Наталья Мелёхина

ПТИЦА БОЖЬЯ

 

Артем стоял у церкви Покрова Богородицы на Козлёне*  и не решался войти внутрь.

Бабушка крестила его еще в детстве, и хотя в храм он ходил редко, однако в Бога Артем все же верил, пусть и не по-книжному, не по-правильному. Он посещал церковь либо в случае неразрешимых вопросов, либо в случае великой радости. Ставил свечи, читал молитвы, для таких, как он, расклеенные на листах А4 прямо у икон, беседовал с Ним как умел, своими словами.

Сегодня в Вербное воскресенье стояла чудесная солнечная погода. Утренняя служба уже закончилась, а до вечерней оставалось еще несколько часов. Артем выбирал для похода в храм такое время, когда будет как можно меньше людей. Он болезненно стеснялся креститься при всех или кланяться, не хотел, чтобы ему делали замечания вездесущие церковные бабушки, если вдруг он по незнанию сделает что-то не так. Вот и сейчас он не решался спросить служителей храма или церковной лавки, к какой иконе следует поставить свечу в его ситуации.

Для таких, как он у входа стоял информационный щит, на котором верующим разъяснялось, кому молиться в случае разных нужд. По бокам от щита ради праздника верующие поставили две огромных, как вёдра, вазы с освященной вербой. Желающие могли взять оттуда по несколько веточек на букет. «О помощи в учении, об успешной сдаче экзаменов, курсовых, дипломов, зачетов - иконе Божией Матери «Прибавление ума», -  в который раз подряд читал Артём. - О помощи в устройстве на работу и о возвращении утерянных вещей - святому мученику Трифону. Об избавлении от пьянства, наркомании, пристрастия к азартным играм и игровым автоматам: иконам Божией Матери «Неупиваемая чаша». О разрешении проблем в браке и примирении мужа и жены: святым мученикам и исповедникам Гурию, Самону и Авиву».

Этот щит напомнил Артёму информационное табло в поликлинике. Там тоже в одной графе была специализация доктора, а в другой — его фамилия, имя и отчество. Например, невролог — Остап Семёнович Кучерюк. Ясно, что с невритами и миозитами — это к нему. Травматолог — Вадим Иванович Иванов. К этому с переломами и вывихами. Гастроэнтеролог — Иван Андреевич Лапушкин. К нему, если язву прихватило. Медиков в районной поликлинике Артем знал неплохо. Двенадцать лет назад он отслужил полгода в Чечне. Ребята из его части участвовали в спецоперациях, прикрывали военные колонны. Там Артем и получил контузию, которая каждую осень и весну давала о себе знать.

Впрочем, Артём считал, что ему несказанно повезло. Он вернулся домой с руками и ногами, а что пара шрамов на лице - подумаешь, какая фигня, некоторые и без всякой Чечни получают такие шрамы где-нибудь в драке или из-за детской шалости. Внешности Артем был, казалось, заурядной, однако люди обычно его запоминали. Высокий, с прямой осанкой, с коротким ёжиком жестких чёрных волос, он двигался как-то по-особому - скупо и точно, держался уверенно и спокойно, вёл себя с незаметным скромным достоинством, и всё это в совокупности выдавало в нем воина. Сам он никогда не философствовал на эту тему, но однажды его кореш с детства, Гошан, тоже служивший, хоть и не воевавший, объяснил ему эту разницу за рюмкой водки:

- Говорят, что солдатами не рождаются, солдатами становятся — что ж, истинно так. Однако не все солдаты — воины и наоборот. Ты не солдат, ты — воин! С рождения! Солдат следует приказу, стремиться выжить, у воина главный командир — это внутреннее понятие о чести и долге, а к чему он стремится, так то и вовсе одному Богу известно.

Артём только отмахивался от Гошана и напоминал, что семья его — сплошь колхозники, что родом он из  деревни, а там все служат, и пофигу всем, солдат ты или воин, тракторист или дояр. Получил повестку — шагай в военкомат!

Артем не задавался сложными вопросами, ему и  самых простых, самых земных с лихвой хватало. Казалось, что он просто жил день за днем и год за годом ровно так, как живут и все остальные, как в песне у Юрия Шевчука: «Он просто пил, ел, спал, тянулись серые дни/Тянулись серые дни, они и только они»*.

После армии в деревне работы для него не нашлось — бывает!  Он переехал в город, снял жилье, устроился в мебельную фирму учеником мастера — тоже бывает! Заочно окончил вуз и постепенно добрался до должности заместителя коммерческого директора — пусть реже, но и такое иногда случается с обычными деревенскими парнями. Женился на Кате, однокурснице с экономфака. Опять же — не редкость такие браки. Не сложилось. Развелся. Хорошо, что детей не успели завести. Долго и со скандалами делили совместно нажитую квартиру. Что ж, несчастливые  супружеские союзы, разбившиеся о быт, это уж и вовсе встречается где угодно и с кем угодно. 

Получается, «просто жизнь» привела его к дверям храма Пресвятой Богородицы. Вернее, любовь привела — Ленкина любовь.  «Смешная девчонка. Такая юная!» - даже сейчас, вспомнив Ленку, Артём невольно улыбнулся. Но ее возраст был для Артема, скорее, минусом, чем плюсом. Ему за тридцатник, а она — третьекурсница-заочница филфака! Другой порадовался бы, что способен еще понравиться юной барышне, но только не Артем.

В фирму Леночку взяли офис-менеджером: чай-кофе подавать, уют наводить, за документами следить. А сошлись они с Артемом на почве книжек и... голубей. С книжками всё было ясно и понятно. Пытаясь справиться с непомерными филфаковскими нагрузками, Ленка читала в любую свободную минуту. Артем сначала просто смотрел на имена и названия на обложках, потом — осторожно начал задавать вопросы о героях, сюжетах, авторах. Он любил читать, но немного стеснялся этого, немодно это как-то нынче, несовременно. Артем, к тому же, считал, что  ему не хватает общего образования, того  лоску, который не приобретешь, окончив сельскую школу и кое-как отучившись заочно на экономическом. Лена ни разу не подняла его на смех, какими бы странными ни казались ей вопросы Артёма, и отвечала охотно, умно, по-филфаковски иронично. Он и сам не заметил, как они перешли на «ты» в нерабочей обстановке. В офисе Лена по-прежнему уважительно величала начальника Артемом Викторовичем. Вскоре они стали вместе обедать, встречаться по выходным ради похода в кино, театр, на выставку или долго гуляли по набережной с неспешной приятной беседой. И эти перемены в отношениях, начавшиеся с разговоров о книгах, Артема ничуть не  удивляли: бывает!

А вот с голубями Артём ничего не понимал: Лена почему-то боялась их панически, а они почему-то прямо-таки преследовали ее! Если  птицы садились на оконный карниз (а стол Леночки в офисе стоял как раз у окна), девушка немедленно начинала стучать по стеклу и смешно кричать: «Кыш! Кыш! Вон отсюда, крысы вы с крылышками!» Голуби, как назло, именно Леночкин оконный отвес выбирали местом для отдыха. Они не обращали на ее «кыш-кыш» внимания, чистили там пёрышки и ласково курлыкали друг с другом.

- За что ты их так не любишь? - не выдержал как-то Артём, наблюдая это противостояние. - Голубь — птица мира. Святой дух тоже в виде голубя представляют.

- Может быть, Артём Викторович, но вы на них только посмотрите: противные, грязные, болезни всякие разносят и меня преследуют!

- Выдумываешь ты, Леночка, много. Ей-богу, фантазёрка, - рассмеялся он.

- Ну, видите же: я их гоню, а они меня даже не слушают!

- Так они уличные птицы, Лена. Если б они всегда улетали, когда их гонят, так они бы в городе и не выжили.

- Вовсе нет. Они со мной воюют. Вот скоро сами убедитесь.

И Артем убедился. Началось с того, что он предложил Леночке устроить за окном цветник: повесить туда ящички для цветов. Может, голуби не захотят сидеть на политой земле среди растений? Идея понравилась не только Леночке, но и всем остальным коллегам женского пола. Артем  купил всё необходимое в магазине «Сад-Огород», остался после работы и соорудил заоконную клумбу. Леночка высадила в нее разноцветные виолы и поставила между цветочками декоративные украшения — светильники-стрекозы. Днем они заряжались от солнечной энергии, а вечером мягко и загадочно светились.

Голубям стрекозы почему-то особенно не понравились. Они пикировали на хрупкие фигурки из пластика, как тяжёлые бомбардировщики, и клевали их,  быстро отбив светильникам крылья. На цветы птицы внаглую приземлялись. Апофеозом стал момент, когда взлохмаченный старый голубь-жирдяй показательно казнил хрупкую виолку: он выдернул ее из земли, скинул  вниз, а затем, свесив голову, пристально наблюдал, как кружился синим вертолётиком цветок в воздухе до самого асфальта.

-Нет, ну теперь понимаете, Артём Викторович? Ненавидят они меня. И преследуют, - спокойно констатировала Леночка. - А дома они на мои окна еще и гадят постоянно. Чуть не каждый день мыть приходится.

-Глупости, - попытался успокоить ее Артем. - Просто пытаются отвоевать ареал обитания, метят территорию. Нравится им этот карниз почему-то, а мы его своими цветами заняли.

Мало истории с виолами, так случилась еще и история с кофе. Леночка праздновала день рождения 17 октября. С утра Артем купил ей букет цветов и стакан кофе с огромным пирожным. Он представлял, как вручит ей этот подарок со словами: «С днем варенья! Сладкого начала дня!» Он благополучно донес презент почти до самого здания, где работал, как вдруг резко из-под ног взлетел невесть откуда взявшийся там голубь. Артем споткнулся, упал, к счастью, успев спасти цветы и пирожное, но у бумажного стаканчика с капучино выжить в этом падении не было ни единого шанса. «Так не бывает!» - только и успел подумать Артем. Рассказывать об этом случае он Леночке не стал, чтоб не умножать ее страхи, но больше не удивлялся, если во время прогулки при виде стаи голубей, Лена тут же брала его под руку. «При тебе не посмеют», - полушутя-полувсерьез объясняла она.

Несмотря на книги, на голубей и на Леночкину красоту (блондинка,  носик курносый, стройная, кожа такая гладкая, будто светится изнутри, девочка-солнышко!), Артем головы не терял, и обо всем рассуждал здраво. Для мимолетной интрижки Леночка не годилась. Зачем ее обижать и людей смешить этой банальщиной  - заместитель директора и офис-менеджер сбежались-разбежались. И так люди шепчутся уже об их совместных трапезах, войне с голубями и встречах по воскресеньям. Серьезные отношения? Нет, не с такой малявкой. Да и обжёгся Артем на прошлом браке. Сильно обжёгся. Снова лезть в то же пламя не хотелось. И ей зачем жизнь губить? Он и сам не лучшая партия для неопытной девушки. Но в их отношениях неумолимо приближался тот момент, когда все же придется сделать либо признание, либо «непризнание» в любви. Перед этим выбором впервые в жизни Артем оробел. Нет, он понимал, разумеется, что влюбился, и ценил естественную легкость их нежной дружбы: с ее стороны не было натужного кокетства или холодного дамского расчёта, а он не пытался предстать перед ней мачо-завоевателем. Они оставались самими собой, не старались нарочито понравиться друг другу, потому что в этом не было необходимости.

«И все же она и лучше меня найдет. Ровесника. Чтоб без контузии. Чтоб не смотреть ей, как меня плющит каждую весну и осень. Чтоб не увидеть ей меня после запоя, похмельного и страшного. Найдет себе молодого парня без истории с прошлым разводом. И мне лучше женщину своего возраста поискать. Что у нас общего, в конце концов? Она — птаха неопытная, птица Божья, беззаботная и жизни не знающая. У нее главные враги — всё еще голуби. Господи, как ребенок она пока еще! Зачем ей я со всеми моими заморочками?» - уговаривал он себя, стоя у информационного щита возле храма. Артем, видимо, так долго пялился в список святых, воплощая собой образ барана перед церковными воротами, что из здания воскресной школы неподалеку к нему вышла пожилая женщина-учительница:

- Что-то случилось, молодой человек? Может, что-то подсказать?

- Да, - смутился Артем. - Я бы хотел, чтобы одна очень хорошая девушка нашла себе достойную партию в замужестве.

- Так вот же! Тут все написано! - женщина подвинула вазу с вербами, и оказалось, что в самом низу ветви вербы закрывали надпись: «Об удачном замужестве - Пресвятой Богородице». 

- Правда, обычно в таких случаях о замужестве сами девушки молятся или их родители, - с улыбкой добавила учительница. - Или святому Николаю Угоднику можно свечу поставить — к нему с любой просьбой люди приходят.

Артём поблагодарил, вошел в храм и поставил свечи, как было сказано. Кроме него, внутри прихожан не оказалось, только бабушка следила за порядком, чистила лампадки да убирала сгоревшие свечи. Артём присел на скамью у входа: «Господи, я всю жизнь такой дурак. Не знаю, как хватает у Тебя терпения на меня. Вот и опять сам не знаю, как поступить. Пусть будет по воле Твоей. Ты же знаешь: я ведь и выпью лишнего, бывает, и болею страшно весной да осенью. И староват я для нее. Да, я понимаю, Господи, другой бы сразу ее к рукам прибрал, но я помню, как мы с Катей скандалили... Не хочу снова. Я и с Катей сам виноват, и с Леной. Наверное, давно пора было всё это прекратить, не морочить девчонке голову».  Затем он доверчиво рассказал о своей беде Николаю Угоднику и послушно, как учила женщина из воскресной школы, попросил Пресвятую Богородицу: «Пошли ей, Матушка Богородица, хорошего жениха».

Выйдя из храма, Артем достал телефон, чтобы включить на нем звук, и увидел не отвеченный вызов от Леночки. Набрал ее.

- Привет, Артем Викторович! - раздался ее веселый девичий голос. - Я на Соборной горке*  гуляю. Не хочешь со мной? Погода такая чудесная. Летняя совсем. Приходи! Я на велике: погоняем по очереди.

- Иду, - пообещал он.

«Вот и отлично, - подумал. - Хватит девчонку за нос водить. Сегодня и объясню ей, что наша дружба — лишь дружба».

Но набережной так закрутило в каруселях приятных разговоров, в гонках на велике по очереди, что Артем всё откладывал и откладывал своё «непризнание в любви». Когда они стояли у памятника Батюшкову, три раза, отмечая время, ударил колокол на звоннице.

- Как атмосферно, - заметила Лена. - Слушай, а я сегодня «Вконтактике» такой классный стих прочитала! Зацени. Прямо грешно его здесь и сейчас не прочитать. Как раз для Вербного воскресенья и как раз для этого места.

И со смартфона продекламировала:

Мой Бог, со мною надо строже.

Ничто другое не поможет.

Другому я не буду рад.

Я пред Тобой в трусах и майке,

Давай, закручивай мне гайки –

Не наугад, а все подряд!

Я на Тебя смотрю в окошко,

И вижу, ты устал немножко,

Любить таких, как я паскуд.

Как с этим жить, не знаю точно.

Признаюсь, я не верю в то, что

Твои страдания спасут.

Давай, пока душа на месте

И не спешит сквозь перекрестье

Запястий, что сжимает жгут,

С любовью, с яростною силой,

Пусть плеть Твоя, как губы милой,

С лихвой моих напьётся губ* .

Артем машинально похвалил стихотворение, но мыслями был далеко от этих строк. Он слышал их, конечно,  ушами, но, по сути, умом и сердцем не расслышал ни слова, потому что впереди его ждало тяжелое объяснение.

Из ближайшего кафе на всю Кремлевскую площадь разносился пьянящий сладкий запах выпечки, и Артем побрел на него, оставив Лену у памятника. Под предлогом «пойду что-нибудь нам возьму перекусить», на самом деле он взял паузу для размышлений. Из кафе он принес  для Леночки бумажный стакан с капучино и горячий багет, а себе — горький и крепкий американо. Присели отдохнуть на свежем воздухе на скамейке.

- Я должен сказать тебе кое-что важное, Лена, - сделал первый шаг Артем.

- Говори, - согласно кивнула она.

И тут на запястье Артема сел голубь, почти целиком белого цвета, только с небольшими сизыми крапинами на крыльях. И хотя у Артема при себе не было ни крошки еды, нахальная птица и не думала улетать. Он явственно почувствовал ее цепкие коготки на своей коже, а круглые птичьи глаза сурово всматривались в его лицо.     

- Ну надо же! Вот этот точно, как Святой Дух на иконах. Суровый птах! - воскликнула Леночка, и вдруг отломила кусок багета, протянув птице крошки на ладони. Голубь осторожно начал угощаться.  - Попробую хлебом откупиться. Так что вы хотели мне сказать, Артем Викторович? - поддразнивая, имитируя тон подчиненной в беседе с начальником, спросила она.

-Я давно хотел вам сказать, Елена Леонидовна, что с вашей голубиной фобией пора завязывать, - подыграл Артем и хотел как-нибудь еще пошутить, но вместо этого неожиданно для себя выпалил. - Лена, я люблю тебя, выходи за меня замуж!

- А я уж думала, ты никогда не решишься. Ты ведь воин. Редкий вид – рыцарь настоящий. Они вечно думают, что Прекрасной Дамы они не достойны, - улыбнулась она и поцеловала Артема в щёку.

Голубь в этот момент взмыл в небо. Артем обнял Лену, и они молча смотрели, как птица летит  - живая точка на голубом фоне в золотом окладе солнца уменьшалась, пока не растворилась в небе где-то за куполами Софийского собора.

Примечания

*Храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы в Козлёнской слободе (ныне на улице Козленской) находится в Вологде. Это одна из старейших святынь города, первые сведения о ней относятся к 1612 году.

*Цитата из песни группы ДДТ «Любовь».

*Соборная горка - возвышенный участок правого берега реки Вологда около Софийского собора. Излюбленное место для прогулок вологжан.

*Автор стихотворения – поэт Игорь Лазунин (Санкт-Петербург). Текст процитирован с разрешения автора.

НЕУРОКИ ФИЗКУЛЬТУРЫ

Инга, инструктор по йоге, объявила:

-  Вирабхадрасана - поза воина вторая[1]. Плавно направь взгляд направо вдоль руки.

В йоге важно не только правильно дышать и двигаться, но и точно направлять взгляд, однако Полина посмотрела не направо, а по привычке, чтоб проверить себя, на левую руку – туда, где на запястье есть шрам в виде полумесяца - это она разбила чашку в три года и глубоко порезалась. Чуть ниже – ещё два шрама, они навсегда остались на коже после драки с Голубевым в девятом классе.  «Забавная штука - йога: ты можешь посмотреть на шрамы на запястье, а увидеть своё прошлое», - подумалось Полине. Инга истолковала её взгляд по-своему:

- Что такое? Затекла рука?

- Нет, просто отвлеклась, - заверила Полина и некстати вспомнила одноклассницу Ульяну.

Когда Полина пошла в первый класс, она не умела различать право и лево, потому что в отличие от сверстников,  не ходила в детский сад. Ну не было садика в их умирающем селе! В школу ребятишек со всех окрестных деревень возили в райцентр на автобусе. Полина, впервые в жизни оказавшись в спортзале в шесть лет, в принципе не знала, что такое «физкультура». Отжимания, приседания и прочие рывки руками она в первый раз выполняла сразу же на уроке. Надо ли говорить, что получалось смешно, неуклюже и коряво?

О, как орал физрук! О, как смеялись над ней остальные дети! Наверное, в наши дни в такой ситуации ребёнок сразу побежал бы плакаться к маме и папе, но дело происходило на закате Советского Союза, и жаловаться хоть на что-то, происходящее в школе, было не принято. Терпи и молчи – так предписывало правило из негласного кодекса чести. Полина терпела и молчала.

Учитель физкультуры - молодой мужчина, работал у них в сельской школе всего один год, а затем переехал в Вологду. Сейчас, будучи взрослой, Полина понимала, что тот год дался ему не просто. Физрук был очень молод и полон амбиций. Наверняка ему хотелось тренировать будущих чемпионов в областной СДЮСШОР, а не нянчить шестилеток из деревни, которые не знали простейших команд. Выдрессировать Полину, чтоб та не путала «лево» и «право» у физрука не получалось. «Дур-р-ра!» - кричал он в отместку под хохот одноклассников.

В отличие от физрука, Ульяна педагогический институт не заканчивала. Она была всего лишь маленькой деревенской девочкой, но зато с хорошим воображением и завидной смекалкой. Как-то раз, найдя Полину в школьном туалете, куда та спряталась, чтоб прогулять ненавистную физкультуру, Ульяна поймала её за руку и сказала:  «Не прогуливай! Хуже будет. Двойку поставит. Всё очень просто: видишь, у тебя шрам на запястье полумесяцем? Это и есть «лево».

Затем Ульяна несколько раз попросила Полину покружиться, и время от времени спрашивала, где лево, а где право, и поскольку Полина точно знала, с которой стороны «пришпилена» к её неуклюжему туловищу тощая рука со шрамом, она без ошибок справлялась с задачей, и с тех пор не путала «право» и «лево». Правда, спустя годы, оказалось, что у этой, безусловно, эффективной Ульянкиной методики  есть побочный эффект: проверяя себя – лево или право? - Полина и по сей день иногда смотрела на шрам-полумесяц. Эх, Ульянка! Вот уж кто был прирождённой спортсменкой! Ловкая и сильная подружка на физкультуре получала одни лишь пятёрки.

…Голос Инги вернул Полину из воспоминаний в реальность:

- А теперь – адхо мукха шванасана, «собака мордой вниз»[2]! Полина, втягивай лопатки, втягивай! – и для убедительности Инга даже похлопала свою ученицу по спине.

За «собачкой» последовали асаны для выработки правильной осанки. Инга тем временем рассказывала:

- Сколько сутулых людей, Полиночка, приходит сейчас на занятия. Кто за компьютером сидит, не разгибаясь, кто из-за высокого роста сутулится. А девочки-подростки? Стесняются, что грудь растёт, и ходят вот так!

Инга-красавица, бывшая гимнастка, прямая и стройная, с копной вьющихся золотых волос, согнулась в спине дугой, и вдруг превратилась в клюшку-старушку, изобразив заодно шаркающую пенсионерскую походку. Полина рассмеялась:

- Ты артистка, Инга!

- Вот здесь живёт душа, - Инга показала на середину груди. – Душа должна быть свободной. И вообще бюст – гордость женщины! Мы несём свою красоту миру! Красоту души через красоту тела!

Урок подходил к финалу, начались восстановительные позы, они выполнялись в основном лёжа, и любители йоги метко с юморком окрестили их «полежасаны». Полина знала, что в них нужно расслабиться, отпустить мысли вон из головы, как выпускают на волю птиц из клетки, но назойливые думы-птахи сегодня вовсе не собирались покидать хозяйку. Они закружили Полину в новом водовороте воспоминаний.

…. Через год в  районную школу пришёл другой учитель физкультуры. Он никогда не кричал на Полину, не смеялся над её худобой и неуклюжестью сам и не позволял другим, хотя поводов по-прежнему было предостаточно. Полина была из тех, кто, прыгая в высоту, запинается за планку, застревает на козле, падает с бревна, кто никогда не сможет освоить коньковый бег на лыжах и пробежать стометровку с приличным результатом.

Новый учитель старался изо всех сил привить Полине любовь к физкультуре, но он безнадёжно опоздал. Навсегда у неё в ушах застрял этот раскатистый крик хорошо поставленным командным голосом: «Дур-р-рааа!» Многократно усиленный эхом спортзала он сопровождал Полину всю жизнь.

Считается, что уроки физкультуры закаляют тело и характер, но Полину закалил протест против этих уроков, против самой телесности бытия. Она научилась игнорировать телесную сторону жизни. В отличие от других девчонок, Полина равнодушно относилась к своему отражению в зеркале,  её не интересовали ни причёски, ни наряды, ни косметика. Не было у неё и любимых блюд или сладостей. Остались только непреложные правила опрятности да самая простая забота о здоровье.   Полина следила за чистотой волос, ногтей, лица,  одежды, каждое утро делала зарядку – и на этом всё. Вот так не по-женски, а по-спартански она жила. Спортсменка-Ульяна к тому времени увлеклась каратэ, и всё зазывала подружку вместе ходить на секцию, но Полина испытывала панику в любом спортзале. Тогда Ульяна начала делиться с ней приёмами самообороны дома, как делятся с другом хлебом насущным. «На всякий случай. Жизнь – штука трудная, - убеждала Ульянка и подбадривала. – Это ведь не уроки физкультуры, а я не физрук, смелей! Мы ж не в спортзале!»

Хуже всего Полине пришлось в подростковом возрасте. Когда у девочек в её классе начала обозначаться грудь под кофточками и свитерами, под блузками и рубашками, мальчишки ввели противную игру. Они проводили карандашом или ручкой по спине девочки, и если там обнаруживалась тесёмка бюстгальтера, кричали: «Сиськи есть - ума не надо!» А если нет: «Титек нет - капусту ешь!» И смеялись. Однажды Полина не выдержала. На перемене одноклассник Голубев провёл ручкой по её спине и радостно заорал: «Титек нет, капусту ешь!» Полина с размаху ударила обидчика по лицу.

- Ты что, баба, на мужчину руку подняла?! – ошалело взревел Голубев и пнул её в ответ под зад так, что худышка-Полина аж подпрыгнула на месте. Что дальше было, Полина помнила смутно. Она накинулась на Голубева с кулаками, молча и страшно, без всяких девичьих визгов и криков, она молотила его, как только могла, изо  всех сил, и неожиданно её тело послушно вспомнило все приёмы самообороны, что показала ей Ульяна. Дерущихся окружили парни, они орали, как толпа орков, подбадривая Голубева:

- Бей бабу! Баба посмела руку на мужика поднять!

Девчонки, включая Ульяну, пытались прийти на выручку, но парни их безжалостно оттеснили. Кто-то сбегал за учителями, и Голубева с Полиной растащили. Их по очереди отвели к директору – Павлу Аркадьевичу – для беседы. О чём он говорил с Голубевым, Полина не знала, но её директор отчитал знатно:

- Стыдно, Полина. Девочка не должна драться. Мальчики ведут себя порой невоспитанно, но это лишь потому, что ты им нравишься. Они так внимание к себе привлекают.

Полина молчала. «Я им нравлюсь? Нет! Им нравится меня бить. Им нравится меня унижать», - упрямо думала она про себя, вслух, конечно, не возражая. После школы она ещё долго воспринимала всех парней и молодых мужчин именно так – стадо орков, уверенных, что они высшая каста, кричащих «дуррр-аа!» или «бей бабу!»

... – Полиночка, ты сегодня какая-то рассеянная, - посетовала Инга, вновь возвращая ученицу из пучин памяти в класс йоги. – Сейчас у нас шавасана[3]. Ты уж постарайся в ней расслабиться, как следует.

Каждый урок йоги – это маленькая жизнь, которая непременно закончится «позой мертвеца». Самая сложная из всех асан, а ведь, казалось бы, что тут трудного? Лежи, наслаждаясь покоем, избавься от лишнего, ненужного, наносного, но люди годами практикуют йогу, и вот уже легко выполняют стойки на голове, на руках и плечах, а идеально сделать шавасану редко у кого получается, даже спустя десятилетия практики. «Это потому, что правильно умереть еще сложнее, чем правильно жить», - размышляла Полина, пока Инга помогала ей правильно улечься на коврике. Отрешиться от суетного даже в «мертвецком» покое вновь не получилось.

… Ульяна покончила с собой спустя пару-тройку лет после школьного выпускного. Дороги подружек после него разошлись.  Ульяна пошла на работу в колхоз, поля и фермы которого начинались сразу за райцентром, а Полина поступила в университет. В последний раз они виделись в августе того года, когда им обеим исполнилось по девятнадцать лет. Ульяна из посёлка-райцентра, где она жила, приехала в деревню Полины, узнав, что подружка гостит у родителей на каникулах. Пятнадцать километров гналась на мотоцикле, чтоб проведать одноклассницу! Ульяна отлично ладила с техникой, даже трактор умела водить.

Девчонки поболтали о том, о сём, Ульяна поделилась, что безответно влюбленно в одного парня, но в кого, имени не назвала. В те далёкие и циничные 90-е годы среди деревенской молодёжи о любви говорить не принято было. Вот похабные анекдоты травить – это пожалуйста! А о любви даже с самой близкой подружкой – ни-ни, табу! Иначе высмеют, обзовут малохольной.  Однако это табу осторожно и всё же неловко Ульянка нарушила, спросила у Полины, а как, мол, у тебя дела на личном фронте? «У меня только фронт учёбы, - фыркнула Полина. - Нет у меня личного, и не собираюсь заводить»! «Ну и зря! Ты  заслуживаешь любви», - мягко возразила Ульяна.

Подружки выпили чаю, посидели в заулке, любуясь шикарным в тот вечер багряным закатом, и Ульяна уехала. Спустя какое-то время, Полина узнала от общих друзей, что Ульяна покончила с собой - повесилась из-за того, что её парень, напившись пьяным, ударил её, и объявил, что уходит к другой. Банальная деревенская история, но в юности к роковому шагу могут привести причины и гораздо мельче этой… На похороны подруги Полина не успела приехать.

Как Ульянка это сделала, непонятно, но с тех пор Полина часто вспоминала её фразу: «Ты заслуживаешь любви».  Эта тихая фраза заглушила крик «дурраа» и помогла, как лекарство для раны - постепенно вытянула застарелый яд. Как раз в это время за Полиной начал ухаживать её будущий муж – однокурсник Сергей. Ещё совсем недавно Полина запросто отшила бы очередного орка, но… «Ты заслуживаешь любви». Да и «орк» заслужил, уж очень старался доказать, что он милый, по сути, парень, не подлец, не мужлан, не агрессор.

После университета, уже будучи замужем, Полина случайно попала на бесплатный пробный урок йоги, и неожиданно влюбилась в неё. В отличие от уроков физкультуры, на йогу приходили не для того, чтоб соревноваться с соперниками. Здесь не было  команд физрука, вместо них - лишь пояснения от инструктора. Никто не хотел бежать к медалям по головам соперников, никто никого не унижал ради места на пьедестале. В класс йоги приходили не состязаться, а познавать себя и мир в переменчивом, вечно ускользающем от человека единстве телесного и духовного.

...Самым любимым для Полины был момент, когда после шавасаны они с Ингой сидели друг напротив друга в сукхасане[4], прикрыв глаза, и инструктор мерно произносила:

- Поблагодарите себя за занятие, поблагодарите всех учителей йоги, осознайте, что принесла вам сегодняшняя практика: здоровье, уверенность в себе, хорошее настроение, добавьте что-то своё.

«Спасибо тебе, Ульяна, за всё, - добавила Полина. – Жаль, что рядом с тобой не оказалось никого, кто объяснил бы, где лево, где право. Спасибо тебе за все «неуроки физкультуры».

И падали листья

Мои племянники Кирилл и Егор никогда в жизни не были на концерте живой музыки. Егор уже учится в школе, а Кирюха только готовится пойти в первый класс. Они растут в небольшом поселке Палкино. Разумеется, в этом поселке нет ни филармонии, ни театра, только сельский клуб, где дискотеки и прочие мероприятия типа Дня деревни проходят под музыку из магнитофона.

Мои мальчишечки так и думали — музыка извлекается из магнитофона, компьютера или телевизора. Они не знали, что на самом деле во всех этих сложных железяках хранится не сама музыка, а музыкальные консервы. Самая задушевная песня в записи теряет алхимический пятый элемент, нечто такое важное, что можно услышать лишь в живом исполнении. Это все равно что сорвать яблоки, созревшие в саду отчего дома, на деревьях, посаженных еще родителями твоих родителей, снять плоды с веток на закате жаркого дня, когда горячий яблочный дух обжигает легкие, подержать в руках веселые ярко красные колобки, у которых под кожицей струится яблочная кровь. А потом почистить с них кожуру, растереть в пюре, прокипятить, провести стерилизацию и пастеризацию, добавить стабилизатор Е с внушительным порядковым номером, усилитель вкуса, улучшитель вкуса, консервант, какой-нибудь бензоат натрия, краситель и ароматизатор под названием «Яблочный дух», и назвать получившееся химическое соединение «Повидло».

Лишь один человек в окружении Егора и Кирилла знал, откуда берется живая музыка. Это мой друг Артем. Мы вместе играем в рок-группе, но обязанности у нас разные: я пишу тексты для песен, Артем — музыку. Он живет в том же самом поселке Палкино, что и мои малыши, а я приезжаю в соседнюю деревню Паутинку в гости к моим родителям.

Надо сказать, что мои племянники всегда относились к Артему с большим подозрением. Он не вписывался в круг их повседневных понятий и привычных явлений. Вот, скажем, если Егору и Кирюшке являлся поздним вечером на глухой дороге огромный, бородатый мужик с большим топором, то тут — понятное дело! - бояться нечего. Это сосед дядя Коля идет дрова колоть, чтобы баню топить. Если усатый угрюмый старик несет за плечами ружье, тоже ничего страшного. Это дедушка Ваня в лес пошел на охоту. А что носит Артем в своем черном матерчатом чехле? Что там у него лежит? Непонятно. Подозрительно. А значит — непростительно. И, встречая Артема, мальчишечки начинали его обзывать. Они сами мне в этом и признались:

​ -Не дружи с ним! Мы Артема всегда ругаем.

​ -А за что? - интересуюсь я.

​ -Он плохой, - уверенно отвечают племянники.

​ -Почему?

​ -Так мы же его ругаем! Значит — плохой! Так надо! - и Егор с Кирюшкой посмотрели на меня так, будто объясняли очевидные вещи маленькому ребенку.

Тут я не могу не признать, что логика в их рассуждениях, несомненно, присутствует. В их возрасте слово имеет такую же силу, что и дело. Если сказать про кого-то, что он плохой, то этот кто-то обязательно превратится в плохого. Так злой волшебник произносит заклинание: «Абра-кадабра! Куфыры-чуфыры! Будешь жабой». И добрый молодец тотчас послушно отращивает перепончатые лапы и пищит возмущенно: «Ква-кватит! Верни все обратно, старый пень!» Слово опять равняется делу: злой волшебник после этих слов, конечно, тут же превращается в ветхую корягу, и все! Круг замкнулся! Придется жабьему молодцу всю жизнь сидеть у замшелого пенька, и комаров ловить своим не в меру длинным языком. Вот именно поэтому детей нельзя называть плохими словами. Скажешь про Ванечку «лентяй», он на всю жизнь так и останется лентяем: и в четыре года им будет, и в сорок четыре.

И все-таки однажды мои племянники помирились с Артемом.

Стояла ранняя осень — рыжая, солнечная, нежная, как котенок. Моя мама потребовала внуков Егора и Кирилла в гости на выходные, и я отправилась за ними из Паутинки в Палкино. С Артемом мы договорились, что в поселке встретимся, он поможет мне доставить Егора и Кирюшку к месту назначения, а заодно прихватит с собой гитару, и мы вдвоем поработаем над нашей новой песней.

Племянникам предстояло непростое путешествие, поэтому на протяжении всего маршрута из Палкина в Паутинку они запланировали несколько привалов: в магазине — купить соку и «сникерсов», у животноводческой фермы — посмотреть на гуляющих в загоне коров, в лесу — пособирать листья, в поле — поиграть в «догоняшки». Присутствие Артема добавляло прогулке пикантности. Мальчишки косились на него, и на их круглых румяных лицах, в их глазах, по-братски одинаково голубых, отражалась сложная внутренняя борьба. С одной стороны - «плохого» привычно хотелось поругать, с другой — нельзя же обзывать человека, который тащит сумку с твоими игрушками, а также с твоим соком, печеньем и рулетом. Егор и Кирюшка подчеркнуто разговаривали только со мной, но зато очень интенсивно, так что к тому моменту, когда мы добрались до леса, я чувствовала себя энциклопедией «Почемучка».

В лесу мне стал понятен смысл выражения «ветер поет». Он действительно пел. Легко и ласково касался шуршащих осиновых листьев, пианиссимо скатывался по шершавым стволам тополей, и затихал на подстилке из мха. И солнце устроило лазурную купель между серых, уже готовящихся к дождям облаков, и окунало в нее верхушки деревьев, покрывая их золотом и светом. И листва отзывалась ветру шорохом — каждый листочек на свой манер пел одну и ту же осеннюю песенку, голоса их сливались в единый хор, вот только музыки — музыки им не хватало. Дети начали бегать по тропке, собирать листья и кидать ими друг в друга. Артем остановился, опустил на землю сумку с игрушками и продуктами, снял из-за спины чехол, достал гитару, быстро настроил и заиграл только что появившуюся на свет импровизацию...

Он стал похож на лесного эльфа, понимающего язык деревьев и трав. Он будто разговаривал с ними о том, что скоро холодные ливни обрушатся на рощи и чащи, обнажатся древесные чертоги, застынет в стволах и ветвях бесцветная кровь, а потом выпадет снег и ударят морозы, и ледяным, сияющим, болезненно белым станет весь мир. Но пока светило и грело последнее в этом году теплое солнце, листья спешили станцевать, падая с ветвей, торопились спеть, пока Артем играл для них осеннюю пьесу.

Егор и Кирюшка, услышав музыку, сначала даже не поверили, что она по-настоящему вдруг откуда-то зазвучала посреди леса, в котором явно нет ни компьютера, ни магнитофона, ни телевизора.

​ -Что это?! Что это?! - подбежали они ко мне и выглядели напуганными.

​ -Это Артем играет для листиков, - объяснила я. - Слышите, как листики шуршат? Это они поют. Видите, как листики падают? Это они танцуют.

Егор и Кирюшка замерли, будто зачарованные, прижались ко мне, и все смотрели, как пальцы Артема бегают по грифу, и из гитары чудесным образом рождается на свет, летит к солнцу живая музыка. Терпения мальчишечкам, разумеется, хватило ненадолго: потом они и сами начали кружиться на тропке, подражая парящим на ветру листьям.

​ -Пусть играет! Играй еще! - велели они Артему, и Артем играл до тех пор, пока пальцы у него не замерзли и не устали. Только тогда мы отправились домой, и пришли к бабушке и дедушке совсем, как в школьных упражнениях по русскому языку, «усталые, но довольные».

...С тех пор Егор и Кирюшка при встрече уважительно протягивают Артему свои широко раскрытые мягкие ладошки. Они еще не знают, что когда-то в языке воинских жестов это значило: «У меня нет оружия. Я пришел с миром». Но они генетически, как и положено маленьким мужчинам, чувствуют силу этого знака. Егор и Кирюшка лелеют мечту научиться играть на гитаре. Пальчики у них еще маленькие, поэтому пока они приноровились играть в четыре руки: Артем ставит на грифе аккорды, а мальчишки по очереди отбивают ритм по струнам. В репертуар этого трио включена композиция группы «Кино» «Пачка сигарет», а также «Границы ключ» «Гражданской обороны» и еще несколько важных и нужных каждому пацану песен.

Недавно мама Кирюшки и Егора (ее зовут Маша) удивленно рассказала мне:

​ -Раньше ругали Артема, теперь дружат с ним! Каждый раз, как идем в Паутинку через лес, рассказывают мне, что Артем тут в лесу играл на гитаре и листочки для него танцевали. Вот сочинители!

​ -Не сочинители - чистая правда! - и я поведала Маше историю великого осеннего примирения.

Сдается мне, что Егор и Кирюшка не только своей маме, но и своим детям будут рассказывать, как в золотом лесу Артем играл для них на гитаре, как они танцевали, и летели, и парили, и кружили, и пели, и падали, падали листья.

Капли в море 

Они встретились в кафе «Вечер» на остывающей осенней набережной. Два нестарых ещё мужчины пришли пропустить по рюмочке, заказали графин водки и кое-какую закуску. Вдалеке ухало холодеющее море, тяжело ворочало волнами, как пьяный ворочает заплетающимся языком: вроде бы хотело что-то рассказать, а не разберёшь ни слова.

Кафе пустовало — не сезон для отдыха, да и коронавирус разогнал и без того малочисленных  туристов. В крымском приморском городишке только что закончился литературный фестиваль, чудом уцелевший в шторме пандемийных запретов. Поэту и прозаику завтра предстояло отправиться по домам. Поэт внешне напоминал Рубцова, но никогда не жил в деревне, а прозаик — постаревшего Гарри Поттера, побежденного-таки Волан-де-Мортом.

Оба были талантливы, и оба неинтересны стране в своем истинном обличье, поэтому прозаик-очкарик работал дизайнером в рекламном агентстве, а поэт — токарем на заводе. Они давно дружили, но редко встречались, потому что поэт жил в Санкт-Петербурге, а прозаик — в Череповце. Конечно, переписывались в соцсетях, иногда даже выпивали по скайпу, но разве заменишь компьютером скособоченный столик в приморском кафе? И сейчас они не тратили время на пустую болтовню, сразу стараясь рассказать друг другу только самое главное, что не пригодится ни за токарным станком, ни в рекламном дизайне.

- За что пить будем? - спросил прозаик.
- За любовь, - не задумываясь ответил поэт, но счёл нужным уточнить. - За мою первую любовь — Нину Васильевну Родионову.
- Чего это ты вдруг о ней вспомнил? - удивился прозаик. - И чего так официально? Не Нинка, не Ниночка?
- Морем навеяло. Бубнит оно, как тогда, в юности.
- Ты тогда у моря жил?
– Ага, жил да был я, двадцатидвухлетний, в городе у моря, в другой стране и в другом времени — в городе Энчикове ныне Донецкой республики после развала СССР. А Нина Васильевна - потому, что она была учительница. Мне двадцать два, но ей-то на десяток больше. Русский и литературу преподавала. Она жила-была в поселке в полутора часах автобусной езды от Энчикова. Поселок назывался Приморское, хотя ему до моря не ближе, чем до неба. Познакомились мы на городском пляже. Октябрь, шторм, безлюдье. Я любил это время, когда ты один и целое море рвется о волнорезы только для тебя. Ко мне подошла некрасивая женщина, плохо и бедно одетая, и спросила: «Ты художник? Ты так смотришь на море в такую собачью погоду».
- Начало будто в «Ассе» у Соловьева, - усмехнулся прозаик и снова наполнил рюмки из графина.
- Да какая там «Асса»! - отмахнулся поэт. - У Соловьева романтика, а у нас… осень, бытовуха, скука. Тоска! Вот мы и разболтались. Выяснилось, что она приехала к приятельнице на выходные. Сына-школьника, оставила у матери в соседнем селе. Мы обменялись адресами. И писали друг другу обычные письма.
- Обычные - это как?
- Как-как… На бумаге, осёл! - рассмеялся поэт. - В конвертах.
- О, Господи… Я уж и забыл, что такие письма когда-то писали. Думал, «обычные» - в смысле содержания. Типа погода, дела, мемчики с котэ.
- В 90-е годы какая тебе электронка в посёлке? Какие мемчики? Сдурел? Впрочем, и содержание было такое же: два одиноких человека пишут друг другу: он - о заводе, она - о школе.
- Ну, за силу слова! - предложил прозаик, и они с поэтом звякнули рюмочками. Печальный и одинокий «звяк» взлетел под потолок пустующего кафе и мягко утонул в отдаленном гуле волн. - Кстати, вот что ещё интересно: что ты вкладываешь в слово «некрасивая»? Мне эта ваша поэтическая краткость непонятна. Мне детали подавай!
- Ну, блин, что непонятного? Не привлекательная. Я бы сейчас на такую и не глянул. А тогда, представь, мне двадцать два, и я девственник.
- Детали, брат, детали! Ты рассказываешь как поэт, но я-то тебя слушаю как прозаик. Ты говоришь ритмично, видно, что иначе не умеешь. А я слушаю сразу рассказом. Мне в рассказ нужны портретные описания персонажей, пейзажные зарисовки и диалоги. Что, волосы у неё были седые, некрашеные? Полная? Ноги кривые? Кожа тусклая? Что-то не так с зубами? Косит на один глаз? В прыщах?

- Нет-нет, ничего такого. Просто у нее было измученное лицо. Скорее, даже изможденное. Волосы как раз были очень красивые - густые и волнистые, почти как завивка, только от природы. Глаза огромные - такие любят изображать режиссеры у узниц концлагерей. Верхние зубы чуть вперёд. Нос прямой.
- Ну ты и привереда! А говорил «непривлекательная»… Для меня глаза и волосы у женщин - это всё. Если они хороши, так, считай, красавица. А у мужчин - глаза и руки. Это главные маркеры внешности. В них душа видна, понимаешь?
- Душа в волосах запуталась? - расхохотался поэт.
- Зря ржёшь… Думаешь, случайно в сказках у молодых ведьм волосы всегда шикарные?
- Ну а если бы я был твоим персонажем, то как бы ты меня сейчас описал в своем рассказе? Вот в данный момент? - поддразнил поэт.
- Написал бы, что у тебя руки работяги, загрубели и почернели от возни с железяками, а глаза — по-прежнему молодые, как у влюбленного пацана.
- А у неё губы были постоянно сухие, как обветренные на морозе… - некстати заметил поэт.
- Там у Энчикове влажный воздух? От моря? И пахнет ли морской солью в поселке Приморский?
- В Энчикове влажно. Но пахнет черт знает чем, и морем в том числе. А Приморское - беспросветная дыра. С одной школой и одним магазином.
- И она в этой дыре и жила всю жизнь?
- Нет. Пыталась вырваться. Замуж вышла за парня из большого города N, где живут газовики и нефтяники. Но что-то разладилось, и она развелась. Двух сыновей они поделили пополам. Муж остался там, а она вернулась обратно в поселок к своим родителям.
- Офигеть просто! Вот у меня две дочери с женой. Прикидываю к себе ситуацию: развелись бы мы, и поделили детей: ей — Машка, а мне — Анька, - удивился прозаик.
- Странно, - согласился поэт. - Но когда тебе двадцать два года, меньше всего ты думаешь о чужих детях. Она жила с сыном в бараке летнего общежития для студентов, приезжающих в колхоз летом на уборку всякой всячины. Реально - летний барак. В одну доску, без утеплителя. Из обогревательных приборов - две одноглазых электроплитки, которые никогда не выключались, и иногда на них варилась похлебка из картошки. Спирали на плитках перегорали, их опять соединяли вручную, и было не то, чтобы тепло, но в свитере не замерзнешь. Обычный треш на постсоветском пространстве.
- О да! - согласился прозаик. - В каждой твоей детали — сквозняк из 90-х годов. Выпьем за время и бремя перемен!
Они снова согрелись водочкой, и поэт продолжил рассказ:
- Впервые я приехал к ней в гости зимой. Увидел этот барак, комнату с двумя кроватями с продавленными сетками, пару стульев, стол, шкаф… Единственное, что мне очень понравилось, - на все это двухэтажное строение единственные жильцы — женщина с ребёнком. Было в этом что-то трогательное, беззащитное. Но быт… Лучше не вспоминать. Например, отхожее место - выгребная яма за самодеятельным футбольным полем.
- Ты тогда уже хотел уехать из Энчикова в Питер?

- И в мыслях не было: я любил Энчиков. В день моего первого приезда Нина сварила баланду из картохи, другой еды у нее не было, а я - при деньгах, завод уже платил более-менее стабильно. Я сгонял в магазин, купил водки, колбасы и ещё чего-то там. Накормил и её, и ребёнка, дал мальчишке денег, и он уехал к бабушке. Вот в такой «романтичной» обстановке всё и случилось.
- Кто был инициатор: ты, она или к тому моменту вы уже оба понимали, чего хотите?
- Понимали, но все равно это было неожиданностью для нас обоих. Я вышел на улицу — извини за подробность — в туалет. Дико замёрз. Вернулся, сел за стол и говорю ей: «Наливайте! Холодно!»
- На вы? - рассмеялся прозаик. - Нина Васильевна? Как ученик учителю?
- На вы. Мы и потом еще долго общались на «вы». Она ответила: «Я сейчас тебя согрею». И села ко мне на колени… Дальше ты уж сам догадайся. Надеюсь, воображение не пропил ещё в своем Череповце.
- Нет, не пропил, хотя рекламой его уже порядком отбило, - невесело хмыкнул прозаик. - Что дальше было?
- Дальше какое-то время встречались. Она даже познакомилась с моими родителями.

Бывало, вернусь со смены на заводе, а она с мамой и папой у нас дома на кухне вино пьёт, им было весело втроем. Они много смеялись. А мы с Ниной постоянно говорили о литературе. И она всегда была мне рада как женщина, понимаешь? Никогда не скажет, мол, «голова болит», «я не в настроении» - всё, что обычно говорят. Никогда потом ни одна женщина не радовалась мне так, как моя Нина Васильевна Родионова.
- Как вы расстались? И где она теперь?
- Я не знаю ничего, только что она по-прежнему живет в Приморском. Война и поселка коснулась, но, слава Богу, Нина жива и здорова. А расстались мы тогда, в 90-х, банально: повзрослел, полюбил другую, уехал в Питер. Однако как зашумит море вот так, как сегодня, сразу её вспоминаю и всякий раз думаю: для чего нам дано это всё? Первая любовь, первая женщина, стихи и стихия? Обычные одинокие люди, такие малюсенькие, такие незаметные. Вот одна страна развалилась, другая на её месте появилась, вот идут войны, эпидемии разные, вот люди рождаются, взрослеют, женятся, умирают, а море всё шумит и шумит, и люди всё так же живут на его берегах, и поколение за поколением задаются всё тем же вопросом: зачем, зачем, зачем это всё?! Сколько «первых любовей» море видело и знало? И моя не самая красивая, не самая драматичная, так... одна из миллионов.
- Как прозаик поэту тебе отвечу…
Но что он ответил - всё утонуло в неразборчивом бормотании волн. Море пересчитывало капли - не самые большие, не самые солёные и не самые чистые — спьяну сбивалось со счёта и начинало заново.