Екатерина Белоглазова

В сентябре 2014 года я с тяжёлым сердцем шла в университет. Это был мой первый День знаний в вузе. Я поступила на филфак, потому что в моей жизни были люди, которые ненавязчиво привили мне любовь к тексту. Пока мама не оставляла попыток сделать из меня технаря и я «через не могу» ходила на подготовительные курсы по программированию, папа советовал мне интересные художественные книги, которые я читала с упоением. Приближалась пора ЕГЭ, и мне предложили подтянуть русский перед сдачей. Я была очень возмущена: мне и не сдать русский? Да я его отлично знаю!

Меня уговорили на одно пробное занятие – и так я познакомилась с моей любимой учительницей Майей Степановной Калгановой. Она всю жизнь проработала в школе, а потом досконально изучила структуру ЕГЭ по русскому языку и литературе и помогала выпускникам подготовиться к сдаче. Она не пичкала меня правилами русского языка и исключениями из правил, не перекармливала сочинениями, поэтому работали мы с ней всегда интересно и продуктивно. Я тогда сдала ЕГЭ на рекордно высокие баллы, в чем заслуга моей дорогой Майи Степановны.

Меня стало привлекать изучение древних языков, чтение трудов классиков, а в дальнейшем научная работа по
текстам любимых авторов. Поэтому определилась – иду на филфак. Но я знала, что филологический мир таит кучу опасностей. Например, там наверняка не будет парней, а женский коллектив – это постоянные ссоры. Вот в таком тяжелом предчувствии знакомства со своей группой
1 сентября 2014 года и я плелась в универ.

...В нашей группе из 11 человек был аж один парень. Впрочем, после первого года обучения он предпринял попытку сбежать на другой факультет, но напомню, на филфаке парни на вес золота. И деканат каким-то чудом уговорил парня остаться. Одногруппник смирился – теперь он аспирант-филолог уже по воле сердца.

А девчонки у нас собрались разные: и городские, и сельские, даже двух туркменок как-то занесло (нормальная практика для нашего вуза, как выяснилось позже). Эти бедняжки неуверенно говорили по-русски, очень долго адаптировались в чужой стране вдали от дома, не видели родных все четыре года обучения, много плакали, но зато потом... Как оказалось, на их родине очень ценят учительниц русского языка, поэтому вернулись они домой с дипломами и стали завидными не-
вестами. Их всё устраивало.

Со временем я поняла, что попала в замечательную группу. Мы не были ботаниками до мозга костей, но с пар не сбегали, как этим обычно грешат все студенты, – нам правда было интересно учиться. Даже в поездки мы отправлялись всей группой просто потому, что вместе нам было здорово: покорили Санкт-Петербург,
Казань, Йошкар-Олу...

А на четвёртом курсе с нами случился серб. В вузе действовала программа по обмену, и к нам на несколько месяцев приезжали обучаться студенты из разных стран. И вот в один прекрасный день к нам в аудиторию зашёл парень по имени Неманя. Ему было интересно всё: от студенческого буфета до лекций по мордовскому языку. Он очень хорошо говорил и быстро адаптировался. Мы решили пригласить его в совместную поездку в Казань. Парень с радостью согласился: он еще не знал, что такое плацкартный вагон в поезде... Уже лёжа на своей верхней полке, жизнерадостный серб впал в депрессию и морально готовился к тому, что обратно из Казани в Саранск придется ехать так же. Сейчас Неманя работает журналистом на сербском телеканале, но всегда остается на связи с нами и давно простил нам пытку плацкартом.

Была у нашей группы одна боль и звали её Михаил Михайлович Бахтин. Этот философ кому-то чем-то не угодил и его сослали в Саранск в 1936 году. Бахтину на что-то надо было жить, поэтому он устроился на работу в наш вуз. Сейчас университет невероятно гордится этим, поэтому кто такой Бахтин – знает каждый студент, пусть даже ему это и не пригодится в жизни.

А нам, студентам-филоло-
гам, пришлось пересмотреть один и тот же фильм о великом деятеле минимум раз семь. Фильм начинается с того, что три пожилых последователя Бахтина идут по кладбищу к его могиле, протирают надгробие и вспоминают, какой памятник хотели там сначала установить. После такого мрачного начала многие из нас за фильмом дальше не следили, а терпеливо дожидались завершения. На нашем факультете были преподаватели, которые изучали наследие Бахтина, и слушать их было куда интереснее. Но этот злополучный фильм за четыре года мы
просто возненавидели. Да и давайте начистоту: про Бахтина слушать надоело.

Прошло совсем немного времени после выпуска, я стала работать редактором в вузовской газете, и здесь меня снова стал преследовать Бахтин. Памятник Бахтину рядом с университетом, музей Бахтина ровненько под моим кабинетом на этаж ниже, конференции, посвященные памяти Бахтина... Обо всем этом нужно было обязательно писать в газете. Меня поймут все пишущие: текст по принуждению – это ужасно. Я была готова интересно написать про десятки других конференций, порассуждать в заметке о скорости университетских лифтов, взять интервью у охранника, но работа есть работа, и Бахтин от меня никуда не девался.

Как-то ко мне с просьбой обратилась сотрудница музея Бахтина. Она постоянно искала новую информацию о философе, чтобы пополнять архив. Может, кто-то писал что-нибудь в газету про него? И тут я вдруг вспомнила, что Майя Степановна, которая тоже закончила наш университет, была студенткой у Бахтина. Мы договорились прийти
в гости к Майе Степановне, чтобы она поделилась с нами своими воспоминаниями.

«В университете работало много репрессированных учёных с мировым именем, – начала свой рассказ Майя Степановна. – Неизгладимое впечатление оставил Михаил Михайлович Бахтин. Любитель часто покурить, без ноги и с золотым кольцом на безымянном пальце (а это, кстати говоря, своеобразный вызов: тогда не каждый мужчина мог позволить себе носить перст-
ни, это было как-то не принято). Он как никто другой мог увлечь античной культурой. Лицо у него было очень интересное, одухотворённое. Бахтина на лекциях слушали, затаив дыхание. До сих пор помню, как он, чуть раскачиваясь, наизусть декламировал Гомера». Эти занятия не прошли бесследно: очарованная античностью, студентка досконально изучила афинскую культуру, что в дальнейшей практике ей не раз пригодилось.

По словам Майи Степановны, великий учёный зачёты и экзамены принимал терпеливо: «Я ни разу не слышала, чтобы кто-то сокрушался о несправедливости Бахтина». Но как научный руководитель он был очень требователен и своих учеников неоднократно отправлял в Москву, в Ленинскую библиотеку (сейчас это Российская государственная библиотека).

Михаил Бахтин был великим организатором, удивительным образом умел координировать не только людей, но и идеи. После смерти Бахтина его студенты словно осиротели. Некоторые бросали свои научные работы, начатые с Михаилом Михайловичем, не зная, как продолжать их дальше.

Рассказ Майи Степановны меня заинтересовал. Я пришла домой, открыла ноутбук – и наконец познакомилась с Бахтиным по-настоя-
щему.

Он окончил филфак и стал работать в школе, при этом спокойно ему не жилось, и вместе со своими единомышленниками он погружался в домашние диспуты. Молодые люди много рассуждали о философии религии, этике, литературе... В 33 года Бахтина арестовали по обвинению за причастность к деятельности религиозно-философского кружка и приговорили к
5 годам заключения на Соловках. Это было похоже на смертный приговор, потому что у Бахтина развивался множественный остеомиелит, из-за которого в дальнейшем ему ампутируют ногу. Благодаря поддержке друзей приговор Бахтину смягчили и отправили на 5 лет в казахстанский город Кустанай.

После ссылки Бахтину запретили жить в крупном городе, ему пришлось приехать в Саранск и устроиться на работу в педагогический институт. Он уехал – но потом вновь вернулся Саранск. Жил с женой скромно: сначала им выделили комнату в бывшем здании городской тюрьмы – именно там селили преподавателей пединститута. Позднее Бахтины переехали в другую квартиру, окна которой выходят на главную площадь города. Про их дом ходили легенды, несмотря на то, что Бахтины жизнь вели замкнуто, в гости приглашали далеко не всех знакомых. Разговоров о политике Бахтин старательно избегал, местных газет не читал, жизнь города, по которому он передвигался одним и тем же маршрутом – от дома до работы и обратно, – его не интересовала.

В Саранске Бахтина воспринимали как человека не от мира сего. Горожанам, большинство из которых были заняты на производстве медпрепаратов и лампочек, казался очень странным этот инвалид, пишущий что-то о Рабле, эпохе Возрождения и Достоевском. Но именно в провинциальном городке Бахтин подготовил к печати одно из своих фундаментальных исследований: «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса». Не побывав ни разу в Европе, Бахтин становится человеком Европы, проанализировав и оценив достоинства и недостатки двух великих эпох. Его работы были переведены и получили известность по всему миру.

Каково это: быть признанным в мире и не признанным в родной стране? Реабилитировали Бахтина за несколько лет до его смерти.

Я изучила жизненный путь философа и прониклась к нему уважением. И заметьте, так бывает очень часто: когда нам преподносят готовую информацию, мы не представляем ее ценности и не воспринимаем как некую важность. Будь то курсы по программированию или биография великого человека. Но стоит самому начать двигаться в выбранном направлении, как отношение меняет-
ся совершенно.