Елена Дедина

 

Документально-художественная повесть

Глава I

Напомню старую, дореволюционную шутку: «Шёл дождь и два студента, один в калошах, другой в университет». Потом они чай пили: один с удовольствием, другой с пирожком. Вот так получалось и у Марины с Сергеем – всё рядом, и всё – про разное. Сергей был учитель истории, а Марина – красавица. Он работал с душой, а она – в банке... ну, и так далее.

Марина любила красивую жизнь, и это не переменилось даже с рождением ребёнка. А Сергей был домосед и лишнюю минуту старался провести или с книгой, или с сыном. Она посещала театры и рестораны без него – кто виноват, что у него постоянно педсоветы, конспекты и прочие скучные занятия? А молодая жизнь кипит: то у подруги день рожденья, то лишний билет на оперетту оказался. Так в этих весёлых компаниях и нашёлся в итоге человек под стать Марине. Он был из нуворишей, и в спутнице искал только то, что понимал и мог оценить сам: яркую, заводную, красивую женщину, которая радует глаз и которую не стыдно предъявить друзьям. Марина отвечала этим требованиям идеально.

Так семья Агарковых в одночасье сократилась вдвое, и остались в ней только мать да сын – Анна Николаевна и Сергей Петрович.

Развод прошёл тихо – Сергей не захотел лить грязь на жену, чтобы отстаивать право на сына. Пока будут разбирать твои семейные обстоятельства, только помоев нахле-
баешься, и в итоге всё равно ребёнка оставят с матерью. Главной травмой в этой истории было то, что теперь он видел сына по оговорённому графику.

Вот тут Анна Николаевна, директор школы, и решила уйти на пенсию, чтобы создать хотя бы видимость семейной жизни – вовремя обеды-ужины, разговоры за чаем, всегда свет в окошке, всегда есть кому встретить тебя у дверей и спросить, как дела. Она могла бы работать ещё лет пять, а то и десять, здоровье позволяло, но душевный покой сына был для неё важнее.

Впрочем, Сергей развод оценил трезво. Жене нужны большие деньги? Это не его профиль. Ей не интересны муж и семья? Значит, их пути всё равно бы разошлись. Так тому и быть.

После ухода Марины в доме воцарилась тишина – не слышно Димкиного голоса, Марина не болтает часами по телефону с подругами. Но между сыном и матерью всегда была полная гармония, и тут ситуация будто вернулась лет на 10 назад. Они обсуждали новости, книжные новинки и школьные проблемы, хорошо понимая друг друга. То ли профессия их объединяла (Агарковы – учительская династия), то ли давняя друг за друга ответственность.

Анна Николаевна воспитывала сына одна. Отец Сергея был человек эмоциональный, яркий, но пустой – только юная девочка и могла этого не увидеть. Артист среднего таланта, он попросту сбежал от пелёнок, в чём не постыдился признаться перед уходом молоденькой Анечке. Он не хотел ребёнка, доказывал, что молодые должны жить для себя, а ребёнок никуда не убежит. Но Анечка говорила, что ребёнок – и есть для себя, и что случается, он «убегает»: от первого откажешься ты, а второй откажется от тебя и не родится. Поначалу он просто «сменил обстановку», ушёл к холостому другу – ведь надо учить роли, а тут плач, пелёнки. Он даже пытался приносить какие-то деньги на воспитание сына. А потом уехал в другой город, где обещали квартиру, да так и затерялся на российских просторах.

Было и прошло. Свои неразумные шаги при выборе пары мать и сын простили друг другу, тем более что ошиблись одинаково – обжегшись о красоту. Жизнь учит жёстко, но, к сожалению, каждого в отдельности.

Серёжа рос уравновешенным, самостоятельным и серьёзным, что очень помогало ему в учёбе. Говорить он начал поздно и односложно: никаких «ням-ням», только «ням», никаких «бо-бо», только «бо». Так и мама превратилась в ма. Он её и сейчас так называл, хотя речь его давно стала богатой, и на ласковые слова он не был скуп.

Они не были похожи друг на друга. В Анне Николаевне всё выдавало педагога: опрятность одежды и причёски, внимательный взгляд, выдержанная грамотная речь. А Сергей мог сойти за кого угодно – крупный, сильный и несуетный, таковы бывают инженеры, администраторы, директора предприятий. Педантичным в быту он не был, касалось это и одежды, и поведения, режима работы и питания. Он мог по рассеянности в жаркий день надеть тёплую рубашку, если она оказалась под руками, мог засидеться за чтением до часу-двух ночи, забыв, что встаёт в шесть, мог не пообедать и не вспомнить об этом. Потому и нужен был рядом женский заботливый взгляд.

Свободное время оба они привыкли проводить за чтением. Интересы у них были схожие – история, мемуары, философские труды, социология.

И вот как-то принесла Анна Николаевна большой тёмно-синий том – исторический роман «Николай и Александра» Роберта Мюсси.

– Смотри-ка, сын, роман о Николае II! Дождались-таки – начали о нём говорить!

Это «дождались-таки» надо объяснить. К царской теме у них никогда не было равнодушного отношения. А причиной тому была прабабушка Сергея, Софья Васильевна. Умерла она в глубокой старости, в 80-е годы, так что Сережа её хорошо помнил. До сегодняшнего дня от бабушки сохранились только опаловая брошь в виде кленового листика с алмазной росинкой и икона «Вера, Надежда, Любовь и мать их София», которую она чтила как свою покровительницу.

О царе бабушка Соня имела мнение, совершенно отличное от того, которое тиражировали советские книги и учебники. За убитую царскую семью она молилась и называла их мучениками. Её нельзя было назвать монархисткой, так как идеологически ничем она свои взгляды не обосновывала, но она считала, что свершилось великое злодеяние над Помазанником. Её воспоминания о царе остались на уровне семейных преданий, и были они тёплыми. Когда она узнала, что некоторые из уважаемых ею людей носили рядом с крестиком царский рубль, на котором было изображение Николая II, – вместо образка, она последовала их примеру. Не дожила она до времени, когда стало можно в любой церковной лавочке купить икону царственных мучеников.

Будучи гимназисткой, она видела мельком царевича. Он был на машине на прогулке, и водитель запутался в маршруте. Пока разбирался, царевича узнали. Народ окружил машину, в этой толпе оказалась и Соня.

– Бабушка, а какой он был, царевич? – спрашивал Серёжа, с интересом произнося странное на слух, сказочное слово.

– Надо бы лучше, да некуда. Красивый отрок, в матросском костюмчике. И не надменный, простой. Растерялся, что толпа наседает, но улыбался. Так светло мне тогда стало на душе – и я тоже несколько дней улыбалась. Э-эх, наговорили на Государя невесть чего, Распутина приплели, мужика тёмного. А что он мог царю указывать в государственных делах? Поклёп это. А вот царевичу в болезни он помогал лучше врачей, потому во дворец его и пускали.

– А почему ж говорили про царя плохое?

– Потому что сами испортились. Чистый чистому верит, грязный – грязному. Кому чего ближе. Вот у нас в семье плохого про Государя не говорили. Как можно про Помазанника Божия сплетни распускать? А у других совесть, видать, заснула, и вера угасла. Таким счастье – почувствовать, что ты самого царя судить можешь! Ну, не все так думали, многие добром его вспоминали. Иначе как бы в народе поговорка появилась: мол, был Николаша, были у нас хлеб да каша, пришли большевики – не стало ни хлеба, ни муки.

– Разве большевики плохие? Хорошего не делали?

– Когда они хорошее делали, для народа, то и я с ними, а против Государя я не с ними, не-ет. Он чем виноват? Что в царской семье родился? Только глупый скажет – повезло, а умный скажет – тяжёлая это ноша, за страну отвечать. Дело своё царское он делал на совесть, всякому бы так на своём месте служить. Ну, а дети его чего натворить успели, чтобы и их убить? – Не получив ответа, она резюмировала: – Супостаты. Так этот грех на нас и висит, неотмоленный, непонятый. А правду о царской семье люди и не знают.

– А вот я вырасту и расскажу правду-то, – пообещал Серёжа, ластясь к бабушке.

– Вот и молодец, вот и расскажи, – соглашалась бабушка, гладя внука по головке. – Но ты на улице-то об этом пока не болтай, – предупреждала она мальчишку, – а сам знай, потому что время придёт, все тайные дела вскроются, да тяжело людям будет укладывать в голову непривычное. А тебе тяжело не будет: ты уже всё знаешь. Ты ведь их жалеешь?

– Жалею... – отвечал мальчик.

Не могла бабушка предвидеть, что крепко стоящая советская власть вскоре рухнет, но всё же свято верила, что правда о царе когда-нибудь вскроется, потому что Бог поругаем не бывает, а царь – Помазанник Божий.

И вот, похоже, такое время пришло. Первой ласточкой и был роман Мюсси о русском царе.

Сергей взял в руки книгу:

– Надо же, американец... Неужто ему больней, чем нам, русским, была неправда про Николая II?

Но дело, как оказалось, было не в этом – автор имел сына и внука, как и царевич Алексей, больных гемофилией. Отсюда и возник у него интерес к теме: гемофилия и судьба. А на России эта судьба страшнее всего отыгралась...

Поначалу книга вызывала у Агарковых смех – уж очень мало автор знал о России и плохо понимал её. То начнёт расписывать тяжесть русской жизни и суровой зимы, а для нас это – привычный быт. То упомянет как признак нищеты «некрашеные бревенчатые избы» (а кто бы и зачем их красил?). То русские печи назовёт «огромные глиняные печи», а всё-таки из кирпича они были, а то, говоря о Кремле, вдруг вспомнит сераль, а это восточный дворец с гаремом, которого у русских царей никогда не водилось. Говоришь о России – называй: палаты, хоромы, а не сераль... И церковная жизнь наша ему мало знакома. «В конце службы выходили молящиеся вперёд и целовали мягкую руку епископа» – а целовали-то крест и руку священника. Епископ, надо думать, встречался им нечасто. Вернейшего и честнейшего слугу Отечества, ревнителя веры Константина Победоносцева, которого уважали все три русских царя, при коих он служил, представил мракобесом, будто бы «он придерживался человеконенавистнических взглядов» (!). Могло ль такое случиться с православным? Явное влияние либеральных секулярных кругов. Впрочем, сегодня и мы много бы невпопад наговорили о том времени – такие горы лжи вокруг наворочены. Но далее все эти невольные ляпы иностранца потерялись в море неизвестных ранее фактов, и претензии забылись. Мюсси с сочувствием описал жизнь чужой для него императорской четы, которую в России привыкли только осуждать.

Это была первая книга о царе, попавшая в их дом, книга художественная.

А вторая была документальная – воспоминания последнего Дворцового Коменданта В.Н. Воейкова, переизданные в России через 60 лет после зарубежного издания, в 1994 году. Книга называлась «С Царём и без Царя» (так и хочется добавить – в голове) и оказалась очень строгой, непафосной, но документально достоверной. Он много видел, будучи рядом с царём. Многое понял о силе масонства, которое было в страшной моде у «прогрессивных» людей того времени. Сам он чудом остался жив, бежав в Европу через Финляндию.

Историки и писатели, наконец, перестали бояться этой темы, и в книжных магазинах и церковных лавках начали одна за другой появляться книги о последнем монархе и его семье.

Так в доме появились книги Олега Платонова «Терновый венец России», «Николай Второй. Жизнь и царствование», «Заговор цареубийц», «Покушение на русское царство». А рядом с ними на полке встала тонкая книжечка из серии популяризаторской литературы «Подвиг Царской семьи» Дмитрия Орехова с очень точно подобранным материалом. Если у кого-то не хватает терпения на большие исторические труды, то книга Орехова расскажет ему кратко всё, что требуется для начала. Но после такого начала обязательно захочется продолжения – то есть, новых книг.

Вот книга, посвящённая гнусно оболганной Анне Вырубовой, а в ней её настоящие воспоминания, вместо прежних, фальшивых, и другие документы, где предстаёт она, наконец, самой собой – не интриганкой, а женщиной простодушной, не великого ума, но бескорыстной и верной. Здесь же посвящённое ей исследование К. Рассулина. В целом получился солидный том с иллюстрациями – «Верная Богу, Царю и Отечеству». Вырубова прожила совсем не роскошную, трагическую жизнь, потеряв любимых людей, узнав тюремные застенки, и окончила жизнь монахиней в Пюхтицком женском монастыре в Эстонии.

Большую радость принесла в дом книга Ивана Солоневича «Великая фальшивка Февраля» – просто праздник! Поскольку Солоневич – это афористичный язык, неизвестные факты, ясный ум и смелые мысли, и над всем этим – негасимая любовь к России. К тому же он очевидец и участник тех событий.

Потом удалось купить книгу воспоминаний учителя царевича Алексея – швейцарца Пьера Жильяра «Император Николай II и его семья». Жильяр, который при первой же опасности мог убежать на родину, пытался до конца быть рядом с императорской семьёй, прекрасно понимая, чем ему это грозит.

И другой учитель царевича, англичанин Гиббс, всю свою долгую жизнь не мог забыть пребывания в России при Царском дворе. Удивительная, любящая, глубоко верующая царская семья потрясла его силой и высотой духа. Как и Жильяр, вместо того, чтобы вернуться на родину, он поехал за ними в Сибирь и не по своей воле их покинул. В Англии он принял православие и стал со временем архиепископом Николаем. Его удивительную жизнь описала Кристина Бенаг в книге «Англичанин при Царском Дворе».

Что ж, надо сказать отдельное спасибо иностранцам за их благородство и честность.

Над книгой Ольги Черновой «Верные до смерти» Анна Николаевна обливалась слезами. В ней рассказывалось о людях, которые сознательно пошли на муки и смерть, только бы быть рядом с царской семьёй и до последней минуты служить ей как подсказывали им вера, любовь и совесть. А Сергей, читая, гордился ими и радовался, что не все в окружении царя были предателями, а то бы России и малейшего оправдания не было.

Сборник воспоминаний «Царские дети» и книгу М. Кравцовой «Воспитание детей на примере святых Царственных мучеников» следовало бы каждой русской семье сделать семейным чтением. Там есть чему поучиться современным родителям. Царских детей не баловали – их готовили к служению Отечеству.

А вот объемная книга Л.П. Миллер, живущей в Австралии, «Царская семья – жертва тёмной силы» и её же книга о великой княгине Елизавете Фёдоровне. Вот сборник «Скорбный Ангел», посвящённый царице-мученице Александре. После знакомства с Александрой понимаешь, что в судьбе её всё не случайно, и что она лучше многих русских понимала Православие, Россию и была готова пройти крестный путь рядом с супругом.

А сколько сдвинул в их сознании монументальный труд П.В. Мультатули «Свидетельствуя о Христе до смерти»! Его же книга «Господь да благословит решение моё...» – об отречении Николая II – дополняла картину тех трагических дней.

Просто потрясла Агарковых «Анатомия измены» Виктора Кобылина – о генеральском заговоре – горячая, честная, умная книга. Изданная автором в эмиграции, в России она в последние годы переиздавалась дважды.

Книгой «Царский венец» М. Кравцовой и Е. Янковской они дорожили за богатый иллюстративный материал из жизни царской семьи и любили перелистывать её, вглядываясь в лица.

Много интересного о царе встречалось и в исторических и публицистических трудах, посвящённых Февралю и революции. И таких книг было с полдюжины, среди них книги Н. Старикова «Февраль 1917: Революция или спецоперация?» и «Разгадка «русской революции» и другие, хотя не всегда Сергей соглашался с автором полностью.

Очень много узнали они из книги «Черносотенцы» Вадима Кожинова, и горько было сознавать, что это ещё одна великая ложь нашей истории, которую опровергнуть можно, но выбить из мозгов нельзя, потому что, как и в случае с царём, нет у людей желания узнать правду. Как сказал Игорь Шафаревич (правда, по другому поводу), «...тут никакие публикации фактов уже помочь не могут – созданный миф является более прочной частью массового сознания, чем противоречащие ему факты». Кожинов пытается смыть чёрную краску со слова – «черносотенцы». Это была оболганная революцией лучшая, здоровая часть народа, поддерживающая православную монархию. Черносотенцами были академик с мировым именем А.И. Соболевский, великий химик Д.И. Менделеев, академик-филолог К.Я. Грот, выдающийся историк Н.П. Лихачёв, знаменитый медик профессор С.С. Боткин, академик Н.П. Кондаков, поэт К. Случевский, поэт, писатель и критик Д.С. Мережковский, выдающийся книгоиздатель И.Д. Сытин. Сюда же относились многие церковные деятели – митрополит Антоний (Храповицкий), митрополит Тихон (Беллавин), который стал Патриархом, виднейшим «черносотенцем» был Иоанн Кронштадтский. Сюда же примыкали философы и богословы П.А. Флоренский, С.П. Булгаков, В.В. Розанов. Задним числом – за соответствующее настроение и идеалы – к ним причисляли Достоевского и всех, кто стоял за православную монархию. Несмотря на широкое присутствие в движении «чёрных» (т. е. земских) масс, это сообщество в целом было образованным и политически дальновидным. Это были консерваторы, которые всегда трезвее революционеров. Кстати, первую «черносотенную» организацию «Русская монархическая партия» создал еврей (!) В.А. Грингмут. Входил в эти ряды и соратник Столыпина еврей И.Я. Гурлянд. А ведь черносотенцев, среди которых было много простого народа, обвиняли не только в невежестве, но, прежде всего, в антисемитизме! А Кожинов доказывал, что всякий, кто всерьёз думает о судьбе России, продолжает дело черносотенцев. Такой вот поворот мыслей.

Богатейший материал, умная мысль, точное слово, блестящее развенчание мифов – это чтение доставило обоим истинное наслаждение.

А недавно попала в дом и книга американских журналистов А. Саммерса и Т. Мангольда «Дело Романовых, или Расстрел, которого не было». В ней доказывается, что в Екатеринбурге в доме Ипатьева были убиты не все, женская часть семьи была жива ещё и осенью 1918 года. Это подтверждается показаниями многих свидетелей. Их вывезли в Пермь, а далее следы теряются. Непоседа Анастасия в пути пыталась бежать, но её поймали. Однако в начале 1920 года она объявилась в Германии под именем Анны Андерсон. По рассказам авторов, девушка была настолько потрясена и измучена всем происшедшим, что говорить с ней было достаточно трудно. Она называла себя Анастасией Романовой, но лжецаревен в те времена появлялось много, и не верили всем заодно. Остальные же члены семьи, по мнению авторов, если и пережили Николая II, то лишь на несколько месяцев – их имена больше никогда не всплывали в документах. Значит, говорить было уже не о ком...

Эта книга, своим названием всколыхнувшая было некие надежды, облегчения не принесла. Так всё было, как представили американские журналисты, или так, как рассказывал цареубийца Юровский, для царской семьи исход был один: в живых никто не остался. Сергей с большой печалью поставил на полку и эту книгу.

Так за годы собралась целая библиотека по царской теме, и каждую книгу Агарковы серьёзно обсуждали и радовались – наконец-то открывается завеса!

Пытались поделиться своими открытиями с другими, но их не понимали. Ведь не в каждой семье была такая бабушка, которая молилась о царской семье, «убиенной от супостат». Времена уже не были советскими, но менять привычное на непривычное, как и предрекала баба Соня, никто не спешил. Если Агарковы канонизации царственных мучеников ждали, то многие их знакомые и по сей день её, уже свершившуюся, не принимают.

С годами Сергей, разобрав и систематизировав материалы о войне, Феврале, отречении, мог рассказать чуть ли не по дням и по часам всю весну 17-го – там было много моментов, когда судьба России зависела от чьего-то неумного слова, личного участия, неучастия и прямого предательства. Заговорщики будто выполняли совет Ницше: «падающего – толкни». Но прежде, поскольку монархия сама падать не собиралась, в России искусственно создали революционное бурление, а значит, и момент неустойчивости. И в такой момент нашлась масса ницшеанцев, желающих толкнуть, а подставить своё плечо Родине и императору смогли только немногие верные.

Теперь просматривается желание оправдать революцию тем, что монархия, мол, к тому времени сгнила, что колосс, мол, не падает, а коль Николай упал, то это доказывает его слабость. Он – не упал! Он был высок, и после смерти стал ещё выше. Упала Россия. Никто из заговорщиков не подумал, что толкнуть-то надо было их самих. И не возникал у них вопрос, кого они толкают и кто упадёт? Может, это мать споткнулась, жена, сын? Ницше это было неважно, он говорил о сверхчеловеке, для которого все остальные – пыль, а мы-то ведём речь о Родине.

 

Как-то приснилась Сергею баба Соня. Седина её казалась серебряной, морщины разгладились – такой красивой он её и не помнил. Ничего не сказав правнуку, она только вздохнула да грустно на него поглядела. Заказал обедню, а она опять через несколько дней снится, и опять так же. И тут он вспомнил о своём обещании рассказать правду о царе! Да, теперь он её знает. Но зачем говорить то, что уже сказали другие? И не только историки, но и прямые свидетели тех событий. Даже их слово не убеждает Россию, как и Фому неверующего не убеждали слова. Но бабушка настойчиво напоминала: обещал – скажи...

– Ма, о чём я расскажу, если всё уже сказано? – оправдывался он перед матерью, потому что бабушке возразить не мог.

– Раз не все услышали, надо говорить ещё и ещё. Знаешь ведь, как бывает – иногда правда приходит неожиданно – через знакомого человека. Такая тропинка прямее к сердцу приведёт, чем труды крупного, но не знакомого историка – их ещё надо поискать, почитать. Ты же публикуешь исторические статьи, вот и о Романовых напиши.

– Да люди и слышать ничего не хотят! У них словно пробки в ушах. Скажи «царь», и сразу в ответ: «Да слабак твой царь, власть из рук выпустил». – «А с чего ты взял, что он такой, каким его большевики рисовали? Кто ж про врага хорошее скажет? Правда о нём вот только сейчас появилась. Читал ли ты что-нибудь?» – «Нет, и читать не буду, и так всё ясно».

– Вот потому-то лишнее слово и нужно, сын. Не лишнее оно! – настаивала мама.

– Ма, понимаешь, им не-ин-те-ресно! Они уже сами для себя всё решили. Что в них говорит – не пойму. Упрямство? Самоуверенность? Лень? Но их не сдвинуть. Они не станут ничего читать! – горячился Сергей.

– Беда – отвыкли люди самостоятельно ответы искать.

– Беда в том, что у них и вопросов нет! – возразил Сергей обречённо.

– Равнодушными люди стали ко всему, кроме себя. Для них история – их собственная история. Сердце болит за Россию – что такие люди с ней сделают? Нет, Серёжа, нельзя, чтоб только они всё решали. Нельзя молчать – сегодня особенно.

– Ты же видишь, сколько людей говорят, пишут, кричат, рассказывают! – он показал руками на книжные полки. – Мой голос – писк мышиный.

– Ты мышь-то не обижай. Помнишь, как в сказке репку тащили? Только её, мышиной малой силы, для успеха и не хватало.

Сергей улыбнулся и бережно обнял мать, выглядевшую особенно хрупко рядом с его мощью. И это он-то – мышь? Но большие дела, как известно, не мышцами делаются...

 

Как правило, Анна Николаевна первой прочитывала каждую новую книгу, и когда сын возвращался с работы, уже делилась впечатлениями.

Они обсуждали и публикации на эту тему, которые часто стали появляться в прессе.

– Ма, смотри, уважаемая газета, а что пишет! Николай II – пофигист! Потому, мол, и от короны легко отказался. Где ж они эту лёгкость-то увидели!? Он до последнего отстаивал монархию – не себя. Себе ничего не выторговал! И из тюрьмы, в которую его заперли в царском поезде, вырваться пытался – не дали. Навязываемых условий о конституционной монархии не принял, хотя лично для него и семьи это был бы отличный выход. А вот фанфаронства и гордыни царской в нём впрямь не было. Он любил простоту во всём – одежде, пище, общении. Царствование не было состоянием его души, это был его жребий, долг, поприще. Тяжкий долг, но он выполнял его с честью и полной самоотдачей. Когда армия и народ выразили недоверие ему, лично, должен ли он был по этому поводу народную кровь лить? По всем законам христианским – нет. И я это понимаю. А вот рассуждений заговорщиков я до сих пор не понимаю. Чего они добивались? Чем лучше, если на троне вместо вменяемого царя оказался бы ребёнок, да ещё при регентстве великого князя Михаила, человека, совершенно не готового к царским обязанностям? Чем это могло помочь России? Да ещё затеять такие перемены во время войны! Что-то случилось тогда с людьми – здравый ум покинул их, а наваждение накрыло.

Через несколько минут чтения и молчания – новый всплеск эмоций:

– «Отдал трон без боя!» Крови, что ли, захотели! И ведь говорят так, будто все они монархисты и сегодня прямо исстрадались без царя! «Как же это он, такой-сякой, трон оставил?» Не оставил! Царю показали (слукавив, конечно), что армия и страна против него! Забывают, что в 1905 он так себя не вёл – народ тогда был с ним, монархические союзы сами собой создавались в его поддержку. Это потом либералы превратили их в зловещую чёрную сотню. В 17-м их уже не было – враги России все просчёты свои учли: и чёрную сотню оболгали, и Царскую семью грязью облили, чтобы разделить народ и царя. Появился якобы всесильный Распутин, а царица стала помешанной немкой. Но, знаешь, ма, я по-другому относился бы к Николаю, если бы он действительно поставил народ на колени. Его любимую Россию-матушку – на колени? Да ведь он только ради её спокойствия и отрёкся! Чтобы сберечь её, бунта во время войны избежать, победы добиться, пусть и не под его руководством.

– Так, сынок, так. И слава Богу, что не запятнал он себя народной кровью. Во всей этой истории он везде выше и лучше своего окружения, это теперь даже враги его признают – факты вещь упрямая. Вот смотри. Царя и царицу грязно оболгали, но он – как европеец – признавал свободу слова и был убеждён, что ни один честный человек не поверит в такие гнусные сплетни. Каждый ведь судит по себе, и здесь он тоже выше своих врагов. Далее. Будь он грозен и зол, никто не посмел бы против него голос поднять, а если ногами не топает, голов не рубит, молний не мечет – что ж его уважать? Мягкий – надо согнуть, доверчивый – обмануть, добрый – не подчиняться, противоречить. Все эти действия – саморазоблачение заговорщиков. Видеть в милосердии слабость, в сдержанности – бессилие, в высоком – низкое может только или вконец запутавшаяся, или падшая натура. Нам бы радоваться такому царю, служить ему не за страх (наконец-то!), а за совесть, а мы вместо этого... Все были просто помешаны на борьбе с царизмом! Даже монархисты не говорили о самодержавии, а только о конституционной монархии.

– Ты заметила, раньше говорили – империя, самодержавие, а тут появился термин «царизм». Как клеймо.

– Заметила. Только при Александре III всё это удальство либералов попритихло.

– Просто он не давал этой борьбе политической огласки,
чтобы террористы не чувствовали себя героями. Но ведь был же подрыв царского поезда в 88-м году! Царь тогда держал крышу покорёженного вагона, спасая свою семью. Однако Александр велел говорить об этом как о простой аварии. Никаких героев-террористов! Никаких публичных судов с либеральными адвокатами, которые всё наизнанку выворачивали! Он был могуч физически, крепок духовно, поэтому немногие отваживались ему противостоять.
И знали, что народ против Александра не пойдёт – его уважала Европа, им гордились русские. Враги пережидали и копили силы. Это была чисто внешняя, тактическая тишина. Ждали удобного случая. Понятно, что не может же каждый царь быть гигантом! Но власть не может – и не должна – стоять на голом страхе! Помазанник – это власть от Бога. Разве этого не достаточно? Был у нас царь Фёдор, сын Ивана Грозного, помнишь? Больной, больше молился, чем управлял, никого не устрашал, а тихо при нём в стране было, благословенным временем называют историки его царствование. Народ тогда понимал, что власть царя священна. Цари были разные – либеральный Александр I, жёсткий Николай I, жестокий Петр I, больной Фёдор, и что народу до того? Царь не парламент, он вне обсуждения – он Богом дан.

– Ну... были обсуждения, сын. Вот Павла же убили.

– Так это не народ убил! Его же называли народным царём! Солдаты его любили, а простой люд видел, что он и от бояр требовал верного служения, как от всякого другого, не потакал их спеси. Ему что граф, что солдат – все подданные. Это был дворянский заговор! Апоплексический удар... табакеркой! Как теперь историки шутят. Но ты права, вспомнив Павла... Сейчас уже говорят – ну, что вы к нам прицепились с этим убийством царской семьи да с народным покаянием? Ведь и раньше в России, мол, царей убивали, и народ не каялся. Но ведь народ и не убивал! Павла не народ убил – масоны, дворяне. И Александра II – не народ, а народники, террористы. А народ-то царю сочувствовал.

– Как раз недавно читала об этом. Как крестьянин Осип Комиссаров спас его при первом ещё покушении. Комиссаров вмиг стал героем, его приветствовали во всех слоях общества. Аполлон Майков в Мариинском театре ему стихи читал. Вот у меня тут закладочка, послушай, что он говорит о террористе:

Кто ж он, злодей? Откуда вышел он?

Из шайки ли злодейской,

Что революцией зовётся европейской?

Кто б ни был он, он нам чужой...

 

Конечно, Майков был человек особенный – потомок преподобного Нила Сорского, крёстный детей Достоевского, чистейший человек. Но ведь так многие воспринимали тогда покушение на царя. Террорист – чужой, не из нашей среды, как сказали бы сейчас, маргинал.

– Тогда ещё в народе помнили Божий завет: «не прикасайтесь к помазанным Моим»... – вздохнул Сергей. – Но к 17-му году Библия уже не была авторитетом. Так кого же разоблачали царские разоблачители, ма?

– Да себя, по-моему!

– То-то и оно! Это себя они показали неверными слугами Отечества, а царь-то был верен своему долгу. Владыка Антоний (Храповицкий) сказал: «От верности Царю меня может освободить только Его неверность Христу». Но другие-то так не думали. В либералах, в части народа, преступившего клятву, данную Романовым после Смуты, была вина, а не в царе и его якобы слабости. Видят поводы, не видят причин...

– Есть тут один аспект, Серёжа, из-за которого их внимательно слушают. Враги царя напоминают слова об удерживающем – что, мол, Николай как раз не удержал...

– И не мог! Тут ведь какой парадокс... я много о нём думал... Будешь правителем справедливым и милосердным, проиграешь жестокому, то есть, в истории останешься слабым и виноватым. Будешь жестоким – выиграешь в данный исторический момент, назовут тебя великим, но проиграешь в глазах Господа. Получается так: хороший правитель – плохой христианин, хороший христианин – плохой правитель. Он же пытался быть и хорошим правителем, и хорошим христианином, и будь вокруг такие же подданные, всё бы получилось. А об этом тексте – об удерживающем – много было споров. Текст-то старый, а мы его толкуем по-современному. Это слово в разные времена понималось по-разному. Поначалу в удерживающем видели Римскую империю, потом – Русскую. А потом святые отцы считали, что это – благодать Духа Святого. Или – просто Добро, которое противостоит злу. Это, скорее всего, не человек, не конкретная власть, это метафора, которая олицетворяет силу, противостоящую антихристу. Но стоять против антихриста царь в одиночку не может, а только вместе с народом. Как раз к этому Государь наш был готов, и этот долг исполнял всю свою жизнь неколебимо. Он удерживал зло, пока вокруг были те, кто одинаково с ним понимали зло. И вот ещё что, ма. Ты помнишь, как сказано у апостола Павла: «покуда не будет взят от среды удерживающий теперь»? Взят – это не сам уйдёт, выходит, на это будет воля свыше. Тогда, когда ему незачем будет оставаться в среде, и нечего в ней удерживать, будет попущено его «взять». Была вера – был царь-Помазанник, веры не стало – он превратился просто в ненужную фигуру, в глупого, кровавого тирана, каковым никогда не был. Умерла вера – умерла монархия. Ушло содержание – распалась форма. Но верующие в России остались, потому и Россия осталась. Грех свой искупать. После Смуты, призвав на трон Романовых, народ поклялся им в верности. Предали! Вот и поплатились. В России триада «Православие. Самодержавие. Народность» имела сакральный смысл.

– А в Англии обошлись без этого. И королева на троне по сей день сидит.

– Чисто английские игрушки, – пожал плечами сын. – Для них это фетиш истории, традиция, не более того. Но обрати внимание, ма, для них даже простая традиция – святыня, а для нас ни вера, ни Помазание – не святыня. Николай не согласился на английский вариант. По его мнению, царь не кукла в мантии, а тот, кто за всё в стране отвечает перед Господом, Который ему страну вручил на попечение и охранение. Не трон ему был нужен, а долг свой перед Богом он понимал. Вот вам и пофигист, господа либералы. Много ль вы знаете, чтоб такими словами бросаться?

– Вот и напиши повесть – о его силе, верности долгу.

– Да ведь я не писатель! Как начать, как построить? Не сумею.

– Ну, сердце подскажет – как. А пока материал собирай.

– Да я им завален, ма!

И это была правда. Вырезки, ксерокопии, выписки, статьи – это кроме многочисленных книг и брошюр. Стал он делать и собственные записи на эту тему в особой
тетради вроде дневника, перемежая цитаты своими рассуждениями.

С цитатами он иногда спорил. К примеру, есть мнение, что царь был неплох для мирного времени, но слаб для военного, с чем Сергей решительно не мог согласиться. Все действия Государя отличались обдуманностью, взвешенностью, он никогда не терял голову в трудных ситуациях. Он не бездействовал и в 17-ом, и если бы исполнялись его приказы, войну мы бы выиграли, а никакой революции бы не было.

Записи множились, а вот повесть не вырисовывалась. Некому было подсказать ему литературные ходы!

Даже если бы он просто записал все свои разговоры с матерью на царскую тему, это был бы уже вариант рассказа. Или же систематизировал свои дневниковые записи, соотнося их с цитатами и выписками из книг – это второй вариант. Но, не будучи писателем, он этих ходов не видел и представлял себе именно общепринятое понятие художественной повести, потому что в рассказе много не скажешь, а с романом дилетант не совладает.

Но в повести довлеет сюжет и требуется прописать художественные образы, а у него в голове ничего, кроме мыслей и обжигающих эмоций.

И мысли-то были мучительны и болезненны...

Он понимал: целились в Николая – попали в Россию. Плохой снайпер наша либеральная интеллигенция. И целилась зря. Когда народ с царём заодно был, преодолевались не такие трудности. Вот Пётр Первый в народе антихристом слыл, а всё же убивать его охотников не нашлось: почли его правление наказанием за грехи и терпели, а потом и пользу увидели. Да какую! А в 17-м будто помрачение нашло на всех, многие современники потом именно так об этом и вспоминали. Никто будто и не понимал, что делается, поняли только, когда сделалось. Правда, до самого момента крушения никто не боялся лодку раскачивать, и, по свидетельству Бердяева, каждый по-своему этим занимался, потому что были уверены, что не раскачают эту твердыню.

Да и в недавние годы в России точно так же было. История повторяется...

Глава II

 

Из тетради С.П. Агаркова.

(Из тетради выбрана небольшая часть выписок и размышлений нашего героя. Зная свои источники, он отмечал их коротко: название и страница. Курсивом здесь выделены цитаты, остальное – текст автора тетради.)

 

Трагедия Николая II заключается в его царском служении и верности этому служению. Он стал Царём в то время, когда общество любой ценой стремилось к социальному равенству, к западным ценностям, перестало понимать суть и смысл царской власти и пришло к мысли о её пагубности в России и, следовательно, её ненужности... Задолго до 1917 года революция произошла в умах целых слоёв русского общества...

Радикалы всех мастей и оттенков, мыслители и поэты, государственные мужи и промышленники, издатели и публицисты, навязывали России каждый свой рецепт спасения отечества и осуждали правительство. Осуждение и отрицание постепенно становились смыслом и сутью их деятельности. Быть хоть немного, но «революционным» становилось модным...

Император Николай II при вступлении на престол получил в наследство страну, морально готовую к революции. Внешнее благополучие и спокойствие были обманчивыми.

(П.В. Мультатули «Господь да благословит решение моё...», с. 4, 6, 7).

 

Среди полученных к коронации Николая II подарков был никем не замеченный знак, присланный из Америки, от религиозной организации «Орден Тернового венца»: крест, увитый терниями...

Недаром умница Солоневич сказал, что русский престол – почти Голгофа...

Вот оно – начало (взбаламученная либералами страна), и вот он – конец (терновый венец и Голгофа)... Остальное можно и не говорить. Но в подробностях истории много прекрасного, жуткого и поучительного. Потому и нельзя быть к ней равнодушным.

Есть такой рецепт производства артиллерийских орудий: нужно взять круглую дыру и облить её сталью – получится орудие. Целый ряд исторических концепций фабри-
куется именно по этому рецепту: берут совершеннейшую дыру и обливают её враньём; получается история. Или исторический факт. Именно по этому рецепту Пётр Первый был сделан Великим, Екатерина II – Великой, Павел I – безумцем, Николай Первый – Палкиным...

...Лев Тихомиров пишет, что Пётр Первый понавыдумывал таких законов, которые, если бы у него хватило гениальности ещё и провести их в жизнь, привели бы к форменной катастрофе, но, к счастью для России, гениальности Петра Первого хватило только на законодательное прожектёрство... Проф. Платонов посвятил целую книгу реабилитации петровской гениальности... и самым тщательным образом обходит: и дезертирство под Нарвой (при пятикратном превосходстве сил), и бегство из-под Гродно, и, наконец, такой военный скандал, какого в русской истории больше не было никогда: Прутскую капитуляцию... И старательно обходится стороной нам почти неизвестный генерал-майор Келин, у которого в Полтаве было: четыре тысячи «гарнизонной команды» и четыре тысячи «вооружённых обывателей»... Этот генерал-майор Келин... разделал тридцатитысячную армию Карла XII так, что от неё осталась... «голодная и оборванная толпа»... лишённая пороха, а следовательно, и артиллерии. Полтавская победа над этой толпой была описана двести пятьдесят раз. А о генерале Келине я не смог найти никакой литературы.

Всё кричит во мне после этого – так что же такое наша история? Выбранные места по подсказке властей? Смотрим далее...

...историография Февральской революции с изумительной степенью точности повторяет рецепт артиллерийского производства: берётся дыра и дыра обливается выдумками. Самое занятное то, что в феврале 1917 года никакой революции в России не было вообще: был дворцовый заговор. Заговор был организован:

а) земельной знатью, при участии или согласии некоторых членов династии...;

б) денежной знатью... и

в) военной знатью...

Так пишет И. Солоневич в книге «Великая фальшивка Февраля» (с. 13–15). Он говорил откровенно и чётко: «Русская революция не имела никаких оправданий – ни моральных, ни социальных, ни экономических, ни политических». Народ втягивали в смуту обманом, провоцировали на бунты.

Даже князь Львов, глава Временного правительства, в «Воспоминаниях» пишет, что никакого стона мужика не слыхал, и преступная ложь – изображать его стонущим от горя. Напротив, ситуация была самой благоприятной для крестьянина. К 17-му году только 11 % посевов оставалось у дворянства и 6 % скота, остальное было у крестьян, которые организовывались в кооперативы и сами же ими управляли.

Поэтому никто революции снизу не ожидал, и для самих революционеров она стала полной неожиданностью. Керенский рассказывал, что 10 марта (26 февраля) 1917 года его политические друзья собрались у него дома и единогласно решили, что революция в России невозможна. А через два дня военные заговорщики осуществили свой давний план, и «царизм» был свергнут. То есть, революцию против царя устроили не революционеры.

Но, может, рабочие всё-таки страдали и стонали, просто князь Львов не слышал?

Так вот свидетельство Никиты Хрущёва, который проговаривается, как он жил при царе: «Когда до революции я работал слесарем и зарабатывал свои 40-50 рублей в месяц, то был материально лучше обеспечен, чем когда работал секретарём Московского областного и городского комитетов партии (...партаппаратные «привилегии» утвердились с 1938 г.). Для правильного понимания хрущёвских слов следует знать, что даже в Петербурге (в провинции цены были ещё ниже) килограмм хлеба стоил тогда 5 коп., мяса – 30 коп., (стоит сказать и о «деликатесных» продуктах: 100 граммов шоколада – 15 коп., осетрины – 8 коп.)... Кроме того, к 1917 году Хрущёву было лишь 23 года, и он, конечно, не являлся по-настоящему квалифицированным рабочим, который мог получать в 1910-х годах и по 100 руб. в месяц. (Вадим Кожинов. «Черносотенцы», с. 83–84).

То есть, из признания Хрущёва понятно, что совсем не от нужды в 17-м году в Петрограде возникали стачки рабочих.

«Возникли они без видимой причины, неожиданно... Так же внезапно потом и закончились», – пишет Н. Стариков в книге «Февраль 1917: Революция или спецоперация?» (с. 31). Так имитировались народные волнения во время переворота, чтобы было чем давить на Государя. Об этом в той же книге далее:

Татьяна Боткина, дочь царского медика, расстрелянного со своими венценосными пациентами в Екатеринбурге, в своих «Воспоминаниях о царской семье» упоминает и об этих странных стачках: «Рабочие бастовали, ходили толпами по улицам, ломали трамваи и фонарные столбы, убивали городовых. Причины этих беспорядков никому не были ясны; пойманных забастовщиков усердно допрашивали, почему они начали всю эту переделку.

– А мы сами не знаем, – были ответы, – нам надавали трёшниц и говорят: бей трамваи и городовых, ну мы и били. (Там же). 

 

Глава военной миссии Франции в Петрограде генерал Жанен позже простодушно рассказывал, что ему докладывали об английских агентах, которые платили солдатам запасного Павловского полка на Миллионной улице по 25 рублей, чтобы они выходили из казарм и не подчинялись своим офицерам. (Там же, с. 63). Жанен и ещё кое о чём проговорится.

Заговорщики ради собственной безопасности собирались у английского посла Дж. Бьюкенена. Говоря о роли Англии, последний Дворцовый Комендант Императора Воейков пишет: «Откуда явились у главарей революции и их агитаторов такие благодарные чувства к личности английского посла, что безопасное передвижение по улицам... города было возможно только в автомобиле, шедшем... под английским флагом? Почему в конце февраля и начале марта происходили непрерывные овации перед балконом здания английского посольства, так что послу Короля Великобритании при Императоре Всероссийском приходилось по несколько раз в день выходить на балкон и благодарить толпу, признательную за содействие к освобождению России от гнёта царизма?» (В. Н. Воейков. С Царём и без Царя, с. 110). Видимо, содействие было весьма действенное, и велось не русскими, а английскими руками. Это подтверждает и собственное признание главы правительства Великобритании Ллойда Джорджа, который откровенно сказал, узнав о Февральской революции: «Одна из целей этой войны Англией достигнута».

7 сентября 1915 года офицер царской армии А.Е. Снесарев писал с фронта: «Вчера получили газету от 4 сентября – после долгого перерыва – и удивляемся, что у вас там такое творится. Что естественнее и глубже слов Государя, сказавшего, что теперь надо думать о войне и пока больше ни о чём, а между тем у вас начинают думать о чём хотите, только не о войне...

«Русские ведомости», например, утверждают, что теперь насущное время коренных реформ... Это во время войны-то? Что они, одурели в самом деле? Кто же перестраивает корабль, когда вокруг него хлещут бури и раскатываются волны! В этих условиях только думают о непогоде и спасении. Стихнет буря, придут в гавань, тогда перестраивай и перекрашивай корабль хоть сверху донизу»! (Татьяна Грачёва. «Память русской души», с. 294). Так рассуждали нормальные русские люди. Но были и радикалы...

 

Делала революцию вся второсортная русская интеллигенция последних ста лет. Именно второсортная. Ни Ф. Достоевский, ни Д. Менделеев, ни И. Павлов, никто из русских людей первого сорта – при всём их критическом отношении к отдельным частям русской жизни – революции не хотели и революции не делали. Революцию делали писатели второго сорта – вроде Горького, историки третьего сорта – вроде Милюкова, адвокаты четвёртого сорта – вроде А. Керенского. («Великая фальшивка Февраля», с. 54–55).

О Толстом автор здесь промолчал, не поставив его ни в один список, потому что к людям второго сорта Толстой не относится, но к революции идейно причастен. Однако в конце книги Солоневич вспоминает и о нём. И оказывается, что обличитель многих государственных позиций Толстой в дневнике своём предстаёт человеком вполне трезвым и даже консерватором. Но это было «не модно», и свои настоящие мысли он оставил только в дневниках. О самодержавии он записал:

«Если спросите у русского народа, чего он хочет: самодержавия или конституции, то 90 процентов его вам ответит, что они за самодержавие...»

О конституции: «Так и у нас (как во Франции – И. С.) конституция не будет содействовать уменьшению насилия, а скорее увеличит его...»

О революции: «Если была бы революция, то выдвинулись бы такие люди, как Марат и Робеспьер, и было бы ещё хуже, чем теперь...» («Великая фальшивка...», с. 246).

Но ничего этого народ не услышал от того, кто написал знаменитое «Не могу молчать». Почему-то об этом Толстой мог молчать. Солоневич напоминает: молчанием предаётся истина.

Там же Солоневич говорит: «В Феврале Петроград представлял собою пороховой погреб, к которому оставалось поднести спичку» (с. 84). Ничем не занятые резервисты были взбудоражены слухами о Распутине, измене и беспорядках. Сам Солоневич спросил тогда барона Тизенгаузена из Кексгольмского полка: «Так что же это такое – пороховой погреб?» – «Совершенно верно: пороховой погреб. И кто-то подвозит всё новый и новый порох. Нас – шесть офицеров на три тысячи солдат, старых унтер-офицеров у нас почти нет – сидим и ждём катастрофы» (с. 66). Офицеры, конечно, не сидели молча – докладывали по начальству, но ничего для изменения ситуации не делалось. Генерал В. говорил французскому послу М. Палеологу: «Петроградский гарнизон ненадёжен... Но я не вижу никакого намерения вывести этот гарнизон из Петрограда и заменить его надёжными частями... Знаете ли вы, что в нём по меньшей мере 170 000? Они не обучаются, у них плохое командование, они скучают, и они разлагаются... Это готовые кадры для анархии» (с. 67). «Ни левые вообще, ни Государственная Дума в частности – никто кроме «военного ведомства» этого погреба создать не мог, хотя бы уже просто технически» (с. 84–85).

Это и были первые признаки измены, которая вскоре проявилась без всякой вуали.

Можно, конечно... говорить о «роковом обстоятельстве», «о несчастном совпадении», «фатальном случае», «исторической необходимости» и т. д., но факт остаётся фактом – к февральскому бунту, который только позже перешёл в революцию, привела измена. (Виктор Кобылин. «Анатомия измены», с. 203).

 

Не было никакой революции – был заговор, который осуществили военные. Комиссар Бубликов, который распоряжался в те дни на железной дороге и перекрывал пути царскому поезду, признавался: «Достаточно было одной дисциплинированной дивизии с фронта, чтобы восстание было подавлено» (там же, с. 91). Государь такой приказ отдал, но команды его никуда не передавались и не выполнялись его Ставкой. Позорный факт! Солоневич называет творцов переворота волками в овечьих шкурах и даже хуже – баранами в волчьих шкурах, поскольку вид они имели грозный, но даже просчитать результатов спровоцированных ими событий не смогли – подвели Россию и пострадали сами.

 

Идеологическая основа демократии как мировоззрения выражается знаменитым лозунгом французской революции: «Свобода, равенство, братство». Поддавшись внешней привлекательности этого броского призыва, миллионы людей в течение долгих столетий безуспешно пытались воплотить его в жизнь. Очень многие, даже весьма умные и образованные люди не разобрались в отвлечённом, абстрактном характере лозунга, не заметили противоречия призывов между собой... Стоит оглянуться вокруг, чтобы уяснить себе их лукавство: в природе нет равенства – она бесконечно разнообразна и строго иерархична; нет и абсолютной свободы, ограниченной взаимозависимостью и закономерной упорядоченностью явлений; нет бессодержательного братства – ибо нравственное чувство человека всегда избирательно. (Митрополит Иоанн. «Русская симфония», с. 342–343).

Умница Победоносцев (ещё одна оболганная фигура нашей истории) сказал об этих лозунгах так:

«Когда эту формулу захотели обратить в обязательный закон для общественного быта, когда из неё захотели сделать формальное право, связующее народ внутри себя и с правительством... когда её возвели в какую-то новую религию... – она оказалась роковой ложью, и идеальный закон любви, мира и терпимости... явился законом насилия, раздора и фанатизма». (Там же, с. 343).

По мнению Воейкова, судьбу России в те роковые февральские дни решили 8 человек. Он их называет поимённо: генерал-адъютанты Алексеев, Брусилов, Эверт, Рузский, вел. кн. Николай Николаевич (дядя царя, бывший Главнокомандующий), генерал Сахаров, вице-адмирал Непенин, отмолчавшийся, но переворот одобрявший Колчак. Из штатских особо отличились думцы Гучков, Шульгин, Родзянко. Вышеперечисленные военные телеграммами высказались за смену власти, а думцы преподносили это как требование всего народа. Были две телеграммы, решительно поддерживающие царя, но их ему даже не показали, и он считал, что предан всеми...

При этом о заговоре знала вся элита, в том числе и члены Царского дома. Когда Государь уезжал в Ставку, этому кругу уже было известно, что он не вернётся.

«В этот самый и ближайшие дни многие дамы высшего общества, строго судившие в своих салонах Царскую Чету и членов Правительства, стали усиленно выезжать на Кавказ, напоминая крыс, бегущих с тонущего корабля перед его гибелью» («С Царём и без Царя», с. 121).

Вел. кн. Мария Павловна Старшая сказала перед отъездом генералу Б.: «В Петроград вернусь только тогда, когда всё здесь будет кончено». Она представляла, что без Государя настанет счастливое и спокойное время. И не она одна! Кстати, живыми остались и смогли выбраться из революционной России только те члены царской семьи и высшего света, кто в эти дни уехал в Крым и на Кавказ. Трудно назвать это случайностью.

 

Надо понимать, что заговор был звеном в цепи мировых событий.

Активно шло переустройство мира на новых, нерелигиозных началах. Ещё в 1911 году в Риме состоялся масонский съезд, поставивший целью борьбу с тронами и алтарями. Масоны умеют достигать своих целей, что вскоре и подтвердила мировая история. В России деятели Февральской революции, военные и гражданские, и члены Временного правительства были сплошь масонами. Масонство было модным и считалось прогрессивным движением за свободу человека от всяческого гнёта. Жаль, что на лживую удочку попались и русские либералы, искренне желавшие блага своей стране. Им даже показалось, что высокая цель оправдывает низкие средства, такие, как предательство и клятвопреступление...

 

Богословски неграмотная интеллигенция сегодня говорит: надо было давить отступников! Но Николай знал и другую историю – Ветхий Завет. При царе Ровоаме из 12 еврейских колен 10 отделились (революция) и образовали царство Израильское. Царь Ровоам собрал войско, чтобы эту революцию подавить. И что же? Явился к нему Пророк и сказал от лица Бога: «Не ходи и не воюй, ибо от Меня это было». То есть, так проявился в событиях Промысел Божий, и человек верующий его считывает и принимает, а неверующий считает, что ему всё по силам изменить...

Вот лёгкий воздушный шар – радужный, живой, трепещет в воздухе. Но через тайком сделанную дырку он постепенно сдулся – из него вышел весь воздух (дух). Так ушло из России сознание православной монархии, и осталось только ощущение «царского режима». Этот шар уже никогда не полетит – он превратился в тряпку. И Николай тут не при чём – он-то как раз берёг этот воздух. Теперь если шар и наполнят, то уже другой, и другим воздухом, и другие люди – те, кто прокалывали первый. Точно так же и в те же сроки «сдулись» и другие империи, но никто не обвиняет своих царей (королей) в слабости, только мы, проявляя неблагодарность и слепоту.

Иван Ильин сказал это языком философии: «Республика есть правовой механизм, а монархия – правовой организм». Верно! Механизм подгоняется под обстоятельства, чинится, а организм или живёт, или умирает. Он же сказал о революционных событиях: «Сущность катастрофы гораздо глубже политики и экономики: она духовна». Не видя этого, мы тем самым только доказываем свою бездуховность.

 

...Царь всё понял. Он понял, что царствовать больше он не сможет, ибо ему не дадут этого. Ему оставалось одно: пожертвовав собой, спасти монархию. Бытует мнение, что он не должен был «отрекаться» даже ценой собственной жизни... Можно себе представить, как сказалось бы на ходе войны убийство Монарха в собственной Ставке своими генералами. Результатом Цареубийства вновь стала бы гражданская смута, грозившая поражением в войне. В тех условиях от Царя требовалось больше, чем отдать жизнь – от него требовалась жертва во имя России. И он эту жертву принёс.

«Нет той жертвы, которую я не принёс бы во имя действительного блага и для спасения Родной Матушки-России», – объявил он Родзянко в своей телеграмме. Он отрёкся, не поставив никаких условий лично для себя и своей семьи, отрёкся жертвенно. (П.В. Мультатули «Господь да благословит решение моё...», с. 322–323).

Родная Матушка-Россия – для него поистине святое понятие: каждое слово с большой буквы!

О том же вспоминает генерал-майор Д.Н. Дубенский:

«Если я помеха счастью России и меня все стоящие ныне во главе её общественных сил просят оставить трон и передать его сыну и брату... то я готов это сделать, готов даже не царство, но и жизнь отдать за Родину. Я думаю, в этом никто не сомневается из тех, кто меня знает», – говорил Государь. (Виктор Кузнецов. «Судьба Царя», с. 374).

 

Поначалу от Государя требовали назначения ответственного министерства, не контролируемого царём, он же настаивал на том, чтобы министерство это было подотчётно ему, иначе зачем вообще царь? Пока шли споры, заговорщики сообщили, что обществу уже мало ответственного министерства – нужно отречение. Или неизбежна революция! Если только отречение могло успокоить Россию, царь готов был и на это. Но оставить больного сына на чужие руки регента он не мог и отрёкся и за него. Теперь кричат: не имел права! В законах всегда есть неучтённые моменты, и когда они всплывают, закон уточняется. Не было ещё такого прецедента, не было и закона. Но понять отца в этой ситуации легче, чем не понять. Отречение приняли! Значит, сочли его правомочным. Государь передавал власть брату, да и других Романовых было много – на выбор. Однако не понадобился никто.

Государь понимал, глядя на действия тех, на кого до сей минуты полагался: пролитие крови ничего не решит, начнётся смута во время войны. Смута накануне им подготовленной победы.

Нужные слова об этом я нашёл опять в книге Кобылина: «Человеческими усилиями невозможно было предотвратить попущение Божье». («Анатомия измены», с. 424). Это была катастрофа духовная, и оружие против неё бесполезно. Как человек глубоко верующий Государь это понимал лучше других. Если Иуда предал Христа, то надо понимать, что Сам Господь это попустил – ради человечества. Но грех Иудин этим ничуть не смягчается!

 

Недруги Николая II доказывают, что «безвольный царь» сдался без сопротивления. Хотя известно, что он сопротивлялся до последнего, но не хотел пролития народной крови.

Вот что пишет о днях отречения журналист Михаил Кольцов, ярый враг царя и «царизма»:

«Где тряпка?.. Где слабовольное ничтожество? В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека – самого Николая... Единственным человеком, пытавшимся упорствовать в сохранении монархического режима, был сам монарх. Спасал, отстаивал Царя один Царь. Не он погубил, его погубили». (Ольга Чернова. «Верные до смерти», с. 15). 

Другой подобный отзыв принадлежит владыке Нафанаилу (Львову):

«Он до конца пронёс крест своего царственного служения, до тех пор, пока всё кругом не восстало против него в подлом изменническом бунте, и дальнейшее его Царское крестоношение потеряло смысл». (Там же, с. 5.)

Отречение далось ему нелегко, только невероятная сила воли и редкостная выдержка помогли устоять и нигде, ни в одну из минут тех тяжёлых событий не дать слабины (а с какой радостью рассказали бы об этом его враги!).

Подруга императрицы Юлия Ден, увидев Государя после отречения, поразилась внешним переменам, случившимся с ним: «Смертельно бледное лицо покрыто множеством морщинок, виски совершенно седые, вокруг глаз синие круги. Он походил на старика». («Анатомия измены», с. 328).

 

При этом не забудем: заговорщики не дали свершиться государственному акту отречения по правилам – понимали, что узурпируют власть. Как Коронация и Помазание, акт отречения должен был быть обставлен официально, в присутствии соответствующих лиц, чинов и народа, с оглашением Манифеста, но это не состоялось, да и не планировалось. Отсюда и мнение современного исследователя тех событий П. Мультатули:

«...невозможно говорить о каком-то «отречении» Николая II от престола, тем более о «лёгкости» этого «отречения». Совершенно понятно, что ни с юридической, ни с моральной, ни с религиозной точки зрения никакого отречения от престола со стороны Царя не было. События в феврале-марте 1917 года были не чем иным, как свержением Императора Николая II с прародительского престола; незаконным, совершённым преступным путём, против воли и желания Самодержца, лишением его власти». (П.В. Мультатули «Свидетельствуя о Христе до смерти...», с. 43). 

 

«Когда в силу страшных обстоятельств... стало ясно, что он не может исполнять долг Царского служения по всем требованиям христианской совести, он безропотно, как Христос в Гефсимании, принял волю Божию о себе и России», – пишет наш современник протоиерей Александр Шаргунов. (Там же, с. 46-47).

Параллель эту заметили и современники тех событий. Мультатули цитирует отрывок из книги С. Позднышева «Распни его», изданной в Париже. Он касается того момента, когда Гучков и Шульгин от лица Думы требовали от царя отречения.

«На Гучкова с ненавистью смотрел стоявший у дверей молодой офицер Лейб-гвардии Московского полка. Вот он схватил шашку, может, сейчас блеснёт сталь. Государь заметил движение руки, быстро сказал: «Соловьёв, успокойся... Я не хочу ничьей крови...» Как будто... ветер веков донёс из тьмы Гефсиманского сада: «Пётр, вложи меч твой в ножны». (Там же, с. 48). Всё библейские параллели... Петр хотел защитить Иисуса от пришедших арестовать Его, но Иисус становил Петра. 

 

Ген. Лукомский вспоминает прощание Государя в Ставке с военными:

...Государь стал всех обходить, останавливаясь и разговаривая с некоторыми. Напряжение было очень большое; некоторые не могли сдержаться и громко рыдали. У двух произошёл истерический припадок. Несколько человек во весь рост рухнули в обморок... Государь не выдержал; оборвал свой обход, поклонился и, вытирая глаза, быстро вышел из зала. («Анатомия измены», с. 332).

Воины падали в обморок... Но никто из них не сказал, бросившись царю в ноги: «Останься, Государь!» Почва
была готова даже среди тех, кому принять отречение было больно. Они сумели забыть, что именно трудами Николая II армия была подготовлена к решающему наступлению, что это он переломил ход военных действий, что до него ситуация на фронте была просто катастрофической! И довёл её до этого вел. кн. Николай Николаевич, которого прочили на престол, – фигура чисто внешняя, хотя общество и Царский дом ему сочувствовали в противостоянии с Николаем. Именно под давлением симпатий либералов и членов Царского дома вел. кн. был назначен Верховным Главнокомандующим. Именно его и надо «благодарить» за военные неудачи, когда мы без видимых причин начали постоянно отступать. Успехи в начале войны были результатом небывалого патриотического подъёма, а провалы во многом объяснялись неумелым руководством великого князя.

Это о нём генерал-адъютант М.Д. Скобелев ещё в 1877 году пророчески сказал: «Если он долго проживёт, для всех станет очевидным его стремление сесть на Русский Престол. Это будет самый опасный человек для царствующего Императора» («Судьба Царя», с. 339).

Как писал военный историк А.А. Керсновский, «наши победы были победами батальонных командиров. Наши поражения были поражениями главнокомандующих». («Господь да благословит решение моё...», с. 39).

Генерал А. Поливанов вспоминает: «Назад, назад и назад... Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову». (Там же, с. 45). Министр земледелия А. Кривошеин говорит ещё определённее: «Ставка ведёт Россию в бездну, к катастрофе, к революции». (Там же, с. 56). Верховный Главнокомандующий вел. кн. Николай Николаевич в эти дни буквально бился в истерике. (Он, кстати, был трусоват и никогда не был на передовой).

И вот в такой-то момент, как всегда, не теряется и не теряет голову «безвольный» Николай II – он берёт командование в свои руки! Все называли это решение пагубным. Но он знал и любил армию, и дилетантом в военном деле не был. Как отмечает Солоневич, он вообще был одним из самых образованных людей в мире.

И действительно – с его приходом всё переменилось! Вел. кн. Андрей Владимирович пишет в дневнике:

«Как неузнаваем штаб теперь. Прежде была нервозность, известный страх. Теперь все успокоились. И ежели была бы паника, то Государь одним своим присутствием вносит такое спокойствие, столько уверенности, что паники быть уже не может. Он со всеми говорит, всех обласкает, для каждого у Него есть доброе слово. Подбодрились все и уверовали в конечный успех больше прежнего». («Анатомия измены», с. 132). 

О событиях сентября 15-го года рассказывает дежурный при Главнокомандующем генерал-лейтенант П.К. Кондзеровский:

«Алексеев «находился в полном ужасе от событий и не владел собою. Я ушёл от Алексеева смущённый и с большой тревогой в душе.

В половине первого я снова увидел генерала Алексеева на Высочайшем завтраке. Он совершенно переменился, смотрел бодро, говорил оживлённо, и пропала та тревога, которую я видел несколько часов назад». («Судьба Царя», с. 388). 

Что же оказалось? Никаких ободряющих новостей не появилось, но Государь дал указания, и их исполнение сразу всех отрезвило и дало отличный результат. Именно это и спасло армию от позора и гибели. Алексеев просил наградить Государя за эту операцию (под Молодечно) орденом Святого Георгия 4 степени, но тот отказался, сердечно поблагодарив.

Совершенно изменилась и обстановка на фронте. Свидетельство вел. кн. Кирилла Владимировича: «Прекратилась бесконечная постыдная сдача одной укреплённой позиции за другой... На фронте возродилась надежда» («Господь да благословит...», с. 100). 

В этой же книге автор отмечает: принц Генрих Прусский, брат кайзера Вильгельма II, говорил, что Николай «хороший военный». Такое услышать от немца – большая похвала. А Государь действительно любил армию и флот, любил солдата, и в таком же духе воспитывал сына. Позы здесь не было ни малейшей. Хорошо известен случай, когда Государь несколько вёрст прошёл со всей солдатской амуницией, чтобы лично проверить, насколько удобно снаряжение в долгом походе. Его никто при этом не сопровождал, ему и в голову не пришло тащить за собой охрану и свидетелей своей отеческой заботы о солдате.

В своём полковничьем мундире он неожиданно появлялся на передовой, где проявлял необыкновенную выдержку и хладнокровие.

Начальник штаба генерал Алексеев поначалу не верил в то, что армия оправится от потрясений и потерь. «Я знаю, что война кончится нашим поражением... С такой армией можно только погибать. И вся задача – свести эту гибель к возможно меньшему позору». Так писал он весной 16-го. («Господь да благословит...», с. 163).

Однако под руководством Государя к весне 17-го было подготовлено неостановимое наступление русской армии. Это был такой рывок, что Черчилль назвал его «русским чудом». Однако наступлению русских не дали хода: враги постарались, русские помогли...

«Если бы Россия в 1917 году осталась организованным государством, все дунайские страны были бы ныне лишь русскими губерниями, – сказал в 1934 году канцлер Венгрии граф Иштван Бетлен. – Не только Прага, но и Будапешт, Бухарест, Белград и София выполняли бы волю русских властителей. В Константинополе на Босфоре и в Катарро на Адриатике развевались бы русские военные флаги. Но Россия в результате революции потеряла войну и с нею целый ряд областей». («Февраль 1917: Революция или спецоперация?», с. 44). 

О щедрости и бескорыстии царя мы сегодня хорошо знаем, но вот этот факт я увидел впервые в книге А.П. Миллер «Царская семья».

Когда была объявлена война, Государь Император перевёл все деньги, которые лежали в Английском банке в Англии, в Россию. Англия не сразу выдала эти деньги, и пришлось преодолеть некоторые затруднения. Затем Император пригласил к себе на совещание купцов первой гильдии и банкиров и сказал:

«Вот, у меня на столе девяносто два миллиона рублей. Я никого не принуждаю, но прошу и вас дать деньги для военной победы, которой будет гордиться русский народ!»

Но ни купцы, ни банкиры не расстались со своим богатством.

А на революцию не скупились!

Великий князь Александр Михайлович пишет, что после лета 1915 года ни в Английском банке, ни в других заграничных банках на текущем счету у русского Императора не осталось ни одной копейки личных денег. Двадцать миллионов стерлингов, которые находились в Англии, были истрачены Государем на содержание госпиталей и других благотворительных учреждений России. Этот факт не был известен народу по той причине, что Государь никогда не говорил о своих добрых делах. Великий князь пишет, что если бы Император Николай II продолжал царствовать до окончания войны, то у него не осталось бы никаких личных средств. (А.П. Миллер. «Царская семья», с. 308–309).

 

Разговоры о недовольстве в высшем свете и заговоре до Государя, конечно, доходили. Но у него были слишком высокие понятия о чести, чтобы поверить в предательство своих военных, и он был слишком трезв, чтобы вести два важных дела одновременно – государственные перемены в стране, которыми бредили думцы, и войну. Внутренние преобразования он оставил на послевоенное время, и ему, безусловно, удалось бы поочерёдно и то, и другое, вот почему заговорщики так спешили его убрать. Потом бы не получилось – его бы защитила слава Царя-Победителя.

Может быть, доблестная Белая армия могла спасти монархию? Пустые надежды! Те, кто позже вошли в её состав, одобряли февральские события. Так что следует повнимательнее посмотреть на её героев.

Ген. Корнилов, позже сражавшийся против большевиков, в первые дни переворота носил огромный красный бант. Он же арестовывал Государыню, грубо и без нужды ворвавшись во дворец глубокой ночью. Государыня уже переоделась ко сну, дети тяжело болели. Благородство, выдержку и мужество в той ситуации показала только императрица, а бравый генерал терялся и выкручивался.

Он же чуть позже составил унизительные для арестованной царской семьи и тех, кто пожелал с ней остаться, условия содержания во дворце.

А другой эпизод революционной деятельности Корнилова вообще не укладывается в голове. Штабс-капитан Лашкевич пытался вывести в город для усмирения бастующей толпы учебную команду лейб-гвардии Волынского полка. А фельдфебель Тимофей Кирпичников, который призывал солдат к бунту, убил его выстрелом в спину (!). Русский солдат убил своего начальника, безоружного русского офицера! За это Корнилов лично наградил Кирпичникова Георгиевским крестом (!) и повысил в звании.

Все вожди Белой армии были «детьми Февраля», однако, к их чести, не все они одобрили «подвиг» Кирпичникова. Встретившись с ним позже, полковник Кутепов велел расстрелять его без всякого разбирательства: дело и так было хорошо известно всем военным.

 

...Многие видят во всех генералах и офицерах Белой армии жертвенных спасителей русской монархии... Однако перед нами глубочайшее заблуждение. Один из виднейших деятелей Белой армии, генерал-лейтенант Я.А. Слащов-Крымский поведал в своих ...воспоминаниях, что по политическим убеждениям эта армия представала как «мешанина» кадетствующих и октябриствующих верхов и меньшевистско-эсерствующих низов... «Боже, Царя храни» провозглашали только отдельные тупицы... а масса Добровольческой армии надеялась на «учредилку». («Черносотенцы», с. 91). 

«Учредилку» – Учредительное собрание избирали в ноябре 1917, и это были первые выборы на основе «равного» и тайного голосования. Выборы всеобщие – с 20 лет. Ограничения были только для душевнобольных, преступников, дезертиров и... членов семьи Романовых! Вот где таились самые страшные преступники!

 

Надо помнить, что в Добровольческой Белой армии люди сплотились под девизом, из которого и вера, и самодержавие были выброшены за ненадобностью, а не выпали нечаянно. В армии Деникина был случай, когда армия на ночлег расположилась в церкви, и офицер приказал в алтаре... устроить сортир. Солдаты смолчали! Могла ли такая армия рассчитывать на помощь Божью? Риторический вопрос.

 

Лозунг «белых»: за единую и неделимую Россию! А разве при царе она была не единой и разделённой? Пустота и лукавство!

Троцкий признавался: «Если бы они (белые генералы) догадались выбросить лозунг – восстановление монархии, то мы (большевики) не продержались бы и двух недель».

Тем не менее Деникин искренне полагал, как и многие генералы:

«Да, революцию отменить нельзя было. Я скажу более: то многочисленное русское офицерство, с которым я был единомышленен, и не хотело отнюдь отмены революции». («Анатомия измены», с. 348). Вот где правда и разгадка их поражения.

Брусилов называл себя социалистом и республиканцем. Генерал Крымов был автором плана цареубийства на военном смотре в марте 17-го. Генералы Алексеев и Рузский напрямую осуществляли заговор, организовали неподчинение Ставки своему Верховному Главнокомандующему и арестовали его. Незапятнанных среди высоких военных чинов почти не было, и все они, надо сказать, кончили плачевно.

Тут можно возразить, что вообще мало кто выжил в той бойне (хотя в итоге нашлось кому написать мемуары). Но вот попробуйте объяснить вне Божьего промысла смерть Корнилова. Он был убит «единственной гранатой, прилетевшей в предрассветный час в расположение белых войск...
один осколок попал в бедро, другой – в висок. Священный ужас охватил тогда войска...». («Царская дружба», И.Д. Сургучёв, А.В. Дьякова, с. 450).

Но в то же самое смутное время совсем по-другому вёл себя рыцарь чести граф Фёдор Артурович Келлер – горжусь и волнуюсь, даже произнося его имя. Он и его солдаты были готовы жизнь отдать за Государя, но заговорщики сразу после Февраля отстранили его от командования корпусом, зная его монархическую настроенность.

А организаторам Добровольческой армии он написал в ответ на приглашение в ней участвовать:

«Объединение России великое дело, но такой лозунг слишком неопределённый, и каждый... доброволец чувствует в нём что-то недосказанное, так как каждый человек понимает, что собрать и объединить рассыпавшихся можно только к одному определённому месту или лицу. Вы же об этом лице, которым может быть только прирождённый, законный Государь, умалчиваете». («Анатомия измены», с. 428). 

Вот верный и трезвый голос! Он хотел бороться со смутой, но только под монархическим знаменем! В 1918 году в Киеве он был убит петлюровцами.

Келлер был не единственным военным, оставшимся верным царю. Генерал граф Менгден отказался отречься от Государя и был поднят бунтовщиками на штыки. Остались верны Государю генералы Юденич и Иванов, адмиралы Нилов и Русин, генерал-лейтенант Нечволодов и другие. Не говоря о тех, кто поехал в Сибирь и добровольно разделил участь царской семьи.

 

Кстати, известно, что вице-адмирал Непенин, один из тех восьми, что решили судьбу России, обвинял царя в слабости и неумении дать отпор врагам. Нежелание царя проливать кровь своих подданных он не считал серьезным аргументом. Господь вскоре поставил Непенина в точно такую же ситуацию. На двух кораблях его флота были подняты красные флаги, матросы убивали своих офицеров. У Непенина была возможность остановить мятеж, но он сказал: «Нет, я русской крови не пролью». Что позволено Непенину, не позволено царю? (См. об этом в кн. «Судьба Царя», с. 378).

 

Митрополит Вениамин (Федченков), какое-то время (пока полностью не разочаровался в Белом движении) окормлявший духовно армию Врангеля, в итоге признал: «Мы не белые, мы серые». Тяжело далось ему это разочарование, но правду не спрячешь. Много горестных страниц написано им в воспоминаниях о времени пребывания в Белой армии. Он попал туда в ответ на призыв Врангеля, более лояльного к вере, чем Деникин. Но это мало что меняло в сути самого движения. Не прошёл даже предложенный митрополитом вполне естественный приказ о запрете в армии мата, то есть богохульства: сами же белые генералы этому и воспротивились, хотя лично Врангель был не против. Тем временем, были слухи, что Троцкий такой приказ в революционной армии провёл! (Митрополит Вениамин (Федченков). «На рубеже двух эпох», см. с. 246).

Митрополит Вениамин пишет о неудачах армии: «Не моей неопытности разобраться в этом... Если же осмелиться сказать, то главная причина была всё же в том, что наша армия была не народная» (там же, с. 197). Захватив какие-то территории, Белая армия оставляла в своём тылу не мир, но войну, то есть не имела никакой народной поддержки.

И это понимали сами её участники. Он вспоминал, как однажды посетил его В.П. Рябушинский и плакал навзрыд со словами: «Владыка, мы погибаем!»

«– Расскажите, в чём дело? – недоумевающее спрашиваю я.

– Владыка святой! Мы такие же большевики, как и они! Только они – красные большевики, а мы – белые большевики!!!» (Там же, с. 244). Да, друг с другом обе стороны вели себя как враг с врагом, будучи при этом русскими людьми, ещё недавно православными.

Рассказал владыка и о своих встречах с писателем И.А. Родионовым, человеком железной воли и глубоко религиозным. Врангель пригласил его возглавить печатное дело, но он отказался. Почему? – поинтересовался владыка.

«Видите ли... чтобы победить большевиков, нужно одно из двух: или мы должны задавить их числом, или же духовно покорить своей святостью. Ещё лучше бы и то, и другое. Вы здесь хоть и благочестивы, но не святы. Ну, а о количестве и говорить не приходится. Поэтому дело наше конченное, обречённое». (Там же, с. 248).

...Да ведь и невоюющий крестьянский люд встретил Белую армию без сочувствия, с разочарованием. Кто-то был не прочь вернуть царя-батюшку, а остальным гораздо понятнее были лозунги большевиков, которые хотя бы обещали землю и власть народу.

В то же время «Белая армия никак не могла – если бы даже и хотела – идти на бой ради восстановления монархии, поскольку Запад (Антанта), обеспечивавший её материально... и поддерживающий морально, ни в коем случае не согласился бы с «монархической» линией (ибо это означало бы воскрешение той реальной великой России, которую Запад рассматривал как опаснейшую соперницу)». («Черносотенцы», с. 96). Недолгий Верховный правитель России Колчак опирался на помощь Антанты, кстати, лукавую и неверную. В дальнейшем многие участники Белого движения переходили на сторону красных – не в силу перемены убеждений, а понимая, что победа белых сделает Россию финансово и политически зависимой от Запада, фактически его колонией. Запад никогда не страдал альтруизмом. Посеять хаос, на этом фоне войти в страну и навязать ей свою политику – вот его задача. Так и сегодня действуют мировые финансовые воротилы. Белым надо было понимать, что для борьбы с сатаной не призывают Вельзевула, как сказал один современный публицист.

 

Как ни крути, есть верноподданные, и есть скверноподданные.

 

А вот поведение военачальника Авессы из Библии, которое Серафим Саровский приводил своему другу Мотовилову как образец верного служения.

Авесса на виду у неприятеля, пробираясь под градом стрел, принёс для царя воды в шлеме и остался невредим – Господь сохранил его за усердие. Он говорил: «Только повели, о царь, и всё будет исполнено по-твоему». А когда царь хотел лично участвовать в битве, Авесса остановил его такими словами: «Нас много у тебя, а ты, государь, у нас один. Если бы и всех нас побили, то лишь бы ты был жив, – Израиль цел и непобедим. Если же тебя не будет, что будет тогда с Израилем?»

Заменяю в уме царя Давида на Николая II, а Израиль на Россию, но... где же Авесса? Келлера и других верных отрезали от царя. Им нет суда. Но те, кто стояли рядом... Даже иностранцы удивлялись их поведению!

В августе 1917 года во французской газете «Антант», издававшейся в Петербурге, был помещён фельетон, в котором автор поражался равнодушию к судьбе своего Монарха и Его Семьи, находившихся в заточении, со стороны русского офицерства, придворных кругов и дворянства, без обиняков называя их изменниками и приводя поучительный пример из французской революции, когда за Королём Франции и его женой шли на эшафот с последним предсмертным возгласом: «Да здравствует король!» – его министры, свита и даже прислуга. А во время переворота в 1792 году при защите Тюэльрийского дворца от мятежников наёмная (!) швейцарская гвардия во славу Короля Франции и его семьи до последнего сложила свои головы... («Царская дружба», с. 449).

Вот так по-разному можно понимать честь, доблесть и долг...

 

У апостола Павла есть слова о начальстве: «Начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч...» И опять упрёк царю – что же это он напрасно меч носил? Но начальник – это не царь, а исполнитель царской воли, слуга царя, в идеале – верный Авесса. Вот именно слуги-то и сплоховали. А царь во всё время своего царствования, в самые сложные и тяжёлые его минуты, давал этим самым «начальникам с мечами» адекватные и правильные указания. Если бы только они исполнялись! Если бы «начальники» служили правде – то есть вере, царю, отечеству – по старой пословице: куда князь с очами, туда и мы с мечами!

 

Сегодня частенько атеисты-интеллигенты упрекают царя в том, что он якобы отстал от своего времени. Что ж, возможно, если бы он вместе с либералами дудел в их дудку, он остался бы жив. Но! Св. Афанасий Великий говорил: «В ногу со временем мы не пойдём». Речь, конечно, идёт о соблазнах времени, которые перечёркивают традиции и заветы. Так говорили святые, так чувствовал и наш царь. «Время» – это сиюминутные обманки, а Николай II чувствовал личную ответственность перед Богом за будущее вручённой ему России, то есть, ныне и присно, и во веки веков, а не только сегодня.

А вот окружение царя, в т. ч. члены Царского дома, жили вполне «в духе времени» и вели весьма смелые речи либерального толка, далеко отстоя от веры и своего монархического служения. Надо ли было православному монарху быть единым с ними в этом?

Современный священник Дмитрий Смирнов сказал: «Если батюшка будет говорить с зеками на фене, он, конечно, к ним станет ближе, но от этого к ним не станет ближе Бог, потому что Бог не на фене».

Эти слова вполне можно отнести к тому времени и той ситуации. Николай II не хотел говорить с безбожниками и противниками монархии на языке их понятий. Он понимал великий смысл триады «Самодержавие. Православие. Народность». Он понимал, что самодержавная власть не поддаётся ограничению, чего от него требовали заговорщики. «Ограничить её – значило изменить не её, а изменить ей» («Свидетельствуя о Христе...», с. 40). Вот где Истина! Но заговорщики верили масонской «правде».

 

Вел. князь Александр Михайлович пишет в «Книге воспоминаний» о настроениях либеральных политиканов: «Можно было с уверенностью сказать, что в нашем тылу произойдёт восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар». И он не ошибся.

А брат его вел. князь Сергей Михайлович писал ему из Ставки: «Армия находится в прекрасном состоянии. Артиллерия, снабжение, технические войска – всё готово для решительного наступления весною 1917 года... Немцы могут быть спасены только в том случае, если спровоцируют у нас революцию в тылу». И он тоже не ошибся.

 

Мама читает книгу Ольги Черновой «Верные до смерти» и плачет. И у меня сжимается сердце – от гордости за этих чистых и преданных людей (Татищев, Долгорукий, Бенкендорф, Боткин и другие) и от ужаса, что другие русские люди в то же самое время были способны на зверства и низость. Слёзы душат. Порой подолгу сижу, сцепивши зубы, не в состоянии продолжать чтение...

 

Эдвард Радзинский, которого я никогда не относил к серьёзным историкам, приписывает Николаю II слова, которых он никогда бы не смог произнести: «Господи, спаси и усмири Россию». Надо было совсем не чувствовать душу Государя! Усмиряют оружием, а для него была священна кровь русского. Он писал в дневнике: «Господи, спаси и умири Россию». О мире он просил!

 

Какой удивительный случай произошёл в Севастополе с Государем! Он неожиданно захотел посетить уединённый Георгиевский монастырь, расположенный на скале. Шла служба. И вдруг раздался шум, и началось замешательство, поднялась непозволительная в церкви суматоха. Оказалось, в монастырь неожиданно пришли два схимника, безотлучно живущие в горах, о которых не знали даже, живы ли они. Как они могли узнать о Государевом посещении, когда этого никто не знал? Пришли они с единственной целью – поклониться ему. Жили они врозь, а истину прозрели оба. Далёкие от мира, не лицезреть царя они пришли. Это было явное предвидение его мученичества. Оба схимника молча поклонились Государю в землю. Мурашки по телу... Святые напрямую соединены с небом... Это был последний поклон святых последнему монарху. Святому. (об этом в кн. «Свидетельствуя о Христе...», с. 4).

А позже Государь рассказывал, что, спустя годы, стоял он на палубе своего «Штандарта», когда проходили мимо Георгиевского монастыря. И на скалах он увидел одинокую фигуру монаха, который крестил большим крестным знамением судно и Государя. Так и крестил, пока его было видно. Второго старца, видимо, уже не было в живых...

 

«...Обратим внимание на этимологию слова «государство», которое в Русском Языке... однозначно связано со словом «Государь» и не имеет ничего общего с понятиями «республика», «президент», «парламент», как, например, во французском, где государство и представительское собрание... – слова-синонимы». («Анатомия измены», с. 383). Как всё непросто и как значительно даже в звучании этого слова! 

 

После революции в Россию приезжал французский социалист Альберт Тома, чтобы полюбоваться на величие случившегося переворота. «Уезжая, он сказал: «Великим человеком был ваш Царь!» И когда спросили: «Почему?» – он ответил: «Удивительно, как он такой сволочью мог управлять двадцать два года!» («Царская дружба», с. 449). Сегодня эти слова приписывают разным людям. Значит, их часто повторяли, они буквально витали в воздухе.

 

После ареста царской семьи была создана Чрезвычайная Следственная Комиссия, чтобы разоблачить предательство «царицы-немки», правительства, бездеятельность Николая и бесчинства Распутина. Но получился абсолютно неожиданный результат! Из обвинений не подтвердилось ни одно! Поэт А. Блок, принимавший участие в работе Комиссии, был поначалу настроен резко против царя и его окружения, а потом ушёл из Комиссии и записал в своём дневнике в июне 1917 года: «Никого нельзя судить... Плачь, сердце, плачь... слезами очистишься». («Свидетельствуя о Христе...», с. 96).

Другой член Комиссии А.Ф. Романов пишет:

«Не скрою, что, входя в состав Следственной Комиссии, я сам находился под влиянием слухов, захвативших всех, и был предубеждён против личности Государя. Утверждаю, однако, что не я один, на основе изучения матерьялов, пришёл к совершенно противоположным выводам. Еврей, социалист-революционер, присяжный поверенный, которому было поручено Муравьёвым (председателем Комиссии) обследование деятельности Царя, после нескольких недель работы с недоумением и тревогой в голосе сказал мне: «Что мне делать, я начинаю любить Царя». («Анатомия измены», с. 354). 

Не найдя никаких антинародных и предательских моментов в деяниях царя, член Комиссии В.М. Руднев, товарищ прокурора Екатеринославского окружного суда, написал итоговую «Записку» и в ней сказал: «Я просмотрел все архивы Дворцов, Личную переписку Государя и могу сказать: ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР – ЧИСТ, КАК КРИСТАЛЛ!» («Царская дружба», с. 454).

На вопрос одного из членов Следственной Комиссии, почему не опубликована переписка Царской Семьи, ему ответили: «Если мы её опубликуем, то народ будет Им поклоняться как святым». (Там же, с. 454).

 

Да что говорить, когда сам Керенский, марионетка в чужих руках, был покорён личностью Государя и испытывал угрызения совести от того, что не выполнил данные ему обещания. Вот его взволнованный рассказ по горячим следам, сразу после встречи с арестованным Государем:

«Что мы наделали... Как могли, Его не зная, сделать то, что мы совершили. Понимаете ли, что я совершенно не того человека ожидал увидеть, какого увидел. Я уже давно приготовился к тому, как начну мой разговор с Царём: я собирался, прежде всего, назвать его «Николай Романов»... Но я увидел Его, Он на меня посмотрел своими чудными глазами, и я вытянулся и сказал: «Ваше Императорское Величество»... Потом он долго говорил со мной... Что за разговор был!.. Понимаете ли, что это есть идеал народного Правителя!» («Свидетельствуя о Христе...», с. 103). 

Не потому ли он не забывал царя до самой смерти? Умер Керенский в 89 лет в Лондоне и в одном из последних разговоров сказал своему собеседнику: «Знаете, кого бы я расстрелял, если бы мог вернуться назад, в 1917-й? Себя, Керенского...» («Февраль 1917...», с. 78).

 

Личное обаяние Государя было неотразимым, тем необъяснимее становится поведение его окружения. Те, кто его не видели, наслушавшись сплетен, начинали презирать его. Но те, кто видел, кто с ним работал, должны же были понимать хоть в малой степени его натуру!

Что менее всего способно лгать – глаза.

Флигель-адъютант А. Мордвинов вспоминал: «Кому удавалось, как мне, видеть глаза Государя, обычно задумчиво-грустные... тот поймёт, что глаза эти не отражали в себе душу обыкновенного поверхностного человека. Помимо глубины в них было что-то такое, что заставило Его Мать, когда она впервые увидела Его портрет кисти Серова, тут же, на выставке, расплакаться». («Царская дружба», с. 445).

Писатель С.А. Нилус пишет: «...я имел радость... видеть глаза и взгляд Государя. Передать его выражение ни словом, ни кистью невозможно. Это был взгляд Ангела-небожителя, а не смертного человека». (Там же, с. 446).

Известен случай, когда революционер, вызвавшийся убить Государя, не смог этого сделать. Это было на крейсере «Рюрик», когда Государь посетил его. Матрос находился в непосредственной близости от царя, но обещанного не выполнил. Признался: «Я не смог этого сделать. Эти глаза смотрели на меня так кротко, так ласково...» (Там же, с. 446).

«Его внутренний духовно-нравственный облик был так прекрасен, что... желая Его опорочить, могут упрекнуть Его только в одном – в набожности. Доподлинно известно, что Он всегда начинал и заканчивал день свой молитвой. В Великие церковные празднества Он всегда приобщался, причём смешивался с народом, приступавшим к Великому Таинству... Он был образцом целомудрия и главой образцовой православной Семьи, воспитывал своих Детей в готовности служить русскому народу и строго подготавливал их к предстоящему труду и подвигу». Это сказал архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский Иоанн (Максимович). (Там же, с. 470).

 

Но в салонах и газетах перед революцией бушевали страсти. Не одна Зинаида Гиппиус, у которой был «прогрессивный» общественно-политический салон, считала, что «в перерывах безпробудного пьянства и разврата Гришка правит Россией».

«Все эти мерзкие слухи распространялись и в Петербурге, и Москве, причём Императорская Фамилия, за исключением очень немногих, как, например, благородного и гуманного Великого Князя Константина Константиновича, его брата Дмитрия Константиновича и ещё нескольких, принимала в этом живейшее участие.

Даже Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна и сестра Государыни Великая Княгиня Елизавета Феодоровна не составляли, к сожалению, исключения». («Анатомия измены», с. 107–108). Вот ведь что странно: он и ближним был далёк! 

«Помойными ямами были столичные салоны», – пишет русский историк И. Якобий. Генерал А. Мосолов говорит о том же: «Мне казалось, что столица объята повальным сумасшествием» («Великая фальшивка Февраля», с. 49, 50).

Вот уж поистине прав французский философ Жюль Симон, говоря, что «духовный мир имеет такие же эпидемии, как и физический».

Тяжело даже представить, среди какого непонимания и недоброжелательства жили царь и царица! А вел. кн. Константин Константинович – это знаменитый поэт К. Р., который берёг фамилию Романовых и не смел подписывать ею свои стихи. Поэтом он был глубоким и человеком очень честным. Как и его семья. Юный сын его Олег, крестник Государя, погиб в начале войны. Умирая, говорил: я счастлив, что и кровь Царского дома пролита наряду с солдатской кровью за Отчизну. Впрочем, никто из салонных «прогрессистов» этой смерти и не заметил.

 

Сплетники как-то удивительно все разом ослепли и уже не видели, что под началом Николая Россия стала великой европейской державой – не по размеру, а по экономическим достижениям. Французский экономист» Эдмон Тэри писал:

Если дела европейских наций будут... идти так же, как они шли с 1900 по 1912 г., Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении. («Анатомия измены», с. 80). 

При Государе Императоре Николае II Российская Империя перед войной достигла такого расцвета во всех областях управления, что даже весьма неблагосклонно относящиеся к России иностранцы это признавали. (Там же, с. 95). 

Что бы кто ни говорил сегодня, но исторические факты упорно свидетельствуют о том, что русский народ никогда – ни до, ни после – в своём большинстве в материальном плане не жил лучше и богаче, чем при Императоре Николае Александровиче. («Господь да благословит...», с. 9).

Президент Соединённых Штатов Уильям Тафт говорил: «Ваш Император издал совершенное рабочее законодательство, превосходящее то, которым ныне гордятся демократические страны». («Царская дружба», с. 450).

«Весной 1914 года Морис Беринг, английский писатель и поэт, проживший в России несколько лет и хорошо её изучивший, свидетельствовал: «Не было, пожалуй, ещё никогда такого периода, когда Россия более процветала бы материально, чем настоящий момент... У случайного наблюдателя могло бы явиться искушение воскликнуть: да чего же большего ещё может желать русский народ?» («Судьба Царя», с. 169).

В том-то и дело, что всё случившееся не было следствием отсталости России, напротив – Запад испугался её быстрого укрепления и доминирования в Европе!

 

Для ослабления могучей и всё крепчающей России нужна была война. А для усиления военных тягот и трат к делу разрушения подключили и внутреннюю (российскую) либеральную оппозицию. Нам и война была бы не страшна, если бы не внутренний заговор этих «прогрессивных сил». У нас и теперь ещё не хотят понимать, что лидеры Февральской революции (вернее, заговора!) не были её руководителями – всё диктовалось, провоцировалось и оплачивалось из-за границы. Большие деньги шли через банкира Я. Шиффа, финансировавшего союзников Антанты, из Америки помогал миллионер Томпсон, и так далее. Эти деньги шли на подготовку бунтов, создание революционных ячеек, прессу.

Воейков пишет в своей книге «С царём и без Царя»:

«В апреле 1917 года известный американский банкир Яков Шифф публично заявил, что русская революция удалась, благодаря его финансовой поддержке» (с. 111).

...Общая сумма денег, выделенных германской и австрийской спецслужбами, а также международными и антирусскими центрами на проведение второй антирусской революции, оцениваются... цифрой не менее 100 млн. долларов в ценах тех лет. (Олег Платонов. «Покушение на русское царство», с. 436).

Не скупясь, давали деньги на революцию и русские миллионеры.

Миллионы листовок, брошюр, статей в газетах представляли царя развратником (а он идеальный семьянин), пьяницей (а это он ввёл сухой закон) и дураком, слушающим другого дурака – Распутина, чего никогда не было и быть не могло.

 

Внешние враги – неизбежная политическая закономерность, но страшно, что внутри страны нашлись им помощники. Такие, как масон Керенский, который ни секунды не был самостоятельной единицей – все шаги ему диктовали «братья» из-за границы. Обещая царю безопасность, он не смог исполнить и этого. Вот одна из таких незаметных ниточек, за которые дёргали Керенского.

«Главным же доказательством решающей роли в аресте Императора Николая II именно союзников, а не Временного правительства служит признание генерала М. Жанена, возглавлявшего в 1916–1917 годах французскую военную миссию при русской Императорской Ставке. Признание это было сделано Жаненом в 1920 году, в телеграмме французскому верховному комиссару Сибири Могра по поводу обстоятельств гибели адмирала А.В. Колчака. Объясняя Могра, почему он, Жанен, фактически способствовал выдаче «верховного правителя» пробольшевистскому «временному иркутскому правительству», обрекая адмирала на неминуемую гибель, Жанен пишет: «Адмирал был передан комиссарам Временного правительства так же, как это было сделано с Царём, которого французский посол мне персонально запретил защищать». («Свидетельствуя о Христе...», с.75).

Позже Керенский признается, что и Тобольск для ссылки царской семьи был выбран именно Ложей. (Там же, с. 112). 

Хороши союзнички?

 

Солоневич сделал правильный вывод: «Царь – только слуга монархии, и это очень тяжёлая служба, пятьдесят процентов потерь за 116 лет».

 

Родившийся в день Иова Многострадального и знавший житие своего святого, Государь был уверен, что ему предстоят в жизни тяжёлые испытания, и был готов к ним. Но какие именно? Кажется, он знал и это. Есть много свидетельств о том, что он знаком с пророчествами разных святых, касающимися как его личной судьбы, так и судьбы государства. Первым дошло до него пророчество монаха Авеля, который точно предсказывал многие трагические события и сидел за таковую дерзость в тюрьме до той поры, пока они не сбывались. Сделал он пророчество, видимо, и о конце Империи. Во всяком случае, опечатанный ларец с этим таинственным посланием из прошлого был оставлен вдовой Павла I для того, кто будет править Россией через 100 лет после убийства её мужа. Срок этот истёк в 1901 году, и вскрыть ларец досталось Николаю II. Государь был потрясён тем, что узнал. С той поры он стал говорить о 18-м годе как о роковом для него и династии, но сути пророчества никому не открыл. Есть предание, что в Дивееве ему передали письмо Серафима Саровского, адресованное царю, который приедет в Саров и Дивеево, и над этим письмом он плакал. Блаженная Паша Саровская называла царя Мучеником и тоже предрекала разгром церкви и гибель династии. Оптинские старцы и другие монахи святой жизни говорили о том же.

Св. Иоанн Кронштадтский ещё в 1907 году говорил, что «царство русское колеблется, шатается, близко к падению». Николаю II, приезжавшему к нему за советом, он сказал, что для него есть только три пути: «уехать за границу, оставить всё и стать странником, оставаясь в России, или стать мучеником». (Олег Платонов. «Заговор цареубийц», с. 152). Первые два варианта были невозможны, так как царь обещал своему отцу хранить самодержавие и считал, что отвечает перед Господом за свою страну. Оставалось мученичество.

Есть такое святое правило: делай, что должен, и будь, что будет. Он всю жизнь делал, что должен, уже зная, что будет. Это говорит о большом мужестве и высокой силе духа, чего за ним по сей день не хотят признавать.

Правда, была у него попытка вырваться из этого жёсткого круга. Именно так я понимаю его желание стать Патриархом. Это было в 1905 году, когда речь шла о восстановлении Патриаршества в России. Государь сам предложил свою кандидатуру, поскольку никому другому такое не пришло бы в голову. «По соглашению с Императрицей я оставлю Престол моему сыну и учреждаю при нём регентство из Государыни Императрицы и брата моего Михаила, а сам принимаю монашество и священный сан...». (Дмитрий Орехов. «Подвиг царской семьи», с.137-138). Он надеялся, что в таком случае история может пойти по другому пути. Если Империя должна рухнуть при императоре Николае, то, может, при императоре Алексее этого не случится?.. И ведь подобный пример был в нашей истории: Патриарх Филарет оказывал большое влияние на государственные дела, помогая сыну – юному царю Михаилу, всенародно избранному на престол после Смуты.

Но члены Синода растерялись и на предложение Государя ответили молчанием.

Был ли это реальный шанс избежать катастрофы? Теперь никто не скажет...

 

В ссылке в Тобольске (как и вообще всегда) Государь не терял самообладания, не впадал в тоску, а физически трудился. Солдат-охранник сказал, глядя, как он вскапывает огород: «Если ему дать кусок земли и чтоб он сам на нём работал, так он скоро опять всю Россию заработает». («Верные до смерти», с. 26).

 

Полковник Кобылинский, начальник охраны царской семьи:

«...настанет время, когда русское общество узнает, каким невероятным мукам подвергалась эта Семья... Такой удивительно дружной, любящей Семьи я никогда в жизни не встречал и, думаю, в своей жизни уже никогда больше не увижу». (Там же, с. 58–59). 

 

Царя и царицу обвиняли в измене, в германофилии: она, мол, – немка, а он полностью под её влиянием. А вот истинные факты.

Когда Государь узнал, что немцы предпринимают шаги для спасения царской семьи, он воскликнул:

– Если это не предпринято для того, чтобы меня дискредитировать, то это оскорбление для меня.

Царица по этому поводу сказала то же самое:

– Я предпочитаю умереть в России, чем быть спасённой немцами.

Вот такие это были «предатели».

Ещё чёрточка. В заточении царю предлагали побег, но он отказался по причине того, что гнев падёт на охрану. Вы можете мыслить такими категориями? Впрочем, это была провокация, но он-то этого не знал!

 

В те годы у царя проявился и дар предвидения. Во время пребывания Царской семьи в Тобольске пошли слухи, что в Петербурге случился переворот, и Тобольский губернатор Н.А. Ордовский-Танаевский вот-вот приедет освободить Царя с семьёй. Царь этому слуху не поверил и сказал: «Николай Александрович вернётся, но не скоро, и не как губернатор, а глубоким старцем. Монахом». («Свидетельствуя о Христе...», с. 137). Именно так и получилось! Бывший губернатор посетил Тобольск в 90 лет, будучи архимандритом.

 

...Ни в дневниках, ни в письмах Императора Николая II и Императрицы Александры Феодоровны, ни в воспоминаниях о них очевидцев нет ни одной строчки, ни одного свидетельства об их беспокойстве за собственную судьбу, жалоб, упрёков, осуждения в чей бы то ни было адрес: только волнение за судьбу России, народа и дорогих им людей. (Там же, с. 133). 

 

Из письма царицы Александры Феодоровны от 18.12.17: «Какая я стала старая, но чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ребёнка, и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения... Господи, смилуйся и спаси Россию!.. Мы всё простили и только любим». («Анатомия измены...», с. 360–361). Став русской царицей, она только Россию называла «моя родина». И в целом она была более русской и более православной, чем многие русские по крови.

 

Потрясает отношение к Царю православных арабов. «Не думайте, – говорил один палестинец, – что Русский Царь был только русский. Нет, он был... покровитель и защитник Православного Востока. Пока Он жил, миллионы арабов жили в мире и безопасности». Другой человек написал: «На него с упованием взирали не только православные арабы, но и мусульмане, зная, что Русский Царь является для них гарантией мирной и благоденственной жизни. Когда на Ближний Восток дошла весть, что Царя убили, то в трёх странах (Сирии, Ливане и Пакистане) начались массовые самоубийства. Арабы уже тогда считали, что со смертью Царя Николая кончилась человеческая история, и что жизнь на земле потеряла всякий смысл»...

Арабский траур по Царю Николаю длился несколько лет. («Верные до смерти», с. 24–25).

И это понятно. Пала мировая опора христианства. Весь христианский мир всегда оглядывался на Россию и всегда мог рассчитывать на её помощь.

С уходом русского Царя человечество лишилось нравственного начала в политике, из неё исчезли бескорыстие, верность слову, благородство и искренность, то есть те качества, которые русский Царь возвёл в основы своей государственной деятельности и которые были свойственны вообще русскому самодержавию. («Господь да благословит...», с. 346).

 

Флигель-адъютант Николая II А.А. Мордвинов сказал:

«Ни перед кем наша Родина не должна себя чувствовать такой виноватой, как перед ним». (Там же, с. 347–348).

 

Первый удел Пресвятой Богородицы Афон незримыми узами связан с Россией – последним Её уделом. В Покровском храме Пантелеимонова монастыря находилась удивительная икона Спаса Нерукотворного – чёрный, почти неразличимый лик. Икона потемнела в день убийства Царской Семьи! («Царская дружба», с. 493–494). Понятно: рухнула Православная Империя, могучий оплот Православия в мире.

 

А для Государя оставались только тяжёлые душевные муки.

«Лучшее время для меня ночь, когда я могу хоть на время забыться», – писал он сестре Ксении. («Подвиг Царской семьи», с. 181). Так сбылись в его жизни слова Иова Многострадального: «Утешит меня постель моя, унесёт горесть мою ложе моё» (Иов, 7, 13). Но и это недолго было.

 

В ночь расстрела царской семьи дивеевская блаженная Мария Ивановна бушевала, неистово крича: «Царевен – штыками!..» Её никак нельзя было успокоить. И только когда пришли вести о расстреле, поняли, чему ужасалась блаженная. Раненых царевен действительно добивали штыками...

 

Говорят, пятна крови на стенах подвала Ипатьевского дома, где состоялось это злодеяние, несмотря на то, что их стирали и забеливали, появлялись вновь и вновь. Чтобы это не волновало народ, в 77-м году дом снесли.

 

Убийцы царской семьи не читали Библию, где есть такое восклицание:

«...кто, подняв руку на помазанника Господня, останется безнаказанным?» (1 Цар., 26, 9).

«Жертвы сильнее своих палачей, и воздаяние их ужасно», – сказал Николай Сербский. Но я уверен, что наш царь будет просить не о воздаянии, а о прощении народа. Так Христос просил Отца: «Прости их, ибо не ведают, что творят». Ведь ради своего народа он и принял крестные муки.

После революции митрополиту Московскому Макарию было видение. Господь показал нашему Государю две чаши – одна с вином сладким, для него, и другая с вином горьким, которую будет пить народ. И Государь выпросил себе горькую чашу ради любви к своему заблудшему народу. Да что – сон? Он ведь так и сделал при жизни...

 

Его называли Кровавым, а он за всё время своего царствования не подписал ни одного смертного приговора и ни одну просьбу о помиловании не отклонил. Он по природе своей не был способен причинить кому-то зло. Кротость, скромность и доброта его враждебным окружением толковались как безволие, тогда как его воле и самообладанию мог бы позавидовать любой боевой генерал.

 

В народе эту молитву называют на свой лад – «Живые помощи», понимая слова эти как обеспечение всем нам «живой помощи» Божией. На самом деле первые слова её – «Живущий помощью Вышнего под кровом Бога Небесного водворится...» говорят о том, что это верным сынам Своим Господь обещает помощь: Ангелам Своим заповедаю сохранить тебя на путях твоих, и рана не приближится телесе твоему... Но это не о тех преобразователях, которые ввергли страну в кровопролитие. К ним прикоснулись смертные раны, да и вся страна долго ещё кашляла кровью. Это и не о нас – мы ещё только опоминаемся от безверия, только узнаём о той катастрофе, а многие активно сопротивляются этому: ведь без ощущения вины спокойней жить.

Это как икона «Аз есмь с вами и никто же на вы». Разве это обещание всем? Я с вами, если вы со Мной! Но мы-то сами по себе...

Ничего не делает Господь силою – когда Ему противятся, Он попускает быть тому, что мы выбрали и спланировали. Вот тогда-то мы и пожинаем горький урожай...

 

Поскольку не перепишешь всю тетрадь, остановимся на этом.

 

Глава III

В тот вечер Сергей сидел за работой и писал уже третью главу повести, которую назвал «Царский путь». Дошёл до предательства генералов Алексеева, Рузского, других заговорщиков.

Ладно, их красивые разговоры о свободе и равноправии – куда ни шло, какое горячее честное сердце этим не бредит? Но никто из них не засомневался и в самый последний момент, когда надо было попросту предавать, забыть присягу Государю! А вот век назад герой войны декабрист Трубецкой в подобной ситуации засомневался и остановился: назначенный командовать восстанием, он не вышел на Сенатскую площадь. Правда, тогда всё пошло не по намеченному плану, но, вероятно, в тот миг он подумал и о напрасном пролитии русской крови. Это могли расценить как трусость, но герой войны не мог быть трусом. И надо думать, мысль его была ещё об одном – доброе ли дело мы затеяли? А вот в 17-м всё задуманное сработало – заговорщики не сомневались, что спасают Россию. От кого? От лучшего за всю нашу историю царя...

Наверное, писатели умеют писать с холодной головой, чётко строя композицию и владея ситуацией. Сергей этого решительно не мог. Он переживал каждый момент заново, болезненно желая того, чтобы обласканный царём Алексеев не пошёл на поводу у Родзянко, Гучкова и братии, чтобы «лиса» Рузский (так звало его окружение) вдруг стал благороднее самого себя, чтобы командующие фронтами вспомнили, что идёт война и теперь не до интриг – и тогда всё бы сложилось по-другому! Дожила бы монархия до сегодняшнего дня или нет – это вопрос, но всё могло бы кончиться не так кроваво и не так гнусно и постыдно.

Предав царя, они предали и солдат, уже погибших за победу в той войне. Генералы считали, что победа уже в их руках, а без царя её не получилось. И уплыла от нас не только выстраданная победа, но поплыли и наши законные границы, обрушилась мощь и слава Российской державы. Не один заздравный тост подняли враги России за наших генералов-предателей...

Чем дальше, тем труднее стала даваться Сергею каждая строка. К ночи он изнемог, и голова вспухала от набегающих друг на друга мыслей. Навалилась слабость, сердце дрожало.

Он отложил ручку, решив, что переутомился.

Подошла мама, обняла его и испуганно отстранилась:

– Да ты горишь, Серёженька!

Да, 39,8. Не болело ничего, но телу, мозгу было сухо и жарко. Он лежал, а вокруг всё плыло, и его несло куда-то горячим течением. Потом он увидел, как перед его глазами раскрылась гигантская книга, из которой прямо в его мозг полились, как струйки освежающей воды, строки и буквы, и лились долго, бесконечно. И вот он понял, что уже переполнен и что если ещё хоть одна капля добавится, хоть одна буква, то его просто разорвёт на части. Осознание этой опасности было настолько отчётливым, что он усилием воли заставил себя очнуться. Никакой книги, перед глазами только стена с часами. Рядом сидит мама, кладёт на голову мокрое полотенце.

Сергей бредил всю ночь, но к утру температура спала, и он заснул.

Спал долго, и Анна Николаевна не тревожила его.

Проснулся он ближе к вечеру со страшной слабостью в теле, но голова была уже ясной. Наверно, старые врачи назвали бы случившееся нервической лихорадкой.

– Ма, какой страшный сон я видел! – проговорил он слабым голосом. – Столько крови, зверства... Как я рад, что ничего этого не было!

– Чего не было, Серёженька? – спросила Анна Николаевна, заботливо поправляя полотенце.

– Революции, цареубийства.

Рука матери замерла.

– Но как же, сынок... – оторопела она. – А Храм на крови в Екатеринбурге? А твоя повесть?

И сама испугалась своих слов: бледное лицо больного ещё побледнело. Он глядел на неё, и отчаянный ужас стоял у него в глазах. Казалось, сейчас раздастся страшный вопль. Но он спросил почти без голоса:

– Так всё это было?

– Было, сынок.

– Нет! Я своими глазами видел всё по-другому!

– Ты бредил. Температура была за 40. Тебе что-то приснилось?

Сергей молча отвернулся к стене.

Только на другой день он рассказал матери свой сон, в котором ему предстала другая история России.

Генерал Алексеев послал главнокомандующим не ту иезуитскую, подстрекательскую телеграмму, которую мы все знаем, а совсем другую: что положение в столице тяжёлое, что бунтуют солдаты-резервисты, что нечестными людьми в стране культивируется недоверие к особе Государя, распространяются гнусные сплетни про царскую семью, и Дума на этом основании требует отречения Николая. Но армия не имеет права вдаваться в политические дебаты, а, следуя присяге, должна безоговорочно поддержать Государя и тем обеспечить военный успех предстоящего наступления и стабильность в стране. И командующие в ответ тоже прислали не известные нам, а другие телеграммы – что они преданы Государю, что надо сначала победить внешнего врага, а потом решать внутренние вопросы, а против бунтовщиков по необходимости будут присланы с фронта верные части. И посланная с этой целью боевая часть генерала Иванова дошла-таки в столицу и навела там порядок, потому что бунтовщики-резервисты не представляли никакой организованной силы. В апреле началось наше наступление, завершившееся блестящей победой: мы получили вожделенные проливы, все притязания Вильгельма закончились ничем. В Гааге состоялась Международная мирная конференция, которая закрепила сложившиеся границы на вечные времена, и был заключен договор о том, что всякий нарушитель границ становится врагом для всех остальных государств и будет совместно остановлен. В таких условиях воевать не решится никто. Слава русского оружия гремела в Европе, как при Суворове, а имя русского царя весило, как при Александре III. Народ ликовал, и либералам пришлось забыть свои претензии к монарху и монархии.

– И долго это длилось? – спросила поражённая Анна Николаевна, которая слушала сына, только что не с открытым ртом.

– Николай не дожил и до 70, ненадолго пережив любимую супругу, у которой было больное сердце. На престол взошёл Алексей, и у него к этому времени было уже два сына и дочь. Зная свою болезнь, он рано женился, чтобы оставить потомство. Правил он не долго, но так успешно, что народ обожал его. Он умер в сорок с чем-то лет.

– И что – даже либералы всё это время молчали? И Дума?

– Нет, не молчали. Но Государь не дал Думе той власти, какой она добивалась, и мог накладывать вето на её решения. После войны революционеры понимали, что не удастся свергнуть царя-победителя, а позже – царя Алексея, человека, который каждый день стоит на краю могилы. Но либералы продолжали клеймить не лично царя, а царизм и склоняли народ к конституционной монархии.

– Без успеха?

– Почему же? Всему приходит срок. Европа к тому времени уже потеряла своих царей, и Россия внутренне давно примеряла подобное на себя. После смерти царя Алексея должен был занять трон его сын Георгий, но тут произошло нечто схожее с 1825 годом – вместо присяги собравшиеся толпы требовали конституции и свержения самодержавия. Это был не 19 век, Георгий не стал стрелять по восставшим и согласился стать, как в Англии, особой не правящей, а царствующей. Но царь-игрушка не понравился ни Думе, ни народу. Русские не понимали – если это не царь-самодержец, то зачем двор? Зачем титул? Зачем расходы и бессмысленные дорогие мероприятия? Вскоре Дума высказалась за республику без монарха и была поддержана. Членам Царского дома дали выбор – уехать или остаться в России на должностях, соответствующих образованию. Почти все остались. И их не арестовали, не преследовали. Многие отлично работали в искусстве, в армии, в науке.

– Да... У нас могла быть совсем другая история... – сказала потрясённая мать. – И что же последнее ты видел?

– В стране появился Президент.

– И как он правил?

– Не знаю. Надо было пожить там, а я проснулся, – грустно улыбнулся Сергей.

– А война? – вдруг вспомнила Анна Николаевна. – Была война с Гитлером?

– С чего бы? Вопрос с границами был чётко прописан международным соглашением. Наверное, Адольф Шикльгрубер родился, но мир о нём не узнал. Кстати, он ведь был неплохим художником, видимо, этому и посвятил свою жизнь.

– У меня всё это не укладывается в голове...

– И не уложится. Помнишь про таблицу Менделеева? Он думал об этом постоянно, мозг и во сне работал над этой темой. Так и со мной – я думал и прикидывал, как оно могло бы быть, вот оно и явилось.

– Господи! – прошептала Анна Николаевна. – А сколько людей сберегли бы! Не было бы Хатыни, холокоста, Бухенвальда, сожжённых деревень, разрушенных городов, миллионных людских жертв... Да это же, сынок, как наша любимая икона «Аз есмь с вами и никто же на вы». Пока Россия была Святой Русью, Домом Пресвятой Богородицы, кто на неё посягал, получал отпор. Всё начало шататься, когда мы предали веру.

– С другой стороны, ма, и Запад потерял веру, вернее, приспособил её для удобной жизни. И ничего, живёт благополучно, в удовольствии и достатке. Культурные нации...

– Ну, культурой веру не заменить – это только одёжка. Да и что их искушать и испытывать? Запад Спасения не ищет, там явно предпочли земной комфорт. А за нас, видать, молятся – Богородица и святые наши, вот и идёт пока борьба за спасение Руси.

Выздоравливал Сергей медленно и неохотно. Был молчалив и подавлен, и мать не особо тормошила его. Она и сама была под впечатлением того, что рассказал сын, а уж что говорить о нём, который всё это видел! Он часто впадал в задумчивость, и даже время от времени повторял: «Зачем я проснулся?»

– Может, сынок, ты просто запишешь свой сон? – однажды предложила осторожно Анна Николаевна. – Вместо повести. Есть такой жанр – альтернативная история.

– Зачем? Ничего не вернуть и не исправить. Много думал об этом – вот и бредил.

Анна Николаевна пыталась его как-то успокоить:

– Ну, что же ты так себя-то казнишь, сынок? Ведь это не мы...

Не желая того, она попала на больное место. Он даже не дослушал её утешение и возразил горячо:

– Мы, мы! Не китайцы, не французы – это мы, наш народ допустил всё это – не сопротивлялся, где надо, и участвовал, где не надо. И тогда мы, и сегодня – мы! Как говорил старец Зосима у Достоевского, каждый перед всеми за всё виноват. Только мы не хотим этого признавать. Отвечать не хотим!

Помолчав, он уже потише добавил:

– А раньше были люди с совестью, которые себя винили, даже когда их конкретной вины и в помине не было. Хоть Пастернака вспомни. Погибла Цветаева, и на растерянный вопрос Гладкова, кто виноват, он ответил: «Я! Мы все: я и другие... Мы ничего не сделали, считая, что сами беспомощны!» Согласились с этим, и пошли обедать. Большинству это даже не испортило аппетита... Меня потрясла его совестливость, ведь жили они в разных городах: он в Чистополе, она в Елабуге. Это была косвенная вина, а он мучился! Мы любим утешать себя тем, что бессильны что-либо сделать. Понимаешь, ма? Ведь и сегодня всё точно так же! Но среди нас уже нет Пастернака, который бы закричал от боли... Сколько заражённых злобой или торгашеством фанатиков? – несколько процентов. А мы им подчиняемся, как опара дрожжам. Хорошо, когда роль дрожжей играли апостолы, а если приходят апостолы тьмы? Почему мы перед ними беззащитны?

– Ну, есть же какие-то неизбежные процессы...

– Ну, да, вчера одно неизбежное, сегодня другое, а мы всё не при чём, всё в стороне... – устало вздохнул Сергей. – Легче сказать – «неизбежное», чем попытаться избежать. А откуда всё это берётся, и почему оно неизбежно? Даже Бог не говорит о неизбежном: хочет покарать, а, видя горькое покаяние, прощает. Вспомни Ниневию. За грехи жителей Господь обрёк её на разрушение, и пророк Иона сказал им об этом. Но жители покаялись, изменили свою жизнь, и город был помилован. Где же неизбежность, если есть выбор?

– Хорошо, хорошо, успокойся. Ты выздоровеешь и напишешь повесть, и скажешь всё, что хочешь сказать.

Он обязательно напишет! Пепел сожжённых царских останков стучит в его сердце. Но кто прочитает? Из прочитавших – кто поймёт? Из понявших – кто откликнется? Из откликнувшихся – кто и что сделает?

История во все времена течёт при общем равнодушном неучастии масс и делает порою смертельные виражи по воле одного или кучки авантюристов. Неужели остаётся только смотреть со стороны на несущийся скоростной поезд истории, даже когда авантюристы гонят его в пропасть? То есть опомниться важно не после предательства (как Алексеев, говорят, опомнился), а до него. Нет почти ничего непреодолимого, что таковым кажется. Надо просто правильно видеть события и не поддаваться на безумные призывы «времени». И чувствовать за всё свою личную ответственность. Если каждый даст обет, что если зло и пройдёт, то только не через меня, то через кого же оно пройдёт?

Но что же всё-таки делать, когда многим нравятся меняющиеся за окном скоростные пейзажи «прогресса»? Как не слушать пассионариев, коль они так ярко и яростно красноречивы? Вот тут и нужен царский путь – срединный, взвешенный, когда дух управляет телом, когда нет ничего слишком, когда правильно расставлены ценности. Его надо держаться! Но вопрос остаётся: что делать, чтобы устоять на этом пути под шальными ветрами времени? Как устоять?

– Мы находимся в каком-то странном тупике, ма. Всё понимаем, но не имеем сил что-то изменить. А ведь надо же что-то делать! Мы своим бездействием предаём будущее.

– Может, надо будить сознание? – неуверенно проговорила Анна Николаевна, которая прекрасно понимала, что его волнует.

– Будили уже – Герцен с декабристами, – невесело усмехнулся сын. – С самыми лучшими чувствами будили. А разбудили в человеке беса. Сегодня человек и так полубес – за деньги всё готов продать, а деньги на пустые удовольствия пустить. Ведь новости слушать страшно – грех уже нормой становится...

– Да, похоже, это поколение не переделать, оно отравлено, – вздохнула мать.

Помолчали.

– Выходит, надо растить новое поколение, – неожиданно твёрдо, будто что-то поняв, сказал Сергей. – Тех, кто не предаст, не продаст. Кто деньги зарабатывает – куда ж без них? – но не любым путём. Кто может положить жизнь за други своя – за Отечество. Из нынешних мало кто чистое слово воспринимает. Зачем кричать в ухо глухому? Просто той половине, которая всё понимает, надо растить детей, имеющих уши, чтобы слышать. Помирать собрался, а рожь сей, так ведь, ма?

– Да это ж всегдашняя наша обязанность, сынок! Но не выполняем мы её, и смену себе не готовим, сеяльщиков-то. Детей растим не для Отчизны, а для собственного удовольствия, спросить с них лишнего боимся. И вырастают они ни нам, ни стране не опора, а вечные дети-иждивенцы, потребители. Мы и Димку-то, считай, потеряли – всё чужее и чужее он становится, ничего в нём не узнаю. У бизнеса свои песни, а он целыми днями их слушает. И эти нынешние потребительские настроения везде – как их пересилить? Дома скажут одно, а на улице другое.

– А вот надо чтоб дети не с улицы домой законы несли, а из дома на улицу! – весело возразил Сергей. – Надо внутри семьи создавать чистую атмосферу. Внутри православной семьи! Только что читал книгу архимандрита Константина (Зайцева), так он чудно сказал об этом: православный мир сжимается до предела в образе семейного очага, чтобы потом, расходясь концентрическими кругами, достичь полноты в образе Православного Русского Царства. Так что семьям этим надо дружить и друг другу помогать. Не сидеть, не ждать по молитвам манны с неба, а быть активными, самим идти везде – в политику, в искусство, во власть, науку, школу, чтобы везде честные люди были – не сдавать всё без боя равнодушным наёмникам. Надо быть в работе лучше их, чтобы предпочли тебя, а не его. А то ведь сегодня верующие часто всего мирского сторонятся – чтоб самим не измазаться. Или отгораживаются от дел – молитвой, мол, своего добьёмся, Господь услышит и поможет. А вера без дел мертва. Вражеская сторона работает, и мы должны работать. Начиная изнутри – из семьи, со своих детей.

– Прекрасно, – мать улыбалась, любуясь сыном.

Говорили они об общем, но для неё в словах сына прозвучала ещё и земная материнская надежда, что раз он говорит о новом поколении, о детях, то это ведь могут быть и её внуки. Сергей это понял:

– Ты, кажется, подумала о внуках, ма, а я говорю о целом поколении.

– Одно другому не мешает, сынок, – не смутилась мать, всё ещё улыбаясь. – Раз ты всё понял, у тебя теперь есть долг.

– Повесть?

– Повесть и раньше была.

– А что же ещё?

– Да дети же! Те, которые услышат! И Димка не совсем ещё потерян, и ученики твои, и свои дети ещё могут появиться. Тебе же и сорока нет.

– Кхм... Семья – ведь только островок, а вокруг море... Попробуй воспитай честность, когда всё вокруг продажное, – вздохнул сын. Он не то чтобы остыл от недавнего воодушевления, но задумался перед непростым делом. Сказать-то легко...

– Ты же не продался. А отец – детям пример. Когда пример действует, дети на муки пойдут, а не продадутся.

– На муки?

– А ты бы хотел, чтобы они дрогнули, спасая себя? – удивилась в свою очередь мать.

Сергей поглядел на неё, как бы заново узнавая. Всякая ли мать такое скажет? И тотчас устыдился за себя. Он же со школы помнил пример генерала Раевского, который в самый тяжёлый момент Бородинской битвы вывел на поле боя своих юных сыновей! Вместе с ней и читали об этом, восхищаясь чувством долга этих людей.

– Нет, хотел бы, чтоб устояли. Но ведь это уже не жизнь, а – житие.

– Понимаю, мы к житию не готовы. А раньше были готовы, даже дети.

– Ты о бабушкиной иконе – Вера, Надежда, Любовь?

– И мать их София...

Анна Николаевна обняла сына и прижалась к его плечу. В его силе, в его жизни, в его планах были все её надежды. А хорошо подумать – не только её.

За окном уже смеркалось, но они не включали света, глядя, как синий сумрак, слегка подсвеченный уличными фонарями, окутывает голые зимние деревья и заполняет комнату холодным сиянием. Высокая, благодатная, густая от дум тишина витала в их молчании.

– Да, мы пойдём путём царским – бескровным, выверенным, мирным, и дай нам Бог силы и терпения, – сказал Сергей тихо и твёрдо, будто что-то решив окончательно. – Вот когда мы и наши дети будем везде, во всём теле государства – в образовании, производстве, культуре, науке, социальной сфере, семье, как кровь ходит по всем жилам, – тогда и можно будет надеяться на перемену гнева Божьего на милость – относительно нас как народа и государства.

А через минуту смущённо добавил:

– А ты провидица, ма... София, Сонечка уже есть...

Не успела Анна Николаевна ахнуть и отреагировать на эту новость, которая обещала перекроить всю их привычную жизнь, как раздался звонок в дверь.

– Это, наверно, из школы, – сказал Сергей, – недавно звонили, что зайдут навестить.

Мама пошла открывать. Из прихожей зазвучал её голос:

– Из школы? Софья Михайловна? Да-да, проходите, пожалуйста... Вот Серёжа обрадуется! Проходите-проходите. А я сейчас чайку сделаю, посидим, поговорим... Дела-то у нас общие.

Школьные ли дела она имела в виду, семейные или те, новые, которыми уже горело её сердце? Впрочем, она их не делила.

По пути на кухню она заглянула в комнату сына и счастливо выдохнула, приложив к груди руки:

– Она!

Значит, Сонечка ей сразу понравилась!

Может, это первое звено в великой и долгой цепи событий, о которой только что говорили мать с сыном?

А повесть он обязательно напишет.

Может, это и будет началом пути?..

 

Май 2011

 

Использованная литература

 

Роберт Мэсси. Николай и Александра, М., Интерпракс, 1990 г.

Дмитрий Орехов. Подвиг Царской Семьи. С-П., изд. Дом
«Невский проспект», 2002 г.

Олег Платонов. Покушение на русское царство. М., «Алгоритм», 2004 г.

Олег Платонов. Заговор цареубийц. М., «Алгоритм», 2005 г.

Иван Солоневич. Великая фальшивка Февраля. М., «Алгоритм», БСК, 2007 г.

Николай Стариков. Февраль 1917; Революция или спецоперация? М., «Яуза», изд. «Эксмо», 2007 г.

Вадим Кожинов. Черносотенцы. М., изд. «Эксмо», «Алгоритм», 2004 г.

П. В. Мультатули. «Господь да благословит решение моё...» М., Форум, 2007 г.

Царские дети (Сост. Н. К. Бонецкая). М., Сретенский монастырь, 1999 г.

П. Мультатули. Свидетельствуя о Христе до смерти... С-П, изд. «Сатис», 2006 г.

Виктор Кобылин. Анатомия измены. С-П., изд. «Царское Дело», 2007 г.

Ольга Чернова. Верные до смерти. С-П., изд «Сатис», 2007 г.

Л. П. Миллер. Царская семья. М., «Великий Град», 2007 г.

Кристина Бенаг. Англичанин при Царском Дворе. С-П., изд. «Царское Дело», 2006 г.

Виктор Кузнецов. Судьба Царя. М., «ОЛМА Медиа», 2010 г.

И. Д. Сургучев, А. В. Дьякова. Царская дружба. С-П., изд. «Царское Дело», 2008 г.

М. Кравцова. Воспитание детей на примере святых Царственных Мучеников. М., «Благо», 2004 г.

Виктор Афанасьев. За други своя. Рязань, изд «Зёрна», 2003 г.

Митрополит Иоанн (Снычев). Русская симфония. С-П., изд. «Царское Дело» 2004 г.

Митрополит Вениамин (Федченков). На рубеже двух эпох. М., изд. «Отчий дом», 1994 г.

М. Кравцова, Е. Янковская. Царский венец. М., изд. «Лепта», 2008 г.

Верная Богу, Царю и Отечеству. (Сост. Ю. Рассулин). С-П., изд. «Царское Дело», 2005 г.

и другие.