Виктор Мишкин

 

«Потому что время –

белка с горящим хвостом...»

 

* * *

Спаси меня. Тебе несложно

спасти меня. Всего лишь нужно

в лицо покляться клятвой ложной

о верности. Слова, что лужа.

Любой приют – рай для скитальца.

На всех маршрутах – ветер в спину.

Прикосновенье тонких пальцев

с лица стирает паутину

отчаянья. Когда так горько –

и глина будет словно сахар.

Спаси меня. Ведь нужно только:

встать между топором и плахой,

поставить рядом боль и небыль,

открыть незапертые двери,

покляться. Пусть и ложно. Мне бы

поверить в то, что я поверил.

 

* * *

У времени – дырявые карманы.

Вот ночь была. Глядишь – уж песня спета.

И небо черное, поверх своей сутаны,

надело золоченный крест рассвета.

И точка. Ночь потеряна бесследно -

не взяв в расчет исписанной бумаги.

Но что бумага? Это все так бледно...

Я тоже бледен – больше нет отваги.

Ведь скажет время в страшный из моментов:

«Куда он делся вопреки всем планам?»

У времени нет для тебя аплодисментов.

Оно лишь может хлопать по карманам.

 

Домой

Поезд-нож режет вязкий белесый

рассветный туман. Нарушая покой,

стучат и стучат монотонно колеса,

как будто твердят раз за разом – «домой!»

Лицо лижет ветер. Все ближе до цели.

Ты выставил руку в окно и – как знать! –

возможно сумеешь проверить на деле

избитую фразу – «рукою подать».

И прямо сейчас сможешь ты дотянуться

до улиц, которые всюду с тобой,

до улиц, куда точно стоит вернуться,

где можно сказать: «Я вернулся домой!»

Под горку судьбы поезд весело катит –

гремящий, как джаз, и упрямый, как вол.

И стелется путь твой легко, словно скатерть,

которая ляжет на праздничный стол:

за ним очень скоро друзья соберутся,

и стол никому не покажется мал.

И дело за малым – доехать. Вернуться.

Увидеть до боли знакомый вокзал.

«Я еду домой!» – ты готов кричать в рупор.

И нет ничего, о чем стоит жалеть.

Та дверь далеко, но уже ты нащупал

в кармане ключи и готов отпереть

рассветное небо и дать пинка солнцу –

встает пусть быстрее! – пусть мчатся часы.

Пусть станции мчатся навстречу оконцу,

как рвутся навстречу хозяину псы.

Чуть-чуть подождать только... Дело за малым...

Увидите если, как вдруг – сам не свой –

пошел человек обниматься с вокзалом –

не надо мешать.

Он вернулся домой.

 

* * *

Навалившись всей тушею,

с ветреной стороны,

тучи весело кушают

сыр щербатой луны.

В стенах дома небесного,

если снизу взглянуть,

много видно чудесного:

блеск... болид... Млечный Путь...

Млечный Путь, капли белые...

В золотую весну

из него еще сделают

вторую луну.

 

МУЗА

Как ты ни страдай от пьянства,

как ты ни шали, ни странствуй,

но есть закон постоянства -

и все вернется.

Ну, здравствуй,

моя печальная муза,

загадочна ночью вторника

(как будто гипотенуза

Бермудского треугольника)

моя корявая муза,

я рад тебе, ты-то рада?

Моя надежда, обуза,

прохлада очей, награда,

мое проклятье, кто знает,

чем музы дар покупается...

Куда она исчезает?

Зачем она возвращается?

Бумаги белая скатерть

чернилами вновь испорчена.

А я-то считал, что хватит.

Я думал, что с этим кончено.

Не кончено. Все вернулось.

Вновь ночь-роженица тужится.

Вновь муза мне улыбнулась,

а я задорожал от ужаса.

В ладони пригоршня точек.

Сраженье с каждою фразою.

Забор покосившихся строчек

и через него я лазаю

в чужой сад – украдкой! – ночью

за смыслом, будто за грушами,

чтоб все увидеть воочью...

Ну, здравствуй, муза. Я слушаю,

что мне нашепчешь сегодня

губами с запахом мяты.

С какими, старая сводня,

словами сведешь меня ты?

Пусть верить опасно музам,

что выдать готовы взбучку,

 но если катишься юзом -

хватайся хотя б за ручку.

Моя прекрасная муза –

отважная и хлопотлвая,

как будто Робинзон Крузо,

и в то же время ленивая;

она под ручку с надеждой,

она без денег и паспорта,

она в прекрасных одеждах,

она страдает от насморка;

в руках топор и фиалки,

прищур футбольного тренера,

селедочный хвост русалки

и сладкий голос сиреневый.

Вновь ночь об рассвет споткнулась,

сужается стих, как раструб.

Все движется, все вернулось.

Вернулась муза.

Ну, здравствуй!

 

ОНДАТРА

«Я когда-то была ондатрой и жила в реке, –

одному мужику печально сказала шапка. –

Как приятно было играть на речном песке!

Как же крепко сжимала рыбку цепкая лапка!

Как же весело было ондатрам резвиться у нор.

И привольною жизнь, а охота – азартной.

А теперь я просто паршивый головной убор

и никто не в силах меня вновь сделать ондатрой.

Так бывает в жизни – вчистую проигран матч.

Так бывает с нами – опять проиграна драка.

Как печально бывшей ондатре! Как грустно! Хоть плачь...

Но нет глаз у шапок и нечем даже поплакать!»

ПРОХОДЯ МИМО

Проходя мимо, знакомое увидел окно.

Но теперь, я знаю, меня там никто не ждет.

Все что было, было уже настолько давно,

что с тех пор живая вода превратилась в лед.

Ничего не увидим мы, оглянувшись назад.

И стираются в памяти лица день ото дня.

Я забыл, какого цвета ее глаза.

А она не помнит – сколько глаз у меня.

 

БАЛЛАДА О НЕВСТРЕЧЕННОМ ИДЕАЛЕ

Как жаль, что мы не встретились с тобой,

хотя, возможно, жили где-то рядом.

Одною были заняты игрой.

По облакам одним скользили взглядом.

Одно и то же видели кругом.

По спинам шли одних и тех же улиц.

В один и тот же заходили дом

и только лишь случайно разминулись.

На рынке мы – ах, суеверно сплюнь! -

с тобой одновременно покупали

я водку «Русскую». Ты пиво и шампунь,

и увлеклись – друг друга не видали.

Вставали мы в один и тот же час.

Ходили мы в один и тот театр.

Не исключаю даже

то, что нас

лечил один и тот же психиатр.

Была у нас похожая печаль.

Смеялись мы одной и той же шутке.

Из одного стакана пили чай

в одной столовой,

но с разрывом в сутки.

Мы каблуки ломали по ночам

о грани острые одних и тех колдобин.

В одном трамвае ехали и там

не встретились.

Трамвай был заколдован.

 

ВРЕМЯ

Поезд уходит, но мне не успеть,

а торопиться не в кайф.

Отрывной календарь продолжает худеть -

не нужен ему гербалайф.

Холодеют сердца в ожиданьи конца.

Хорошо бы умерить прыть.

Треугольный плавник за спиною пловца

заставляет быстрее плыть.

Потому что жизнь нельзя отложить на потом,

потому что время – белка с горящим хвостом,

потому что осталась от силы треть

и спеть ни успеть, и ничего не успеть.

Северный полюс в моей груди.

Больше за спиною, чем впереди.

И за спиною, как видишь ты,

горят даже реки, а не только мосты.

Время – шулер и прячет в рукав

смерть, как козырной туз.

Время рассудит, кто прав, кто не прав,

но как сказал мне один индус:

«Погрузившись в нирвану, обратно не встать.

Есть времена, саиб,

разбрасывать камни и собирать

тех, кого камень пришиб».

Потому когда-то был каждый юн,

но с тех пор виноград превратился в изюм.

Потому что вбит предпоследний гвоздь

и засохла виноградная гроздь.

Мы все чаще повторяем: «Это было давно».

С каждым годом все быстрее вытекает вино.

Вытекает в землю, сквозь лопнувший шов,

молодое вино из старых мехов.

Часто мне кажется: вот оно дно -

и больше не будет тайн.

Что время мое уже истекло.

Что осталось – лишь овертайм.

Кривые губы. Прямая речь.

Звезда и огненный крест.

То место, где упала гора с моих плеч

зовется теперь Эверест.

Часто мне кажется: все часы врут.

Да попробуй-ка докажи.

И проверить их не дадут

на детекторе лжи.    

Иду я до ручки. Дорога легка.

И скоро дойду не спеша.

Последняя точка остается всегда

на кончике карандаша.

 

Потому что я многого не дописал,

потому что по небу летит вокзал.

И поезд уходит, и рушится дом,

и мечется белка с горящим хвостом.

И скоро уже уходить налегке

с прозрачною миной на левой руке.

Покажут стрелки без минут час

знак – «победа!»

И взорвется фугас.