* * *
пройдя полсвета и ещё немного,
и обратившись с кораблём в одно,
становишься настырней осьминога,
башкою колотящегося в дно,
мы вновь надели чистые одежды
и досуха допили закрома –
за мысом самой искренней надежды
и самые жестокие шторма,
а такелаж чуть дышит на корвете,
но, сжегши годы, не считают дней –
чем ближе к дому, тем попутней ветер,
чем выше волны, тем земля видней
* * *
всё ещё соловьинутый – в смысле, живой,
но на зрении двинутый – слишком нешибком,
я знакомых давно узнаю по улыбкам
и руками маханию над головой
я фигуры уже различаю слегка,
и детали привычных походок размыты,
но улыбки – улыбки такие магниты,
что сияют и радуют издалека
и я тоже, осклабившись как идиот,
вам машу – или кланяюсь – щаслив и весел,
и нехай мне всевышний глаза занавесил –
улыбайтесь – мне нужно! а вам – вам идёт...
* * *
это глупо – рассказывать им о них –
это то же, что боль унимать раствором
марганцовки и прутиком гнать слоних
да лечить шизофреников разговором...
это странно – рассказывать вам о вас –
это то же, что в драке бряцать умишком
или тост возглашать под прокисший квас
на поминках, растянутых на год с лишком...
это нудно – рассказывать ей о ней –
это то же, что лбом о сосну при дятле –
им, вам, ей и самим во сто раз видней...
а кому не видней, тем и нужно вряд ли...
это грустно – рассказывать о себе –
сорок лет за куплетом куплет старался –
проще было бы клеить на городьбе
объявленья: найдите – я потерялся...
* * *
мне нравится оно – её окно,
в котором то темно, а то цветно,
а то сугробы посреди апреля
за тем обычным кухонным окном
спит время самоё античным сном,
само себе играя на свирели
за ним покой, похожий на покой –
недоуклюжий, но ещё какой –
всем на земле покоям загляденье
и в нём одном звучит – то тишина,
то стила скрип, отправленного на,
а то нечайный всхлип иль птичье пенье
я в окнах понимаю как никто
и отличаю от силка гнездо,
а с этим до сих пор не разобрался –
оно мне просто очень по душе –
простите, что сорвался на клише,
как ни старался и ни упирался
за тем стеклянным рубежом меня
живёт она – скучая и виня,
и отрицая – и меня, и бога
и я живу – её окном храним...
и так уютно издали за ним...
а за моим безлюдно и убого
* * *
обними меня до завтра, монами, –
притворимся импозантными детьми,
позабывшими про завтра и вчера
и забившими на завтра до утра
завтра завтром, а пока идёт пока –
обними меня – внезапно – дурака,
и, дурак, врубив на сто повторов belle,
провалюсь я до утра как в колыбель
эсмеральда – или как тебя теперь –
до утра для нас открыта эта дверь –
эта радость, этот морок быть детьми –
обмани меня – возьми – и обними...
и разверзнутся небесные врата,
и вернётся всё, что прётся мимо рта,
и наперсница давно забытых сфер
улыбнётся – и спасибо, люцифер!..
* * *
за разом раз кручу-верчу в руках
бумажку с мешаниной страшных строчек
о трусах, хитрецах и дураках,
и чудо – превращается листочек
в кораблик – в форме то ли сапога,
то ль утюга с трубой, пусть и без дыма...
жаль только он не поплывёт, пока
здесь снег и лёд – ему необходима
вода – простор, стихия, глубина
и прочая бурлящая свобода,
а тут... – тут в рифму просится волна...
она же, несмотря на время года,
заключена в оковы мерзлоты –
как средства от любого судоходства,
которым грезим разве я да ты,
да те, с кем обнаруживаем сходства
лишь по тоске о будущей весне
да по боязни встать на те же грабли...
и, глядя, как из неба валит снег,
я хлопочу очередной кораблик
ТРИПТИХ
1
...а после поругания рязани
писать иконы грех – и он не смог –
смотрел на небо теми же глазами,
а ангелов не видел – только смог,
и не было земле небесной вести,
и, разглядев доносчика в упор,
шут безъязыкий верещал о мести,
в бессилии хватаясь за топор,
николка глину клял, глотая слёзы –
мол, кою ни возьми – опять не та,
нёс крест из свежесрубленной берёзы
на холм мужик, похожий на христа,
молчали овцы с голоду в кошаре,
татарин ладил к луке лук и щит,
и лишь дурак ефим летел на шаре,
который выше неба не умчит...
2
феофан был, похоже, честнее и всяко мудрей –
видел в свиньях свиней – так за грека придумал андрей –
не рублёв, а который в рублёве искал идеал,
и не в краске, а в слове гордыню его обелял...
а стареющий грек рек своё про своё всех эпох
да судил под андрея нытьё для чего ему бох
кроме как его кистью водить – глаз-то божий алмаз,
а из нас, коли честью судить, что ни лох – богомаз...
так уж видно хотелось андрею – он свёл их двоих
против правды – он правду скорее придумал за них –
тот за суть, тот за метод – чтоб нам – в век давно не благой –
кому тот, кому этот – кому ни один, ни другой...
3
зимой – на этот раз такой земной,
и летом, и бессильною весной,
и осенью – я тот же, я упрямый:
моя россия всё равно со мной –
не мамой, так последнею женой –
невенчанной, но верной – самой-самой –
не той, что пышет дымом из ноздрей,
не той, что улеглась под штукарей
и свиноматит им и свинорылит,
но – девочкой меж татей и зверей
в ландшафте гатей и гнилых морей,
в которые и я с помоем вылит...
но – дурочкой, усаженной на круп
коня степного и, вцепившись в труп
его ногами, уносимой в дали
и плачущей – от боли и стыда...
со мной моя россия – навсегда –
моя – которой вы не увидали...
я ей и самый близкий, и никто,
мы пели с ней и верили не в то,
и тискались с темна и до рассвета,
пока не запылал другой рассвет,
и кто здесь хам, кто сим, кто иафет –
уже неважно... важно, но не это,
а то, что мчит табун мою любовь
туда, где брод кипит, смывая кровь
и всё, чего и не вообрази я –
где нет меня – я пеш и слишком слаб,
и сам себе засунул в глотку кляп –
прости меня, я буду ждать, россия
* * *
жизнь – не что-то, а жизнь – пронесли мимо рта...
дураки, протрезвев, и помрут дураками,
остальных – уцелевших – спасёт доброта,
а совсем не привычка трясти кулаками
магомет ли к горе, к магомету ль гора,
но придут – сто эпох, а итог – или, или...
с ними бог, с нами вера в победу добра,
будь иначе – мы б мамонтов не пережили
вы спросите у предков – у прорвы теней,
павших в латах и без по степям и в болотах –
выживает не тот, кто сильней – кто умней,
а умней, кто добрей – и во-первых, и в-сотых
и какие бы нам ни грозили кранты,
за любым из концов наступает начало,
и начало всему торжество доброты –
правда в ней, как бы странно оно ни звучало
* * *
конец... катастрофа... жалей, не жалей –
чем ниже голгофа, тем крест тяжелей,
тем тщетней горела звезда впереди,
прощение зрело без боли в груди,
без соли и хлеба... гляди же, гордец –
чем выше до неба, тем ближе отец,
и – нищая смелость, скулящая злость –
чем чище хотелось, тем чаще моглось
* * *
эти строчки сочинялись от конца,
и читать их нужно снизу вверх, пожалуй, –
под бутылочку бюджетного винца,
пока что-то там по кровле обветшалой...
подымим, как говорится, и поврём –
я и севшее на плечи фарисейство...
чину легче притвориться чинарём,
чем пытаться объяснить своё бездейство...
в закоулках меж спроста и неспроста
всхлипы гулки, а записанные – робки...
без свидетелей души душа пуста
как фетяска, позабытая без пробки...
день понравился – возьми и прикармань...
не понравился – прижги как ранку йодом...
за окном одно и то же – гефсимань...
правда, сдобренная жутким гололёдом...
кровь христова в виде слова – что превью
полусладкого густого ркацители...
время мчит как стая гончих по жнивью –
как бы лая, но совсем уже без цели...
смотришь в зеркало – неюн... но даровит...
и улыбка иногда ещё живая...
можно зеркало разбить и делать вид...
можно делать, ничего не разбивая...
можно век в пустом порожнее толочь
под сухое как сорбит вино из брюквы...
одиночество – от слов один и ночь...
остальное – дно и буквы... дно... и буквы
