петрович и Света, иногда остаются ночевать. У них тоже любовь. И все-таки меня раздражает его навязчивая мания говорить о литературе. Сам я стараюсь не думать о ней и тем более – не говорить. Я выкинул кусок из своей жизни, его как будто не было. Не было того раннего утра… Я просто спал, а сны мои всегда отличались правдоподобием. Иначе мне придется помнить, что вся моя нынешняя жизнь стоит на чужой крови, пролитой у трансформаторной будки.

Литература и убийство связались в один узел, и я очень полюбил бывать на кладбищах. На днях мы с Ириной получаем загранпаспорта, и первым делом отправимся в юго-восточную Чехию, в местечко Липнице. Мне хочется разыскать могилу Ярослава Гашека. Потом можно будет попутешествовать и по другим странам, посмотреть на могилы других писателей… И отчего-то мне спокойней, что они лежат в земле и не могут предъявить мне счет. Я чувствую, что я предал их, и что я навсегда перешагнул черту, отделяющую их от меня.

Наверное мой отец не любил фотографироваться, раз не сохранилось ни одной его фотографии. На его могиле двухметровая мраморная плита, и изображение на нее переведено с моей собственной фотографии. Говорят, я очень похож на него. На могиле Макса такая же огромная плита. Подобная вместо убого разноцветного заборчика и зеленого памятника украшает могилу поэта Александра Терехина. Где-то недалеко от него похоронен бывший зам. председателя по бюджету нашей республики, но его могила, как и его памятник, меня совсем не интересует.

Наверное, я счастлив. Меня не пугают даже дверные ручки.