Роман Андреев

Тихое место

Областное статуправление. Ближе к полудню.

– Максим Сергеевич! А Максим Сергеевич!

– Не слышит...

– Да оставь ты его в покое...

– Как «оставь»? Он должен дать сводку по подгузникам для инвалидов за предыдущий месяц...

– Ну, не до того человеку... Давай я сделаю...

Тот, о ком шла речь, с самого утра неподвижно сидел, грузно навалившись на стол, потухшим взглядом уставившись в экран монитора компьютера. Все знали о его беде и старались не тревожить. Месяц назад Максим Сергеевич потерял жену, с которой прожил десять лет. Те, кто с ними был шапочно знаком, удивлялись союзу: Максим Сергеевич и его Наташа выглядели совершенными антиподами: он большой, грузный, неповоротливый как медведь,
ростом под два метра темноволосый молчун; она – маленькая, тоненькая блондинка-щебетунья. А те, кто не шапочно... Впрочем, таких и не было – супруги существовали изолированно, не допуская близко никого в свой маленький семейный мир. Поженились они поздно – уже изрядно за тридцать. Детей не было, хотя оба очень стремились к этому. Чего только не перепробовали: обследовались, лечились, пытались через ЭКО, даже ездили к шаманам и экстрасенсам – ничего не получалось. А потом Наташа заболела. Онкология. В последней стадии. Что они не делали, где только не лечились! Максим Сергеевич даже в Израиль ее возил – специально для этого заложил квартиру. Единственную. Всё бесполезно. Наташа угасала. Она его просила:

– Не надо, Максим. Всё это бесполезно. Это кара Божья –
слишком счастлива я была. С тобой.

А потом она умерла...

Он остался один. Нет, не один: его стало меньше. Внешне он не переменился, но внутри что-то вынули, и образовалась пустота. Такая большая. Густая, вязкая. Казалось, она заполнила всю грудную клетку. И стало трудно дышать. Он теперь не мог вздохнуть полной грудью. И ничего не мог делать. Просто не мог. Да и не хотел.

– Слушай, ты напейся, – посоветовал ему охранник, – а еще лучше – уйди в запой. На недельку. Или на две. По себе знаю – помогает.

Вероятно, он был прав, но Максим Сергеевич с юности не переносил алкоголя и не понимал радости опьянения. Он даже пива после бани не пил.

Коллеги пытались помочь – не загружали работой, но он только глубже погружался в апатию.

– Максим, а ты на могилку-то ходишь? – спросила уборщица, баба Катя.

– Нет. Не могу, – ответил он.

– Сходи. Навести. Ей приятно будет. И тебе полегчает. Там хорошо. Тихо.

И он решил вдруг послушаться. И пошел.

Место он нашел без труда.

Хоронили на исходе зимы. Рядом с мамой и бабушкой. В старой части кладбища.

К маю земля осела, крест покосился – работа нашлась. И как он догадался прихватить лопату? Даже похвалил себя за предусмотрительность. Лопатка, конечно, небольшая – саперная, но без нее навести порядок не удалось бы.

Закончил уже ближе к вечеру. И, действительно, как-то полегчало. Даже смог вдохнуть полной грудью. Права оказалась баба Катя.

Возвращался уже в ранних сумерках. Что-то не отпускало – не хотел уходить... Шел и поминутно оглядывался: казалось ему – не хочет Наташа, чтобы он уходил...

– Негоже так, сынок... – раздался внезапно голос совсем рядом.

Он обернулся и увидел пожилую женщину – та собирала охапки увядших цветов и относила их к переполненному мусорному баку.

– Что, простите?.. – откликнулся Максим.

– Нехорошо это – оглядываться на могилу.

– Почему?

– Поверье такое. Нельзя так. Покой должен быть...

– Спасибо. Буду знать.

Странно, но на обратном пути Максим заблудился. Впрочем, виноват был сам: взялся рассматривать обелиски на могилах, читать надписи и уклонился в сторону – сначала налево, потом направо, потом еще куда-то – так и заплутал... Когда подходил к выходу с кладбища, увидел, что ворота уже запирают. Припустил было к выходу – сторож его заметил и замешкался, – когда вдруг понял, что лопаты с ним нет. Оставил у могилы. Крикнул сторожу:

– Лопату забыл! Сбегаю. Возьму и вернусь!

Человек у ворот что-то ответил, но Максим не расслышал и просто махнул рукой. Развернулся и поспешил обратно. И вновь могилу Наташи нашел без труда. Но... лопаты не было. Сгущались сумерки, а он всё искал, искал и искал...

«Неужели украли?..» – подумал он.

– Да никто твою лопату не крал, – раздался вдруг голос совсем рядом.

В двух шагах от Максима стоял человек странной наружности: в двубортном пиджаке с белыми блестящими металлическими пуговицами, в кирзовых сапогах и в кепке. Приглядевшись, он увидел, что из-за спины говорившего выглядывает еще один персонаж – небольшого роста мужичок в драной телогрейке и армейской пилотке на голове.

– Да ты не бойся, ты просто вслух разговаривал, а мы услышали. Вот она, твоя лопата, – говоривший показал рукой.

И верно – буквально в трех шагах, на соседнем могильном холмике. И как он ее не заметил?

Странное дело: в других обстоятельствах визитеры, да еще в таком уединенном месте, могли напугать, но никакой угрозы от них не исходило, и испуга он не почувствовал.

– Задержался ты – дело-то к ночи, – продолжал, между тем, гражданин в пиджаке.

– И ворота уже закрыли, – добавил тот, что в телогрейке.

– Ты тут ночевать будешь? Если да, то мы пошли, мешать не будем.

Задумался на мгновенье:

– Как это – ночевать? Разве можно?

– А что? Место тихое. Покойное. Никто не потревожит. Да и тепло – почти лето... Нет, если хочешь, мы проводим – выход недалеко, а там – сам доберешься.

И Максим пошел с ними. Выход оказался совсем рядом –
метрах в ста зияла брешь в кладбищенской ограде.

– Вот, пришли. Тебе сюда, – человек в пиджаке указал рукой за ограду. – Еще метров через сто будет автобусная остановка – оттуда и до города рукой подать.

– Спасибо вам. А как вас звать? А то неудобно...

– Меня – Петр Васильевич, – отрекомендовался пиджак, –
а его можно просто – Санёк.

– Ну, да. Можно, – подтвердил Санёк.

– А я – Максим.

– Ну, вот и познакомились. Кстати, лопату ты опять забыл. Не пропадет. Не бойся – мы ее припрячем...

– Спасибо! А как же вы?

– Не беспокойся. Мы – туда. – Он махнул рукой вправо, за спину.

Максим проследил за жестом, но, кроме смутного силуэ-
та густеющих теней, ничего не увидел. Впрочем, нет – разглядел тусклый огонек. «Видимо, окошко светится», – подумал. Светило как раз над плечом у Санька... даже не над, а будто сквозь плечо. «Наверно, показалось...» Он мигнул: ну, точно...

– Показалось, – это сказал не он, а Санёк.

На обратном пути Максим себя чувствовал нехорошо: опять щемило за грудиной, не хватало воздуха, и сердце судорожно колошматилось у горла. И началось это – он заметил – почти сразу, как вышел с кладбища. Дома спал плохо. Попытался поесть, но кусок не лез в горло. С утра нужно было идти на работу. Не пошел. И на звонки не отве-
чал – звонить с работы начали ближе к обеду. А потом... снова отправился на кладбище. Телефон брать не стал – и среди могил достанут...

Вошел там же, где выходил накануне, – через прореху в заборе. И опять удивился – ему сразу стало легче, одышка исчезла.

Густевший тенью «силуэт» оказался грудой ржавого кладбищенского железа: изломанных могильных крестов, обелисков, скамеек, фрагментов оград, каких-то труб, арматуры. У груды возились два мужика в оранжевых жилетах.

– Металлолом собираете? – спросил Максим.

– Приказали убрать хлам, – отозвался один из мужиков. –
Вот, выполняем. А куда повезут – нам без интереса.

Проходя мимо, Максим чуть было не столкнулся с другим рабочим – тот тащил крест явно кустарного изготовления, сваренный из водопроводных труб.

– Смотри, Степаныч, – сказал тот, показывая железяку товарищу, – и чего только народ не удумает...

На кресте ржавой стальной проволокой была прикручена табличка, даже не табличка, а кусок жести, на котором, судя по всему, обычным гвоздем выбито одно слово: «Санёк».

– Да уж... – равнодушно отозвался тот, к кому обращались.

«Забавно, – подумал Максим. – Надо посмотреть, может и Петра Васильевича обнаружу?»

Он обошел кучу металлолома, но, разумеется, ничего не нашел. «Петры» были, и «Васильевичи» были, но искомое сочетание отсутствовало.

Долго блуждал, добираясь до места назначения. Но не спешил – ему было хорошо и дышалось на удивление легко.

У Наташи его ожидал сюрприз: рядом с могилой стояла скамейка. Добротная, металлическая, кованая, с удобным сиденьем из дерева и такой же широкой спинкой. А еще столик, он был вкопан рядом.

Максим догадался, что это сделали они – его вчерашние знакомые. Он присел на скамейку и... заснул.

Ему снилась Наташа. Она смеялась, и он смеялся вместе с ней. Звала его: «Макси-и-им!» – так, как умела звать только она; он откликался, бежал к ней навстречу, гладил ее волосы и вдыхал ее запах...

Разбудило его прикосновение – тронули за плечо. Он открыл глаза и увидел своих знакомцев. Они не изменились: Петр Васильевич в пиджаке и кепке, Санёк в телогрейке, выглядывает из-за его плеча.

– Вот. Построили тебе. Тут ведь жена твоя?

– Да.

– Ну, вот. Будешь общаться. Ты же кучу железяк видел? Это – оттуда. Пропадет. А так – на хорошее дело.

– Спасибо вам.

– А чё так общаться-то? – вмешался в разговор Санёк. – Надо по телефону. По мобиле. Со скоростью звука.

– Ну что вы такое говорите? – Максим был ошеломлен.

– Да уж, Санёк, ты того...

– Чего – того? Мы продумали всё и даже это. Услышим друг друга. По-настоящему рядом. Будьте ближе с любимыми!..

– Санёк, не ерничай! – оборвал приятеля Петр Васильевич.

– Это слоганы, Петр Васильевич, – пояснил Максим, – рекламные слоганы компаний сотовой связи.

– Вот именно, – подтвердил Санёк.

– Да? Я не знал, – вздохнул Петр Васильевич.

Они ушли. Было тихо, солнечно и... так хорошо!

Максим стал бывать на могиле ежедневно. Ходил, как на работу. А на работу ходить перестал. Сначала ему звонили. Он не отвечал. Приходили. Он находил записки, воткнутые в дверь. А потом и это прекратилось.

На кладбище добираться было удобно. Он жил на окраи-
не города. Десять минут пешком – и он на станции пригородной электрички. Две остановки – и на кладбище.

Пока шел к могиле, обязательно собирал цветы. Для букета имелась специальная баночка у комля креста. Менял воду, помещал букет. А потом садился на лавочку, закрывал глаза и... разговаривал с Наташей. Ему было хорошо!

Но были и странности: поскольку ехать было всего две остановки, билет он не покупал, а если попадал на контролеров, то просто выходил из поезда и садился на следующий. Случалось это редко, обычно добирался без проблем. Но вот однажды – примерно в середине лета – он только сел в вагон, и сразу вошли ревизоры. Максим собирался вступить в разговор, но проверяющие прошли мимо, даже не посмотрев
в его сторону, хотя у всех пассажиров билеты проверили. Будто его и не было. То же повторилось на следующий день и на следующий. И вообще, проверки стали регулярными, а его словно не замечали. Но еще сильнее смутил такой случай. Однажды он опоздал на электричку. День был будний, потому у поездов в середине дня перерыв –
три часа с лишним. И Максим решил поехать на автобусе. Благо, что остановка была рядом. Вошел в автобус, достал 50 рублей и протянул кондуктору, но та прошла мимо, не заметив протянутой руки. Да и его, похоже, не видела.

И еще одна странность. И даже не одна, а несколько. Во-первых, он совсем не хотел есть и не ел. Только пил воду. И голод его совсем не мучил. А вторая странность... Тень. Его собственная тень. Он стал замечать, что она как-то бледнеет. А заметил вот как: в очередной раз придя к Наташе с цветами и стоя спиной к солнцу, увидел, что тень от креста, с которым стоял рядом, – густая, темная, а его –
тусклая, размытая. И с тех пор – по крайней мере, когда было солнечно – обязательно проверял. И видел: тень тускнела, размывалась, пока, наконец, не исчезла совсем... В тот день ему как раз пришлось добираться на автобусе...

О феномене он хотел расспросить Петра Васильевича, но тот не появлялся: ни его, ни Санька Максим разыскать не смог. А груда железа у прорехи в заборе исчезла... Видимо, вывезли. Его не оставляли смутные подозрения, что эти два факта как-то между собой связаны.

«Мы продумали всё и даже это». «Услышим друг друга». «По-настоящему рядом». «Будьте ближе с любимыми!..» Эти дурацкие слоганы рефреном вертелись в голове, и однажды, едва ли до конца осознавая, что делает, Максим, стоя у могилы, достал телефон и набрал вдруг заветные цифры... Сердце замерло. Он знал, что услышит: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети...» Но вместо этого услышал сигнал зуммера и – почти сразу – голос... Наташи:

– Макси-и-им! Как чу1дно!.. Ты – позвонил... ты – догадался... спасибо тебе...

– Наташа... Наташа... Наташа...

Они говорили, говорили и говорили... О чем? Максим не помнил. Но разве это важно? Главное – он слышал её голос... а она – его...

А потом... разговор прервался. Но это было неважно. Важно другое – он слышал её голос и знал, что услышит еще. Быть может, не завтра и не послезавтра, но обязательно услышит...

С этого момента его жизнь обрела новый смысл – набирать родной номер и слышать родной голос.

А потом... Всё когда-нибудь кончается...

Он достал телефон, нажал кнопку вызова... И услышал:

– Макси-и-им!

Но не из динамика телефона. А наяву.

Она стояла почти рядом – на лужайке. В голубом – его любимом – платье, и ветер шевелил ее волосы. Она смотрела на него и улыбалась. И всё было залито ярким солнечным светом. Он бросился к ней навстречу. Это было счастье!
И свет поглотил их...

Антон Романов

Цветочек аленький

– Друзья! Вы всё про пришельцев, тарелки, Деннекена и прочие геоглифы... Я, в отличие от вас, никаких инопланетян не встречал, но вот один случай мне запомнился. И, кажется, он имеет отношение к предмету разговора.

Говоривший, невысокий, крепкий старик, на взгляд был младше своих собеседников, которым явно уже перевалило за семьдесят, но общался с ними на равных.

– Дело было в Некрасовке. Помните, был такой дачный поселок? Старых большевиков, политкаторжан и ссыльнопоселенцев? У меня бабушка там жила, а меня на лето к ней отправляли.

– И когда это было, Григорий? – спросил один из присутствующих.

– В самом начале 60-х, мы тогда классе в пятом или
шестом учились...

– Красивые места... – добавил другой, – бывал там. Скучновато только.

– Ну, мы особо не скучали – купались, загорали, да и других развлечений хватало.

– Ладно, помним. Ты – к делу.

– Так вот, лето, жарко. Бабка в палисаднике возится – цветочки пропалывает. И вдруг окликает: «Гришка! Подь сюды!» Она, хотя в свое время Сорбонну окончила, к старости опростилась, но, думаю, больше играла. «Смотри, – говорит, – какой артефакт!» Подхожу, смотрю и вижу: посреди банальных пионов, ирисов и флоксов с астрами стоит цветок странного облика на высоком стебле. Стебель тонкий, совершенно без листьев, наверху бутон, как у розы. «Ну, какой артефакт? – отвечаю. – Цветок это. Только странный». «Не просто странный, Гриша, – говорит бабушка, – а очень странный. Ты посмотри, вроде цветок, а листьев нет. И будто не растение вовсе – он, похоже, металлический». «Как это, бабуль?» – спрашиваю. – «А ты приглядись». И действительно, и стебель, и бутон отливают металлическим цветом. Я протянул к нему руку, и тут произошло нечто необычное: соцветие вдруг засветилось ярко-малиновым светом и тихо зазвучала музыка. Очень красивая. Но какая-то не наша. В смысле – нечеловеческая, неземная. Я протянул руку поближе, коснулся – музыка продолжала звучать, только тональность изменилась. И вот что интересно: накануне я палец на этой руке порезал – палку строгал, ножик соскочил и порезал. Не сильно. Но неприятно. Палец болел. Вот кисть с порезанным пальцем я и протянул к цветку. А дальше случилось вообще непонятное: место пореза защипало
и – прямо у меня на глазах – рана затянулась и боль ушла. Я бабушке про это сказал. Но она, понятно, не поверила. Да и без очков ничего не увидела. «Схожу-ка за очками», – сказала она. И пошла в дом. У меня, к сожалению, порезов больше не было. А цветок петь перестал.

Вернулась она быстро и вместе с очками принесла табуретку и большую книгу.

– Определитель растений, – объяснила она. – Попы-
таюсь понять, что это за явление, – с этими словами утвердилась рядом с клумбой на табуретке с томиной на коленях и водрузила на нос очки.

Интересно: едва она это проделала, цветок снова зазвучал, но тональность изменилась: мелодия осталась прежней, но ритм и тон были выше.

Нашла она что-то или нет, я ждать не стал, – для десятилетнего мальчишки – скучное занятие. Я был занят другим: на меня произвело глубокое впечатление заживление пореза. Мне хотелось продолжить эксперимент. Долго размышлять не стал: за пару дней до того наша дворовая собака Жучок угодила под машину и изрядно покалечилась. Вообще-то она была сама виновата. У нее, точнее, у него, была дурацкая привычка – с лаем налетать на проезжавшие по поселку автомобили и кусать их за колеса. Это не могло не закончиться трагедией. И закончилось. Сейчас Жучок лежал на подстилке и тихо скулил. Ходить он не мог – задние лапы не слушались. Видимо, повредился позвоночник. Бабка звала его Жуков. У пса был скверный характер: он на всех кидался, остервенело лаял. Держали его на цепи, но временами он с нее срывался. Поэтому приближался я к нему с опаской. Заставить его идти самого возможности не было. Взять на руки и отнести – сто процентов укусит. Некоторое время я размышлял. Потом решение пришло само. Жучок лежал на подстилке, и я решил его перетащить прямо на ней. Разумеется, риск укуса не исчез. Зажмурившись, я протянул руку и взялся за край подстилки. Пес зарычал, но никаких действий не предпринял. Я потянул. Еще один рык, переходящий в скулеж. Да, больно ему было. И очень. Вот так, на карачках, задом наперед, медленно-медленно – не меньше часа провозился! – я подтащил его к клумбе.

Бабка всё так же сидела напротив загадочного растения и листала свою толстую книгу. Но за время моего отсутствия произошли перемены: в книгу и на цветок она
смотрела не сквозь очки, а просто – глазами. От удивления я даже охнул. Она не оглянулась, но услышала:

– Да, Гриша, ты прав. Свойства у этого, с позволения сказать, растения удивительные... – Вообще, бабушка моя была глуховата – одно ухо ей повредили еще царские сатрапы, со вторым в тридцатые – поработали те, у кого «горячее сердце и чистые руки». – Ты знаешь, а я хорошо тебя слышу, – продолжала она. – Поразительное чувство! И лучше вижу! Очки теперь только мешают... А, ты Жукова притащил... Ну, давай, подтаскивай поближе – может, и его подлечит... Хотя, видит Бог, он исцеления не заслуживает – этакая скотина!..

При этих словах «скотина» подняла полные страдания глаза на бабушку, и столько в них было боли и немого упрека, что она только вздохнула, махнула рукой и, прихватив скамейку и зажав кондуит подмышкой, зашагала
к дому.

– Пойду, новости посмотрю по телевизору – три часа скоро. – Шагала при этом она весьма бодро – не так, как обычно.

А телевизор, если вы помните, был в те годы – в начале 60-х – еще в диковинку. Хотя большинство обзавелось уже собственными приемниками, телевидение воспринималось как чудо. Поэтому смотрели много и с удовольствием.

Бабушка ушла, а я подтащил Жучка вплотную к цветку. Тот сразу поменял не только тональность, но и цвет, – тон стал ниже, а соцветие окрасилось темно-малиновым.

– Гриша, иди сюда! Барахлит телевизор!

Я побежал. Действительно, телек показывал плохо – рябит, изображение скачет...

– Думаю, – говорю, – с цветком связано. Он помехи дает.

Бабушка посмотрела на меня так внимательно и серьезно и отвечает:

– А ведь ты, наверное, прав. Излучает что-то наш цветочек.

«Понятное дело, излучает, – про себя думаю, – а как же иначе? Если лечит, раны заживляет и зрение восстанавли-
вает. Не святым же духом?» Я вообще-то уже тогда был материалистом. В волшебство лет с пяти не верил. Рос в
семье атеистической. Папа с мамой инженеры, а про бабушку и говорить нечего – закоренелая материалистка. С дореволюционным стажем.

– Ладно, – говорит, – пойду Софочку навещу. Ты остаешь-
ся за главного.

И ушла.

Софочка – «божий одуванчик», маленькая, сухонькая, вся седая, но очень деятельная, была подругой моей бабушки. Полностью ее звали Софья Моисеевна Каценбоген. Знаменитая бомбистка-террористка-анархистка в молодости. Ее даже товарищ Сталин уважал – вычеркнул, говорят, собственноручно из расстрельных списков. Это я, конечно, потом узнал. А тогда, понятно, и не догадывался.

Конечно, сидеть и дожидаться, когда вернется бабушка, я не стал. Сходил, посмотрел на Жучка. Тот лежал, растянувшись на подстилке, и, похоже, спал. Цветок пел свою песню – цвет и тональность не поменялись. Но что интересно: задние лапы собаки дрожали и подергивались. Что это означало, я не знал. Решил пройтись по приятелям, подумал: может, у кого еще травмы есть? Так цветок вы-
лечит.

Увы, дома никого не оказалось – все ушли играть в футбол. Мне было не до футбола, и я вернулся.

Картину застал такую: Софочка с бабушкой рядышком сидят на скамейке и с умилением глядят на цветок. Перед ними всё так же – не приходя в сознание, лежит на подстилке Жучок, периодически подергиваясь.

Бабушкин замысел мне был понятен – она свою подругу решила подлечить. Но это едва ли: она ходит с палочкой, потому что одна нога короче другой (на каторге при царе еще повредила), и глаз всего один (это уже в ГПУ в 1920-е постарались). Но говорить ничего не стал: спорить с бабушкой бесполезно.

К вечеру все вокруг уже знали о целебных свойствах цветка. И началось паломничество. Понесли кошечек, собачек, птичек. Даже ящерицу принесли с дальнего конца Некрасовки – то ли лапу повредила, то ли хвоста лишилась.

Но бабушка входить посетителям не разрешила – затопчут все насаждения. Тем более, что так называемый лечебный эффект еще доказать надо. Хотя я сам видел, что она газету читала без очков, а очки убрала в шкаф, на дальнюю полку. Да и Жучок почти оклемался: хотя заднюю правую лапу еще волочил, но до миски добрался вполне бодро, жадно и долго лакал воду, а затем принялся энергично глодать кость. Но бабушка сказала: «Нам не нужны нездоровые сенсации! Нам нужны здоровые сенсации». Впрочем, может быть, она сказала что-то другое – память подводит, –
но смысл был именно такой. А потому вечером мы пошли на почту – позвонить отцу, рассказать о феномене и посоветоваться, как быть. Отец весьма заинтересовался и обещал завтра приехать.

Приехал он не один, а с двумя коллегами. Приборы всякие привезли. Какие? Ну, откуда я знаю? Только осциллограф и смог опознать. И, кстати, у одного рана была на ноге. Серьезная такая рана, воспалившаяся, с нагноением. Я думаю, папа специально его взял, для проверки лечебного эффекта.

В общем, разместились они возле цветка, провода раскинули, приборы расставили, взялись изучать, записывать. Сначала с дистанции, потом подобрались ближе. И телевизор притащили: двигали его – дальше, ближе. Потом с раненым стали экспериментировать – часа три, не меньше. У того и рана совсем уже затянулась, а они всё измеряют, записывают...

Естественно, такое событие не могло остаться без внимания соседей – толпа собралась изрядная. Но, поскольку внутрь бабушка никого не пускала, постепенно народ разошелся. Остался только Иван Кузьмич – он обитал в доме на противоположной стороне улицы. Бабушка его не любила. Впрочем, в Некрасовке его никто не любил: очень вредный был старик. И вообще непонятно, как в поселке пострадавших от карательных органов оказался представитель этих самых органов. Пусть советских, не царских, но – всё равно.

Я так думаю, что его специально сюда поселили. Присматривать за бывшими бунтарями и докладывать куда следует. А то вдруг на старости лет что-нибудь отчебучат.

Он стоял неподвижно и внимательно наблюдал за действиями ученых. И ничего не говорил. Так он простоял часа три – не меньше. И только когда последний из соседей, махнув рукой, удалился, решительно толкнул калитку и подошел к моему папе.

– Полковник МГБ Тетюшкин Иван Кузьмич, – представился он.

– В отставке? – уточнил отец.

– В запасе. Чекисты бывшими не бывают, – гордо изрек полковник.

– Чем обязаны?

– Интересуюсь. И прежде всего, поставлены ли в известность компетентные органы?

– Компетентные в чем? Вот в этом, – отец жестом указал на приборы, – поставлены.

– Компетентные во всём! – отчеканил полковник. – Вы меня прекрасно поняли! Вы что, не знаете, страна в кольце врагов? Что враг не дремлет? Что империалисты спят и видят, как бы задушить Советскую власть?

– Послушайте, не мешайте нам заниматься делом! – это произнес один из ученых.

Полковник бросил на него испепеляющий взгляд и процедил:

– Вы еще пожалеете. И сильно пожалеете!

И ушел.

– И что, действительно пожалели? – прервал рассказ один из слушателей.

– Можно сказать и так. Но органы тут ни при чем. Или почти ни при чем. Так вот, на следующее утро – наверное, и шести еще не было – я проснулся от ужасного шума. Точнее, от какофонии звуков: женского визга, кошачьего мява, остервенелого лая и отборного мата. Выглянул в окно и увидел следующую картину: полковник одной рукой тянется к нашему цветку, другой отбивается от орущей тетки и кота, которого та держит на руках; последний душераздирающе мяукает и одновременно когтями пытается достать обидчика хозяйки; Жучок лает, рычит и норовит полковнику вцепиться в ногу; обе штанины у того уже порваны. Я выскакиваю из дома и вместо того, чтобы блокировать полковника – и это была моя роковая ошибка! – кричу: «Жучок!» Жучок отрывается от противника и с лаем бежит в мою сторону – видимо, объясняя, из-за чего весь сыр-бор, –
тетка с котом отвлекается, а полковник, пользуясь моментом, хватается обеими руками за стебель и – что есть силы –
дергает на себя. В результате приземляется на пятую точку с растением в руках. Немая сцена. Даже Жучок зами-
рает и приседает от ужаса. Остолбеневшая тетка с раскрытым ртом и замерший на ее руках кот...

Но вот что происходит дальше... Все мы молчим и смот-
рим на цветок... Я, во всяком случае, пытаюсь рассмотреть корень. Но его нет. Вижу только некое подобие – недлинный такой проводок, и все. А сам цветок уже не сияет и не поет, а начинает – прямо на глазах – рассыпаться в прах, начиная с этого самого проводка... И бежит вот так вверх, вверх и вверх... Доходит до бутона, и тот беззвучно лопается, превращаясь в пыль... Всё. И нет цветочка. Будто никогда и не было. И, знаете, на всех – по крайней мере, я так думаю, – на меня так точно, – на всех накатывает такая безысходность, такое опустошение... и никто не двигается. Даже Жучок – ни с места, только тихонько так поскуливает... А тут бабушка выходит и говорит:

– Ах вы, изверги! Что устроили!

– Олимпиада Романовна, – это так бабушку мою звали, –
я вот только котика своего, Барсика, подлечить хотела, а тут он, этот, – она указала рукой на Тетюшкина, – а на него Жучок... я ж ведь не знала, что так получится!

– Да не в тебе дело, Дуня! – отвечает бабушка. – Что же ты, ирод, наделал? Какая польза людям могла быть, а ты!..

И вот что интересно: полковник покраснел. Но нашел силы ответить:

– А может, и не польза. А может, это империалисты, американцы вас кодируют, чтобы в шпионов превратить?..

–  Эх, – махнула бабушка рукой, – дурака не переделаешь...

–  Да, грустно... – вмешался один из слушателей. – А ведь и полковника мог подлечить цветочек.

– Ну, что ты, – отреагировал другой, – этих не подлечишь – у них «холодный ум и горячее сердце»...

– А вот, кстати, не уверен, – возразил рассказчик. – Того же Жучка возьми. Пса как подменили: на машины ноль внимания, лаять почти перестал.

– И красавиц стал игнорировать?

– Ну, нет. Тут, скорее, наоборот: все окрестные красавицы подле обретались. И у всех потомство как на подбор: и красивое, и умное.

– Слушай, а ведь и ты тогда же переменился! Ведь шалопай был! А тут вдруг за учебу взялся... Да и сейчас выглядишь... явно моложе и здоровее нас!..

– Так я ведь не пью и не курю, в отличие от вас...

Но в глубине души, конечно, догадывался, что то давнее знакомство с цветком не осталось без последствий.